Work Text:
У Роба в постели пахло тиной. Словно, уйдя из дома, он оставил окна открытыми, и без присмотра нутро кровати напиталось холодным дождём.
Или у самого привкус цветущей воды загустел на языке.
— Отвернись, — велел Роб.
Размытое пятно в углу глаза — он стоял в дверях, будто не решаясь войти в свою же спальню.
— Пожалуйста.
Как скажешь — вздохнул — и, пересев, сложил руки на крохотном подоконнике, потеснив пару заплаканных свечек локтем.
— Вот, надень, — сказал Роб.
Пристроил на кровати у его ног. Сам скосил взгляд — джинсы, футболка, кроссовки, куртка. Всё заношенное, видать, с чужого плеча.
— Где ты это взял?
— В магазине. Постирал в прачечной. Бери, они чистые.
Билл отвернулся обратно к окну.
Когда он пришёл в себя здесь — нет, когда Роб его сюда притащил, — он был в костюме, купленном на выпускной вечер. Роб раздел его, будто не мог больше таким видеть.
И ветер подвывал ему, словно раненый.
Кровать просела — Роб пристроился на краю, словно готовясь уйти в любой миг.
— Билл…
— Если ты теперь не х-хочешь даже смотреть на меня, зачем ты тогда это сделал?
— Я не поэтому.
— Тогда в чём дело?
— Ни в чём. Оденься. Я топлю, но сам знаешь, как здесь бывает в такую погоду.
И Билл положил подбородок на руки.
День серый, как размытая дождём грунтовая дорога. Неужели успело так сильно похолодать, что с клёнов на задворках у Роба опали все листья?
Где они встретились впервые. Пять лет назад, когда умерла Флоренс Грей и его самого бросили приятели, которых он по глупости звал друзьями.
Оба приобрели что-то в тот день.
Флоренс видели у кладбищ — женщины приглядывались к её украшениям, не веет ли от них могильной землёй, — и на шоссе, где она заталкивала падаль в ту огромную кожаную сумку. Самые трепливые говаривали, что Флоренс и своего мальчишку посылала ночью на кладбище — бог знает, что он там делает.
Только бог ли?
Да и жили Греи в лачуге около дороги на бойню — каждый пацан в городе звал это местечко так — она упиралась в бетонный саркофаг на окраине города, откуда вместе с мясом по округу расползался дурной запах.
Отец закатывал глаза — хорош слушать бабьи сказки, — пока мама шёпотом запрещала ходить к Греям.
И конечно, когда Флоренс Грей умерла, они с ребятами слетелись к их дому, словно осы — на подгнившую яблочную мякоть.
Им кинули огрызок в облепленные паутиной кусты у обочины, и они присосались к подслушанному разговору.
Двое полицейских по обе стороны автомобиля. Шериф Рейдмахер с огоньком сигареты у грубо выбритой щеки — отец говорил, что его выбрали два раза подряд, как уродливый семейный седан, за неимением лучшего, — а второго, что помоложе, Билл не знал. И с ними отец Браун в сером свитере, джинсах и кроссовках — программа по привлечению молодёжи превратила его из церковника в школьного учителя, который пытается быть со студентами на короткой ноге.
— Но что-то же мы можем сделать?
Билл сунулся ближе к забору, чтобы разглядеть лица всех троих, и Коди Симмонс потянул его за рубашку — ну чё там? чё там?
Ничё — отмахнулся, — если хватит духу, сам посмотри.
Говорил тот второй коп. Когда он закончил, шериф Рейдмахер выдержал паузу — затянулся и выдохнул глоток дыма, словно прибавляя свою долю к повисшей над городом мряке, — и ответил тоном, после которого жалеешь, что посмел открыть рот и задать свой идиотский вопрос.
— Чего ты от меня хочешь, Дэн? Конкретно.
— Скажем, что это биологическая угроза, — предложил тот. — Получим ордер на эксгумацию и дело с концом.
— Парни из Городской подтвердили, что она умерла своей смертью, — ответил Рейдмахер. — Инсульт или что-то в этом роде. Пацан сделал для неё гроб и похоронил по всем правилам. Чёрт, да её могила в сотне футов даже от его собственного дома. Как будто у наших судей нет особняков с семейным кладбищем под окнами. Но если хочешь идти с этим к ним, валяй. Дело твоё.
Шериф задымил в заскорузлый осенний воздух, пропитанный гнилью яблок. Ни сам Грей, ни спор его, кажется, не волновали — он вёл взглядом сбегающую в город дорогу-на-бойню.
Тогда Дэн попробовал пастора.
— Может, вы с ним поговорите?
Браун повернулся к дому — точно шерифу наперекор, — и Билл не то разобрал, не то дорисовал мелькнувшую на его лице мысль о салемских кострах.
— Моё мнение ты и так знаешь, — прогнусавил он. — Я тоже думаю, что лучше похоронить её на освящённой земле. Но я не думаю, что мы сможем переубедить его, — и кашлянул, словно поправляя себя. — То есть это свободный штат. Энди прав. Такой прецедент никто не допустит.
Шериф Рейдмахер сплюнул на обочину.
— Хватит. У пацана умерла мать. Оставьте его в покое.
Скрипнула дверь автомобиля — двигатель рыкнул следом, словно предупреждая, что Рейдмахер готов уехать без Дэна, если тот помедлит хоть секунду.
