Work Text:
— Весь ужас в том, что я не раскаиваюсь, — сказала Фарнеза и посмотрела на свои руки. Я глянул из-за ее плеча: пятна ожогов уже почти затянулись, ладони покрылись нежной розовой пленкой, шелушащейся по краям. Если бы не пыльца эльфов, там бы неделями мок отторгающийся, зудящий струп.
— Я сделала, что должна, и получила то, в чем нуждалась, — она говорила тихо, склонив голову, а я стоял позади, глядел на нежный затылок, тонкую шею и пушистую линию обрезанных волос. — И я счастлива. Но теперь я не знаю, как смотреть в глаза всем остальным: они, наверно, меня презирают. И поделом — я едва нас не убила.
Она заправила прядь волос за ухо нервным движением, и я увидел, как напряглись ее голые плечи.
Позади Фарнезы виднелось море, катящее свинцово-серые волны к скалам, в которых мы укрылись. После теплого уютного полумрака пещеры тусклое небо над морем казалось белым. От дуновения ветра кожа Фарнезы покрылась мурашками.
— Ты тоже меня осуждаешь?
Я поднял с земли кафтан, набросил на нее. Кроме него, другой одежды на ней не было. Я развернул Фарнезу лицом к себе.
— Я себя презираю, — честно сказал я и поцеловал блестящие, лоснящиеся от целебной мази запястья. — Я был такой дурак. А тобой я горжусь. И боюсь — немного.
Она громко выдохнула, закрыла глаза и прижалась ко мне всем телом. А я гладил ее спину под кафтаном, смотрел на несущиеся к скалам волны — и вспоминал.
***
В том, что случилось, было много моей вины, еще больше — наших родителей, самую каплю — всех остальных. Кто совершенно не был виноват, так это Родерик: наш бравый адмирал так обходительно ухаживал за своей невестой, так старательно готовился к свадьбе и так рьяно выполнял все просьбы Фарнезы, что смотреть на это не было никаких сил.
Я и не смотрел. Шел к команде «Морского конька», помогал чинить разрушения, учиненные сражениями и штормами, или же вызывался добывать еду и воду. Или присаживался возле Ширке, читающей травник, и слушал ее напевный детский голос. Или подбадривал Исидро, затевающего тренировочные бои с матросами, и смотрел, как мальчишка обманывает «бородатых дядек» с кривыми ножами, подныривая им под ноги и раскачиваясь на снастях.
Но чаще всего я просто уходил к морю и собирал там растопку и мидий до самой темноты, лишь бы не видеть похудевшего нервного лица Фарнезы, которая с каждым днем становилась все задумчивее и прекраснее. На Эльфхельме с ней случился очередной «перелом» — кажется, это произошло, когда пришла в себя Каска. Во всяком случае, день, когда мы увидели, как дрожит Гатс, стоя на коленях перед перебирающей его волосы Каской, был последним днем, когда Фарнезе потребовалась моя помощь, — так я тогда думал. Мы смотрели на них с берега, с золотого песка Эльфхельма, и Фарнеза внезапно обернулась, сжав мою кисть так, что ногти вошли под кожу. У нее были глаза раненого зверя, и губы она кусала, как в прежние времена. Мне показалось, она сейчас сделает что-то непоправимое, — бросится на меня, поцелует, хлестнет наотмашь или закричит — но она только спросила напряженным голосом:
— С ними все хорошо, да?
— Все хорошо, — сказал я, чувствуя недоброе удовлетворение от того, что Фарнеза видит, как Каска властно прижимает к себе голову Гатса, словно пьет из источника и никак не может напиться, как ее мокрая от слез щека прикасается к его окровавленной щеке. Фарнезу тянуло к Гатсу. Может быть, как к мужчине, а может, как к отцу, которого у нас с ней никогда толком не было. Теперь можно было не задумываться о причинах и возможных последствиях.
Я смотрел — и чувствовал, как с моих плеч сваливается тяжелая гора. Все было хорошо. Чем дальше Фарнеза будет находиться от бешеного Гатса, тем лучше для всех. Безопаснее.
После того, как Фарнеза обвенчается с адмиралом, все обещало стать еще проще.
— Сожми мою руку, — прошептала она нетерпеливо, как приказывала мне раньше. — Сожми ее, Серпико. И уведи меня ото всех. Так далеко, как это возможно.
— Ваш жених смотрит, — сказал я, освобождаясь. — Уверен, он с удовольствием с вами пройдется. Отвести вас к нему?
