Work Text:
I dreamt one night of stars, of Mercury and Mars,
And how they all hang is space.
And in this dream I soared, I flew beyond the doors,
Once locked
but now open forevermore.
Shawn James “Along Our Way”
Наступала ночь, но сон не шел. Кейд развалился в водительском кресле и долгое время не менял позы. Постепенно он перестал чувствовать тело, оно онемело и отяжелело, как мешок с мокрым песком.
Когда свет фонарей расползался пятнами по боковому стеклу кабины, в нем появлялся нечеткий человеческий профиль. Потом фонари исчезали, а вместе с ними растворялся и полупрозрачный двойник.
Стекло с водительской стороны было опущено. Через щель в кабину просачивалась прохладная свежая тьма.
Из нее вырастали черные деревья, затем их перемежал свет – электрический, неоновый, огненный – в квадратах этого света спали, разговаривали, страдали или валялись в отключке люди, волею судеб оказавшиеся вместе под крышами одноэтажных отелей не более, чем на пару ночей, чтобы утром рассыпаться игральными картами и следовать каждый своим путем.
Кейду вдруг стало интересно, что это за люди, и он попытался зацепиться взглядом за свет в окнах, но они быстро исчезали из вида, и внимание терялось в сплетении ветвей.
Так повторялось несколько раз, пока его не отвлекли белые пучки света над асфальтом. Отражаясь в вертикальном боковом зеркале, они путались в темноте по двум полосам, как будто водитель никак не решался совершить обгон. Кейд с любопытством наблюдал за метаниями, пока лучи не превратились в ослепительные круглые глаза и в кабину не проник звук чужого двигателя. Сперва мотор ревел слева, потом немного затих и послышался справа, со стороны обочины.
Повернув голову, Кейд различил только облака желтой пыли и блики хрома на широкой крыше. Чужой автомобиль, брызнув гравием, вылетел перед Оптимусом, похожий на огромную серебристую рыбину. Он тут же принялся набирать ход, не реагируя на раздраженный гудок Прайма.
– Что за хрень?
Кейд облизал непослушные губы. Нахмурившись он следил за удаляющимися красными фонарями, напоминающими злые узкие глаза десептикона.
– Правильно заданный вопрос – половина ответа.
Кейд прикинул, не спровоцирует ли пустая дорога Прайма на гонки. Но Оптимус, хоть и не сбавлял скорости, не оправдал его ожиданий. Кейд, немного разочарованный, потянулся, пытаясь вернуть мышцам чувствительность.
Пыль еще клубилась над асфальтом, свет фар выхватывал дорожные знаки.
– Может, это кто-то из ваших?
– Чьих именно?
Вопрос оказался с подвохом, вместо ответа Кейд поправил куртку. Черная кожа приятно заскрипела. Это была обновка, за которую он сторговался в магазинчике, принадлежащем кое-кому из многочисленных родственников Вождя Шермана в Пайн-Ридж.
Он собирался предстать перед Тессой в лучшем виде.
– Возможно, это кто-то из наших, – сказал наконец Оптимус, – а возможно, и нет. А может, и Луна – это не Луна?
Кейд прильнул к стеклу, глядя на взбирающийся по небосводу полный желто-серый круг в полуночной дымке, и тут же отдернулся, досадуя на то, как легко попался на удочку.
– Тебе-то лучше знать, – он принялся не глядя шарить в одной из сумок на соседнем кресле, недовольный тем, что пришлось распрощаться с благодатным оцепенением. – Ты же мерил ее гигантскими шагами, что и не снились человечеству.
– Кибертрон сопровождали две луны.
Бутылка питьевой воды выпала из сумки и покатилась под сидение.
С момента, как они покинули Свалку, Оптимус оставался в альтмоде. Кейду в таком поведении мерещился то ли протест, то ли упрек. Словно автобот желал ото всех спрятаться и не поддавался больше на провокации мира. Без его присмотра вещи Кейда делали то, что привыкли – расползались по окружающему пространству.
