ИСАРЛОВ Л. С.

БЫВШЕГО ГРУЗИНСКОГО ГУБЕРНАТОРА,

КНЯЗЯ Н. О. ПАЛАВАНДОВА

Князь Николай Осипович Палавандов состоял на службе при бывшем главнокомандующем в Грузии князе Цицианове еще в 1804 году. При преемниках его князь Палавандов пользовался большим их доверием. Он был послан в 1812 году курьером с донесением Императору Александру I о взятии Ленкорани и присоединении всего ленкоранского и талышинского ханства к империи. Тогда Государь и победоносные войска наши находились уже за границею, преследуя Наполеона. Поэтому князь Палавандов поехал вслед за армиею и удостоился поднести Императору бумаги уже за границею. Он остался при армии и вместе с нею вступил в Париж.

Князь Палавандов был высокого роста, имел вид важный, внушал к себе общее уважение. Это был, кажется, первый из грузин, который тогда (в 1801 г.) выучился говорить по-русски и при том был самоучкою. Обладая громадною памятью, он много читал, говорил замечательно красноречиво и с логическою последовательностью. Хорошо зная Кавказ и местные условия его, он постоянно являлся советником главноуправлявших краем, в том числе генерала Ермолова, фельдмаршала графа Паскевича-Эриванского, а затем генерала барона Розена. Помимо того, он пользовался большим доверием тогдашних владетельных князей, помещиков и ханов как в Грузии, Имеретии, Гурии, Мингрелии [2] и Абхазии, так и в мусульманских провинциях. Таким образом, кн. Палавандов служил проводником многих мероприятий, которые тогда предпринимались в крае по управлению, и участвовал в сношениях с тогдашними владетелями и влиятельными князьями и ханами. Фельдмаршал граф Паскевич брал князя Палавандова весьма часто с собою в поход и пользовался его советами о порядке управления завоеванными областями, в особенности во время турецкой кампании 1828–1829 гг. Преемник фельдмаршала, генерал барон Розен, человек замечательного ума, чрезвычайно уважал кн. Палавандова и постоянно совещался с ним по делам управления Кавказом и Закавказьем, в особенности же по делам Имеретии, Гурии, Мингрелии, Абхазии, Сванетии и страны черкесов, равно как и недавно перед тем (в 1827–1829 гг.) присоединенных от Персии и Турции к России Армянской области и Ахалцыхского пашалыка.

Назначив кн. Палавандова грузинским губернатором, барон Розен занялся сам другими областями края. Доверие его к кн. Палавандову простиралось до того, что по случаю временного отъезда его в Петербург он до возвращения, с Высочайшего повеления, передал ему главное управление Грузиею и Закавказским краем. После увольнения барона Розена, кн. Палавандов сам не захотел уже остаться на службе и при преемниках барона, генералах Головине и Нейдгардте жил большею частью в деревне Табахмеле. По приезде на Кавказ князя Воронцова, наместником кавказским, он определил князя Палавандова членом совета главного своего управления. Он знал его еще в 1804 году, когда Палавандов находился при тогдашнем главнокомандующем в Грузии князе Цицианове, при котором кн. Воронцов состоял адъютантом, и в 1813 году возобновил знакомство, когда кн. Палавандов был в армии, во Франции, где кн. Воронцов командовал уже корпусом.

В качестве опекуна над своими детьми, кн. Палавандов, очень часто обращался ко мне по делам их имения в Тифлисском уезде, где во все время пребывания кн. Воронцова на Кавказе наместником я служил помощником уездного начальника; поэтому мне приходилось часто посещать его, причем он охотно рассказывал о своей прежней служебной жизни. Однажды после некоторых моих замечаний насчет Гурии, где в последнее время служил я пред перемещением моим в Тифлисский уезд, князь стал особенно разговорчив. [3]