На миг они с Брауном скрестили взгляды — каким беспечным стал этот город за век-другой, верно, святой отец? — и Дэн сел в машину. Только Браун задержался у кромки дороги. Старое дерево, с которого разлетались семена омелы, сожгла молния — отлично, даже топоры точить не пришлось. Но паростки-то остались.
Паросток то есть.
Браун пробормотал себе что-то под нос — проклятие? молитву? просьбу? — как бы ни лип к забору, расслышать не смог, — и двинулся обратно в город.
Едва за автомобилем осела пыль, Билл получил тычок в спину.
Проехался на локтях — по ветвям и мелким камушкам — и ткнулся лицом в забор.
— Какого хрена вы здесь забыли?
Стук подошв о землю. Билл повернулся — за парочкой его приятелей тоже сверкнули пятки. А над ним теперь стоял Роберт Грей — высоченный, впридачу злой, как сторожевой пёс, и весь в чёрном с шеи до стоп, ещё и в тяжёлых ботинках, один из которых успел опробовать у себя на спине.
Слева — заросли орешника, справа — бежать? поймает? — кленовая роща.
— Я смотрю, у тебя надёжные друзья, — заметил Грей.
Билл кашлянул. Отряхнул локти — пара камней свезли кожу до крови, только виду он не подал.
— О-они мне не д-друзья, — бросил Билл.
— Это я вижу.
— Па-парочка сосунков, — выплюнул он.
— А друзья получше у тебя есть?
Билл нахмурился и прижал локти к коленям, как бы при нём не поморщиться, — как бы кровью джинсы не испачкать.
Это что, проверка? Издёвка?
— Б-были ра-раньше, — ответил он. — Но их с-семьи п-переехали. Только м-мои думают, что эта дыра — л-лучшее место на зе-земле.
Грей фыркнул.
— У нас с тобой что, одни родители на двоих? — и протянул ему руку. — Ладно. Вставай уже.
Глянул на его ладонь — не о том переживал, тут как бы себя не проклясть или не отдать ему даром душу — вот мама с её суевериями обрадуется, что была права. И сам фыркнул, схватившись.
Рука у него большая и тёплая — никаких тебе склизких проклятий. Может, горожане всё выдумывали насчёт ночных прогулок меж могил с фонарём.
Грей поставил его на ноги и принялся отряхивать ему одежду.
— С н-ними то-только в кино ходить, — добавил Билл. — И то — о-один всё вр-время жа-жалуется. То у него ф-фильм скучный, то с-соб-бытия ра-развиваются медленно, то герои т-тупые. Задолбал. Я даже с-слово вст-тавить не м-могу.
— А я, кстати, видел вас в кинотеатре, — ответил Грей. — Я тоже пару раз в неделю хожу на вечерние сеансы.
И как сам ни разу его не заметил? Словно он просачивался вместе с темнотой, после того как гас свет.
— Лучше бы я с т-тобой ходил.
— Ну если ты хочешь, — усмехнулся Грей.
Билл хохотнул. Несчастный заика семиклассник Денбро и ведьмовский сын — вот уж вышла бы парочка.
— А ск-колько те-тебе лет?
— Тебе ещё зачем?
— Да инт-тересно п-просто.
— Семнадцать. Только этим не говори, — Грей мотнул головой в сторону дороги. — И на моей работе тоже. Я всем сказал, что мне двадцать этой осенью.
Билл застегнул рот на замок.
Интересно только, как Грей себе это представлял? Возьмёт да и потопает в полицейский участок или в то жуткое местечко, чтобы донести на него. Вот уж странный тип.
Грей ещё раз обмахнул ему куртку рукавом и покивал, словно довольный работой.
— Ты только дома царапины обработай, ладно?
— Ага.
— И прости, что толкнул. Я… — он прищурил один глаз. — Я разозлился из-за этих троих. Они мариновали меня всё утро ещё до первой чашки кофе. Особенно Харрис или как там его.
Билл уже открыл было рот — но п-почему ты не х-хочешь, чтобы тв-вою маму похор-ронили на городском кладбище?
А у самого мурашки по коже. Представить только, если бы ему пришлось. Как бы он заворачивал её — её тело, так ведь говорят о неживых — в ткань, чтобы поскорее закрыть лицо, и её вес на руках, даже не пробормочешь пары ругательств под нос, лишь бы не потревожить душу, — и мозоли от лопаты на ладонях, что будут кровоточить ещё пару дней.
Дольше — на сердце.
Он передёрнул плечами.
— Ни-ничего, — и опустил взгляд. — Я ещё х-хотел… Мне ж-жаль, в общем. Насчёт тво-воей мамы.
Грей лишь кивнул.
— Я п-пойду тогда.
Вновь кивок.
Билл махнул рукой — ноги словно не узнавали дорогу, и он едва не оступился у края лужи. Порыскал глазами то меж деревьев, то около автомастерской. Друзья — тоже мне. Небось из-за какого-нибудь угла сейчас за ним подглядывают. Испугались па…
— Эй, — окликнул его Грей.
Он повернулся.
Стукнулся взглядом о смущённую улыбку — как у паренька, который хочет напроситься к незнакомым ребятам поиграть в бейсбол.
— Если что, я не шучу, — смутился Грей. — Захочешь, приходи в пятницу на пятичасовой сеанс. Вместе посмотрим.
И что-то же заставило его усмехнуться в ответ:
— А возьму и п-приду. Т-тогда что?