– Дорога – особый мир, она меняет тебя, желаешь ты того или нет. Ты обретаешь на ней силу, а порой находишь смерть. Или она – тебя.
– Набрался шаманских басен у Вождя?
Оптимус проигнорировал реплику. После возвращения в Прайме обозначилась какая-то поломка, до которой Кейд не мог дотянуться ни руками, ни словами, так глубоко она скрывалась. Оптимус продолжал путь, но больше не предъявлял на дорогу прав, его голос смягчился, но слова звучали невпопад, его разум прояснился, но внутренний гром стих.
– Окей, – сказал Кейд, – передай-ка фонарик, моя очередь рассказывать страшилку.
*
Одну за другой Кейд выбросил сумки на каменистую землю, отчего в воздух взмыла легкая серая взвесь, и спрыгнул следом.
Ему пришлось постараться, собирая по углам кабины одежду, упаковки из-под еды и разную бытовую мелочь. В первую сумку Кейд запихивал припасы как попало: его походный набор стоил не так уж дорого. Во второй он хранил кое-что посолиднее – снаряжение спасателя автоботов: страховочную систему, веревки, карабины, фонари и ручные инструменты. Оптимуса, к его удивлению, будто и не заботила судьба последних прибывших кибертронцев, однако Кейд рассудил, что кому-то могла понадобиться помощь в пути, будь то бот или даже человек. Но сейчас и эту сумку он выкинул безо всякого почтения. Он хотел только, чтобы Прайм наконец сменил форму.
Кейд поднял козырек бейсболки, чтобы осмотреться в ярком лунном свете. Он не сверялся с навигатором, доверившись Оптимусу, и теперь разглядывал невысокие, с потеками зелени, склоны известняковых скал, рассыпающиеся у ног в мелкие камни и мягкий серебрящийся песок, который в порывах ветра завивался крохотными смерчами. Деревья, словно под заклинанием злой ведьмы, превратились в густые заросли кустарника.
– Тебе не кажется, что мы здесь уже были?
Кейд был так увлечен своим дежавю, что едва успел отпрянуть от трансформирующегося механизма, заглушившего шепот ночной природы.
– Не кажется, – ядовито заметил Оптимус, возвысившись над землей. – Мне не может казаться в силу моего устройства.
Он направился к скалам, да так решительно, что Кейд едва поспевал следом. Устроившись у щербатого склона – а Прайму всегда требовалось некоторое время, чтобы разместить свой гигантский корпус со всем удобством – Оптимус торжественным жестом, который показался Кейду довольно комичным, подозвал человека.
– Хочу показать тебе кое-что.
Он сфокусировал оптику на сером крошеве под ногами, и вскоре из песка потянулись вверх в нежно-бирюзовом свечении трехмерные кристаллы башен, грибовидные купола и многоярусные блоки, обвитые причудливыми спиралями трасс.
– Это Иакон. Память об Иаконе.
– Отпускные голограммы мы еще не смотрели, – Кейд развеселился.
– Будешь продолжать в том же духе, – указательный палец Прайма проткнул один из разрастающихся небоскребов, – будешь играть сам с собой.
Кейд отступил на пару шагов, стараясь задрать голову выше, вслед за возносящимися полупрозрачными шпилями. Воспоминание копировалось в миниатюре, но для человека и эти размеры оказались значительными. Оптимус повернулся и Иакон последовал за ним, возрождаясь из ячеек памяти на лазерном луче.
Кейд шагал прямо между городских уровней, увлеченный их ажурной архитектурой. Мир был отражением Прайма – жутковатым и пленительным, притягательным в своей утонченной сложности прохладным роботизированным Эдемом.
Маскировался ли этот город так же, как и его обитатели, демонстрировал свой истинный облик или являлся искаженным любовью воспоминанием Прайма? Ни в чем нельзя быть уверенным, имея дело с трансформером.
