Work Text:
Сочельник номер один
Если бы Рождество выбрало место, чтобы исчезнуть, Сан-Франциско был бы рад это устроить. Здесь сказка тонет в тумане ещё до того, как успевает родиться. Пальмы, закутанные в гирлянды, заменяют снег, а вместо хруста морозного воздуха — тяжёлый запах солёной сырости. Уют здесь вытесняется культивированием жадности: витрины блестят ярче звёзд, но лишь ради того, чтобы продавать. Справедливости ради, так всегда и везде, но в Сан-Франциско этого не стесняются, и все, что город делает, бросается в глаза куда сильнее, чем где бы то ни было еще. Псевдо-зелёный ковролин маскирует асфальт, и даже пунш, слишком разбавленный, теряет своё тепло. Да и кому это тепло нужно в плюс десять? Как раз на таком уровне и достаточно.
Еле теплый пунш и агрессивно яркие вывески, тысячи огней оживают каждый вечер и манят к себе. Всё рождественское кажется выцветшим на фоне вечного спектакля Сан-Франциско.
И всё же, думать, что Рождества здесь нет, было бы ошибкой. Оно живёт где-то глубже своих атрибутов. За пределами снега, глинтвейна и красных от холода щёк. Оно — не в декорациях, а в том, что остаётся, когда их свет гаснет.
И можете мне поверить, в Сан-Франциско есть те неуловимые часы, когда этот искуственный свет перестает бить в лоб и сердце. Это те самые загадочные часы перед рассветом, полные сизого дыма из легких океана. Вдох и выдох.
Поглубже и медленнее.
Туман слегка рассеивается в блеклых лучах неустанного солнца. Настоящий, живой свет, сотканный звездой, привычно проходится по тросам моста. Те покрыты тонким слоем инея. Софиты на башнях горят ровно, тёплым золотистым сиянием, пробиваясь сквозь молочную завесу, как маяки для заблудившихся душ. В этой мягкой неяркости есть что-то уютное, почти домашнее — напоминание, что даже в самых туманных и холодных утрах есть место для искорки чуда. Правда, никто из водителей не мог этого оценить. Даже птицы не летали так высоко в такую погоду. Воздух слишком тяжелый и слишком плотный. Что летать, что плавать.
В любое другое утро и при любых других обстоятельствах, Хуа Чэн ехал бы быстрее. Его Maybach — черный, как росчерк чернил, — всегда двигался с точностью выстрела, подчиняясь плавным, уверенным движениям его рук. Езда была для него не просто рутиной, а своего рода ритуалом. За рулем, в мягком коконе скорости и рёва мотора, приходили лучшие идеи, самые ясные мысли. Это была тишина в движении, его личное пространство.
Но этим утром всё было иначе. Туман, густой и плотный, окутывал мост, превращая дорогу в зыбкий поток. Хуа Чэн не ехал, он скорее плыл, как по реке, и на этот раз, впервые за долгое время, в его голове не было ни одного плана, ни одной из тех зудящих задач, которые обычно выстраивались в очередь. Только тоска.
Она была не жёсткой, как сталь, а затертой, как старое шерстяное одеяло. Тоска Сочельника. Тоска человека, для которого этот праздник — лишь дата на календаре. Тот самый разбавленный пунш без тепла и аромата.
Машина двигалась медленно, туман сглаживал все звуки, делал их приглушёнными. И всё же, даже в этом состоянии полусна, полумысли, Хуа Чэн замечал детали. Он заметил и её: белую точку посреди полосы, где-то впереди, почти растворившуюся в серой пелене. Сначала он подумал, что это какой-то блик или пятно от фар. Но с каждым метром это пятно становилось чем-то большим. Фигура. Человек.
Он напряг зрение, чтобы разглядеть. Молодой мужчина, в простой белой толстовке, шагал прямо по центру моста. Влажные волосы были растрепаны, и он держал что-то в руках — свёрток, аккуратно укутанный в темную ткань. Мужчина двигался без спешки, уверенно, будто дорога была его собственной, а туман был его покровителем. Фары Maybach скользнули по нему, как кисть по холсту, высветив мельчайшие детали: кожу, на которой блестела влага, тонкие черты лица, выражение, словно сосредоточенное на чём-то далеком, вне этого мира. Он даже не посмотрел на машину, не сбился с шага, и это было одновременно пугающе и странно красиво.
Хуа Чэн замедлился ещё больше, почти до полной остановки.
Кроме нереальности увиденного, он поймал внезапное и неуместное желание, которое не испытывал, кажется, никогда. Такое лицо захотелось зарисовать. Но Хуа Чэн не рисует людей.
Мост, туман, этот странный пешеход — всё сливалось в один образ, оставляя в воздухе ощущение чего-то важного, но неясного. Что-то хотелось понять, ухватить, но оно ускользало, как этот человек, который вскоре растворился в густой пелене за зеркалом заднего вида. Хуа Чэн остановился, не доехав до конца моста. Почему — он не знал. Что-то дернуло его, словно невидимая нить, заставив клацнуть на кнопку аварийки, услышать короткий сигнал, обрывающий тишину, и обернуться. Он начал медленно катить назад, рискованно и почти бесшумно, словно даже машина понимала, что сейчас нельзя спугнуть туман. Это была дурная идея, опасная, но ему всегда везло. Удача любила его, и на этот раз она тоже не подвела.
Фигура появилась снова, вынырнув из молочной пустоты, как мираж, медленно обретая чёткость. На этот раз мужчина заметил свет фар. Он остановился, замер на полосе, не двигаясь, словно животное, которое не знает, стоит ли бежать или оставаться. Хуа Чэн смотрел, и теперь он видел куда больше. Белая толстовка была явно изношенной и не по размеру, прилипшая к телу, очерчивая тонкую, но сильную фигуру. Волосы едва доходили до плеч.
Но больше всего его взгляд притягивали руки. Мужчина держал свёрток, прижимая его к груди, как что-то драгоценное, что нужно защищать любой ценой. Ткань была темной, немного разлохмаченной по краям, словно ей было столько же лет, сколько всему мосту.
Но то, что скрывалось под ней, оставалось тайной.
Хуа Чэн опустил окно до середины, чтобы лучше разглядеть незнакомца, но и это движение казалось нарушением какого-то хрупкого равновесия. Мужчина остался стоять в свете задних фар, обернутый в их багряный ореол, как персонаж из старой легенды. Его лицо наконец проявилось — молодое, красивое лицо, в котором узнавались черты южного Китая, но с чем-то старым в выражении. Серьёзность, которая обычно приходит только после того, как человек многое теряет. Хуа Чэн счел это выражение знакомым, даже слишком, хотя никогда не думал об этом в таких поэтичных терминах. Что-то в этом парне зацепило его — то ли этот взгляд, то ли сам мост, то ли чертов Сочельник, когда мир становится чуть мягче, а границы между правильным и странным размываются. А может, факт того, что он тоже китаец. Да, их немало в Сан-Франциско, но не настолько, чтобы не счесть это стечение обстоятельств не особенным. И, возможно, именно из-за этого или по какой-то другой, непостижимой причине, Хуа Чэн сделал то, что в любом другом дне показалось бы ему неуместным. Он медленно опустил окно до конца, позволив холодному воздуху и кусочку тумана ворваться в тёплый, тихий салон.
