Actions

Work Header

Нет смысла беседовать о сельскохозяйственных сезонах

Summary:

День середины осени положено отмечать с самыми близкими. Хотя Цзюнь У неизменно портит праздник вопросом: «Когда ты попросишь прощения и вернешься ко мне?»

Work Text:

Красные и желтые разукрашенные фонарики были развешаны так плотно, что почти закрывали собой ночное небо и тускло мерцающие звезды, не позволяя им предупреждать о будущем. Незримая ярмарка в честь Праздника середины осени раскинулась на площади прямо посреди столицы. В отличие от Призрачного города, которым управлял Собиратель цветов под кровавым дождем, ярмарка не оставалась круглый год на одном месте, а спонтанно появлялась и исчезала, не оставляя после себя ни единого доказательства своего существования, — не считая людей, купивших в одной из множества палаток про́клятые вещицы, которые уже не выходило вернуть назад на следующий день. И конечно, в отличие от Призрачного города, здесь не было ответственного управляющего. Купцы, актеры, повара, музыканты, гадалки, посетители — никого не приглашали и не организовывали. Кажется, все просто самозарождались, как мыши в закрытом горшке с крупой.

Мэй Няньцин считал, что Незримая ярмарка как-то связана с Цзюнь У и его хаотичными проявлениями темной стороны, но он, похоже, подозревал это абсолютно во всем, в чем видел демонические корни. Да и божественные — тоже. Цзюнь У, как настоящий Небесный император, действительно возвышался над всеми тремя мирами, одновременно как солнце и луна, а не управлял одними небожителями. Первородный бог нового пантеона и отец демонов.

Мэй Няньцин без интереса наблюдал за театром теней на другой стороне улицы — очень эффектное представление, но весь вечер показывали одну и ту же пьесу, — когда рядом позвали:

— Мэй Няньцин.

От этого голоса он застыл, замер полностью, настолько походя на собственную божественную статую, похороненную под вулканическим пеплом, что даже сердце перестало биться ненадолго, и все же мгновение он надеялся, что обознался. Но затем голос позвал его уже настоящим именем, не оставляющим места сомнениям, а перед гадальным прилавком опустился юноша. И тут же процитировал поздравительные строки из Су Ши:

— «О, жить бы нам долго, и чтобы за тысячи ли в разлуке бы вместе луной любоваться могли», — с улыбкой проговорил он. — Кажется, нынче это популярное пожелание? Я увидел столько фонариков с этими строками.

Взглянув в его лицо, Мэй Няньцин отшатнулся, едва не перевернув прилавок.

— Что такое? — юноша вопросительно наклонил голову набок. — Неужели и этот облик теперь кажется тебе уродливым?

Лицо молодого принца Уюна казалось на Цзюнь У такой же маской, как маски множества людей и демонов, проходящих мимо и вместе радующихся празднику. В толпе Мэй Няньцину ничего не оставалось, кроме как мирно остаться на месте и сразу прямо спросить, проявляя немыслимую неучтивость:

— Что ты здесь делаешь?

— Разумеется, пришел поздравить тебя с праздником и поговорить немного.

Его лицо выражало не больше, чем маска скорби и радости.

— О чем же нам разговаривать? О том, как хороша луна в этом году? — Мэй Няньцин поднял взгляд на праздничные фонарики, между которыми не мог разглядеть даже само положение луны. — О погоде или о сельскохозяйственных сезонах?

— Если не хочешь разговаривать, то давай сыграем, — миролюбиво предложил Цзюнь У, придвинув поближе с края прилавка чашу с игральными костями.

— Это для гадания, а не для игры.

— Кости есть кости, — отмахнулся Цзюнь У. — Я видел, как смертные играют в это. Нужно просто бросить шесть костей и посмотреть, какая комбинация выпадет. Чем больше четверок, тем лучше.

— Есть десятки выигрышных комбинацией, дело не только в чет…

— Если я выиграю, исполнишь одно мое желание, — заявил Цзюнь У, перебивая его.

