Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

Сынмин не особенно хорошо привыкал к новому в жизни — даже тогда, когда это новое было чем-то хорошим. Он с легкостью придумывал планы на случай непредвиденных обстоятельств, забрасывал их, если что-то шло не так, и переходил к другому, приземляясь на ноги вдали от зоны поражения. Этому он научился после самоубийства отца, и навык этот помог ему выжить в многочисленных схватках за власть — а банды, с которыми он работал, неизбежно распадались, как только эго становилось на пути.

Но когда происходило что-то хорошее, Сынмин никогда не позволял себе в это верить. Не позволял себе настолько чему-то доверять, зная, что любое счастье может быть быстро вырвано из его рук. За последние месяцы, а особенно — в последнюю неделю, после того, как они рассказали Чану о своих отношениях — он работал над тем, чтобы избавиться от этой своей черты.

Чанбин, сидевший рядом с ним за верстаком, широко зевнул, прикрывшись тыльной стороной ладони. Остатки их завтрака стояли на столе перед ними; эту еду приготовил Чанбин и принес ее сюда, пока Сынмин, как обычно, проверял записи с камер за ночь. Утро для Сынмина всегда было понятием относительным, но всю эту неделю он занимался этой работой именно по настоящим утрам. Оказалось, что уснуть в нормальное время было легче, если знать, что Чанбин не оставит его постель под утро.

Сынмин тоже зевнул в ладонь, движимый инстинктивным желанием сделать это, увидев, как это делает кто-то другой. Даже он не мог побороть этот инстинкт. Чанбин улыбнулся глядя на него, и Сынмин прожег его глазами — что было нелегко сделать, одновременно зевая, отчего взгляд наверняка вышел не особенно устрашающим.

Чтобы отвлечь от этого внимание, Сынмин сказал:

— Готов поспорить, Хёнджэ найдется что сказать о твоем ухе.

Чанбин коротким оборванным движением попытался коснуться своего бедного пострадавшего уха. Сейчас оно заживало лучше — Сынмин начал каждый вечер обрабатывать его рану. Он поменял светлые наволочки на темные, которые заказал в интернете, и был рад этому решению, потому что, хотя рана и заживала лучше, у Чанбина была привычка каким-то образом задевать ухо во сне, отчего оно снова начинало кровоточить.

Чешется, пару дней назад сказал он, словно капризный ребенок, когда Сынмин проснулся и обнаружил кровь на собственной щеке.

Звучишь, как капризный ребенок, сказал он ему.

Теперь Чанбин смущенно улыбнулся ему.

— Я бы придумал какое-нибудь оправдание, — сказал он, — но не думаю, что Хёнджэ-хён поверит.

Сынмин так и ожидал. Пару дней назад Хёнджэ предложил Чану встречу — снова в Maniac, что снова не обрадовало Минхо. Он, казалось, видел в том факте, что Хёнджэ знал о Maniac, личный провал. Но Чан согласился и выбрал время и дату, в которые они должны были обсудить все, что произошло недавно.

Думаю, он все знает, после телефонного разговора сказал Чан. Знает, что Blackbird’s — наших рук дело. Это тоже привело Минхо в бешенство.

— Ты можешь рассказать ему правду, — сказал Сынмин. — Или часть правды. Сказать, что тебя подстрелили, он тебя зауважает.

— Не нужно мне, чтобы меня уважали, — гордо сказал Чанбин. Сынмин издал идеальный фыркающий звук; его, на самом деле, можно было назвать даже эталонным. — Эй! — воскликнул Чанбин, протягивая руку, словно желая провести ей по шее Сынмина. Тот мог бы уклониться даже не упав со стула, но позволил ладони Чанбина нисколько не больно опуститься себе на шею, а потом почувствовал, как она обняла его; большой палец Чанбина лег ему за ухо.

Какое-то время они просто в тишине смотрели друг на друга. В последнюю неделю между ними было много таких моментов — моментов, в которые Чанбин явно ожидал иной реакции, но не был удивлен той, которую получал. Теперь, сидя перед Чанбином, под его теплым взглядом и крепкой рукой, Сынмин снова испытывал то пугающее ощущение, что его понимают, которое в прошлом заставляло его пытаться разрушить подобные моменты с Чанбином. Пытаться ухватить себе хоть немного контроля, просачивавшегося между его пальцев, в ужасе теряясь во всех этих эмоциях.

Он сидел в тишине, позволяя себе дышать, справляясь с этим чувством. Это нормально, что его понимают, нормально, что есть человек, который видит все самые маленькие его особенности и знает, как его читать. На самом деле, это было не просто нормально — в этом было ощущение безопасности. Безопасности, уверенности, стабильности и принятия: всего того, чего он так хотел с пятнадцати лет и слишком боялся позволить себе.

Но этот момент не мог продолжаться долго. Он не мог вынести того, чтобы влюбленные глаза Чанбина смотрели на него в этот ранний утренний час. Так что он сказал:

— Можешь сказать, что его откусила акула.

Чанбин широко улыбнулся.

— На меня напал сашими-шеф, — сказал он. — Спутал мою голову с тунцом.

— Чайка прилетела и оторвала его с твоей головы, — продолжил Сынмин.

Чанбин надул губы.

— Хочешь сказать, что мое ухо похоже на выпечку?

Сынмин притворился, будто присматривается к его здоровому уху, а потом к тому, которое отстрелили.

— Ну, — сказал он, — разве что на черствую.