Потом высунул голову и, глядя на незнакомца, сказал коротко:
— Садись в машину.
Он не был уверен, что тот отреагирует. Его голос прозвучал мягко, но все же он не добавил никакого small talk перед предложением. Он даже не был уверен, что сам говорит серьёзно. Но страннее всего оказалось то, что этот человек действительно его послушал.
Дверь переднего сиденья легонько хлопнула, и салон Maybach наполнился запахом влаги и чего-то цветочно-тонкого, едва уловимого. Незнакомец сидел спокойно, словно не происходило ничего удивительного. Его волосы казались мокрыми, но не настолько, чтобы думать, что тот успел искупаться в заливе, а влажная от все той же сырости толстовка казалась ещё белее в свете приборной панели. Хуа Чэн посмотрел на его руки. Пальцы аккуратные и ухоженные, не длинные и не короткие, неспеша поглаживали ткань. Тот самый свёрток — который, как выяснилось, был всего лишь старым шарфом, слегка выцветшим, с затертой биркой. И теперь этот шарф… мяукнул.
Хуа Чэн покосился на него и тихо уточнил:
— Это что?
Незнакомец невольно улыбнулся, потеряв большую толику своей “туманной загадочности”, от чего стало куда легче.
Он аккуратно прижал шарф к себе, расправив ткань, и на его коленях оказался крохотный белоснежный котёнок.
— Он замерзал и пищал посередине моста. Ну, я думаю, что это он. Если бы не пришлось идти пешком, я бы никогда его не увидел. Не знаю, как он тут оказался, скорее всего не по своей воле.
Все это, судя по интонации человека-с-моста, было достаточным объяснением происходящего. И, по классической логике Сочельника, это действительно было так.
х х х
У человека-с-моста есть имя. Се Лянь. Свое настоящее имя Хуа Чэн не говорил вслух уже множество лет, во всяком случае, не первым встречным, так что назвался Сань Ланом. Предполагаемого вопроса про братьев либо шутки о креативности его родителей не последовало. Се Лянь, а для американских друзей отчего-то — Лиам, просто улыбнулся. Надо сказать, он улыбнулся на своей маленькой кухоньке, где они пытались развести неприлично дорогую смесь для котенка, которую приобрели в ветеринарной клинике. После того, как Хуа Чэн заплатил за все вакцины и первичный осмотр этого комка белой шерсти. Да, они были их первыми клиентами в это утро и звонили в красную кнопку “срочной помощи” у окошка. У Хуа Чэна не было ответа на вопрос как он здесь оказался и почему. Никто и не спрашивал.
Положив руку на сердце, этого Се Ляня можно назвать одновременно отчаянным и безмерно доверчивым: сесть в машину к незнакомцу в пять утра, который катит на майбахе и выглядит как член якудзы (почти, но это детали), невероятным образом воспользоваться его кошельком (неправда, Хуа Чэн просто хотел быстрее разделаться со всем этим и почему-то не мог смотреть, как этот Се Лянь выуживает смятые банкноты из заднего кармана джинс, этих денег хватило бы только на смесь), пригласить все того же незнакомца-на-майбахе в свою каморку над магазинчиком сладостей (его бизнесом, как он скромно упомянул, расправляясь с заедающим замком входной двери) и… собственно, что?
— У меня нет чая или кофе, но есть горячий шоколад. Он горький, но очень бодрит. Не откажешься?
Хуа Чэн смотрел, как рядом с сотейником где булькало варево для котенка (тот уже давно уснул в неизменном шарфе, оставленный в мягком кресле у окна, уютно свернувшись калачиком), устроилась вторая кастрюлька, куда этот Се Лянь щедро всыпал какао, от чего и чихнул, прикрыв нос и рот ладонью. От поведения котенка это отличалось мало.
Хуа Чэн впервые подумал, что во всей этой ситуации может быть и еще один, почти подзабытый для него контекст. У Хуэ Чэна бывали шлюшки разных гендеров и расцветки, но это была обычная сделка. Привычное положение дел в его мире. А сейчас он в совершенно другом. Где этот парнишка мог что-то иметь ввиду или что-то предполагать или… или Хуа Чэн извращенная мразина, что куда вероятнее. Хуа Чэн поймал себя на странной мысли, что не хотел бы, чтобы его опасения на этот счет подтвердились. Этот Се Лянь казался ему совершенно иным от всего и всех, что он встречал прежде. Он невольно засмотрелся на то, как руки Се Ляня справлялись с венчиком, которым он мешал смесь. Только почему-то это никак не помогало разбить в ней комочки. Хуэ Чэн потянулся к его кисти раньше, чем подумал, но быстро нашелся с пояснением:
— Я доделаю. Лучше проверь котенка.
Се Лянь снова улыбается и так же легко соглашается. Хуа Чэна это и очаровывает и бесит, ведь как можно быть настолько доверчивым, но разбираться с этим сил нет. По правде, он не спал ночь, и, видимо, еще не скоро уснет. Он снял смесь для котенка с огня, продолжая помешивать. Еще бы чуть-чуть и та вскипела, а в инструкции сказано, что этого нельзя допускать. Хуа Чэн посмотрел на бутылочку с соской для котят, еще раз задался вопросом, какого хрена он делает. Обернувшись, он увидел, как этот Се Лянь с непередаваемо счастливым лицом поглаживает спящего котенка. Хуа Чэн считал, что тот назовет его либо Ватка, либо Снежок, может, Пушинка.
Но по итогу он едва различимо услышал “Жоэ, ты — малышка Жоэ”. И да. Котенок оказался девочкой.
х х х
Вечер опустился на Сан-Франциско незаметно.
В маленькой квартирке над магазином "Гнусные сладости" пахло дорогим одеколоном, влажной шерстью, курицей в кисло-сладком соусе из ближайшей забегаловки, и чем-то еще — кажется корицей и древесиной старых шкафов из узкого коридора. На полу, в центре комнаты, гордо царствовала коробка из-под обуви, обложенная изнутри мягкими тканями, найденными Се Лянем наспех — белая футболка с пятном от чая, полотенце, которое уже слишком давно служило тряпкой для посуды. В коробке — котёнок. Жоэ. Она была невероятно белой, как пушистый шарик хлопка, и теперь мирно дремала, её животик едва заметно поднимался. Она поела уже в третий раз и явно была довольна тем, как благосклонна к ней судьба.
Се Лянь сидел рядом с коробкой, обхватив руками колени, и что-то тихо мурлыкал — может, себе, может, Жоэ. Его голос был едва слышен за гудением холодильника, который, казалось, вот-вот сдохнет, как и всё в этой квартире.
Он поднял взгляд на Хуа Чэна — тот стоял, прислонившись к кухонному столу, и смотрел на него с лёгкой, почти снисходительной улыбкой. У Хуа Чэна была манера смотреть так, словно он знал что-то, чего Се Лянь ещё не понял. Впрочем, это могло быть правдой.
— Твоя квартира — это, мягко говоря, вызов, — заметил Хуа Чэн, подняв пластиковую крышку от банки с кофе, которую Се Лянь все-таки нашел для них, ведь его “горячий шоколад” был настолько горький, что даже не верилось. Хоть, в чем-то Хуа Чэну даже понравилось, но от дозы кофе было бы глупо отказаться, особенно после дешёвой китайской лапши. Он потряс банку, будто бы проверяя, правда ли там еще что-то осталось. — Но знаешь, ты сам по себе ещё больший вызов.