***
И Робу давно пора вернуться.
Его двор сдавал границы сумеркам, точно оставленный без командира аванпост, — от мыслей о ночёвке здесь в одиночку кожа шла окриками полуночных птиц. Если бы по глубине прелых листьев можно было определить, какой сегодня день и сколько сейчас времени.
А какая разница?
Билл поморщился — запах порошка и волглой прачечной прилип к вещам, что Роб ему принёс.
Обижался теперь, да? Раз даже домой не приходил, не говоря уже о взглядах.
Разве не имел права?
Они не виделись два месяца, до того как
сам знаешь
последний раз скрестились взглядами на улице, когда он шёл со своей школьной компанией на автобусную остановку.
И толку с того, что хотел потом извиниться, — высматривал Роба около кинотеатра на вечерних сеансах. Духу ведь не хватало сюда прийти.
Взглянуть ему в глаза и попросить прощения за то, что променял его на людей, у которых такие, как Роб, вместо повода погоготать.
Такие, как сам — не прыгнешь, а, ссыкло? — вместо повода поглумиться. Как скоро поняли бы, что он не один из них — прибился, потому что надоели косые взгляды и шепотки за спиной. Мамины
я говорила с пастором Брауном
боже, я не знаю, что мне делать
я молюсь за него
по телефону со старшими сёстрами.
Может, сначала самому себе признать — Роб доверил ему свой самый большой секрет в тот день у карьера, а он струсил, как и все остальные.
Глубина жёлтых листьев по надгробный камень Скиппи.
Скиппи он встретил три года назад в октябре.
Увился за Робом до его дома после прогулки — у самого-то ждали родительские упрёки, мол, задний двор плохо убран, мусорные контейнеры в грязи и ещё бог знает какие, что отсюда даже вообразить не мог. Уж проще, чтобы отругали за позднее возвращение и всё остальное впридачу скопом.
Роб шёл впереди — следил за линией его плеч, что покачивались, как в прицеле, вслед за шагами. Билл повёл своими. Ни в росте, ни в габаритах за парнями из школы так и не поспевал, одними лишь цифрами в возрасте. Уж с Робом куда тягаться.
— Твои родители не против, что ты бываешь у меня? — обернулся Роб.
— Да не-е…
— Они до сих пор не знают, да?
— П-понятия не имеют, — хохотнул Билл.
И серый день сверкнул усмешкой — Роб, улыбнувшись, покачал головой.
— Зато в школе все в курсе, — добавил Билл. — Кажется, т-теперь они меня немного б-боятся.
— Из-за моей мамы?
Они сошли с разбитой дороги во двор, поравнявшись. Роб сунул руки в карманы и зашелестел кленовой листвой, взрезая её ботинками.
Двинулись в обход дома, словно парочка ледоколов, что ломают нетронутую ледовую корку.
— Ну да-а, — протянул Билл. — Они решили, что она была в-ведьмой.
— Она и была ведьмой, — отозвался Роб.
— Да ну? И что такого ведьмовского она д-делала?
— Всякое. Талисманы. Лечебные напитки. Помогала избавляться от нежелательной беременности. Гадала по останкам животных.
Билл усмехнулся. Так вот чем Флоренс Грей занималась около сбитых на дороге оленей и укатанных в асфальт ежей.
— Ты бы удивился, если бы узнал, кто из города ходил к нам, — добавил Роб. — А уж как удивился бы отец Браун.
Только теперь он спрятал улыбку. И Билл — кашлянув для храбрости, — подбил его локтем.
— Да не п-прикалывайся ты.
— Я не прикалываюсь. Это ты ещё не знаешь, кто мой отец.
— Ну так просвети меня.
Роб поглядел искоса, словно решая, доверить ли ему тайну.
— Мама сказала, что однажды ночью к ней явился дух. Так что можешь сам догадаться.
Билл присвистнул. Интересная, конечно, байка — главное, в город её не пускать, где она мигом пустит корни.
Только Роб неправ — простора для размышлений и в ней хватает. Он не сильно верил в духов — больше в женщин, что лгут своим детям не то из злости, не то чтобы не обременять их историей потемнее, — но когда речь шла о Флоренс…
Рука дёрнулась сложить за спиной козу.
— Осторожно, — Роб выставил перед ним ладонь. — Не наступи на Скиппи.
— На кого?
— Скиппи. Мой пёс.
Он пошарил носком ботинка в листве — чёрная кожа ощетинилась зацепками — и разрыл край надгробного камня.
Словно договорившись, вместе сели на корточки. Роб убрал остатки листьев — не спешил, будто заботился о живой собаке, что вот-вот заластится и полижет ему руки, радуясь, что он к ней пришёл.
Рукав приоткрыл запястье, и Билл бросил взгляд на его ожог — укрыл всю правую руку от кончиков пальцев и полез дальше.
Как далеко?
Взглядом вверх — раз Роб даже летом не снимал своих рубашек с длинными рукавами и застёгнутым воротником.
— Он д-давно умер? — спросил Билл.
Повёл по оцарапанному детской рукой камню — такие буквы даже Джорджи перестал писать в своих альбомах.
Скоро и вовсе прекратит ему что-то показывать.
— Мне было шесть.
— Жаль его.
— Ну да, он же не от старости. Скиппи задрали бродячие собаки. Мама потом ещё выставила всё так, будто это я виноват.