От этого Чанбин рассмеялся, захихикал, и это так резко контрастировало с тем, как он выглядел, с его натягивавшими футболку мышцами. Внутри Сынмина яркой вспышкой загорелся триумф, а в голове самодовольный голосок произнес хе-хе, я выиграл!

— Это очень глупо, — сказал он; его губы дрожали от сдерживаемого смеха. Он поднялся на ноги и принялся собирать оставшиеся после завтрака пустые тарелки.

— Ты это все начал, — сказал Чанбин сквозь смех, поднимаясь на ноги и пытаясь забрать у Сынмина тарелки. — Давай, милый, просто оставь это здесь, я заберу их потом.

Сынмин поднял бровь.

— Конечно, заберешь, — сказал он. Не то чтобы он собирался сам ползти по всем этим лестницам просто чтобы отнести тарелки. Если бы этого не сделал Чанбин, они остались бы здесь, пока либо Минхо не разозлился и не унес бы их, либо Сынмину не удалось бы заставить Феликса себя пожалеть.

Не успел Чанбин на это ответить, как открылась дверь и в мастерскую вошел Чан. Он немного принарядился: на нем были темно-серые брюки и выглядевший дорогим черный свитер. Наверняка кашемировый, если глаза Сынмина его не обманывали, мягкий, шелковистый и теплый. На переносице у него сидели очки в серебряной оправе, и он выглядел бы, как серьезный, уважаемый человек, если бы не татуировки у него на руках.

Когда он вошел, он смотрел на свое запястье, на которое были надеты часы, тяжелые и явно дорогие. Ничего в нем не было кричащим или излишним, как бывало у многих людей, разбогатевших поздно в жизни и чувствовавших, будто они должны что-то всем вокруг доказать о себе, но весь его наряд явно говорил о богатстве. Вещи были простыми, но люди, знавшие, что искать, поняли бы все с первого взгляда.

— Думаю, мы можем уходить, — сказал Чан, не глядя в комнату, а с прищуром вглядываясь в стрелки часов. Он наверняка умел читать по ним время. Сынмин на это надеялся. — Хёнджин спустится через минуту.

— Доброе утро, хён, — громко произнес Сынмин.

На это Чан все же поднял взгляд. Каким-то образом он выглядел почти удивленным тем, что видел здесь Сынмина, хотя именно в этой комнате тот проводил примерно двадцати три часа каждого дня последние четыре года.

— Доброе утро, Сынмин, — сказал он. После, обращаясь к Чанбину: — Ты готов?

— Конечно, — с легкостью отозвался Чанбин. Он забрал из рук Сынмина тарелки и поставил их на край верстака, где Сынмин бы их и оставил. Потом он склонился вперед с очевидным намерением и поцеловал Сынмина в губы, невинно, но крепко. Сынмин стоял, застыв на месте, не целуя в ответ, но и не- отстраняясь. Не споря и не отталкивая Чанбина прочь. Борясь с желанием позволить глазам закрыться.

Когда Чанбин отстранился, Чан смотрел прямо на них. Он выглядел так, будто никогда раньше их не видел; он выглядел так, будто только что перед ним собака проехалась на уницикле. Выражение на его лице почти затмило то, как жарко и смущенно чувствовал себя Сынмин из-за того, что его только что поцеловали на глазах у другого человека.

В коридоре раздался шум, достаточно громкий, чтобы быть слышным даже здесь, а потом дверь распахнулась и в проеме появился Хёнджин. Он не был одет так хорошо, как Чан, или хотя бы Чанбин, на котором были джинсы и прилегающий лонгслив. Хёнджин был одет в спортивные штаны и толстовку, поверх которой была накинута кожаная куртка — непонятно, для тепла или в попытке изобразить какой-то странный стиль. Капюшон был натянут ему на голову, скрывая его волосы, и от теней, падавших ему на лицо, остатки синяка у него под глазом становились еще ярче. Но теперь он не выглядел жалким — наоборот, казался даже опасным. Чуть больше был похож на старого себя.

Он не прошел внутрь. Он сказал:

— Мы выходим или нет? — а потом снова исчез, топая ботинками по коридору, и дверь за ним захлопнулась снова.

— Для него сейчас слишком рано, — нежно и снисходительно сказал Чан, и Чанбин улыбнулся так, будто и его это очаровало, а Сынмин подумал с застарелым раздражением, которое давно уже никого не трогало, для всех сейчас слишком рано, это не значит, что ему можно вести себя так дерзко. Только вот не Сынмину было говорить о том, как дерзко кто-то себя ведет, так что он решил промолчать.

— Пойдем, — сказал Чанбин. Он взял с верстака ключи, и они с Чаном вышли из комнаты. Чанбин не обернулся, потому что уже попрощался с ним, но вот Чан посмотрел на Сынмина широко распахнутыми от недоумения глазами. Словно он все еще не мог осознать того, что Сынмин был человеком, который мог кого-то целовать.

Сынмин уселся в свое кресло и проследил за тем, как все они забрались в машину. Только когда ее зернистое изображение исчезло с парковки, он коснулся губ кончиками пальцев и позволил себе едва улыбнуться в собственном тайном веселье.

——

Сеульский вокзал ранним утром оказался не таким тихим местом, каким его представлял себе Чонин. Он никогда здесь не бывал — ему и не нужно было — и оказалось, что здесь куда больше хаоса, чем он мог подумать. Он, конечно, бывал на станциях метро. Однажды они с Чанбином потерялись на Хондэ и чуть не сели на поезд до аэропорта. Но этот вокзал для настоящих поездов был просто слишком.

