Work Text:
По протянувшемуся от усадьбы до рощи лугу, припав к земле, крался туман. Тлевшие утренние сумерки оробели перед матовой белизной; на смену непроглядной ночи медленно заступало столь же безликое утро.
Кутаясь в халат, дрожа от озноба, Темсон переходил из комнаты в комнату на пути из спальни в кухню. Тут и там он возвращал на место вещи, которые накануне, смертельно устав, оставил в беспорядке. Из кабинета он забрал чашку и блюдце, в библиотеке обнаружил холодные тапочки и, ёжась, сунул в них ноги, в столовой стащил с кресла шерстяной плед и накинул его поверх халата. В кухне, чихнув, уронил чашку, но в последний момент сумел её поймать, а потом сидел на корточках, пытаясь унять сердце и внезапно сковавшую тело слабость.
Он был голоден, но лишь раздражённо оглядел кухонную утварь, в итоге оставшись без завтрака: терпение, требуемое в кулинарии, покинуло его, едва он сделал себе весьма паршивый чай.
С чашкой он уселся у камина в столовой. Посмотрев на угли, решил разжечь огонь. Но пока он занимался камином, чай остыл; комната ещё не успела прогреться. Молоко в чае напоминало о тумане за окном.
Стоило, пожалуй, нанять экономку. Не такая уж это и редкость. Впрочем, Париж справлялся сам даже в сезон еженедельных вечеринок и танцев, и притом у него была не одна квартира. И Нью-Йорк тоже как-то обходился без прислуги в своём большом доме. Да и какая экономка стала бы ездить в такую глушь каждый день? А жить в усадьбе Темсон бы ей не позволил.
Пересилив холод и дрожь, но в первую очередь себя самого, он вернулся на кухню и ещё раз заварил чай. Снова ему пришлось торчать у старомодной плиты, пытаясь прогреть то бока, то спину, то руки. На этот раз он решил не добавлять молоко.
В кабинете зазвонил телефон. Несколько секунд он стоял не шевелясь, надеясь, что звонивший бросит затею, однако тот был исключительно настойчив. Решив, что на фоне общего недомогания не выдержит ещё и навязчивый непрекращающийся звон, он всё-таки поплёлся по лестнице наверх.
Телефон внушительно, почти грозно громоздился в середине стола и поблёскивал в полумраке диском. Кто бы мог столь упрямо звонить, да ещё и в довольно ранний час? Постучав пальцами по бакелитовому корпусу телефона и мысленно прикинув пару вариантов ответа, Темсон поднял трубку.
— Bonjour!
Этого он не ожидал. Замер на месте, будто надеясь что собеседник тут же забудет о нём. Продолжать разговор не следовало, но промедление лишило Темсона всякой правдоподобной причины прервать его бесцеремонно, даже не поздоровавшись.
— М-м-мистер Темсон, всё в пор-рядке?
Связь так странно искажала этот голос, придавала ему почти кошачье мурчание; в нём слышалась насмешка или ирония. Или просто улыбка?..
В горле неприятно царапнуло, Темсон сглотнул и закашлялся. Он отпрянул от телефона, но отнюдь не из милосердия к собеседнику: бросив трубку на стол, он несколько раз ударил себя кулаком в грудь, пытаясь таким образом быстрее избавиться от кашля. Тяжело дыша, со слезящимися глазами, он вернулся к разговору.
— Откуда у вас мой номер?
— Вы думаете, его так сложно достать?
— Что вам нужно, де Лясен?
— Вообще говоря, хотел задать этот вопрос вам.
Темсону показалось, что он не расслышал.
— Что вы сказали?
— Что вам привезти?
— В каком смысле?
— Мы так и будем обмениваться вопросами? — Де Лясен вздохнул; кажется, усмехнулся. — Прошёл слух, что вы заболели. Я звонил вам на Белгрейв-сквер с неделю назад, вы не отвечали. Тогда я решил явиться лично, но, конечно, вас не застал. Ну а позже узнал, что вас можно обнаружить в необитаемом Кенвуд-хаусе.
— Кто вам такое сказал?
— Какая разница? Я позвонил в Кенвуд-хаус, et voilà, вы мне ответили. — Ненадолго повисло молчание. — Слушайте, я всё равно еду к вам. Просто скажите, что мне захватить.