Фарнеза вспыхнула. Мне показалось: внутри нее будто полыхнул красный свет, не небесный огонь, которым они с Ширке светились после путешествий по колдовским путям мира, а отсвет костров, на которые мы с ней когда-то насмотрелись с лихвой. Губы сжались, глаза заблестели. И тут же пламя погасло, словно на него набросили покрывало.
Фарнеза смежила веки. Ее лицо смягчилось, снова становясь отрешенным и очень печальным.
У меня заныло в груди. А Фарнеза, не открывая глаз, тихо сказала:
— Не надо, Серпико. Пойду в свою каюту. Я очень устала.
И с этого дня она обращалась ко мне только по крайней необходимости, очень вежливо и очень сдержанно. Мы отплыли с эльфийского острова, направляясь обратно в Мидланд. На пути у нас лежали разные земли, и среди них королевство Иф. С третьим наследником трона у Фарнезы должна была состояться свадьба.
***
— Не надо мне было тебя оставлять.
Мы лежали на расстеленном покрывале, которое умыкнули из замка, — после всего, что произошло, этой пропажей вряд ли кто-нибудь озаботился. Длинная голая нога Фарнезы прижималась к моему бедру. Я рассеянно гладил ее прохладную кожу. Под полутемным потолком пещеры над нами происходила какая-то мелкая возня. Кажется, там свили гнездо ласточки-береговушки.
— Ты не успел.
— Нет, успел. Все последние дни я старался держаться подальше… Чтобы не навредить тебе в глазах Родерика. Поэтому и не обратил внимание на приближение бури. На ее явные признаки.
Фарнеза прикрыла лицо ладонью.
— Ужасно звучит.
— Ужас и есть. В мыслях я сплавил тебя Родерику и только и ждал, чтобы уйти.
Фарнеза стала тише дышать, и я повернул голову — посмотреть, не плачет ли она.
Она грызла тонкие пленки от ожогов на руках. Я перехватил ее запястье.
— Даже сейчас мне еще хочется ударить тебя за это, — повинилась Фарнеза и попыталась продолжить свое занятие.
Я мягко продолжал удерживать ее. Раньше я никогда не препятствовал ей, что бы она ни делала.
— У меня была причина, — сказал я, глядя ей в глаза. — Ну, так я тогда думал.
— Думал, да, — вздохнула она. — Сколько всего ты надумал...
***
Церемония должна была состояться утром. Надо было уходить.
Можно было бы взять одну из лодок, качающихся у пристани, но после нескольких месяцев в море от мысли о воде начинало подташнивать. Можно было бы спуститься пешком по крутой тропке, затеряться в скалах вокруг рыбачьего поселка. Я выбрал верховой путь по главной дороге, рассудив, что даже если Фарнеза заметит мое отсутствие на венчании, у нее не будет возможности искать меня во время брачного пира.
Брачного пира и брачной ночи.
Я присмотрел симпатичную лошадку в конюшне Штауффенов, раскланялся с конюхом, захватил фураж и вещмешок. С собой у меня было письмо к мэру соседнего городка, с личной печатью самого Родерика, так что с тем, чтобы выехать за ворота замка, проблем не должно было возникнуть. Этим письмом я в некоторой степени гордился. С третьего раза оно вышло почти идеальным.
Я знал, что успею уйти.
Не успел.
Дверь впереди скрипнула и закрылась. Фарнеза вошла и прислонилась к двери спиной.
Она была недоодета: наверно, ее уже начинали собирать к венцу. На Фарнезе была сорочка, корсет и фижмы, покачивающиеся на бедрах. Все белоснежное, кроме старых сапог, в которые она впрыгнула второпях. К фижмам прицепился невесомый шлейф волочащейся по соломе фаты. Волосы прилипли к щекам. Я подумал, насколько, наверное, хороша будет Фарнеза в платье — белая лилия, хрупкая и невинная.
Она тяжело дышала: видно, бежала. По груди разливались красные пятна. Я знал, что с ней так бывает, когда она нервничает.
— Испортишь фату, — ляпнул я первое, что пришло в голову. Я слишком долго был ее слугой. — Здесь повсюду навоз. Подбери…
«Шлейф», — хотел я сказать, но Фарнеза шагнула ко мне, занося руку, как для удара.
Не ударила. Так и стояла, шумно дыша, а в уголках глаз копились слезы.