«Последний владетель Гурии князь Мамиа Гуриель, начал кн. Палавандов, был очень предан нашему правительству и потому пользовался большим вниманием бывшего главнокомандующего Алексея Петровича Ермолова. По смерти кн. Мамии, в Гурии начались смуты, причиною которых были интриги существовавшей там турецкой партии, которая пользовалась тайным покровительством Порты. Генерал Ермолов приказал управлявшему тогда Имеретиею (ныне Кутаисская губерния) генералу кн. Горчакову отправить командира находившегося тогда в Кутаисе пехотного полка полковника князь Бебутова (впоследствии начальника гражданского управления Закавказского края и командующего войсками в Азиатской Турции в Восточную войну 1853–1854 г.) в Гурию узнать о причинах беспорядков, стараться успокоить владетельницу Гурии вдову Мамии княгиню Софию и объявить ей, что впредь до совершеннолетия наследника ее сына, молодого кн. Давида, она, как владетельница, назначена председательницею учрежденного тогда при ней совета для управления Гуриею. Совет состоял из влиятельнейших князей Гурии и владетельница по-видимому была довольна первоначальными объяснениями кн. Бебутова. Несмотря на тайные интриги Турции, владевшей в то время Батумом и половиною прежней Гурии, владетельница, равно и окружавшие ее лица свято держались завета кн. Мамии и не отступали от данной присяги быть верными России. Но увлекшись интригами некоторых гурийских князей, кн. Бебутов невольно поддался им и стал требовать, чтобы владетельная княгиня лично, без согласия совета, ничего не предпринимала, не распоряжалась и чтобы по всем делам ожидала предписаний начальства, ибо в противном случае она может быть выслана с своими детьми из края в Россию до совершеннолетия наследника. Таким же образом он грозил и окружавшим ее князьям, из коих многие, как, например, князья Накашидзе, были преданы нашему правительству. Это произвело там волнение, которое при тайных интригах и подстрекательствах Турции, могло отозваться нехорошо при тогдашних отношениях России к Персии и Турции.

Князь Горчаков немедленно донес обо всем главнокомандующему Ермолову, который, рассердившись на кн. Бебутова, приказал князю Горчакову немедленно вытребовать его из Гурии, и мне велел отправиться туда, успокоить владетельницу Софию и произвести дознание о действиях кн. Бебутова. Владетельница, равно и многие из князей, с которыми я был [4] хорошо знаком во время прежних приездов покойного владетеля Мамии в Тифлис, были очень рады, когда я приехал в Гурию. Я успокоил владетельницу, объяснив ей, согласно данной мне инструкции, все выгоды ее положения, объявил ей о покровительстве России и о царских милостях, пожалованных Гурии и ее наследнику, крестнику Государя, кн. Давиду, которого разлучить с нею никто не думает, и проч. Успокоив все в Гурии, я выехал в Тифлис чрез Кутаис, где виделся с кн. Бебутовым и управлявшим Имеретией генералом кн. Горчаковым, которым обстоятельно сообщил о том, как мне удалось водворить спокойствие в Гурии. К сожалению, впоследствии, в начале турецкой кампании 1828 г., владетельницу Гурии все-таки сбили с толку турецкие интриги и с единомышленниками своими, изменив России, бросив родную страну, они бежали в Турцию; тогда кн. Бебутов опять отправился в Гурию, дабы успокоить волнение, забрать имущество владетеля в казну и восстановить порядок.

Вы уже знаете, — продолжал князь Палавандов, — что при главноуправлявшем Грузией Головине я был в отставке и жил в деревне Табахмеле... Весьма редко приезжал я в Тифлис и не любил встречаться с людьми, которые возвысились разными происками при прежних главноуправлявших Ермолове, графе Паскевиче и бароне Розене. При генерале Головине дела вершились сенатором бароном Ганом, под влиянием которого он находился с приезда барона в Грузию, т. е. почти с 1838 года. В 1840 году было Высочайше утверждено положение о преобразовании гражданского управления Закавказским краем и оно введено в действие с января 1841 года. Ломка прежних закавказских учреждений, к которым привыкло население со времени открытия здесь русских правительственных учреждений, беспрерывное увольнение прежних чиновников, штаб и обер-офицеров, от должностей по всему краю и определение новых, вызванных из России, пошло так быстро, что это лихорадочное движение произвело во многих провинциях наших беспорядки, вызвавшие даже мятежи, в Гурии, Карабахе, Кубе и пр. До этого времени тамошнее население жило чрезвычайно спокойно, оставаясь верным правительству и отправляя службу во всех экспедициях и походах против горцев, персиян и турок.