— Ты имеешь в виду просто меня или мою коллекцию сладостей внизу? — Се Лянь усмехнулся, но не слишком уверенно. Его конфеты, популярные только в одну ночь в году, давно стали предметом насмешек. Карамель с чесноком, желейные черви с привкусом сои. Ещё те деликатесы. Но, смотрите-ка, его бизнес все еще на плаву. В конце концов, свои недостатки нужно всегда превращать в достоинства.
— Обе категории, — ответил Хуа Чэн, высыпая остатки растворимого кофе в все тот же сотейник и доливая горячую воду из чайника. Он делал это довольно привычно и вообще вел себя так, словно часто бывал на этой кухне и в принципе в гостях у Се Ляня. Что, конечно, совсем не правда. Он тут впервые.
А гостей здесь не бывает. Даже сам Се Лянь захаживает сюда редко, только поспать, а так, целыми днями занят в магазине. Как бы там ни было, а туристов никто не отменял, как и тех, кто не прочь подшутить или насолить кому в течении всего года, а не только на Хеллоуин.
В этой комнате почти всё было временным либо изжившим себя.
Потрёпанное твидовое кресло, занавески, которые больше походили на выцветшую тюль. Пол скрипел при каждом шаге. Кровать у окна была на самом деле дешевым матрасом, лежащим на поддонах. Ну, это было хотя бы по-хипстерски, между прочим. Сам же подоконник был заставлен вазончиками с кактусами, как единственными представителями растений, что всегда выживут. Се Лянь очень это ценил, последний погибший эвкалипт был для него ударом. Он клялся себе улучшить свое жилище из года в год, но каждый раз приходил к выводу, что и так сойдет. Но котёнок — он был здесь всерьёз.
Ради него нужно постараться.
Когда Жоэ начала пищать, Се Лянь тут же наклонился к ней, словно сам хотел спрятаться в этой маленькой коробке от чего-то огромного и громкого, что поджидало за окном. Хуа Чэн лениво стянул бутылочку со смесью со столешницы и протянул Се Ляню.
— Твоя очередь.
Се Лянь только кивнул. Они сидели так минут пять, может, десять. Жоэ жадно пила из соски и издавала свои милые котячие звуки. Хуа Чэн заставил себя отвести взгляд от этой картины.
На кухонной полке стояла маленькая пластиковая ёлка, украшенная тремя мандаринами и одной единственной стеклянной игрушкой — сердцем. Се Лянь нашёл её на распродаже, когда устроил себе внеплановый выходной пару дней назад.
— Так у тебя всегда проходит Сочельник? — спросил Хуа Чэн, отчего-то почти шепотом, когда Жоэ наконец уснула, свернувшись в крошечный клубок.
Се Лянь пожал плечами:
— Обычно я просто запираю магазин и стараюсь лечь пораньше. Но сегодня…
— Сегодня?
— Вернее даже вчера. Так много всего пошло не так, что в итоге сегодня все иначе. Мне редко так везет на самом деле. Это чудо.
Хуа Чэн усмехнулся и предпочел не расспрашивать. Его не покидало странное чувство, словно все дороги мира, все мосты Сан-Франциско вели сюда — в эту маленькую квартирку с пыльным уютом и коробкой, в которой спал котёнок. Хоть, нет, все вело к этому человеку в безразмерной футболке.
Который снова чихнул и в этот раз вовсе не из-за какао.
Хуэ Чэн едва слышно цокнул языком и разлил им кофе по кружкам. Одна имела на себе лейбл пепси, а другая — колы. Кружки достались явно либо по акции, либо в подарок. Просто невероятно.
Неужели этот бизнес с “гнусными сладостями” настолько плох?
Идея не кажется такой уж не выигрышной.
Шестерёнки в голове Хуа Чэна начинают работу одновременно с тем, как в него заливается кофе. Продолжая наблюдать, как Се Лянь поглаживает котенка и пьет гадкое, безмерно гадкое пойло мелкими глотками и даже не морщится (к чести Хуа Чэна, он тоже стойко вливает в себя эту жижу), он думает над тем, как “Гнусные сладости” могли бы стать чем-то большим или хотя бы позволить своему хозяину новую мебель и ежегодную вакцинацию от паразитов. Котенку. Не Се Ляню. Хотя… Хуа Чэн замечает мелкого таркана у холодильника и чуть морщится. Не его дело. Но думать о чем-то настолько другом от привычного уклада его жизни, неожиданно приятно.
А когда это Хуа Чэн отказывал себе в приятном?
Этот Сочельник и наступление Рождества Се Лянь традиционно проспал. Единственная разница заключалась в том, что вместе с ним спал котенок, а в кресле, всего на пару часов, расположился подремать перед дорогой незнакомец-на-майбахе. Перед уходом тот помыл всю посуду и оставил черную матовую визитку на холодильнике, прилепив магнитом с видом на Голден Гейт. На визитке был лишь номер и название какого-то бюро.
Се Лянь так и не набрался смелости и не придумал хорошего повода за весь следующий год, чтобы позвонить.
Но с той самой ночи кто-то начал упорно заказывать каждый месяц по партии шоколада с перцем чили и по пять килограмм леденцов из боярышника “Кровавые капли дождя”. Се Лянь предполагал, кто бы это мог быть (да ладно), но старался не думать об этом слишком долго и слишком часто.
Получалось так себе. Потому что ему нравилось думать, что это он .
Сочельник номер два
Это был сложный год. Так мог начать свой монолог почти каждый житель Сан-Франциско, что было непривычным делом. Экономический кризис, разрушительные шторм, подточивший туристическую инфраструктуру на долгие месяцы, стрельба у торгового центра, турбулентность в местной и всеобщей политике, на что, почему-то, становилось все меньше плевать. Оказывается, это сильно влияет на качество жизни, даже если твои приоритеты в ней: пальмы, коктейли, серфинг и приемлемая цена на последний айфон. Тем не менее, к концу декабря погода на западном побережье наладилась и это ощутимо влияло на настроение и перспективы.
Солнечный свет, тёплый, но не обжигающий, словно поцелуй, который запоздал, касался стеклянных фасадов небоскрёбов, разбивая их на сияющие осколки. Люди двигались по улицам со сладкой ленцой, будто солнце забрало часть их обыденной спешки. Туристы с камерами наготове оглядывались на трамваи, покрытые невидимым для них слоем городского упрямства, старых тайн и запаха ржавого металла.
В окнах кафе отражались пальмы, чьи листья едва шевелились в зимнем бризе. Воздух был свежим, но не колючим — запах соли, старого рыбацкого причала и влажного мха, то, к чему привыкаешь довольно быстро, если решение жить в этом городе зародилось в сердце.
Всё вокруг выглядело как декорация к фильму: слишком ярко, чтобы быть реальным, но слишком хрупко, чтобы быть вечным. Вывески, украшенные светодиодными снежинками, обещали скидки и праздничные чудеса. Однако в солнечном свете эти огни терялись, становились нелепыми, но все еще нужными, в этот год куда сильнее, чем в прошлый.
Се Лянь всегда начинал украшать свой небольшой магазинчик “Гнусные сладости” всего за семь дней до Рождества. В этом был его особый ритуал — медленный и осмысленный, потому как собирать игрушки и украшения к этому событию он начинал еще с ноября: рыскал по всем антикварным лавкам, барохолкам и проводил часы на городских сайтах “купи-продай-забери даром”.