— У нас с т-тобой что, одни родители на двоих?
И оба хохотнули.
Только у самого мурашки по коже. Пустил взгляд пробежаться, точно гончую, под голыми деревьями и серым небом — где-то здесь была сама Флоренс. Он тот разговор слово в слово запомнил — в сотне футов от дома.
— Я так и не решился потом взять другое животное, — пробормотал Роб. — Не думаю, что смогу снова пережить чью-то смерть.
Билл поднял бровь.
— Ты же ра-работаешь на бойне.
— Я слежу за оборудованием, — напомнил Роб.
— И что?
— Пытаюсь привыкнуть, наверное. Смириться.
— П-получается?
Роб пожал плечами, мол, а сам-то ты как считаешь.
Несложно прикинуть, раз в тёплый октябрьский день около могилы Скиппи у него до сих пор краснел нос и сбегал прочь смущённый взгляд. Надо же. Весь город выдумал монстра, а монстр краснел, когда ему приносили в подарок шоколадные батончики, и шмыгал носом, если находил на дороге сбитых животных.
Билл поднялся — крутанувшись на одной ноге, взъерошил кленовую листву. И запахло дождём, что всё время под ней прятался.
— Ты чем-то недоволен? — догадался Роб.
— Да нет. Просто не хочу д-домой. У меня такое чувство, будто я п-постоянно лажаю.
— Почему?
— Наверное, потому что я постоянно лажаю, — усмехнулся он. — И родители не з-забывают мне об этом напоминать. Отлично было бы в-вообще не существовать, раз уж так.
Роб улыбнулся — как взрослые улыбаются ребёнку, мол, я тоже проходил через всё это, помню, знаю, спустя пять лет ты об этом даже думать забудешь. Не только снисходительность, так ещё и — Билл в этом ничуть не сомневался — абсолютная ложь.
Но ему он готов был простить.
— Слушай, — Роб поднял голову. — Я понимаю, что это так себе утешение, но можешь приходить ко мне, если хочешь. Я дам тебе ключи, чтобы ты не ждал, когда я вернусь с работы.
— А не страшно д-давать ключи непонятно кому?
— А ты непонятно кто?
Сам мотнул ногой в его сторону, хохотнув — ну а кто я ещё?
Хотя если можешь закрыть глаза и представить себе чьё-то лицо — до шрама от ветви шиповника на щеке и впадинки на кончике острого носа — и засыпаешь под проигрывающуюся пластинку воспоминаний с разговорами. Если так.
Доверил ему больше, чем звон связки ключей, раскрученных на пальце от скуки.
— В общем… — добавил Роб. — Я тебя корить не стану. Лажаешь или нет — если нужно просто посуществовать, приходи. Mi casa1 и всё такое.
И махнул рукой в сторону дома.
***
Билл поскрёбся изнутри по стеклу, словно пытаясь выдавить застрявшие в нём пузырьки воздуха.
— Съешь что-нибудь, — пробормотал Роб.
На кровати тарелка с половиной пиццы — с ветчиной, как ты любишь
любил?
— Я не голоден, — пробормотал он.
— Тебе нужны силы. Ради меня.
Вздохнул. Остывшее липковатое тесто в пальцах — во рту всё равно что глина со дна озера. Заставил себя прожевать её — вдруг удастся вспомнить вкус.
Ну нравилось, нравилось же.
Протолкнул в горло — словно глотаешь комок слизи, когда у тебя насморк, — и поморщился. Съел бы и больше, если бы Роб попросил, но раз уж отказывался глядеть на него.
— Ты б-был у моих родителей?
— Я следил за ними около твоего дома. Хочешь сам сходить?
— Не знаю, может… — подвигал ногами, словно на пробу. — Я не уверен, что смогу дойти, — он кивнул на тарелку. — Может, если съем всю эту пиццу.
Заполучил от Роба еле слышный смешок.
Не хватило, чтобы оживить его дом.
— Я их видел, — добавил Роб. — Ну то есть… Как они выходили из машины и выгружали покупки. По-моему, я никогда не слышал между тремя людьми такой громкой тишины.
Но они хотя бы думали, что он пытался быть нормальным.
И Роб так думал.
Он отставил тарелку — между ними лишь пара дюймов пыльного пространства — и положил голову Робу на плечо. Дрогнул, кажется, под одеждой.
Притихли оба — в своём собственном говорливом молчании, — пока Роб не обнял его одной рукой.
— Прости, что я не п-приходил.
— Ничего.
— Но мы же друзья.
— Ничего. Я не единственный человек в твоей жизни.
Покачал головой — и лбом ему в плечо. От Роба пахло осенней терпкостью и его собственным теплом, словно сквозь солнечные лучи крутишь в пальцах жёлтый кленовый лист.
— Я скучал. Просто… Я б-боялся, что ты злишься на меня.
Роб набрал воздуха в лёгкие — первый слог повис в спальне невключённой мелодией, — но лишь подвинулся, чтобы обнять его обеими руками.
Веки тяжелели — как долго он не спал?
как долго он здесь?
поплыл, словно тающая свечка, ткнувшись носом Робу в щёку. Пальцы в его волосах, всё равно что сонное зелье.
— Я скучал по тебе, — повторил он.
Роб перехватил его слова. Чиркнул по краешку губ, словно иначе не верил, что сможет сохранить их. И Билл потянулся за ним — хоть теперь смелости хватило.