Поражённый беспардонностью, с которой Париж сам себя пригласил в гости, Темсон никак не мог найтись с ответом. Де Лясен тем временем продолжал:
— Полагаю, вы не стали нанимать кухарку. Несчастно слоняетесь по огромной неотапливаемой усадьбе. Долг зовёт вас вернуться к работе, но, увы, запущенная болезнь заставила задуматься о себе — возможно, впервые за сотни лет. Скажите, если я хоть в чём-нибудь не прав.
Хотя Темсон был полностью обезоружен и сочувственным тоном, и неизвестно откуда взявшейся проницательностью де Лясена, он всё же смог выдавить ворчливое: «Вовсе не несчастно», что француза немыслимо развеселило.
— Ну, это же полностью меняет дело!.. Но не буду более утомлять вас телефонным разговором. До скорой встречи, monsieur Thameson!
Де Лясен положил трубку, не потрудившись выслушать соображения Темсона насчёт его визита. Он долго сверлил взглядом телефонный аппарат, словно надеясь, что француз перезвонит и сообщит, что пошутил. Телефон молчал. Ругнувшись, Темсон всё-таки спустился на кухню.
Чайник, к счастью, был ещё горячим. Не желая каждый раз бегать из столовой в кухню, он перелил воду в термос и очень порадовался своей находчивости. Впрочем, в столовой обнаружилось новое неудобство: когда он садился лицом к камину, у него жутко мёрзла спина, а когда садился спиной, замерзало всё остальное, что, в свою очередь, сопутствовало отвратительнейшему насморку. Тогда он решил переодеться из пижамы в рубашку с жилетом и шерстяные брюки. Однако стало холодно ногам, да и колючий жилет захотелось сменить на более мягкий свитер…
Когда же он разобрался со всеми раздражающими мелочами, то вдруг обнаружил, что именно они всё это время отвлекали его от куда более неприятных мыслей о де Лясене. Тогда он отправился в библиотеку, где потратил около получаса на поиск интересной книги, но так ничего и не нашёл: книг было немного, все старые — всё, что он так или иначе уже читал. Может, стоило озадачить де Лясена книгами?..
Да к чёрту Париж! Ещё не успел приехать, а уже действовал на нервы — и как только ему это удавалось! Вот пусть только сунется в Кенвуд-хаус, — покатится с холма через весь Хэмпстед!..
Темсон сделал глубокий вдох и призвал на помощь рацио. Дело было совсем не в де Лясене. Появляться перед кем бы то ни было в больном виде, быть чьим-то вообще объектом беспокойства и при этом не иметь над ситуацией и людьми никакого контроля было слишком даже для несгибаемого Темсона, который никогда не жаловался на нервы. Увы, из-за болезни он стал уязвим.
С термосом и чашкой в руках, прихватив с полки какое-то пособие по выращиванию экзотических цветов, он уселся у окна. Книжица была тонкой, но тут и там в ней имелись пометы карандашом, а между страниц попадались исписанные мелким почерком листки. Взгляд Темсона лениво скользил по строчкам и замирал на цветных изображениях пальм, лиан и суккулентов, их плодов и цветов. Иногда он поглядывал в окно, словно сравнивая красочную зелень иллюстраций с серой выцветшей травой лужайки, спускавшейся к утонувшим в тумане прудам. Пару раз ему казалось, что кто-то взбирается по холму, и тогда он, замерев на месте, словно охотничий пёс, напряжённо вглядывался в монотонный утренний пейзаж. Он поймал себя на мысли, что вопреки своему недовольству всё-таки ждал незваного гостя. Не потому, что хотел снова увидеть его или соскучился по знакомым лицам в своём уединении, — просто телефонный звонок стал точкой отсчёта, и теперь у бесцельного существования в стенах огромного дома появились координаты ожидания. Ждать чего-то оказалось проще, чем не ждать ничего или чего угодно . Но одновременно стало более осязаемым время: каждое действие, каждое движение занимало исчислимые секунды и минуты.
По его представлениям, прошло несколько часов, прежде чем донёсся шум мотора и шорох колёс на дорожке перед усадьбой. Отложив книгу, он в задумчивости направился в прихожую, остановился у окна и вдруг осознал, что всё это время ждал де Лясена . Впрочем, последняя мысль вернула Темсона на землю, ибо само сочетание двух слов было отталкивающим и чужим.