«Конюх или служанка?» — подумал я, размышляя о том, кто ей меня заложил, и еще о том, что я недооценил Фарнезу. Какой бы безмятежной и тихой она ни была в последние дни, то, что она приказала следить за мной, наполнило меня восхищением. И еще печалью.
Потому что больше так продолжаться не могло.
— Почему? — наконец сказала Фарнеза. Шагнула еще ближе и вцепилась в мои лацканы. — Почему ты меня бросаешь? Почему сейчас, когда мне и так плохо?
«Потому что ты вот-вот выйдешь замуж, — подумал я, отцепляя ее руки. — И для безопасности твоего брака слуга, с которым ты связана сильнее, чем думаешь, и которого так не любит твой жених, наконец-то должен исчезнуть».
Вслух я озвучил, что после свадьбы все имущество Фарнезы перейдет к ее мужу — а я не собирался переходить к Штауффенам. И прибавил, что госпожа Штауффен вряд ли будет довольна, если невесту ее сына застанут полуголой со слугой. В том, что ее уже ищут, я не сомневался, как и в том, что Фарнезу заложила здешняя горничная.
— Ты мог бы уйти после моей свадьбы, — упрямо сказала она, накручивая лацкан на кулак. — Завтра. Послезавтра. Почему сейчас?
— Потому что я не хочу видеть, как вас обвенчают, — выпалил я. И тут же понял, что проиграл. Глаза Фарнезы вспыхнули.
— Значит, тебе не все равно? — с торжеством сказала она, прижимаясь еще сильней. — Говори! Говори, Серпико, пожалуйста!
Фарнеза была очень близко. Эти огромные беспокойные глаза, искусанные губы, трогательная мальчишеская прическа. Все, что я так хорошо знал — и любил.
— Да, — сказал я, будто падая в холодную пропасть. — Мне не все равно.
— Тогда почему ты отталкиваешь меня?
Она напирала. Я видел приподнятую корсетом грудь, голые ключицы, сжатые до белизны пальцы.
Господи, я так любил, так хотел ее.
— Я твой брат, — сказал я, удивившись, как легко это прозвучало.
Она все еще наступала на меня, так же отчаянно, но я понимал, что мгновение-другое — и до нее начнет доходить.
Только у нас не было этих мгновений. Я слышал голоса во дворе, видел тени, мелькающие в щели приоткрытой сквозняком двери.
Теперь, когда дороги назад уже не было, я не должен был ее погубить.
Пальцы нащупали хлыст для верховой езды, подвешенный на гвоздике на столбе.
— Возьми, — сказал я, пихая его Фарнезе. — Ударь меня. Скажи, что наказываешь слугу. Скажешь, что я испортил... Что-нибудь испортил!
— Что ты сказал перед этим? — Фарнеза не двигалась с места.
— Что я твой брат по отцу. Я бастард Федерико Вандимиона. Моя мать была служанкой в вашем доме...
— Мать? — звонко сказала Фарнеза, глядя на меня огромными, пронзительно синими и холодными, будто из горного хрусталя, глазами. — Мать, которую мы сожгли? Это она так сказала? Она была сумасшедшей.
— Меня признал твой отец.
Голоса за дверью вроде бы стали громче.
Фарнеза наконец сделала шаг назад. А потом разжала вытянутые руки и посмотрела на ладони, на которых отпечатались швы моей одежды.
— Значит, ты мой кровный брат? — сказала она медленно, будто с трудом. — И мы никогда не сможем быть вместе? И ты знал об этом? И отец знал?..
— Фарнеза, пожалуйста! — взмолился я. В этот миг мне хотелось встряхнуть ее хорошенько. Никогда в жизни я так сильно не боялся за нее, хотя после Башни Возмездия разорванная помолвка и возможный скандал значили ничтожно мало.
Мне не нравились остекленевшие неподвижные глаза Фарнезы.
— Это все он, — с трудом выговорила она, сжимая хлыст. — Отец. Он всегда... Отбирает...
Лошади вокруг нас уже ржали и бились в денниках. А я был так же слеп, как мгновение назад была слепа она.
— ...самое дорогое, — через силу закончила Фарнеза. — Он пожрал всю нашу жизнь, как огонь.
И когда распахнулись тяжелые двери конюшни, я увидел на ее лице так хорошо знакомый мне алый отсвет.
Когда ее окликнули, Фарнеза — полуголая, в дурацких фижмах и панталонах, — размахнулась, но я не ощутил удара. Вместо этого я увидел, как хлыст, вертясь в воздухе, летит и сбивает на покрытый соломой пол масляную лампу.
