Work Text:
Когда Вивьен вошел в лазарет, Миры на привычном месте не нашлось. Он оглянулся, не зная, что ему делать — капитан отдал четкий приказ без нормальной перевязки не возвращаться. Можно было, конечно, подождать в приемном покое, но если Мира не осматривала пациентов, а дремала у себя, Вивьен мог проторчать здесь хоть до ночи без какого-либо результата. Поколебавшись минуту, он все же решил ее поискать и двинулся вглубь лазарета.
В каморке за кабинетом, где Мира спала на старой узкой тахте между приемами, никого не нашлось. Вивьен покосился на склад со всякими лекарствами и различными медицинскими принадлежностями, но зайти не рискнул — Мира как-то поймала его под дверью и выволокла прочь за ухо. Прислушался, не услышал ни шороха — и двинулся дальше.
В первой палате его встретили двое рядовых из отряда Шарля. Они лежали здесь уже почти неделю, после того неудачного задания у Вердена, Жак так до сих пор и не пришел в себя, а Пьер едва мог сесть из-за ран, и Вивьен быстро вышел, пока его не заметили. Он не знал, как и о чем говорить с Пьером, если тот вдруг к нему обратится.
Вторая и третья палаты пустовали. Мира нашлась в четвертой.
Когда Вивьен приоткрыл дверь, она как раз стояла, склонившись над пациентом. Штора вокруг кровати была отодвинута лишь наполовину, и Вивьен смог разглядеть только тонкое, совсем детское запястье, перетянутое широкой полоской ткани, которая шла под низ кровати. «Привязали?..» — успело промелькнуть в голове, как Мира выпрямилась, обернулась и заметила его. Скользнула взглядом от лица к левой руке, которую Вивьен поддерживал правой, вздохнула:
— Дай мне минуту, и я тобой займусь.
Она еще раз наклонилась над кроватью, что-то там поколдовала — Вивьену было не особо видно, — а потом отступила на шаг и задвинула штору. Лицо ребенка он так и не успел увидеть.
— Садись тут, — Мира кивнула на пустую кровать. — У тебя, вроде, ничего серьезного — а у меня все равно все с собой.
Пока она разматывала наложенную полевым медиком повязку, разрезала слипшийся от крови рукав и осматривала рану — скорее, даже царапину, просто длинную и неприятную, — взгляд невольно то и дело скользил к завешенной шторой кровати. В какой-то момент Мира его поймала, хмыкнула себе под нос.
— Мальчишка там лежит, такой же, как ты: вся семья погибла, а его смогли спасти, — сказала, явно понимая невысказанный вопрос. Вивьен взглянул на нее, но за толстыми стеклами очков нельзя было угадать выражение ее глаз.
— Он привязан? — слова сами слетели с губ, хотя он не собирался спрашивать. За то короткое время, которое Вивьен успел прослужить в охотниках, он понял, что Орден часто спасал детей — или правильнее было сказать, что вампиры часто на них нападали. Каждый месяц через катакомбы проходило хотя бы несколько ребятишек, и переживать за всех... Он уже однажды совершил эту ошибку, сдружившись с Мишей, которого спас его отряд.
Вивьен, когда ему предложили выбрать между сиротским приютом и учебой, решил остаться. Миша для такого оказался слишком мал. Теперь он жил при церкви где-то в Оверни и слал Вивьену письма с кривыми детскими каракулями, которые чудом согласился передавать тамошний настоятель вместе с другой церковной корреспонденцией — иногда по три-четыре за раз, потому что никто не стал бы посылать отдельно писанину одного сироты другому.
Мира окинула Вивьена еще одним взглядом, словно раздумывая, отвечать ей или нет, затем вздохнула.
— Он попытался зарезаться ножницами, которые я забыла на столе, прямо в присутствии меня и еще нескольких охотников, зашедших его навестить. Сразу после того, как очнулся, — она говорила, а ее руки ловко наматывали бинт вокруг смазанной заживляющей мазью царапины. — Пусть лучше полежит связанным, я не могу караулить рядом с ним день и ночь.
В сердце что-то глухо кольнуло. Вивьен плохо помнил свои первые недели в Ордене — они слились в какое-то сплошное бесцветное полотно. Его оставили в одиночестве, лишь иногда приходил кто-то что-то спросить или сказать. Вивьен путал день и ночь, спал урывками и просыпался от кошмаров и в себя стал приходить только тогда, когда начались первые тренировки — но ему ни разу даже в голову не пришло покончить жизнь самоубийством.
