Work Text:
Хокуто никогда не нравилась система вторичного пола. Что хорошего в том, чтобы делить людей на дополнительные подтипы? Альфы, омеги, беты, всё это звучало и выглядело так бессмысленно, глупо до тошноты. Разумеется, он понимал, как и всё в этом мире, любая система, особенно разграничительная, существует для определения доминирующих и подчиняющихся, тех, кто стоит на верхушке пищевой цепи и остальных, пожираемых и прирученных ими.
Выше всех, разумеется, были альфы. Сильные мира сего, те, кто держат власть, имеют все права, властвуют, но совсем не разделяют, оставляя всё себе. Хокуто их ненавидел. Строили из себя черт знает что, во все концы трубили о том, как мир должен быть благодарен за то, что они есть и могут защитить всех слабых и беззащитных. Когда очередной подобный кадр закидывал руку на его плечо, по-свойски прижимая к себе, как равного, заявляя что-то подобное, юноша лишь хотел выпутаться из мерзких лап и горько рассмеяться. Да не будь альф, и защищать бы не надо было.
За ними, в самой середине, шли беты. Хокуто видел в них идеал современного общества. Почти ничем не отличающиеся от простых людей, они будто были вызовом ненавистной ему системе, его манящей мечтой. Не подвластные примитивным инстинктам, которыми так любят прикрываться все остальные, самые обычные. Он с невероятным восторгом наблюдал за ними, с искрой в глазах слушал о их рутине, не обремененной течками, гонами и прочими прелестями вторичного пола.
Ну и наконец, дно пирамиды, низ цепочки и личный ад одного Хокуто Хидаки. Омеги. Он честно не знал, как к ним относится. "Напрямую" пошутил бы Субару и, в хороший день, юноша бы даже посмеялся, пихая друга в плечо кулаком. Но правда была в том, что у таких, как он, в обществе считаемых слабым полом, украшением коллектива и придатком к альфе, дай боже если сносный час найдётся, что уж говорить о целых сутках. Он не ненавидел их, но без колебаний бы стал кем-то другим, если бы это было возможно. К его большому сожалению, в отличии от систем, созданных обществом, природные поменять возможным не представлялось.
Каждый день, сколько Хокуто себя помнит, он скрывал свой вторичный пол. Потому что мало ему проблем в жизни, не хватало ещё терпеть поползновения всяких уродов. В его случае это было не сложно, отцовские гены подарили ему достаточно крепкое телосложение и относительно нейтральный, в какой-то степени даже мужественный запах сосновой рощи, в котором так удачно тонул лёгкий шлейф полевых цветов. Даже тонкая талия и стабильные отлучки раз у месяц не выдавали в нём омегу. Обмануть альф было просто. Не забывать пить подавители и держаться как можно дальше, чтобы не принюхались, не догадались. Ему, на самом деле до ужаса, до дрожи в коленях и холодного пота было страшно представить, что с ним случится, если однажды кто-то посторонний узнает правду.
Поэтому, разумеется, изначально не благосклонная к нему судьба решила услужливо подложить ему очередную свинью.
Хокуто понял, что что-то не так, когда ноги стали подозрительно слабыми, воздух горячим, а гомон окружающих голосов тревожно стих, уступая место удивленной тишине и тихим возгласам. "Это что, омега?", "Быть не может, у нас в труппе нет ни одной!", "Да ты принюхайся, воняет же, течной к тому же!". Юноша почувствовал, как сердце подлетело к горлу, застряло в трахее, пытаясь вырваться наружу и сбежать в суеверном ужасе, пока дикая толпа не поняла, что это он. Ноги, до этого слабые донельзя, сообразили быстрее мозга, мигом унося его куда подальше, в дальний угол, где никто и никогда его не найдёт.
