Chapter Text
История с не(особо)ловкими школьниками и их даже еще менее ловкими признаниями заново — и на этот раз довольно безжалостно — показывает Чимину одну очевидную вещь. В которой Чимин так или иначе себя подозревал, но здесь она вылетает на него, как гризли из кустов — жутко очень. А еще хочется спрятаться, но уже поздно. Да и бессмысленно, потому что гризли — это ты сам.
Чимин смотрит на спящего на соседней подушке Юнги и думает, что не заслуживает его, не соответствует. Да-да, вот со всеми своими миллионами подписчиков, контрактами, съемками, блогами, алыми рубашками и армией претендентов на его руку и тело — все не то.
Это прослеживается в том, как Чимин снова и опять впадает в ступор, начиная колебаться: нужен ли он Юнги, хочет ли Юнги видеть его рядом, хочет ли, чтобы Чимин переехал к нему, согласен ли, чтобы кто-то знал об их отношениях, хочет ли знать о мыслях Чимина и его мнении, участвовать в его авантюрах, не против ли, что Чимин потеснил в постели его собаку… Весь этот миллион самых разных поводов — от абсурдных до решающих — с тревогой вглядываться в его лицо и бояться обнаружить хоть одно малюсенькое «нет».
Чимин так хотел, чтобы кто-то его любил (наверное, потому что самому себя — не очень получается), и вот. Наконец-то это не безликая толпа, не фанаты его «таланта» и «образа», не сомнительно здоровые преследователи, а живой, красивый внутри и снаружи, драгоценный человек, в которого Чимин сам сокрушительно влюблен. И который прямо и открыто предлагает Чимину свою любовь, а Чимин… просто не может по-человечески ее принять.
На этот счет у Чимина есть дурацкая аналогия: вот бывают люди, которые на волне какого-то необъяснимого энтузиазма влетают под твои посты, и давай — лайки, комменты, подарки, исповеди в ДМ по ночам, строчки из песен или целые плейлисты и «я знаю, что ты чувствуешь». От них и их энергии временами рябит в глазах и, возможно, даже немного подташнивает. Но сердце под таким яростным натиском как будто разгоняется чуточку быстрее, словно от дозы адреналина (и дофамина, чего уж там).
И вдруг бац! Ты абсолютно такой же, а твой контент стал даже лучше, но просто перестал быть интересным, как отработанный материал, превратился из новостей в ненужный шум — отписка. Вроде и бессмысленно обижаться, когда сам еще на прошлой неделе выбирал черничные йогурты, а на этой — перешел на банановые. Но регулярность таких волн от «да» до «нет» складывается в уродливую угрожающую статистику. Которая с годами исподволь отучила Чимина верить в настоящие связи, в настоящесть этих связей.
То есть те, кто был рядом в самом начале, в каждый его позорный и прискорбный момент, вопросов не вызывали. Однако к тем, кто выполз уже под свет софитов и звуки фанфар, Чимин так и не привык относиться с полным принятием. И теперь эта профдеформация: на одну половину из недоверия к себе, на другую — из недоверия к другим, — мешала ему любить.
Чимин вздыхает и нехотя лезет из кровати, хотя гораздо сильнее ему хочется уткнуться в Юнги, зарыться в него и вместе с ним — под одеяло. Чтобы не было этих вопросов и вообще ничего вокруг, только они двое друг у друга. Но если Чимин останется лежать, то точно не сможет подумать, а ему нужно. Если он собрался переезжать к Юнги, то определенно без багажа, который может отравить их совместную жизнь.
Чимин шлепает босыми ногами по теплому от солнца полу и на ходу подхватывает с лежанки в гостиной сонного Холли, прижимаясь носом к его нежному, в рыжих завитушках, боку. Чимин любит Холли за то, что тот, не скрываясь, признает своим богом только Юнги. Впечатляюще честно. Как бы Чимин с ним ни сюсюкал и ни задаривал игрушками и лакомствами, совершенно безвозмездно, между прочим. Нет, Холли не игнорирует его, с радостью спит на коленях и охотно лезет под руки гладиться, но стоит в коридоре щелкнуть входной двери… Или если лежащий до этого под боком Юнги поднимается с дивана, чтобы налить себе воды, — вжух! — Холли и след простыл. Он не маленькая собачка, а самый настоящий хвостик при своем боге.