Открыл рот, будто предлагая — будто прося — ещёещё.
Тогда почему
почему ты не хотел смотреть на меня?
Его свитер, что сжал сквозь бороздки вязки, выскользнул из пальцев. Кровать стукнулась о стену — Роб вскочил.
— Чёрт. Прости.
Оставил одного, прикарманив дыхание, — он хлопнул за собой дверью спальни, словно до смерти боясь обернуться.
И Билл поднёс руку к губам. Как запечатанное сургучом письмо, что отправил слишком поздно.
Тогда почему он не
***
Неподалёку от дома Роба был карьер. Слишком неухоженный для размалёванных лодок в аренду и бежевых Крайслеров с лотками для пикников на коленях. Ещё и в половине мили от бойни.
Зато лучшее место для них двоих, чтобы поболтать ногами над двадцатифутовой пропастью.
— Слушай. Если бы ты мог загадать любое желание, которое точно исполнится, — спросил Роб, — что бы это было?
Вопросы, которые только он мог задать.
И вопросы, на которые только ему мог ответить.
— Сначала ты, — похитрил Билл.
— Нет ты.
— Не-а.
— Я первый спросил!
Спустя пару тычков определили то, что и сам давно знал, — ни в спорах, ни в перепалках он не силён. Отвечать придётся.
Билл поглядел на закатное солнце над карьером. Оставило лес в тенях, а на лице Роба задержалось, словно готовясь на другой стороне тосковать по его зелёным, как бывает янтарь, глазам.
И над головами мелькнула росчерком пара ласточек.
— Я бы хотел научиться летать, — ответил Билл. — Я немного боюсь высоты.
— Ты не говорил мне.
— Ну тебе не п-понять этого, — усмехнулся он. — С твоим-то ростом.
— И что? Мне дольше падать.
Рассмеялись вместе.
А с Робом легко смеяться — с ним ведь не нужно быть безупречным, чтобы заслужить хоть каплю веселья.
Билл наклонился и глянул на чёрную воду — вместо стайки золотых рыб там плавал выводок тополиных листьев, — крепче вдавил ладони в берег. Об этом страхе он никому не рассказывал с детства — хватило, что тогда пристыдили.
Хотя с Робом и посерьёзничать тоже ничего. Лучше, чем со всеми другими.
— И куда бы ты полетел? — спросил Роб.
— Суть же не в этом. — Он выпрямил спину. — А в том, чтобы б-больше не бояться. Так что куда угодно. Мне всё сойдёт.
— Подальше от этой дыры?
— Ой, да ну тебя, — кольнул его носом в плечо. — А ты бы чего хотел?
Роб повернулся к нему. Одна половина лица — в тени. Кажется, мог бы прочесть его мысли, будь они громче, только шёпот за ветром в листве никак не мог разобрать.
Не сводил с него взгляд. Ресницы у Роба вспыхнули — в пыльце от солнечного света.
А разве страшно было бы падать в его глаза? Один — как чёрное ледяное озеро, — и другой — мутное тёплое болотце, где схватишь солнечные лучи под поверхностью.
— Так что бы ты…
Во тьме что-то мигнуло.
И оба глянули, отвлёкшись от разговора, — в траву влетел жук, точно комета, сверкнув золотистым хвостом.
Только Роб своё желание ему так и не сказал.
Может, вместо него доверил падающим звёздам.
Пока они болтали ногами, забыв, что у летних деньков тоже есть срок, тени нахлынули на луг приливной волной. Перелесок, что вёл в город, по лодыжку утоп с сумерках. И в траве — словно на ночном небе, — расцвёл Млечный Путь.
Билл пересел на корточки.
— Блин, сколько их, — пробормотал он. — Попробую п-поймать одного.
Он пошарил взглядом по земле. Приметил среди трав светлячка и вытер руки от песчаных крошек — как бы не повредить ему крылья, словно завистливое создание, которому никогда в жизни не суждено летать.
На вид ну жучок и жучок без своего маяка. Билл покатал его в ладони, словно уговаривая — да я не обижу тебя, не бойся — и
— А, чёрт! — выронил на землю.
Роб наклонился к нему.
— Что такое?
— Да это д-дохлятина, — Билл поскрёб ладонью о джинсы, словно стирая метку. — Я думал, он просто не двигается.
— Куда он упал?
Вот — указал ботинком — на пару травин. Твёрдый каркас отошёл, и прозрачные жилчатые крылья, всё равно что внутренности, вывалились приманкой для голодных птиц.
Роб положил светляка себе на ладонь — привык всё-таки на бойне? — и в осадке от заката блеснул ожог, точно поверхность вскипающей воды. Сам замечал — если работа требовала тонкости, Роб всегда брался за неё левой рукой. Той, что пламя — или что ещё могло оставить ему такие следы — дотронуться не смогло.
Он поднялся. И Билл последовал за ним. По телу пустили разряд тока — волосы на затылке встали дыбом, как бывает за миг до грозы.
Когда чудится, что мир огромный, и ты уверен, что однажды коснёшься его.
Роб поднял руку к небу.
— Что ты де…
И Билл оборвал себя, прикрыв рот пятернёй.
Светлячок вылетел из ладони, загоревшись, — словно Роб вернул на небо одну из его потерянных звёзд.