Он держался поближе к Минхо, пока они двигались через станцию мимо фаст-фудов и магазинчиков к платформама. Если Чонину здесь было нелегко, то Минхо практически вибрировал от неприязни к этому месту. Он двигался, как человек, который не задумываясь отпихнул бы кого-нибудь плечом от себя, и, наверное, люди видели это на его лице — а может, от него просто исходила такая энергия — потому что все обходили их так широко, как никого другого.

Феликс и Джису следовали за ними; Феликс был укутан в теплый белый пуховик, доходивший ему до колен, который, как он сказал, однажды утром просто возник у него в гардеробе — и, вероятно, был подарком от Чана — а у Джису в руке был чемодан, стучавший колесиками по мощеной дороге. Чемодан был не тем же самым, с которым она приехала к ним — более крупным, умещавшим новый гардероб, который они с Феликсом купили для нее на этой неделе. Она поблагодарила Чана за щедрость, а потом с сухим сарказмом добавила, что поняла, что он не ожидает того, что взамен она с ним переспит. Чан и Феликс после этого целый час не могли посмотреть друг другу в глаза.

Даже в этот утренний час в ресторанах было полно людей, которые ели перед своим поездом. Они же уехали, не успев поесть, и было почти облегчением пройти эту часть станции, убраться подальше от запаха еды, от которого у Чонина чуть не заурчал живот.

Рельсы были на уровне земли, а платформа едва над ними возвышалась, так что, когда они прошли в зону для пассажиров с билетами, Чонин смог увидеть длинные поезда, стройные, синие, ждавшие своих пассажиров. Он привык видеть поезда в метро, и то, насколько длинными были платформы здесь — не говоря уже о поездах — немного шокировало его. Его жизнь всегда была такой маленькой и ограниченной, что иногда было поразительно осознавать, насколько много людей жило в этом городе, в этой стране — напоминание об этом было у него перед глазами, в длине поездов, в том, сколько их должно было прибыть сюда за следующий час.

Минхо, не замедляя шага, всмотрелся в электронное табло над их головами и нашел поезд Джису до Пусана так быстро, что Чонин не успел даже начать искать, и выдавил:

— Десятый путь. — Он звучал так, будто стискивал зубы настолько сильно, что с трудом произносил слова.

Чонин потянулся и коснулся тыльной стороны его ладони — и увидел, как Минхо вздрогнул, но не так, будто хотел отдернуть руку. Скорее так, будто ему пришлось остановить себя, чтобы не взять Чонина за руку. Чонин знал, что позволь он это себе, его хватка будет- слишком крепкой. Это будет хватка человека, изо всех сил хватающегося за спасительный трос. От этого осознания желание взять его за руку не померкло в Чонине.

Но ему не удалось этого сделать. Минхо повернулся к Джису и сказал, кратко, но очень вежливо:

— Дай мне чемодан. — Этим тоном он обращался только к ней, и Чонина это одновременно забавляло и раздражало. Он не знал, вел ли себя Минхо так всегда, когда сталкивался с женщинами, с кем-то, кого он в какой-то степени уважал, или только с Джису. Чонину не очень хотелось спрашивать, потому что если бы Минхо вел себя так только с Джису, он не знал, что почувствовал бы.

Или, нет, он знал, что бы почувствовал. И не хотел ненавидеть сестру Феликса так.

— Хён, здесь есть лифт, — сказал Феликс, но Минхо бросил на лифт короткий и неприязненный взгляд и забрал у Джису чемодан. На платформе был еще и эскалатор, но, судя по всему, и к нему Минхо относился с таким же подозрением; вместо этого он спустил чемодан Джису по лестнице, поставил его на землю и не позволил ей забрать его назад.

— В каком ты вагоне, — сказал он.

— В семнадцатом, — ответила Джису, с легкостью принимая потерю чемодана.

Минхо пробежался взглядом по ближайшим к ним вагонам поезда и двинулся вдоль платформы, таща за собой чемодан. Он постукивал колесиками по мощеной дороге, и Чонин, следовавший за Минхо чуть позади, понял, что был очарован этим видом. Он никогда раньше не видел, чтобы Минхо делал что-то подобное. Конечно же, он и не мог этого увидеть: они никуда особенно не ездили — но все же- как странно, как мило было видеть его хёна везущим за собой чемодан.

Семнадцатый вагон находился практически в самом конце платформы, где все рельсы запутанной массой металла уходили прочь с вокзала. Все двери были открыты в ожидании пассажиров, и Чонин пробежал взглядом по нескольким окнам, в которых уже были видны сидевшие на местах люди. Минхо резко остановился у открытой двери семнадцатого вагона, оставил чемодан на земле и сделал ровно пять шагов назад. Это, Чонин сразу же понял, было для того, чтобы оставить Феликса наедине с сестрой.

Чонин подошел к нему и подхватил его под локоть. Сначала ему это не удавалось: настолько был напряжен Минхо, настолько неподвижным и твердым было его тело. Но когда Чонин коснулся его, его он ощутимо расслабился, настолько, что пальцы Чонина теперь смогли обвиться вокруг его руки.

Джису и Феликс остановились рядом с чемоданом. На мгновение они выглядели именно так, как Чонин представлял их себе — Джису держала голову высоко и казалась спокойной, а глаза Феликса были распахнуты, и он явно пытался держать себя в руках. Но момент прошел, Джису тяжело сглотнула и протянула Феликсу руку; они почти отчаянно схватились друг за друга.

