Chapter Text
Когда Юнхо возвращается домой с работы, порядком удручённый тем, что ни вдохновения, ни хоть какой-то мотивации к работе нет снова, Уён сидит в его спальне на кровати. Самый участливый и внимательный, чтоб его.
Юнхо переодевается в домашнее, не обращая внимания на него, а затем подходит к кровати. Она аккуратно заправлена, хотя утром сбитое одеяло валялось на краю, а выдернутые простыни были смяты после беспокойного сна. Юнхо отворачивает покрывало; две его подушки, большая и маленькая, лежат рядом, а между ними — маленькая плюшевая собачка. Уён продолжает смотреть на него, и теперь игнорировать его невозможно. Юнхо ложится в постель и слышит его голос:
— Что нового?
Они с Чонхо заставили его вернуться на психотерапию, когда Юнхо резко остыл и успокоился. Он всё это время пил таблетки, но терапия была необходимы для того, чтобы его оба полярных периода проходили мягче. Кажется, в его жизни было что-то, что сломало прежний порядок, подпитав манию в последний раз. Но Юнхо не может вспомнить что это было — возможно, не такое уж большое значение оно и имело.
Он рассказывает Уёну, что обвинений, который он ждал, не было; но он винит сам себя за то, что бросил ходить в клинику в этой истерике. Ещё более нелепой она кажется от того, что Юнхо даже не понимает, что его заставило вдруг разозлиться на свою терапевтку и уйти от неё.
— Юнхо, если тебе будет сложно, пожалуйста, не забывай о том, что мы всегда можем тебе помочь. Мне не хочется, чтобы ты думал, что ты здесь лишний, даже если специально стараешься им быть. Мы с Чонхо можем поддержать тебя, если ты захочешь на время закрыть студию и отдохнуть. Просто знай, что мы готовы сделать это, ладно?
Юнхо послушно кивает, надеясь, что Уён после этого отстанет. Возможно, он мог бы потратить время и подумать, зачем поступает так с соседями, которые, в общем-то, совсем неплохие, но сейчас ни на что нет сил. Он еле дополз до дома из такси.
Юнхо не любит просить помощи. Но сейчас он чувствует себя ничтожным и слабым, поэтому, возможно, просто позволит людям вокруг делать с ним всё, что им хочется. Большинство из них, кажется, имеют добрые намерения — или лишь говорят так.
Уён отлично справляется с ролью неравнодушного, да и Чонхо тоже, пусть они с Юнхо и общаются совсем редко. Чонхо привязанность к окружающим привык показывать поступками, а не словами или молчаливым поддерживающим присутствием. С ним в каком-то плане проще, потому что он всегда знает, когда стоит уйти, а вот куда деться от встревоженного взгляда Уёна, Юнхо не знает.
— Слушай, а помнишь… — по нему видно, что он очень хочет что-нибудь сделать для Юнхо, и хотя бы из-за этого недостоин злости. Юнхо потирает глаза, думая о том, что он не тот, вокруг кого стоит вот так кружиться. Он этого не достоин; Уёну стоило бы лучше позвонить родителям или, на крайний случай, пойти донимать бойфренда.
Но Уён здесь. Он поднимается и подходит к этажерке, на которой у Юнхо, о ужас, уже несколько месяцев не дойдут руки прибраться. Уён копается — он не ковыряется в чужих вещах, он ищет кое-что определённое, что уже не раз видел и хорошо помнит. Потрёпанную папку, из которой вылетают чёрно-белые распечатки, как только она покидает нагретое место среди хлама.
— Почитаешь, может?.. Когда ты рассказываешь о них, знаешь, у тебя сразу так глаза раскрываются, ты становишься… живым, что ли. Посмотри, вдруг найдёшь что-то интересное?
— Я устал, Уён. Я не могу, — тот понимающе кивает и откладывает ворох бумаг на тумбочку. — Сколько бы не читал и не смотрел, я топчусь на месте. Это всё бесполезно, все эти папки. Ничего в голове не остаётся, ни намёка на систему. На это надо иметь способности, чтобы понимать, а я бездарь.
— Неправда, — Уён подносит руку к руке Юнхо и тихонько гладит, словно боясь спугнуть, а затем берёт и слегка сжимает. — Тебе нужно отдохнуть. Ты совсем не бездарь, хён, я правда восхищаюсь тем, как ты упорно изучаешь и систематизируешь все эти… штуки.
— Не называй меня так, мы с тобой не друзья.
От ответного тона Уён забывает, о чём хотел сказать. Он медленно убирает руку; взгляд у Юнхо совершенно пустой, и ему действительно нужно отдохнуть. Он извинится потом, как всегда извиняется, перестав чувствовать себя настолько слабым, чтобы отправлять свой язык говорить грубости. Юнхо разговаривает с ними сухо и не знает ничего о вежливости, но они понимают, что он не не делает это со зла, ведь он не злой — излишне замкнутый, разве что.
Когда Уён уходит, Юнхо лежит некоторое время, не спеша гасить свет, а затем берёт в руки свою папку и начинает листать. Из коридора доносится недовольное ворчание Чонхо, приглушённое закрытой дверью. Он ругает Уёна за то, что тот в который раз сунулся к Юнхо с советами, которые могут ему навредить.
— Прежде, чем помогать, надо думать. Попробуй в следующий раз, хорошо? Так, уже почти одиннадцать… Ай, да хватит щипаться, бля! Пойдём спать. Я тебе сейчас, кстати, стопы разомну, ноги ж промочил сегодня. А ты уже держал их в горячей воде?..
░░░░░░░
Минги не знает, когда ему ещё было так плохо. Всю свою жизнь после смерти ему было плевать на собственную судьбу, плевать, что с ним будет. Он и на солнце выходил, чтобы потом разглядывать болючие ожоги; он пробовал есть крыс и пить кровь с мертвецов. Когда был совсем молодым, надеялся, что сможет умереть, если не будет дышать достаточно долго.
Минги издевался над собой различными способами и даже не сомневался, что причина этого лежала в скрытом желании прекратить это бесполезное существование, — но ещё никогда он не чувствовал боль так ясно, никогда так ясно не страдал.
Он не может есть. Вернее, может, конечно, но с большим трудом. Дело в том, что любая кровь, любое мясо — неважно, пышет оно жизнью или смердит на добрых пару километров, — всё вызывает отвращение. Такого отвращения Минги ещё не знал. И ему пришлось немало поплеваться прежде, чем он понял, что во всём виноват чёртов Чон Юнхо.
После его шеи Минги больше ничего не нравится.
Он вспоминает, как его хён страдал по Сонхва. Он тоже говорил о том, что кровь этого человека его благословила, и теперь Хонджун сделался святым и не может причинять другим боль, и что ему нужно вернуться к Сонхва и снова укусить его, чтобы замкнуть этот неприятный цикл. Хонджун описывал это так. А Минги, тогда многое ещё помнящий из человеческих ценностей, знал, что его хён любит Сонхва; они долго встречались по ночам прежде, чем Хонджун укусил его. По кому ещё можно так убиваться, кроме любимых? Вампиру незачем второй раз кусать того, кто ему безразличен.