Француз прибыл за рулём автомобиля, и несмотря на холод, ехал с открытым верхом. Заглушив двигатель, он достал чемодан и огромную корзину, затем предусмотрительно натянул верх кожаный кузова и направился в усадьбу. Его розовые от ветра щёки и коричнево-рыжая куртка яркими пятнами замаячили на фоне серой дымки и голых деревьев. Заметив Темсона в окне, он махнул чемоданом.
Появление де Лясена в прихожей сопроводил холодный воздух, проникший с улицы, и Темсон невольно поёжился, протянув ладонь для рукопожатия. Но де Лясен покачал головой.
— Ещё успеется, а пока не посмею вас морозить! Как ваше самочувствие?
Неожиданно для себя самого Темсон скупо, но покорно описал историю болезни, пожаловался на насморк и головную боль. И когда гость понимающе улыбнулся и молча кивнул на корзинку, полную фруктов, булочек и деликатесов, Темсон одновременно ощутил усталость от того, что всю жизнь строил из себя безукоризненно сильного человека, и непонятное, но заветное облегчение, — просто потому что пожаловался на здоровье. Впрочем, ни то ни другое не имело никакого отношения к личности Парижа, лишний раз напомнил он себе.
Они отправились на кухню, где де Лясен взял на себя обязанности по розжигу огромной чугунной печи и приготовлению еды.
— Что вы предпочитаете на завтрак? — спросил он, сняв куртку и вымыв руки. Темсон в ответ пожал плечами; де Лясен умудрялся выглядеть элегантно даже в самой простой с виду одежде и смотрелся посреди кухни неуместно. Разве способен был этот франт вскипятить хотя бы воды для чая?
— В таком случае, надеюсь, вы не будете против овсяной каши?
— Вы умеете готовить овсянку? — Темсон не смог сдержать улыбки, про себя развив мысль про франта и чайник. Де Лясен тоже улыбнулся и, хотя вряд ли подумал о том же самом, ответил с неуловимой иронией в голосе:
— О, это совсем не сложно! Даже у вас, я думаю, получилось бы.
Завязав на поясе передник, он снял запонки и закатал рукава. Котелок с кашей отправился на плиту вместе с кофейником; ремарка Темсона о растопленной печи была проигнорирована. Из корзины де Лясен достал яблоки, орехи и склянку со специей. Темсон, почувствовав себя лишним, уселся перед горячей печью, — ему наконец-то было тепло. Француз коротко глянул на него через плечо.
— Слыхали, что творится в Германии? — непринуждённо спросил он. Темсону вроде не хотелось вступать в диалог, но он покачал головой, а затем, осознав, что де Лясен этого не видел, добавил: «Нет». — В понедельник в Берлине случился пожар — кто-то поджёг здание парламента. А уже вчера они ограничили свободу слова и тайну переписки и упростили заключение людей под стражу.
— Известен поджигатель?
Париж неуверенно пожал плечами.
— Коммунисты. Так написали в газетах.
— Полагаю, вы газетам не верите? — усмехнулся Темсон. Де Лясен обернулся и ответил с улыбкой:
— Как и вы. — Он продолжил резать яблоки. — Я вот что хочу сказать, всё это выглядит несколько неуместно и зловеще, вам не кажется? Такой человек, как Итлéр , в самом сердце Европы, в такое время, как сейчас…
Хотя Темсон вполне разделял подобные опасения, ему совсем не хотелось думать об этом. Он малодушно раскритиковал француза за паникёрство и напомнил ему о насущных проблемах вроде финансового упадка, продолжавшегося уже несколько лет после краха биржи. Де Лясен не нашёлся с ответом, и хотя сперва хотел, кажется, развить какую-то другую тему, смутился и умолк совсем.
Овсянка в его исполнении пахла выпечкой, да и на вкус походила на пирог: к яблокам он добавил корицу, ваниль, сахар и дроблёный миндаль. «Слишком сладко», — укорил Темсон, хотя про себя кашей остался вполне доволен. Однако де Лясен ничуть не расстроился, сочтя упрёк за комплимент.
За завтраком тишина между ними растаяла; темы для разговора избирались отныне с осторожностью. Но когда де Лясен разливал кофе по чашкам, Темсон, уперев взгляд ему в спину, неожиданно для самого себя спросил:
— Как поживает Патти?