Языки огня, выплеснувшиеся на солому, с неестественной быстротой побежали по полу, по столбам, поддерживающим свод, перекинулись на потолочные балки.
— Фарнеза!
Она стояла посередине конюшни, медленно разводя руки в стороны, и ее волосы трепетали, а глаза словно смотрели внутрь себя. Губы беззвучно шевелились. Я такое уже видел.
— Это дьявольский огонь! — закричал кто-то. — Ведьма!
Мимо, блестя испуганными глазами, промчался мой конь, волоча за собой поклажу.
— Хватит! — я наклонился и попытался схватить ее под коленки.
Меня опалило жаром. А в следующее мгновение пыхнуло, грохнуло, по конюшне промчалась горячая волна, развернувшись, словно спиралью, и меня и нескольких человек, вбежавших внутрь, вынесло наружу и швырнуло во двор. С паническим ржанием промчались взбесившиеся кони, те, которым успели открыть денники.
Двери конюшни пришли в движение и сомкнулись с тяжелым хлопком. И стало слышно, как внутри ревет пламя.
***
Конюшня горела. Огонь вот-вот грозил перекинуться на другие постройки. Во дворе выстроилась цепочка людей, все подавали друг другу ведра, но вода почти не спасала. Двери стояли намертво, как заговоренные.
— Лошади, лошади, курва! — стонал лорд Штауффен, вцепившись в свои бакенбарды.
— Фарнеза! — крикнул Родерик Штауффен и ударил в дверь массивным кулаком. Он был по пояс обнажен. Должно быть, принимал перед свадьбой ванну в одной из купален замка. Одна щека у него была тщательно выбрита, на второй запеклась пена.
Мне вдруг стало его отчаянно жаль.
Рядом прислуга Штауффенов колотила в двери тяжелым столом. Те не поддавались.
Ширке, лежащая затылком у меня на ладонях, закашлялась, открыла глаза и села. Она примчалась сразу, перехватила меня, так же беспомощно колотящего в дверь конюшни, как сейчас Штауффен, и все это время отчаянно пыталась справиться с разбушевавшейся стихией. Пока что у нее не выходило.
— Не получается, — сказала она, вцепившись в поля своей шляпы. Глаза у нее были безднами страха. — Не выходит. Она там внутри, и она живая, я вижу ее од, но она меня не пускает! Ее засасывает в стихию, — Ширке зябко обхватила себя за плечи. — Если это случится… Я продолжу.
— Стой! — Исидро выкатился откуда-то закопченным колобком. Потряс Ширке за плечо. — Разве это не вредно, так много погружаться?
— Отстань, дурак, ты что, не понимаешь, там Фарнеза… сгорит! — по-девчоночьи выкрикнула Ширке и замахнулась на мальчишку клюкой. Вцепилась в нее и снова зашептала заклинания.
«Винит себя в смерти Флоры».
— Что там случилось-то? — Исидро сунулся мне в лицо. — Это Фарнеза наделала?!
Я не мог допустить, чтоб ее возненавидели.
— Лампа упала, — собственный голос казался мне чужим, но вралось как по писаному. — Солома загорелась. Фарнеза попыталась ее затушить магией, и что-то пошло не так... Теперь она там…
— Не получается, господин, — крикнул кто-то из слуг. — Дверь заколдованная!
— Разве человек может выжить, в таком-то огне? — спросил другой. — Может, и смысла нету ломать…
Погруженная в транс Ширке не ответила. По ее лицу тек обильный пот. От вычерченных на земле рун валил пар.
Двор был наполнен копотью и гарью.
Кто-то опять наклонился, до хруста сжал мое плечо.
— Что она вообще там делала? — прорычал мне в лицо Родерик. — Вместе с тобой! Что?!
— Исидро, — позвал я тихонько. — Сядь на мое место. Возьми на колени Ширке…
— Вот еще!
— Сядь сюда, — повторил я. — Транс нельзя прерывать, а мы с адмиралом сейчас, похоже, будем драться…
— Хватит, вы. Распетушились.
Я почти обрадовался, услышав этот хрипловатый, будто отвыкший говорить голос.
Каска поднырнула мне под руку, приняла на себя тело Ширке.
— Идите, — кивнула она. — Он уже там. Все вместе…
«Все вместе» не понадобилось.