Нашлось бы в их мире место человеческому существу? Пришлось бы ему овладевать искусством трансформации? Смогло бы оно допустить идею, что плоть отделится от костей с тем, чтобы раз за разом собирать из клеток нечто новое? Суставы его будут формировать новые причудливые соединения, а дыхание и вовсе не понадобится. Адаптироваться к миру – большое искусство. И что чувствовали кибертронцы, запертые в земных альтформах? Люди не разрешат им бродить по Земле, распугивая местных своей истинной природой, только не теперь.
Обнаружив перед собой колючие ветви, усеянными мелкими желтыми цветками, Кейд удивился тому, как далеко ушел, поддавшись впечатлениям. Высокий кустарник показался ему чужеродной флорой, да и камням-хамелеонам в призрачной ауре нет никакого доверия. Одна луна уже царствовала высоко в черно-серебристом небе. Скоро взойдет вторая. Звезды выстраиваются в безымянные созвездия и на разлитое молоко галактического диска ты смотришь не изнутри, а снаружи. Идеально настроенной оптикой.
Кейд машинально потер переносицу и отыскал среди воображаемого хаоса настоящего Прайма. А если не настоящего – ведь кибертронская форма так и оставалась его секретом – то, во всяком случае, привычного.
Оптимус замер в молчании, забытый артефакт чужой цивилизации. Что за человек предает собратьев ради груды металла? Сэвой мертв, а его вопрос так и остался без ответа.
Кейд зашагал обратно и забрался на холодное бедро, пока Оптимус не успел трансформироваться. Мираж рассеялся и перед ними вновь восстали грязно-пепельные склоны на фоне привычной звездной карты.
– Там очень красиво, – Кейд проглотил слово «было».
Теперь автоботская столица – всего лишь город-призрак на заброшенном хайвее.
Кейд поднял взгляд, ожидая отклика, но Оптимус запечатал фейсплет маской. Только оптосенсоры сканировали пространство, как будто автобот тщетно пытался обнаружить знакомый силуэт, готовый появиться из-за скалы, голографическую проекцию чьей-то всепрощающей мудрости.
– Я пережил красоту своего мира. Но твой мир переживет меня.
Кейд поерзал, такие разговоры были ему не по душе.
– Сила утекает сквозь искалеченный дух, – Оптимус покачал головой. – Никто не претендует на титул Прайма. Потому что он больше никому не нужен. Я вновь унижен. И я устал.
Оптимус раздраженно замолк и сфокусировался на Кейде. Как и в первую встречу он доверял человеку свои стыд и слабость, и Кейд знал, что с этими дарами надлежало обращаться особенно бережно, так же, как с сокровищами Тессы.
Порой Кейду делалось не по себе из-за глубокой нежной связи, что возникла между ним и дочерью после смерти Эмили, смеси из нашептанных на ухо девичьих секретов, сладких запахов, слез, ночных кошмаров, дневных грез, мятной жвачки, женских гормонов. Ему не хватало этих тайн, когда она решила досрочно стать взрослой. Но чувство осталось – как будто пытаешься кончиками пальцев погладить незашитую рану.
– Надо, – Кейд запнулся, собираясь сказать что-то другое, – вернуться на ферму, посмотреть, что с ней стало...
От этой мысли заныло в груди. Руки не находили себе места.
– Разве не в том смысл путешествия, чтобы вернуться домой? Иначе это какой-то... Переезд. Я раньше думал, что моя жизнь складывается совсем не так, как мне хотелось, но только теперь понимаю, как был счастлив тогда, до того как...
Он оборвал себя. Мысль о доме его растревожила.
– Говорят, надо уметь начинать жизнь с чистого листа, – Кейд запустил руку в волосы, будто пытаясь причесать мысли, – но мне не нужна новая канцелярия. Хочу свой черновик обратно.
– Откуда люди черпают силу, скажи мне.
Кейд пожал плечами.