Мира в последний раз обмотала бинт, надрезала его край и завязала.
— Готово, — отвернулась, складывая инструменты в миску. — Завтра на перевязку, не найдешь меня — смело дергай любую свободную медсестру. И погоди, сейчас черкну записку твоему капитану, чтобы ближайшую неделю тебя никуда не гонял.
Вивьен кивнул и встал. Осторожно шевельнул левой — она все еще болела, но как будто чуть меньше.
Все то время, пока Мира искала бумагу с карандашом и резким размашистым почерком писала записку, он не мог оторвать взгляд от шторы вокруг кровати.
На следующий день повязку ему меняла медсестра. За все время она сказала от силы два слова — «Садись» и «Свободен», кажется, — а ее густые черные брови как сошлись на переносице двумя грозовыми облаками, так там и остались. После перевязки можно было возвращаться обратно в казармы, но Вивьена потянуло в четвертую палату.
На этот раз внутри никого не было. Он постоял немного на пороге, затем все-таки подошел. Осторожно отодвинул штору.
В первый миг ему показалось, что на кровати лежит труп, и он невольно отшатнулся и готов был уже звать медсестру — как заметил, что мальчик все-таки дышит. Тот был ненормально бледен, большие глаза запали и пусто смотрели вверх, под ними залегли глубокие темные круги, в широком вырезе больничной рубашки на правом плече виднелся край метки — похоже, его родных не просто перебили вампиры: мальчика еще долго держали в плену. Рот ему завязали, на шее белели бинты — Вивьен споткнулся о них взглядом, и внутри все неприятно сжалось. Значит, он пытался попасть в горло.
Минуты тянулись в молчании. Мальчик лежал — не шевелясь, все так же глядя в одну точку над собой, — и, казалось, даже не заметил Вивьена.
Возможно, он вообще ничего не замечал, мелькнуло в голове. Возможно, просто спрятался внутри себя — Вивьен видел нескольких таких детей, спасенных от вампиров, как раз тех, кого смогли найти и освободить не сразу. Они не отвечали, когда с ними пытался заговорить священник, который по правилам Ордена должен был один раз посетить каждого, и напоминали марионетку, которой обрезали все нити. Их тоже отправляли в приют, и Вивьен не знал, стало ли хоть кому-то из них лучше.
Он коснулся перетянутого полоской ткани запястья, скользнул пальцами по внешней стороне ладони — рука мальчика оказалась совсем холодной.
— Эй… — позвал тихо.
Длинные ресницы даже не дрогнули. Мальчик продолжал пустым взглядом смотреть в никуда.
Вряд ли к нему кто-то приходил, мелькнуло в голове — так же, как к Вивьену или другим детям. Заглядывали Мира или дежурная медсестра, да еще, наверное, один раз — тот самый священник, которого обычно отправляли к детям: невысокий, тучный и бесконечно уставший, с редкой козлиной бородкой и выцветшими глазами. Вивьен урывками помнил, как тот сидел у его кровати и бубнил что-то монотонное, открыв Библию.
К Мише тоже никто не приходил. Ему снились кошмары — но не о вампирах, как большинству детей, а о маме, и он просыпался от собственного крика и плакал, вцепившись в рубашку Вивьена, который заходил к нему ночевать чуть ли не каждый день, когда не был на задании где-то вне катакомб.
Он снова коснулся холодной руки — все еще ничего, ни малейшего движения ресниц — затем задвинул штору и быстрым шагом вышел из палаты.
До конца недели царапина почти зажила: когда с дюжиной других охотников Вивьен в воскресенье побежал после мессы на контрольно-пропускной пункт, кто-то из старших толкнул его в плечо, но то не отозвалось привычной болью.
По воскресеньям в Орден доставляли корреспонденцию. Охотники стекались под Нотр-Дам со всех концов Франции, кто-то оставил дома стареньких родителей, кто-то — братьев и сестер или любимых. По несколько выходных, чтобы можно было съездить к себе, выпадало всего раз в квартал, единственной ниточкой к родным и близким оставались письма. Расталкивая локтями тех, кто уже забрал свое и теперь жадно вчитывался в строки чернильных букв, Вивьен пробился к невысокому молодому священнику в круглых очках.