Родерик только успел приказать своим людям «убраться оттуда к черту», как дверь затрещала, застонала и лопнула с устрашающим грохотом, пустив неестественно широкую, ветвистую трещину через дерево и камень, когда в самый центр ее врубился Драконобой.
А вслед за этим заржали лошади, закричали люди, и через щель в дереве выплеснулись похожие на змей языки огня.
Мне казалось, что все они усмехались надменными улыбками нашего общего с Фарнезой отца.
Гатс нанес еще два удара, и дверь рухнула.
— Вот же дьявол, — сказал старший Штауффен. — Никогда такого не видел.
Огонь больше не вырывался наружу — пламя вращалось внутри конюшни, как гигантский кокон. И внутри этого кокона светилась крохотная белая фигурка.
Ширке опять закашлялась, застонала, заворочалась, пробормотала: «Как она сильна, как сильна!»
Каска промокнула ей лоб рукавом.
— Надо идти туда, — сказала она.
— Нужны мокрые покрывала, — я посмотрел на Родерика. — Пойдем вдвоем…
— Я пойду с Гатсом, — он не смотрел на меня. — Ты ей никто. Слуга…
— Я ее брат, — сказал я. — По отцу. Кроме него, никто не знает.
Никогда не видел, чтобы у человека в беде в буквальном смысле распускались в глазах незабудки.
— Бастард Федерико Вандимиона, — Родерик утер пену со щеки. — Ее брат. Ха.
«Если б ты знал, что от греха этот факт все равно не спасает, ты бы так не ухмылялся».
— Или идите сюда, или к черту! — проорал от конюшни Гатс.
И мы побежали.
***
— Я сразу его увидела, — сказала Фарнеза, пристроив голову на моем животе. — Огромную огненную фигуру, с языками пламени вместо волос, с полными золота глазами. Я была перед ним такой жалкой и маленькой, такой потерянной, как в детстве, когда я дрожала одна в спальне и выбегала погреться к кострам, на которых сжигали еретиков. И когда он потянулся ко мне одним из своих языков, я от всей души протянула к нему руки...
— Стихия огня, — я кивнул, хоть сделать это было не очень удобно. — Ширке так потом и объяснила. Ты погрузилась в транс, вызвала духа, слилась с ним... и не смогла найти обратную дорогу. С Ширке такое тоже было, помнишь, в деревне Енох, когда она вызвала реку? Тогда помогло отбивание посохом по камням в особенном ритме. Мы тоже отбивали, все по очереди, но ничего не происходило. Ты была слишком далеко, внутри конюшни… Не видела и не слышала ничего.
— На острове Иф есть легенда о том, как в одну из башен замка однажды попала молния, — Фарнеза говорила очень тихо. — Родерик рассказывал. Обуглила стену, вызвала пожар. Наверное, с этого времени там и остался ручеек силы. Не знаю. Это случилось, потому что я была очень зла. А еще потому что...
— Потеряна, — прошептал я.
***
Ничего не вышло.
Когда нас, кашляющих, задыхающихся, в исходящих паром покрывалах выволокли наружу, Гатс не отступил — застегнув шлем, он отчаянно пытался прорваться внутрь огненного кокона. Я видел его напряженную черную фигуру в пламени, прикрывающую голову руками. Обычный металл запек бы его не хуже, чем «железный бык» в Башне Возмездия. Доспех Берсерка давал преимущества… которые все равно разбивались об ураган выпущенных Фарнезой сил.
Кто-то взял меня за руку. Я обернулся — у моих ног сидела Ширке. Выглядела маленькая ведьма изможденной. Я присел рядом. Мимо носились люди.
— Она не хочет со мной говорить, — еле слышно сказала Ширке. — Она разгневана… и обижена? И, кажется, она не понимает, что происходит.
Подбежал Исидро, протянул Ширке флягу с водой. Она попила, отдала обратно.
— Нашел Манифико? — спросила Ширке.
— Нет, — Исидро хлопнул себя по ноге. — Толстый урод, наверное, заполз куда-нибудь в ужасе. Но я найду его. Выволоку…
На мой недоумевающий взгляд Ширке пояснила:
— Магия крови… Он старший брат Фарнезы, вдруг он до нее достучится… Только куда же он подевался, надо скорей…
Я выпрямился.
— Ширке, — сказал я, глядя на нее сверху вниз. — Ты пропустила самое интересное. Манифико не нужен. Колдуй.
