Chapter Text
Шэнь Цзю сел напротив держащего стакан в руках Шан Цинхуа. Глянул на таблетки. И, закинувшись двойной дозой, уточнил:— Лю Цингэ сейчас?..
— Вдовец.
Угу.
Вдовец, трепетно хранящий память о первой любви. Теперь понятно, откуда на стенах так много его живописей.
Не его.
Здесь нет его работ. В этом мире существовал свой Шэнь Цинцю, за каким-то лядом полезший к варвару с Байчжань в кровать. И едва ли он нагнул Лю Цингэ, куда как скорее сам раздвинул ноги и задрал зад. Очаровательно. А самому Шэнь Цзю теперь жить с этим знанием, и что хуже: с человеком, который сначала трахал, а потом грохнул его местное… перерождение. А потом гуй знает сколько раз женился и ныне на регулярной основе использует мужчин в роли грелок для простыней и собственного члена.
— Все эти картины и фотографии, — обвёл он глазами развешанные на стене старинные портреты, с которых смотрели незнакомые люди. — Это его семья? И кстати, — указал он на единственный постер с концерта мега-популярной нынче звезды на стене, висящий чуть в отдалении и разительно выбивающийся из общего фона. — Не думал, что Лю Цингэ увлекается К-попом.
Вместо слов Шан Цинхуа подвинул близлежащие на столе стопки бумаг, вперемешку с которыми неожиданно оказались модные журналы, и положил последние перед Шэнь Цзю.
Giorgio Armani с супермоделью Китая на обложке и что? Шэнь Цзю это богичное лицо на каждом втором плакате видит. Следующий глянцевый журнал принадлежал Chanel, дальше пошли Nina Ricci, Gucci, Michael Kors, Dolce & Gabbana, Hermes, Louis Vuitton, Alexander McQueen…
Везде либо на обложке, либо на предусмотрительно открытом развороте красовалось одно и то же лицо или тело.
— Шиди Лю стал ценителем высокой моды, К-попа или лучшим подарком на день рождения для него станет дакимакура с любимым айдолом? — уточнил Шэнь Цзю, в ответ на что прыснувший Шан Цинхуа подвинул к себе ноут и поднял экран, пояснив то, до чего Шэнь Цзю, уже будучи в состоянии невменяемости, не догадался сам:
— Можешь ещё сходить с ним в кино на дораму «Горы и воды в подлунном свете живописны», Вэнь-эр там как раз исполняет главную роль. — и, заклацав по клавиатуре, шустро открыл поисковик. — Да простит меня шиди Лю, свернуть окно, свернуть окно, не интересно мне, что ты читаешь… Сейчас найду афишу и трейлер — закачаешься! Я всё хочу Лю Цингэ билет ухватить, пусть хоть так на сына посмотрит.
Шэнь Цзю глотнул воздуха!..
— Да, ты всё верно понял, — торжественно закивал Шан Цинхуа и повернул ноут в сторону быстро подошедшего к столу Шэнь Цзю. — Это его сын.
Что?! Нет! Не удивляться! Не удивляться ничему, правило дня, помни про правило дня! Но!..
Сын… Сын!!! Сын Лю Цингэ не был на него похож ни лицом, ни фигурой, но был его абсолютной копией в плане той самой нежной красоты, и более того, в отличие от отца, являлся обладателем телосложения, притягательного своей утончённостью и изяществом.
Шэнь Цзю потрясённо смотрел на афишу с юношей, облачённым в старинные одеяния учёного-книжника. Внизу значились актёры главных ролей, центральное место среди которых занимало сценическое имя… Лю Вэня. Звучало оно громче и пафосней родного.
— Хочешь сказать, что самая популярная… самый популярный в мире супермодель, — как правильно говорить-то? — Он же звезда кино и новый айдол, взорвавший сеть и столкнувший BTS с их единоличного пьедестала — сын Бога Войны?
Что за Эрос, порождённый Аресом?
— Именно, — как ни в чём не бывало ответил Шан Цинхуа и вновь повернул ноут к себе. — Вэнь-эр всегда был творческой натурой. Разница только в том, что века назад он предпочитал жизнь ветротекучего бродячего учёного, занимающего свой досуг музицированием и живописью, позже влюбился в оперу, а уж когда в искусстве появился кинематограф!.. Ой, всё! Мы его потеряли. Миллениум с его Интернетом, ушедшим в массы, и вовсе стал для души Вэнь-эра, в равной мере жаждущей внимания и творчества, даром богов. Сначала он увлёкся IT, как новой отраслью науки, он же, кстати, — гулко постучали по крышке ИИ, — входил в группу разработчиков Системы, но после того, как та накрылась медным тазом, спасибо моей кровиночке, с головой окунулся в современную индустрию и теперь годами напролёт мотается по миру между киноплощадками и подиумами модных показов, а между делом устраивает концерты, на которых собираются стадионы.
