Work Text:
— 1 —
— Казалось бы, окно я открыла еще минут десять назад, а в машине всё равно воняет предательством.
— Детка, ну правда…
— Джемма Роген, Кэйлуа, — перебивает она его, упираясь локтем в ребро сидения. — Резонно теперь обращаться друг к другу без этого праздного панибратства, не думаешь? Десять лет дружбы и ради чего? На первую же юбку.
— Блять, ну тошнит его на заднем сидении, что я сделаю?
— Купи ему пакетов, — в возмущении повышает голос и разводит руками в сторону она. У этого действия есть определенная цель : но Киаран опытным путем научился предсказывать эти истеричные наплывы, так что отведенное ребро джеммовской ладони не задевает его лицо.
Джемма наклоняется к голове переднего сидения, чтоб цыкнуть Кэлу прямо в ухо, пока его боковое зрение фиксирует слабое движение с переднего пассажирского. Киаран поворачивает свою смазливую мордашку и гаденьким взглядом смотрит Джемме в глаза.
О, нет.
Однажды им это надоест, — смело предполагает Кэл. Однажды — однажды — они смогут проехать несколько километров в одной машине, не устроив соревнование за номинацию “самый соленый комментарий на Диком Западе”. Кэл даже думает, что это может случится до того, как ему стукнет пятьдесят.
— Что ты ко мне своё табло повернул? — Джемма поднимает на него бровь. — Смелый за последние пять лет стал, ну рехнуться можно.
— Просто так, — лицо Киарана выражает смутную задумчивость целых три секунды, перед тем как слабая тень ухмылки расползается по едва видному изгибу губ.
Кэл закатывает глаза. Его огрызок ирландского фольклора что-то придумал. Слабая удовлетворенная улыбка заранее расползается по смазливому лицу, когда он отворачивается обратно к лобовому.
— Меня никогда не тошнило на заднем сидении, но спасибо за заботу.
Ну вот нужно оно тебе было, да?
— Ты специально.
— Да, — не скрывая, удовлетворенно отзывается он.
У Кэла не получается раздражаться ни на одного из них. Две душные токсичные гадины , — качает головой он, опуская стекло. Пойди их знакомство по другому сценарию — идеально бы спелись.
Время от времени Джемма, в запале плохого настроения и порядке злых шуток, все еще предлагает налепить Кэлу оберегов на лицо, и чтоб Киаран уехал обратно в свою Ирландию разговаривать на своем ирландском и жрать своё долбанное ирландское рагу, которое Кэл терпит раз в месяц только чтоб Киаран не обиделся. Джемме не повезло несколько раз поучаствовать в вечере рагу, так что Кэл знает ее мнение на эти сраные овощи, и, видимо, Киарану тоже пора услышать эту правду, потому что:
— А у тебя рагу мерзкое, — использует она в качестве последнего аргумента. — И Кэл тоже так считает.
Потому что спустя пять лет она все-таки решает поделиться с ними наболевшим.
Взгляд Киарана тут же стреляет в его сторону, но он ничего не говорит, удобнее устраиваясь на своем люксовом водительском сидении, будто он тут самый главный и взрослый в этой поездке, укладывая локоть на дверцу. Кэл поджимает губы, чтобы не начать смеяться. Если этим двум по пять, то ему восемь.
— И я терпела эту гадость пять лет, чтоб потом ехать на заднем сидении позади вашей семейной идиллии? Эти жертвы должны были мне воздастся чем-то хорошим .
Большую часть времени Кэл не встревает: ему слишком нравится за всем этим наблюдать. Но, черт, эти овощи имеют для Киарана какое-то сакральное значение, и то, что они мерзкие… ну, он так и не научился готовить. Они все равно живут на доставках. Обычно Кэл устраивает им вечер стейков на следующий день после вечера рагу.
— Да нормальное рагу, — непринужденно пожимает плечами Кэл, а ещё через минуту напряженного молчания, понимая, что звучит так, будто он отмахивается — хотя он и правда отмахивается — все же идет на попятную. — Ну, ты знаешь, я люблю мясо. Рыбу. Пончики в фритюрном масле. Рагу это просто не мое, малыш.
Киаран, всё ещё молча паля взглядом в лобовое, закидывает ногу на ногу: его закрытая поза так и кричит Кэлу — я тебе, конечно, мозг выносить не стану, но я обиделся.
И Кэл просто ждет, когда упадет второй ботинок, потому что тот уже резво качается на мыске тонкой ступни Киарана. Этот ботинок упадет, ему просто нужно молча его дождаться. Потому что во-первых, Кэл умнее, и видит, когда список претензий к нему еще не окончен. Во-вторых, они вместе уже пять лет: даже если бы он не был умнее, он бы все равно по опыту знал, что это еще не все.
— Мог бы не есть, если не нравится, — по голосу, как и всегда, точно не скажешь, правда ли его задело, как Кэл за глаза врал, какое у него классное… склизкое, пресное рагу. — Столько овощей я на тебя извел.
Нет, это не может быть всё.
— Если бы сказал сразу, я бы, например, не тратил по два часа в месяц на протяжении почти пяти лет, чтобы приготовить что-то, что тебе даже не нравится.
Ну, а вот теперь все.
Джемма хмыкает, откидываясь на спинку, и вытягивая ноги к противоположной двери.
— Что ты вообще делаешь с этими несчастными баклажанами целых два часа…
Никакого им, похоже, больше рагу.
— 2 —
С большого острова можно увидеть много воды. Она собирается в зелени травы и деревьев, шумит водопадами в расколотой породе и богато омывает песчаные пляжи и скалистые берега на западе. Киаран встроил свой взгляд в окно сразу как они сели в машину, но маленькое неприятное напряжение, создаваемое его скверной позой и незаинтересованным, обиженным молчанием, пропало, когда они въехали в зеленую часть острова. Кона Кэла не особо впечатляла —слишком привык, он, в конце концов, вырос в этих заповедниках. Но Киаран уже несколько лет грезил о том, чтобы посмотреть на это место своими глазами. Ленанн-ши не совсем пляжный мальчик — даже так: он совсем не пляжный мальчик, но на местные пейзажи смотрит воодушевленно. В отличие от того, как он смотрит на пляжи, что у них есть дома.
Они живут в часе езды от Пасифик-Бич, и за все это время Киаран был на пляже два раза.
В первый раз сам попросился — Кэл думает, что из любопытства — и ему не зашло. Во второй раз Кэл слишком загорелся идеей научить его серфингу — Киаран в тот день наглотался воды, и его тошнило полдня. У Кэла не самый спортивный леннан-ши в мире.
Знакомый однообразный пейзаж, молчаливо-восхищенный Киаран, и прикорнувшая на задних сидениях Джемма дают Кэлу немного времени на подумать.
Сейчас он… не то чтобы прям загорелся идеей показать Киарану родной архипелаг, сколько просто однажды об этом задумался, и с тех самых пор эта мысль не вылезала у него из головы. Это не плохая идея. Авантюра? Да. В любом случае. Но идея — идея неплохая .
Зеленый пейзаж за окном со стороны Киарана сменяется открытым видом на океан, когда они выезжают на прямую до Мокаоку. Им нужно высадить Джемму на границе с Хило, после чего они смогут поехать туда, куда Кэл их, собственно, и везет.
Неплохая идея — это не идея показать Киарану заповедники или поваляться на пляже, и даже не идея потрахаться в водопаде — это была бы замечательная идея. Неплохая идея в том, чтобы познакомить Киарана с семьей. Тут надо как с Пасифик-Бич — посмотреть, поставить ступни на песок, оглядеться — понять, что, в принципе, ничего так, но люди бесят, и оставить это дело гнить в изоляции.
Кэл не долго ждал удобного момента — в прошлом месяце извержение Килауэа сдвинуло ареал обитания Хуакаипо, выкинув их слишком близко к двухсотой — центральной дороге острова. Местные ликвидаторы — никто не зовет их здесь ликвидаторами, но Кэл уже привык думать УНРовской служебной лестницей — перекрыли дорогу на прошлой неделе и разобрались с большей частью стаи, но Айк настоял на предоставлении посильной помощи со стороны УНР в конечной зачистке периметра. Кэл может себе представить недовольное ворчание деда, когда Айк все-таки уломал его принять в свои ряды команду агентов УНР.
И тогда Кэл подумал, что, наверное, пора знакомить маму и папу с бойфрендом. Не то чтобы их одобрение — или неодобрение — играет какую-то роль в этих его отношения (да и в любых других, если уж на то пошло, тоже), оно просто… лишним не будет. В прошлом году дед снова завел эту убитую шарманку — которая слишком эффективно выносит Кэлу мозг — с вопросами, когда он уже соизволит показать им свою сверхъестественную гадость. А еще раньше, где-то года четыре назад, его закошмаренный благоверный интересовался, как его семья отреагировала на то, что он, потомственный охотник, делит квартиру с энергетическим вампиром. Возможно, время действительно пришло.
Час спустя Джемма перекидывает лямку рюкзака через плечо, хлопая багажником на парковке перед Валмартом.
— Завтра на точке сбора, — Джемма сажает на нос солнцезащитные очки, сдвигая те с головы, где они худо-бедно удерживали волосы у взмокших висков. Несколько завившихся влажных прядей падают на лоб: сочетание высокой влажности и жары обычно делают это даже с лучшими из людей — Расскажешь, — Джемма кивает в сторону магазина, в котором минут десять назад скрылся Киаран.
“Схожу за водой”, — сказал его тощий пауэр-банк, хлопая дверью, но Кэл-то знает, что тот пошел постоять под кондиционером.
— Ты душевная, — щуря на нее взгляд, поддразнивает ее Кэл.
Джемма тычет ему пальцем в грудь, кривя губы.
— Я не волнуюсь за пацана, — Джемма пытается давить на него голосом, но Кэл, упираясь рукой в крышу машины, не продавливается. — Я просто хочу знать, на какой минуте Аилани ебанет ему палкой по хребту.
— Конечно, — кивает ей Кэл.
Джемма цыкает, и улыбка Кэла становится такой широкой, что ему было бы физически сложно стянуть ее с лица.
— Кэл, детка, — скалится Джемма. — Ебало треснет.