***
Было странно и дико лежать на земле, на виду у всех, в то время как люди таскали воду, а в конюшне бушевал огненный кокон. Мельком я обратил внимание, что крыша уже прогорела и рухнула внутрь. На вращающемся пламени это никак не отразилось.
— Расслабься, — учила Ширке, держа пальцы на моих висках. — Не бойся. Я тебя проведу, а дальше, если получится, ты сам. И извини…
— За что? — спросил я.
— За это, — она показала пентакль. И точным, быстрым, как у цирюльника, движением разрезала мне руку.
Больно почти не было, так, самую малость саднило.
Я закрыл глаза. А когда открыл — я стоял на площадке перед конюшней, а мир был прозрачным и серым, весь, кроме красного пламени. Вокруг меня парили крошечные зеленоватые создания, которых я хорошо знал, — элементали ветра. Земля легонько прогибалась под сапогами. Другой я лежал головой на коленях у Ширке, и кровь медленно текла сквозь его пальцы. С моей полупрозрачной кисти тоже срывались тусклые капли.
В центре огненного кокона я увидел Фарнезу, висящую над землей. Не было фижм и корсета, полупрозрачная Фарнеза была в длинной легкой рубашке. Как девочка, что устроила пожар в поместье Вандимион. Подол сорочки развевался, обрезанные волосы трепетали. Глаза Фарнезы были широко открыты. Из-под ног били струи огня.
За ее спиной возвышалась огромная фигура, вся состоящая из языков пламени. Лепестки-руки лежали на плечах у Фарнезы, будто ладони старого друга. Ничего удивительного, подумал я. Огонь всегда был самым близким другом Фарнезы. Ближе, чем родители, которым не было до нее дела, ближе, чем старшие братья. Ближе, чем я, который манил ее и отталкивал.
«Лети к ней!» — шепнул у виска голос Ширке. И я полетел.
Мимо моего лица пронеслись жужжащие саламандры пламени. Потоки огненного ода захлестывали, не давали двигаться дальше. Я протянул руку.
«Фарнеза!»
«…еза!»
Будто отзвуки эха в гулком помещении.
Я смотрел на нее — и видел. Маленькую девочку, дрожащую под одеялом в слишком большой, слишком темной спальне. Зигзаги молний за окном, ослепительно-белые вспышки, высвечивающие комнату мертвенным светом. Дрожащие занавески, похожие на танец призраков. Холодный камин. Тогда ты сказала… «Ты подержишь меня за руку?»
«Дай мне руку, Фарнеза!»
«Уходи».
Она не шевелила губами, но я все равно слышал ее голос. Я уже преодолел первый слой пламени. Огненные саламандры врезались в меня и кусали с сердитым гудением. Они жалили не больно — будто искры.
«Я уже не та девочка, которую надо было держать за руку во время грозы. Я хочу большего. Ты не можешь мне этого дать».
«Здесь опасно, Фарнеза. Помнишь, что говорила Ширке? Никогда не сливайся с силой. Она не должна тебя поглотить».
Она еле заметно пошевелилась, нахмурила брови.
«Не хочу возвращаться».
«Ты нужна нам».
«Не нужна».
«Мне — нужна».
На втором слое было больнее. Я чувствовал, как растекаюсь, как пламя уносит моих элементалей, старается меня развоплотить. Мне нужно было подобраться к ней ближе. Кровь капала с моей кисти.
Далеко позади я слышал ритмичные удары, отбиваемые посохом ведьмы — три раза по семь, три раза по семь… Это не действовало на Фарнезу, но мне помогало сориентироваться, куда потом держать путь.
«Почему?»
Я почти пропустил, когда она спросила это.
«Потому что… Так всегда было. Ты — моя, а я — твой».
«Ты обманываешь».
Голос Фарнезы звучал горько.
«Ты мой брат. Ты не должен быть моим».
Теперь жарило почти невыносимо. Я плыл, размазанный по огненному веретену, и вместе с тем — я парил. Фарнеза была совсем рядом. Она трепетала в потоках горячего воздуха, и струи огня выглядели не более чем лентами в ее волосах.
«Я всегда был и буду твоим».
Я поднял клинок ветра — это оказалось не просто, потому что здесь, в огне, я почти перестал существовать как прежний Серпико. Я взмахнул лезвием — элементали ветра послушно и радостно устремились вперед, им наскучило подчиняться стихии огня — и рассек огненную круговерть. Всего на мгновение, потому что водоворот пламени был сильнее.
«Смотри».
Я открылся.