О прошлом думать всё так же приятно, пусть и бесполезно. Хонджун-хён был настоящим монстром и всё-таки обнаружил в себе чувство, на которое способны только лучшие из людей. А Минги, наоборот, почти не отличим от человека — на фоне других вампиров, — но внутри ощущает себя совершенно мёртвым. Его не интересует ничего; какая ещё любовь у него может появиться?
Чон Юнхо — это не любовь, а проблема, и Минги жалеет о том, что вообще позволил ему приблизиться. Ведь теперь его почти выворачивает наружу каждый раз, когда он ест, — но при этом впервые не хочется умирать.
Вдруг они с Юнхо когда-нибудь встретятся снова?
▒▒▒▒▒▒▒
Луна разливает по небу зеленоватую светящуюся жижу из своего ведёрка, но её слишком мало и небо остаётся тёмным. Юнхо идёт по улице. Ему уже немного лучше.
Несмотря на опасения Чонхо, Уён не ошибся, подкинув беспокойному соседу его старые записи о вампирах. И теперь мысли, которые зарывали в землю и сковывали, не давая вздохнуть, мало-помалу отходят. Боль — будто за грудиной где-то, — беспокоит всё меньше, и Юнхо вновь наивно надеется, что после того, как он стабилизируется, всё останется так навсегда.
Он так устал от этого — но ему лучше. С Чонхо и Уёном довольно тепло, на самом деле, пусть и Юнхо всё чаще кажется, что он что-то упускает. Собственным мыслям никогда нельзя доверять — он это знает, но у него нет достаточно воли, чтобы сопротивляться. Он рылся в своих папках, собравших информацию отовсюду, от форумов до средневековых текстов, и к нему прилипло ощущение, что он близко. Но пока он не достиг того, что ищет, и даже не понял, чем является это искомое.
Выходя из депрессивных эпизодов, он ползёт на улицу в первую очередь для того, чтоб самостоятельно купить сигарет. Обычно ночью. У них с луной какой-то особый диалог, личный — когда на улицах больше никого нет. Она поддерживает, помогает, и хочется подпрыгнуть и коснуться её, чтобы отблагодарить. Юнхо улыбается, понимая, что не сможет, даже если встанет на мостовую ограду, которая изгибается над каналом, коромыслом вставая на плечи двух берегов.
░░░░░░░
Больно, тяжело. Ещё никогда Минги не считал, что существует настолько зря. Он не только не делает миру ничего хорошего — он отбирает эту возможность у людей: порой контролировать себя во время еды довольно сложно, и его жертвы умирают. Тогда Минги приходится переезжать — тут уж без вариантов, — но в этом городе подобного ещё не случалось. И вряд ли случится теперь, ведь Минги буквально заставляет себя, давясь от отвращения, есть, чтобы не подохнуть.
Он не приносит никакой пользы и притом страдает сам. Какой в этом смысл? Неизвестно.
Минги волочится по широкой улице, встречаясь со взглядом каждого прохожего. Он не ел сегодня и не ел вчера, но никто из людей не заставляет чесать клыки и чувствовать хищнический азарт. Увы и ах — Минги узнал, что лучшая кровь течёт в Чон Юнхо, и теперь организм едва ли соглашается на другое.
Вампирский разум считает ближайшим прошлым всё, что произошло за последние пять лет, — и поэтому Минги помнит все их встречи в красках, словно они расстались пять минут назад. Помнит любимый берет Юнхо, который делает его похожим на принца ночи; его голос и слова, которые он часто произносит. Скорость шага. Минги помнит всё, и возможно, через полтора века будет помнить Юнхо ярче, чем своего хёна. Он может рассказать о Юнхо больше, чем о себе самом; знает его лучше, чем себя, потому что наблюдал пристально за ним и все детали складывал в золотой ящичек.
Юнхо тоже внимательно его изучал. За что ему быть таким глупым? Зачем ему сдались вампиры. Если бы не это, Минги мог бы не кусать его, и они общались бы до сих пор. Почему-то становится холодно.
Он не то чтобы старается не привязываться к людям — это и так практически нереально, учитывая то, что он не выделяется большую часть времени. Только вот сейчас строит прохожим гримасы — но это уже от отчаяния. Минги приближается к своему дому, где сухо и тише, чем здесь. Он смотрит вперёд и видит в одном из лиц Юнхо.
Мозг сбоит.
▒▒▒▒▒▒▒
Сегодня рюкзак у Юнхо пустой — он помнит, что однажды складывал в него ножи, огоньки, чеснок и прочую прибуду против вампиров. Зачем? Черт его знает. Влаги в воздухе столько, что дождь не идёт лишь потому, что он замер, оставив капли на полпути. У Юнхо замерзает нос. Хорошо, что рюкзак пустой, правда? Поместится несколько блоков. Народу на улице почти нет, но Юнхо не страшно. Он насмотрелся такой жути, которую стерпит не всякий, и темнота продолжает вызывать у него интерес. Держась подальше от фонарного света, ему навстречу неровно идёт легко одетый человек… торчок на вид. На голове — ночное снежное облако, а одежда грязноватая, старомодная. Приближаясь, Юнхо замечает проступающие тёмные вены на шее и даже у глаз; этот человек очень бледный. И он такой притягательно странный, такой… Он словно труп.
О? Да, точно.
У Юнхо загораются глаза. Он никогда не встречал того, кто был бы так похож на вампира.
░░░░░░░
Не проходит и двух секунд, как Минги всего начинает трясти. Кулаки сжимаются, вдавливая ногти до боли; контроль над собой становится чем-то непостижимым.
Юнхо. Юнхо, это он. Он идёт на него, и вокруг никого нет. Хонджун сказал бы, что это ужасно хорошая возможность, и Минги согласился бы с ним, если мог бы соображать. Ноги несут вперёд огромными прыжками. Одна только мысль — не мысль даже, импульс, — мелькает в голове. Только бы не убить его случайно. Я не хочу его убивать.
░▒░▒░▒░▒░▒░▒░
Две фигуры сталкиваются, налетая друг на друга под рассыпным лунным светом. Минги сгребает Юнхо и вонзает клыки в шею, которая была готова к нему, — не задумываясь о последствиях. Под воротник катятся красные капли, но человек их не чувствует, закатив глаза и мелко подрагивая в чужих руках. Минги приходится подхватить его, когда он становится мягким, и ноги Юнхо отрываются от земли; он лёгкий. Он мало и скудно ест, но почему-то остаётся вкусным. Он не бывает на воздухе: кровь почти застыла в нём. Всем известно, что хорошая добыча должна подолгу выгуливаться, а Юнхо, судя по запаху, затворник.
Минги перестал помнить о романтике и не уверен, что знал это слово хоть когда-то, но, но сейчас, купая чужое пальто в крови под светом луны, чей блеск разносит туман, мысли о романтике приходят к нему. Алая жидкость тяжело скатывается в горло и насыщает удивительно быстро, хотя Минги не ел дня четыре. Он отстраняется, зная, что выпил недостаточно, чтобы Юнхо потерял бодрость. К человеку возвращается контроль над телом. Он напрягается, когда Минги слизывает с шеи последние капли, не давая им потеряться и впитаться в одежду; с его губ сходит тихий выдох.
Минги отодвигается; его лицо ниже, и он смотрит снизу вверх на Юнхо, чей взгляд с каждым мигом делается всё более взбудораженным. Стоит ли ему бояться — вампиру, который впервые укусил человека дважды? Что сейчас происходит в голове у Юнхо?