– Не знаю, просто, – он подумал о том, как сложно было заставлять себя сидеть на скамеечке у могильной плиты и как давно он там не был, – ты просыпаешься и понимаешь, что до сих пор жив, а большего никто не обещал. Но я не справился. И никогда не смогу. Она ускользнула, как рыбка между пальцев, моя детка.
Дальше ему говорить не хотелось. Несколько дней или множество лет – горе не имеет срока давности, и даже если кажется, что время истерло его в пепел, в глубинах памяти всегда найдется резервная копия, благодаря которой оно обновится, такое же свежее и болезненно непереносимое.
– Не могу позволить Тессе так же ускользнуть. Тесса – моя причина. Вот как мне нужно увидеть ее снова.
– Хорошо, – сказал Оптимус с тихим удовлетворением, – хорошо.
Кейд почувствовал покалывание в ладонях и потер их о гладкий металл. Горечь его мыслей смешивалась со сладким умиротворением от физической близости – он казался себе сделанным из сахарной ваты, подтаивающей в летний зной. Несколько мгновений Кейд провел прикрыв веки. Он не слышал больше ни механических шумов, ни шороха песка на ветру. Перед его внутренним взором возникло пушистое розовое облачко на фоне кинематографично синего неба, так близко, что он мог рассмотреть невесомые сахарные волокна. Это было далекое детское воспоминание из жизни, которой как будто и не случалось, когда в конце сентября он гулял вместе с родителями по ярмарке штата, глазел на людей и сельскохозяйственную технику и беспокоился только о том, успеет ли покататься на колесе обозрения.
Оптимус зашевелился и гипнотическая атмосфера рассеялась уже второй раз за эту ночь.
– Ты закрыл глаза, – он наклонился к Кейду и раздвинул сегменты маски. – Ты собираешься спать или желаешь прикасаться ко мне губами?
*
На пластиковом белом столе, хранившем отпечатки прежних поспешных завтраков и ужинов, стояли тарелка со смятыми салфетками и пустой стаканчик из-под кофе. Кейд вливал в себя второй, традиционно без сахара и сливок.
До сих пор он старался не задерживаться в придорожных кафе, желая поскорее вернуться в кабину, но теперь сидел, рассеяно разглядывая дешевую стандартную обстановку в зеленых тонах. Стояло раннее утро и кроме сонного продавца в фирменной футболке больше под этой крышей никого не было.
День обещал быть хорошим, как он любил, как следует прожаренным солнцем позднего лета, на высоком ярком небе – ни облачка. Хотя Кейд успел выспаться, с него определенно хватило отягченных тяжелыми думами ночей.
Дикий Запад так и остался бы диким, если бы первопроходцы занимались наматыванием соплей на кулак. Что-то в характере всегда удерживало его на плаву, собственное ли упрямство или генетическая память пионеров Фронтира.
Солнце светило, он был жив и мир был жив вместе с ним, даже если большего никто не обещал. И этого было достаточно, чтобы чувствовать себя счастливым и немного бессмертным.
Оставалось донести благую весть до Прайма.
Грузовик стоял рядом с закусочной, правыми колесами на обочине, левыми на асфальте, насекомые стрекотали в высокой траве по обе стороны пустующей дороги. Бутылочные осколки рядом с урной блестели на солнце, словно горстка алмазов среди окурков.
Дверь в кабину пришлось открывать самому. Внутри царила тишина и приборная панель была слепа. Кейд освободился от куртки и опустил подлокотники, которые по какой-то причине оказались подняты. Дальше ничего не произошло.
Он как будто сел в обычную машину, время шло, а Оптимус так и не появился. Кейд потянулся было к рулю, но только постучал по нему пальцами в нерешительности: ключ зажигания в комплекте не шел.
– Оптимус...
Голос звучал не так уверено, как хотелось. Только он набрался духа, чтобы подбодрить Прайма, а теперь лишь прикасался к безжизненным экранам. Если Оптимус затеял игру в прятки, то выбрал не лучший момент. Или Кейд, сам того не осознавая, в очередной раз впал в немилость.