Тот отозвался не сразу: сперва поставил на стол две чашки.
— У неё всё хорошо, — сдержанно ответил он.
— Почему приехала не она?
— И как бы это выглядело? Одинокая молодая женщина едет в неурочный час в поместье, где не менее одиноко живёт мужчина, да ещё и без прислуги.
— Не знал, что вас или её когда-либо заботила репутация.
— Я беспокоюсь о вашей, мистер Темсон, — ответил де Лясен. — За вами следят.
Хотя Темсон и сам догадывался о чём-то подобном, это прозвучало жутко, а его собственная тревога усилилась. Тем не менее он не позволил ни мускулу дрогнуть на лице и внешне оставался совершенно спокоен.
Но тут он понял кое-что ещё: де Лясен недоговаривал. Патти — Патрисия, женская ипостась Парижа, — частенько использовала личность и облик де Лясена, чтобы избегать Темсона. Ведомый неясным порывом, он схватил гостя за запястье, чтобы прочитать его мысли.
Де Лясен не вырывался и даже подался вперёд; он смело смотрел Темсону в глаза. В его мыслях маячило воспоминание о последней встрече Патти и Темсона, полное разочарования и усталости. Темсон тогда вполне справедливо отчитал белокурую кокетку за откровенный наряд и вызывающее поведение, потому что она слишком уж привлекала к себе внимание, а ему самому мешала сосредоточиться. Но когда он захотел в очередной раз за утро уколоть француза, до него дошла вся абсурдность ситуации: воспоминание, принадлежавшее Патти, было одновременно и воспоминанием де Лясена. Выходило, что и де Лясен был участником того происшествия с Патти, и это, с учётом особых обстоятельств, представляло бы собой настоящий скандал. Уже не впервые запутавшись подобным образом в мыслях сразу двух де Лясенов, Темсон раздражённо отпрянул.
Париж, разглядывая его лицо, вскинул брови и усмехнулся.
— Даже не начинайте, — предупредил Темсон.
— Мне вот интересно, а чего вы ожидали?
— Ничего я не ожидал, я просто…
— Вы попытались поцеловать её, почему-то передумали, а затем всё обставили так, будто это она повела себя легкомысленно, да ещё устроили сцену прямо в ресторане.
— Так и есть. Так и было.
Де Лясен, чуть склонив голову, смотрел на него пытливо.
— Вам незачем врать мне . Я же тоже в каком-то смысле был там, с вами. — Лондон скривился от одной только мысли. — И вам прекрасно это известно, мистер Темсон. Мы много раз объясняли вам, как устроено… как мы устроены. Но мы оба также понимаем, что на ваше принятие могут уйти долгие годы.
— Принятие чего? — процедил сквозь зубы Темсон. Париж задумался.
— Хороший вопрос. Ну, либо факта моего существования, либо вашего очевидного влечения к Патти.
Лондон едва не задохнулся от возмущения.
— Что вы себе позволяете! Что вы вообще такое возомнили? У меня нет никакого влечения!
— Вы только что спросили, как у неё дела.
Повисла пауза. Темсон шумно выдохнул.
— Это не влечение, — твёрдо ответил он, с яростью глядя в сиреневые, насмешливые глаза француза. — Если вам так важно знать, я поэтому и не стал её целовать. Потому что я этого не хочу .
Хотя Париж по-прежнему улыбался, выражение его лица неуловимо изменилось. Он размышлял о чём-то, рассеянно перемешивал в чашке кофе, что-то собирался сказать, но передумал. Темсон, ненавидевший откровенничать, вдруг почувствовал такую решимость и прилив сил, что залпом выпил свой кофе и даже не поморщился от горечи. Озвученный им секрет наконец перестал его тяготить, и он почувствовал себя внезапно свободным от всяких правил и осыпавшихся песком на зубах условностей.
— Простите, mon ami, я глубоко заблуждался насчёт вас, — осторожно сказал де Лясен. — И я не имел в виду вас задеть. Но теперь, когда вы высказались… боюсь, к вашему же огорчению, вы нравитесь мне гораздо больше.
Темсон нервно хохотнул и закашлялся.
— С чего бы это? — хрипло спросил он.
