Work Text:
Да чтоб его всё. Не так Райзо представлял себе окончание вечера, если и представлял его хоть как-то – Санада смотрит на него сверху вниз, улыбается довольно, добился своего, поставил-таки Райзо на колени. И Райзо зачем-то для разнообразия делает ровно то, что ему сказали – попросили, промурлыкали на ухо хриплым-обещающим – держит руки при себе и держится из последних сил, пока Санада поднимает край обтянувшей его бедра юбки ещё на сантиметр. И ещё.
Чепуха это всё, глупости какие-то, Райзо стоит, как дурак, на коленях и думает, где ж он так лихо свернул не туда в этой жизни.
Не то чтобы его это не устраивало, конечно.
По лицу Санады всё видно, он и не скрывается никогда особо – знает, ну точно знает, как он на Райзо действует, и вообще, и вот сейчас – в частности, и Райзо сам виноват, что позволил этому так далеко зайти – и что позволил бы ещё больше, да что там – позволит, вот уже сейчас. Он не может не пялиться, бледная, нежная – он знает, наощупь пробовал, языком и пальцами, и всё ещё мало – кожа бедра прямо перед ним. Санада говорит: без рук, но Райзо и без рук как-то справляется (справился бы, если бы их не было вовсе) – вжимается всем лицом, слизывая фантомный запах дешевого этого латекса с кожи Санады. Просто так – чтобы на вкус его попробовать; чтобы посмотреть, что там, под этой юбкой. Есть ли там что-то вообще.
– Нравится?
Райзо этот тон наизусть знает, заучил уже: обволакивает его всего, мягким, наждачным, кажется – совсем спокойный, в отличие от. Поднимает глаза – всё ещё никак не привыкнет, смотреть на Санаду вот так, снизу вверх, – и видит, как он улыбается: самым уголком губ, самодовольно, зная, что сейчас, что он ни скажи – Райзо на всё будет согласен.
Конечно, нравится, до искр из глаз нравится – да и как не. Санада: спина прижата к стене, ноги раздвинуты, так, что, кажется, ещё немного – покачнется и упадет. Возбужден он не меньше Райзо сейчас и не скрывает ничуть – как будто юбка эта дурацкая могла бы скрыть хоть что-то, кусок тряпки, лишь по недоразумению названный одеждой.
Санада, в дешевой этой латексной юбке и полупрозрачной майке выглядит так, что с ума его сводит. Райзо будто облили бензином и подожгли – буквально: кажется, что ещё немного – и он сгорит весь, полностью, к такой-то матери. Санада над ним улыбается, словно знает. Смотреть на его улыбку – вот такую – становится слишком, Райзо опускает взгляд, но лучше бы не: вот туда смотреть точно не стоит. Туда – это на сапоги, которые Райзо лично, трясущимися руками, на Санаде застёгивал: бесконечная кожа-кожа-кожа, облепившая Санаду всего, от ступней до трогательно-острой косточки у колена. В юбку и майку Санада обрядился без свидетелей, в их крошечной ванной, где места для двоих не было нихрена примерно – Райзо ждал у двери, борясь с совершенно дурацким желанием подглядеть, как малолетка. И только с сапогами – попросил помощи, сунул Райзо в лицо, на колени поставил – застегивай, мол.
Райзо и встал.
И не должно бы это на Райзо так действовать, юбка эта нелепая и майка, соски Санады темнеют под облепившей его прозрачной тканью вызывающе ярким пятном – у Райзо в глазах всё идёт пятнами, Санада – его слепое пятно, вот в чем дело. Санада – будто родился такое носить: ему идёт до нелепого, идёт до смешного, идёт так, что у Райзо встаёт, как по команде, возраст там, не возраст – и выглядит это всё ну точно как то, о чем Райзо пожалеет наутро. Или через пятнадцать минут.
Сапоги – про них Райзо даже думать боится; что с ним будет, когда Санада примется их снимать. Если вообще снимет. Может, оставит – прямо так, закинет ноги Райзо на плечи, на спину, обернётся вокруг него весь, тугой, как пружина, впиваясь – пальцами, каблуками этими, да ими же, ч-черт, убить кого-нибудь можно.
Санада даже прошёлся в них – медленно, покачивая бёдрами, не боясь ничуть, что оступится; выглядело это – ну точь-в-точь как смотреть на моделей по телевизору, каждый шаг – уверенный, улыбка – вызывающая, и взгляд из-под ресниц: смотри, старик, это всё – для тебя сейчас. Повернулся, выставил бедро, юбка поползла вверх – Санада стрельнул глазами и улыбнулся хищно: "нравится?"