И вот за семь дней до Сочельника, он наконец-то создал новый мир.
На тот факт, что его магазин всегда оказывался самым последним в списке украшенных, было плевать. Зато он всегда был тем, кто убирает все декорации последним, стараясь продлить дух Рождества как можно дольше.
На витрине появились гирлянды из красных и золотых фонариков, как дань китайскому Новому году, который уже смотрел на него из-за угла грядущего января. Маленькие светодиодные лампочки обвили рамы окон, и по вечерам они мерцали, будто россыпь звезд, застрявших в стекле. С потолка он подвесил белые снежинки, вырезанные вручную из рисовой бумаги — хрупкие, изящные, каждая с уникальным узором. Да, определенно, такие вещи у него получались куда лучше, чем кондитерские изделия.
В уголке у прилавка, между банками с ореховым печеньем и коробками с рисовыми пирожными (он все-таки решился наладить импорт из Китая), Се Лянь поставил миниатюрное дерево. Это был не обычный рождественский ёлочный экземпляр, а его версия: ветки магнолии, покрашенные в белый цвет, украшенные тонкими алыми лентами и маленькими колокольчиками, издающими нежный звон при малейшем прикосновении.
На полках появились фигурки гусей — он отхватил слишком много на онлайн распродаже и было немало удивлен, когда этих гусей доставили ему в количестве пары десятков. Некоторые из них держали крошечные подарки в клювах, другие стояли в шапочках Санты. Самую большую фигурку он поставил у входа. Это был деревянный гусь с расписными крыльями, сидящий в красной повозке, запряженной оленем — самым маленьким элементом всей композиции, что выглядело крайне комично.
Запах в магазине сменился. Теперь в воздухе витал аромат имбиря, корицы и какао, которые смешивались с уже привычным запахом кунжутной пасты и миндального молока. Се Лянь добавил в меню новый напиток — горячий чай с хризантемами и пряностями, украшенный снежинками из взбитых сливок. Как ни странно, он пользовался популярностью. Возможно по причине того, что выглядел крайне симпатично в сторис, но самому Се Ляню нравился и вкус.
На кассе он положил небольшую коробку с маленькими открытками ручной работы: заснеженные горы, сияющий мост, который напомнил ему Голден Гейт, и фигуру гусей на фоне багрового заката. Эти открытки Се Лянь нарисовал, пока болел затяжной простудой в своей квартирке, заставленной гусями. Покупатели могли взять открытку бесплатно, Се Лянь добавил надпись: "Оставьте на ней своё пожелание, и оно обязательно сбудется."
Когда он закончил с украшениями, магазин заиграл теплом и светом, и сам Се Лянь, стоя за прилавком, казался частью этой уютной сказки. Улыбка все не сходила с его губ.
В прошлом году в раннее утро Сочельника, когда самый известный мост Сан-Франциско окутал плотный туман, Се Лянь случайно заметил крошечное создание, дрожащее среди металлических опор. Белоснежная, словно только что упавшая снежинка, крошка сидела на холодной балке, свернувшись в комок, будто пыталась спрятаться от сурового мира и тревожно попискивала. Он подошёл осторожно, медленно, чтобы не напугать её. И забрал. Как могло быть иначе? Укутанная в его старый шарф, она обрела имя — Жоэ, в честь французского слова "радость", ведь она стала самым неожиданным подарком Рождества.
За год Жоэ изменилась, но её белоснежная шерсть осталась такой же, мягкой и ослепительно чистой, как пух облаков. Она выросла из хрупкого комочка в грациозную кошку, но её походка всё ещё напоминала неуклюжие шаги котёнка, особенно когда она пыталась красться за своим пушистым игрушечным гусём (да, пушистые гуси тоже шли в комплекте).
Её изящный хвост стал длиннее, а глаза, яркие, как зимнее утро, часто выражали любопытство, и хитрость. Ушки, которые раньше едва высовывались из её округлой головки, теперь стали чуткими локаторами, мгновенно поворачиваясь на любой звук, будь то колокольчик на входной двери магазина или треск упаковки с угощением.
Жоэ облюбовала место на подоконнике "Гнусных сладостей", где солнечные лучи падали особенно щедро. Она часто проводила там утренние часы, свернувшись калачиком или внимательно наблюдая за прохожими. Покупатели стали её поклонниками — она превращала их визиты в ритуал, подкрадываясь к их ногам или запрыгивая на прилавок с достоинством маленькой королевы.
Она тоже участвовала в подготовке к Рождеству: прыгала на стол, когда Се Лянь разворачивал гирлянды, пыталась схватить снежинки из бумаги своими лапками и даже "помогла" сбить чашку с хризантемами, залив пол ароматным чаем. К новому Сочельнику Жоэ уже привыкла к жизни в магазине, но всё ещё сохранила привычку забираться на полку у окна, словно это её личный мост, с которого началась её история. Когда в этот вечер магазин заполнился мягким светом гирлянд и тихими джазом из динамиков под потолком, она устроилась на своём подоконнике и смотрела на улицу. Может, в ней осталась память о том, как однажды кто-то вытащил её из туманного мрака, и она вглядывалась в окно, ожидая, что тот снова может её настигнуть. А может, ей просто нравился этот новый мир. Что в магазинчке, что за окном. Полный света и ласки.
Се Лянь устроился за маленьким столиком у окна, где предпочитал проводить время, уходя за прилавок только в момент продажи. На столике ютился маленький ноутбук, пухлая записная книжка и кружка с чаем. Сегодня он решил не закрывать магазин допоздна, хоть вряд ли к нему заглянет хоть кто-то. Парень посмотрел на Жоэ, чуть улыбнувшись, и в который раз поймал себя на воспоминании. В этот вечер сил гнать его прочь не было, более того, мысли свернули к узкому коридору с лестницей, ведущей в его квартирку. Оттуда к кухоньке, где тарахтит холодильник. А на нем, под магнитом с Голден Гейт, все еще есть та самая черная визитка. Се Ляню нет смысла идти за ней, ведь он случайно запомнил номер. Даже не пришлось записывать в телефон.
Это знание жгло кончики пальцев, но Се Лянь, усилием воли, сменил это жжение на буквальное — обняв пальцами кружку с чаем и сделав внушительный глоток. Нет, ну с другой стороны, сейчас есть официальный повод. Если не позвонить, то хотя бы написать?
Это будет вежливо, а не ненавязчиво.