— Из приютов что-то было?!
Тот ответил не сразу: окинул Вивьена долгим взглядом, тяжело вздохнул. Наконец сунул в руки помятый конверт:
— Держи. Отец Бенедикт слишком мягкий, нечем ему больше заниматься…
Вивьен выхватил письмо, повернулся на каблуках и нырнул сквозь толпу к пустым коридорам. Шершавая бумага грела пальцы. Нужно было найти тихое место, чтобы успеть хоть раз прочесть письмо до завтрака.
Он не заметил, как ноги сами понесли его в лазарет. Пришел в себя только тогда, когда миновал приемный покой. Мгновение поколебался — а потом все же двинулся вперед.
В коридоре у палаты стоял полумрак — похоже, одна из ламп перегорела, — поэтому Вивьен не сразу понял, что он не один: около четвертой, привалившись спиной к двери, стояла какая-то фигура. Мужчина скорчился, словно был ранен в живот или грудь, волна черных волос полностью завешивала его лицо. Вивьен поколебался мгновение, затем все же шагнул вперед.
— С вами все хорошо? Позвать Миру?
Мужчина резко вскинул голову, словно только сейчас его заметил. Тусклый свет лампы выхватил половину красивого лица.
Это был Оливье, паладин Обсидиана — теперь Вивьен его узнал. Он каждый день видел капитанов издали в трапезной — те сидели за отдельным столом, рядом с мэтрами Ордена, отдельно от обычных рядовых, — но сам разговаривал впервые. То, насколько побледнело лицо Оливье, было видно даже в сумерках, светлые глаза словно не сразу смогли сфокусироваться.
— Что?.. Нет. Нет, я цел, — он провел ладонью по лицу, словно пытаясь прийти в себя. Вивьен окинул его долгим взглядом. Если он не ранен, то…
— Вы к тому мальчику, что в палате?
Оливье вздрогнул так, словно его ударили. Тонкие губы сжались в нить, по красивому лицу пробежала гримаса — боль, отчаяние, еще что-то, что Вивьен не смог нормально разглядеть в полумраке.
— Нет. Не к нему. Я… пойду, — Оливье резко отстранился от двери, быстро миновал Вивьена и скрылся в конце коридора. Эхо его шагов одиноко угасло под каменным сводом еще до того, как Вивьен перестал смотреть ему вслед.
В палате привычно не оказалось никого. Вивьен подошел к нужной кровати, отдернул штору.
Мальчик, как и в прошлый раз, смотрел пустым взглядом вверх. Вивьен присел на край, погладил кончиками пальцев холодную безвольную руку — снова никакой реакции.
— Знаешь, — слово само слетело с языка и потянуло за собой другие, — мне пришло письмо от друга. Его тоже спасли от вампиров. Как тебя. Как м-меня…
Голос почему-то на мгновение сорвался. Вивьен удивленно моргнул. Наверное, переволновался из-за письма. Он опустил взгляд на помятый конверт, распечатал его.
Внутри оказалось несколько листков, исчерченных угольными каракулями — Миша был слишком мал, чтобы его учили грамоте, а вне уроков детям чернил не выдавали, хочешь рисовать — бери уголек из печки. Чудо, что отец Бенедикт расщедрился на бумагу: на самого Вивьена каждый раз, когда он приходил к интендантам, смотрели косо.
Он жадно впился взглядом в детские рисунки: вот Миша посреди схематического поля цветов, волосы нарисованы единой спиралью, широкая улыбка, выведенная неуверенной рукой, тянется от уха к уху. Вот высокий человек с крестом на шее — наверное, сам отец Бенедикт, — а вокруг него стайка ребятишек. Вот что-то странное, круглое и исчерченное крест-накрест. И вокруг него тоже дети, все с открытыми ртами. Пирог? Наверное, испекли на Благовещение — чаще сироты при церкви вряд ли видели сладкое.
Грудь что-то тяжело сжало.
— Мишу отправили в приют, и теперь он там с другими детьми, — Вивьен прокашлялся, потому что голос совсем не хотел слушаться, а потом развернул последний рисунок так, чтобы мальчик мог его увидеть. — Тебя, наверное, тоже туда отправят, когда немного придешь в себя. Сможешь не лежать весь день, привязанный к кровати, а хотя бы, не знаю, сидеть под деревом. Все лучше, чем здесь.