Не было никаких гарантий того, что они еще когда-нибудь увидятся, и все это знали. По крайней мере, было неизвестно когда они могли встретиться теперь, когда Джису предстояло устраивать новую жизнь в Пусане, а Феликсу скрываться здесь после разрушения империи отца, обломки которой разносили стервятники. Сынмин предупреждал их о том, что им лучше было не встречаться следующие несколько лет, чтобы никто не смог связать их друг с другом. Минхо согласился, и это решение можно было бы принять за их обычную паранойю, только вот и Чан нежно сказал Феликсу, что они были правы.

По крайней мере, они все еще могли связываться друг с другом. Чан купил Феликсу телефон: блестящую новенькую модель, которую Феликс принял с искренней благодарностью, но без особенного энтузиазма. Он, казалось, видел в этом необходимое зло. Он оставлял телефон в разных местах дома, где его всегда находил кто-нибудь другой, но, в отличие от Чонина, для него это не выглядело случайным. Напротив — он словно откладывал телефон в сторону и уходил, когда уставал от него.

— Нуна, — быстро моргая, проговорил он.

Чонин очень осторожно отвернулся сам и отвернул Минхо лицом к балкону на втором этаже. Отсюда на него открывался хороший вид, и они видели всех людей, проходивших по нему и спускавшихся и поднимавшихся по эскалаторам, размытыми цветными пятнами. Минхо, и без того державшийся напряженно, теперь почти вибрировал от усилий, которые прикладывал к тому, чтобы оставаться неподвижным.

— Хён? — тихо позвал его Чонин мягко, нежно, пытаясь своим голосом загладить невозможность коснуться его больше, чем сейчас. От этого Минхо наверняка стало бы только хуже.

— Пространство слишком открытое, — сквозь стиснутые зубы проговорил Минхо. — Не понимаю, зачем они все так построили. У снайпера оттуда был бы легкий доступ ко всем, кто ждет здесь.

— Не думаю, что архитекторы считали, что снайперы могут стать проблемой, — ответил Чонин. Минхо тихо фыркнул, словно говоря, что в таком случае все архитекторы — дураки. — И кроме того — если бы кто-то достал здесь винтовку, думаю, кто-нибудь заметил бы.

— Люди не замечают того, чего не пытаются искать, — мрачно отозвался Минхо.

С этим было никак не поспорить, так что Чонин и не стал. Вместо этого он воспользовался шансом и осторожно, медленно положил голову на плечо Минхо, еще ближе прижимаясь к нему. Сейчас он еще лучше чувствовал, насколько был напряжен Минхо, насколько каждая часть его тела ненавидела, что они были здесь, в этом месте, ждали, пока Феликс попрощается с сестрой — но все же он оставался на месте, терпел. Он делал это ради Феликса.

Любовь, которую испытывал к нему Чонин, грозила заставить его упасть на колени. Это случалось уже не впервые, это ощущение, будто ноги подкашивались под ним, и уж точно не в последний раз, но он не думал, что когда-нибудь сможет к этому привыкнуть. Это случалось постоянно, каждый день — глубокое, темное море, в котором он уже тонул, накрывало его очередной волной, скрепляя его судьбу. Ему больше не было страшно — в конце концов, он был в этой воде вместе с Минхо, и они вместе тонули, держась за руки, и ничего не было страшно, если Минхо был рядом с ним.

— Хён, — сказал он спустя какое-то время; чем ближе становилось время отбытия, тем больше людей становилось на платформе. — Можно мне купить Burger King по пути домой?

Минхо- вздохнул. Это был вздох, в котором раздражение и недовольство только скрывали глубочайшую нежность, которая была слышна Чонину.

— Думаю, да, малыш, — ответил он.

Кто-то рядом с ними откашлялся; Феликс стоял в стороне от них, казалось, не желая мешать им. Его глаза покраснели, словно он недавно плакал, но теперь слез не было. Он стоял держа руки в карманах пальто и ссутулившись; его губы подрагивали. Джису видно не было.

— Где твоя сестра? — пусто спросил Минхо. Феликс молча указал в сторону поезда. Минхо, все таким же пустым тоном сказал: — Я бы помог ей с чемоданом.

Феликс еще раз откашлялся, прежде чем заговорить. Его голос все еще чуть хрипел.

— Она сказала, что сама справится. Лучше было попрощаться- быстро.

Он вовсе не выглядел так, будто был согласен с этой мыслью, но, может быть, Джису лучше знала, как вести себя в этой ситуации. Никаких растянутых прощаний на платформе вокзала, как из дорам Чонина, где все обнимаются по очереди, а потом машут рукой из окна поезда, пока он отходит. Будь они в дораме, Феликс побежал бы вслед за поездом по платформе, пока не добежал бы до самого ее конца. Вместо этого они все собирались уехать домой еще до того, как поезд тронулся бы.

Чонин посмотрел на открытые двери поезда, а потом на Феликса, маленького и несчастного.

— Я хочу купить Burger King, — сказал он, протягивая Феликсу руку, чтобы он взял ее, если хотел. — Хочешь тоже?

Феликс взял его за руку. Его пальцы были очень холодными. Но он улыбнулся как только мог, и сказал:

— Звучит хорошо, Чонин.

——

Чанбину никогда особенно не нравился офис в Maniac. Будь его воля, он выпотрошил бы это место, как только они приобрели здание: убрал бы со стен все панели, вынес бы всю уродливую тяжелую мебель, сделал бы все современным и ярким, каким был остальной клуб. У него не было никакого таланта к дизайну интерьеров, но один или два раза он думал о том, что было бы хорошо отдать этот проект Хёнджину, найти ему занятие.