И, щедрым жестом окинув стену, добавил:
— Все картины здесь принадлежат его кисти, равно как и поэмы на них. Большинство выполнено четыреста-триста лет назад, но есть и недавние работы.
Стиль «живописи забытья» — оценил Шэнь Цинцю с первого взгляда и впервые за вечер начал разглядывать не портреты, а именно полотна, на которых стояли печати Лю Вэня. Несомненно сотворивший их безупречно владел техникой «кисти и туши», умея воплощать в своих творениях триаду непревзойдённых искусств: живопись, каллиграфию и поэзию.
Встав напротив одной из картин, выполненной «танцующей кистью», и прочитав начертанную справа поэму, созданную безупречным и одновременно небрежным почерком, подобным полёту дракона и феникса, Шэнь Цинцю вспомнил слова Лю Се из «Дракона, изваянного в сердце письмён» и задумчиво процитировал:
— Велико обаяние и сила вэнь-искусства. Оно ведь родилось вместе с Небом и Землёй. В самом деле, и солнце, и луна, и горы, и реки — все эти линии и формы природы суть вэнь Великого Дао.
— А? — не понял бывший лорд Аньдин, явно пренебрегавший чтением философских трактатов, на что машинально смеривший его несколько презрительным взглядом Шэнь Цинцю перефразировал:
— Талантливый мальчик, говорю.
Как ещё проще-то сказать?
— Откуда подобные навыки? — с профессиональным интересом спросил лорд Цинцзин, на что получил отчасти неожиданный ответ:
— Мать Вэнь-эра настаивала на том, чтобы дать ему лучшее образование в детстве, а позже его приняли на твой пик, — пояснил отчего-то стушевавшийся Шан Цинхуа.
Подошедший к следующему полотну Шэнь Цинцю кивнул: дальнейших пояснений не требовалось. Если после его смерти образование на пике Наук и Искусств не испортилось, Лю Вэнь был обязан владеть знаниями из области философии и истории, филологии и музыки, искусства стратегии и облавных шашек, навыками чайной церемонии, искусством составления композиций из цветов, создания благовоний, умел создавать и описывать коллекции древностей и редкостей, писал рассуждения в форме эссе, стихи различных жанров и эпиграммы.
— И как он до нынешнего состояния докатился? Кинематограф и фотография, несомненно, относятся к искусству, однако…
Неожиданно вместо оправданий он услышал:
— Это ты его последнюю выходку не видел! — хохотнув, Шан Цинхуа на носках скользнул до стола, чтобы, грохнувшись на стул, начать вбивать в поисковую строку на уснувшем ноуте новый запрос с жаркими словами: — Ой, упадёшь сейчас, это то, из-за чего они полгода назад пересрались, у Лю Цингэ едва кровь из цицяо не хлестала, сейчас найду, сейчас! Ты обалдеешь. Вот ор стоя-ял, мама дорогая! — качал и мотал головой, без меры жестикулировал Шан Цинхуа и весь аж преисполнился от яркости чувств. — Лю Цингэ выбрасывал вещи сына из шкафов и рычал ему на порог не заявляться даже, а Вэнь-эр ничего не взял, дверью грохнул, точь-в-точь отец, и крикнул, что плевал он на мнение своего сбрендившего старика и живёт он, как хочет, и творит, что пожелает, и не собирается больше его хотелки исполнять, хватит с него!.. Вот.
И дал взглянуть на экран. У подошедшего ближе Шэнь Цзю упала челюсть — зато едва не встало кое-что иное.
С фото на него смотрели подведённые глаза, способные заставить присягнуть в любви до гроба, верности в посмертии, а заодно ощущать предоргазменное состояние — к слову охватывающее всех поклонниц Лю Вэня на концертах и зрительниц у экранов, — и опешивший Шэнь Цзю невольно закрыл порочные глаза рукой. На виду всё ещё оставались призывно приоткрытые губы и обнажённое тело, способное обратить гомофоба в гомосексуала.
— Это что?
— Новая коллекция нижнего белья от!..
Бред!!! Трусы не может рекламировать полубог, при виде которого хочется выпрыгнуть из трусов!