Мальчик не отозвался. Даже не перевел взгляд. Вивьен немного подержал еще рисунок, а потом тихо вздохнул. Положил на колени, к другим, и накрыл холодное запястье рукой.
Он сам не мог себе ответить, зачем пришел снова. Царапина окончательно зажила, он отправился вместе с отрядом на задание и две ночи провел под открытым небом — а когда вернулся, его потянуло в лазарет.
Он пришел вместе с Клодом и Жоржиной, которые явились на перевязку, и, когда Мира занялась ими, тихо выскользнул в коридор и направился в четвертую палату.
Лампу заменили, и теперь у двери снова был светло — и так же пусто, как всегда. Вивьен не знал, почему ждал здесь кого-то встретить — возможно потому, что в прошлый раз наткнулся на самого паладина Обсидиана. Но тот больше не появлялся, а встретить медсестру даже было к худшему: та могла, не разбираясь, прогнать Вивьена прочь.
Когда он взялся за тяжелую щеколду, вдруг поймал ухом странные звуки. Неужели кто-то все-таки пришел? Неужели тоже сидел на кровати мальчика, гладил по руке и пытался с ним говорить? Даже если это был священник Ордена... В груди предательски кольнуло, сердце сжалось — значит, кому-то все же было не все равно. Вивьен толкнул вперед дверь.
Он понял, что ошибся, как только переступил порог: палата стояла привычно пустой. Штора на кровати оставалась задвинутой, а из-за нее — сердце подскочило под горло — из-за нее слышались сдавленные звуки. Вивьен метнулся вперед, дернул от себя полинявшую от частой стирки ткань.
Мальчик все еще был там — но не тихий и безучастный, как обычно: он метался по кровати, насколько позволяли привязанные руки и ноги, из-под повязки на рту неслись глухие стоны, словно он пытался кричать. По спине пробежал мороз: так вот почему... А Вивьен еще задавался вопросом, зачем его связывают, если мальчик все равно напоминает марионетку, которой обрезали все нити.
Тот дернулся снова — сильно, слишком сильно, холодом осело на сердце, так и запястье или плечо из сустава можно выдернуть.
— Нет. Нет! Стой! Не надо! — Вивьен бросился к нему, сжал чужие руки, попытался удержать — откуда только взялось столько силы в этом худом и осунувшемся теле? — Стой! Прекрати! Ты же себя покалечишь!
Мальчик не слушал — не слышал? Казалось, он забился под Вивьеном вдвое сильнее, его голова снова метнулась из стороны в сторону.
— Прекрати!!! — Вивьен навалился на него всем телом, своим весом вдавливая в постель, изо всех сил сжимая чужие руки — только бы остановить. Мальчик застонал сквозь повязку прямо у него над ухом — надломленно и отчаянно — затем снова дернулся.
Казалось, прошла вечность, прежде чем он начал затихать. Метания постепенно ослабевали и наконец погасли, как лампа, в которую забыли долить масло. Вивьен попытался подняться и отпустить чужие запястья, которые до сих пор держал. Вышло не сразу: пальцы свело от напряжения. В глазах стояли слезы — когда только успели появиться? — горло скрутило судорогой. Вивьен попытался вытереть лицо трясущейся рукой, перевел взгляд на мальчика.
Тот лежал, запрокинув голову назад, его глаза были широко распахнуты, задранный вверх подбородок нервно дергался; из-под повязок доносился тихий хрип.
Он задыхался, вдруг понял Вивьен.
Страх накрыл его с головой, омыл, как морская пена, принесенная бурной волной. Не помня себя, Вивьен вцепился в повязки на рту, попытался стянуть их вниз — только бы успеть, у мальчика уже начали закатываться глаза…
У него вышло с третьего раза, и мальчик наконец глотнул воздух освобожденным ртом, судорожно и истерически, затем еще и еще, давясь и захлебываясь, как утопленник, которого только что вытащили из воды. Вивьен осторожно протянул руку, кончиками пальцев коснулся впалой щеки:
— Ты как?..
— Это должен был быть я.
Его голос оказался сухим, хриплым и надломленным — так, словно он говорил впервые за долгие дни.