Чан, что было легко понять, не хотел тратить не это деньги — только не тогда, когда Maniac с самого начала был первым шагом на долгом пути их плана построения бизнеса. Чан даже почти не бывал здесь, что было удачей, потому что спустя примерно сорок пять секунд пребывания здесь Чанбин неизбежно начинал чувствовать легкую клаустрофобию. Даже мастерская Сынмина, в которой буквально не было окон, не вызывала в нем подобных чувств.

На самом деле Чанбин знал, что это место выглядело именно так, как должно было: как хороший офис, обставленный хорошо, но без излишеств. Это не значило, что он должен был ему нравиться.

Хёнджину он тоже не нравился. Как только он вошел в дверь, он сразу же сказал:

— Боже, я и забыл, какой дерьмовый здесь офис.

— Мне нужно, чтобы именно так ты не вел себя перед Хёнджэ, — сказал ему Чан, снимая пальто и вешая его в небольшой шкаф в углу. Боже упаси от того, чтобы такие повседневные вещи, как верхняя одежда были на виду в подобном месте. — Я взял тебя с собой не просто так, и уж точно не для того, чтобы ты дерзил одному из наших самых важных деловых партнеров.

Хёнджин закатил глаза так, чтобы Чан смог это увидеть, что означало, что он знал, что ведет себя по-детски. Он всегда вел себя так, когда уставал — или, может быть, когда был с Чаном и Чанбином, и ему не нужно было Хёнджином, который должен заботиться о себе, быть яростным и независимым. Он мог быть просто Хёнджином, избалованным донельзя.

Пока Чан направился к своему столу, чтобы убрать записки и почту, оставленную ему персоналом, Хёнджин прошел к дивану, но не упал на него, а контролируя свое тело повалился на подушки. Было не так уж и рано, но хёнджинов режим дня оставался таким, каким стал с того самого дня, как он начал выражать свою личность.

Чанбин внимательно смотрел на него, пытаясь не делать это слишком заметно; он прошел вперед и занял свое обыкновенное место за левым плечом Чана. Даже несмотря на этот утренний час, Хёнджин выглядел усталым, под его глазами лежали темные тени, и, казалось, действовал он просто на автомате. Было ясно: по какой-то причине он плохо спал.

Последняя неделя выдалась для него тяжелой, Чанбин знал. Он был тихим и отстраненным, и это нельзя было списать исключительно на эффекты сотрясения мозга. Он все еще проводил большую часть времени в своей спальне, но выходил, чтобы поесть, или когда его звали, и не всегда исчезал за дверью, закончив есть. Один или два раза Чанбин становился свидетелем тому, что он говорил с Джисоном; Джисон сам рассказывал ему о том, что пару раз Хёнджин спрашивал, нужно ли ему принять таблетки или хочет ли он воды.

Думаю, у нас все будет в порядке, оживленно сказал Чанбину Джисон после очередной ванны, которая на этот раз не так измотала Джисона. Он никогда меня не полюбит, но он слишком хороший, чтобы обижаться.

Это было так непохоже на все, что Чанбин знал о Хёнджине, что у него не хватило сил поспорить. Пусть Джисон утешает себя, как хочет. Вместо этого Чанбин успокоил себя знанием, что Джисон перестал издавать маленькие звуки по пути обратно в спальню.

— По крайней мере, я наконец-то его встречу, — спустя несколько минут молчания, в котором слышалось только то, как Чан шуршал бумагами, сказал Хёнджин. — Хёнджэ.

— Думаю, ты не особенно впечатлишься, — почти пробубнил Чан, не поднимая глаз от записки, написанной почерком их главного бармена.

— Я и не собираюсь, — ядовито ответил Хёнджин. Он сложил руки на груди. Он не снял ни куртку, ни худи, несмотря на то, что в комнате было тепло. Или он пытался сказать что-то, что имело смысл только для него, или сейчас ему было некомфортно. Наиболее вероятно было последнее, и от этого Чанбину стало грустно. — Я знаю, он помогает мне с моими- делами, но я все еще недоволен той дрянью, которую он устроил с Ликсом.

— Я понимаю, — сказал Чан. — Хёнджин, ты знаешь, что я- понимаю. Но я привел тебя сюда не просто так. Дай ему шанс, хорошо?

Хёнджин не выглядел так, будто собирался сделать это. Но вместо того, чтобы спорить, он просто посильнее вжался в спинку дивана так, чтобы осторожно уложить на нее голову. Может быть, Чанбину стоило проверить, принял ли он сегодня обезболивающие. Может, он мог бы уговорить его выпить еще перед приездом Хёнджэ и остальных-

Но было уже слишком поздно. В дверь постучали, и Канмо, дневной охранник, заглянул внутрь и сказал:

— Э-э, сэр, ваши гости здесь.

Он выглядел немного неуверенным, что было вполне понятно; Чан редко проводил встречи в Maniac так рано, и уж точно не с Хёнджэ. Сюда всегда приходили люди, знакомые персоналу, поставщики алкоголя и снэков для бара, нового оборудования и стаканов в взамен тех, которые неизбежно разбивали посетители. Насколько знал персонал клуба, Чан был обыкновенным владельцем бизнеса. Хёнджэ, несмотря на то, что и он был уважаемым бизнесменом, не так успешно поддерживал это притворство.

— Это замечательно, — ответил Чан. — Можешь пригласить их?

Канмо кивнул и исчез, захлопнув за собой дверь. В комнате стало тихо; Хёнджин сидел, закинув одну ногу на другую и нервно потряхивая стопой в воздухе. Когда минуту или около того спустя Канмо открыл дверь, между ними так и не прозвучало ни слова.