Озадаченный, он оглядел кабину и принялся грызть зубочистку, прихваченную в кафе. Он прикидывал, не забраться ли под крышку капота. Что если грузовику действительно требовался ремонт, а он и не обратил внимания? Или чего хуже – этот грузовик уже не Оптимус. Тут Кейд забеспокоился по-настоящему и принялся выбираться из кресла.
– Еще, – раздалось вдруг из ближайшего динамика.
Пальцы замерли на дверной ручке и Кейд уставился на мембрану.
– Позови меня.
– Ржавая ты развалюха, – Кейд покачал головой и с облегчением вернулся на сидение. – Решил добавить мне седых волос?
Он заново пристегнулся, наблюдая, как оживают свет и звук в кабине. И все же Оптимус не торопился двигаться с места. Солнечные лучи таяли на капоте и пробирались в кабину.
– Кейд, – сказал Оптимус так близко и чувственно, что тот стиснул подлокотники, – я не хочу обратно на Свалку.
Кейд отвернулся и принялся разглядывать потрескавшийся асфальт. Искренность делала его совершенно беззащитным.
Он обдумывал просьбу некоторое время, наблюдая, как к кафе подъехал потрепанный седан, откуда выпорхнула стайка молодых людей.
– Когда ты с автоботами прилетел на Землю, у тебя был план «Б»?
– Прости?
– А я так и думал, – Кейд совладал с эмоциями и вспомнил наконец, что собирался сказать. – Знаешь, что отличало пионеров Запада от всех остальных? У них не было плана «Б». Им некуда было возвращаться и нечем подстраховаться, всем этим трапперам и фермерам. И они шагали Дорогой диких мест в новую жизнь, обрубив все концы.
Подростки, галдя и покатываясь со смеха, захлопнули дверцы машины и поспешили в кафе. Он снова подумал о Тессе.
– Я понял, чего у них не было. А что у них было?
– План «А», разумеется. Например, такой: после того, как я увижу дочь, мы возвращаемся в Техас, и если я только найду хоть кого-нибудь на своей земле – клянусь, они и моргнуть не успеют, как обнаружат мой ботинок в своей заднице.
– Вижу, ты полон жизни.
– А ты можешь побыть развалюхой, если захочешь. Тебе не нужно геройствовать в моем присутствии. Ты и так мой герой. Понимаешь, о чем я? Просто плюнь на все и можешь расслабиться. Можешь даже передать мне управление, как в былые времена.
– Мне не настолько плохо.
Кабина качнулась и грузовик на медленном ходу двинулся мимо закусочной в объезд седана.
– Я водил тачки еще до того, как получил права, – Кейд поверить не мог, что еще минуту назад был так тронут. Неприкрытое раздражение задело его гораздо сильнее прямодушия. – И знаешь, пока тебя не было, я себя берёг, я водил только «блейзер», хотя Бамблби часто приглашал меня за руль.
Он с укором обратился к рулевому колесу:
– Очень часто.
– Смени гнев на милость и послушай. За свою долгую жизнь я взрастил опору в себе самом, я привык также быть опорой для других: для друзей, порой даже для врагов. Но я обманулся и в этом. Я ворн за ворном позволял черпать из своего источника, покуда тот не пересох. Я отвечал Локдауну, что никогда не буду рабом, и стал им. Сейчас мне необходимо сохранять полный контроль над своими системами. Быть настоящим. Если понимаешь, о чем я.
Кейд не стал спорить, только махнул рукой.
– Однако, – сказал Оптимус мягче, – я готов исполнить любой другой твой милый каприз.
– Знаешь что, – сказал Кейд, переварив услышанное, – хватит прятаться. Я уже по горло сыт твоим... отсутствием.
– Прости за неумелую шутку, – тягач наконец вырулил на дорогу. – Но ты зовешь меня по имени – и я чувствую себя нужным.