***
Когда он проснулся, по дому бродила Луна. Спрашивала эхом — куда-куда — куда ты от меня делся? Я же тебя себе забрала.
Вернёшься домой?
Осмотрелся — Роба нигде не видно. Хотя разбудил его, кажется, звук с улицы.
Он провёл ладонью по лицу. Кожа сухая, словно бумага, — вот-вот разойдётся, как заношенная ткань.
От пары шагов закружилась голова.
Билл остановился, чтобы переждать, пока в ушах отгудят хлопушки, — а всё-таки зря не налёг на ужин — и двинулся во двор.
Хруст лунного света под ногами. Показалось — лишь палая листва побелела от инея. Он обошёл дом и обернулся. Дорога уходила из-под фонаря в глухую тишину, где
его мама, наверное, глотнула снотворное, чтобы уснуть, а отец — ни за что, так и пролежит всю ночь в полубессмыслице, и Джорджи побоится зайти в его комнату, хотя раньше мечтал, как утащит оттуда всю дрянь, когда сплавит старшего брата в колледж
и кто-нибудь из приятелей, которые его даже не знали, напишет книжку вместо всех тех, что должен был написать он, — когда мне было семнадцать, один мой знакомый утонул в озере, несчастный случай
город продолжал жить.
Глянул на Луну — пожалуйста, передай Джорджи привет, если найдёшь способ.
Я сделаю всё, что скажешь. Только подожди меня тут.
Он прошёл мимо могилы Скиппи, облюбованной лишайником. Свет — острый, как наконечник копья, — пробивался сквозь оставшуюся на деревьях листву.
Так далеко он ещё не заходил. Роб всегда рыскал здешними дорожками в одиночку — на годовщину её смерти в конце сентября со свечой в руках. Разве не хотел бы, чтобы рядом был кто-то ещё
кроме чёрных птиц с голодными взглядами, что проводили его самого
ты наш, Билли, ты наш
еле ноги переставляешь, жучок
а если возьму и заклюю
тогда что?
Нашёл его у надгробья. Обнажённая спина бесцветная в лунном свете — он укрыл голову руками, словно защищаясь от её острых копий. А у самого шаги потеряли звук. Прежде чем Роб поднял голову, успел разглядеть, как по его спине оплыл ожог, словно лава.
Роб вытер нос ладонью. Если бы не соль в слезах, замёрзли бы у него на лице, будто иней.
Сам сел рядом. Земля стылая, и от неё вверх мурашки по коже — тебе ещё в такой вечность лежать. Или пока не оплавится мясо с костей и время не обратит кости в песок — из которого вырастут семена и деревья, и плоды — и когда-нибудь плоды накормят новые кости.
Если бы он хоть что-то с той стороны запомнил, кроме темноты, возвращаться было бы не так боязно.
Роб отвернулся было. Только сам касанием остановил его, и он встретил взгляд, будто врага, — на, мол, если хочешь, гляди на меня
осуди меня
кожа всё равно что оплавленный воск — с правой щеки и вниз по шее. Но корить бы не стал. Да и какой он Робу враг?
— Я начал с бабочек, — произнёс Роб. — Они всё время забивались в светильник у нас на заднем дворе. Я находил их поутру и отпускал.
Если бы Луна могла звучать, она бы говорила его голосом.
— У меня от них не было следов. То есть, по крайней мере, они не проявлялись сразу.
Раз за разом, как лунные кратеры.
— Мама надеялась, что я унаследую её мастерство. А это… — он глянул на свою руку. — Это же идёт против естественного порядка вещей, так?
Чувствовал в своих тлеющих костях.
— Когда я вернул Скиппи, я решил, что спрячу его. Но она же всё равно нашла. Потом увидела этот шрам и… — он усмехнулся. — В общем, она из тех, кто не против рукоприкладства.
Так поэтому ты до сих пор отряхнуться не можешь.
— Она сказала, что так будет продолжаться, пока я живу, — прогнусавил Роб. — Причём со всеми, кто мне дорог. Что этот талант — это грязь. И видимо, я — тоже грязь. И как она постоянно напоминала мне, что мечтала о дочери, — он повернулся к надгробию. — Тогда почему ты не убила меня, когда я родился? А?
Сам глянул на могилу Флоренс Грей.
Словно оба ждали её ответа.
Наверное, по той же причине, что и его собственная мать всю жизнь цедила сквозь зубы — ты ни на что не годен, — а теперь выглядела так, словно весь её мир мёртв.
— Извини, Билл, — прошептал он. — Когда я узнал, что ты…
— Я понимаю.
— Я не хотел. Но… Я знал, что у меня мало времени. Я и так опоздал.
Вновь остановил его касанием к плечу.
— П-почему ты не сказал мне? — прошептал он. — Я имею в виду, когда мы говорили у карьера.
Роб чуть улыбнулся — словно солнце из того дня добралось даже сюда. Даже сквозь белёсый налёт Луны увидел бы, как у него покраснели щёки.
— Чтобы ты подумал, что я извращенец какой-то?
— Да почему извращенец сразу?
— Ну я же… — он запнулся. — Я понял это только в прошлом году. Я же не больной какой-нибудь, чтобы… Я хотел рассказать, когда тебе будет восемнадцать. Даже если ты меня пошлёшь.
Вздохнул — а разве послал бы?
Словно сам не видел потом сны о поле со светлячками. Словно у самого догадки не гудели роем в голове.