— Кстати, самая прибыльная съёмка Вэнь-эра за всю его карьеру и самая кассовая за всю историю фэшн-индустрии! — зазвучало хвастливо.
Шэнь Цзю захлопнул крышку ноутбука. Теперь понятно, с чего Лю Цингэ так взбеленился.
— В котором из браков это… — чудо, чудик или чудовище? — Этот… Лю Вэнь родился? — с трудом перевёл Шэнь Цзю взгляд на всё те же настенные портреты.
— Во втором, — уже куда как спокойней пояснил Шан Цинхуа и, встав, вручную зарядил кофеварку. — Лю Цингэ был трижды женат, Вэнь-эр его третий из четверых ребёнок и второй по старшинству среди сыновей.
Кофеварка булькала и похрипывала. В окна колотил нескончаемый дождь, а убирающий с пола разбросанные куртку и шарф Шан Цинхуа рассказывал:
— Первый раз Лю Цингэ женился через год или полтора после твоего убийства, как-то так, не помню уж точно. И это стало его ошибкой, потому что после того «брака», — показал Шан Цинхуа кавычки пальцами, кое-как зажав между ними шарф, и уже из коридора крикнул: — Никто из нас уже не хотел связывать себя супружескими узами!
Благодаря повествованию о чужих мытарствах Шэнь Цзю отодвинул на задний план мысли о безумствах сегодняшнего дня и вгляделся в искажённые канонами живописи черты лица. Где здесь, интересно, первая жена? Эта наглая девица? Или женщина в традиционных одеждах? Вряд ли — это мода более поздних эпох.
— Почему тогда Лю Цингэ женился?
— За глаза хитрые и зелёные, что на него из-за веера смотрели, вот почему женился, — словно само собой разумеющееся пояснил вернувшийся рассказчик и опёрся поясницей о столешницу. — А потом оказалось, что это не шипящая змейка, а бешеная псина. Через полгода она заявила, что беременна, и к годовщине свадьбы разродилась. Сам Лю Цингэ, как благородный мужчина, маялся лет десять, а когда сын подрос, его жене как-то совершенно случайно на голову упал кирпич.
— Кто бросил? — понятливо уточнил Шэнь Цзю.
— Я бросил, — не стал увиливать Шан Цинхуа и, держась за столешницу одной рукой, второй поднёс ко рту чашку с готовым кофе, перед тем как веско добавить: — Но! Бросил по приказу свыше. Да не ищи её портрета, его тут нет — и слава небожителям. Не о ком там плакать. Только портрет старшего сына есть. Тот был не предрасположен к культивации и умер в семьдесят лет, прямо как свой дед. Вон он, — указал Шан Цинхуа на изображение старика из эпохи Сун.
Шэнь Цинцю задумался. Поколение Цин приняло титулы горных владык в мятежный период падения династии Тан, после коего началась эпоха, именующаяся в истории как Пять династий и десять царств — хотя Шэнь Цзю, как современник тех времён, оспорил бы подобное название.
Закачавшись на задних ножках стула, Шан Цинхуа сделал несколько глотков кофе и с деланной бодростью, продолжил:
— Потом лет двести или триста, не помню уж, у шиди Лю порой появлялись любовники, ничего серьёзного… — прям радостно слышать, мысленно съязвил Шэнь Цзю, продолжив спиной слушать: — Второй раз он женился четыреста лет назад, как-то так, и там брак был поудачней.
Значит, госпожа на портрете — вторая жена? Выглядит довольно мило. И благонравно, в отличие от девицы рядом. К слову о ней:
— Всего у шиди Лю во втором браке родилось двое детей, — задумчиво сюрпая кофе, закивал подошедший и вставший сбоку Шан Цинхуа. — Сначала дочь, через десять лет сын. Проблемные детишки.
— Неужели? — не поверил Шэнь Цзю, но его уверили:
— Это мягко говоря. На деле маленькие террористы. Оба. Буйные — никакой управы на них не было.
— Насколько буйные?
— Представь себе две копии Лю Цингэ на квадратный метр, — доходчиво пояснил Шан Цинхуа и нарисовал пальцами в воздухе квадрат, а затем добавил: — Только учти, что их усилия не складываются, не перемножаются, а возводятся в степень.
Тушите свет, если короче.
Шэнь Цзю злорадно ухмыльнулся.