Се Лянь снова немножко утонул в воспоминаниях. Они говорили о такой ерунде, ничего толком не спросив друг о друге. Се Ляню было так любопытно, но он не был из тех, кто лезет в чужую душу. Тот факт, что этот человек так помог ему и был так осторожен и нежен с котенком, уже говорило о многом. Сань Лан — абсолютно точно хороший человек. Се Лянь уставился куда-то за окно, не замечая редких прохожих, кутающихся в тонкие пальто и шарфы, вереницей идущих кто куда по узкой улочке. Вот еще один повод, о котором он постоянно думал: Сань Лан заплатил за первичную вакцинацию и смесь для Жоэ. Он должен вернуть долг, разве не так? Он думал об этом так часто, и уже трижды собрал нужную сумму. Правда, каждый раз появлялись какие-то непредвиденные бытовые расходы, что эти деньги опять таяли. Бизнес выплыл в небольшой плюс, он даже смог нанять уборщицу — Маргарет, его сухонькая соседка-ирландка пятидесяти лет, приходила в магазинчик каждую пятницу и тщательно вытирала в нем каждый угол, и, кажется, очень его жалела, — и вот сейчас, точно, сейчас можно наскрести нужную сумму. Сто пятьдесят долларов наверняка не так уж ощутимо для человека на майбахе, но это все же деньги. Кроме прочего, дело в самом Се Ляне, долг необходимо возвращать. Он наполнился решительности и отпил еще чая. После этого прошел к прилавку и открыл для начала кассовый аппарат. Тот был допотопный, так сказать, винтажный, звенел и клокотал при каждой операции, но в этом был и какой-то шарм. Нужная сумма наскреблась, хоть пара купюр были не первой свежести, но как есть. Можно было бы сделать куда проще, но почему-то это не пришло в голову Се Ляню: позвонить или написать на этот номер наконец-то и перевести через онлайн банк, на счету денег было куда больше, чем в кассе, хоть и впритык к будущей закупке ингредиентов под конфеты. Се Лянь же пошел еще дальше, и решил найти адрес этого бюро. Даже если Сань Лана на месте не будет (а что он будет делать в Сочельник на работе?), он сможет оставить деньги на ресепшене или охране. С запиской. Вряд ли работники такого человека обманут его, обязательно передадут. И таким образом Се Лянь не побеспокоит его в такой день, не отвлечет от празднования. План казался идеальным.
Се Лянь бережно сложил деньги в подарочный конверт, добавил открытку с мостом и зимним пейзажем (он рисовал его с мыслями об их встрече, чего уж врать). Подошёл обратно к столику и набрал название бюро в гугл-картах.
Оно действительно одно на весь Сан-Франциско. Бюро “Призрачный город” оказалось архитектурным бюро с особенными предложениями. Они проектировали не просто дома, а особняки и жилые комплексы с тайными комнатами, подземными переходами и даже бункерами, а так же особенные системы охраны. Се Лянь немного завис на сайте бюро, рассматривая разные проекты и стараясь не коситься в сторону цен. Фотографий сотрудников на сайте не наблюдалось, а номера для связи не совпадали с тем номером, что был на визитке. Значит все-таки личный. Се Лянь невольно улыбнулся.
Ехать до бюро неблизко, но он никуда и не спешит. Наверное.
Пересчитав деньги, Се Лянь приказал Жоэ охранять магазин, выключил весь свет и закрыл дверь на два замка, сменив неон таблички с “открыто” на “закрыто”. Вот и вся его охранная система.
Солнце медленно опускалось за горизонт, подсвечивая зубчатые силуэты холмов, старинных викторианских домов и стремящихся ввысь мостов.
Лучи света скользили по водам залива, заставляя их мерцать, будто притянув к себе светящийся планктон, и теперь тот сиял раньше ночи. Остров Алькатрас стал темным силуэтом на фоне переливов, мрачный и гнетущий, но все больше иллюзорный. Туман, такой типичный для города, начал подкрадываться к вершинам холмов, заволакивая их лёгкой дымкой, словно хотел стыдливо спрятать. Он медленно обволакивал и улицы, добавляя мягкости и таинственности городскому пейзажу. Повсюду зажглись огоньки рождественских гирлянд, отражаясь в стёклах окон. Ветер донёс мелодию колокольчиков из ближайшей церкви, где собрались первые гости на вечернюю службу. В этот момент Сан-Франциско словно устало выдохнул и прикрыл глаза. Шум мегаполиса затихал, уступая место особенной атмосфере, когда каждый уголок наполнялся ожиданием чего-то волшебного.
Трамвай лениво звякнул, когда Се Лянь шагнул внутрь, держа в руках небольшой бумажный пакет. К конверту с открыткой добавился его лучший чили-шоколад. Даже если его догадка слишком наглая и глупая (о том, что именно Сань Лан заказывал весь год этот шоколад и леденцы), в конце концов, из всех его изделий это точно самое лучшее. В открытке он написал: "Сочельник — время чудес. Спасибо за то чудо, что подарил мне. Возвращаю долг. С Рождеством!".
Это была импульсивная идея, как и вся эта поездка. Се Лянь старательно об этом не думал, смущаясь того, насколько личным это звучит.
Трамвай был полупустым: несколько пассажиров, усталых после подготовки к празднику, дремали, прижимая к себе пакеты с подарками. За окном Сан-Франциско укутывался в вечерний туман, а огни улиц превращались в размытую картину, где каждый мазок был одновременно ярким и мягким. Се Лянь сел у окна, положив пакет на колени, и скрестил руки, чтобы немного согреться. Дорога тянулась медленно, но в этом была своя магия. Колёса трамвая стучали по рельсам размеренно, почти успокаивающе, будто напевая старую мелодию, а прохладный воздух, проникающий через щели, бодрил. Се Лянь смотрел на витрины магазинов, где зажглись гирлянды, и дома, чьи окна светились тёплым золотистым светом.
Он думал о том, что заставило его решиться. Всего несколько часов назад он сидел в своём магазине, собираясь вновь встретить Рождество один на один, не считая Жоэ. И вот теперь он ехал к тому, кого не видел целый год. Эта мысль одновременно согревала и пугала его. Он не был уверен, как его поступок будет воспринят. Возможно, это слишком. Или даже отчаянно?
Этот человек, пусть и на расстоянии, оставался в его мыслях так долго, и, кажется, не только из-за этого акта чистой доброты.
Трамвай остановился у небольшой площади, и Се Лянь посмотрел на серый фасад здания. На стеклянной двери светились золотые буквы: "Призрачный город. Архитектурное бюро." Надпись выглядела почти мистически в свете закатных лучей. Он глубоко вдохнул, крепче сжав пакет, и поднялся на ноги.
Когда он сошёл с трамвая, воздух показался ещё холоднее, но волнение внутри словно грело. Он шагнул к двери, и тишина улицы показалась громче его собственных мыслей. Колокольчики на двери едва слышно зазвенели, как только он её открыл. Сочельник — время чудес, напомнил он себе ещё раз и вошёл внутрь.
х х х
Хуа Чэн вёл машину через вечерний Сан-Франциско, погружённый в свои мысли. Вокруг город сиял огнями Сочельника: гирлянды на балконах, светящиеся звёзды в окнах, толпы людей с покупками в руках. Весь этот праздничный хаос был по обыкновению отделён от него невидимой стеной. Хотя, нет. В этот раз было немного иначе. Просто отчего-то было боязно акцентировать на этом свое внимание.
Музыка прервалась входящим вызовом. Хуа Чэн перевел взгляд на дисплей, затем мягко провел кончиком пальца по зеленой линии. Голос Ли Хенга, секретаря клана Хань, всегда звучал мягко и вместе с тем вкрадчиво. Его шанхайский акцент шелестил в динамиках, а английский слегка отдавал британским душком.
— Как приятно, что ты взял трубочку. Я на ежегодной рассылке приятных сообщений и предложений, в которых ты нам откажешь.
— Это уже действительно традиция, секретарь Ли. Дерзайте.
— Благодарю за сотрудничество с кланом Хань, мы высоко ценим качество и креативность вашей работы. Вам был выслан подарок, он наверняка уже ждет под домом, а так же мы приглашаем вас на празднование Нового Года. В этот раз мы собираемся в Гонконге, чтобы всем было… удобнее и проще.