Роб прикусил губу — наверное, чтобы пришпилить норовящий дрогнуть от холода голос.
— Она тогда заставила меня разобраться со Скиппи. И…
Боже — выдохнул.
— У меня есть таблетки. Но я не хочу, чтобы из-за меня тебе пришлось проклинать свою душу.
— Ты в это в-веришь?
— Я не знаю.
Билл поднял взгляд на Луну — второй раз не в счёт, верно? Да и неужели тьма осудит его по правилам церковника.
— Может, п-пойдём…
— Я не думаю, что смогу это сделать.
— Пойдём в дом.
Роб поднял взгляд — словно потерянный ребёнок, которого обокрали те, кто обещал дать ему кров.
И улыбнулся, словно после этого его впервые в жизни погладили по голове.
— Давай ещё немного побудем здесь, — попросил он. — Пару минут. Тут не так уж холодно, — огляделся с брошенной улыбкой. — И красиво очень. Будто в лунном саду.
Только кому теперь верить — его словам или пару от дыхания и блестящему носу?
— Ты замёрз. П-пойдём.
— Если ты сам… Дай мне ещё пару минут.
— Нет. Обещаю. Нет.
Обнял его — словно надеясь, что сможет забрать его ледяную дрожь себе, — и помог подняться.
Будто парочка пьяниц, шли под руку, пока сам не отступился, и Роб подхватил его — прижав к растерявшему тепло боку.
Вдвоём ступили на дорогу, что начинала свой путь у его дома. На выбор — либо на бойню, либо обратно в город. У закрытого на ночь автосервиса горел единственный огонёк среди моря заиндевевших деревьев.
Роб, словно решив для себя задачку, глянул в сторону города — всю жизнь глядел на него так, будто заметил вдалеке доисторическое создание, которое прихлопнет тебя, если посмеешь шагнуть ему наперекор.
— Да пошло оно всё, — бросил Роб.
И первым направился в дом — приглашая его за собой. В пыльное тепло, где, сколько бы Роб ни убирал, стены пропитались запахом шалфея и в тайниках находились засушенные веточки тёрна и кости животных.
Они шмыгнули в спальню, словно спеша пробежать по чужой
ты и есть проклятие
территории. И сам повернулся спиной к окну, чтобы рассмотреть Роба, будто делал это впервые. Как и должен был. Взгляд — по его лицу — всё равно что мечта, которую слишком долго откладывал.
Ладони — по линии ожогов, точно по кромке лавы — точно в самом деле мог дать ему утешение.
— Больно было?
Он дёрнулся — непривыкший к чужой коже.
— Немного.
Лжец — улыбнулся Билл. Как улыбаются те, кто знаю, был там, потом ты даже не вспомнишь.
Парочка лжецов.
Встал на носки — зато так не смогут приврать друг другу — и поцеловал его. Мимо холодных губ скользнул язык, увившийся из пламени — обжёгся уже, уже не страшно.
Только руки на его спине пугливые, словно первый октябрьский лёд на лужах.
— Можно? — шепнул Роб.
— М-г.
— Где?
— Да не стесняйся ты, — усмехнулся он.
И так уже опоздали.
Словно раскрываешь подарочную обёртку дрожащими руками. Роб снял его футболку — всё ещё пахла сырой прачечной с чёрной плесенью по углам и на ободках стиральных автоматов. Сам поддел кроссовки. Напитаться бы Робовым запахом, раз свой не оживляет тепло.
Поморщился, когда простыни обняли холодом спину.
Ничего — нагреют.
Как предвкушение, что распалилось с первым сброшенным слоем — Роб целовал его в шею, будто спешил распробовать-узнать-надкусить.
Если бы хватило времени показать ему себя всего.
— У меня н-никогда… — пробормотал он. — Ни с кем ещё не было. А у тебя?
Роб помотал головой.
— Я немного волнуюсь, — признался Билл.
— Как перед полётом?
Рассмеялся — кажется, впервые искренне за столько дней или недель, или месяцев. По телу прошёлся щекоткой электрический разряд
немного только?
словно в онемевшую руку, на которой спал, вливается кровь. От низа живота, где Роб вдавился костяшками, расстёгивая ему брюки, словно студент, ничего не учивший к экзамену.
Им бы вместе напиваться на вечеринках и целоваться взахлёб, пока никто не видит.
Главное, что Роб теперь видел его — единственный всего целиком с тех пор, как он был ребёнком и это не имело значения.
Билл приложил руку к сердцу. Не думал — живое — билось, как заточённый по ошибке жучок. Наверное, со светящимся, как у кометы, хвостом.
Словно стоишь на краю обрыва — мечтал же когда-нибудь полетать, обернувшись птицей.
— Я не знаю, подойдёт или нет.
Роб взял с полок у кровати банку лосьона.
Ну если для Роба подходит — и не делай вид, что никогда не представлял себе его одного тут по вечерам. Из любопытства хоть бы.
— Подожди. Д-давай я.
Между телами поселились тени. Он дотянулся до змейки на его джинсах наугад — а не шутил бы шуточки про волнующихся студентов, у самого пальцы дрожали, пока снимал с него брюки.
Отсюда не разглядишь, как далеко забрался ожог, даже если Роб больше от взглядов не прятался.
Он и не должен был прятаться. У них ведь должно было быть больше времени — обнял его, словно спешил на экзамене, где осталось пять минут на задачку.