— И чего ты хочешь? — спросил Мэй Няньцин раньше, чем додумался сразу отказать.

— Разве не очевидно? — Цзюнь У улыбнулся так снисходительно и покровительственно, будто говорил с одним из своих дураков из нынешнего пантеона богов.

— Не очевидно.

— Я жду, когда ты попросишь прощения и вернешься ко мне.

Поразительно.

Эта фраза как клякса выделялась на тексте мироздания, но она в самом деле прозвучала. Несмотря на удивление, Мэй Няньцин усилием воли захлопнул рот и не переспросил. Он был абсолютно уверен, что не ослышался, и не был готов к повторению этих слов.

Цзюнь У, воспользовавшись его замешательством и переосмыслением сути бытия, уже бросил кости, и Мэй Няньцин инстинктивно опустил взгляд в чашу. Он совсем не удивился результату, а вот проходящий мимо мужчина изумленно воскликнул:

— Шесть четверок! Вот это удача у молодого господина!

Должно быть, давно уже Цзюнь У не называли молодым господином. Очень, очень давно.

Мэй Няньцин невозмутимо придвинул чашу к себе и повертел в пальцах одну кость, на каждой грани которой было по четыре точки. «Серьезно?» — молча спросил он одним взглядом, но Цзюнь У в ответ и бровью не повел. Впрочем, о своей победе тоже объявлять не торопился.

— Нынче в народе четверку стали считать несчастливым числом, — заметил Мэй Няньцин вместо того, чтобы комментировать столь ребяческий мухлеж.

— Что за глупость? — на этот раз Цзюнь У будто даже выразил подлинное удивление.

— В новом языке Центральной равнины «четверка» и «смерть» созвучны, — объяснил Мэй Няньцин.

Цзюнь У мгновение обдумывал этот факт.

— И что они будут с этим делать? Четверка веками являлась благоприятным числом.

— Поменяют правила при игре в кости, сделают лучшей комбинацией шесть шестерок? — предположил Мэй Няньцин. — Вместо четырех прекраснейших картин оставят три. К четырем великим красавицам добавят пятую.

— Боюсь узнать, что они сделают с четырьмя благородными истинами или со сторонами света, — Цзюнь У покачал головой. — А еще нужно исправить четыре благородных растения, четыре драгоценности рабочего кабинета, четыре искусства, четыре величайших бедствия… Я только начал перечислять, а уже утомился.

— Четыре бедствия можно оставить, это все-таки бедствия.

— Ох, а я уже порадовался, что мы наконец-то исключим Лазурного демона из списка.

Мэй Няньцин не сдержал смешок, но тут же в неловкости закусил губу, поправил невесомую вуаль на лице и отвернулся к театру теней. И замер в легком удивлении. Повторяющая пьеса успела смениться на что-то новое, и теперь четкие фигуры кукол на подсвеченном огнями полотне строили… мост в небеса?

Хотя в театре теней черный силуэт моста больше походил на те выгоревшие останки, что все еще сохранялись у горы Тунлу (скорее не чудом, а жестокой насмешкой), но его изящные изгибы все равно напоминали Мэй Няньцину о самом величественном и блистательном сооружении, существовавшему в трех мирах. Эта тень — Небесный мост. А вот эти — он сам и трое его друзей. И еще… Как силуэт Небесного моста напоминал о его настоящем великолепии, так и тень принца Уюна на полотне казалась его настоящей тенью, отброшенной на землю в ясный солнечный день.

В этой тени было несравнимо больше от принца Уюна, чем в Цзюнь У, даже принявшем свой молодой облик.

Музыканты вдруг издали грохот, который нельзя ожидать ни от одного мыслимого инструмента, а затем в воцарившейся звенящей тишине грациозная картина на холсте мгновенно сменилась изображением ужаса и хаоса. На подсвеченную ткань брызнули кровью (или красной краской), а от тени огромной горы по полотну начали постепенно расползаться, как лава, желтые и красные языки пламени, поглощая все на своем пути: маленькие фигурки людей, город, силуэт павшего моста.