Потому что Джемма волнуется. Они слишком долго знакомы, чтобы он не заметил, и она правда душевная. К тому же, Киаран покупает ей начос, когда знает, что она скоро заедет в гости. Он тоже душевный, хотя и утверждает, что это только потому, что если ее рот занят кукурузными треугольниками, то он не может быть занят тем, чтобы разговаривать с ним. И у них есть розовое “полотенце Джеммы” , потому что она заебала Киарана разговорами о том, высосет ли он из нее душу, если они когда-нибудь вытрут жопу одним куском ткани.
Две душные токсичные гадины , Кэл, видимо, просто притягивает к себе именно таких людей.
Ну, людей и не совсем людей.
— Ты еще здесь, — морщится Киаран, проходя мимо них к двери переднего пассажирского с двумя бутылками воды и еще бутылкой с каким-то коктейльным месивом подмышкой.
— Дай это мне, — Джемма хватает его сзади за ворот футболки, сильным, но не слишком резким рывком оттягивая Киарана к ним. — Зачем тебе столько воды, опять будешь тормозить машину на заправках, — ее взгляд цепляется за коктейль. — И это тоже дай.
— Сходи в магазин и купи себе сама, — ворчит Киаран, быстрым движением открывая дверь и закидывая коктейль и одну бутылку воды в машину.
— До завтра, — прерывает их Кэл, беря Киарана под локоть и утягивая его себе в руки.
Он не любит хрупкие вещи, тонкие материи и равнодушно относится к миниатюрности людей вокруг него, но Киаран в его руках ощущается уверенно комфортной конструкцией тонких длинных конечностей, узкого разворота плеч и мягкой кожи. Короткие рукава футболки открывают бледные руки для чужого взгляда и шарящих по его телу рук Кэла.
— У меня от вас глаза вытекают, — жалуется Джемма, уходя от машины.
— Надеюсь, реабилитация глазных яблок в стационарных больничных условиях займет много времени, и мы долго тебя не увидим, — закатывает глаза Киаран, переводя часть своего веса Кэлу на грудь.
Джемма, не оборачиваясь, поднимает руку и показывает ему средний палец.
В отсутствие Джеммы атмосфера в машине приобретает новый слой. Беспокойство, которое Киаран испытывает еще с тех пор, как они собирали вещи в Сан-Диего, и которое он не хочет выпускать наружу в присутствии посторонних людей, опплевывает Кэла с головы до ног, сразу как он вывозит их с парковки.
— Вау, и что это за тревожный бриз, — Киаран, не сразу понимая, что он имеет ввиду, кидает взгляд на океан по правую сторону. — Я не об этом, — он поднимает бровь, одновременно с этим хмуро оглядывая Кэла. — Чего ты так разнервничался?
— Ты потомственный охотник, — спустя небольшую паузу начинает он. И, о, это оно: начало издалека . Эка он загнался, пока Кэл не смотрел. — И мы едем к твоим родителям и деду, а завтра ты уйдешь на целый день, и оставишь меня с ними одного.
Кэл кладет ладонь ему на колено: Киаран такое любит. Большую часть времени он не отличается любовью к тактильности, но в такие моменты — когда они одни, уже находятся в шаговой доступности друг от друга, и никто из них не злится — Киаран ценит эти маленькие средства физического контроля стресса.
— И в последний раз, когда мы проверяли, я всё ещё не был человеком. До сих пор, знаешь, хищник-паразит.
По интонации не совсем понятно, это дружеская отсылка к их знакомству, или всё-таки старая-добрая предъява, потому что Киаран все ещё чувствует себя достаточно обидчивым.
— Так, ну, во-первых, отец и дед пойдут вместе со мной завтра, ты останешься с моей матерью до вечера, — Кэл сжимает и разжимает ладонь, скользя по колену чуть выше, массируя мышцы. Он часто так делает. Обзавелся этой привычкой, когда Киаран сломал ногу несколько лет назад. Он тогда проходил в гипсе аж целых полдня, но колено оставалось чувствительным к любого рода воздействиям еще почти неделю. — А во-вторых, они в курсе, кто ты, и, поверь, у моего деда нет проблем с тем, чтобы самому дойти до горы, если ему от нее что-то нужно. Он бы сам прилетел, если б захотел тебя убить, — Кэл пропускает парочку велосипедистов, кивком отвечая на благодарные жесты руками. — Но я бы, конечно, не дал! — Киаран накрывает своими ладонями его руку.
Кэл тянет одну из этих бледных ладоней к своим губам, оставляя их там на какое-то время.
— И так жарко, — без запала жалуется Киаран, но не отнимает у него свою ладонь, и Кэл не собирается отдавать ее просто так, слабо сжимая костяшку указательного пальца между зубами, на что Киаран закатывает глаза.
— У тебя давно не было этих депрессивных приходов из-за сверхъестественной генетики, что сейчас началось?
— Это твоя семья, — настойчиво поясняет он, складывая ногу на ногу.
Кэл не сразу понимает, чем его предки отличаются от всех остальных, пока, на мосту Бейфронт Хайуэй, его не осеняет:
— Ты сейчас типа боишься, что ты им не понравишься, что ли? — он немного удивлен этим развитием событий: у Киарана никогда не было проблем с тем, что он кому-то не нравится. Да, подавляющему большинству людей он, как раз-таки, нравился — маленькие радости волшебных возлюбленных — и Киаран редко лицом к лицу встречался с концепцией того, чтобы быть с кем-то в контрах — Джемма тут основная составляющая этого “редко”. И то Кэл уверен, что она к нему, на самом деле, прикипела. Это у них просто такая манера общения, которая никак всё не вылезет из задницы. Но, тем не менее: когда Киаран встречался с тем, что он кому-то не нравился, он переносил это более чем спокойно. По крайней мере до тех пор, пока чужое субъективное неудовольствие от его присутствия не трансформировалось в угрозу жизни. И даже тогда его первой реакцией была злость, а не это тревожное беспокойство. — Малы-ыш.
Он тянет эту “ы-ы”, снова отвлекаясь от дороги, чтобы поймать взгляд Киарана, или хотя бы оценить, насколько он прав в своих суждениях. Киаран смущенно сверлит взглядом лобовое, и настроение Кэла расцветает. Он давно не видел, чтобы Киаран смущался. Тот слишком быстро адаптируется ко всему, что кидает в него ситуация.
Когда Кэл первый раз его поцеловал, Киаран от него убежал . Кэл как сейчас помнит: вот эта полусонная голова заглядывает на кухню, смотрит на пустую пачку капсул капучино, и так морщит лицо, что Кэл в тот момент просто физически не был способен сдержать порыв поцеловать этот недовольный еблет. Киаран посмотрел на него так, будто Кэл засунул ему в рот дуло пистолета, а не язык. А потом он развернулся, и медленно, угнетающе молча ушел в ванную, и не выходил оттуда до тех пор, пока Кэл в шесть вечера не ушел на миссию. На тот момент у них, вообще-то, уже было два прям свидания-свидания. Прям настоящих, таких, как двадцатилеткам и надо. Да, не дождался третьего, виноват. Но убегать от него прятаться в ванную было не обязательно. На третьем свидании целовательную инициативу проявлял уже сам Киаран. Вообще не смутился, бесстыдник.
Когда Кэл в первый раз потащил его в постель, Киаран вдарил ему пяткой в живот, и, весь красный, ушел спать на диван. В следующем же месяце Киаран уже не был против разложиться на этом диване вместе с ним.
По-началу его смущали многие вещи, но он всегда быстро к ним привыкал, и, с течением времени, смутить его стало сложно. Смущение на этом лице топит Кэла в приятном чувстве ностальгии.
— Хочешь, я нас в отель поселю? — предлагает он. — Будем ездить к ним, как в гости.
— Я и так еду в гости , — они съезжают с Уэйнку-стрит на девятнадцатую, а значит до родительского дома осталось ехать не больше получаса. — Зачем тратить деньги на отель, когда нам есть где остановиться?
— Ну, мы же спим в отеле, когда ездим в Кэрсинор, — пожимает плечами Кэл, снова обхватив рукой его бедро, сжимая ладонь в акте непринужденной морально-физической поддержки. — И мы с тобой не то чтобы бедствуем.
— У Морин и Донала негде переночевать, они сдают мою старую комнату Джонатану, — возражает Киаран.
— Ладно-ладно, — соглашается Кэл. — Твоё дело.
— 3 —
Дело-то, конечно, его, но Кэл достаточно хорошо знает, или — с учетом того, когда он в последний раз их видел — хорошо помнит свою родню, чтобы не оставлять его с этим делом наедине.
Когда они подъезжают к дому, он может сказать, что их ждут — поджидают — еще до того, как глушит мотор. На веранде, на столике с единственным педантично задвинутым под столешницу стулом, чашка с цветочным узором и блюдце под ней красноречиво рассказывают, кто ждет их больше всех остальных.
Никогда его мать не выходит пить чай на улицу без причины. Хокулани никогда просто так не выносила еду или напитки из-за стола кухонной зоны, и не позволяла этого ни ему, ни его отцу. Она никогда не возмущалась, когда он давно — очень давно, еще будучи подростком в этом доме — нарушал это негласное правило, но она в принципе никогда не тратила свое время и силы на крики и ворчание в процессе необязательных воспитательных моментов. Видя, что он идет ей наперекор, она смотрела на него тем взглядом, который до сих пор вызывает у него зубной скрежет, а потом говорила его отцу:
“— Йокуа , — тихим, незаинтересованным голосом. — Твой сын устраивает беспорядок”.
“Йокуа, твой сын устраивает беспорядок” касалось не только этих чертвых кружек и фантиков от снеков, которые он не успевал убрать до того, как она их заметит. Его мать была такой женщиной. Собранной, суровой, сухой, сдержанной — всегда себе на уме, всегда чуть в отдалении и от него, и от его отца. Ее присутствие в его жизни было точно таким же — невозмутимое спокойствие, прилипшее к нему, как песок к мокрым ногам.
Он, в принципе, любит свою мать. Она такой человек — такой невыносимый, стылый, до напряга бесчувственный, что в подростковом возрасте ее было легче ненавидеть, чем любить. Но сейчас, не деля с ней один дом, он, в принципе, может сказать, что любит ее.
Но эта блядская чашка на столике на веранде…
— Кэйлуа! — его отец появляется в дверном проеме, когда они с Киараном пересекают пространство между домом и машиной, и Кэл, укладывая ладонь Киарану на лопатки, подталкивает их обоих идти быстрее. — Мы ждали вас раньше.