Сенатор Ган составил записку и одним почерком пера хотел уничтожить дворянское сословие в Грузии и Имеретии, а равно в мусульманских провинциях. Он заверял [5] правительство, что в Грузии и Имеретии не было дворянства, а у мусульман и подавно, что крепостное состояние создано искусственно здешними помещиками только после присоединения к России, что крепостного права будто не бывало при царях грузинских и имеретинских и что в виду составленных во времена главноуправляющего генерала Ртищева какими-то неблагонамеренными людьми фальшивых документов нельзя было отличить от них действительные грамоты царей грузинских и имеретинских и владетельного князя Гурии. Барон Ган и с ним вместе главноуправлявший Грузиею Головин полагали не признавать никаких грамот бывших царей и владетелей действительными и предоставить каждому отыскивать права свои на дворянство и на недвижимые имения документами, установленными русским правительством. Вследствие этого в 1841 году были даны предписания тифлисской и шемахинской палатам уголовного и гражданского суда и уездным судам Грузино-Имеретинской губернии и Шемахинской области (ныне Тифлисская, Кутаисская, Елисаветпольская, Эриванская и Бакинская губернии) не совершать никаких крепостных актов от имени здешних помещиков, дворян и князей на заклад, продажу, куплю крестьян и вообще на переход населенных недвижимых имений. Это распоряжение, не оставшееся в секрете, и возбудило неудовольствие помещиков. Но грузинский губернский предводитель дворянства генерал-лейтенант князь Д. Ф. Орбелиани тотчас же представил всеподданнейшую жалобу Государю Императору, в которой докладывал, между прочим, что измышляя посягнуть на вековые права грузинского и имеретинского дворянства, подтвержденные трактатом Императрицы Екатерины с грузинским царем Ираклием 1783 года и манифестами Императоров Павла и Александра I, главноуправлявший генерал Головин, под влиянием сенатора барона Гана, может вызвать смуты среди преданного России грузинского и имеретинского дворянства. Тогда же летом вспыхнул бунт в Гурии, куда пришлось послать войска для усмирения. Затем в начале 1842 года получено было известие о приезде, по Высочайшему повелению, военного министра князя Чернышева для обозрения Закавказского края. Он нашел край не таким, каким представляли его генерал Головин и сенатор Ган. С князем Чернышевым приехал сюда статс-секретарь Позен, человек необыкновенного ума и дарований. Он подробно ревизовал все учреждения закавказские как в Тифлисе, так и в уездах, вникая во все подробности [6] положения дел и страны. Это было в июле, августе и сентябре 1842 года. Результатом ревизии было увольнение генерала Головина от должности и назначение на его место главноуправляющим генерала Нейдгардта, человека умного, деятельного, строгого, справедливого и благонамеренного. Приезда его ждали в Тифлисе с нетерпением. В начале 1843 года, он приступил к обозрению края, желая поближе познакомиться с ним; ближайшим следствием этого знакомства была высылка из Закавказья многих чиновников.

В это время приехал ко мне в деревню мой управляющий Хечо и рассказал, что обо мне несколько раз спрашивал новый главноуправляющий и что адъютант его справлялся, когда я приеду в Тифлис. Полагая, что мне следовало бы представиться новому начальнику края, тем более, что он сам справлялся обо мне, я приехал в Тифлис, и, каково было мое удивление, когда на другой же день адъютант его пришел ко мне и передал, что генерал Нейдгардт просил меня быть у него, если это не затруднит меня и что в противном случае он будет у меня сам. Я, разумеется, поблагодарил за высокое ко мне внимание и сказал, что завтра же представлюсь главноуправляющему. Он чрезвычайно хорошо принял меня, сказав, что надеется почаще видеться со мною и тому подобное. Я поблагодарил и мы расстались. На другой день он навестил меня и благодарил за то, что я для него приехал в Тифлис.

Само собою разумеется, я был очень польщен таким вниманием, особенно после тех неприятностей, которые я испытал от сенатора Гана и бывшего главноуправляющего Головина. В Тифлисе пошли разные толки. Визит генерала Нейдгардта, нового главноуправляющего, был предметом догадок, и недоумений со стороны городских сплетников, которые добивались узнать причину такого внимания ко мне нового начальника края. Я и сам, признаться, еще не знал ее, хотя он и сказал, что хочет просить меня по одному делу и надеется, что я не откажусь к нему придти, если он попросить меня на днях к себе.