Райзо кажется: ещё немного, и он рычать будет готов – так ему сейчас хочется. Проводит ладонью по члену, через брюки, бездумно – и тут же отнимает руку; самый вид Санады действует на него так, что, кажется, еще минута неосторожных прикосновений – и кончит вот прямо так, в брюки. Ну или забудет, как дышать, и даже вот черт его знает, что на следующий день будет стыднее – хотя, зная Санаду, что так, что эдак он ему спуску не даст.
– Нравится, – кое-как выталкивает из себя; пальцами впивается в бедро, рука соскальзывает по ткани – начерта только надел сегодня костюм, ну да, точно, они же собирались куда-то. – Хватит уже, Санада, снимай, ну.
Улыбка Санады становится мягче, а юбка опускается на место – Райзо выругаться готов от разочарования. Ну да: чего он ожидал, в общем-то – это же Санада, которому только дай возможность, не упустит лишний раз над ним поиздеваться. Вот и теперь:
– Придётся поучить тебя терпению, старик.
В его глазах вся преисподняя, кажется, пляшет, и улыбка заостряется, когда он медленно, так чертовски медленно приподнимает подол юбки кончиками пальцев.
Райзо проглатывает то ли стон, то ли ругательство – а может, и то и другое, ни в чем бы себе сейчас не отказывать, кто б ему дал только. Колени начинают давать о себе знать, и если Райзо в ближайшем времени не придумает, что делать с руками, вот прямо сейчас, желательно, брюки точно окажутся с дырой – так сильно он впивается в бедро ногтями, чтобы хоть остатки самообладания удержать.
Штука вот в чем: Райзо ненавидит ждать, а больше того – ненавидит, когда его заставляют ждать другие. И только Санаде позволяет вот такие вот финты: нужно поучить тебя, старик, и терпению, и черт знает чему еще. Потому что Райзо знает: Санада сейчас, на самом-то деле, и хочет, и мучается не меньше. Только улыбкой самодовольной прикрывается, но Райзо-то видит – что пальцы, которыми он придерживает чертов подол, у него дрожат.
– Поучи, попробуй, что ж, – выдаёт Райзо вслух, подключает самую зубастую свою ухмылку. Не у одного Санады есть козыри в рукаве. – Я потерплю.
Санада, паршивец этакий, продолжает улыбаться. Опускает глаза, не смотрит на Райзо вовсе, сосредотачиваясь – кончик языка скользит по губе, оставляя влажный след, пальцы поднимают юбку выше, выше, Райзо забывает дышать. Пялится на открывающуюся полоску светлой кожи, наплевав на протестующие колени, и лишь едва чувствует, что по вискам уже пот катится. Санада тянет юбку всё выше – издевательски медленно, выдыхает сквозь зубы, когда жёсткие края проходятся по вставшему члену.
На нём – красное кружевное белье, у Райзо – красные пятна перед глазами, он вообще не уверен больше, что не умер и не попал в какой-то особенный рай.
– Санада…
Может, что-то надо бы ещё сказать, но Райзо – не в состоянии; из выдоха получается стон, и Райзо уже и не пытается его сдержать – так сейчас хочется прикоснуться, к Санаде, к самому себе. Это "без рук" Санады сейчас выглядит не то что издевательством – форменной пыткой, Райзо и не думал, что окажется настолько не готов. "Не думал" это мягко сказано.
Санада не поднимает на него взгляд даже при звуке своего имени – наоборот: закрывает глаза, и Райзо с дикой какой-то смесью желания и нежности понимает – да он же смущается. Щеки все розовые, голову откинул, дышит так, будто бежал стометровку (не то чтобы Райзо не). Красное кружевное белье – клочок этого кокетливого кружева едва ли с ладонь, на самом деле, ничего он там не скрывает, истекающий смазкой член Санады – тем более, а Райзо, как дурак – застрял взглядом на румянце, которым Санада залился по самую шею, и – не может отвести взгляд.
Да сделай ты уже что-нибудь, хочет он сказать, язык еле ворочается в пересохшем рту; Санада не обращает на него внимания вовсе – сжимает себя раскрытой ладонью через кружево, подаёт бёдрами, трогает себя так, будто Райзо здесь нет – будто это не Райзо сейчас перед ним на коленях, смотрит, смотрит, и не может двинуться с места. Одно Райзо ещё помнит, несмотря на красный туман в голове: к изматывающим этим играм Санада относится слишком серьёзно, попробуй сейчас Райзо нарушить правило – и всё закончится, толком не начавшись.