Он бежал по коридорам со всех ног, паника и неверие тяжёлым камнем давили на грудь, оседали тяжестью в каждой мышце заставляя запинаться и жадно хватать воздух ртом. Широко раскрытая дверь гримерки казалась ему спасением, подарком судьбы, который он охотно принял, почти вваливаясь в слабо освещенную комнатушку. Юноша тут же захлопнул дверь, спиной навалившись на холодной дерево в безуспешной попытке успокоить бешено бьющееся сердце. Под крепко зажмуренными веками плясали цветные пятна, пока кровь барабанной дробью шумела в покрасневших от жара ушах.
– Хокуто-семпай? – былое спокойствие утонуло в окружившем его запахе полевых цветов, давящем обычно доминирующую сосну, когда до слуха донёсся чужой тихий голос. Он испуганно распахнул глаза, длинные ресницы дрожали, как и всё его нутро, насквозь прошитое душащей паникой.
– Тебе плохо? Мне позвать врача? – Взгляд чужих карих глаз беспокойно бегал по раскрасневшемуся лицу, тонкие пальцы неуверенно сжимали подол сценического синего платья. Омега облегчённо вздохнул, слабо улыбаясь младшему. Это всего лишь Томоя. Парень недоуменно повёл носом, удивлённо вскидывая брови. Какой странный запах.
– Хокуто-семпай, извини, если это не моё дело, но… Почему от тебя так сильно пахнет течной омегой…?
Старший напряженно смеётся, смахивая прилипшую ко лбу чёлку. Он грузно, словно мешок картошки, валится на ближайший диванчик, робко сжимаясь в дрожащий комок. Перепуганный чужим поведением бета подбегает к товарищу, морщась от боли, когда колени в черных чулках бьются об холодный пол.
– Это… Я забыл выпить подавители… Извини, но… Не мог бы ты позвать врача? Мне кажется, я сам не дойду, – Хокуто тяжело дышит, длинные пальца до побеления костяшек сжимают костюм принца, в котором он собирался репетировать. Каждое слово даётся ему с огромным трудом, он чувствует себя, словно цыпленок в микроволновке, крутится в жаре и обливается жидкостью, готовясь быть съеденным.
Ответ Томойи застревает где-то в тонком горле, когда в дверь слышится тяжёлый стук. Крепкое дерево дрожит под чужим напором, низкий голос то ли рычит, то ли воет, требуя немедленно впустить.
– Я знаю, что ты там! Выходи!
Старший испуганно косится на Маширо, со слезами на глазах пытается сжаться ещё сильнее, исчезнуть между диванных подушек и больше никогда не появляться на территории театра. К его удивлению младший совсем не выглядит встревоженным. Он недовольно хмурится, прожигает стену взглядом, будто пытается убить незнакомца с той стороны.
– Я тебя вытащу, не бойся, – он убегает в дальний угол гримерки, начищенные башмаки звонко цокают по старому полу. Возможно, если бы не дрожащие губы и крепко сжатые в кулаки ладони, Хокуто бы поверил в чужую попытку показаться храбрее, чем он является. Но сейчас, сжимаясь от боли и ужаса на узком диване, Хидака был благодарен Маширо за этот маленький спектакль. Через минуту на свет появляется большая телега, почти доверху забитая грязными костюмами. Юноша не раздумывая вытаскивает содержимое наружу, освобождая как можно больше места, – залезай.
Омега не собирается задавать вопросы или долго думать. По неизвестным ему самому причинам младший внушает ему столько доверия, сколько он не чувствовал ни к кому другому за всю свою недолгую, но несомненно красочную жизнь. Металлические прутья бельевой корзины блестят в дрожащем свете тусклых ламп, потертые колёсики скрипят по истертому паркету. Он на дрожащих ногах добирается до тележки, неуклюже залезает внутрь, пытаясь устроиться на куче грязных костюмов. Хокуто бездумно разглядывает одинаковые рубашки массовки, кучей сваленные на полу, точно такие же штаны и блузы, комками лежащие под ним в корзине.
Томоя торопливо, но со всей возможной в ситуации осторожностью давит на чужую голову, заставляя просесть глубже в тележку, пригнуться пониже, чтобы скрыться от посторонних глаз. Он суетливо засыпает старшего собранными с пола вещами, нервно кусает губы, вздрагивая от каждого громкого стука в дверь.