Я ждал. Наконец, получаю записку, им самим писанную, с просьбой пожаловать к нему в семь часов вечера. Я поехал. Никого у главноуправляющего, кроме дежурного чиновника и адъютанта, в дежурной комнате не было. Генерал был в кабинете, куда я по указанию адъютанта вошел. Нейдгардт встретил меня у дверей чрезвычайно вежливо [7] и радушно, запер двери кабинета и мы уселись около стола.

«Знаете ли, князь, — сказал он мне, — я имею к вам просьбу по одному важному делу, которое касается дворянства всей Грузии и Имеретии, и вообще всего здешнего края. Я никому, кроме вас, не хочу довериться и полагаюсь на вас, что вы мне поможете в этом деле. Вот что: по мнению сенатора Гана, с которым согласился и генерал Головин, здесь будто не существовало дворянства и что вследствие этого не могло существовать и крепостного права. Титулы дворянские и вообще крестьяне, в таком виде, как они теперь находятся, будто бы созданы только при нашем правительстве и что их не было прежде при царях грузинских и имеретинских. В таком виде и была представлена подробная записка генерала Головина и сенатора Гана, которую потом передали мне для тщательной проверки на месте с тем, чтобы я представил ее обратно с моим заключением. Но признаюсь, князь, сколько не наблюдал здесь, в Имеретии, в Кутаисе, я пришел к противоположному мнению. По моему, существование здешних царей, известных еще во времена византийской империи, немыслимо было без высшего класса людей, без сословия дворян. В мои поездки по краю я лично убедился, что все те князья и дворяне, т. е. здешние тавады и азнауры, которые представлялись мне, действительно отличались от простолюдинов и манерами, и приемами, и потому я совершенно не понимаю, почему сенатор Ган и генерал Головин могли преследовать неверную идею, что здесь дворянства не могло быть. Я не могу согласиться с ними по совести; я не хочу быть виновником несчастья целого здешнего дворянского сословия, которое может быть очень древнего происхождения, виновником тех бедствий и потрясений, которые могут явиться неизбежным последствием неверного шага правительства, виновником появления массы недовольных и озлобленных, еще недавно бывших верными России грузинских и имеретинских дворян, доказавших преданность престолу своею кровью. Вот все, что я хотел сообщить вам, князь. В этом деле я жду вашей помощи. Я человек новый, не вполне знаком с краем и еще менее с прошедшею жизнью и его историею. Я не могу никого спросить и не могу рыться в архивах, чтобы не вызвать толков. Подобные попытки, вы знаете, возбуждают в народе почти всегда ложные толки и вместо пользы, которую желал бы я оказать дворянству, я боюсь, чтобы мои [8] попытки не были приняты в дурную сторону. Я много слышал о вас от Алексея Петровича Ермолова, от Николая Николаевича Муравьева и от барона Розена. Я доверяю вам, князь. Все бумаги по этому делу, прошу вас, прочтите и дайте мне возможность восстановить правду. Я тогда успокою свою совесть, которая каждый раз возмущалась, когда я принимался за это дело как в Петербурге, так и здесь, в виду тех несчастных последствий, которые могли бы иметь место, если бы в Петербурге согласились с Головиным и бароном Ганом, не передавая этого дела на мое заключение. Я удивляюсь их одностороннему знакомству с Закавказским краем и интересами населения здешних племен, исторически связанных с грузинским и имеретинским дворянством. Неужели они не знали ничего о постоянных войнах наших с горцами, не знали прежних отношений грузин и имеретин к Дагестану, Персии, Турции, абхазцам и черкесам. Этот неверный шаг сенатора Гана и Головина отозвался бы, быть может, повсеместным потрясением, которое пришлось бы усмирять целым рядом кровопролитий, во вред интересам самого правительства. Не поверите, князь, как я тревожился, когда вдавался в подробности тех случайностей и будущих событий, которые могли бы найти себе место в крае, где грузинское дворянство способствовало водворению русского владычества на прочных началах и где это владычество совершенно понапрасну могло бы подвергнуться случайностям неверного шага, который пришлось бы оплакивать и который поправить было бы очень трудно. Повторяю, я не могу понять причины такого действия Гана, тем более, что в круг возложенного на него поручения даже не входило исследование о происхождении грузинских дворян.»