— Новый год обычный или наш?
— Уточняешь каждый раз. Пока обычный, наш — это уже в Шанхае, и ты опять же приглашен.
— И я опять же очень польщен, но слишком занят. Передавай привет старику.
Хуа Чэн просто слышал, как Ли Хенг закатил глаза и усмехнулся. Майбах встал на перекрестке, пережидая поток машин. Хуа Чэн видел вдалеке блестящие воды залива. До магазинчика осталось всего десять минут езды. Еще не поздно свернуть? Или он просто проедет мимо? Секретарь Ли не знал о предмете его терзаний, так что продолжал что-то говорить, Хуа Чэн уловил лишь хвост от сказанного:
— …стерпеть только от тебя. И “старика” тоже. И он так и не рассказал мне, что за услугу ты сделал ему, что заслужил такое безоговорочное доверие и особое отношение?
— Как поживает ваш личный архитектор? Я так понимаю, что последний заказ, учитывая правки, он взял на карандаш. Никогда не получал такое удовольствие от дуэли на чертежах…
Секретарь Ли хмыкает в динамиках и тянет: “Лучше всех. Ты действительно поднимаешь ему настроение, есть чем заняться, пока… ты знаешь, слишком много работы у всех”. Объяснение обтекаемо, но понятно. Хуа Чэн только хмыкает в ответ. Слышится вздох, затем снова традиционное:
— С Рождеством, цветочек. Помни, как бы ты не делал вид, что у тебя никого нет, мы ждем тебя уже три года подряд.
— Пока ты называешь меня цветочком, я точно не буду приезжать.
— Я дарю тебе это оправдание. На связи, князь.
Хуа Чэн слегка поморщился вслед последней фразе, и покачал головой на выдохе. Салон машины наполнился тишиной. Как и все вокруг. Машина мягко остановилась у входа в магазин “Гнусные сладости”. Хуа Чэн сидел несколько минут, глядя на закрытые двери. Витрина была темной, никакого света ни в квартире наверху, ни внутри. Никто никого не ждал. Сочельник. Се Лянь мог просто спать, а мог быть где-то еще. У него все же есть друзья, Хуа Чэн знает точно, следит за его инстаграмом. Может, и родственники тоже. С чего бы ему быть здесь сейчас.
Сжав пальцы на руле, Хуа Чэн всё же вышел, не забыв коробку с переднего сиденья. Праздничный Сан-Франциско остался за его спиной.
Он аккуратно поставил подарок под дверь, аккурат рядом с нелепым деревянным гусем. Коробка в алой обертке, с зеленым бантом и запиской в черном конверте. Внутри лежал белоснежный шарф от модного бренда (они обещали высококачественное тепло и мягкость), бутылка ликера, который, как ему показалось, понравится Се Ляню, плитка дубайского шоколада и черный конверт с открыткой. В ней Хуа Чэн лаконично и старательно вывел еще утром:
«С Рождеством. Надеюсь, твой год был хорошим».
Вернувшись в машину, он ещё долго сидел, глядя на пустую улицу.
Ему казалось, что этот шаг не приблизил его к Се Ляню, но, возможно, стал началом чего-то другого. Нужно было уезжать. Хуа Чэн слегка нахмурился.
Но куда и зачем?
Устав размышлять, он решил сделать то, что хочет. Он заехал в узкую подворотню напротив магазина и приглушил фары. Динамики захватил непринужденный джаз. Хуа Чэн открыл бардачок и выудил пачку сигарет. Подарок из запаса секретаря Ли еще с прошлого года. Гвоздичные “и почти безвредные”. Прикурив от темного фильтра, Хуа Чэн открыл окно, впуская свежий воздух в салон и принялся ждать. Он убедится, что Се Лянь заберет подарок и уедет. Тогда Рождество можно будет считать засчитанным.
Сочельник номер три
Шутка ли, они стали писать друг другу письма. Весь следующий год после достаточно трогательного в своей нелепости обмена подарками, они слали друг другу настоящие, бумажные письма. Почти что труп госпожи Романтики был реанимирован с помощью каллиграфического почерка Се Ляня, и набранного на печатной машинке военных времен текста Хуа Чэена. У него было это странно хобби с коллекционированием подобных аппаратов, а писать от руки… Что ж. Чтобы красиво написать ту записку в конверте, Хуа Чэн выпил три кружки кофе и потратил штук десять бумажек, так что на эпистолярный жанр ручкой его бы не хватило. Теперь у обоих были эти стопки писем. У Хуа Чэна - белые конверты и смешные марки на каждом, у Се Ляня — дорогие конверты из черного матового картона и никаких опознавательных знаков.
И вот… вновь настал декабрь.
Письма Сань Лана приходили с курьером, но выжидали те самые пару дней, что порой требуются на доставку по городу почтой. Се Лянь не думал, что Сань Лан ответит на ту открытку таким способом, но по правде, как иначе?
У него был лишь адрес магазина и его имя, Се Лянь так и не набрал его номер. И в тот раз он тоже не стал звонить или набирать смс, а снова сел за столик, писать от руки: “Если ты так настаиваешь на отзыве о шарфе, так как хочешь сам купить похожий, скажу кратко: я в восторге. Он мягкий, очень теплый, подходящий к январским ночам. Я люблю ходить к пирсу по вечерам и пить там чай, так что кутаться в него в такие моменты - одно удовольствие! Так что, не сомневайся, покупай и себе что-то. Шарф даже выдержал, когда Жоэ решила его немного потрепать, качество надежное!”.
Переписка росла. Письма становились длиннее. Се Лянь узнавал о Хуа Чэне все больше, и тот нравился ему все сильнее. Из писем он уловил, что тот очень одинок, но безмерно предан своему делу. Некоторые абзацы он даже знал наизусть, так ему нравилось их перечитывать.
Архитектура и правда была основой жизни для Хуа Чэна. Его фундаментом.
“... Архитектура — это не просто моя работа. Это, пожалуй, способ держать мир в равновесии, моя попытка придать хаосу форму, упорядочить пространство, а иногда — защитить тех, кто этого заслуживает.
Каждый проект для меня — это не просто стены, окна или крыши. Это идея, которая должна не просто жить, а дышать. Я люблю создавать пространства, которые рассказывают истории, где люди чувствуют себя не просто гостями, а главными героями. В этих пространствах должно быть всё: тайна, безопасность, иногда даже вызов.
Ты ведь знаешь, как важно, чтобы у каждого была своя крепость?
Тайные комнаты, скрытые переходы, уникальные системы защиты — это не просто запросы моих клиентов, это моя философия. В моих зданиях всё всегда имеет своё место и предназначение, даже если его не сразу видно. Может быть, это мой способ напомнить себе, что порядок можно найти даже там, где его кажется нет”.
Се Лянь старался, чтобы обмен был равноценным, и рассказывал даже больше нужного, как ему казалось — в письмах Хуа Чэна чувствовалось, что рассказывать о себе дается ему трудно, он больше любил задавать вопросы и комментировать все то, что писал ему Се Лянь либо делится впечатлениями о книгах, фильмах и погоде. Так что Се Лянь довольно развернуто рассказал о том, как докатился до магазина сладостей, которые на вкус скорее удивляли и шокировали, чем действительно были сладкими. Правда, он тоже старался не говорить обо всем прямо. Многие скелеты в его шкафу были крайне пугающими. Оттолкнуть Сань Лана ему не хотелось.