— Да, припозднились. Мы Джемму высаживали, — коротко поясняет он, пожимая отцу руку. Дед молчаливой, суровой тенью появляется за спиной его отца. Лицо деда постарело намного сильнее, чем Кэл ожидал. — Дедушка, — кивает Кэл, и чувствует, как в затылок ударяет тревожной волной.
Ну, Киаран оправдан. Было с чего.
В их общине Аилани называли Кахуна, и слушали его также преданно, как мальки в УНР слушают Джедая. Его дед нагонял страху на людей рядом, когда хмурился, и когда он брал слово, все вокруг замолкали. У него было много дел с местной сверхъестественной фауной. И, всей этой фауне назло, старик дожил до своих восьмидесяти пяти, сохранив удивительную для его возраста и деятельности устойчивость и физическую и, как говорил сам дед, духовную. Не жалуется на больные кости и не полетел кукухой.
Это отнюдь не означает, что не было дел, которые он местной фауне проигрывал. Лицо и открытые для просмотра руки содержали достаточное количество шрамов, чтобы поведать о некотором предсмертном опыте, который дед успел пережить. Не самое приятное зрелище: старость сморщила и безобразно исказила некогда благородное мужество длинного, широкого шрама, начинающегося почти в центре переносицы и уходящего через глаз к правому уху. Обожженная много лет назад челюсть и в молодости не выглядела приятно. Шея выглядит дряхло, и широкий шрам поперек горла неприятно повторяет изгибы старческой кожи. Взгляд у деда такой же, как и он сам: старый и оценивающий.
— А это у нас… — его отец ступает к ним ближе, и ладонь, мирно покоившаяся на узкой спине Киарана, крепкой хваткой перемещается ему на плечо. Киаран цепким, но чуть растерянным взглядом проверяет эмоции на его лице, но, не находя там ничего, что могло бы его обеспокоить, возвращает взгляд обратно.
Ладонь Кэла на его плече — это не для Киарана.
— Мальчик, — заканчивает за отца дед. — Как тебя зовут?
Они все знают, как его зовут. Он не прятал и не скрывал существование Киарана. Кэл рассказал им о нем еще в первую неделю после того, как они вернулись из Ирландии.
— Киаран, — послушно отвечает он.
— Меня зовут Аилани. Ты будешь звать меня Купуна, — Кэл сверхъестественно чувствует, как суровая тень за спиной отца и ее старческий, скрипучий, но сильный голос, давят Киарану на нервы. — Это мой сын и отец Кэйлуа — Йокуа.
Киаран переводит взгляд с одного лица на другое, натягивая на лицо уважительную улыбку.
— А это Хокулани, — Кэл поворачивает голову к столику. — Его мать.
Стоит с чашкой и блюдцем в руках, суровым, сухим, сдержанным взглядом оглядывая Киарана с головы до ног.
— 4 —
— Что значит Купуна? — шепотом спрашивает Киаран, наклоняясь к Кэлу и сжимая в своей руке его ладонь, следя за тем, как спина Аилани скрывается за дверью на задний двор. Им не досталось дела, которым можно было бы заняться, так что они уселись ждать, пока мать Кэла подготовится к ужину, а его отец и дед принесут рыбу.
— Уважаемый старший родственник, — Кэл встает из-за стола, за руку утягивая его за собой, уводя к холодильнику, когда они наконец остаются одни. — Это что-то типа дедушки, но более внушительно. — Кэл, одной рукой обнимая Киарана за поперек тела, прижимая его к себе, второй наливает ему воды. — На, выпей.
— Я не настолько сильно нервничаю, — отмахивается он, но берет в руки стакан, оставляя их в узком остатке пространства между ними. Кэл бывает очаровательно предупредительным, но если он снова попытается ходить рядом с Киараном на цыпочках, он выгонит его на диван на неделю, когда они вернутся домой. — Спасибо. Почему ты не называешь его Купуна?
— Мы кровные родственники, — объясняет Кэл. Киаран сосредотачивает взгляд на его лице, поднимая бровь. — Купуна — это… титул. Так молодые называют избранного человека, которого они считают своим родственником. Это одновременно и наставник, и дедушка, и уважение, и еще куча всего. Как… альфа у драконов.
— Я не должен был показывать тебе этот фильм, — вздыхает Киаран, делая чисто символический глоток, оставляя стакан на столешнице позади Кэла.
Он показал ему “Как приручить дракона” в прошлом месяце, и с тех пор Кэл не давал ему покоя.
— Вы можете натискаться в твоей комнате, Кэйлуа, — Йокуа входит в кухню, пугая Киарана своим неожиданным возникновением в их пространстве. — Не давай деду слишком много поводов дразнить мальчика. Ему все еще не нравится, что ты на десять лет младше, — делится с Киараном Йокуа.
— На двенадцать, — хвастается Кэл, притягивая Киарана ближе — Кэл сжимает его в медвежьих объятьях, пока Киаран пытается вывернуться и сесть обратно за стол. — Видишь, как я привлекателен, обольстителен — нравлюсь самым молодым и красивым!
— Я съеду к Норману, — шипит Киаран, отдавливая Кэлу голую ступню пяткой. Йокуа добродушно посмеивается.
— Мальчик! — зовет он Киарана. — Пойдем, покажем тебе, как надо готовить тунца, а не как это делает Кэл.
— Что плохого в электрогриле!? — по-усталому возмущенно спрашивает Кэл им в спины. Киаран чувствует, как его ленивая походка сопровождает их на задний двор, где Аилани глубоко затягивается полускуренной сигаретой, уперев взгляд в распростершийся за домом лес.
— Большая земля его испортила.
— Ну, начинается, — вздыхает Кэл, отсвечивая своим родственникам широкой улыбкой. Будто ему нравятся родительские претензии к его образу жизни. Мазохист. Киаран давно это подозревал.
Он не то чтобы напитывается секретами гавайских и семейных традиций родственников Кэла — ему, на самом деле, не дают даже потрогать рыбу, не то что присоединиться к готовке. Айилани вынимает нож из его рук, подталкивая его к парочке стареньких садовых стульев, на одном из которых примостился Кэл, и с этого места он даже не может посмотреть , как готовить этого чертового тунца.
— Гости не готовят, — шепчет ему Кэл, привычным жестом укладывая руку Кирарану на плечи, и он просто чувствует, как кожа под лапой Кэла начинает потеть и они медленно прилипают друг к другу.
— И зачем мы вышли?
— Мать терпеть не любит, когда ей мешают на кухне.
Киаран кивает, смиренно присоединяясь к разговору с Йокуа.
Отец Кэла выглядит дружелюбно, расспрашивая его сначала о жизни сейчас, а потом о жизни раньше. Когда Кэл пытается влезть, Йокуа и Аилани пытаются заткнуть его силой родительских взглядов, что Кэла никак не приструняет. К этому моменту жизни Киаран, на самом деле, не может придумать ничего, что могло бы это сделать. Кэл приструнит только собственная кончина — в очень глубокой, как надеется Киаран, старости.
— …и вот вхожу я в это заведение, пятизвёздочный ресторан, не иначе, и стоит он: красивый, в фартучке, смотрит на меня своим потусторонним, прекрасным, постным лицом…
Киаран цыкает: он-то прекрасно помнит, что Кэл вообще не обратил на него внимания, пока этого не сделала Джемма. Сидел и ел сырники Донала, пока Киаран мысленно жалел себя, ругался и прикидывал, сколько ему осталось до отдыха в сырой земле на кладбище Кэрсинора.
Пока отец и дед Кэла пытаются вытащить из Киарана как можно больше информации в ходе умелой задушевной беседы — Киаран прекрасно знает, что это допрос, он видит подобные вещи, когда они разворачиваются прямо у него под носом, спасибо Кэл, Джемма, и УНРовский департамент исследований — Киаран периферийным зрением ловит суетящийся на кухне силуэт Хокулани. Хотя… суетящийся — совсем не то слово, которое можно было бы применить к матери Кэла.
За широкой панорамой оконных стекол в столовой дома Хокулани действует размеренно и четко. Вот. Действует — не готовит, не накрывает стол — эта женщина действует, и делает это с поразительно эффективной отрешенностью. За прошедшие полчаса Киаран не заметил за ней ни одного лишнего движения или эмоции: даже повара в его ресторане отвлекаются хотя бы на то, чтобы попить или, например, вздохнуть.
— А тебя, мальчик, так и тянет к кухне, — Киаран отдергивает взгляд от окна, за которым Хокулани механически очищает от скорлупы пятое по счету яйцо, и обращает глаза к морщинистому лицу Аилани. Он не замечает в этом лице излишней суровости — только ту, которая предустановлена на нем генетически — и благоразумно проглатывает оправдание, что, нет, он не пялился на мать Кэла все то время, что они разговаривают.
— Прошу прощения?
— Дома в Ирландии ты работал в кофейне, здесь ты работаешь в ресторане, — переворачивая рыбу терпеливо объясняет он.
— К нашей кухне его раз в месяц тоже тянет, — усмехается у него под боком Кэл, укладывая свою горячую потную лапу ему на колено.
— Я больше не буду тебе готовить, — ворчит Киаран, сбрасывая с себя его ладонь, которую Кэл без промедления возвращает обратно. Они закатывают друг на друга глаза. — Не то чтобы прям тянет, просто так получилось. Кофейня принадлежит моим опекунам, было бы странно в какой-то момент не поработать в ней: в кофейне была свободная вакансия, и мне не хотелось всё время сидеть у них на шее. А ресторан, — Он пожимает плечами, отбрасывая мысль о том, что ему еще нужно закончить дизайн осеннего меню. — Мне нужно было на что-то отвлекаться, когда Кэл уезжал. Или когда он возвращался. Работа в общепите была ближе и знакомее всего остального.
— То есть проблем с тем, чтобы сидеть у меня на шее, нет? — уточняет Кэл. Киаран благоразумно не обращает на него внимания, пока Йокуа добродушно посмеивается.
Хокулани выходит из столовой на веранду, изваянием останавливаясь у двери. Киаран поворачивает к ней голову, ожидая, что она что-нибудь скажет, но та молчит, наблюдая за ними безразличными глазами. Ему кажется, что её взгляд не двигается, и он почти уверен, что он сосредоточен на нём. Это заставляет его неуютно съежится.