Я слушал со вниманием генерала Нейдгардта, продолжал князь Палавандов, мне было чрезвычайно приятно видеть в нем такого гуманного и осторожного правителя края и я в душе поздравлял Грузию и Кавказ с отменным, умным и образованным главноуправляющим. Я доложил ему, что исполню его просьбу немедленно и, взяв все бумаги, пошел к себе домой. Никто и ничего не знал об этом. Я никому не говорил да и вообще не любил принимать у себя часто, тем более, что и знакомые, прежние сослуживцы мои, как я замечал, старались держать себя дальше от меня и как бы стеснялись меня. Я прочел все дело и записку сенатора Гана, [9] предлагавшего отменить крепостное право в Грузии и Имеретии, заверяя, что его, до прихода русских, в Закавказском крае и в мусульманских провинциях не существовало, что зависимость поселян была только поземельная и что, наконец, здесь и дворянства, и дворянских титулов никогда не бывало.

Я составил записку, в которой изложил подробно весь исторический ход сношений грузинских, имеретинских и закавказских владетелей с царями московскими и затем с русским правительством со времен Петра Великого; объяснил содержание трактата, заключенного грузинским царем Ираклием с Императрицею Екатериною в 1783 году, подробности присяги последнего грузинского царя Георгия в 1799 году и имеретинского царя Соломона II в 1804 году. На присяжных листах этих царей подписались вместе с ними именитые князья того времени в верности Российскому престолу. Упомянул о манифестах Императора Павла и Императора Александра I 1800 и 1801 гг., по которым Грузия была принята в подданство России; объяснил, что по трактату 1783 года грузинские тавады и азнауры, поименованные в нем по фамилиям, признаны были Императрицею наравне с русскими князьями и дворянами в одинаковых правах и преимуществах с русскими; крестьяне же существовали у нас издревле в том виде, в каком застало их русское правительство, что подтверждается письменными грузинскими законами царя Вахтанга, которыми руководствовались как при царях грузинских и имеретинских, так и при русском правительстве в судебных и административных местах здешних. Сверх того я объяснил, что подписавшиеся на присяжных листах грузинского царя Гергия и имеретинского царя Соломона именитые вельможи царские приняты были торжественно Россиею в звании князей, при провозглашении присоединения Грузии и Имеретии к империи; следовательно, все это не могло быть изобретением позднейшего времени, созданным при главноуправлявших в Грузии. Все то, что было мною изложено в записке, подтверждено было мною ссылками на архивные дела министерства иностранной коллегии, правительствующего сената, министерства внутренних дел, канцелярии главноуправляющих (главного управления и штаба кавказского корпуса). Записку эту я читал генералу Нейдгардту, объяснил многое на словах и затем передал ему все дело.

Видно было, что ему было очень приятно точное и положительное опровержение мнений сенатора Гана и генерала [10] Головина. Я не хотел привести доказательства из истории Грузии и Имеретии и из грузинских документов, сказал я генералу Нейдгардту, в Петербурге могли бы усомниться в действительности этих исторических данных, потому что они писаны по-грузински, не переведены на русский язык и неизвестны в России; поэтому я указываю на официальные документы и дела самого правительства нашего, находящиеся в архивах министерств и правительствующего сената, а также на дела канцелярии главноуправляющих и корпусного штаба. Не может быть сомнения в документах и официальной переписке нашего правительства.

«Ну, князь, от души вам благодарен, — сказал мне Нейдгардт, взяв меня за руки. — Очень, очень благодарен; вы весьма многое делаете не только для здешнего дворянского сословия, но вы избавляете меня от тяжкого греха, если бы я, по неведению моему, согласился бы с мнением Головина и Гана и стал бы невольною причиною несчастия многих семейств. Очень рад, что вы успокоили меня и дали мне возможность опровергнуть мнения Гана и Головина. Нам надо успокоить дворянство Грузии и Имеретии скорейшим признанием их прав и не тянуть этого дела формальностями депутатских собраний и герольдии, которых здешние князья и дворяне не понимают и которые разорительны для них. Надо будет разбор их личных прав и утверждение в их званиях передать в особую комиссию, помимо депутатских собраний и герольдии, и тем отвратить справедливый ропот на нас здешних дворян и князей, в особенности имеретинских и гурийских.»