Чан поднялся на ноги, когда в комнату вошел Хёнджэ со своими сопровождающими, уверенный и явно ощущающий контроль над ситуацией. На нем была черная облегающая водолазка, и не то чтобы за годы Чанбин не понял, что он тренируется, но одним делом было знать это, а другим — так ясно видеть это перед своими глазами. Этот эффект слегка приглушался длинным коричневым пальто на нем, доходившим ему до колен и явно дорогим. Чанбин полагал, что оно было дизайнерским; Хёнджин наверняка знал, что это была за марка.

С ним были те же люди, что и в прошлый раз. На Джуёне была куртка-бомбер, напоминавшая ту, что была у Минхо, джинсы и черные кожаные ботинки. Наряд был хорошо подобран, но в нем было бы легко драться, будь это нужно. Сону лениво прошел за ними; на нем была красная толстовка и черные мешковатые штаны с разрезом на колене. Его обувь была похожа на подделку кед Converse, которые находились в паре мгновений от того, чтобы развалиться прямо здесь, на полу офиса. Его волосы были слишком длинными и свисали ему в глаза. Он был скорее похож не на двадцатилетнего парня, которого знал Чанбин, а на чьего-то обиженного кузена-подростка.

— Здравствуй, Крис, — сказал Хёнджэ без всяких эмоций в голосе, за которые можно было зацепиться. Чан приветственно склонил голову. — Чанбин. — После он посмотрел на Хёнджина, сидевшего сложив руки на груди. — О, — произнес он с легким весельем. — Вижу, и ты взял с собой своего малолетнего правонарушителя.

Это заставило Хёнджина глубоко нахмуриться. Сону сделал то же самое, и Чанбину пришлось прикусить щеку изнутри. Мгновение спустя оба малолетних правонарушителя смерили друг друга взглядами, ни один из которых не был особенно впечатленным. Хёнджинов, однако, был немного более острым — он явно был красивее, а с синяками на лице становился еще более впечатляющим на вид.

— Это Хёнджин, — сказал Чан. Он не стал говорить ничего больше, не стал объяснять, но намек был ясен: Хёнджин, как и Чонин, не был новичком в их команде.

Хёнджэ приподнял бровь. Он выглядел так, будто был в хорошем настроении или, может быть, притворялся, что ведет себя естественно, потому что он сказал, все еще почти-весело:

— Твоя команда больше, чем я думал.

— Не особенно, — размыто ответил Чан. — Моих ты видел больше, чем я — твоих.

— Это правда, — сказал Хёнджэ. Звучал он так, будто это заявление очень его радовало, хотя он наверняка и так об этом знал. Их всех его работников, или деловых партнеров, или как там он вел свой бизнес, они встречали только Джуёна и Сону. Они знали, что у Хёнджэ было больше людей — и из собственных поисков, и из понимания того, как были устроены дела Хёнджэ. Было бы невозможно вести такой бизнес, какой был у него, только с двумя людьми.

Повисла пауза, а потом Чан указал на один из диванов.

— Почему бы нам не сесть и не обсудить то, ради чего мы здесь собрались?

Хёнджэ кивнул и занял место на диване напротив Хёнджина; тот продолжал с жаром хмуриться, глядя на него. Хёнджэ умело игнорировал его. Чан, обойдя свой стол и сев рядом с Хёнджином, погладил того по колену, словно пытаясь успокоить. Это не помогло; не помогла и рука Чанбина, осторожно положенная ему на плечо, когда он снова занял свое место за спиной Чана. Хёнджин был напряжен и явно на взводе.

Рядом с Хёнджэ сел Джуён; Сону скользнул за спинку дивана. Казалось, он не мог найти себе места, переминался с ноги на ногу, ходил из стороны в сторону. Этого было недостаточно, чтобы Чанбин напрягся — Сону всегда казался безобидным, а Хёнджэ вел себя с ним, будто с залетевшей в комнату мухой — но он и не чувствовал себя полностью спокойно.

На мгновение затянулась тишина; обе группы смотрели друг на друга по разные стороны кофейного столика. Чан, судя по всему, был совершенно готов ждать, пока заговорит Хёнджэ, потому что это он попросил о встрече, и в конце концов Хёнджэ сказал:

— Буду честен: я пытался придумать, как заговорить об этом все то время, что ехал сюда, и, думаю, лучше сразу обсудить слона в комнате. Я знаю, что это вы устроили взрыв в Blackbird’s.

Нужен был настоящий самоконтроль, чтобы не отреагировать на это, хотя Чан и предупреждал Чанбина о том, что это, вероятнее всего, произойдет. Чанбин не отнял руки от плеча Хёнджина и почувствовал, как тот сильно напрягся под ним, но иначе никак не двинулся. Чан просто сложил руки на груди и сказал:

— Ты был бы куда глупее, чем я ожидал, если бы не понял это, Хёнджэ.

Хёнджэ выпустил лающий смешок, по большей части полный неожиданности.

— Приму это за комплимент! — широко улыбаясь, сказал он. — Я ожидал, что ты будешь все отрицать.

Чан пожал плечами.

— Полагаю, в этом не смысла, — сказал он. — В конце концов, ты поставил нам оружие. Ты знал, насколько все серьезно, и мог понять, что мы планируем большое дело. И ты знаешь, насколько я ненавидел Ли Джерима.

Улыбка Хёнджэ чуть померкла.

— Да, — уже серьезнее сказал он. — Я очень хорошо это знаю. И я знаю, что Ён- что Феликс у вас. Полагаю, он все-таки пришел к вам не с пустыми руками.