Если это – начало, то Райзо даже не уверен, что сможет выдержать до конца.
Как заворожённый, он продолжает смотреть, как Санада ласкает себя, сжимает и трёт и стонет, уже не сдерживаясь; начав, уже не замедляется, обхватывая член ладонью почти грубо – за грохотом крови в ушах Райзо едва ли слышит, как его дыхание превращается в резкие выдохи. Санада почти до крови, до белого, прикусывает губу и останавливается всё-таки – откуда только взялась выдержка; на Райзо он по-прежнему не смотрит. Зато Райзо разглядывает его во все глаза, каждая деталь как впечатана: закушенная губа, вздувшиеся на шее жилы – откинув голову, Санада нетерпеливыми пальцами избавляется от мешающего кружева, вздрагивает всем телом, когда кружево проезжается по чувствительной, набухшей головке; и Райзо вздрагивает вместе с ним.
Не останавливайся, думает Райзо про себя, не решаясь даже попытаться что-то вслух сказать; не останавливайся только. Забытое кружево сползает по бедрам, Санада проходится языком по ладони, возвращая её на член, дрочит себе размашисто, быстро – в голове у Райзо отстукивает пульсом обратный отсчет, Санада дрожит всем телом, каким-то чудом удерживаясь на грани, и, когда он останавливается, Райзо хватает ртом воздух непонимающе – что вообще?..
"Что ты ещё задумал", хочет он спросить, но Санада успевает первым – даже не смотрит на Райзо, просто выдыхает, замерев:
– Ртом… – протяжное, – …ну пожалуйста.
Райзо не уверен, что у него ещё хоть что-то работает – собственных пальцев почти не чувствует, теперь, когда задача "держать себя в руках" стараниями Санады превратилась в почти невыполнимую. Райзо не замечает ни боли в суставах, ни протестующих мышц – да он себя сейчас насилу-то помнит, оказываясь перед Санадой на коленях. Теперь, когда можно – можно, ч-черт, наконец-то! – потрогать, прикоснуться, Райзо зарывается лицом во влажное, пахнущее Санадой кружево, оттягивает зубами резинку – и улыбается лишь наполовину злорадно, когда Санада вздрагивает от щелчка, с которым она возвращается на место. Бедра Санады – молочно-белое, перечёркнутое красным, Райзо хочется проследить каждую оставленную тугим бельём линию; он проходится губами по бледной коже, втягивает её губами – притягивает к себе Санаду ближе, впиваясь пальцами уже черт знает куда, как придётся. Чувствует, как Санада начинает дрожать, и отрывается от него, оставляя засос – точно знает, завтра будет синяк.
У Райзо стоит так, что уже больно и впрямь, он смаргивает от резких, неприятных ощущений, выпрямляясь на коленях; что-то там такое вертелось в голове про "туза в рукаве" – можно потерпеть ещё немного, в конце концов, терпению не только Райзо здесь стоит поучиться; Санада нетерпеливо подталкивает его, а у самого голос дрожит – в точности как он сам. Райзо пробует на вкус солёное-сладковатое – влажная кожа, привкус дешёвого латекса, – и убирает руки. Санада стонет разочарованно.
– Да погоди ты, – отвечает на невысказанное. Вдыхает запах разгорячённой кожи и думает, что во всем виноваты эти чертовы сапоги. И ведь выбирал же их Санада как-то, по магазинам шлялся, продавцам врал что-то – а думал о нём, Райзо, и о том, как это всё будет. Райзо тяжело сглатывает, пробуя пальцами гладкое, холодное. – Где ты их вообще нашёл?...
Санада даже не препирается; не бросает насмешливое – самое время поговорить, старик. Райзо его понимает, отчасти – он и сам говорить-то едва способен; вот и Санаде, похоже, не до споров: он покорно выкладывает – как нашёл какой-то магазинчик в другом районе, как долго не решался, а потом всё-таки отдал за чертовы сапоги бешеные деньги.
"Ты же хотел", Райзо считывает без слов.
– А продавец что сказал? – выходит глухо; Райзо вычерчивает языком линию – вверх, вверх, туда, где прохладная искусственная кожа сапог сменяется горячей и терпкой. Санаду трясёт. Рук его Райзо не видит, да и глаз не поднимает – но прекрасно может себе представить, как Санада отчаянно цепляется ими за стену, того и гляди – не удержит равновесие.