Минги медленно ставит его обратно, и тот постукивает каблуками, словно примеряясь к асфальту. То, что руки его всё ещё сжимают чужой воротник пальто, Минги замечает лишь в тот момент, когда Юнхо тянет к нему свои. Он залезает пальцем в рот, отодвигая губу и обнажая острые клыки. Воспоминания возвращаются к нему медленной волной; Юнхо бегает взглядом по серому лицу и задыхается, словно это не Минги, а он сам — Минги-то же не дышит уже давно, — пил несколько минут подряд. Юнхо настолько рад всему, что не может связать мысли в слова. Он чувствует, как мрачная депрессия в нём взрывается, и на её пепле возрождается желание жить и думать. Курить; серое лицо Минги похоже на сгусток сигаретного дыма, и Юнхо говорит это вслух прежде, чем успевает обработать, давая понять, что ещё не пришёл в себя.
Минги усмехается и почему-то всё ещё не может отнять взгляд от Юнхо. Он предлагает доставить их к себе домой — не предлагает, просит, подозревая, что если они останутся здесь или разойдутся, случится что-то плохое. Юнхо семенит за ним, словно его ноги не такие уж длинные, и размышляет, пользуясь тем, что мозги потихоньку отходят от пережитого потрясения. Сколько Минги лет? Неважно, в общем-то; человеку невероятно трудно определить возраст бессмертного по виду. Зачем Минги было делать это? Юнхо хочет думать, что всё это время не покидал его мысли.
Конечно он прав.
— А зачем мы идём..? — бормочет он, поравнявшись с Минги. «К тебе» — было продолжение, которое он забыл добавить.
Минги, который надеялся преодолеть короткое расстояние до дома молча, поворачивается к нему, и боль в его глазах узнать нетрудно, потому что до этого они были всегда пустыми, туманными; этот взгляд застаёт Юнхо врасплох.
— Я расскажу всё, когда мы придём, ладно? Осталось недалеко.
Юнхо тут же отвечает, пожимая плечами.
— Ладно.
Он уверен, что будет думать о прогулке с настоящим вампиром ближайшие несколько месяцев. Надо бы придумать что-то такое, что заставит Минги передумать, когда он у себя дома приставит к Юнхо какой-нибудь аппарат, чтобы высосать всю кровь разом. Он всё помнит! — но какой сейчас толк в этом? Его рюкзак пуст, и зря он приготовил столько орудий против Минги, потому что, возможно, этот день будет его последним и он не сможет за ними вернуться, любезно попросив подождать.
— О, а ты живёшь не в..?! — Юнхо закрывает рот, оглядывая высотное здание, у которого они остановились; Минги достаёт ключи. — Я-я думал, вы живёте в… подвалах где-нибудь.
Минги звякает связкой, оглядывая Юнхо.
— Кто «мы»? Я и Кармилла?*
— Ну! Вы — в смысле вамп-
Юнхо озирается по сторонам: на него смотрит одна-единственная камера наблюдения. Ну и Минги.
— Вурдалаки, ага. Слушай, есть у меня подвал для таких энтузиастов, как ты, — но просто так туда не попасть, надо заслужить. А живём мы в гробах — мой стоит прямо в зале. Поглядишь сейчас сам.
Минги ухмыляется, довольный своей шуткой, когда Юнхо удивлённо таращится на него. Но на лестничной площадке у него появляется новый вопрос, ответ на который нужно знать прежде, чем он увидит ебучий гроб в ебучей вампирской квартире.
— А откуда ты берёшь деньги на всё это? На квартиру, на психотерапию…
— Работаю.
Минги открывает дверь большим ключом со связки — за эти несколько секунд Юнхо успевает сосчитать, и их пять; теперь интересно, от чего остальные. Реально подвал? Звучит как сюр.
Квартира Минги оказывается теплее, чем он думал; приходится снять пальто с беретом и повесить на крючок. Пока он вырывает шнурки ботинок из узла, чтобы освободить ноги от ботинок, Минги ухмыляется:
— По интернету — это так удобно. Спасибо, что придумали интернет, вампирам теперь легче зарабатывать на жизнь.
Юнхо выпрямляется, вставая перед ним в полный рост; на полу лежит плитка, и ноги в носках уже не согласны с тем, что в квартире так уж тепло. Минги спрашивает, оглядывая:
— Что-то ещё прежде, чем я начну? — он не хочет, чтобы Юнхо прервал его трепетные извинения очередным вопросом не в тему.
Юнхо прогоняет в голове все услышанные слова. Работает по сети, живет в районе у вокзала, ага… это всё неинтересно. На эти темы Юнхо продолжает диалог в голове и быстро заходит в тупик.
Он заглядывает Минги в глаза, и они не красного цвета, какой имеют все вампиры в видеоиграх. Глаза Минги почти серые.
— Я всё помню теперь, — напоминает Юнхо, растягивая слова, и Минги морщится от этого «всё», словно знает, что последует дальше. Продолжает Юнхо уже его макушке, потому что он уходит включить свет в зале. — Но ты думал, что это наша последняя встреча, когда целовал меня, да?
— Я не должен был кусать тебя снова, — сокрушение, грохочущее в голосе. Минги трёт глаза. — Я думал, что сотру тебе память и продолжу жить, но… не вышло.
От Юнхо в ответ раздаётся только усмешка. Он смеётся над Минги совершенно зловредным образом.
— Сам меня не смог забыть? Какая жалость, — он заглядывает в тесный зал и видит обыкновенную расстановку мебели — диван, шкафы. — А гроб где?
Шутка удалась. Минги не двигается, продолжает стоять у распахнутой двери, за которой темнота коридора. Его глаза такие же тёмные, купаются в вине и мрачном отчаянии; Юнхо это начинает надоедать, но уйти и сесть в кресло он не успевает, потому что его останавливают за руку.
— Послушай…
Он возвращается, встаёт рядом, готовый к остальным новостям. Яркие впечатления подпитывают манию, заставляя думать, что он особенный, если столько всего с ним произошло за один вечер. Минги выглядит так, как будто у него кто-то умер, — но всё это поправимо.
— Мне очень жаль, что тебе придётся разбираться со мной за мою ошибку, но теперь… да. Ты всё помнишь. И всё, что я сказал и сделал, я действительно хотел сделать и сказать. К сожалению. Позволь мне рассказать обо всём по порядку, ладно? Я могу налить тебе… тёплой воды.
Юнхо смотрит на него огромными глазами, пока Минги рассказывает о том, что в этом городе — а может, и во всей провинции, он единственный вампир, и никого, кроме своего хёна, не знает из вампиров. Юнхо не расстраивается, пусть мир и оказывается не настолько населён сверхъестественными существами, как он всегда себе представлял.
Чем дольше он сидит в гостиной, освещённой единственной напольной лампой, пока остальная квартира довольствуется темнотой, тем ярче он чувствует. Запахи ярче, эмоции ярче — он никогда раньше не замечал, чтобы мания помогала ему так точно читать окружающих, — и он может рассмотреть, в конце концов, каждую пылинку; всё такое необычное. Возможно, он забыл выпить таблетки. В этот раз состояние изменилось слишком резко, да и ещё это вампирское потрясение, — наверняка именно поэтому всё так странно.