С трудом заставив себя отвести взгляд, Мэй Няньцин взглянул на Цзюнь У — тот пристально наблюдал за представлением, но в глазах, словно вырезанных из чистейшего черного нефрита, отражались только всполохи огня, но не эмоции.

Зрители в театре не двигались с мест, тоже завороженно глядя на полотно и лишь изредка перешептываясь, отмечая, что никто из них раньше не слышал об этом сюжете. Все новые и новые прохожие останавливались, привлеченные происходящим.

Пьеса закончилась, когда принц Уюна остался один. Мэй Няньцин еще немного понаблюдал за тем, как догорало полотно, поглощенное лавой, и порассматривал ярко раскрашенных кукол, которых теперь не скрывала ткань. Лишь собравшись наконец-то что-нибудь сказать, он заметил, что Цзюнь У за прилавком больше не было.

Мэй Няньцин посмотрел по сторонам, не обнаружил в толпе никого подозрительного и опустил взгляд перед собой. На столе все еще стояла чаша с шестью игральными костями. Поначалу это не привлекало внимания, но… если подумать, на настоящих костях точки на «четверках» всегда красного цвета, а не черного. Счастливое число счастливого цвета, логично?

Но Цзюнь У скопировал игру смертных бездумно, не углубляясь в такие тонкости.

— Я ведь сказал, что это для гаданий, — вздохнул Мэй Няньцин, перевернув кончиком пальца пару костей с одинаковыми черными точками.

Все-таки дело не только в числах и четверках. Тому, кому выпало шесть черных граней, очень, очень сильно не повезет.

***

Будто вся столица спала на утро после Праздника середины осени. Желтое солнце давно взошло и ясно освещало город с выцветшего, почти белого неба.

Мэй Няньцин оглядел полупустую площадь, которую с рассветом покинула ярмарка. Лишившись праздничных пестрых украшений, пространство выглядело блеклым, полным отчетливых серых оттенков от самых светлых до темных. Даже воздух казался особенно прозрачным и чистым.

Посреди площади на столбе покачивалась пара очень старых трупов — судя по табличке, казненных шпионов. Вороны на ближайших крышах уже не проявляли к ним никакого интереса. Проходили редкие прохожие: и сильно загулявшие молодые люди, и угрюмые рабочие. Медленно и лениво открывались некоторые лавки.

И все же на всей площади не осталось ни единого следа того, что именно на этом месте ночью была ярмарка. Ни одного знака, что сюда ступала нога Небесного императора. Не находилось мусора, упавших и раздавленных лунных пряников, фонариков, лент, пепла или игральных костей — все же не зря эта ярмарка называлась Незримой, становясь совершенно неотличимой от сна после своего окончания.

Ах да, за исключением одного.

— Хватит врать! Где ты взяла это прокля́тое зеркало?! — в ярости закричал мужчина на краю площади.

Молодая девушка (сходу не выходило сказать, похожа она больше на дочь, жену или куртизанку) на коленях уже роняла слезы в пыль.

— Здесь правда была ярмарка!

— По-твоему, я поверю?! — продолжал кричать мужчина. В другое время его скандал бы уже собрал зевак, но пока привлекал ленивое внимание только ворон и Мэй Няньцина. — Скажешь, что она испарилась?

— Я не знаю… — сквозь рыдания с трудом отвечала девушка. — Я не могла… не могла перепутать место…

Ее прерывал громкий звон: это зеркало в позолоченной оправе, со всей силы брошенное на землю, разлетелось на десяток сияющих кусочков, запустив по всей площади солнечных зайчиков. Мэй Няньцин сначала взглянул на это без интереса, все еще поглощенный мыслями о Цзюнь У, но тут заметил маленькое отражение в осколке. Мэй Няньцин посмотрел на мужчину, затем — снова на отражение. И еще раз на мужчину.