— Нетрудно догадаться, на что обыкновенно рассчитывают мужчины, знакомясь с Патти. Или чего, кроме денег и развлечений, ждут от меня дамы. Но вы… Хотя вам интересна она, вам интересен и я. С тех пор как мы знакомы, вы никогда не отказывали нам в беседе и сами любите вступить в дискуссию. При любой возможности читаете её и мои мысли. — Он помолчал, затем негромко добавил: — За две тысячи лет никто больше не интересовался тем, что у неё или меня внутри, мистер Темсон.
— Вот и обойдётесь, — обиженно ответил Лондон и плотнее укутался в свитер, хотя ему вовсе не было холодно: к щекам прилила кровь, и он попытался спрятать лицо в широком вороте. Он нарочно таращился в пустоту кухни, игнорируя взгляд Парижа на себе и надеясь, что тот сменит, чёрт возьми, тему. В итоге пришлось сделать это самому.
— Ну и кто, по-вашему, за мной следит?
— Немцы, русские, швейцарцы… — Де Лясен вздохнул. — Французы.
— Следят прямо сейчас?
Париж вопросительно нахмурился.
— Я не шпион и за вами не слежу, если вы об этом. — Темсон как раз это и имел в виду. — Но мне удалось вас найти благодаря тайным агентам.
— Они взяли и всё-превсё вам рассказали, да?
— Я был убедителен.
— Каким образом?
— Сказал, что пожизненно слежу за вами и даже стал вашим другом, чтобы проникнуть в ваши тайны.
— Замечательно.
— Мне лгать незачем, — Париж протянул ему руку. — Вы же всегда можете прочитать мои мысли.
Темсон так и сделал — он не считал постыдной демонстрацию своего недоверия. И хотя де Лясен говорил чистую правду, в его мыслях снова обнаружилось кое-что ещё.
За Лондоном следили не просто так, и это продолжалось несколько лет. Он слишком засиделся на одном месте, вызвав у кого-то подозрение, и теперь самые разные лица в королевстве и за его пределами были заинтригованы нестареющим, неменяющимся человеком. В зыбкое послевоенное время, давшее импульс науке, подобный феномен, не имевший объяснения, не мог не привлекать внимания. Если бы он вовремя залёг на дно, слежки удалось бы избежать. В конце концов, в поле зрения попал Париж: наблюдали теперь и за ним, а позже даже пытались завербовать. Он отказался.
— Вы отказались за мной следить? Как мило, — не удержавшись, съязвил Темсон. — Зачем же вы приехали сюда?
Де Лясен отнял руку. Он молча смотрел Темсону в глаза, будто тот должен был прочесть его мысли на расстоянии. Затем всё-таки сказал:
— Вы, mon cher monsieur Thameson, никогда сами не попросите о помощи, даже если она вам остро необходима, — он развёл руками. — Поэтому помощь явилась к вам по собственной инициативе. Через пару дней вам станет лучше, я вывезу вас отсюда и спрячу, если потребуется.
Он встал из-за стола, убрал чашки и кофейник, навёл небольшой порядок. Темсон следил за ним одновременно недоверчиво и удивлённо. Он давно забыл, каково это — когда о тебе беспокоятся и заботятся. Но часть его считала немыслимым вверить себя хлопотам де Лясена — по мнению Лондона, легкомысленного и крайне ветреного молодого человека.
Решено было перейти в библиотеку. Темсон наполнил термос, де Лясен достал из корзины жестяную банку с печеньем и булочки.
— Чем вы тут себя развлекаете? — спросил Париж, возвращая разговору флёр праздности. — Моё предыдущее посещение Кенвуд-хауса было связано с приёмом, устроенным великим князем Михаилом Михайловичем, который, если помните, женился на…
Де Лясен перечислил гостей, поданные в тот вечер блюда, всех дам, приглашённых им танцевать на балу. В конце он посетовал, что надеялся встретить тогда Темсона, но этого не случилось.
— Не люблю подобные сборища, — ворчливо сообщил тот, снова располагаясь у окна.
— Но разве вам уютно одному в большой усадьбе?
— Я надеялся, что в такой глуши никому не будет до меня дела.