Но Минги замечает изменения в нём, и ему становится тревожно. Юнхо щурится на тусклый свет лампы, словно его слепит; он настоял на том, чтобы заказать еду, потому что холодильника у Минги нет — от кухни вообще одна только раковина и занавески, что остались после прошлых хозяев, — а за несколько часов здесь Юнхо почувствовал, как сосёт в животе, и принял это за голод. Он расположился у Минги, как у себя дома и, вероятно, не думает о том, что когда-то придётся уйти; он и правда забывает о стеснении, когда собирается добиться чего-то — если стеснение вообще ему знакомо.
Минги не спешит его выгонять. Всё произошедшее за ночь — беспрецедентный абсурд, и ответ на вопрос что делать дальше они должны определить вместе. Минги не может просто прикончить Юнхо, чтобы тот никому ничего не рассказывал, — он на такое просто неспособен, лишать мир Юнхо было бы преступлением. Хонджун наверняка сказал бы, что это всё плохая затея, — но знать бы ему, как сложно сейчас стало прятать трупы.
Юнхо много знает о нечисти, а то, что в его картине мира оказывается неверным, быстро подменяется информацией от Минги. И Минги не помнит, когда в последний раз ему было так же интересно говорить с кем-то. Хён, обративший его, не считается — он стал наставником поневоле, и, пусть у них и начала зарождаться эмоциональная привязанность, Хонджун со своими замашками нонконформизма всё же не вызывал у Минги желания разговаривать по душам. А тех, с кем он общался до Хонджуна, уже растёрло волнами времени.
Минги всё так же весело и интересно с Юнхо, как в дни, когда они выходили прогуляться после групповых сеансов, но проблема, нависшая над ними, от этого не исчезает. Юнхо спрашивал про поцелуй не чтоб сказать, что он не хотел бы этого; игривый голос отвлекает от быстро сменяющихся тем, и Минги не успевает сориентироваться, чтобы напомнить не оставлять их ситуацию просто так.
Минги пробует использовать гипноз. Безрезультатно; он списывает это на то, что просто не умеет завораживать намеренно, не в минуту еды. Юнхо продолжает рассказывать о том, как вампирский концепт представляют в массовой культуре и путается в собственных рассуждениях, — а Минги как будто всё это интересно.
Парадоксально, но он действительно не может оторвать взгляд от Юнхо и впитывает каждое слово о клане Тремер — кое-что для него всё-таки ново. Чем больше времени проходит, тем сильнее Минги кажется, что заворожен уже он сам. Но Юнхо всё ещё человек. Ничего ведь не изменилось?
В дверь звонит курьер, и Юнхо выбегает в коридор раньше, чем Минги успевает найти банковскую карту. Вампирская квартира стонет от запаха жареной курочки. Юнхо расставляет еду на кофейном столике под ними и принимается есть, ненадолго прекратив свою болтовню.
Минги присоединяется к нему, с неохотой придвигая одноразовую посуду. Минги наблюдает пристально, потому что тревожное чувство никак не отпускает его, — и наконец ему находится оправдание: Юнхо хмурится. Засовывает в рот куски один за одним и тянет газировку из банки, но не чувствует насыщения.
— Что за чёрт? Так часто у них доставку заказываю, но никогда не привозили такую отвратительную курицу. Пенопласт…
Почему пытливый ум Юнхо именно теперь решил сдаться? Или ему просто не суждено было догадаться обо всём раньше Минги? Юнхо делает ещё несколько глотков, пропуская мимо ушей просьбу Минги не пить — словно это что-то изменит, — и в конце концов, роняет банку, заходясь в кашле.
Минги чудовищно влип. Он никогда не видел, как это происходит со стороны, и не знает ничего, выходящего за рамки собственного опыта, но мысли смирно складываются в выводы, словно у вампиров есть для этого инстинкт. Кусая во второй раз этого человека, Минги мог думать только о том, как бы не убить его — неужели судьба мстит ему за что-то? Он всё-таки превратил Юнхо в монстра.
Полтора века назад в этом городе вопреки солнечному свету родился новый вампир. Что вечно мертво, тому суждено разносить зло до тех, кто жив, убивая их и воскрешая в новом теле. Человек, обратившийся в вампира, принялся мучить тех, с кем был когда-то в одной лодке, и бесконечные смерти не приносили ему удовлетворения. Того кровопийцу звали Сонхва, и с тех пор, как он скрылся в неизвестном направлении, этот город проклят.
Юнхо живёт у Минги дома уже около шести дней. Он не отвечает на звонки Чонхо и Уёна и лишь после долгих убеждений Минги написал несколько коротких сообщений в чат с ними. Человек, пребывающий в ужасе от свалившегося на него проклятия, так себя не ведёт; мысль о том, что Юнхо может нравиться всё это, кажется безумием.
— Прости, что не можешь вернуться теперь, — отвратительное начало разговора; но и ночь началась отвратительно, и, справедливости ради, чувствует Минги себя точно так же, потому что отныне ему никогда не выбраться из чувства вины. Он снимает ветровку, похожую на мешок — обыкновенный элемент маскировки для объединения с толпой осенью — и садится в зале; он наконец вернулся после долгих поисков еды, и видеть, как дома его кто-то ждёт, бесценно до отчаяния. — Я… я думаю, нужно искать новое место и убираться отсюда. Но это не очень срочно, если что, — ты ведь пока не выходил на улицу.
В ту ночь Юнхо начал задыхаться, хотя ни на что из заказанного у него не могло быть аллергии. Минги затащил его в ванную и помог опорожнить желудок, но дыхание в Юнхо уже погасло. Что за дела? Разве не прошло всего несколько часов с момента, как Минги потерял контроль над своими клыками и пустил их под кожу глубже, чем следует? Он не знает, как всё прошло бы, если б Юнхо не отравил бы себя — терпимость к обычной еде вырабатывается лишь спустя долгое время, — но исход был бы всё равно один. Минги чувствует себя ещё большим идиотом, чем Хонджун в своё время, хотя Юнхо не рыдает о потерянной жизни.
Его реакция остаётся для Минги огромным удивлением.
— М? Я понимаю, — отзывается Юнхо с дивана. — А то, что вернуться не могу — всё ок, они и без меня справятся. Я не приду к ним в таком виде.
Юнхо не переставая рассматривает свои руки, постепенно белеющие без крови, которой в вампирском теле нет дела до того, чтобы разносить по организму всё, что она разносила раньше. Кровь — еда. Юнхо так хочет увидеть себя в зеркало, но приходится верить Минги на слово насчёт того, что его глаза впитали в себя цвет тёмной густоты вампирской крови. А клыков у него ещё нет, потому что он пока никого не кусал. Все эти дни Минги распарывал себе запястье собственным ртом и кормил Юнхо, зная, что от него он получит больше сил, чем от человека. «Растущему мёртвому организму — как телёнку от коровы», — говорил Хонджун.
— Прости, что теперь никогда не увидишься со своими друзьями.
— Ой, ладно тебе. Они ведь… нет, они, конечно, мне близки, но если ты думаешь, что я им настолько доверяю, то нет!