Ветер бил из меня, вместе с ним навстречу Фарнезе летели мои воспоминания о ней, мои чувства, желания. Светлые и темные, детские и взрослые, в них всегда была только она одна — Фарнеза.
«Брат или не брат, я всегда буду любить тебя. Где бы ты ни была. Что бы ты ни делала».
Ее взгляд изменился, он больше не был отрешенным, в глазах вместо отсветов пламени я видел слезы.
«Ты будешь держать меня за руку?»
Я потянулся к ней. Она тоже тянулась вперед. Наши пальцы соприкасались — и проходили друг через друга, не встречая сопротивления.
«Извини», — подумал я, помня о том, что велела мне Ширке.
«За что?»
«За это», — подумал я и рассек своим лезвием ей ладонь. И сейчас же поймал ее кисть и сплел наши пальцы.
«Кровь теплая, — отрешенно подумала Фарнеза. — Горячая. Жжет!»
Она закричала — и я заорал. Наши руки вспыхнули, боль была невыносима. Мне казалось, я обугливаюсь и чернею, рассыпаюсь в прах. Меня, слабого и беспомощного, вышвырнуло из огненного кокона обратно во двор. А следом за этим пришла милосердная тьма.
***
— И что было дальше? — Фарнеза оперлась на локоть, сосредоточенно глядя мне в лицо.
— Паника. Не знаю, сколько я провалялся без сознания, но когда очнулся, я орал, а надо мной хлопотали Гатс и Каска. Они облили меня водой и перетянули руку, сказали, что не видят ожогов, а с фантомной болью разберутся только эльфы. Гатс, закопченый и злой, материл «всю эту хреномундию», Каска, поджав губы, сказала, что, конечно, ничего не понимает в колдовстве, но ей кажется, что попытки соединить огонь и ветер редко заканчиваются чем-то, кроме «сраного пожара». А потом надо мной склонилось лицо Ширке с черняками под глазами. И тут-то она и сказала…
***
— Все будет в порядке, — сказала Ширке, посмотрев мои зрачки. — Тебя обожгло на ментальном уровне, не телесном. Тобой займутся Пак и Иварелла, — она стряхнула мне на грудь парочку эльфов. — Это моя вина. Я должна была сперва проверить...
— Проверить что? — прохрипел я, ухватив ее за рукав.
— Кровное родство. Прости, Серпико. Ты зря рисковал.
Меня прямо скрутило в пароксизме идиотского смеха.
Я отбросил озабоченно мельтешащих эльфов, схватил Ширке за шиворот и принялся бессвязно бормотать — про мать, медальон, Федерико Вандимиона, детство в дворянском поместье, Фарнезу… Вся дрянь, вся горечь, что накопились во мне за столько лет, вспенились и прямо-таки грозили выплеснуться наружу.
— Может, его вырубить? — мрачно произнес у меня за спиной Гатс. А Ширке улыбнулась печальной взрослой улыбкой и погладила меня по щеке.
— Да-да, понимаю. Я не говорю, что ты не сын Федерико Вандимиона. Я про то, что… — она пожала плечами: — Кажется, дочери леди Вандимион он не отец.
Позади раздался вздох. Превозмогая боль, я обернулся. Родерик Штауффен смотрел себе под ноги.
— Леди Вандимион очень красивая и просвещенная, но весьма своевольная дама, — криво улыбнулся он. — И слишком много времени проводит на балах. Какой удар для Манифико.
Глянул на меня и быстро отвел глаза:
— Какой удар... Для всех нас.
— Поэтому твоя кровь не смогла навести мосты между тобой и Фарнезой, — прошептала Ширке. — У вас разные матери и отцы, понимаешь? Поэтому я и прошу: извини.
— Да к черту их, — пробормотал я, пытаясь подняться с четверенек. Горло саднило, как будто по нему прошлись наждаком. — Фарнеза! Что с ней?!
— О, — Ширке заглянула мне в лицо, а затем жесткая рука Гатса вздернула меня за шиворот и помогла встать. Ширке подставила плечо.
— Гляди-ка! — сказал Гатс. — У них получается.
Я взглянул. И не смог удержать вздох.
На земле лежал трясущийся, как осиновый лист, Манифико Вандимион. Его глаза были закрыты, по рыхлому бледному лицу тек пот. Левой рукой он вцепился в Исидро, который давил Манифико коленом в грудь — видимо, чтоб тот не вскочил и не убежал. Правая рука Манифико была в крови. Каска отбивала посохом семитактный ритм.