Впрочем, слишком закопаться в свои размышления Чимину не удается — вскоре из гостевой, почесывая здоровой рукой под футболкой, пришлепывает лохматый Хёнджин. Сначала он пьет поставленную перед ним воду с лимоном и молча наблюдает, как Чимин, высунув от усердия язык, намазывает тосты маслом и джемом, но затем все же произносит:
— Знаешь, хён, что не дает мне покоя? Ну, кроме того, что я до сих пор в шоке, что у моего хёна есть бойфренд. Также как и… кажется… у меня теперь. Кхм.
— М-м?
— Что вы тогда вообще делали у нашей школы? В жизни не поверю, что просто мимо проходили, вас Джун-хён подослал? Вы все это время шифруетесь?
Чимин улыбается — это забавная теория. Знал бы Хёнджин… А хотя, он сейчас и узнает.
— Я отвечу, но тебе нужно быть очень острожным с этой информацией, потому что она снова касается всех нас. Очень важная и деликатная, понимаешь меня?
— Уже в напряжении. Нельзя вот было без этого обойтись?
— Возможно… только возможно, я повторяю, что твоему хёну нравится… мой.
Хёнджин в шоке роняет челюсть.
— Юнги-хён? А причем здесь я? Вы хотите взять меня в заложники и шантажировать брата? Или, еще хуже — взять в заложники Феликса, и чтобы я что-то сделал?
— Что? Господи, Хёнджин-и, нет! — хохочет Чимин. — Я не про Юнги, у меня есть другой хён, мой друг — Сокджин. Он мой менеджер, а Намджун, твой брат — мой охранник. Улавливаешь связь?
— А… — зависает Хёнджин и двигает бровями, помогая себе с пониманием. — А-а-а-а… — тянет он с ошарашенным видом. — Ты хочешь сказать, что мой брат, э-э, тоже гей?
— Хёнджин, он вовсе не обязательно должен быть геем. Он может быть би или пан, да кем угодно, ему может нравиться разное. Как и каждому из нас.
Хёнджин снова несколько секунд сидит в раздумьях.
— Так а у школы-то вы с хёном что забыли?
— Я хотел… — Чимину неловко в этом признаваться, но он должен, — увидеть тебя. Чтобы понять, есть ли у наших с тобой хёнов шанс. Не воспользоваться тобой как-то, а просто… посмотреть. Твой Намджун-хён замечательный, он очень комфортный и надежный…
— Но-о?
— Моему хёну трудно находиться с ним рядом, а я…
— А ему почему?
— Потому что твой брат ему нравится.
Хёнджин прикладывает стакан ко лбу и тяжело вздыхает:
— Я вконец запутался. Если они оба друг другу нравятся, в чем проблема?
Если честно, Чимин в тупике — не может же он сказать ребенку, что проблема в нем. Потому что это тоже не совсем так или совсем не так. И Чимин решает зайти со стороны недавнего и самого актуального для них примера:
— Вот ты почему решил, что не можешь быть с Феликсом?
— Потому что дурак? — ворчит Хёнджин. — А причем тут Джун-хён. Что за тайны мадридского двора, хён, можно как-нибудь покороче?
— Ох, дети, все бы вам побыстрее да попроще… — фыркает Чимин, ему, кстати, Юнги что-то такое же похожее заметил, когда Чимин его впервые поцеловал, забавно.
— Ты сам нам говорил, что не хочешь доставлять хлопот брату, — приходится Чимину ответить на свой же вопрос, — я об этом.
Хёнджин качает головой.
— Хочешь сказать… что Намджун тоже не хочет доставлять мне хлопот? Поэтому не рассказывает о себе.
— Я могу только предполагать.
— Получается, ты хотел увидеть меня, что понять… приму ли я выбор брата?
— На самом деле, нет. Больше я размышлял о том, настолько ли тебе необходима опека, которая не позволяет Намджуну оглянуться по сторонам. Прости. Уверен, это показывает меня не лучшим человеком в твоих глазах.
— Знаешь, хён… — тянет Хёнджин, эта его привычка делать длинные паузы, пока он думает или подбирает слова, заставляет Чимина немного умирать внутри от ужаса и ожидания, но и придает подростку какого-то романтичного вдумчивого очарования, как будто ему не все равно, что сказать. — Я ведь даже не смотрел с этой стороны, не приходило в голову. А теперь точно хочу познакомить их с Феликсом… Ну чтобы…
— Обо мне и за моей спиной? — басит Феликс, который как раз переступает порог на кухню. — А я надеялся, что с тайнами наконец покончено.