– Минутку, – кричит на удивление ровно, неуклюже поправляя грязные костюмы, полностью закрывая спрятавшегося Хокуто.
Омега слышит, как чужие каблуки стучат по старому паркету, как дрожащая под тяжёлыми кулаками дверь распахивается, заставляя его в ужасе задержать дыхание. Он морщится от дискомфорта, болящим узлом давящего на низ живота, крепко жмурится, пытаясь игнорировать жаркую слабость, бегущую по всему телу. Вонь кучи альф и омег, носивших костюмы, сейчас комьями валяющихся в телеге, мешается в отвратительную какофонию запахов и ароматов, тошнотворным комом встающую поперёк горла.
– Ну и что Вы устроили? – Хокуто слышит голос младшего словно сквозь толщу воды. Недовольный, но вежливый, он представляет, как бета упирается ладонями в бока, сжимая жёсткую ткань плотного платья.
– Я ищу омегу, не видел? – незнакомый, абсолютно не вызывающий доверия голос, словно гром рокотал в старой гримерке, – лучше говори правду, иначе…
Альфа, а это был определённо он, не успевает договорить, когда громкое "Тц" заставляет его замолчать, злобно уставившись на юношу напротив.
– Что? Задницу мне надерешь? Можешь попробовать, но учти, ты вряд ли захочешь встретить тех, кто вернёт услугу.
Омега поражённо слушает, как его скромный, милый коллега запугивает, скорее всего, гораздо более сильного противника, пытаясь защитить их обоих. Если бы он не знал Томою много лет, он бы безусловно решил, что это – настоящий бета, такой, каким он является за пределами света софитов и очаровательных костюмов. Возможно, если бы он действительно был таким, жизнь была бы гораздо проще.
Не то чтобы Хидака видел в младшем нежный цветочек, не способный дать отпор обидчикам, всё же за время, которое он провел лидером до ужаса непоседливого юнита, некоторую строгость характера развить пришлось. Но даже так, холодность и некоторое высокомерие не были постоянными чертами юноши. В какой-то момент, Хокуто подумал, что был бы рад, если бы Маширо всегда был таким смелым.
Альфы часто издевались над подобными Томойи, но раньше он никогда не давал отпор. Он лишь молчал или смущённо улыбался, стараясь держать имидж мирного, безобидного юнита обаятельных травоядных. Он не солгал, было большое множество знакомых ему альф, которые бы защитили Маширо по первому зову, без колебаний разорвали каждого, кто хоть пальцем посмел тронуть юношу. Но они никогда не пользовался этим. До сегодняшнего дня.
Незнакомец, так усиленно пытавшийся прорваться в гримерку, шумно дышит, пытаясь уловить в воздухе запах омеги. Хидака напряженно сжимается, готовясь быть за шкирку вытащенным из кучи грязных костюмов. Но проходи минута, вторая, и ничего не меняется. Он всё также жалко дрожит, лёжа на дне бельевой корзины, пока не слышит удаляющиеся шаги. Тяжелая дверь громко захлопывается, но замок не щёлкает.
– Хокуто-семпай, продержись ещё чуть-чуть, – едва слышит сквозь шум в ушах и горы грязных вещей. Бельевая корзина резко приходит в движение и омега испуганно хватается за прутья, пытаясь унять накатившую тошноту.
Побитые колёсики стучат по неровному паркету и Хокуто готов поклясться, будь тележка легче, она бы подлетала на каждом повороте, учитывая заданную младшим скорость. Цокот каблуков не замедляется ни на секунду и юноша находит некоторое успокоение в мерном и быстром ритме. Он закрывает глаза, пытаясь сконцентрироваться на звуках, забыть о тошноте и вялости, о давящем и сжимающем всё тело жаре и боли.