До чего категорично. Минги мысленно ставит себя в ту же ситуацию: если бы у него дома были близкие, сын и жена какие-нибудь, а ночной паразит обратил бы его в вампира, то убедить Минги отречься от человеческого было бы очень сложно. На месте Юнхо он даже простых приятелей, с которыми снимает квартиру, оставлять не захотел бы. Или это лишь сейчас он так думает, потеряв возможность жить с людьми?
— Да, я понимаю, — кивает Минги с мрачным видом. — Последний раз я беседовал о вампирской жизни сто пятьдесят лет назад — как оказалось, я очень глупый вампир.
— Но я столько лет изучал вампиров — думаешь, никогда не мечтал стать одним из них? Никогда не представлял себя им? — Юнхо в который раз вскидывает руки, показывая Минги тёмные вены, плетущие по запястьям новую кровь. — Ты дал мне новую жизнь, в которой мне не нужно думать обо всех моих проблемах!
— Всё не так просто, — говорит Минги, с грустью оглядывая его. Но Юнхо садится ближе и ставит палец на его подбородок, заставляя замереть.
— Всё более чем просто. Именно для этого ты не уезжал отсюда — нам нужно было встретиться снова.
— Это уже фатализм какой-то, Юнхо. Ты будешь жить вечно! Это проклятие!
— Тебе так кажется? — Юнхо вскидывает брови, на миг теряя решительность. — Попробуй передумать: теперь с тобой буду я.
— Ты понимаешь, что здесь нечему радоваться?
— Но и плакать из-за этого я не собираюсь! Тебе ведь не нравится, когда плачут?
— Нет, — хрипит Минги, чувствуя, что глаза жжёт. Но его слёзы Юнхо видеть не стоит, ведь они прогорклые, чёрные. Последний раз Минги плакал, когда переезжал, потеряв Хонджуна.
— Не буду, значит, — Юнхо добродушно улыбается, и на душе становится почему-то легче. Минги отводит взгляд, но Юнхо наклоняется в сторону, и его лицо снова оказывается в поле зрения.
— Это всё из-за меня; я постараюсь сделать всё, чтобы ты чувствовал себя лучше.
Минги всё ещё трудно поверить в то, что кто-то может быть рад стать вампиром. Это попросту невозможно. Минги растерян. Он не помнит, как выглядел будучи человеком, но однажды один уличный художник на своём наброске показал ему, что он стал настоящим уродом, бледным скелетом. Но Юнхо, без сомнений, останется так же прекрасен, как и сейчас. Минги быстро моргает, чтобы он не увидел, как глаза наполняются черной влагой, а Юнхо кусает губы, обдумывая очередную необдуманную фразу. Она выходит как-то тихо:
— Прямо-таки всё?
Минги раскрывает глаза. В его словах нет подвоха.
— Да, — но почему-то голос звучит неуверенно. Юнхо пусть и не умелый юрист какой-нибудь, но отлично умеет искать лазейки. Вот только в его желаниях — ничего от алчности; они почти что детские.
— Тогда поцелуй меня.
Вот как это, например. Нелепое, совершенно неуместное; Минги забывает о том, чтобы плакать, и смотрит на Юнхо пару секунд, давая шанс передумать. Тот молчит. Призрачный шанс того, что Юнхо мог быть рад тому поцелую на мосту, заставляет Минги ощутить сердце в своей груди. Небьющееся — но всё ещё на месте.
Юнхо сплетает их руки, придавая уверенности, и Минги касается его губ, наклонив голову. Он всё это время запрещал себе думать о том, что они с Юнхо целовались, боясь, что эта мысль сделает его зверем и кровь перестанет питать мозги. Но Юнхо просит сам и охотно отвечает, ёрзая по дивану, и успокаивается лишь когда закидывает коленки на Минги, и определённо будет талантлив в гипнозе, потому что уже умеет завораживать вампиров. Минги действительно готов дать ему всё, хотя это может быть опасно. Он беспомощно стонет, чувствуя чужую руку в своих волосах, и слышит смешок Юнхо. В том, что его пальцы на теле Минги станут второй смертью, не было сомнений; пришло время умирать — Юнхо спускается руками по бокам и сжимает бёдра. Минги придерживает его за спину, и он пересаживается на них. Юнхо такой же холодный, как он сам; Минги видит из-под ресниц его кожу, белую и гладкую, как бумага. То, что Юнхо голодный, — логично, но зачем целовать так, если чужие губы не насытят кровью? Он отстраняется, по привычке раскрыв рот, чтобы набрать воздуха, потому что не дышать так долго всё ещё странно; во рту белеют тупые зубы. И тогда Минги прошибает осознанием — Юнхо ведь почти человек. Он ещё не хищник, так что отличает его от человека? Юнхо обводит губы языком и снова тянется вперёд, но Минги упирается ладонями в его грудь, останавливая.
— Что, испугался? — Юнхо звучит так, будто пытается приободрить. Он касается пальцами щёк и собирает чёрные капли из-под глаз, чтобы потом положить на язык. — О! Как вода.
— Потому что соли почти нет, — выдавливает Минги из себя. Он пытается выбраться из-под Юнхо, и тот, к счастью, сдаётся и слазит сам, хотя его снисходительный взгляд едва ли можно вытерпеть. Минги встаёт с дивана; это самый дорогой предмет мебели в квартире, и его нельзя пачкать. — Пойдём. Поешь.
С тех пор, как в квартире Минги появился новый житель, кровать — пусть и широкая, но единственная — застелена старым толстым покрывалом, с которого пятна после неаккуратного Юнхо в жизни не отстираются. Но для этого Минги и перестраховывается. Оставляя Юнхо на кровати, он уходит спать в зал, и этому как будто не нужны изменения. Он подносит запястье ко рту, когда Юнхо садится рядом, и тянет зубами, не жалея, потому что рана после собственных клыков заживает, если её зализать. У Юнхо загораются глаза — неясно, от запаха крови, или от вида Минги; позавчера они делали то же самое. Юнхо двигается ближе и улыбается, будто хищник, когда Минги протягивает запястье и открывает рот на два слова:
— Приятного аппетита.
Юнхо шелестит чем-то похожим на многократные благодарности. Когда язык касается тёмной жидкости, он довольно стонет и присасывается к руке. Есть что-то в том, что у этого недельного вампира всё ещё нет клыков — он как избалованный ребёнок, которому тянут велосипед, чтобы он не крутил педали. Но Минги только в радость тянуть.
— Слушай, — говорит Юнхо, поднимаясь; его рот полон крови, и капли тянутся по подбородку. Минги выбрасывает чистую руку, чтобы подтереть их, не успев сообразить, что вообще делает. — А где мои клыки? Я как-то неправильно обратился, да? Их не будет?
Актуально, однако.
— Ты ещё никого не кусал.
— Весело, — хмыкает Юнхо. — А ты пытаешься оттянуть этот момент, я так понимаю?
Минги закатывает глаза и цапает Юнхо за загривок, чтобы опустить голову к своей руке.
— Хватит болтать.
— Не любишь болтливых, да? — удаётся различить из бурлящего шума, которым отзывается Юнхо.
Да, Минги не любит лишнюю болтовню, и что с того? То, что Юнхо до этого мог щебетать сколько угодно, потому что не смущал, — это уже другой разговор. Юнхо пусть и не маленький, но всё равно щенок, когда слизывает кровь с запястья; он провёл здесь почти неделю и всё равно до безобразия рад происходящему. Минги не может расслабиться, ожидая, когда Юнхо наконец спустит на него возмущение, захочет вернуться в мир людей. Он ведь не мог на полном серьёзе мечтать стать вампиром.