Оба листали учебники на коленях, пока учитель раскладывал задания по партам.
А если он ничего не почувствует?
— Хочешь сам или мне? — Роб повертел в руке лосьон.
— Давай ты. Мне тоже неловко.
Усмехнулся, зажмурившись, и согнул ноги — я же не выгляжу смешно? не выгляжу глупо?
А если и выгляжу, это ведь не страшно?
Роб толкнулся внутрь одним пальцем — осторожно, словно он в самом деле бумажная птичка, что вот-вот сгорит и рассыплется золой в его ладони.
Нагонял ему тепла от своей руки — уже отогрелся с ним.
Нашёл на кровати его запястье, обплетя. Нечего больше бояться. Он и так упал и перемолол себе водой все внутренности — нечего беречь.
— Д-думаю, хватит, — пробормотал он.
Вряд ли ему может быть больно.
Роб отбросил крем, чтобы не мешался в кровати. Сам потянул его на себя, и ткнулись друг в друга носами.
— Извини, — хохотнул Роб.
Пристроился меж его ног — с непривычки на вдох не хватило воздуха.
Или вдохи у него крал хитроватый прищур Роба вместе с выбившейся из-за уха прядью волос. Руки на его талии — ладонями держался за него, словно за край обрыва.
В глазах у Роба впору своё отражение разглядывать — такое, как лишь он единственный его видел. Только бы и Роб успел узнать себя в его глазах.
Билл кивнул и дотянулся до его губ, словно давая разрешение вместе с поцелуем.
После пальцев сделалось привычнее. А зря переживал, что ничего не почувствует — прикрыл рот ладонью, усмехнувшись.
— Ч…
— Ничего, — перебил. — Всё в порядке.
И убрал Робу волосы за ухо, чтобы не щекотал его — целовал горячими губами, поглаживая кончиком носа щёку.
У самого под пальцами дыбились мышцы — чудилось, будто Роб дрожит до сих пор. Не останавливайся, знаю же, как тебе хочется.
Если бы ты знал, как мне.
Забирал все поцелуи, что мог достать, — как будто напивался из них огнём, — а не насытит ни один. Вместе, как две бумажные птички, сгорят.
Сердце зашлось, гоня замёрзшую кровь. И пламя внутри, словно Роб наполнял его сквозь кожу
внизу, где тела соединились
запульсировало — как когда сам ласкал себя, закрывшись в комнате.
Неужели поэтому никогда ни о ком не думал? Боялся, что
упадёт
с ним и падать не страшно.
— Я-те-а… — выдохнул Роб ему на ухо.
— М?
— Я-т-люб…
Ответил бы ему — почему, блин, мы такие пугливые? — только онемел рот. Только и смог, что целовать его на наречии дикарей. На языке колдовства, которого больше не страшился
приму, если позволишь
разделю, если дашь
всё, что дашь мне — в нутре разгорелось горячее и скольже, питало жаром, точно раскалённая печка. Лишь бы не исчез — Роб или сам, — если разорвать с ним связь.
Роб спрятал у него на шее свой голос. От Луны, может?
Не нужно. Зря. Пускай слушают — тени, луны, птицы — хотя бы раз в жизни ни от кого не прятаться и ничего не стыдиться.
Ну почему так мало времени — если бы у них вдвоём было ещё немного — почему он тогда не вернулся почемупочемупочему
зачем он поехал с ними на озеро
зачем он
не прыгнешь, ссыкло?
поверил, что растерял умение плакать, пока слёзы не обожгли щёки.
Роб коснулся его лица рукой.
— Ты чего?
— Всё хорошо. Всё отлично.
Потянул носом. И Роб погладил краешек его вымученной улыбки, стирая с кожи щипнувшую соль. Всё отлично — только я не хочу возвращаться туда.
Отпустить — край обрыва, в который намертво вцепился — его руку.
— Ты п-пообещаешь, что не будешь сильно скучать по мне?
В ответ даже ямочек у губ не получил.
— Т-тебе же всё равно придётся как-то дальше…
— А если нет?
— Роб.
— Я бы пошёл с тобой, — перебив хмурый тон, пробормотал он. — Но я боюсь, что со мной будет, когда… Ты видел там что-нибудь?
— Помню, что было темно.
Роб приподнялся, словно надеясь разглядеть, не сочится ли тьма сквозь кожу.
Сквозь кожу Роба не проступала пятнами, сколько бы ни выдумывали — шептались у него за спиной или проклинали в лицо
он родился со светом — Билл коснулся ладонью его груди
в темноте горел ярче всего.
— Но я был собой, — прошептал он. — Было темно и спокойно.
Роб улыбнулся.
— Ты пытаешься утешить меня, так же?
Покачал в ответ головой.
— Тогда звучит неплохо, — прикинул Роб. — Не так страшно, как я себе представлял.
— Разве что п-поначалу.
Если ты в самом деле готов, я тебя проведу. Не так страшно
упасть
если не идти туда в одиночку. А у самого не хватило сил, чтобы отговорить его.
Поцеловал Роба, зажмурившись, и в темноте разлетались жучки со светящимися хвостами. Билл поспешил загадать им своё желание.
Просил одно и то же у каждого встреченного светляка.
---------------------------------------
- Mi casa es su casa — испанское устойчивое выражение, которое часто используют англоязычные в Северной Америке. В переводе означает «мой дом — твой дом». [ ▲ ]