«Проклятое» зеркало и правда оказалось необычным, похоже, сделанным по принципу меча Хунцзин, «Красного зеркала», когда-то принадлежащего Цзюнь У. Оно отражало истинный облик любого, кто в него смотрелся, не позволяя скрыться ни демонам, ни небожителям.

— На вашем месте я бы уже выбирал надгробный камень и прощался с семьей, а не тратил время на глупые ссоры, — как будто мимоходом бросил Мэй Няньцин, закончив любоваться на отражение чумного духа, обвивающегося вокруг жертвы.

— Что ты несешь? — почти прорычал мужчина. — Вы все специально решили испортить мне настроение с утра?

Мэй Няньцин равнодушно пожал плечами, проходя мимо. Должно быть, уже завтра после ухудшения состояния мужчина будет искать его, а не следы пропавшей ярмарки.

Мгновение Мэй Няньцин боролся с желанием поднять один из осколков зеркала, но в последний момент отдернул руку. Как не стоило прикасаться к вещам больных с кровавой рвотой и огромными нарывами, так и от жертв чумного духа стоило держаться как можно дальше. Возможно, Мэй Няньцину уже сегодня стоило исчезнуть из города вслед за ярмаркой.

А зеркало, раскрывающее истину, если подумать, все равно довольно бесполезно. Узнать Цзюнь У в каждом облике и под любой маской он мог и без чужой помощи. Ровно как не нуждался в доказательствах со стороны в том, что их встреча в теплый семейный праздник — вовсе не сон.

***

В темное ночное небо то и дело взлетали желтые праздничные фонарики, поднимаясь высоко над монастырем. Мэй Няньцин устроился с гуцинем в тени на самой высокой крыше, и меланхоличная мелодия почти перекрывала отголоски шума праздника на земле.

— Я думал, ты избегаешь меня, — заметил Цзюнь У, появляясь за его спиной. — Разве я мог не заметить тебя на территории собственного храма?

Как всегда самоуверенно. Словно Мэй Няньцин не скрывался годами прямо в монастыре в роли советника Сяньлэ.

— Ох, так это храм? — наигранно протянул Мэй Няньцин. — Здесь так дорого берут за молитву, что я решил, будто попал на рынок.

Цзюнь У промолчал, и какое-то время по крыше разносились только звуки древней песни. К сожалению, вовсе не идеальные. Мэй Няньцин фальшивил, прерывался и начинал сначала, периодически забывал продолжение и силился вспомнить, наигрывая одни и те же мотивы. Возможно, стоило потренироваться заранее, но во времена их молодости эта мелодия исполнялась только на Праздник середины осени в семейном кругу, и казалось неправильным растрачивать ее на другие дни даже для репетиции.

Но громче музыки, смеха, голосов и боя барабанов вдруг раздался звон монет, и в небо устремились сразу с десяток ярких молитвенных фонарей негасимого света. Проводив их долгим взглядом, Мэй Няньцин спросил:

— Они нравятся тебе? Каждый стоит целое состояние, и все они для тебя, — он помолчал немного, так и не получив ответ. — Когда-то я знал небожителя, который разрушил свой собственный храм за то, что деньги в нем стали важнее бога.

— Разве ты сам не сказал мне тогда, чтобы я больше никогда так не делал?

— Ты прав, — согласился Мэй Няньцин. — Хотя тогда я не думал, что ты послушаешь.

Многие небожители смотрели, как горят их святилища и как разрушают их божественные статуи, но был ли еще хоть один безумец, который бы сам уничтожил собственный храм лишь из протеста, желая слышать молитвы бедняков, а не только богачей? Даже видя перед собой лицо принца Уюна, Мэй Няньцин все равно прикрыл глаза, воскрешая его истинный облик в памяти.

— Ты так и не ответил, — припомнил он. — Нравятся тебе фонари? Почувствовал себя счастливым, когда снова победил в своем глупом состязании на небесах?

Молчание, прикрытое только игрой гуциня.