— Лю Цингэ не пробовал воспитывать детей? — задал он невинным тоном вопрос, на который Шан Цинхуа зыркнул на него как на врага народа, но, поймав взгляд, буркнул:
— Ши… Шисюн Шэнь, — решился назвать его подобным образом Шан Цинхуа, — я тебя всеми богами заклинаю, не поднимай эту тему с Лю Цингэ. Он за свою жизнь наслушался до тошнотиков, — затыкал рассказчик себя по горлу пальцами, — и сокрушался всё, как так, словно не за ним всю молодость шла слава дебошира. Не знаю, как было в твоём мире, но у поколения наших учителей было две проблемы: скандалы вокруг посещения Шэнь Цинцю борделей и скандалы вокруг устроенных Лю Цингэ погромов и мордобоев.
Шэнь Цзю поджал губы и промолчал: в их мире на устраиваемые Лю Цингэ «беспорядки» закрывали глаза не только веками, но и ладонями.
— У Вэнь-эра в детстве пусть винтиков в голове и не хватало, да и в мозгах фамильная левая резьба была, но хоть какие-то ограничители присутствовали, ему всё внимание отца привлечь хотелось, да и у-у-умный он!.. Точно не в Лю Цингэ. Не голова, а библиотека. Процессор, как сейчас бы сказали!
Не верится как-то.
— Он хоть пытался себя в руках держать, а вот старшая сестра его просто дикая выросла, как кошка лесная, — буркнул Шан Цинхуа и указал чашкой на портрет той самой скучающей от бездействия девицы, а сам тяжко и ностальгически, а может просто печально, вздохнул. — Лю Цингэ хоть и понимал всё, ничего поделать не мог. Жена его пыталась что-то сделать, билась-билась, но сам шиди Лю дочку пуще всех сыновей любил, как княжну крови растил. Если Вэнь-эру по малолетству ещё по заднице мог надавать за выкрутасы, то на свою девочку ни руку, ни голос за всю жизнь не поднял, избаловал бесовку донельзя! Совершенно неуправляемая выросла, хоть и хорошая девчонка. Не злая, не агрессивная, просто… бесшабашная. Мозги набекрень, как и у брата, только вдобавок полное отсутствие тормозов, — неожиданно искренне улыбнулся Шан Цинхуа, но практически сразу улыбка увяла.
Отчего-то возникла мысль, что видеть эту девушку такой безрадостной, как на этом портрете, её близким было больно.
— Сяо Сюя была жемчужиной на ладони шиди Лю, но в тридцать лет погибла на ночной охоте. Её до костей загрызли, тело с трудом опознали, а хоронили и вовсе в закрытом гробу. Шиди Лю её смерть как обухом по голове ударила: его ж самого дед-заклинатель воспитывал, так ведь того тоже демоны в клочья порвали.
— Сяо Сюя? — бездумно повторил Шэнь Цзю. — Сюя…
— Да, по имени меча. «Возвышенная», «Совершенствующаяся в познаниях», называй как хочешь.
Поймав некую связь между именами детей Лю Цингэ, он уточнил:
— Её брата зовут Вэнь. «Вэнь» как что?
— Вэнь как «высокое искусство», «элитарное творчество», как «культура» в наивысшем её понимании, — прочувственно ответил Шан Цинхуа, осознав ход мысли, — Вэнь как «изящная словесность», «литература: поэзия и проза», как «утончённость и благородные манеры».
Сказать, что Шэнь Цинцю удивился подобному выбору, — ничего не сказать. Лю Цингэ, несомненно, произошёл из именитой семьи и сегодня, судя по всему, занимал высокое положение в обществе, но то, что он дал своим детям — любимым детям, как понял Шэнь Цзю, — подобные имена, поражало.
Качаясь с пяток на носки, словно не способный стоять спокойно и ничего не делать, местный Шан Цинхуа скривил губы со словами:
— Шиди Лю считал, да и считает, что смерть сяо Сюи — его вина. Он не защитил, не воспитал, недосмотрел, и Вэнь-эра попытался перевоспитать, а тот ведь уже даже не подростком был, да и нрав тот же — бешеный. Там в ход шло всё, вплоть до батогов по спине. Его по детству же только заступничество сяо Сюи и спасало… Вэнь-эр сестру обожал просто, она его заступницей была и главной помощницей в шалостях, единственная с ним общий язык легко находила, сама брата любила донельзя, но после смерти сяо Сюи у Вэнь-эра в голове резьбу просто сорвало, вдобавок мать его начала заметно стареть — и Лю Цингэ начал на сына очень сильно давить. Очень.