Она не меняет позы до тех пор, пока ее не замечает Йокуа, и они вдвоем не уходят в дом. Он не видит их в столовой, так что они ушли куда-то вглубь дома. Это самую малость скребет ему по нервам, словно они опасность, которую он потерял из виду.
— Вот это, — Киаран заставляет себя сосредоточиться на Аилани. Он здесь не с целью того, чтобы кому-то из них понравиться, но не обращать внимания на собеседника просто невежливо. — Это рыба. А не те рыбные консервы, что вы заказываете в своих забегаловках.
— Да Бога ради… — не может промолчать Кэл.
Киаран не собирается в это лезть.
***
Кэл не ладит с матерью.
Киаран не замечает этого сразу, но за весь вечер они не сказали друг другу ни слова, если только не участвовали в общей беседе, но даже в этом случае их слова были больше нацелены на группу, чем друг на друга. Их с Кэлом усадили спинами к окнам, оставив Аилани и Йокуа во главах стола, а Хокулани напротив Киарана — так место между дедушкой Кэла и его матерью осталось пустым, и Киаран задумывается, не принадлежало ли оно его бабушке. Это было бы мило — то, как они оставляют место для памяти об ушедшем родственнике — но, в навалившейся на плечи атмосфере званого ужина, это скорее жутко.
Хокулани сверлит его своими бездонными темными глазами весь вечер. Они тусуются в пространстве друг друга уже несколько часов, но она так редко говорила за это время, что Киаран не уверен, запомнил ли он её голос. Зато этот взгляд теперь будет сниться ему в кошмарах.
Она вообще им не интересуется — по крайней мере не так, как это делают Аилани и Йокуа. Он не ожидал венка на шею, кокоса в руку и вечера танцев у костра — Кэл бы его засмеял. Он не дал бы ему покоя даже на том свете — и никто никогда не заставит Киарана танцевать, Боже упаси. Но это также не то, чего можно было бы ждать от знакомства с родителями своего партнера. После инцидента с прощупыванием почвы во время готовки Киаран больше не чувствовал от них этого неудобного напускного дружелюбия. На самом деле, они все бескомпромиссны и резковаты. Они спрашивают и говорят ему вещи, граничащие с неприличными, но мужчины семейства Махелона хотя бы разговаривают. Эта женщина смотрит за тем, как Киаран ест рыбу так, будто это экзамен, который он провалил еще до того как приехал.
Киаран вполне ясно видит, как характер Кэла совмещает в себе обоих старших мужчин в его семье: простота и неуступчивое дружелюбие Йокуа и суровая грубость Аилани довольно смущающе сливаются в образ человека, которого Киаран пытается любить последние полдесятка лет. Он также видит, откуда Кэл перенял свою самую жестокую и холодную сторону — Киаран только не ожидал, что это будет от его матери.
— … пойдем в две группы, ты с туристами и этой девчонкой пойдешь с нами, мы берем лес, — объясняет Аилани. Они переехали со светских бесед на рабочие моменты семейного бизнеса сразу после того, как Хокулани убрала со стола и поставила перед ними чай. Киарану не совсем удобно быть слушателем подобных разговоров: ему не нужно лишнее напоминание о том, в какой опасности находится Кэл всякий раз, как выходит из дома, и ему также не нужны лишние подробности того, с чем он ничего не может сделать и никак не может помочь. Он старается не слушать. — Группа Кеони берет дороги.
— А на тебе моя мать, — шепчет ему на ухо Кэл, и Киаран давит ему локтем в ребра. — Блять, малыш, мы же обсуждали твои локти…
— Уже поздно, — Киаран вскидывает голову, слишком поздно осознавая, насколько это резко — но, в самом деле, за целый день он слышит ее голос, наверное, всего третий раз. — Вам следует хорошо отдохнуть перед завтрашним днем.
— Ты права, — кивает Йокуа, сжимая ее ладонь в своих руках. Он кивает Аилани, когда тот, не прощаясь, встает из-за стола, покидая столовую. Веселый взгляд Йокуа обращается к Кэлу. — Ночью не шалить.
— 5 —
Спать с Киараном в одной постели в родительском доме ощущается бесхребетно удручающим событием. Будто они снова едва знакомы, как когда Кэл только-только вернулся домой, а Киаран переехал в Америку, поселившись у него под боком. Как же Кэл тогда бесился — на себя, на Киарана, на то, что малолетка жрал его незаметно, и когда малолетка жрал его заметно — тоже бесился. Подгоревшие яйца, которые Киаран, вообще-то, пытался варить, раздражали также неимоверно, как и виновато-невинные глазки, которые Киаран скармливал ему, когда неизбежно приходилось проветривать кухню.
Кэла раздражали и другие вещи: тонкостенная хрупкость выстроившихся между ними отношений ощущалась тяжелой стадией сепсиса, когда еще чуть-чуть, и больной сдохнет. Однажды Киаран, в запале бытовой ссоры, напустил на себя умный вид, отвел взгляд от пресной фунчозы с сырыми креветками, и, посмотрев на него этим своим высокомерным взглядом молодого суицидника, зло сказал:
ну, кажется, теперь мы оба заложники ситуации.
А потом вбил еще один гвоздик Кэлу в череп:
уйдите и убейте меня, если надоело. мне всего этого тоже не хочется.
Кэл тогда сделал две вещи: сначала дал Киарану такой смачный подзатыльник, что тот обиделся, а потом Кэл прозрел.
Это прозрение не было каким-то совершенно новым откровением: не то чтобы у него была возможность забыть о том, что жизнь Киарана зависит от Кэла в совершенно буквальном смысле. До него просто начало доходить, что Киаран тоже — совершенно по-другому, от других эмоций, другого напряжения — устал от него . Но если Кэл может ударить рукой по столу, абсолютно без страха хлопнуть дверью и уйти выпускать пар, то Киарану достается прерогатива стылого ожидания.
Именно так это и было. Они скупо ссорились и злились каждый в своем углу, пока гневная эмоция не теряла силу импульса, пока руки не прекращали зудеть, и желание сказать что-то побольнее не пряталось под кожу. Кэл уходил — на работу, на пробежку, в бар: у него не было проблем с тем, чтобы занять себя чем-то вне своей квартиры. Он, в самом деле, никогда и не был рьяным домоседом. Киаран же забивал свое тело в углы комнат, свои чувства в углы сознания и ждал, пока Кэл не решит: терпится ли ему еще один день этот конкретный леннан-ши у себя под боком.
Кэлу нужно было наконец перестать сетовать на то, что Киаран малолетка, и стать для него взрослым . Терпеть это — тогда — было тяжело. Симпатия, зародившаясь в вынужденных экстремальных условиях, разбивалась об эту самую вынужденность, когда экстремальность улеглась. Потерялось оправдание быть жестоким, грубым и прямолинейным, а быть нежным Кэл не умел, и, что куда важнее, не хотел.
А потом, после нескольких месяцев без ссор на пустом месте, в один самый обычный четверг, когда Киаран впервые готовил свое чертово рагу, Кэл осознал одно крайне простое обстоятельство — любить Киарана могло быть приятным занятием. Сейчас ему это легко давалось.
Когда они начали делить постель, Кэлу казалось, что, ну, вот сейчас, вот в эту ночь, он перевернется и удавит Киарана своим весом. Не то чтобы Киаран первый такой тонкий-звонкий в его постели, нет. Просто обычно в его постель попадали, ну, через постель, а там конечности как-то сами пристраивались куда и как надо. С Киараном? О, Кэл очень долго не мог с уверенностью сказать, куда ему стоит пристроить свои руки. И Киарана было как-то даже не потрахать для собственного удобства. Вот уж что в то время не добавило бы им комфорта в повседневной бытовой жизни.
— Ты о чем-то думаешь, — Киаран едва поворачивает к нему голову, и Кэл по-свойски обхватывает его рукой поверх одеяла. Опытным путем до него дошло, что Киаран не развалится под весом его руки.
Опытным путем также было доказано, что иногда — когда кошмары резво сносили ему голову — вес его руки собирал Киарана обратно во что-то, что отдаленно напоминало здорового человека.
— Думаю, когда ты в следующий раз будешь готовить это своё рагу.
— Это своё?
— Ну, ты теперь знаешь, что мне не вкусно, разыгрывать драму дальше смысла не вижу, — говорит он, уткнувшись ему в шею носом. Получается гнусаво, но почти флиртово.
— Никогда.
— Да ладно тебе. Не дуйся, — он слабо прикусывает ему плечо, и Киаран цыкает на него. Наверняка еще и глаза закатывает, пока Кэл не видит. — Мы оба знаем, что ты не умеешь готовить.
Киаран, цыкает на него еще раз, переворачиваясь под его рукой, чтобы недобро смотреть Кэлу в глаза. Лицо он состраивает такое, что Кэл хочет проявить уважение и посочувствовать его горю — то самое лицо, когда глазунья закономерно подгорает третий раз за утро.
Киаран и его кулинарные потуги.
— Во сколько тебе нужно проснуться? — спрашивает он, когда Кэл уже думает, что они собираются засыпать.
— Здесь рано светает, — отдаленно и с зевком начинает он. — На точке сбора мы должны быть в шесть, — он мысленно подсчитывает расстояние, и время, которое им потребуется, чтобы это расстояние преодолеть. — Выезжать будем около пяти, и, с учетом территорий, которые нужно завтра покрыть, вернемся часа в четыре, если без форс-мажоров.
— Форс-мажоры это?
— У Хуакаипо класс С. Они не нападают на людей целенаправленно, но ревностно защищают территории. Будь у них возможность подраться с вулканом — о, они бы подрались, — он крепче сжимает Киарана в своих руках, маневрируя своим и его телом, чтобы оказаться на более прохладных частях постельного белья. Чертовски влажно, чертовски душно — Кэл даже думать не хочет, каково сейчас его ирландскому мальчику. — Опасность финальной зачистки: они знают, или, как минимум, ожидают, что мы придем. Наверняка выкинут какую-нибудь мерзопакость.
— Они могут… поймать вас в ловушку?
— Не, не настолько хитрые, — Кэл утыкатеся носом в его макушку. Иногда у него возникает желание укусить Киарана за голову. — У Хуакаипо есть свои прикольчики.
“Хуакаипо — одна из священных страшилок архипелага”, — скажет приезжему туристический гид.