Он пытается представить, как они выглядят со стороны. Томоя, в своём синем платье чуть выше колена, усиленно мчится сквозь коридоры, то тут то там выкрикивая “С дороги!”, “Поберегись!”. Его светлые волосы скорее всего липнут к лицу и шее, руки изо всех сил сжимают ручку корзины, толкая её вперёд. Наверняка его шляпка с ушками давно слетела с головы, а ноги гудят от усталости. Но он бежит и не останавливается, пропихивает вперёд тележку и разгоняет зевак, лишь бы доставить беззащитного и почти отключившегося Хокуто до безопасного места.
“Стоит сказать ему спасибо, когда всё закончится” последнее, о чём думает старший окончательно теряя сознание.
***
Сначала он чувствует холод. Словно его вытащили из теплого, пригретого гнёздышка. Мелкие мурашки бегут по открытым участкам кожи и даже сквозь сон он чувствует, как хмурятся его брови в недовольстве. Потом появляются руки. Тонкие, прохладные пальцы, осторожно убирающие пряди с лица, укладывающие голову на мягкую подушку. Контраст чужих ладоней на разгоряченной коже ощущается слишком приятно и он надеется, что они задержатся подольше. Он на секунду приоткрывает глаза, размытая фигура в ярком свете лампы обеспокоенно нависает сверху, подаёт таблетки и воду. Человек ничем не пахнет и это хорошо, это успокаивает и без того бушующие рецепторы и гормоны, заставляя расслабиться.
Хокуто не пытается находиться в сознании. Он плохо помнит, что случилось и в любой другой день он скорее умер бы, чем позволил себе потерять сознание во время течки вне дома. Но сегодня он он чувствует себя в безопасности, спокойствие словно расцветает в груди, когда холодные ладони и тонкие пальцы гладят его спутанные волосы, сжимают его запястья и стирают пот с лица сухими салфетками. Никогда за всю свою жизнь он не чувствовал себя защищенным, при этом будучи до ужаса уязвимым. Впервые за долгие годы, он подумал, что быть омегой не так плохо.
***
Томоя не мог перестать смотреть на уродливые настенные часы в кабинете медсестры. Ему всегда казалось, что Джин мог купить что-то посимпатичнее. Механизм мерно тикал почти под самым потолком, секунда за секундой, минута за минутой. Время одновременно бежало и тянулось, словно патока, заставляя юношу нервно кусать губы. Он постоянно поглядывал на спящего Хокуто, без конца сжимая чужую ладонь в своей. У него было странное ощущение, глупая мысль, будто бы так Хидаке легче. Возможно, он принимал желаемое за действительное. Возможно, он просто хотел держать старшего за руку, пока у него есть такая возможность.
Будучи бетой Томоя всегда слабо чувствовал запахи. В этом не было ничего удивительного. Нет смысла ощущать чужие феромоны, если не способен испускать свои, верно? Но даже он смог услышать невероятно сильный аромат, исходивший от старшего в момент, когда началась его течка. Пускай на него это абсолютно не действовало, он уверен, что остальные не были так равнодушны. Когда он бежал по коридорам, с платьем разлетающимся во все стороны, с раскрасневшимися щеками и почти безумным блеском в глазах, все его мысли крутились вокруг наверняка перепуганного Хокуто, лежащего почти на самом дне тележки, окруженного шумом, жаром и незнакомыми запахами. Омега наверняка чувствовал себя отвратительно. Поэтому Маширо не мог, да и не хотел, перестать бежать.
Вдыхая пробивающийся сквозь все преграды запах хвои и полевых цветов, думая только о старшем и молясь всем возможным богам о том, что сможет сдержать обещание, сможет помочь, он торопился так, как не торопился никогда прежде.
Джин пообещал, что никому не расскажет секрет Хокуто. Дал таблеток и запер их снаружи, чтобы никто не смог ворваться внутрь. В конце концов, одно дело вывести Хидаку из театра, другое тащить бессознательное тело до самого дома. Преподаватель не сомневался, если бы потребовалось, Томоя бы толкал тележку столько, сколько потребуется, через ухабы и холмы, лишь бы привести старшего в безопасное место.