Шэнь Цзю с трудом мог представить себе воспитательное воздействие со стороны человека, который сам мало что смыслит в воспитании, но, судя по угрюмому взгляду Шан Цинхуа, действия Лю Цингэ воспитанием и не являлись — то была дрессура. Беспощадная. И бесполезная.
— И что по итогу?
Шан Цинхуа махнул рукой.
— А по итогу Вэнь-эр, как видишь, по сей день коленца выделывает едва ли не похлеще моего обормота. Ему на собственную репутацию плевать по большей части, если это позволит отца позлить. Лю Цингэ ведь по поводу той скандальной фотографии только немой не спросил, каждый носом тыкнул, как щенка в собственную жёлтую лужу, и повозил. Его! По сей день по праву носящего титул Бога Войны! Бессмертного мастера, разменявшего недавно одиннадцатый век жизни! С его-то гордостью — как напрудившего щенка!.. Ой!.. — Шан Цинхуа зажмурился и медленно замотал головой.
Всеми фибрами души чувствуя мстительное и злорадное удовлетворение, Шэнь Цзю со сладко бьющимся сердцем слушал дальше:
— Весь цзянху и царство Небожителей в курсе, все видели, все обсуждали, у всех культурный шок, дрочка в уголочке и животрепещущий вопрос: «Ах, мастер Лю, мастер Лю! Как так?! Что же творится?» Для Лю Цингэ это такое позорище было, хоть в свет не выходи, а уж какую ему на последнем собрании Союза бессмертных головомойку устроили! — входил в раж Шан Цинхуа и устроил потрясающий театр одного актёра, надрывно крича и потрясая руками: — «Мастер Лю, как вы допустили такой позор, как вы могли позволить такой разврат да в нашем приличном обществе!» — при этом у половины рука едва не в штанах, а надрываются, кричат во всё горло: «Невиданное бесстыдство и распущенность! Вспомните о приличиях, вспомните о чести своей семьи, вы же его отец, оте-ец! Его старший по школе!» — Лю Цингэ стоит красный, багровый просто, его самого от злости и стыда трясёт всего, колотит, глаза кровью налились, а со всех сторон слышится: «Мастер Лю, ну нельзя же всё пускать на самотёк! Вы, такой почтенный, всеми уважаемый человек! Повлияйте!!! Ведь как мог ваш сын и бывший лорд Цинцз-кхем!» О чём я там говорил?..
— «Как мог бывший лорд Цинцзин…» — любезно напомнил опешивший Шэнь Цинцю и, наблюдая за тем, как разом смолкший Шан Цинхуа спешно убирает из поля зрения травмоопасные предметы, с мнимым спокойствием заторможенно повторил: — Так о чём ты говорил?
Раздался нервный хохоток. Все ножи и вилки спрятались, кружки — сложились в раковину, а Шан Цинхуа отошёл на достаточное расстояние, чтобы можно было успеть увернуться, и оттуда неловко начал:
— Ты же сам сказал, что картины у него охрененные.
— …Сказал, — нехотя признал Шэнь Цинцю и нажал точку на переносице.
— Ну вот, ты не один так думаешь. У него и книги хорошие были, хотя их правильней трактатами обзывать, — обзывать? — и букеты он красивые делал, и на цине играл так, что заслушаешься, и в воинском искусстве он смыслил будьте-нате!..
— Ну? — поторопил с выводом Шэнь Цинцю.
— Да! Да, он стал последним лордом Цинцзин.
Шэнь Цзю даже не мигал. Поёжившийся Шан Цинхуа вспетушился:
— Что ты на меня так смотришь?! Его спроси, почему…
— Почему «мой преемник» сегодня рекламирует трусы? — напрямую спросил аж осипший Шэнь Цзю, у которого иных слов не нашлось. — Даже спрашивать не буду, я уже понял, почему его поколение стало последним.
— Ничего ты не понял… — пробубнил Шан Цинхуа и заявил: — Психологическое здоровье лордов Цинцзин в любом поколении оставляло желать лучшего.
— С чего это вдруг? — в первый миг конкретно так не понял Шэнь Цзю, но подошедший к столу и демонстративно помахавший перед глазами коробками с таблетками-антипсихотиками Шан Цинхуа добавил: — А теперь вспомни своего учителя.
— Не упоминай всуе, — невольно передёрнулся Шэнь Цинцю, которому предшественник на посту лорда Цинцзин раздолбал менталку в разы хлеще У Яньцзы.