— Хэмпстед — это, конечно, не Стрэнд, но не такая уж и глушь. Да и усадьба стоит на холме, она всё-таки заметна. И неплохо просматривается в полевой бинокль. — Де Лясен налил им обоим чаю, поставил на столик банку с печеньем и, усаживаясь в кресло неподалёку, обратил внимание на книгу, которую Темсон всё таскал с собой. — Не подозревал в вас страсть к садоводству.
— Ничего интереснее не нашлось.
Он положил книгу в протянутую руку француза и забрал у него слоёную булочку с изюмом.
Гость, полистав книжку и наткнувшись на исписанный листок, усмехнулся.
— Кто бы мог подумать! Я знаю автора этих заметок.
Темсон, занятый чаем и мягкой ароматной булочкой, недоверчиво на него взглянул.
— Одним крылом здания является библиотека, в которой мы находимся, а в другом раньше была оранжерея. Чего там только не выращивали! Во время достопамятного приёма оранжерея была открыта, но не привлекла иных гостей, кроме вашего покорного слуги.
— Как так, ни одна из дам, оказавших честь танцевать с вами, не составила вам компанию? — Лондон даже цыкнул языком.
— Все они были замужем.
— Как будто для вас это великое препятствие. Но прошу, продолжайте. Хотя подождите, дайте-ка угадаю… Итак, в одиночестве вы отправились изучать кактусы… и нашли друга в лице полночного садовника?
Глаза де Лясена озорно сверкнули.
— Как вы проницательны. Только я встретил не садовника, а садовницу.
Он расплылся в самодовольной улыбке. Темсон вяло дожёвывал булочку. Де Лясен находил себе романтическое приключение на каждом балу и приёме, а порой и не одно за вечер.
— Надеюсь, бедной девочке хватило душевных сил пережить расставание.
— Это мне скорее было трудно расстаться. Впрочем, она и не была девочкой. Я устроил её в ботанический сад в Париже, где она, увы, скончалась через несколько лет от хронической болезни.
Темсон долго молча смотрел на гостя, затем отвернулся к окну.
— Просто поразительно, что вы, при вашем вольном обращении с людьми и постоянном вмешательстве в их жизни, не попали ни под чей прицел, а я, совершенно скучный, обычный чиновник, кого-то интересую.
— Возможно, дело в том, что как раз таки я веду совершенно обыкновенную жизнь, которая кажется — а точнее, казалась — разведчикам безынтересной, и вы, как человек одинокий и сторонящийся знакомств, привлекаете на таком фоне гораздо больше внимания. В конце концов, чиновник вы только по понедельникам и средам…
Лондон, помня, что поддержанием дискуссии лишь подкрепит симпатии француза, прикусил было язык, но желание доказать де Лясену, что он не прав, пересилило. Двадцать минут они горячо обсуждали, насколько убедительными их профессии кажутся людям. Впрочем, позднее об этом пришлось пожалеть: у Темсона разболелась голова. Сперва он пытался аккуратно сменить позу, но любое движение отзывалось резкой болью в висках. Стиснув в руках чашку, он прикрыл глаза, ненадолго отрешившись от разговора.
В какой-то момент совсем рядом оказался Париж. Он что-то тихо сказал; голос звучал словно из-за стены. Через мгновение Темсон открыл глаза, и его сознание резко вернулось в реальность.
— …лучше прилечь? — спросил де Лясен, пытаясь поймать его взгляд.
— Всё нормально, — сухо бросил Лондон. Гость недоверчиво усмехнулся.
— Вы уверены? Рекомендую выглянуть в окно.
Приглушённый свет пасмурного неба обещал дождь. Голые деревья пребывали в покое безветрия. Над лужайкой завис розово-голубой туман.
Темсон зажмурился на секунду, протёр глаза; ему не мерещилось. С трудом скрывая шок, он воззрился на де Лясена, который терпеливо пояснил:
— Такое иногда случается, когда мы болеем.
— Мы?
— Вы, я. Другие.
— Как это убрать?
— Вам нужно отдохнуть и выздороветь, мистер Темсон.
— Почему раньше этого не случалось?
— Может, и случалось, вы могли не заметить. Давайте всё-таки уложим вас в постель?
— Но агенты! Которые следят! Они же поймут, что тут что-то не так.
— Не думаю, что их рассказам про разноцветный туман кто-то поверит. Но не стоит обеспечивать их более осязаемыми доказательствами в пользу вашей необычности .