Впервые с начала разговора Чан не стал отвечать. Было что-то забавное в том, как очевидно он отказывался говорить о Феликсе с Хёнджэ — его ревность была настолько очевидна, что Чанбину становилось немного за него стыдно. Вместо ответа Чан после небольшой паузы сказал:

— Сейф, который ты передал нам, очень нам пригодился. Спасибо за твою щедрость.

— Ах, да, — протянул Хёнджэ, откидываясь на спинку дивана. Он, видимо, не собирался комментировать то, как Чан отмахнулся от вопроса об участии Феликса. Наверняка, это и к лучшему. — Я все думал, зачем он вам нужен. Полагаю, это та же модель, что была у Джерима? Было нелегко найти его так быстро, знаете ли.

Они знали, и знали очень хорошо — особенно Чанбин, наблюдавший за тем, как Сынмин сходил с ума, пытаясь это сделать. Чан, таким же ленивым, как у Хёнджэ, тоном, сказал:

— А ты сделал вид, будто он просто завалялся у тебя на складе.

— У кого такое валяется? — отозвался Хёнджэ. — Я был готов на что угодно, чтобы убедиться, что Феликс в порядке.

Если он пытался уколоть Чана, то ему это более, чем удалось, потому что Хёнджин немного вскинулся, сбрасывая руку Чанбина со своего плеча; капюшон наконец спал с его лица. Чан вернул руку ему на колено, теперь — в предупреждающем жесте, и Хёнджин промолчал, что что бы ни было на его лице — это явно зацепило внимание Хёнджэ.

Он вглядывался в лицо Хёнджина так пристально, что на мгновение Чанбин заволновался, что он скажет что-нибудь про его внешность. Если бы Хёнджэ назвал Хёнджина милым, после этих слов вернуться назад было бы невозможно. Но вместо этого несколько секунд молчания спустя Хёнджэ сказал:

— Ты выглядишь так, будто прошел через множество битв, правонарушитель Хёнджин.

В его голосе явно слышалось волнение, по-видимости, добронамеренное. Может, он не аидел тускнеющих синяков до того, как капюшон не спал с лица Хёнджина, в этом ужасном мрачном освещении офиса. Его беспокойство, однако, нисколько не утешило Хёнджина, который сказал, низко и немного ядовито:

— Ты мне не нравишься.

Чанова рука крепче сжала колено Хёнджина, но было слишком поздно, слова уже были произнесены. Хёнджэ, однако, они лишь развеселили.

— Но мы впервые видимся, — сказал он.

— Мне плевать, — ответил Хёнджин. — Из-за тебя Ликс чуть не погиб.

Веселье Хёнджэ моментально пропало. Если они пытались наносить друг другу удары, то Хёнджину это удалось. Повисла ужасная напряженная тишина; Хёнджэ посмотрел сначала в лицо Хёнджина, потом — на Чана, где его взгляд ненадолго задержался. Что он так видел, Чанбин не знал — ему хотелось бы увидеть выражение лица Чана, хотелось протянуть руку и утешающе положить ее на плечо Чана, но это было бы слишком очевидно.

Наконец Хёнджэ снова взглянул на Хёнджина.

— Я этого не хотел, — сказал он, теперь смертельно серьезно, тихо. — Я никогда этого не хотел.

— Ну, а оно случилось, — бросил в ответ Хёнджин. — Это было глупо и слишком беспечно, а я не люблю беспечность. И мне не нравится то, как много ты о нас знаешь, видя, как бездумно ты разбрасываешься информацией. Ты знаешь, кто такой Феликс, знаешь, кому принадлежит Maniac. Ты знаешь, кто подорвал Blackbird’s. Разве ты пришел сюда не для того, чтобы угрожать нам? Шантажировать?

К концу хёнджиновой речи бровь Хёнджэ вскинулась вверх.

— А ты подозрительный, не так ли? — сказал он. Это было серьезной игрой с огнем, а он об этом даже не знал. — Ты научился этому у Минхо? В любом случае, — добавил он уже чуть прохладнее. — Я здесь не для того, чтобы вас шантажировать. По большей части я пришел для того, чтобы сделать вам комплимент за проделанную работу. Вы оставили Ли Джериму чертовски серьезное послание.

— Не то чтобы ему хватило времени его оценить, — пробормотал Джуён, изогнув губы в улыбке, отчего Хёнджэ рассмеялся. Чана и Чанбина это не развеселило. Внутри Чанбина было- напряжение, все возраставшее и возраставшее с того самого момента, как Хёнджэ попросил о встрече — ужасное потенциальное знание о том, чего он не особенно хотел осознавать. Картина, которую он мог бы нарисовать, если бы хотел, а он не хотел.

Но он не был удивлен, когда Чан сказал:

— Хёнджэ. Это ты убил Ли Джерима?

Если удивление на лице Хёнджэ было притворным, то из него выходил феноменальный актер, потому что, казалось, этот вопрос застал его врасплох. Не только он — Джуён тоже был сбит с толку, а Сону перестал ходить из стороны в сторону и сказал, тихо, словно не желая, чтобы его услышали в тишине комнаты:

— О-о-о, это было бы весело.

Хёнджэ развернулся, чтобы прожечь его взглядом, и повернулся назад.

— Нет, — сказал он. — Я его не убивал. Я пиздецки сильно хотел бы, чтобы это был я, ты можешь себе это представить? Я был бы безумно счастлив. Но это был не я.