— Ты счастлив теперь? — не открывая глаз, снова спросил Мэй Няньцин. — Скажи честно, когда счастливых дней у тебя было больше: за последние две тысячи лет или за те семнадцать, пока ты был принцем Уюна?

В тишине Мэй Няньцин почти решил, что Цзюнь У снова исчез по своему обыкновению, но вздрогнул, в удивлении обнаружив, что тот сидит прямо напротив, по другую сторону гуциня, в своем облике Небесного императора. Полы роскошных одежд аккуратно лежали на черепице крыши, и вышитый золотыми нитками дракон на шелковой ткани казался Мэй Няньцину змеей, лишь притворяющейся драконом.

— Хватит оплакивать принца Уюна так, будто ты непричастен, — тихо сказал Цзюнь У, словно с трудом сохраняя терпение. В его черных нефритовых глазах на этот раз не отражался даже свет негасимых фонарей, взмывающих в небеса.

Мэй Няньцин ненавидел глупые вопросы, но все же не смог сказать ничего, кроме:

— Что?

— Хватит притворяться, что ты не виноват, — повторил Цзюнь У. — Я стал таким только из-за тебя, хватит изображать, будто это моя вина. Ты должен сожалеть только о том, что сам сделал меня таким.

За долгие годы Мэй Няньцин, казалось, начал постигать логику Цзюнь У, но слышать эти слова прямо в лицо все равно было шокирующе.

— Только моя вина? — неверяще переспросил он.

— Хватит! — крик Цзюнь У, потерявшего терпение, громом пронесся над монастырем, на мгновение словно заморозив все вокруг, каждый звук в воздухе, каждый летящий фонарик, каждый вздох. — Хватит!

Сбросив оцепенение, Мэй Няньцин резко отшатнулся — резко достаточно, чтобы этим неловким движением глубоко прорезать кожу на пальцах струной. Кровь брызнула на деревянный корпус, а боль отрезвила.

Цзюнь У, не позволяя отстраниться, накрыл его руку своей и прижал окровавленную ладонь обратно к струнам.

— Просто признай, что ты виноват, — горячно прошептал Цзюнь У, немного наклоняясь к нему. — Ничего, абсолютно ничего из этого не случилось бы, если бы не ты. Это все твоя вина. Это ты не сдержал свои обещания и бросил меня в самые темные дни.

Мэй Няньцин зажмурился, чтобы не смотреть в его глаза. Цзюнь У почти отчаянно спросил:

— Почему ты просто не попросишь прощения, чтобы я мог простить тебя?

Мэй Няньцин молча закусил губу, потому что знал: если откроет рот, то действительно взмолится о прощении, а не укажет Цзюнь У на его сумасшествие, на эту и еще десятки причин, почему «все» произошло.

После долгой паузы в тишине Цзюнь У отпустил его руку, но не отстранился, а окровавленными пальцами начал перебирать по струнам. Снова полилась старинная мелодия, которая две тысячи лет назад так согревала сердца людей в Праздник середины осени. И надо же, у него получалось совсем без фальши.

Когда Мэй Няньцин открыл глаза, Цзюнь У уже не было на крыше, хотя музыка, больше не привязанная к струнам, еще висела в воздухе. Негасимых фонарей в небе давно не осталось, а на горизонте уже занимался рассвет.

***

Встречи и разговоры с Цзюнь У снова и снова ни к чему не приводили, но Мэй Няньцин давно на это не рассчитывал. Смысл был не в беседах. Смысл был в том, чтобы оказаться рядом на семейный праздник.

А затем Небесные чертоги разразились оглушительным грохотом. Небеса едва не раскололись надвое, заплясали огни неугасающих лампад, возвещая о третьем вознесении Его Высочества наследного принца Сяньлэ.

На следующий Праздник середины осени Мэй Няньцин ел свой лунный пряник в одиночестве, любуясь луной в тысяче ли от Цзюнь У, но что ж. Зато это, возможно, поможет им разобраться в отношениях быстрее, чем беседы о погоде или сельскохозяйственных сезонах.