Темсон, всё ещё таращась на туман за окном, поднялся со своего места и, качнувшись, вцепился в плечо Парижа. С его помощью он пересёк библиотеку и добрался до двери, но на лестнице головокружение усилилось, а от мигрени начало мутить. Преодолев пару ступеней, он начал падать, а потом стал совершенно невесомым. Боль пульсировала в голове, и совсем не в такт этому ритму звучал стук другого сердца. Чтобы лучше его расслышать, он сильнее уткнулся во что-то мягкое, пахнущее теплотой ванилина и свежестью яблок.
Невесомость сменилась прохладным облаком постели. Он весь сжался, его трясло от озноба, пышное одеяло ничуть не согревало. Потом стало нестерпимо жарко. Он проваливался в беспокойный сон и просыпался от своего же голоса, отражавшегося эхом от стен. Подскакивая на кровати, он неизменно видел рядом де Лясена — тот каждый раз говорил какую-то успокоительную ерунду, и Темсон, к собственному удивлению, поддавался её действию. Иногда ему давали стакан воды или ложку какой-то микстуры, и очень хотелось спросить, что же там намешано, но, повернувшись на другой бок, он снова забывался сном. А когда сновидение затянулось, из сюрреалистического, но безобидного превратившись в невиданный кошмар, на периферии прозвучал уже знакомый чужой пульс, и сон замер, будто плёнка в киноаппарате. Проступили другие образы: блондинка в блестящем платье и похожий на неё высокий мужчина танцевали чарльстон; затем вдвоём они открывали десятки рождественских подарков, смеясь и разбрасывая вокруг бумагу; потом долго возились и играли с ретривером, словно дети, и пёс по кличке Трезор лизал им руки и лица… Лондон наблюдал за всем этим со стороны, хотя и ему хотелось открыть подарок, хотелось потрепать за ухо собаку, пожать ей лапу…
Проснувшись, Темсон уставился в потолок. В его руке было что-то зажато, и он расслабил пальцы за секунду до того, как понял, что это была ладонь де Лясена. Он сделал вид, что ворочается во сне, и отвернулся к окну. Всё ещё было светло — вряд ли он проспал больше часа.
Де Лясен бесшумно обогнул кровать и выглянул в окно. Он вдруг резко обернулся, на его лице мелькнуло беспокойство.
— Как там туман? — спросил Темсон.
— М-м-м, — неопределённо ответил француз.
— Что вы имеете в виду?
— Скажем так. Сгустился. И обрёл форму очень весёлой собаки. — И, не дав вставить слова, резюмировал: — Это пройдёт, а вам лучше ещё поспать.
— Но агенты?
— Я что-нибудь придумаю. А теперь спите.
Де Лясен задёрнул на окнах плотные шторы, и спальня погрузилась в уютный полумрак. Темсон вскоре снова уснул, вернувшись в сон к Трезору и его хозяевам.
~
Почувствовав широкий влажный след на ладони, Темсон открыл глаза; английский бульдог по имени Гринвич лизал его руку. Видимо, задремал в неудобной позе, привалившись к тёплому металлическому боку мнемопроектора. Плёнка, на которой было записано воспоминание, кончилась, и проектор автоматически намотал её на бобину.
Он болел, он кого-то ждал, он боялся быть слабым; уснул, хватаясь за чужие мысли, как за спасательный круг в холодном, липком океане кошмара. Он ждал, он научился слышать, он принял правду, он ревновал, но решил отпустить — и теперь он болел иначе.
Прошло несколько минут, прежде чем Темсон смог отделить воспоминания и сны от реальности. Он погладил Гринвича, и тот довольно заворчал, подставляя уши и шею.
Темсон снял бобину и, поразмыслив, положил в металлический футляр. Раньше ему казалось, что мысли, записанные на плёнку, можно извлечь из памяти и возвращаться к ним лишь иногда, словно к старым газетным вырезкам… Всё ещё сомневаясь в том, что делает, огляделся по сторонам, хотя в доме он всегда был один, наклеил на футляр кусочек бумажной ленты и надписал карандашом. Толку-то от них… Стоило давно выбросить, лучше даже сжечь… Но вот очередная плёнка отправляется на самое дно коробки, в которой уже лежит около десятка воспоминаний. На ней едва заметными буквами подписано: Pat.Del.