— Это должен был быть я, — повторил мальчик, глядя слепым взглядом в потолок. — Это должен быть я. Это должен быть я. Лучше бы это был я, а не они…
«Он такой же, как и ты, — сказала в первую их встречу Мира. — Его семью убили вампиры, а его спасли».
Лучше бы это был он.
— Нет.
По щеке стекло что-то горячее и сорвалось вниз. Вивьен не обратил внимания.
— Нет, не ты.
Мальчик не слушал: он продолжал безумно шептать «Это должен быть я», из огромных глаз текли и скатывались на подушку слезы.
— Не лучше.
Вивьен сгорбился, вцепившись пальцами в одеяло на груди мальчика.
— Не лучше, — повторил он снова, чувствуя, как к горлу подступает болезненный комок. — Не лучше, слышишь? Не лучше!
Мальчик не слушал. Его шепот утонул во всхлипываниях, тело содрогалось от рыданий, которые накатывались волна за волной, все сильнее и сильнее.
Вивьен плакал, скорчившись на кровати и ткнувшись лбом в чужое плечо, и то и дело повторял «Не лучше», не зная, кому на самом деле говорит эти слова.
Когда Вивьен заглянул в палату к вечеру следующего дня, все было, как обычно. Мальчик не узнавал его, не отвечал, не смотрел. Он снова лежал, как сломанная кукла, о которой все забыли — но Вивьен все равно подошел, сел на край кровати, стянул повязку со рта, затем коснулся холодных пальцев.
Он рассказывал. Об утренней мессе, на которой один из заместителей, кажется, после ночного дежурства, заснул и захрапел прямо поперек проповеди, и Шарль страшно разгневался, и на заместителя за это потом наложили епитимию. О том, как третий отряд пересказывал последнее задание, на котором им пришлось лезть в пещеры где-то глубоко в Альпах, чтобы догнать вампира. О супе, который подавали на обеде, куда более вкусном, чем раньше — видимо, на кухню наняли новую кухарку.
В какой-то момент дверь скрипнула. Вивьен испуганно обернулся.
На пороге оказалась Мира.
Вивьен замер. Не то чтобы охотникам вообще было запрещено навещать товарищей, но он в лазарет явно зачастил — еще и не к другому охотнику, а к мальчишке, которого даже не его отряд спас. Его имели полное право выгнать и вообще запретить совать нос в палаты без необходимости.
Но Мира не сделала ни того, ни другого — она окинула Вивьена тяжелым взглядом, затем вздохнула.
— Позовешь меня, когда будешь идти: мальчишке надо сменить повязку на шее. Только именно меня, медсестру лучше не зови, а то еще будут спрашивать, какого черта ты здесь делал, и чего у мелкого рот не замотан, — бросила, развернулась и исчезла в коридоре.
Вивьен долго таращился на закрытую дверь. Все не верилось, что он получил благословение мрачной феи лазарета. Минуты шли, он не знал, сколько так просидел — молча, продолжая бездумно гладить руку мальчика. Затем все же обернулся — и замер.
Огромные, обрамленные длинными ресницами глаза смотрели прямо на него.
— Кто ты?.. — шепот был таким тихим, словно это ветер пошевелил опавшую прошлогоднюю листву. Вивьен застыл — не думал вообще, что мальчик хоть когда-нибудь ему отзовется; затем запоздало понял, что следует ответить.
— Вивьен. Меня зовут Вивьен, — он невольно тоже перешел на шепот; наклонился, сильнее сжал маленькую ладонь. — А тебя?
Мальчик несколько раз медленно моргнул. Его взгляд затуманился, затем немного прояснился. Он реагировал заторможенно — словно лежал на дне глубокого озера и смотрел на мир сквозь синюю толщу воды.
— Астольфо, — шевельнулись пересохшие губы.
— Астольфо, ты в Ордене, ты знаешь? — с языка сорвалось первое, что пришло в голову. Вивьен не думал, что говорит, слова теснились в горле, пытались выскочить друг перед другом. Хотелось столько всего спросить, столько рассказать: о прошлом, о нападении вампиров, сказать, что теперь Астольфо в безопасности, попросить больше не калечить себя.
Сказать, что это не должен был быть он.