Кормление кровью — странный и смущающий процесс для Минги, и оттого немного неприятный, но он уверен, что должен сделать всё, чтобы до последнего сдерживать в Юнхо чудовище. Пусть его зубы остаются не острыми; пусть голос будет весёлым и живым. Пусть мёртвая тоска не встречает его как можно дольше. Минги смотрит в стену, на часы, стрелки которых приближаются к трём утра, и слегка морщится от тянущего ощущения по руке. Он никогда не смотрит на Юнхо, пока тот ест, но сейчас жар после поцелуя ещё не угас и не попал под пресс анализа, который от чувств оставляет только сухие факты. Минги бегает взглядом, не зная, куда смотреть, и чувствует себя неспокойно. Глаза встречаются с Юнхо, и Минги понимает, что тот — проклятье! — всё это время смотрел на него. Белые пальцы сомкнулись на запястье, которое близорукому издалека покажется гнилым; увидев это, Минги уже не может оторваться. Юнхо снова поднимает голову и, кажется, хочет что-то сказать, но вместо этого проводит по руке, собирая кровь, и суёт пальцы в рот. Прикосновения к ране; неприятно. Но пока Юнхо смотрит ему в глаза, эти ощущения притупляются. Он дует на руку; Минги оставляет мысли о прохладной струе воздуха на краю сознания.
— Я бы хотел когда-нибудь укусить человека, — говорит Юнхо, задумчиво улыбаясь. — В другом городе, может быть. Но есть от тебя я тоже не против.
— Всё, да? — Юнхо кивает, и тогда Минги возвращает руку к себе, чтобы залечить. — Быстро как-то сегодня.
— Хороший человек тебе попался, сытный, — ухмыляется Юнхо. Но не может же он мстить за то, что Минги однажды застал его врасплох и использовал гипноз? Минги не успевает и рта открыть, как чужое лицо возникает прямо перед ним, между рукой и его языком.
Юнхо стал сильнее и они с Минги оказались равны; не то чтобы он раньше не делал всё, что вздумается, но теперь Минги не сможет его остановить, даже если захочет. Не сможет больше сказать, что знает, как будет лучше. Минги оказывается под ним и не может больше сказать, что понимает его чувства. Юнхо ведёт себя так, как Минги мог надеяться, и всё это не реально, потому что Минги считал свои надежды пустыми. С чего бы такому человеку, как Юнхо, — привлекательному и достойному человеку, который с лёгкостью мог бы найти себе кого-то получше, чем мёртвый изгой, — оправдывать надежды?
Минги отодвигает противное колючее покрывало из-под себя и ёрзает, пытаясь сесть обратно, но Юнхо, устроившись на бёдрах, похлопывает по плечу:
— Лежи. Тебе ведь не нужно никуда уходить, правда?
Минги бегает глазами по тёмной комнате, но они оба знают ответ.
— Я спрошу ещё кое-что?
— А у меня есть выбор? — жалобно отзывается Минги, но растекается в улыбке, стоит Юнхо засмеяться. И они смеются вместе, пока рука Юнхо не добирается до брюк, ремень на которых старше его в два раза.
— Я фотографирую, ты знаешь. Я смогу продолжать, когда мы переедем?.. Ну, — он пытается показать руками всякий раз, когда мысль идёт слишком быстро, чтобы он успевал подбирать слова; но Минги и так понял. И он уверенно качает головой.
— Тебе придётся заняться чем-нибудь другим. Ночных фотостудий не бывает; если ты такую сделаешь, у людей появятся вопросы, — увидев, что Юнхо расстроился от подобной новости, Минги тут же продолжает. — Но я помогу тебе найти что-нибудь интересное, хорошо? Не обязательно сидеть за компом. Можем пойти грабить банки, если хочешь.
— Ты не похож на того, кому такое нравится, — ухмыляется Юнхо, выдирая чужую рубашку из брюк. Когда ему уже начинает казаться, что Минги смирился, тот тормозит его руку — но оставляет-таки на месте.
— Я… ты прав, я предпочитаю не привлекать внимания.
— А со мной, значит, готов грабить банки.
— Да. Это нелепо звучит? Да, если ты захочешь. Я буду заботиться о тебе, когда ты, как сейчас, чувствуешь себя хорошо и когда плохо — тоже.
— Какая удача! А если я скажу, что буду питаться только кровью мировых президентов?
— Буду с тобой влезать в их частные самолёты.
— Но это же преступление!
— Ещё какое.
— И тебе всё равно? А если они окажутся невкусными — или мне вообще не понравится кровь людей и нам придётся полететь в другие галактики за инопланетянами? Организуешь космолёт?
— Да.
— А разденешься для меня?
— Д-
Минги дёргается, чтобы подскочить со словами: «Стоп, чего?» — но Юнхо вновь реагирует быстрее. Больше заинтересован? Вероятно.
— Ага-а-а! — справедливости ради, это его развеселило, а на весёлого Юнхо можно смотреть вечно. Это отвлекает от мыслей о том, что будет дальше.
Любезно предложив помощь, Юнхо стягивает рубашку с брюками, и противное толстое покрывало сползает на пол, оставляя их на одеяле.
— А для чего тебе такие бёдра, а?
«Для тебя? Больше не для кого», — чуть не вырывается, но в последний момент Минги успевает направить язык на нужный ответ:
— Я был жокеем… В скачках. Пока не выгнали из-за моего веса в пятнадцать — а потом участвовал в кулачных боях. Юнхо, что ты собираешься делать?
Язык во рту переворачивается еле-еле; Минги чувствует, как со всех сторон его сдавливает желанием, которого он не ощущал прежде.
— Ты даже не представляешь.
— Жутко звучит, знаешь ли, — Минги даже приподнимается, чтобы посмотреть что происходит, и раскрывает глаза, когда Юнхо стягивает с него бельё. Теперь уже точно всё, никаких путей к отступлению. Минги укатывается к изголовью, закрывая руками лицо; трудно признавать, но похоже, в своём стремлении угодить Юнхо он зашёл слишком далеко. Юнхо хочет… его тело? Он смотрит так голодно, и его зубы тупые. Минги страшно, потому что он не успел узнать людскую любовь за свою короткую жизнь, — но больше боится даже не этого, а другого: если Юнхо откроет дверь, разделяющую их, — а она и так держится на честном слове — Минги влетит в неё и навсегда за собой захлопнет.
Подушка прогибается рядом, и он приоткрывает глаз, чтобы увидеть рядом чужую голову.
— О чём ты думаешь? — спрашивает Юнхо; его пальцы касаются безопасных, как ему кажется, мест, но всё равно Минги вздрагивает. — Ты всё время говоришь обо мне, о том, что хочу я, — но ты ведь в курсе, что я не считаю тебя виноватым? Если тебе нужно моё прощение, то говорю: я прощаю тебя за то, что ты обратил меня в вампира, Сон Минги. Тебе не нужно искупать вину, становясь моей жертвой.
— Но ты похож на губителя, — отвечает Минги, всё ещё не отнимая руки от лица. Чужая рука вдруг ударяет по бедру, заставляя подскочить с громким смешком.