Добившийся нужной реакции Шан Цинхуа и продолжил:
— В нашем мире нет заклинательских школ и нет демонов. Раньше они были — теперь их нет. Есть единственный разлом пространства в Восточном море, который напрямую соединяет три царства, позволяет энергиям циркулировать, и на страже стоит Лю Цингэ. Он — последняя и непроходимая линия обороны Рубежа, все остальные заклинатели расправляются с демонами там, вдали от человеческих глаз. А знаешь, почему так?
Шэнь Цзю угрюмо молчал. Ставший неожиданно серьёзным Шан Цинхуа указывал на окно, за которым виднелось Восточное море, и прочувственно разъяснил:
— Потому что в своё время последнее поколение горных лордов Цанцюншань запечатало все разломы между мирами, а творцом нужных печатей и ритуалов стал последний лорд Цинцзин.
Зашумела вода. Начавший яростно мыть посуду руками лорд Аньдин уже окончательно без веселья в голосе поставил точку:
— Поэтому самому Вэнь-эру претензий по поводу эпатажного поведения никто особо не предъявляет. Знают, что ничего не добьются, а отношения с ним портить не хотят. К тому же, это Лю Цингэ за тыканье носом в поступки собственной "кары Небес", как Лю Вэня шёпотом и за глаза называют, ни мстить, ни отвечать не будет, потому что считает его поведение своим промахом, а вот сам Вэнь-эр может дать прикурить так, что и в море не потушат. Он своё место не за красивые глазки получил. Мало того, что его творения искусства не уступают твоим, у него гениальные мозги, но, говорю же, его гениальные мозги стоят набекрень, — с лязгом закинул он кофейную чашку и стакан на сушилку для посуды. — Вэнь-эр странный, с приветом, как хочешь называй, и издержки отцовского воспитания только хуже всё сделали. Раньше были тормоза, теперь их нет. Ему по жизни две вещи удовольствие доставляют: во-первых, в прошлом пожалуйте всенародную славу и имя, гремящее по всей Поднебесной, а сегодня будьте добры свет софитов, вспышки фотокамер да толпы пищащих-визжащих поклонниц и поклонников, не считая мировой популярности.
Это Шэнь Цзю уже понял… Медийная личность в кубе — ибо в трёх мирах.
— А во-вторых?
— Во-вторых, у Вэнь-эра самоцель довести отца до трясучки и кровохарканья, — прямо сказал Шан Цинхуа и перекрыл воду. — Всё наперекор. До девятнадцати лет и смерти Сюи: «Папа-папа, смотри, а я без рук могу!», после девятнадцати лет и по сей день от них только и слышится: «Да! Нет!», «Белое! Чёрное!», «Будешь! Не буду! Заставлю! Попробуй!». Эта ситуация ненадолго выправилась, когда разломы миров были запечатаны силами последнего Главы Цанцюншань, — поведя плечами, он вскользь добавил: — Вэнь-эру может ещё поэтому стало легче дышать, да и Лю Цингэ тогда как раз в последний раз женился и отвлёкся на очередную попытку наладить личную жизнь…
— На ком он женился? — негромко уточнил Шэнь Цзю, вспомнив о том, что на смерти дочери семейная сага Лю Цингэ не закончилась.
Промакивая руки полотенцем, Шан Цинхуа поведал:
— В третий раз он сошёлся с шимэй Ци.
А?!
— С Ци Цинци? — неверяще повысил он голос.
Рьяно закивавший Шан Цинхуа вынудил Шэнь Цинцю чувствовать себя той самой подружкой на девичнике, которая с распахнутыми глазами слушает сплетни о чужой жизни и отвечает «А он? А она что?», «Да-а, ты что!..», «А я говорила!..»
— У них ведь всегда хорошие отношения были, — напомнил очевидное погрузившийся в себя и разом постаревший на века Шан Цинхуа и, скомкав, бросил полотенце на стол. — К позапрошлому веку оба устали и решили попробовать.
Глянув в сторону прихожей, словно боясь, что Лю Цингэ внезапно вернётся, Шан Цинхуа едва слышно продолжил:
— Единственное, Ци Цинци опасалась рожать, видя, как у шиди Лю всё случилось, а тот и сам не был готов к «новым» детям. В итоге они очень долго не решались на ребёнка. Больше всего боялись, что тот родится смертным и умрёт через шесть-семь десятилетий. По-настоящему боялись. Вот прям!.. Известно же, у заклинателя в браке со смертной вероятность рождения духовно одарённого ребёнка всего десять процентов, а у двух заклинателей — пятьдесят на пятьдесят.
И-и-и? И что?
— К веку брака шимэй Ци родила сына.