Астольфо не отозвался. Его взгляд снова стал тусклым и пустым, обращенным в никуда. Сколько бы его ни звал Вивьен, в тот вечер ему так больше и не ответили.
На следующий день после завтрака их отряд выдернули преследовать вампира. До самых сумерек Вивьен вместе с другими охотниками носился пригородами Парижа, в катакомбы вернулся перед отбоем, едва держась на ногах, и в лазарет уже не пошел. Вырваться он смог только на следующий день после обеда: немного поколебавшись, прихватил с собой последние письма Миши, забежал к интендантам за бумагой — а потом сразу в палату.
Ему показалось, что мальчик — Астольфо, его звали Астольфо — шевельнулся, когда Вивьен его позвал, но глаза под длинными стрелами ресниц так и остались тусклыми. Вивьен привычно погладил привязанное запястье, затем робко протянул руку и коснулся пальцами впалой щеки.
— Наверное, тебя скоро отсюда заберут, — слова сорвались и упали в тишине каплями воды. — Обычно детей держат в Ордене неделю, редко — две, когда они сильно ранены. А дальше отправляют в приют.
Астольфо шевельнулся — на этот раз точно — и Вивьен, ободренный этим, достал один из рисунков Миши и развернул перед ним.
— Смотри, вот так там живут дети, — в груди что-то странно царапало, с каждым словом все сильнее. — Приюты обычно при церкви, поэтому за ними присматривает священник, как здесь, на картинке. Детей учат грамоте, арифметике и пению, и потом, как подрастешь, можно остаться при церкви работать — или тебе помогут найти приличную работу где-нибудь в другом месте. Там будет лучше, чем здесь. Там хотя бы будет солнце над головой, и наверняка тебя не будут привязывать к постели. Там...
Слова почему-то стали поперек горла, и Вивьен запнулся. Проглотил комок, застрявший в горле.
— Миша присылает мне письма, — сказал после минуты молчания, когда голос начал наконец слушаться. — Я хотел ему сегодня написать ответ, а то завтра придет почтальон, если не успею — снова неделю придется ждать.
Горло болезненно сжало.
Миша плакал навзрыд, когда его забирали, цеплялся за сутану Вивьена, кричал, что никуда не уйдет, и в конце концов священникам пришлось оттаскивать его насильно. Будет ли плакать Астольфо? Захочет ли тоже писать письма? Вспомнит ли он о Вивьене вообще — или так и пойдет покорно за священником, глядя пустым взглядом в никуда?
Зачем он пришел, мелькнуло в голове. Зачем вообще взялся повторять прежние ошибки? Знал же, что не стоит снова привязываться, что все закончится плохо — и все равно…
— Миша?..
Вивьен обернулся. Взгляд у Астольфо был мутным — но он все же смотрел и видел.
— Мой друг, — отозвался тихо Вивьен. — Я о нем уже рассказывал, но ты, наверное, не помнишь…
Астольфо перевел взгляд на потолок. Он молчал так долго, что Вивьен уже успел подумать: больше опять ничего не скажет. Но тонкие пересохшие губы все же разомкнулись.
— Меня не заберут в приют, — прозвучало совсем бесшумно. — Меня должны наказать.
— За что?..
Астольфо продолжал смотреть в потолок, Вивьен почему-то только сейчас заметил, что глаза у него покраснели и воспалились — словно Астольфо долго плакал. Расширенные зрачки выглядели темными бездонными пропастями.
— За то, что я привел в свой дом вампира.
Отнести письмо Вивьен успел лишь чудом: сидел за пустыми листками до самой ночи, чуть ли не впервые не зная, что написать, в конце концов задремал за столом и только чудом не упал носом в чернильницу. Проснулся посреди ночи, торопливо дописывал, поспал несколько часов, а потом сорвался еще до общей побудки и до лауд успел сбегать на контрольно-пропускной пункт. На этот раз там сидел толстый старый священник, похожий на коренастый морщинистый пень. Он не стал ничего спрашивать, не стал упрекать, что отца Бенедикта зря беспокоят — просто принял письмо, сделал какую-то запись в своей книге и жестом велел Вивьену уходить. Тот был за это благодарен.
После обеда, в свободное время, он снова пошел в лазарет — но на этот раз палата оказалась пустой. Не было ни Миры, ни медсестер, ни самого Астольфо. Штора вокруг кровати была отодвинута, полоски ткани, до того державшие худые детские запястья, безвольно свисали вниз.