— Да неужели! — Юнхо смеётся; между ними потихоньку разливается спокойствие, но теперь неловко уже обоим. — Не больно? Извини.
— Нет. Вернёшь руку?
Юнхо возвращается туда, где был, оттолкнувшись от подушки, и вновь начинают ходить по Минги прикосновениями.
— Сюда? Так?
Ни прерывистого выдоха, ни мычания в ответ — тот лишь прикрывает глаза, когда пальцы поднимаются и останавливаются у члена, который подрагивает совершенно позорным образом. Юнхо наклоняется и целует его бока; решать, будто это всё глупый сон, слишком поздно, увы.
— Твои слова теперь не выйдут у меня из головы. Про… то, что ты хочешь заботиться. Я должен быть удивлён, но до меня, наверное, дойдёт только спустя время. Не думаю, что кто-нибудь другой смог бы сказать мне такое; в тебе как будто… в тебе как будто собралось всё, что мне нужно. Я б тебя сожрал, Минги, если б мог.
Удивительно, но Минги давно на свой член не смотрел — так, мельком только, когда перелазал из одних брюк в другие. Дела унитаза вампиров не касаются так же, как и кухонные, а ещё Минги давным-давно забыл, что значит чувствовать возбуждение. Он даже не уверен был, что у его члена эта функция ещё осталась. Наверное, даже если бы его член умер вместе с человеческой душой, пальцы Юнхо смогли бы заставить его проснуться снова. Смотреть за тем, как они размазывают по головке тёмное предсемя — настоящая пытка, а концентрироваться на чём-то другом, глазах Юнхо, например, или его шелестящих словах, совершенно не получается. Голова запрокидывается назад, и среди шёпота Минги различает беззлобные усмешки о том, что кое-кто так невероятно долго был один, что теперь собирается закончить от пальцев на головке.
И Юнхо не собирается ему позволить — кто бы сомневался. Минги возмущённо смотрит на него и почти скулит, но тот загадочно улыбается:
— Понравилось, да же? Я знаю, как тебе будет ещё лучше… Дай-ка руку.
Когда Минги протягивает ту, что лежит под Юнхо, он говорит — «не-а, другую», — и Минги с недоумевающим выражением лица протягивает ему незажившее запястье, с которого Юнхо… снова начинает слизывать.
— Не наелся? — у Минги дёргаются брови, потому что это действительно неприятно, когда кто-то копается языком в твоей разорванной руке, задевая все подряд мышцы, чтобы собрать всё до остатка. А Юнхо лишь посмеивается.
Он не глотает. Кровь льётся ему на пальцы, которыми он вновь очерчивает член, заставляя Минги зажмуриться, а затем заводит… назад? О нет.
Простыням конец. Правда, Минги тут же забывает об этом, когда его холодных мышц касается палец Юнхо, липкий от его собственной, мать его, крови. В голове не укладывается. Почему это может быть так приятно?
— Да? Мне продолжать?
Минги смотрит на Юнхо умоляюще, надеясь, что ему не придётся говорить это вслух. И тот его понимает. Палец двигается по кругу, вызывая мурашки, и у Юнхо изо рта вытекает тёмно-красная струйка. Сегодняшний ужин будет самым вкусным — хотя пока что за всю вампирскую жизнь у него их было только три.
— Ты хочешь вставить его? Внутрь…
— Могу. Но хочу ли? — Юнхо с будничным видом подносит пальцы к себе и облизывает. Да он точно издевается! — но Минги не находит, что сказать сейчас. Юнхо показывает ему кровавую улыбку и опускается на локти, аккуратно раздвигая ему ноги.
— Стой, подожди! — он хотел бы задыхаться сейчас, чтобы оправдывать этим несвязную речь, но он всё ещё мерзкий вампир. — Ты… Нет, ты-
— Что такое? — из слов Минги и правда ничего не понять, но Юнхо совсем не обязательно так ухмыляться.
— Ты… Я не… Ох, нет, знаешь-
— Знаю! Отзывы и пожелания принимаются после, — Юнхо кладёт ладони на бёдра, обхватывая пошире, — пробного периода.
— Какого ещё- Бля-а-ать…
Юнхо снова не видит чужое лицо за ладонями, но решает оставить разборки со стеснением на потом. Возможно, Минги не для таких внезапных инициатив. Но плевать — это слишком захватывающе, чтобы останавливаться. Редкие разы алкогольного опьянения не сравнятся с тем, что Юнхо чувствует сейчас, слыша всхлипы Минги, который прежде себя показывал только холодным и угрюмым. Он наверняка и сейчас отвергает мысль о том, что его чувства могут быть взаимны, — но плевать. Это всё не сейчас, они легко разрешат это после. Юнхо чувствует знакомый азарт, толкаясь языком внутрь и чувствуя тёплые стенки; не будь в Минги свежей крови, он по температуре был бы настоящим трупом. Но сейчас ему есть чем краснеть; ему кажется, что Юнхо в любую секунду может наброситься, чтобы отгрызть кусок и обглодать до костей, а всё это делает, чтобы умаслить, отвлечь внимание. До того, что Юнхо с ним делает, он ни за что бы сам не додумался, и его язык ощущается внутри странно до ужаса, но почему-то подрагивают колени. Чужие руки то оставляют их, то приходят снова, и тогда Минги чувствует впивающиеся в него отросшие ногти. Его бёдра, похоже, любимая часть Юнхо; что ж, он очень рад. Но он не знает как попросить передышку; он больше не чувствует себя выносливее и терпеливее людей. На удачу, Юнхо вскоре наконец отрывается.
Их взгляды встречаются — Минги, размазывающего по лицу чёрные капли соплей и слёз, и его новорожденного отпрыска с полным ртом игривости и желания ускоряться.
— А ты... Нет, стой, ты...
Открывать рот как только Юнхо остановился оказалось плохой идеей; но тот приближается к его лицу, оперев руки по обе стороны от его груди, и дёргает подбородком, подталкивая продолжить.
Минги обречён на позор. И смириться с этим было бы легче, если б последние полтора века он не превосходил по силе и уму всех вокруг себя. И чувствовал бы хоть что-то, кроме болотной сырости, своим сердцем.
— Я... просто хотел спросить, что дальше.
А то сейчас он будто родился заново; тело ведёт себя непривычно. Юнхо облизывает губы и улыбается; Минги ловит все движения его лица, не находя сил оторваться.
— Первый раз, да?
— М.
— Ничего.
Мелочи.
— Секс — это проще, чем поджечь сигарету. Просто говори, если станет неприятно. Я не буду спешить, если ты тоже проявишь немного терпения.
Думать, когда губы Юнхо в нескольких сантиметрах от тебя, — сложно, но Минги старается и кивает растерянно. Вместо языка входит палец, влажный и липкий от тёмной крови. Пока Минги раскрывает рот, пытаясь понять, что чувствует, Юнхо облизывает его зубы с очень довольным видом. Если увидеть вампира было его мечтой, то трахнуть вампира наверняка ощущается чем-то совсем за гранью. И тем не менее, Юнхо отлично ориентируется, чтобы брать всё, что сейчас может.