Например, он писал:
“Дорогой Сань Лан!
Иногда мне кажется, что наши жизни складываются из мест, где мы были, и решений, которые мы приняли. Ты спрашивал меня о магазине, так что я наконец-то собрался с мыслями, чтобы ответить. Я долго шел к этому, хоть на первый взгляд и не скажешь.
Дольше, чем, наверное, стоило бы.
Когда-то я умел смотреть вдаль — дальше, чем это возможно человеческому глазу. Это был особый навык, способность находить цель, даже если она едва заметна на горизонте. Тогда моя жизнь зависела от ясности взгляда, от точности, от умения замереть в нужный момент. Но чем точнее я становился, тем больше терял в себе. Что-то хрупкое, уязвимое, детское.
После того, как я оставил всё это позади, у меня долго не было дома. Там меня перестали принимать, потому что… не поняли и не смогли принять моих решений. Была только дорога, чужие города, сумки, которые казались легче, чем они были на самом деле. Потом я выбрал Сан-Франциско. Здесь я мог быть кем угодно, мог начать всё заново.
В детстве был один магазин, который всегда приносил радость. Его витрина светилась так ярко, что её было видно с любого угла нашей улицы. А запах — тёплый, сладкий, с пряной ноткой корицы и ванили — он словно обещал, что всё будет хорошо, что ничего плохого случиться не может. За хорошую учебу мне всегда дарили по пестрой коробке разных конфет. Как ты можешь догадаться, я был отличником.
Вспомнив об этом времени, я решил, что хочу создать нечто похожее. Место, куда люди смогут прийти за радостью. За маленьким, но искренним утешением. Сначала я просто закупал всем известные конфеты и плитки шоколада. Но однажды я наткнулся на документальный фильм. Он рассказывал о сахаре, о том, что он делает с телами, с жизнями. Впервые я понял, что сладость — это не всегда радость, а иногда даже её противоположность. Не говоря уже о том количестве производственной халатности, о правах работников… Можешь посчитать меня странным, но я просто больше не мог покупать все это. Так я начал изучать что-то новое, искать традиционные рецепты, которые не вредят, а питают. Я возвращался к вкусам, которые знал смутно, словно из другого времени: рисовые сладости, лёгкие кремы, неяркие, но удивительные специи. Это была долгая работа — не только над сладостями, но и над собой.
Но я совершенно не талантливый кондитер. Пытаясь найти кого-то на эту должность, я потерял время и сбережения. Но я понимал, что мало кто согласится работать отчасти лишь за идею, так что продолжил разрабатывать рецептуру сам. Ты видишь, что из этого вышло, хоть постепенно, дела становятся все лучше. Может, больше людей узнали об излишнем и губительном сахаре или дело просто в моде на здоровый образ жизни? Как знать.
Теперь у меня есть магазин. Иногда я смотрю на него и думаю, что это слишком маленький итог для пути, который привел меня сюда. А иногда — что это самое большое, что я мог сделать. Всё зависит от света, от настроения, от тех людей, которые переступают порог.
Скажу честно: я часто думаю, что мог бы сделать больше. Или иначе. Но, может быть, именно так это должно быть. Радость — это тоже путь.
Жоэ передает тебе свое “мяу”.
твой знакомый с моста,
Се Лянь”.
По правде говоря, он и сам никогда прежде не был настолько откровенен. Возможно, им обоим было проще открыться так, чем через разговоры и встречи. Се Лянь был так рад обрести друга и теперь так боялся его потерять, что не смел давить и даже мечтать о чем-то большем, чем это. Забавная и в чем-то старомодная переписка. Это уже куда больше, чем у него было за всю жизнь.
Утро очередного Сочельника выдалось прохладным, с туманом, который стелился вдоль улиц Сан-Франциско, придавая городу мягкие, размытые очертания. Улица, на которой стоял магазин «Гнусные сладости», ещё спала. Только редкие машины проезжали мимо, оставляя за собой тихое шуршание шин. К тротуару подъехал чёрный электроскутер. Курьер, одетый в тёплый серый худи и чёрные перчатки, ловко спрыгнул на землю. Он открыл багажный отсек, вытащив оттуда тонкий чёрный конверт. Курьер подошёл к двери магазина, постучал трижды, но ответа не последовало. Витрина была тёмной, за шторами не виднелось никакого движения. Лишь слабый запах зелёного чая, смешанный с ароматом карамели, казалось, витал в воздухе, едва заметный для того, кто когда-либо бывал здесь раньше. Слегка поколебавшись, курьер нагнулся к щели для писем. Черный конверт, запечатанный вручную, вошёл в неё с лёгким шелестом. На его обратной стороне, вместо имени или адреса, был выгравирован серебром один-единственный символ: блекло золотистый круг, обведённый двумя алыми тонкими дугами.
Курьер выпрямился, оглянулся на улицу, будто проверяя, есть ли свидетели этого действия. Но улица оставалась пустой, лишь ветер с тихим шорохом шевелил гирлянды на соседнем здании.
Сев на свой скутер, он одним плавным движением завёл двигатель и исчез в сером тумане, оставив после себя лишь это маленькое послание — тихое, но недвусмысленное напоминание о том, что Сочельник, как и год, имеет свойство возвращаться к тому, кто ждёт.
В этот раз Сань Лан был краток, как никогда.
Дата и время. Выписанное от руки: "Буду ждать". И всё.
х х х
Пирс 39 на Рождество был наполнен огнями и суетой, словно городская ёлка, выросшая над океаном. Гирлянды сияли на каждой стойке, свет их мягко отражался в воде, делая волны похожими на чёрный бархат, усыпанный золотом. Повсюду звучали голоса — смех детей, обрывки рождественских песен, звон стаканов из кафе. Туристы медленно прогуливались вдоль магазинов, обвешанные пакетами с подарками, а местные жители делали вид, что вся эта суета не для них, но тоже задерживались у уличных музыкантов, играющих старые джазовые мелодии.
Но в самом дальнем углу пирса, где свет фонарей был тусклым, а шум толпы стихал, будто сдерживаясь перед океаном, царила другая атмосфера. Здесь запахи карамели и жареного ореха уступали солёной свежести, что тянулась с воды, холодный ветер трепал деревянные перила, и только чайки время от времени нарушали тишину своими криками.
Хуа Чэн стоял, прислонившись к парапету, и смотрел вдаль. Его чёрное пальто было плотно застёгнуто, капюшон скрывал лицо, хотя рядом всё равно никого не было. Он выбрал это место специально — подальше от света, от праздника, от людей. Только океан был рядом, его ритмичное дыхание словно успокаивало.
В руке он держал маленький пакет — белый с серебристой лентой. Подарок. Он сам не знал, что именно собирался сказать, когда Се Лянь придёт. Если он придёт. Неожиданно мысль об этом казалась хрупкой, как лёд, покрывающий воду в тихих бухтах.
"Скажи ему просто, что хотел поздравить. Что решил показать ему это место, потому что здесь тише, чем где-либо в городе, и посмейся, если он вдруг скажет, что это и есть его любимое место, он ведь любит ходить на пирс," — он повторял это в голове, словно заклинание.