После этого я подал еще другую записку генералу Нейдгардту, продолжал кн. Палавандов, предлагал учредить две комиссии в Тифлисе из грузин, утвержденных уже в дворянстве герольдиею, и в Кутаисе из тех князей [тавадов] имеретинских и гурийских, которые подписались на присяжных листах вместе с имеретинским царем Соломоном и владетелем Гурии Мамиа на подданство России. Эти князья были еще живы. При этом я объяснил генералу Нейдгардту, что так как по этим присяжным листам, т. е. государственным актам, правительство наше признало их тогда же в достоинстве тавадов или князей, то следовало бы теперь же признать их в этом достоинстве для того, чтобы они, как утвержденные в дворянстве, заседали в комиссии в Кутаисе.

Генерал Нейдгардт все дело со своим заключением [11] представил военному министру кн. Чернышеву, объяснив, между прочим, что в совершенной неправильности доводов сенатора Гана и генерала Головина, независимо от официальных данных, убедился лично при подробном и обстоятельном изучении края и местных обстоятельств народной жизни во время обозрения им как Грузии и Имеретии, так и всего остального края.

В конце 1844 года после летней экспедиции в Дагестан против горцев генерал Нейдгардт был отозван от должности главноуправляющего. На его место был назначен новороссийский и бессарабский генерал-губернатор граф Михаил Семенович Воронцов, не главноуправляющим Грузиею, а уже наместником кавказским, и ему же были переданы на его окончательное заключение все бумаги барона Гана, Головина и Нейдгардта.

Граф Воронцов, впоследствии светлейший князь, который за сорок лет пред тем, в 1804 году, уже служил в Грузии еще молодым человеком, адъютантом при бывшем тогда главнокомандующем князе Цицианове, будучи сам личным свидетелем всего того, о чем генерал Нейдгардт писал про здешнее дворянство, более резко отозвался против неправильных и даже вымышленных доводов барона Гана и генерала Головина, и в видах успокоения здешних князей и дворян и удовлетворения справедливого их ропота за долговременное ожидание разбора их личных прав испросил Высочайшее повеление о разборе этих прав на облегчительных основаниях помимо затруднительных формальностей и продолжительного производства через дворянские депутатские собрания и герольдию правительствующего сената. Этими последними учреждениями, в течение сорока пяти лет, утверждены были в дворянстве всего только несколько грузинских фамилий, а дела остальных в громадном числе находились без всякого движения и внимания, возбуждая неудовольствия дворян и князей, так как, не будучи утверждены в дворянстве, они, в особенности имеретины и гурийцы, и их дети терпели большие затруднения как по службе, так и по определению детей в учебные заведения. Здешнее учебное начальство не признавало за ними прав на дворянское звание, по закону присвоенных впредь до утверждения их в дворянстве герольдиею. (Подобные затруднения встречали еще больше родители высшего сословия в наших мусульманских провинциях, члены бывших ханских владетельных домов, беки и аги). [12]