“Не зли Хуакаипо. Не смотри Хуакаипо в лицо. Не мешай священному маршу. Уважай. Подчиняйся”. Так скажет местный житель.
“Их мозг там же, где твой, Кэйлуа, и я имею ввиду не задницу”. Скажет дед Аилани.” Стреляй промеж глаз до того, как окажешься на территории, которую они решат признать своей”.
— Они очень агрессивны, если ступить на их территорию. Мы не истребляем их полностью, лишь контролируем ареал обитания и численность, — объясняет он. — Свою территорию они охраняют ото всех — не только от людей, так что в небольшом количестве они вроде даже полезны. Вырезают любую сверхестественную тварь, что решит заглянуть на огонек. Природные чистильщики, как улитки.
— Но сейчас вы решили избавиться от всех них? — осторожно спрашивает его Киаран.
— Нет, только загнать в определенные территории. Извержение слишком сильно раскидало их по лесу, надо немного припугнуть, пока не признали весь этот лес своим.
— Ясно.
Кэл хмыкает.
Есть большая разница между тем, чтобы засыпать на острове и засыпать в шумном Сан-Диего — Кэл слишком остро ощущает, как мышцы, будто соскучившись местному воздуху, по песку, остаткам вулканической гальки, расслабляются, расходясь вширь. Между волной довольства, растекающейся по венам, и усталостью, Кэл также может различить, как на него опускается какое-то… синтетическое спокойствие. Ненатуральное.
— Действуешь не слишком тонко, — начинает он.
— Спи.
— Киаран.
— Ничего не случилось, — вот же ж упрямый осел. — Всё правда в порядке. Ложись спать.
Кэл не такой упрямый, как Киаран, так что ему не хватает мотивации на продолжение спора. Киаран не часто так делает: прячет свои настоящие эмоции за той мутью, которую посылает Кэлу в голову. Только когда эмоции штормят его слишком сильно, и он не уверен, что сможет их от него спрятать, не прикрыв чем-то другим.
Кэл цыкает и вздыхает. Ему не нравится, что Киаран этому научился.
— Я просто не хочу оставаться здесь с твоей матерью наедине на весь день. Я ей не нравлюсь.
— Это неправда. Мне бы тоже не хотелось оставаться с ней один на один, — фыркает Кэл, и Киаран резко отодвигается, чтобы недовольно посмотреть на него. — Да ладно, ты же думаешь, что моя мать мочканет тебя, если я оставлю тебя с ней одного?
— Мы поговорим об этом. Завтра, — Киаран раздраженно поправляет подушку.
— Хорошо.
По жужжащему, нарастающему чувству апатии, обволакивающему его, пока Кэл проваливается в сон, он знает, что Киаран не засыпает вместе с ним.
— 6 —
Киаран проснулся, когда постельное белье уже не хранило ни тепла, ни ночной испарины чужого тела. Кэл, вместе с Йокуа и Аилани, должен был уехать почти четыре часа назад, и Киаран даже не заметил, как тот проснулся и ушел. Он примерно на это и надеялся — Кэл может и рад просыпаться в предрассветную рань, но пусть просыпается в свои несчастные пять утра один. Хотя он всё равно надеялся, что проспит дольше. Великолепно было бы проспать все время, что их нет. Но — как нервозность от встречи с ближайшими родственниками Кэла не давала ему заснуть половину ночи, так и сейчас — не дала проспать достаточно долго, чтобы минимизировать свое нахождение в доме без Кэла.
Свесив ноги с кровати, едва успокоив жар ступней о прохладную древесину, Киаран слышит тихую, мягкую поступь легкого женского шага. Мужчины в Америке и, плюсом, Джемма, ходят не так, как большая часть местных женщин. Он привык к широкому, спешащему шагу американских мужчин — это тяжелый звук — редкий, но ритмичный, раздающийся в длинных коридорах государственных ведомств и полупустых лекториях и кабинетах УНР. Женщины здесь также торопливы, но их шаг куда короче, и звук раздается чаще. Шаг матери Кэла куда больше напоминает ему Морин — успокаивающую поступь, обличающую близкое присутствие человека рядом. Приятный фоновый шум, отмеряющий проходящие моменты дня. Вот только шаги Хокулани за дверью нервируют его так сильно, что несколько минут Киаран раздумывает не выходить из комнаты до вечера. Так себе мысль: он голодный, хочет в туалет, пить и выйти на улицу. И если Кэл узнает, что он целый день прятался от его матери в комнате его детства и юности, он расскажет Джемме. А потом они вместе загонят его в могилу своими дурацкими шутками.
Облегчение, которое Киаран испытывает, когда ему удается закрыться на щеколду в ванной, не пересекаясь с Хокулани в коридоре, смешно, и портит его мнение о самом себе. В матери Кэла было что-то, что напускало вязкого напряжения на всю комнату, стоило ей только ступить на порог. От ее взгляда у него почти болела голова, и он не может придумать, чем разбавить атмосферу между ними — каждое брошенное в ее пространство слово будто только утяжеляло воздух вокруг. Они не разговаривали друг с другом прошлым днем, когда рядом колыхалось безопасное присутствие Кэла, так что Киаран мелочно надеется, что они не будут разговаривать и сегодня.
Они пересекаются, когда Киаран крадется обратно в спальню, чтобы закрыться там еще хотя бы на час.
— Киаран, — обращается к нему Хокулани, и по какой-то причине это звучит хуже, чем то, как Аилани и Йокуа упрямо обращаются к нему не иначе как мальчик . — Ты долго спишь.
И замолкает.
Когда она не разговаривает и не занимается какими-либо делами, ее тело застывает до того неподвижно, что Киаран сомневается, что она дышит. Тишина вокруг почти заставляет его начать оправдываться — и это возмущает его сильнее, чем когда Джемма “шутит”, рассыпая соль по столу вокруг его телефона.
Он перерос стадию, когда считал нужным оправдываться за свою работу, отсутствие вышки, распорядок дня и, главное, своё существование. Ему не нужно отстаивать дневной сон в отпуск. Да и какой дневной сон, сейчас девять утра.
— Доброе утро, — начинает он, решительно не зная, что еще ей сказать, но упрямо настроенный быть вежливым. Хокулани его вежливость, видимо, ни капли не трогает. — Да, я поздно заснул прошлой ночью.
Она смотрит — осматривает его лицо, будто прицениваясь, ожидая от него эмоцию, к которой сможет прицепиться и дискредитировать — и несколько секунд удушающая неловкость не дает Киарану продохнуть. А потом она кивает, уходя в сторону кухни.
— Ты предпочитаешь начинать день с кофе?
Киаран едва успевает положить ладонь на ручку двери, и, хмурясь, прикидывает: чего она от него хочет? И почему только сейчас, когда они одни? Всего лишь вчера ей было всё равно на его существование.
Киаран чувствует, как теряет запал производить хорошее впечатление.
Когда они с Кэлом только-только договорились провести его отпуск на Гавайях, Киаран уже знал, что они заедут к его родителям. Он, конечно, планировал им понравиться, но они еще в Сан-Диего договорились, что если Киарану не придутся по нраву семейные посиделки, то он их никогда больше не увидит. Так что опасности в том, чтобы не быть одобренным, нет и не было ни вчера, ни когда они собирались, ни все прошедшие годы. Кэл никогда не ждал чужого одобрения, и Киаран это знает. Он знает, что ему не нужно переживать.
Но каждый взгляд Хокулани кажется угрозой его существованию. Будто каждую секунду она оценивает его, проверяет; каждый его вдох в этом доме — ответ на вопрос экзамена, который ему нельзя провалить. Он, конечно, не думает, что Хокулани мочканет его, но ему всё равно не по себе.
— Да, — отвечает он.
— Сахар?
— Да, — Киаран с некоторой долей сомнения отпускает дверную ручку, осторожно плетясь за Хокулани в кухню. Пол скрипит под его ногами. Доски не покрыты лаком, и он мысленно делает ставки: зацепит он себе заноз на ступни или нет. — Сахара — половина чайной ложки, — уточняет он, когда понимает, что самому сделать себе кофе ему не дадут.
Да, — раздраженно думает он. — Ладно, я не умею готовить, — признает он мысленно. — Но это же не значит, что я не могу сам заварить себе чертов кофе.
Они завтракают — он завтракает, пока Хокулани пьет чай — в тишине. Пока его взгляд блуждает и пытается не цепляться к пустой чистоте — комната выглядит как с буклетов кухонных гарнитуров: идеально чистые столешницы, на столе нет даже солонки: в присутствии других людей подобная стерильность не бросалась в глаза — взгляд Хокулани застывает на покачивающейся зелени за окном. Кофе слишком крепкий, но Киаран не жалуется.
Нужно было остановиться в отеле.
Взгляд, за неимением альтернатив, постоянно останавливается на лице Хокулани. Мать Кэла. Обалдеть можно. Долгое время он думал, что никогда не встретится с ней. С кем-либо из них. Он слишком привык жить в их удачно сложившемся социальном пузыре, в котором нет ни родственников Кэла, ни, тем более, родственников Киарана. Они навещают Морин и Донала два раза в год, но те уже давно перестали быть частью его жизни. Теперь они та часть, по которой ему осталось только скучать. А его мать, скорее всего, мертва. Сейчас ему тяжело представить жизнь, в которой они бы постоянно присутствовали рядом.
Нет, их с Кэлом жизнь — та жизнь, к которой Киаран привык, и которая ему нравится — была ограниченным кругом с небольшим радиусом, с центром в виде квартиры Кэла в Сан-Диего. В этот круг часто вторгались люди, но надолго время от времени оставалась только Джемма. Так что по большей части это были только они. Вдвоем. Киаран никогда не думал, что однажды хорду переступит кто-то еще. Семья Кэла. Киаран вроде как не хочет, чтобы они попали в окружность того, что сам Киаран называет домом, даже если значительная часть этого — сам Кэл. Он не может назвать себя собственником, и даже сам Кэл жалуется, что его никто не ревнует. Но мысль о том, что Кэл снова сблизиться со своими родственниками пугает и неимоверно раздражает.
Киаран никогда не считал себя циничным или язвительным, но, смотря на мать Кэла, ему кажется, что большую часть жизни Хокулани стоит на паузе. Вчера он плохо рассмотрел её — она почти не говорила, и пялится на нее просто так было невежливо, хотя она сама редко отводила от него взгляд — и сейчас его глаза прилипают к ней как минимум из любопытства.