Вивьен беспомощно оглянулся. Его забрали, мелькнуло в голове. Наверное, его уже забрали в приют. Раз Астольфо начал разговаривать и хоть кого-то узнавать...
В груди вдруг стало пусто. Они не смогли даже проститься. Вивьен даже не сказал «До встречи» — в глубине души надеясь, что они действительно смогут еще увидеться. Не спросил, куда Астольфо поедет. Не попытался предложить переписываться. А теперь все: вряд ли кто-нибудь станет ему докладывать, в какой приют Астольфо увезут. Кому есть дело до глупых прихотей каких-то сирот?
Он тяжело опустился на кровать; обхватил себя за плечи, опустил голову. Почему-то сразу стало так холодно. Он снова был один — в этой палате, среди катакомб. До смерти захотелось лечь, свернуться калачиком и натянуть одеяло по самые уши. Чтоб ничего не видеть. Ничего не слышать. Чтобы хоть так немного согреться.
Скрипнула дверь. Он медленно поднял взгляд.
— Ты на перевязку? — медсестра с похожими на грозовые тучи бровями переступила порог и окинула его тяжелым взглядом. Вивьен слабо мотнул головой.
— Скажите… — голос оказался хриплым и надтреснутым. — А мальчика, который здесь лежал, Астольфо, уже забрали? Может, вы слышали, в какой приют?..
Медсестра снова на него сердито посмотрела.
— Его увел с собой Найм, сказал, Шарль хочет видеть лично, — она прошла мимо, таща за собой большую корзину, поставила ее на пол, принялась проверять шкафчики у стены и класть туда бинты и какие-то микстуры. — Бог его знает, что у командования в голове, мальчишка еле говорит, всего несколько дней как припадки наконец прекратились. О чем с ним можно говорить?
— То есть, его не забрали? — слова сорвались сами собой, в груди словно растаяла ледяная заноза, которая до того мучительно торчала между ребрами. Значит, Астольфо еще тут. Значит, он еще вернется. — Можно его здесь подождать?
Медсестра обернулась, окинула Вивьена мрачным взглядом. Видно было, что долго колебалась, но наконец молча пожала плечами и отвернулась — мол, если тебе так надо…
Когда она ушла, Вивьен остался сидеть на кровати. Прислонился к спинке, снова обнял себя за плечи. Минуты тянулись одна за другой, наверное, свободное время уже закончилось, и Вивьен опоздал на ноны — в палате не было часов, и он не мог точно проверить. Не то чтобы ему, правда, было не все равно, даже если накажут и наложат епитимию, как на того уснувшего во время проповеди заместителя.
Дверь снова приоткрылась, когда в сердце начало закрадываться предательское подозрение, что медсестра его обманула. Вивьен медленно поднял голову.
Астольфо стоял на пороге, кутаясь в наброшенную на плечи накидку. А позади него — сердце на мгновение сбилось с ритма — возвышалась громадная фигура заместителя Шарля.
— Теперь ты знаешь, что должен делать. Тебя позовут, когда потребуется, — пророкотал низкий голос, а затем Найм закрыл дверь. В коридоре погасли тяжелые шаги.
Вивьен соскользнул с кровати и бросился к Астольфо. Обхватил за плечи — впервые видел, как тот стоит на своих ногах, и казалось, одно неуверенное движение — и Астольфо упадет.
— Ты как? Что от тебя хотел Шарль?
Астольфо не ответил. Его глаза снова оказались красными и припухшими и смотрели совсем пусто и дико. Что-то было не так. Что-то очень сильно было не так.
— Я не должен был убегать, — одними губами прошептал Астольфо. — Не должен был. Не имел права.
Вивьен окинул его тревожным взглядом.
— Ты о чем? — сердце с каждым мгновением билось все быстрее, в груди медленно расползался холод.
Астольфо поднял взгляд и посмотрел Вивьену прямо в глаза.
— Я должен стать паладином, — сказал хрипло. — Должен охотиться на вампиров. Это единственный путь хоть что-то исправить, хоть как-то искупить…
— Что искупить?! — голос у Вивьена надломился. Астольфо сейчас смотрел тем же слепым невидящим взглядом, что и во время припадка. Что ему наговорили?