— Этот, — сказал я, не сумев скрыть презрения. — Что он знает о Фарнезе! Он ее даже не видел в детстве! Он не сумеет ее вернуть!
Тут Манифико засмеялся. Его лицо разгладилось и стало почти приятным и очень молодым.
— Мячик, — сказал он, не открывая глаз. — Лови мячик. Что за дитя! Точно зверушка. Мама! Мама!
Он нахмурился.
— Мама зовет нас, — сказал он светским тоном. — Отряхни коленки. Что за зверек!
Исидро поднял голову и встретился со мной глазами.
— У этого борова получается, — весело сказал он. — Огонь поуменьшился чуть ли не вдвое. Хоть раз за всю жизнь сделает что-то полезное! Эй!
Его живое лицо стало тревожным.
— Эй, Серпико!
— Ты уговорил ее вернуться, — прошелестел мне в ухо голос Ширке, — а его кровь просто свяжет ее и укажет дорогу домой. Серпико? Тебе плохо?
— Все хорошо, — я почти стек на землю и уставился на уменьшающийся, как по волшебству, столб огня в полутемной конюшне. Голова очень кружилась.
Мимо прошел старый Штауффен, бормоча: «Этакий вулкан из-за одной масляной лампы!»
Было невыразимо странно думать о том, что кошмар последних лет моей жизни — то, что я люблю собственную сестру совсем не братской любовью — обещал отойти в прошлое со всеми страхами, горечью, похотью...
«Брат или не брат, я всегда буду любить тебя», — так я сказал Фарнезе.
Я взялся за окровавленную ладонь Манифико. Она была холодной и липкой. Я лениво подумал о том, а действительно, сын он или не сын Федерико.
Обо всем этом можно было поговорить позже. А можно было и не говорить вообще.
Сейчас он возвращал Фарнезу, и я должен был ему помочь.
***
Она разыскала меня на берегу. Я пускал «блинчики» среди прибрежных камней, используя попеременно то гальку, то раковины, а толпа чумазых малышей дружно скандировала: «Утка! Селезень!» Моросил теплый летний дождь. Это Ширке его вызвала — чтобы смыть гарь со стен замка Штауффенов и, как она выразилась, «пригладить остаточный од».
На Фарнезе было длинное теплое покрывало, укрывающее ее до самых ног, которое она придерживала у груди обеими руками.
Когда она подошла, дети на несколько мгновений умолкли, а потом дружно заревели и с криками «Ведьма! Ведьма!» бросились наутек.
— Прости их, — я отряхнул руки и полез на берег. — Они не со зла.
— Да нет, они правы, — она вздохнула. — Злая, самолюбивая ведьма и есть.
Дождь затянул небо и море равномерной серой пеленой. Вода струилась по волосам, затекала под воротник. Я не просил Фарнезу накрыться с головой или уйти под навес. Чувствовал, что для нее, как и для меня, обожженного и здорово прокоптившегося, этот дождь был как Святое Причастие — очищающее и смывающее прежние страхи и грехи.
— Почему ты не спросишь меня, перенесена ли свадьба? — спросила Фарнеза после недолгого молчания.
— Почему ты не спросишь меня, брат ли я тебе? — не остался я в долгу.
Она развернулась лицом ко мне, положила ладони на грудь. Покрывало поползло с ее плеч, я перехватил его и вдруг понял, что под ним на Фарнезе по-прежнему очень мало надето. Мое сердце забилось сильней.
— Потому что я буду любить тебя независимо от того, кто мы есть, — спокойно сказала Фарнеза.
— Потому и я тоже молчу. Зачем спрашивать, будешь ли ты чужой, если я решил, что все равно не отдам тебя?
— Не отдашь? — счастливо спросила она, заглядывая мне в лицо. — И тебе не страшно? Не стыдно?
У меня было много поводов опасаться, что наша дальнейшая жизнь не будет легкой, особенно — если мы продолжим путь рядом с Гатсом, особенно — в новом мире, который ждал нас за пределами королевства Иф. И мне было чего стыдиться, было жаль Штауффена, но говорить об этом с Фарнезой сейчас совершенно не хотелось.
Мне хотелось поцеловать этот вздернутый нос, шею, скулы — и сказать, как давно и сильно я все это в ней люблю.
Поэтому я взял ее за руку и повел за собой, по крутой тропке вокруг обрыва, к скальным пещерам на берегу острова Иф.