– Жаль ты не альфа, – говорит сквозь зажатую во рту сигарету, выглядывая в открытое окно, – Хокуто бы подошёл кто-то вроде тебя.
Томоя хмурится, ещё раз стирая пот с чужого лба. Старший будто начал приходить в подобие нормы, дыхание перестало быть таким рваным и учащенным, щёки из лихорадочно красных стали по-здоровому розовыми.
– Мне не обязательно быть альфой, чтобы заботиться о том, кого я… уважаю, – не высказанное люблю грузом оседает на подрагивающих от усталости плечах.
– Не переборщи с уважением, Томоя. Беты и омеги хорошие друзья, коллеги, товарищи. Но для комфортной и счастливой жизни первым лучше искать себе подобных, а вторым кого-то более сильного. Я знаю, что ты не дурак и понимаешь, о чём я.
И Маширо правда понимал. Но лучше от этого не становилось.
Из воспоминаний о разговоре с Джином его вырывает чужой недовольный стон. Младший подскакивает со стула, пытается помочь старшему принять более удобное положение. Хокуто жмурится и хмурится, морщит нос и поджимает губы и в другой ситуации Томоя бы несомненно подумал, что это очаровательно. Но сейчас всем, что его беспокоило, было чужое состояние.
– Хокуто-семпай, осторожнее! Как ты себя чувствуешь, – он пытается отпустить чужую руку, но пальцы омеги крепко сжимают его ладонь, не давая отстраниться. Маширо чувствует, как краснеют его щёки.
– Жить буду.
Старший наконец-то открывает глаза, оглядывая помещение. Он бросает взгляд на уродливые часы на стене и морщится сильнее обычного, закатывая глаза, заставляя Томою невольно прыснуть со смеху. Он хихикает в свободную от чужой хватки руку, краем глаза замечая растягивающуюся на губах Хокуто ухмылку.
– Спасибо, – говорит серьёзно, не отводя взгляда от краснеющего лица беты, – не знаю, чтобы случилось, если бы не ты.
– Любой друг поступил бы так на моём месте, семпай, тут не за что благодарить, – пытается отмахнуться, спрятать румянец взглядом в пол и длинной чёлкой.
– И тем не менее, спасибо, – он немного хитро улыбается, поднося чужую ладонь к своим губам, – ты знаешь, я никогда не думал, что в мире, настолько ужасном, как наш, где омеги живут под постоянным давлением альф, я смогу почувствовать себя в безопасности…
Он шепчет возле прохладных пальцев, не касаясь губами, но не ослабляя хватку. Щёки Томойи краснеют всё сильнее.
– Хокуто-семпай, я не уверен, что правильно понимаю, к чему ты клонишь, но… Знаешь же, как говорят “Бета для омеги – только друг и коллега”, – свободная рука неловко мнёт подол синего платья, дёргает выбивающиеся нитки и потрепанные ленты.
– Тот, кто сказал такое – идиот. Но я не могу тебя заставлять. Я же не альфа, – Хидака закатывает глаза, произнося последнюю фразу и Маширо мимоходом отмечает, насколько же они ему неприятны.
Хокуто легко целует чужую ладонь, наконец отпуская руку. Пару секунд кисть Томойи неловко висит в воздухе, тонкие пальцы неуверенно сжимаются, будто хотят взяться за что-то. Он прижимает руку к груди, вскидывает удивлённый взгляд на старшего. Он смотрит в чужие глаза и думает. Секунду, две, возможно все пять минут. Возможно, Джин ошибся и Маширо всё же дурак.
– Я не собираюсь бросаться пустыми обещаниями. Я не всегда смогу защитить тебе или дать что-то, что может альфа. Но я постараюсь, – Томоя сжимает чужие ладони в своих, пытаясь собраться с силами, – Ради тебя, Хокуто-семпай, я постараюсь.
– И большего мне не нужно.