— Это единственный путь. Единственный. Больше ничего нет, для такого грязного, отвратительного, оскверненного, как я, больше ничего... — он шептал все более и более лихорадочно, запинаясь через слово, его начало трясти. Накидка сползла на пол, и Астольфо обхватил себя за плечи. Ногти левой руки впились в метку, темным пятном выглядывавшую в вырезе больничной рубашки
Вивьен отступил на шаг. Окинул Астольфо отчаянным взглядом.
Того не должны были делать охотником, он был слишком мал. Сам Вивьен, когда ему дали выбор, был года на два старше, и священник все равно колебался и раз пять повторил, что не обязательно оставаться в катакомбах. Астольфо же говорил так, словно выбора у него вообще не было. Что там к дьяволу творилось в высших эшелонах Ордена?!
— Я ви… я виноват, — шептал Астольфо, сбиваясь, захлебываясь дыханием; с его глаз сорвались и скатились по лицу две крупные слезы. — Я не имел... Я нару... нарушил Божью во… лю... Я должен... принимать все... страда... Я должен иску… пи…
— Нет, не должен!
Вивьен не сдержался: бросился к нему, поймал в объятия, крепко прижал к себе.
— Не должен! — голос предательски сорвался. — Не должен, слышишь? Ты не виноват! Не виноват, что напали вампиры! Не виноват, что твоя семья погибла! Вампиры — не стихийное бедствие, они хотели это сделать и сделали бы все равно! Ты не виноват, слышишь меня?!
Астольфо дернулся в его объятиях, попытался оттолкнуть и вырваться.
— Нет! — его душили рыдания. — Это я!.. Это моя!.. Если бы не я!..
Если бы он не родился, его мать до сих пор была бы жива.
Если бы отец не бросился защищать его от вампиров, он не погиб бы.
Если бы...
— Нет, — всхлипнул Вивьен и ткнулся носом в макушку Астольфо, не выпуская того из объятий.
Они так и стояли — долго, очень долго, а затем Вивьен все же отвел Астольфо к кровати, и еще дольше они лежали, обнявшись, прямо поверх смятой постели, даже не укрывшись одеялом. Астольфо плакал, вцепившись ему в сутану на груди сведенными судорогой пальцами, Вивьен гладил его по голове и спине и шептал «Ты не виноват», а из глаз у него катились и катились слезы, и он не мог с уверенностью сказать, что говорил эти слова только Астольфо.
А потом, казалось, вечность спустя, усталость объяла их своими крыльями. Веки налились свинцом, и Вивьен провалился в ласковый, целебный сон.
Ему снились утренние лучи солнца. Роса на траве. Тихий шепот ветра в свежих весенних листьях. Чья-то теплая рука, укрывшая одеялом и погладившая по голове — наверное, такой должна была быть мама.
Когда Вивьен открыл глаза, в палате горела единственная керосиновая лампа, едва разгоняя мрак у самой кровати. Ему действительно накинули на плечи какой-то плед. На тумбочке рядом стояли кувшин и полный стакан воды, возле них пристроился клочок бумаги со знакомым размашистым почерком. «Скажешь своему капитану, тебя весь день тошнило. Записка для него в ящике, чтобы не потерять».
Вивьен шмыгнул носом и попытался вытереть выступившие слезы о подушку. Получилось не очень. Он опустил взгляд.
Астольфо, укрытый тем же пледом, лежал рядом, спрятав лицо у него на груди, и спал беспробудным сном. Вивьен осторожно погладил его по голове, снова шмыгнул.
Если Шарль решил, что Астольфо будет охотником, вряд ли кто-нибудь это мог изменить. Половина Вивьена понимала, что так быть не должно, что это неправильно, а другая — предательски радовалась, и он не мог просто отбросить это чувство или соврать себе, что испытывает только печаль. Он был не один. Наконец-то не один.
Он снова невесомо погладил Астольфо.
— Я буду рядом, — прошептал совсем тихо. — И помогу. А потом, в первые длинные выходные, поедем вместе в Овернь, и я познакомлю тебя с Мишей. Будем сидеть втроем под каким-нибудь огромным дубом и есть пирог с яблоками или вишнями.
Астольфо пробормотал что-то во сне и крепче к нему прижался. Вивьен обнял его, ткнулся носом в макушку — и закрыл глаза.