— Не предрасположен к культивации? — предположил Шэнь Цинцю худшее, но в сравнении с тем, что он услышал, это было бы ещё неплохим вариантом.
— Несчастный случай.
Ох. Вот как…
— Они жили на севере страны в горном районе. На привязи сына не держали, подушками не обкладывали, но ребёнку много и не нужно. В одиннадцать лет ползал рядом с домом после недавнего дождя, поскользнулся и упал с горного обрыва. Перелом позвоночника, разрыв желудка, вдавленная травма черепа, отслойка сетчатки… — безрадостно перечислял заклинатель и, вздохнув, припечатал: — Никаких шансов. Врачеватели бились-бились, но там даже Му Цинфан оказался бессилен. Смерть наступила через два дня агонии. Обезболивающие не помогали. Лю Цингэ порой говорит, что у него до сих пор предсмертные крики младшего сына в ушах стоят.
Не зная, что на такое сказать, Шэнь Цзю негромко спросил:
— Как сейчас Ци Цинци?
Распрямившийся Шан Цинхуа с горечью скривил губы.
— Лю Цингэ посещает её с сыном могилу каждый год, — буркнул он и сухо пояснил: — Шимэй Ци перерезала себе горло в ночь после похорон. Для неё гибель ребёнка оказалась последней каплей.
Шэнь Цинцю молчал. Что тут сказать было? Возя донцем забытой помыть тарелки по столешнице, присевший Шан Цинхуа совсем уж невесело продолжил:
— В тот же год, когда всё случилось, шиди Лю пристрастился к опиуму. Споры-спорами, оры-орами, но Вэнь-эр вытаскивал «своего старика» из наркотического угара за волосы, начинались драки — это просто жесть какая-то была. Лю Цингэ говорил, что жить не желает, а Вэнь-эр орал, почему тогда горло себе перерезать не даёт?.. Даже вспоминать те дни не хочу, — передёрнулся Шан Цинхуа. — Потом всё выправилось, и Лю Цингэ принял на себя обязанности Стража Рубежа.
Взяв со стола чужой вейп, покрутил его между пальцами со словами:
— Сейчас наш почётный вдовец в порядке и только эта дрянь напоминает о прошлом. Ну, и горе-сын.
Потянувшись и издав долгий устало-довольный стон, Шан Цинхуа растёкся на стуле, чтобы вскоре кое-как встать.
— Предлагаю на сегодня поставить точку и пойти спать. Остальное уже завтра обсудим: пароли, явки, всяких императоров, кто в чём виноват и что делать. Ты ложись в гостевой спальне. Я тоже… спа-а-ать пойду… — зевнул он и, как многие бессмертные долгожители, предпочитая сон инедии, поплёлся к лестнице вниз.
Тикали часы.
Гудел холодильник и лампы.
— Система, — несмело обратился оставшийся в одиночестве Шэнь Цзю к ИИ. — Выключи свет.
Серой хмари за окном хватило, чтобы пройти по пустому пространству до светящегося колодца лестницы.
В гостевой спальне на фоне ночных огней чернела кровать. Подойдя ближе к окну, Шэнь Цзю с тихим скрежетом отодвинул тюль. Открытое окно принесло с собой шум и смрад. Густые липкие капли дождя облепили стекло, волоча за собой хмарь и копоть всех окрестных предприятий, по улицам мегаполиса клубилось нечто зыбкое, промозглое и угольно-горькое на вкус. Не желая вслушиваться в тишину, Шэнь Цзю оставил окно открытым и расстелил кровать, чтобы лечь под холодное одеяло.
Сил на осознание услышанного и увиденного за день не оставалось, таблетки успешно действовали, забитая голова замедляла ток мыслей, словно забивший речное русло сор, и Шэнь Цзю даже не утруждался, чтобы ни о чём не думать. Мышцы расслабились, напряжение неохотно покидало разум.
— У-чи-тель.
В миг окаменевшее тело прижали со спины к чужой, пышущей жаром доменной печи туше, под футболку на живот скользнула калёная рука. Загривок опалил жар дыхания, словно из звериной пасти.
— Я вас поймал.
— Я в домике, — прохрипел зажмурившийся изо всех сил Шэнь Цзю, но обваривающая кожу ладонь, лежащая напротив заходящегося в грохоте сердца, никуда не делась. Пальцы на ногах сжались, кулаки ныли от напряжения, это всё бред, бред!..