Киаран знает, что Хокулани замечает его взгляд. Она позволяет ему рассматривать себя также внимательно, как она сама вчера рассматривала его.
Если не брать в расчет и не вспоминать жесткую холодность Кэла в начале их знакомства, то он на нее почти не похож. То ли морщины и старость на нее лице не дают ухватится за родственное сходство, то ли Кэл действительно взял черты лица у другого родственника. Хокулани — маленькая, сухая женщина с кожей более темной, чем у Кэла и его отца, но почти того же оттенка, что у Аилани. У нее узкие глаза — не азиатского типа, как у мистера Доу, а будто слегка прищуренные. Широкая переносица, низкий подъем носа. Полные губы. Он замечает слабое сходство в верхней части лица — ширина лба и расстояние между глазами. Но в остальном между ними нет ничего общего.
Кэл похож на отца и деда, хотя Киаран не может точно определить, насколько сильно он похож на Аилани. На его лицо было неприятно смотреть, и Киаран старался не останавливать на нем взгляд из-за остатков чувства самосохранения. У Кэла челюсть и глаза отца. В целом, поставив их рядом, Киаран видит родственное сходство.
Это похоже на благословение — иметь возможность лично разобраться, на кого из своих родителей больше похож Кэл. Они, например, никогда не смогут определить, похож ли Киаран на отца. Есть ли у него что-то общее с его матерью. Ну, кроме сверхъестественной природы. В четырнадцать ему это было неинтересно, а сейчас у него не осталось даже их фотографий. Киаран давно перестал испытывать по этому поводу какие-либо эмоции: это уже не имеет никакого значения.
Он поднимается из-за стола, и гавайские боги переставляют Хокулани на play.
— Ты куда-то уходишь? — спрашивает она, еще до того, как он успевает поставить посуду в раковину.
— Да, хочу прогуляться. Я впервые на Гавайях.
— К лесу дальше вулканической гальки не ходи.
— Хорошо, — кивает Киаран, настолько уставший от превышающей все нормы концентрации Хокулани в комнате, что грязная посуда волнует его в последнюю очередь. Пусть думает, что он невоспитанный, и посуду дома один только Кэл моет. Недалеко от правды: ни один из них не моет посуду.
Когда он выходит на веранду, в груди волнение тревожно скручивается в спираль, но он уже довольно легко игнорирует это естественное для него и сверхъестественное для других чувство: ему стремно почти каждый раз, когда Кэл уходит на задание.
Насколько на улице хорошо. Быть интровертом никогда не было легким делом, но быть интровертом рядом с родней Кэла оказалось заданием со звездочкой. Хуже, чем когда Джемма решает приватизировать их диван на целые сутки. Как вообще кто-либо может быть хуже Джеммы? Нужно будет как-нибудь сказать между делом, что она потеряла первенство в этом вопросе, пусть расстроится.
Глаз замечает расставленные по периметру обереги уже по привычке: специфика работы бойфренда обязывает различать хеллоунскую бутафорию от подлинных реквизитов по профилю УНР. И гавайские охранные реквизиты нагоняют жути даже на райские декорации голубой лагуны. Вулканическая галька на границе участка Махелона здесь наверняка тоже не просто так, но он, правда, не понимает, какая у этого функция.
Он останавливается перед галькой, всматриваясь в раскинувшийся перед ним лес. Тропика начинается редко расставленными в песчаной почве пальмами, быстро сменяясь на сложнопреодолимые ландшафты из булыжника, сплетений толстых корней и папоротников. Стволы деревьев тонкие, но расставлены в частом, хаотичном порядке. Несколько лет назад они были в Армстронг Редвуд — заповедник, куда Кэл его отвез, чтобы “выбить клин клином” после очередного кошмара. Схема с клиньями не получилась — заповедник нисколько не похож на Глеаду. В Калифорнии слишком много солнечного света, а толстые стволы деревьев нависающим тяжелым грузом уходят вверх, но не создают ощущения чужого присутствия за спиной. И у Киарана не настолько глубокий ПТСР, чтобы пугаться прогулки по широкой туристической тропе. В Армстронг Редвуд они хорошо провели время. Выбивать клин клином стоило ехать сюда. Каждый спрятанный папоротником булыжник обещает раскроить череп и оставить умирать на подстилке из жесткого корня. Если Кэл вырос близ этого леса, то Киаран чуть лучше понимает ту ледяную собранность, которую он демонстрировал пять лет назад в Ирландии.
Оглядываясь назад, на одноэтажную коробку дома у каменистого побережья, Киаран, в принципе, может понять, почему Кэл вырос таким социопатом. Причинно-следственные связи глубоко пронизывают характер Кэла, начиная с его стального спокойствия в ситуациях, когда всё живое в радиусе километра близко к тому, чтобы откинуться; и заканчивая его легкомыслием. Иногда Киарану кажется, что Кэла по жизни не волнует вообще ничего. И, что ж, если он вырос недалеко от леса, который обещает переломать тебе ноги, и по которому постоянно ходит что-то, что хочет тебя убить? И ты знаешь, что оно там ходит? Что ж, точка зрения “жив и ладно” становится более понятна.
Киаран вздыхает, уходя от кромки леса к черному берегу, садясь достаточно далеко от воды, чтобы не намокнуть, но достаточно близко, чтобы песок и галька впились в кожу ног, бедер и рук. Раздражает, но терпимо. Он еще вчера заметил, что сказочная картинка Гавайев разбивается о действительность рядом с домом семьи Махелона. Чернота вулканической гальки, смешанная с темным песком, навевает картинке мрака, хотя и с легкостью разгоняется солнечным состоянием погоды и количеством разнотонной зелени.
— Киаран.
Он не вздрагивает — правда — но поворачивается к Хокулани достаточно быстро, чтобы та поняла, что напугала его.
— Йокуа и Кэл скоро приедут, — он кивает, продолжая смотреть, ожидая, что, может, Хокулани скажет что-то еще, но она, как всегда, молча смотрит на него. — Не сиди на гальке, — наконец говорит она. — Испачкаешься.
Спираль в груди затягивается сильнее.
— 7 —
Джемма широко зевает, разводя руки в сторону, почти тыча одному из местных ликвидаторов пистолетом в лицо. Кеони — один из местных ликвидаторов — отбрасывает от себя ее руку. Его недовольное лицо приносит Джемме слишком много удовольствия, как для человека, который к десяти утра не спит уже пять часов. Кэл закидывает Кеони руку на плечо, прикрепляя к лицу размашистую улыбку.
— Ну, детка, — канючит Джемма, лапая Кеони с другой стороны.
Где-то за их спинами дед с отцом слишком тяжко вздыхают.
— Что такое, моя хорошая?
— Как же вы оба заебали, когда вы уже уедете, — Кеони сбрасывает с себя их руки, уходя вперед.
— Только после того, как ты дашь мне свой номер! — кричит ему вслед Джемма, определяя рукам новое место на плечах Кэла. — Эх, хорошенький.
— Ага, — кивает ей Кэл. — Сын у него тоже ниче такой.
Джемма чертыхается, и их группа сдвигается с места. За четыре часа они успели покрыть восемь квадратов лесистой местности, а группа Кеони полностью зачистила внутреннюю дорожную сеть и присоединилась к ним минут двадцать назад. Они двигаются быстрее, чем рассчитывали.
Классненько, — думает Кэл. — Прикольно. — передумывает он. — А схуяли?
Он переводит взгляд на деда, чтоб прикинуть, нужно ли ему это озвучить. Морщины на лбу Аилани четко складываются в вопрос какого хуя, и Кэл, ловя его взгляд на себе, кивает, подходя к Джемме ближе. Пусть уж лучше он молча подойдет, чем Джемма попытается посабачиться с ними за то, что ей не нужен чужой присмотр.
— Сколько его сыну лет? Он мне не говорит.
— Блин, детка, ну шесть лет назад он был вот таким, — Кэл останавливает ладонь у своего бедра. — Сейчас ему должно быть вот столько, — и поднимает ладонь к своей груди. — Младше Киарана.
— Черт, педофильство, — она расстроенно-раздраженно отбивает рукой по бедру, оглядывая группу. — Что-то они долго, — Джемма бросает взгляд в сторону кучки старших в общине охотников, сгруппировавшихся над картой. — Всё понимаю, погода, пейзаж, муравейники — просто шик, но я хочу на пляж и пинаколаду. Когда двигаем?
— Дальше начинается лесокамень, ноги переломаешь, — Кэл присаживается на покрытый мхом валун. — Вот этого, — он стучит костяшками по валуну. — Там на каждом шагу. Они решают, с какой стороны граничить.
— И сколько квадратов этого говна Аилани планирует им отдать? — Джемма достает с поясной бананки желтую электрону. Ананасовая. Киаран тоже начал таким баловаться в прошлом месяце. У Кэла теперь в каждой комнате свой запах и под каждой диванной подушкой никотиновые залежи. Кто кого научил, интересно.
— Туристы заканчиваются двумя километрами ранее, — пожимает плечами Кэл, оглядывая лес.
Как бы туристические путеводители не предлагали обойти весь остров и не божились о том, что любой мичиганский папаша может взять всю свою семейную свору и обойти большой остров по туристическим тропам — Гавайский офис туризма тепло встречает вас с тысяча девятьсот восьмидесятого! — это всё чушь собачья, и туристические путеводители сами об этом знают. Подавляющая часть лесов большого острова на самом деле закрыта для посещения, и, кинув один взгляд на бушующую флору, ни один уважающий себя мичиганский папаша не выпустит с рук свое нежное дитя. Городские детишки переломают себе ноги, если попробуют попрыгать на камне на границе с вулканическими заповедниками.
Их группа достаточно глубоко в лесу, нормальный обыватель до этих мест не доходит. Им всё равно нужно ограничить периметр еще на несколько квадратов.
— В сумме на все острова мы оставляем им около сотки, — Кэл отбивает ладонями по коленям, вставая, следя за тем, как дед хищным взглядом осматривает обступившие их деревья. — Эти базировались выше по склону, у них было что-то около трех квадратов, — Кэл поднимается. Задница после сидения на мху чуть намокла. — Дед! Что творим?
Аилани перемещает хищный взгляд с периметра на Кэла.
— Ты с девочкой идешь на шестой пост.