Взгляд его скользнул по воде, где отражалась растущая луна. Вдалеке, там, где волны встречались с горизонтом, он видел только темноту.
Но он знал: стоит обернуться, и на пирсе покажется знакомый силуэт. Так и случилось. Се Лянь шёл к нему, слегка сгорбив плечи от холода, накинутый на кремовую ветровку белый шарф — тот самый, который Хуа Чэн подарил ему год назад, — мягко развевался на ветру. Под светом тусклого фонаря он казался светлее, чем снег, которого в этом городе никогда не было, и Хуа Чэну на миг показалось, что перед ним что-то нереальное, слишком прекрасное, чтобы существовать.Но затем Се Лянь остановился в нескольких шагах, поднял взгляд и улыбнулся. Это была простая, тёплая улыбка, без притворства, без тени сомнений. Такая, что на мгновение всё вокруг — холод, шум, даже океан — перестало иметь значение. Хуа Чэн почувствовал, как исчезают все тревоги, которые он так тщательно лелеял. Вопросы, сомнения, страх, что Се Лянь не придёт, что его подарок окажется неуместным, что он всё испортит — всё это растворилось, будто волны унесли их в открытое море.
Он ответил улыбкой — не мог не ответить. Улыбка разлилась по его лицу, согревая сильнее любого шарфа. На мгновение он даже не знал, что сказать, потому что слова казались ненужными, лишними.
Се Лянь подошёл ближе, и их взгляды встретились.
— Здесь красиво, — сказал он, слегка дёрнув уголком губ, как будто хотел добавить ещё что-то, но решил не говорить. Они оба знали, что Се Лянь бывал здесь чуть ли не каждый день.
Хуа Чэн кивнул, а затем, не выдержав, тихо произнёс:
— Ты пришёл.
Се Лянь снова улыбнулся.
— Конечно. Ты же позвал.
С этой фразой он протянул Хуа Чэну свой пакет. Черный, с золотистым бантом. Больше, чем у Хуа Чэна. Тот мог поспорить, что там будет шоколад с чили, но и что-то еще. Он покачал головой:
— Обменяемся подарками в тепле. Или ты куда-то спешишь?
Се Лянь слегка покраснел и отрицательно помотал головой. Никто из них никуда не спешил. Хуа Чэн кивнул в сторону шумного пирса, предлагая пройтись, может, купить тот самый пунш. Се Лянь почему-то рассмеялся и это заставило Хуа Чэна почувствовать себя особенным и снова, снова немножко глупым.
Вечер растягивался вокруг них, и воздух с каждым шагом становился холоднее, но оба не замечали этого. Они шли вдоль пирса, не спеша, будто время сжалось и не имело больше никакой власти над ними. Се Лянь шёл рядом, не отрывая взгляда от Хуа Чэна, и Хуа Чэн, в свою очередь, ловил каждый его взгляд, каждое слово, словно жадно пытаясь запомнить всё — даже самые мимолётные моменты.
Сначала они говорили о пустяках: о том, как давно не были на пирсе, о том, как изменился город, о запахах, которые приносил ветер, о шуточных воспоминаниях о прошлом Рождестве, когда, казалось, было так далеко до этого момента. Но чем больше они говорили, тем меньше становилось пустых тем. Разговоры текли без усилий, с лёгкостью, почти как бы сами собой.
Даже проще, чем письма.
Ночь наступала постепенно. Океан стал ещё темнее, а вдали, где небо встречалось с горизонтом, едва различимая линия начинала скрываться в ночной мгле. Чайки, которые днём кричали и метались между пирсом и океаном, теперь улетели, оставив пространство для разговора.
Их шаги становились всё более тихими, а голоса — ещё тише. Хуа Чэн рассказывал о своих работах, но больше не о проектах, а о людях, которых он встречал. О том, как часто, несмотря на успехи, он чувствует себя одиноким среди всех этих людей. Се Лянь слушал его внимательно, больше не ощущая той дистанции, которая когда-то казалась непреодолимой. В его глазах не было ни насмешки, ни жалости — только полное, не скрываемое внимание.
— Знаешь, я никогда не думал, что буду стоять на пирсе в Сан-Франциско и так разговаривать, — сказал Се Лянь, его голос был мягким, почти шёпотом. — Даже когда я приехал сюда, я не думал, что это будет мой дом. Но теперь… я не хочу отсюда уезжать.
Хуа Чэн остановился, чтобы посмотреть на него. Легкий ветерок играл с его волосами, и на мгновение он почувствовал, что они стояли как будто в каком-то другом мире, где не существует времени, где можно просто быть рядом и молчать, и всё будет в порядке.
— Я тоже. — Это было всё, что он сказал, но этого было достаточно.
Они продолжили идти, не торопясь, забывая обо всём, что могло бы нарушить эту тишину.
Слова не были больше важными, потому что даже молчание теперь казалось полным.
Два года спустя,
Шанхай
Конечно же, Се Лянь волновался.
Во-первых, он впервые оказался в Шанхае, но билеты были куплены впритык. У них был всего день на то, чтобы прийти в себя после джетлага, и кроме отеля он ничего не видел. По правде, в тот момент и не хотелось. Каким бы крепким орешком он ни был, такие перелеты были редкостью за последние годы, а сам он не молодел. Хуа Чэн с нежностью подначивал его, все никак не веря, что Се Лянь действительно его старше. Во-вторых, Се Лянь никогда не был на таких праздниках с такой публикой… ну, скажем, публикой, которая может позволить себе майбах каждую неделю, наверное? Се Лянь не страдал ложной скромностью, его детство прошло в роскоши, но он от нее давно отвык и никогда не ощущал тяги к ней вернутся. Но его беспокоило то, как он может повлиять на репутацию Сань Лана, что-то вроде. Хотя… Се Лянь повернул голову, чтобы в очередной раз оценить профиль Хуа Чэна и убедиться в своих ложных опасениях. Они ехали через вечерний Шанхай, слегка опаздывая к началу праздничного ужина; Хуа Чэн умудрялся решать какие-то вопросы, набирая одной рукой сообщения, пока другая гладила Се Ляня по пальцам. Тому бы жадно рассматривать Шанхай, но тот вряд ли бы помог успокоиться и не накручивать лишнего. Они чудесно проведут время и Хуа Чэн покажет ему город попозже. Се Лянь понравится его друзьям, не случится никаких происшествий, и даже если Се Лянь по неосорожности что-то разобьет или кого-то обольет (лучше уж только себя), это не будет катастрофой. Да, именно так.
Хуа Чэн коротко глянул на Се Ляня в ответ, наконец убрал смартфон в карман пиджака и притянул руку Се Ляня к своим губам, чтобы легко поцеловать у костяшек.
— Все пройдет замечательно, гэгэ.
Се Лянь только улыбнулся и хотел было отвести взгляд, как Хуа Чэн продолжил:
— Кстати. Я только сейчас понял, что никогда не спрашивал тебя… как ты оказался на том мосту так рано? И почему шел пешком?
Се Лянь чуть поджал губы и с улыбкой покачал головой, отворачиваясь к огням Шанхая за окном. Это слишком долгая история да и нелепая, он расскажет ее позже. Се Лянь сжал пальцы Сань Лана в своих, и тихо прошептал строчку из песни, что все никак не уходила из его головы весь день:
— Я упал с небес, чтобы в этот раз самому тебя найти.