— Вряд ли бы это надолго осталось тайной, учитывая, что я собираюсь познакомить тебя с братом, — цыкает Хёнджин, ой, а они, оказывается, стоят друг друга, два кукольных ворчливых гномика.
Изначально хмурый вид Феликса на секунду делается потерянным, а потом вновь — твердым и упрямым:
— Вот так сразу? Хёнджин-и наконец отрастил... ответственность?
И они о чем-то там еще дальше бухтят, возмущаются и остроумничают, собираются то ли домой, то ли в школу, то ли валяться в гостиной перед телеком. А Чимин снова думает о том, с чего начал свое утро — ответственность кажется ему подходящей точкой для возврата в эти размышления.
Чимин хочет принять эту ответственность за все те моменты, в которые сомневался в себе и в других, а после узнавал, что зря; за то, что пытался подстроиться под чужое мнение из страха потерять; за то, что даже в минуты успеха часто не оценивал себя как ценное; за попытки устроить комфорт и счастье других, чтобы не думать о собственных занозах на сердце; за любовь, которая своей силой прокручивает его кости с хрустом, но нет ни единого шанса, что Чимин отвернется от этого пугающего действа; за желание быть счастливым, любимым и любить…
— Птенчик, а где дети?
— Юнги, — отмирает Чимин, чтобы в ту же секунду вспорхнуть навстречу и утонуть в его руках, как всегда горячих и крепких, в родном запахе и в тихих выдохах на ухо, носом в воротник своей же футболки, но на чужом надежном плече, в одном огромном всеобъемлющем чувстве к своему драгоценному рыцарю. — Я люблю тебя.
Тело Юнги застывает. Однако его пальцы продолжают машинально поглаживать позвонки у Чимина на загривке, сразу под ростом волос, будто успокаивая или утешая — ну дурачок, случается.
Чимин с покорностью ждет его ответа, слушает барабанную дробь в своей груди и напротив и сам обнимает еще крепче. До него вдруг доходит отчетливо до звона в ушах: окажись Юнги тем раскаленным бруском из сказки, Чимин бы выдержал, он бы не отпустил.
Не дождавшись ничего, Чимин не без трепета поднимает голову, сталкивается с прямым, серьезным взглядом Юнги и лишь после различает скромную алую дымку на его скулах, кажется, впервые за время их знакомства.
— Я смутил тебя? Ты можешь не отвечать сразу, — шепчет Чимин.
Сейчас это не самоуничижение в духе — «если ты не скажешь это потом, мы все равно можем сделать вид, что я в порядке». Это признание со смыслом — «вот мои чувства, ответ на которые я готов ждать столько, сколько потребуется».
— Но я тоже люблю тебя, Чимини, — хрипло то ли после сна, то ли от волнения произносит Юнги, подкрепляя свое признание маленьким клятвенным поцелуем, и добавляет, словно подслушав мысли Чимина, как уже делал и как, возможно, сделает еще не раз: — Зачем же нам ждать.
⟡ послесловие ⟡
Сидеть на Юнги, безусловно, очень приятно, но еще немного неловко — Чимин чувствует себя слишком открытым, слишком очевидно выставленным напоказ, уязвимым. Хотя это Юнги сейчас лежит под ним, невзаправду поверженный и придавленный чужим весом. Но нисколько этим не удрученный, напротив — умиротворенный и расслабленный, обводящий кончиками длинных пальцев по окружью коленей Чимина и лишь едва-едва над ними, очень сильно не добирая до края домашних шорт. Безопасно, щекотно и мало.
Потому что впридачу Чимин чувствует себя не на шутку возбужденным, просто невозможно отделаться от этого чувства и даже слегка усмирить его, когда под тобой на вдохах и выдохах плавно движется живая, теплая опора, немного тянет мышцы бедер от положения, а кожу то и дело обсыпает то маленьким войском мурашек, то алыми стыдливыми пятнами румянца, как марсианскими кругами витилиго.
— Тебе не тяжело? — спрашивает Чимин, заранее зная, что нет, и ожидая, что озвучат ему на замен.
— А тебе? — мычит Юнги.
Он нарочно с усилием разминает колени Чимина и еще слегка тянет их в стороны. Приходится упереться обеими ладонями ему в грудь, чтобы удержать равновесие, потому что Чимина всего целиком встряхивает от прокатившейся по телу бархатной судороги.