— Ну, девочка, может, хочет остаться зд…
— Шестой пост в тридцати квадратах отсюда, — не понимает Кэл, пока его не стопорит на вставшей перед глазами карте. — Детка.
Кэл коротко кивает в сторону дороги, быстро оглядывая группу.
— Малыш?
— Вы берете машину и Йокуа, — велит — почти приказывает Аилани, но Кэл уже вытащил из заднего кармана Кеони ключи от внедорожника. Он не против, что дед им помыкает, особенно когда их мысли в конечном итоге приходят к общему знаменателю.
— Шестой пост это? — в машине Джемма быстро переключается в деловой режим, выбрасывая из головы вопиющий патриархат самого старшего Махеона. Она небрежно перезатягивает хвост на взмокшем затылке и перешнуровывает ботинки.
— С северной стороны реки Мейли Стрим, — Кэл еле-еле вспоминает короткую дорогу — это через сам лес, и обычно он проезжал здесь на квадрацикле, но, в целом, ширины дорожных троп должно хватить. — Четыре километра до дома.
Его отец на заднем сидении переговаривает по рации с оставшимися в общине охотником. Джемма заряжает полупустую обойму. Несколько минут они едут молча.
— Блядство, — Джемма бьет кулаком по дверце, когда ей больше нечем занять руки.
— 8 —
К двенадцати дня ему надоедает ждать у моря погоды. Солнце напекло голову и начало жечь кожу, и после проползшей мимо него черепахи полчаса назад не произошло ничего интересного. Ему следовало бы съездить и посмотреть индустриальную часть Гавайев в одиночку, пока Кэл и Джемма стреляют по движущимся целям в сердце непроходимых лесов. Но когда они собирались, он не хотел идти один и не думал, что ему будет сложно себя занять. И теперь он здесь.
У него есть смутная идея засесть за работу, удобно устроившись на веранде, но Кэл вчера смотрел на это место так, будто хотел его сжечь. За время, что Киаран сидит на улице, попеременно втыкая то в телефон, то в первый попавшийся ему в аэропорту путеводитель, Хокулани несколько раз выходила на веранду. От ее взгляда у него чесались руки.
— Они больше не звонили? — спрашивает он, возвращаясь к дому. После сидения на пляже у него затекла спина и кожу саднило, с шорт и футболки на всем пути до ступеньки с него сыпался песок и мелкие камушки.
— Нет, — Хокулани присаживается за столик. На столике перед ней две кружки с чаем.
Киаран собирается вынести Кэлу мозг, когда они вернутся. Он должен был предупредить, что его мать такая жуткая . Теперь Киарану нужно спланировать несколько сеансов со своим психотерапевтом и позвонить Норману. Позвонить Норману. Определенно. Просто чтобы тот не велся на “поехали на Гавайи, приютим тебя дома по доброте душевной”. Боже, какое наебалово.
Это должно было звучать как “поехали на Гавайи. Мой отец пошутит несколько постельных шуток, тебя несколько раз спросят, как именно ты мной питаешься, они забудут как тебя зовут через минуту после того, как ты представишься, а потом я оставлю тебя на целый день один на один с моей жуткой матерью, которая раз в двадцать минут отключается на перезагрузку”.
Киаран вздыхает, смотря на кружки. Он понимает намек, но само присутствие Хокулани в радиусе пятидесяти метров в течение дня выжало из него всю проницательную вежливость, которой он так гордился, так что сначала он молча уходит за своим ноутбуком. Он вносит правки в третью страницу нового меню, когда она решает заговорить с ним.
— Это самое страшное, — говорит, следя за бьющейся о берег волной.
Киаран старается не поворачиваться к ней, довольствуясь тем визуальным рядом, которое предоставляет ему периферийное зрение, но после долгого молчания его нервы сдают. Это так раздражает: он повстречал достаточно опасных, некомфортных, агрессивных людей, но его до сих пор способна вывести из равновесия небольшая женщина за пятьдесят. Ему хочется на нее огрызнуться, а потом она переводит на него тот отрешенный взгляд, которым она сверлит океан, и ему остается только наблюдать, напряженно ожидая, когда Хокулани решит, наконец, прекратить манипуляции и продолжить . Она молчит, пока Киаран не идет навстречу:
— Что именно?
— Ждать их, — коротко и сухо поясняет она. — Ожидать их возвращения оттуда, откуда они могут не вернутся к тебе.
Киаран замирает: его глаза стекленеют, когда старые волнения — те самые, что не давали ему спать несколько лет назад — поднимают свою уродливую голову. Ему нельзя об этом думать: Кэл говорит, что от его страха у него болит живот.
— И чем старше они становятся, тем труднее их отпускать, — продолжает Хокулани. — Йокуа медленнее, его зрение уже не такое острое. Он может не вернуться, и тогда мне придется доживать свой век без него. Это — самое страшное.
И в этот момент Киаран понимает, что он ее ненавидит. Ненавидит то, что она знает: как бы он не отвлекался и не успокаивал себя, как бы он не привык и не сделал это бытовой частью своей жизни — она знает, что ему неспокойно, и он переживает. Хокулани умная, проницательная женщина, она знает , и она решает напомнить ему об этом.
Киаран кивает ей, всем своим видом пытаясь показать, что он её понял — что бы ни заставило ее заговорить с ним об этом. Удовлетворенная его кивком, мать Кэла обращается обратно к волнам.
— Я… сочувствую вам, — чужеродное чувство единения — чувство “я тоже” , которое заставляет его грызться с Джеммой, и которое ему не нравится — толкает его разорвать ту идиллию родства, которую пытается построить между ними Хокулани. Люди вокруг него слишком часто пытаются строить с ним контакт на своих условиях. Ему уже не двадцать — и ему это надоело. — Но я никогда не буду жить без Кэла.
Ей требуется несколько минут, но она кивает, продолжая созерцать океан, пока Киаран пытается вытеснить беспокойство из головы — ему правда нельзя. Они давно договорились, что пока Кэла нет, Киаран занимается чем-угодно, но не волнуется. Потому что Кэлу это надоело, и потому что Киарну это тоже надоело. Но это цепная реакция, шатающая карточный домик его ментальной устойчивости — одна угнетающая мысль тянет за собой другую, и так до тех пор, пока у него не закончатся нервные клетки, а его страх не начнет жрать нервные клетки Кэла.
Он настойчиво выкидывает внешний мир за пределы внимания — Кэл пробил бы ему подзатыльник, если бы узнал — но сделать вид, что вокруг него не существует потенциальной угрозы — единственный способ для него вернуть себе хотя бы кусочек ментальной устойчивости. У него почти получается сосредоточиться на работе, когда в ближнем подлеске раздается звук выстрела. Джемма постоянно ругается, что у него замедленная реакция, но Киаран так быстро поднимает голову, что в шее что-то хрустит — и так быстро вскакивает с места, когда видит прямо перед домом чужого человека, что ноутбук слетает с его колен и падает с возвышающейся платформы веранды. Ему требуется всего пара мгновений, чтобы понять, что это не человек.
Он, несомненно, похож: гуманоидная форма на первый взгляд почти не отличима от человека — но это только на первый . Различия кроются в мелочах. В том, как широко посажены неправдоподобно маленькие глаза, как длина рук превосходит человеческую, как острота толстых, отросших когтей уже даже не напоминает ногти. Длинный естественный разрез рта не скрывает увеличенную челюсть и ряд острых зубов с двумя парами выпирающих клыков. Киарану не нужно много времени, чтобы догадаться: это Хуакаипо.
Еще меньше времени ему нужно на то, чтобы вспомнить, что пистолет, который Кэл заставляет его держать при себе, когда Киаран находятся в потенциально опасной местности, а Кэла нет рядом, спокойно лежит на дне чемодана в кобуре, которую Киаран ни разу на себя не надевал. Его максимум в данный момент — бросить твари в лицо чашкой из сервиза Хокулани — Хокулани, которая продолжает мирно восседать стуле рядом с ним.
— Не выходи за пределы вулканической гальки, — также спокойно, как и всегда, предупреждает она. Киаран хочет крикнуть ей в лицо что-нибудь оскорбительное.
Хуакаипо делает несколько тяжелых шагов ближе к дому, и Киаран чувствует, как ненависть к этому отпуску возрастает в геометрической прогрессии. Существо тяжело и громко вбирает воздух, выдыхая с утробным рычанием — и в этом действии столько поистине животной ярости, что у него закладывает уши. Он не решается упустить его из виду и чувствует себя маленьким и несчастным травоядным в одном шаге от голодного хищника — и он чертовски давно так себя не чувствовал. Ему приходится отвести взгляд, когда со стороны леса раздается еще несколько выстрелов. Либо не попал с первого раза, либо стрелял по нескольким целям подряд. Тогда он видит, как из леса выходит еще несколько Хуакаипо.
Он бежит за пистолетом, игнорируя панику от мысли, что он так и не получил уроков серьезнее, чем “не забудь снять с предохранителя”. Когда он возвращается, Кэл и Йокуа выходят из подлеска — взмокшие и тяжело дышащие — всматриваясь в лес, либо не замечая, либо игнорируя группу тварей за своими спинами, обступившую насыпь черной гальки. Киаран не уверен, следует ли ему подать голос — крикнуть и предупредить, и он не может даже подумать о том, чтобы позволить себе стрелять в этой ситуации, слишком боясь не столько не попасть и спровоцировать Хуакаипо на дополнительную агрессию, сколько попасть в Кэла или Йокуа.
У него нет слишком большого количества времени на то, чтобы подумать: в лесу раздается два последовательных выстрела, и Хуакаипо на пляже с рычанием бросаются к Кэлу и его отцу. Киаран бежит к ним, особо не раздумывая.
— Киаран!
Голос Хокулани впервые за два дня обретает эмоцию, но Киарану настолько не до нее, что ее голос до него не совсем доходит.
Он не настолько глупый и бессмертный, чтобы действительно покинуть площадь черной насыпи, но его взгляд внимательно следит за тем, понадобится ли его безрассудное вмешательство. За несколько секунд происходит сразу несколько событий, которые его мозг обрабатывает режиме экстремальной нагрузки: одно из существ впечатывает Кэла в россыпь булыжников на границе леса, тело Киарана срывается к нему на несколько шагов, после чего его самого опрокидывает на землю, и злое лицо Джеммы нависает над ним во всем своем уставшем, покоцанном великолепии.