– Он не спрашивал. Да чтоб тебя, старик…
– Терпи, раз взялся, – Райзо не может не ухмыльнуться: Санада над ним только на бессвязные ругательства теперь и способен. Вминается пальцами в бёдра, тянет на себя: посмотри на меня, посмотри, ну – Санада распахивает глаза, как марионеточный, и Райзо забирает в рот сразу глубоко, не отрывая от него взгляда.
Скажи ему кто несколько лет назад, чем всё закончится – Райзо ни за какие деньги не поверил бы. Немыслимо было даже представить: что вот он, Райзо, будет стоять на коленях, старательно вылизывая, посасывая, насаживаясь на член ртом так, что Санада только и может, что выстанывать его имя и бессвязные просьбы. Конечно, в ту пору и Санаду себе представить вот таким – в латексе, коже, в проклятущих этих сапогах – Райзо не пришло бы в голову даже в самых дурных мыслях. Даже когда их стало настолько много, что Райзо каждое утро со стыда сгорал – и каждый вечер возвращался к Санаде, как привязанный.
Но не теперь.
Он проходится языком по уздечке, вышептывая что-то одобрительно-бесстыжее, и Санада над ним дрожит, горячими, влажными ладонями вжимая его в себя; втягивает головку в рот, осторожно и мягко, кружит языком, дразнит, как умеет – пока Санада не разражается руганью пополам с просьбами. От этой нетерпеливой, отчаянной злости Райзо ведёт так, что он почти забывает чертово "без рук", на последних каплях самообладания, кажется, существует – сжимает Санаду губами сильнее, жёстко, мычит одобрительно, когда тот вбивается дергано, раз, другой, и кончает ему в рот.
– Прости, прости, – лихорадочный шёпот Санады бьёт наотмашь, Райзо морщится, приходя в себя; сглатывает. – Прости, надо было предупредить..
Райзо пялится на него, позабыв и про собственный стояк, и про всё остальное; Санада кусает губы, на лице – тревога такая искренняя, что Райзо хочется смеяться, хочется сказать: из всего, что ты навытворял за последние – сколько-то – месяцев, тебе вот это вдруг стыдным кажется?
Навряд ли он сейчас хоть что-то смог бы из разом осипшего горла вытолкнуть, но Санада, кажется, и без слов понимает – улыбается резко, глаза потемневшие, и говорит – низко и тихо:
– Хочу посмотреть, теперь. Как ты кончаешь.
Это почти больно – теперь, когда можно наконец-то прикоснуться к себе; голова идёт кругом, Райзо ищет – находит – губами горячее и солёное, всасывает жёстко, просто чтобы услышать ещё один низкий стон, и кончает себе в ладонь.
В ушах звенит. Райзо смаргивает круги перед глазами, запрокидывает голову, смотрит, с трудом соображая: Санада; опёрся на стену, руки бессильно опущены вдоль – Райзо качает вперед, он утыкается взмокшим лбом в обтянутую прохладной кожей твердость колена и выдыхает. С ворчанием – ещё бы не, теперь, придя в себя, он каждую задеревеневшую мышцу, каждый протестующий сустав чувствует – Райзо поднимает взгляд, и снова хочется, как дураку, уставиться во все глаза. Санада – волосы мокрые от пота, лицо в красных пятнах – улыбается торжествующе, глядя на него сверху вниз, и в глазах его Райзо столько всякого считывает, что аж обмирает внутри.
– Развёл бардак, – ворчит он, просто чтобы сказать вслух хоть что-то, а не пялиться молча, по-глупому. – Убирать сам будешь.
Стоит Райзо отодвинуться, и Санаду наконец-то подводят ноги – случается вот то самое, чего Райзо все эти – сколько-то – минут, показавшихся ему бесконечными, опасался: обессилевший, он съезжает по стене, с грохотом встречаясь задницей с полом. Райзо фыркает – не может не; обнимает, позволяя уткнуться мокрым лбом в плечо.
– Ты что же, старик, стирать меня заставишь? – этим самым плечом Райзо чувствует знакомую – разбуди его среди ночи, описать сможет – зубастую усмешку, и замирает, когда Санада продолжает своё легкомысленное: – … может, тебе ещё и завтрак по утрам готовить?
– Тебя тогда вообще отсюда не выгнать будет, – отвечает, пытаясь в легкомысленное тоже – и промахиваясь на километр. Представляется вдруг: Санада, на его кухне каждое утро, в его кровати – каждую ночь, и какие там сапоги, какое кружево – от одной только невинной этой в общем-то мысли Райзо аж в жар бросает.
Санада отрывается, наконец, от его плеча и пытливо всматривается ему в лицо.
– Не то чтобы я был против, – ворчливо сдаётся Райзо и снова притягивает его к себе.