— Учитель, это точно вы? Даже не думал, что в постели вы становитесь таким игривым, — с лаской столь сладкой, что от неё заныли зубы, пропел на ухо Зверь, на что Шэнь Цзю не сдержался и, чувствуя, как страх уступает гневу, медленно открыл глаза, чтобы процедить сквозь зубы:
— Заткни свой поганый рот.
— Теперь верю…
Выродок игриво накрутил на палец прядь его волос и натянул.
Отпустил и заскользил подушечками пальцев по углу челюсти, по напряжённой шее прямо над сонной артерией, по плечу. Ворот футболки с силой оттянули, отчего плечо оголилось, а край ткани с другой стороны врезался в шею и удушал. Плеча коснулось клеймо губ.
— Выродок, — дрожаще усмехнулся Шэнь Цзю. — Женщина или мужчина, рыба или мясо, живая плоть или труп — никакой разницы лишь бы раздвигались ноги и было куда вставить?
За спиной раздалось укоризненное цоканье языком, что вовсе не умаляло жуткого, нечеловеческого взгляда, светящегося в темноте алым. Красные отсветы выхватывали обрывки предметов.
— Вы по-прежнему жестоки — неужто в вашем сердце, вашем новом сердце вновь нет ни капли жалости к этому ученику?
Калёные прутья пальцев рисовали на коже узоры. Зверь втянул воздух носом, и на выдохе раздалось задумчивое:
— Учитель… Даже пахнете так же, как прежде. Это действительно вы, всё ещё «вы», ха-ха, — негромко смеялся Зверь над не пойми чем, — для меня всё ещё «вы», несмотря ни на что. Почему?..
— Потому что хоть элементарные понятия о приличиях мне всё же удалось вбить тебе в голову.
— Несомненно, — с мрачным недовольством в порыкивающем голосе произнёс демон, и кровать со скрипом зашевелилась. — Вы вбивали в меня знания со всей силой, вероятно думая, что боль — ключ к разгадке знаний. Как занимательно. Учитель столь умён, его знания бескрайни… Быть может, это Учителю нравится, когда ему причиняют боль? — загадочно бросил Ло Бинхэ. — Ваш ученик гарантирует полное удовлетворение в этом аспекте. Благо «опыт» у нас есть… Что думаете?
Хотелось кричать. Рыдать. Сжаться в комочек, но заставляющий себя даже не шевелиться Шэнь Цзю лежал неподвижно и дышал размеренно. Плечи и бёдра фантомно ныли, мышцы тянуло, в горле — ком, в руках — дрожь, всё нарастает, и нарастает, и!..
— Я тебя не боюсь.
Глупые слова.
Детские. Наивные, неискренние, но желанные. Потому что он боялся, боялся дико, но боялся не боли! Не пыток, а самого своего страха.
— Не боитесь… Вы уверены?
Стало ощутимо, как прежде покрывающие его плечо укусами, поцелуями и слюной губы растянулись в улыбке,
Пальцы почти ласково массировали его руки, взбирались на загривок, зарывались в волосы на затылке и болезненно-приятно натягивали до мурашек и дрожи, а затем ослабляли хватку и поглаживавшим жестом возвращались на плечи. Неглубоко, но равномерно дышащий Шэнь Цзю вздёрнул подбородок и рывком повернулся!
Глаза в глаза. Всегда.
Всегда смотри своему страху в глаза — только так можно сохранить себя.
— Я. Не боюсь. Тебя.
Прямой взгляд, не моргая, четкий, твёрдый, и вырвавшийся против воли гадливый изгиб губ. Он не боится. Презирает, ненавидит, брезгует, да — но не боится.
А потом ладонь на плече сжалась.
Вырвала из непокорного тела влажный хруст костей и хриплый визг.
Футболка под чужими руками с треском рвалась. Приподняв мелко сотрясающееся тело за размозжённое плечо, Зверь потянул испорченную в тряпку одежду Шэнь Цзю за спину, выворачивая руку, вырывая из першащего горла вскрики, сипы и надрывный кашель. Ноги скребли по простыне. В красном свете нечеловеческих глаз было видно, как на пол полетели чужие узорные одеяния из парчи, и вскоре они оба остались в одних штанах.
Уложив сотрясающееся тело на спину так, что снизу оказались связанные рваньём руки, а боль в вывороченном плече ослепляла, Зверь с мягкой силой и неторопливостью надавил на вздымающуюся в жадных и кратких всхлипывающих вдохах грудную клетку. Лизнул мокрую дорожку на щеке.
— Учитель… Я предлагаю начать нам всё сначала.
И потянулся к завязкам своих штанов.