Киаран замечает, что ее руки пусты — он также знает, что Йокуа потерял свое оружие несколько минут назад. Киаран, оставаясь на земле, протягивает Джемме свой пистолет, и закрывает глаза, когда по пляжу разносится последняя серия выстрелов.
***
У него болит спина и ноет в затылке, когда он раскидывает конечности по пляжу несколько часов спустя. Джемма, наверняка, испытала слишком много удовольствия, когда швырнула его на землю. Он ей это еще припомнит.
— Эй, красавчик, — Киаран открывает глаза, встречаясь взглядом с веселым лицом Кэла. — Часто здесь бываешь?
Киаран щипает его за лодыжку.
Кэл довольно и мягко отпинывает его запястье в сторону, садясь рядом, опираясь на руки, широко расставленные позади себя. Он выглядит слишком довольным для человека, которого несколько часов назад чуть не убили. Киаран недовольно вздыхает: он не нуждался в напоминании о том, как проходят рабочие будни Кэла
— Кэл?
Тот опускает лицо, бровь вопросительно поднимается. Он хмурится, отчего у него собираются морщины между бровями и на лбу. Взгляд Киарана отмечает несколько относительно новых морщин в уголках глаз и у носогубной складки. Обычно он предпочитает думать, что за прошедшие пять лет Кэл повзрослел , потому что мысль о том, что этот человек стареет, Киарану не нравится.
Кэл постоянно говорит ему, что убегать от фактов — идиотская, самонадеянная затея, и что Киаран заебал его так делать — но ему никогда не хватало сил признать это. Сейчас, в родном доме Кэла, вид его родителей и деда, воспоминания о Морин и Донале — воспоминания о собственной матери — помогают ему вынырнуть из-под волны отрицания.
За последние пять лет Кэл постарел. В прошлом месяце ему исполнилось тридцать восемь. Самый рассвет сил, но Киарану в этом году исполнилось двадцать шесть, он всё ещё моложе, чем был Кэл когда они встретились, и лицо Киарана еще не обзавелось возрастными морщинами. Кэл всё ещё говорит, что Киаран малолетка, но уже два года не шутит, что они выглядят так, будто он увел Киарана с детской площадки.
— Ты скучал по ним? — задает вопрос Киаран, и лицо Кэла на мгновение становится еще более хмурым, а потом мышцы расслабляются, и его выражение — и лица и тела — становится безмятежным. Киаран садится, их тела соприкасаются. Будто в замедленной съемке он наблюдает, как рука Кэла тянется к его плечам, и как он притягивает его к себе. Киаран укладывает голову на его плечо, и задумывается, когда они оба последний раз были такими мягкими и спокойными, чтобы вот так вместе сидеть.
— Я по ним не скучал, — Кэл говорит без лишних эмоций, но в тон его голоса закрадывается безапелляционная твердость, которая присутствует там каждый раз, когда Киарану нужно стать внимательнее и что-то понять . — Мне нравится бывать здесь, но дело не в них.
Киаран никогда этого не понимал — эту социопатию по отношению к людям. Кэлу правда, действительно, абсолютно все равно .
— Дело в острове. Мне нравится здесь находится. Еще мне нравится бывать в Дублине, перед тем, как мы едем в твою деревню.
Киаран улыбается, проводя носом по голой коже его груди. Он прижимается к этой груди улыбающимися губами, и Кэл крепче стискивает его в своих руках.
— Это не значит, что я по этому скучаю. Я не видел их лет… шесть-семь, — прикидывает он. — Моя жизнь не станет хуже, если не увижу еще столько же.
— Социопат.
— Ну, что досталось, то досталось. Магазин с жертвами импринтинга для тебя закрылся уже давно.
— У меня был один шанс в жизни, и я повелся на акцию.
Кэл заваливает их спинами на песок. Солнце садится.
— Я скучаю по Морин и Доналу, — признается Киаран. — А мы были у них в апреле.
— Да, я знаю.
Они лежат, пока солнце не пропадает с горизонта, и не появляются первые звезды. Киаран вспоминает, что у него в отложенном на ютубе документалка про черные дыры.
— Если ты не скучал по ним, — подытоживает он. — То завтра съезжаем в отель.
Кэл смеется над ним слишком громко, так что Киаран щипает его за сосок.
— 9 —
— Ну, что? — Кэл опирается бедром на столешницу, складывая руки на груди. — Закошмарила моего мальчика, пока меня не было. Довольна?
Мать никогда не устраивала ему родительских разборок, но Кэл всегда знал, когда она зовет его на разговор. Это не происходит типичным “Эй, Кэйлуа, пойдем поговорим”. Хокулани занимает себя делами на кухне поздним вечером и ждет, когда ты сойдешь с ума и сам придешь к ней поговорить. Джемма считает его мать чертовой манипуляторшей, но, на самом деле, как и многие вещи, касающиеся этой женщины, это не совсем так — она просто такая.
Хокулани связывает последний пучок трав, подвешивая их в шкафчике. Кэл, хоть убей, не помнит, для чего это: то ли в чай, то ли чтобы в кухне не воняло дедовой рыбой. Хокулани достает кофемолку.
— Я не понимаю, о чем ты, Кэйлуа, — отмеряя зерен на две чашки спокойно отвечает она. Кэл отдирает свое тело от кухонного гарнитура и садится за стол. У него много времени, чтобы поговорить с ней: Киаран заснул почти час назад, и, зная его, он убито проспит до самого утра. Если, конечно, часа через два его не замучают кошмары, но этого, скорее всего, не случится. Куда бы они не отправились, он спит самыми сладкими снами в незнакомых кроватях — Кэл аж завидует иногда. Кошмары Киарану снятся только дома. Не каждую ночь, конечно. Последние полгода, вон, почти без происшествий. — Сахар?
— Нет.
— Киаран пьет кофе с сахаром, — Хокулани заливает перебитые зерна водой, и турка отправляется на газ.
— Киаран пьет сладкую пенистую жижу на сое с кокосовым сиропом и капсульное капучино. Вот такое, — Кэл ловит взгляд матери и кивает в сторону плиты. — Он вообще не пьет.
— Этим утром…
— Он бы не стал тебе перечить, даже если бы ты насыпала ему зерен в кружку и сказала “ешь”. Он Ирландец. Его предки такие же. Я привез им корень таро, когда мы приехали в гости в первый раз. Съели как миленькие, а потом сказали Киарану, какая это редкостная гадость. Ему, кстати, тоже не понравилось.
Хокулани молча следит за туркой, не направляя на Кэла взгляда. Только когда она ставит перед ними две кофейные кружки — такие маленькие, что в руках держать неудобно — она смотрит на него. Кэл не узнает выражение на ее лице, но опознает, что это что-то близкое к недовольству.
— Он тебе не понравился, — удивленно изрекает он.
— Неправда, — неспешно отвечает она. — Хороший мальчик. Вежливый. И ты любишь его.
— Но?
Потому что “но” было всегда — это касается не только его матери. Когда речь заходила о них — о Кэле и о Киаране вместе — всегда и у всех было но. Даже у Киарна есть это долбанное но. И у Кэла тоже.
Её взгляд становится слегка неодобрительным — её эмоции всегда проявляются слегка — и Кэл подбирается. А потом Хокулани кладет свою ладонь поверх его, чуть сжимая, и Кэл, почти против воли, расслабляется обратно.
Она ничего ему не говорит, и Кэл думает — ну и хер с тобой .
— Мы завтра съезжаем в отель.
Хокулани кивает и выливает полные кружки кофе в раковину.
— 10 —
— Поверить не могу, что я опять на заднем, — Джемма закидывает им за воротник по ведру возмущений, Киаран уворачивается от истеричного размаха рук. Всё это так знакомо, что Кэл ловит дежавю.
— Так говоришь, будто действительно не можешь поверить, — закатывает глаза Киаран, и Джемма, на волне возмущенной злости, тычет пальцем ему в затылок.
— Тебе лучше прямо сейчас сблевать в окно, Влад, — опасно щурится на него Джемма.
— Будешь столько щурится — ослепнешь.
Ой, блять — хочется сказать Кэлу. Но говорит он:
— В Диснейленд вас, что ли, свозить, — задумчиво предлагает он. — Проведете день вместе, подружитесь.
— С каких пор угрозы убийства в течение дня стали считаться предложениями дружбы?
— А я всем так дружить предлагаю.
— Ммм, так у тебя поэтому друзей нет или дело все-таки в кривом прикусе?
Кэл, не отрывая взгляда от дороги, удивленно поднимает брови. Он не видит лица Джеммы — специально не смотрит, а то еще заржет на всю тачку — но по пораженному молчанию чувствует, что та тоже слегка… удивлена.
— Вот же сука, — с чувством отвечает она.
Джемма спустила на челюсть две с половой сразу как они вернулись с Глеады, но та всё равно немного кривит. Норман действовал наверняка, в конце концов, он был напуган до усрачки.
— Я должна отстрелить ему колени.
— Детка, — протягивает Кэл оливковую ветвь. — Не надо. Мне слишком нравятся эти колени.
— Найдешь другие.
И, конечно, Киаран открывает рот. Кэл всё ещё верит, что однажды это прекратится.
Киаран обыденно грызется с Джеммой, на что Кэл почти закатывает глаза, но сдерживается, пока Киаран терпит широкую лапу Кэла, обхватывающую его бедро. Потрогать Киарана — это что-то вроде как покрутить спиннер, потыкать поп-ит или полопать пузырьки упаковочной пленки. Успокаивает, занимает руки, снимает стресс. Если бы Кэловский ирландский поп-ит еще не пытался переебать ему по лицу время от времени — жизнь бы превратилась в американскую мечту.
Кэл стопается на светофоре, оглядывая своих пассажиров. Киаран теребит вырезарезанную миниатюру тотема тики — которую, по словам отца, он вырезал уже как несколько лет назад — и выглядит таким довольным, что Кэлу хочется сожрать его лицо. Джемма на заднем залипает в телефон, когда:
— У меня есть свободные выходные через две недели, и среда-четверг через три.
Кэл ждет продолжения, но Джемма молчит, и до него — стыд-то какой — не доходит, пока Киаран раздраженно не говорит:
— Мы не пойдем вместе в Диснейленд.
Кэл улыбается, пока переживает новый виток срача за понятия, а через две недели они идут в Диснейленд.