Рана медленно, но верно высыхает; затянуть её будет сложнее. Винить Юнхо за странные желания Минги просто не имеет права, потому что сам терял себя, смотря на его пальцы — и где он теперь? Это ли не мечта? Юнхо сгибает пальцы внутри, когда к первому присоединяется второй и третий, и Минги неожиданно прожигает. Он смотрит на Юнхо растерянно, взглядом спрашивая что это было и как это повторить — тот, судя по лицу, всё понимает.
Он говорит что-то? Минги видит, как он двигает губами, и чувствует растяжение, но ничего не слышит — только стук своего сердца. Больно. Юнхо проводит рукой по щеке, а затем касается губами; Минги на миг теряет сознание, кажется, потому что слышит свой голос:
— Укуси…
Но он не хотел этого говорить.
— Что? — Юнхо свистит через улыбку, смотрит, прикрыв глаза. Ему хорошо, и награждает их обоих за терпение.
— Ты хочешь укусить меня, Юнхо?
— Хочу.
Минги замечает в груди инородную радость; ощущения обострились, и теперь он хочет чувствовать сразу всё, чувствовать Юнхо везде, не оставляя между ними места. Но тот поднимается и продолжает врываться, сжимая его бока. Минги в двух мирах сразу; и летает, и уходит под землю — но ем нужно больше. Он опускает взгляд туда, где соединяются их тела, и видит основание члена — Юнхо не успевает выходить, как снова толкается внутрь; заметив, что Минги бегает взглядом по нему, он опускает пальцы на его головку, и у того от такого вида мутнеет в глазах. На Юнхо такая улыбка, словно он наврал и Минги всё-таки его жертва, — но он заставляет чувствовать потрясающие вспышки и на краю сознания понимать, что возможно — лишь может быть, — обратить нового вампира было хорошим делом.
За эту мысль Минги и цепляется — продолжать быть хорошим, чтобы Юнхо не вздумал останавливаться; он хватает серую горловину свитера и тянет на себя. Едва ли это взвешенное решение; Юнхо почти падает на него от неожиданности, но тут же усмехается:
— Подожди. Я ещё успею выпить из тебя — сначала ещё кое-что попробую.
Он обхватывает член, зажатый между их животами, и старается уравнять темп, подстраиваясь под Минги, который, сам того не заметив, давно начал подмахивать бёдрами, надеясь догнать оргазм этой стимуляцией. Но он, кажется, не знает, как это работает? Это сложно. Минги откидывает голову, открывая шею раньше времени, и мычит пополам со стонами, забыв о том, что лежать голым перед Юнхо только вот что казалось неудобным.
— Пальцы, — это всё, о чём он думает. Огромные ладони Юнхо, внушающие желание раболепствовать, когда он надевает кольца. — Я хочу их, Юнхо. Во рту.
— Да ты уже не соображаешь, а! — язык царапает у виска; Юнхо доводит его, и Минги не знает, куда деться. Жарко становится, будто он в котле, и он хватает Юнхо у шеи, под волосами. Запястье отдаёт резкой болью. — Попробуешь мою кровь сейчас?
— Потом, — вытаскивает Минги из себя.
— Попробуешь, да? — подбородок становится мокрым от чужого языка.
— Юнхо, не останавливайся, пожалуйста, — а в голове уже нет слов, которые он только что услышал, и глаза ничего не видят. — Я сейчас...
— Давай, лакомка.
Минги закатывает глаза, погружаясь в видения прошлого, когда ел Юнхо сам. Он наполняет чужой кулак вязкой болезненной любовью и дрожит, пока Юнхо ещё продолжает двигаться, задерживая руку у основания.
Разум Минги — беззвёздное чёрное небо.
Он приходит в себя не сразу. А приоткрыв глаза, видит, как Юнхо слизывает его сперму, и не понимает, как ещё не потерял рассудок. Руку, капая ему на грудь, Юнхо ведёт к его рту, и Минги послушно раскрывает губы, перемешивая вязкие жидкости. Юнхо вытирает его щёки, которые снова, оказывается, стали влажными от слёз. Минги видит пятна крови вокруг губ Юнхо и даже над бровью; кончики волос слиплись. Они оба такие грязные. Кровать стала похожа на бедлам; они залили её смолой. И Минги ведь понимал с самого начала, что так будет. Он качает головой, заглатывая на две фаланги и выпуская пальцы обратно; он мельком смотрит выше и понимает, что Юнхо им доволен. Теперь, сколько бы он не занимался сексом, на лбу не появится испарина. Но ему становится тяжелее и жарче, поэтому он ускоряется, глядя, как Минги заламывает брови.
Он потрясающий. И он ещё покажет, как выглядит этот мир — Юнхо уверен. Сколько он всего узнал всего за одну неделю! А этот день? — так и с катушек можно слететь. Юнхо отнимает руку от Минги, вытянув за пальцами из его рта и чёрный язык, и шепчет близко-близко, хрипло немного:
— Покажешь мне свою шею?
И он ведёт языком по коже, которая всё равно белая, хотя они в темноте. Минги роняет руки на мятое одеяло, и за последними глубокими толчками Юнхо наконец делает то, что хотел; клыки и правда появляются сами собой. Минги пытается что-то сказать, но выходит только урчание; Юнхо тянет из него кровь и заполняет спермой. Этакий в его понимании баланс.
Вскоре он ложится на него сверху, онемев и боясь пошевелиться; Минги заставляет его приподнять задницу, чтобы вытащить член, и отодвигает лицо от себя. И тогда Юнхо падает на вторую сторону кровати.
Минги кажется, что он почти уснул. В другой ситуации он бросился бы вытирать их обоих и менять постель, потому что всё ещё заботится о чистоте, пусть изнутри никогда себя уже не очистит. Но сейчас он лежит, не шевелясь, и даже не может придвинуть к себе руку, чтобы разобраться с раной. Голос Юнхо напоминает, что вокруг них существует комната.
— Мне нужно сходить за сигаретами.
Надо же, он о чём он думает в первую очередь.
— Зачем? — Минги приподнимается за ним следом и наблюдает, как Юнхо возится с испачканными штанами и трусами, на которых от своих страстных порывов сделал дыру.
— Ку... рить?
— Ага, я понял. Зачем?
Юнхо тупит взгляд, потому что вопрос слишком простой. У него столько вариантов ответа, но ни один не кажется по-настоящему достойным. Поэтому вместо этого Юнхо спрашивает:
— Я ведь не умру?
Вдруг один никотиновый вдох уничтожит ослабевшие лёгкие и отравит его?
Минги ободряюще улыбается. Улыбка у него ленивая и широкая, словно ему и правда смешно. Клыки поблёскивают тёмными каплями.
— Нет. Твоему телу теперь всё равно.
Он собирался добавить то, что расслабления и удовлетворения сигареты тоже не принесут, — но Юнхо радостно дёргает бровями и валится обратно на кровать, подкладывая руки под голову.
— Эх... Вот это жизнь теперь будет!!
Минги казалось, что он знает, как работает вампирское обращение, — но почему Юнхо умножил своё очарование, когда стал монстром-кровопийцей, знает только безлунное небо. Нужно спросить будет, когда они доберутся наверх.
Людей невозможно отвратить ото зла, если они тянутся к нему. Горе тем, кто повстречает вампира, ведь каждый из них отравляет воздух и насылает проклятье любой земле, куда ступает.