— Мне с тобой каждый день тяжело без исключения, — ворчит Чимин, — и легче не становится.
— Это официальная жалоба? Мне стоит как-то исправить ситуацию?
— Как ты это исправишь? Станешь менее охуенным? Перестанешь меня целовать на прощание или будешь пропадать в командировках?
Юнги делает вид, что задумался, после чего мягко улыбается:
— Не-а.
— Ну вот видишь, я обречен… — залипает Чимин на его улыбку, к ней хочется прижаться, украсть, спрятать, ее хочется зацеловать страшно, пусть губы уже и так саднит.
У них с Юнги сегодня какой-то странный вечер — поймал их в капкан притяжения на диване в гостиной, и вот они уже третий час изводят друг друга медленными томными намеками, не заходя слишком далеко, но и ни на секунду не позволяя напряженной алой дымке рассеяться.
— Ты такой красивый, — хрипло бормочет Юнги. — Самый красивый птенчик, которого я когда-либо встречал. Мой птенчик.
— Хён, — мычит Чимин с дрожью и ерзает, чувствуя, как эхом вслед за этим движением сокращаются под ним мышцы чужого пресса, — ты добить меня решил? Собирался же исправляться, нет?
— Но разве это неправда, Чимини, что ты такой красивый? — не отступает Юнги, его сердце под ладонью Чимина колотится, как бешеное, а вот вдохи, наоборот, маленькие и поверхностные. — Снимешь футболку для хёна?
— Тогда и ты свою снимай, — ставит ультиматум Чимин, не то чтобы он на что-то рассчитывал, но попытаться стоило.
— Нет, — отвечает Юнги после паузы. — Хочу твою, снимай.
Как же неловко, думает Чимин, пока тащит чертову футболку через голову, как пиздец горячо — реагирует на наготу его возбуждение, как нужно — отзывается тело на широкие ладони, которые скользят по ребрам, сгребая посыпавшуюся с плеч лавину мурашек обратно до самого горла. Отчего Чимин беспомощно стонет.
— Я же говорю, очень красивый, — шепчет Юнги, лучший АСМР в жизни, правда, Чимин уж точно скончается, если будет слушать его слишком часто, тут нужно быть предельно точным с дозировкой, во имя безопасности. — Посмотри на себя… — ведет Юнги большим пальцем по его губам, слегка задевая кромку зубов и выглянувший из-за них язык, нежит в ладони скулу, скребет, как котенка, за ухом и неплотно обхватывает, будто примериваясь, под кадыком. — Не идеальный, нет, но настоящий, живой и восхитительный, — заключает Юнги с удовлетворением. — Мне тоже тяжело с тобой каждый день без исключения, птенчик, у нас это взаимно. Но я уж точно не хочу это никак исправлять.
От его слов вкупе с этим ведьМИНским маршрутом по дороге не меньше, чем в алое адское пламя вздохнуть Чимину удается далеко не сразу. Чимин бы и хотел чем-то ответить на комплимент, но заплутал в жаре расстелившихся по коже костров и горит под взглядом Юнги, который уже сам дышит с усилием, рвано и голодно.
И уже как-то не до стыда, вернее, вообще не до него — Чимин откровенно трется о тело под ним, которое с готовностью вибрирует в ответ, и нагибается к Юнги, чтобы буквально в губы ему вложить:
— Хорошо, но хоть с этим ты мне можешь помочь?
— Для тебя я все могу, — целует его Юнги, кусает и зализывает, будто каждый раз их на пару немного к розетке прислоняет, по эффекту в волосах и по чувствительным точкам искрит точно так же. — Расскажи мне, птенчик, что ты хочешь, чтобы я сделал? Чем подробнее будет инструкция, тем точнее я смогу ее исполнить.
— Это что, хён, грязные разговорчики? Чего я еще о тебе не знаю? Что знать бы стоило. Футфетиш, фудплей, шелковое женское белье, что?
— Не вижу ничего предосудительного в том, чтобы хотеть с человеком, которого люблю, всего. Всего, что ты захочешь вместе со мной, Чимини. Любой каприз, птенчик, просто попроси, и я дам тебе.
— А ты, оказывается, у нас та еще темная лошадка, хён… — бормочет Чимин без задней мысли.
Юнги перехватывает его взгляд, а еще — покрепче пальцами вокруг талии, — и галантно с приглашением выгибает бровь.