Действительно, при князе Воронцове учреждены были две комиссии для разбора и признания личных прав князей и дворян: одна — в Тифлисе, для Тифлисской губернии, а другая — в Кутаисе, для Кутаисской губернии. В каждой из них находилось по 24 члена от местного дворянства и по одному члену от правительства. В тифлисскую (центральную) комиссию переданы были из герольдии и депутатского собрания все дела о князьях и дворянах, а в кутаисскую комиссию только списки всем именовавшим себе князьями и дворянами Имеретии и Гурии. По данной тем комиссиям инструкции единогласный отзыв членов комиссии или двух третей их был достаточен для признания фамилии в дворянстве. Дела дворян и князей, которых вся комиссия или две трети членов не признавали в дворянстве, передавались в уездные комиссии, состоявшие под председательством уездного предводителя дворянства из двух членов, помощника уездного начальника и уездного прокурора, для производства о тех дворянах дознания чрез спрос 24-х свидетелей-старожилов. Свидетели эти должны были под присягою удостоверить (Я тогда был членом тифлисской уездной комиссии, по должности помощника уездного начальника, которую занимал в уезде. Л. И.), что отец, дед и предки просителя и он сам всегда пользовались дворянским, либо княжеским достоинством как при бывших царях, так и во время русского владычества. Дознание это уездная комиссия представляла в сказанную выше губернскую центральную комиссию, которая по особому протоколу определяла признание в дворянском или княжеском достоинстве. Составленные обеими центральными комиссиями, тифлисскою и кутаисскою, именные списки из признанных ими дворянских и княжеских родов Тифлисской и Кутаисской губерний представлены были наместнику кавказскому князю Воронцову, по ходатайству которого Государь Император 6-го декабря 1850 года Высочайше утвердить соизволил всех поименованных в тех списках лиц Грузии, Имеретии и Гурии в княжеском и дворянском достоинствах Российской Империи, и дела об них передать в герольдию правительствующего сената для хранения на общем основании (На тех же основаниях учреждены были так называемые агаларские и бекские комиссии, которые окончательно определили личные права высшего мусульманского сословия в Тифлисской, Елисаветпольской, Бакинской и Эриванской губерниях, и, утвердив в дворянстве, правительство успокоило совершенно мусульманское высшее сословие Закавказского края. Л. И.). [13]

Таким образом вопрос о личных правах дворян и князей Кутаисской и Тифлисской губерний был благополучно разрешен по мудрому и благонамеренному распоряжению князя Воронцова, не нарушив интересов ни правительства, ни дворянства и уничтожив неправильные мнения сенатора Гана и генерала Головина.

Затем по положению о гражданском управлении Закавказским краем 1840 года, введенному в действие сенатором Ганом с 1-го января 1841 года, представителями интересов населения в здешних судебных местах назначены были по одному заседателю, по выборам, от городского либо купеческого сословия и от сельского населения. Они, в качестве представителей от своих сословий, участвовали в суждениях по производившимся в судебных местах делам; но заседателей от дворянского сословия по тому же положению, автором которого был сенатор Ган, не было. Между тем такие заседатели от дворянского сословия находились и находятся во всех судах России. Спрашивается, как надо было объяснить подобное исключение дворянского сословия здешнего от участия в судебных делах, тогда как представители по выборам в звании советников и заседателей находились не только в судебных, но и во всех губернских и уездных присутственных местах Закавказского края с самого открытия здесь русских правительственных учреждений, а именно с 1801 до 1841 гг., т. е. до введения положения 1840 года. Подобным исключением дворянского сословия сенатор Ган, говорят, думал оскорбить грузинских и имеретинских дворян и князей и вынудить их чрез какое-либо движение требовать для себя тех же прав, которые были предоставлены новым положением городскому сословию и сельскому населению, т. е. значительно унизить наше дворянство. Не удалось, однако же, ни сенатору, ни генералу Головину! — воскликнул князь Палавандов. Князья грузинские и имеретинские, одушевленные всегда до глубины сердца искреннею преданностью правительству и Государю Императору, не подозревали даже подобной заграничной штуки, которая годилась бы за границею где-нибудь в Германии. Князь Воронцов в дополнение положения 1840 года исходатайствовал и [14] установил назначать в судебные места Закавказского края заседателей по выборам от дворянства в Тифлисской и Кутаисской губерниях, а в мусульманских провинциях наших (Елисаветпольской, Бакинской, Эриванской губерниях и Дербентском округе) от высшего мусульманского сословия.

Я до сих пор обо всем этом никому не говорил, добавил в заключение кн. Палавандов. Я рассказал вам затем, что, может быть, вы, в свою очередь, расскажете это другим и таким путем многие воздадут мне должную справедливость.»

Я все время с большим вниманием слушал кн. Н. О. Палавандова, тем более, что он был, вообще, не очень-то разговорчив и весьма редко передавал интересные эпизоды из своей прежней служебной жизни.

Л. С. Исарлов.

Текст воспроизведен по изданию: Из воспоминаний бывшего грузинского губернатора князя Н. О. Палавандова // Кавказский вестник, № 4. 1900