Чанбин попытался сдержать вздох облегчения. Он не осудил бы Хёнджэ за это желание или за то, что он сделал бы это, но то, как было совершено убийство- Чанбину было бы не по себе работать с человеком, способным на такую бесцельную жестокость. Жестокость Минхо, по крайней мере, всегда имела цель.

— Будь это я, я бы сделал все чище, — зло усмехаясь, сказал Хёнджэ. — Какой же там был беспорядок. Полагаю, вы видели фото с места преступления? Тот, кто это сделал, понятия не имел об аккуратности или изяществе. Там был только слепой гнев и желание разрушить. Джерим любил окружать себя такими людьми. Выглядит подобающе, что кто-то из них стал его концом.

— Видели, — тихо сказал Чан. — Тот, кто убил его, сделал нам услугу. Нам не пришлось пачкать руки, чтобы лишить его власти, его собственные люди сделали это за нас. Но эта жестокость и то, как они хотели причинить как можно больше разрушений, меня пугает. Я не хочу, чтобы такие люди получили себе слишком большую часть империи Джерима. Я не хочу, чтобы оказалось, что после того, как мы избавились от него, его место занял кто-то еще хуже.

— Это твоя продающая речь? — спросил Хёнджэ с легкой насмешкой. — Хочешь моей поддержки в попытках занять место Мэгпай? Хочешь, чтобы я проголосовал за тебя, как будто мы выбираем президента класса?

— Нет, — произнес Чан. — Я не хочу занимать его место. Я не хочу, чтобы кто-то другой его занимал. Я хочу, чтобы контроль, который он имел над городом, разобрали по частям и поделили, чтобы никто больше не смог прибрать все к рукам и снова схватить всех нас за горло. Но, — добавил он, склоняясь вперед, — это не значит, что я не хочу свой кусок пирога.

Хёнджэ ухмыльнулся, слабо, но заметно. Он закинул ногу на ногу и полностью откинулся на спинку дивана, почти расслабляясь, обнимая колено руками.

— Тогда что ты хочешь, Крис? — спросил он. — Ты победил своего врага, ты превратил этот город в пир для стервятников. Какой кусок его империи ты хочешь себе?

— Ты знаешь, — ответил Чан. — Ты уже обо всем догадался.

— Ты хочешь Blackbird’s, — произнес Хёнджэ. — Да, я это знал. Конечно, ты хочешь Blackbird’s, и кто может тебя винить? Бриллиант в его коллекции, сияющая звезда его империи. Тебе предстоит чертовски много работы с ним, учитывая то, какой взрыв ты там устроил.

Чан пожал плечами.

— Может быть, это значит, что я получу скидку.

Хёнджэ фыркнул, но дружелюбно.

— Сомневаюсь. Но если ты хочешь Blackbird’s — забирай. Я не буду мешать тебе получить то, что ты хочешь, Крис. Если ты хочешь что-то, что уже приглянулось мне — я отступлю. Просто не хочу наступать тебе на ноги, вот и все.

Чан немного подался вперед, упираясь локтями в колени.

— Тогда что хочешь ты?

— В Дондэмуне есть один ресторан, — сказал Хёнджэ. — Отличное местечко, там подают восхитительную говядину. Я хочу его. И бар рядом с Мёндоном.

— Не думал, что ты так серьезно погружен в ресторанный бизнес, — сухо сказал Чан.

— Я импортирую алкоголь, — ответил Хёнджэ. — Решил, что можно начать и продавать его самому.

Чан медленно кивнул. В этой части города их ничего не интересовало; это место было немного более туристическим, чем то, что предпочитал Чан. Одним делом были студенты, а совершенно другим — иностранцы. Поэтому Чан сказал:

— Хорошо. Меня не интересует ничего из этого, я с радостью отдам все это тебе. Если тебе потребуется моя- помощь с чем-либо, я весь в твоем распоряжении.

— К счастью, не думаю, что многие хотят себе что-то из этого, — сказал Хёнджэ. — Это мелочи в сравнении с тем, сколько денег Джерим получал из Blackbird’s и своих клубов. По правде говоря, Крис, я просто не хочу тебе мешать. То, что ты провернул- что ж. — Он улыбнулся Чану немного по-волчьи, и улыбка эта не подходила его серьезному голосу. — Я предпочел бы оставаться с тобой в хороших отношениях.

Повисла тишина. Чан склонил голову набок и посмотрел на Хёнджэ; Хёнджэ смотрел на него в ответ, и волчья ухмылка медленно покидала его губы, оставляя за собой что-то более- трезвое; это было выражение лица человека, который блефовал, и его маска только что чуть треснула.

Они не особенно много знали о бизнесе Хёнджэ за пределами того, с чем имели дело. Поставки оружия, без сомнений, приносили ему большую часть дохода, что означало, что он застрял в этом бизнесе, был вынужден полагаться на предпочтения Чана и Чанбина в своем доходе. Шаткое положение, еще более шаткое, чем то, в котором был Чан, за плечами у которого был Maniac — для этого Maniac и приобретался все эти годы назад. Вложение, на случай, если что-то пошло бы не так. Законный бизнес, который мог приносить относительно стабильный доход. Собственность, которую должны были унеследовать, а потом продать, чтобы получить деньги на жизнь, Чонин и Хёнджин, случись что-то с Чаном.

Неудивительно было, что Хёнджэ пытался сделать что-то подобное. В этой индустрии полагаться в своем заработке на других людей означало оставаться с весьма узким числом вариантов действий на случай, если что-то пойдет не так. В конце концов — они были преступниками, каждый из них.

— Хёнджэ, — прерывая долгую тишину, сказал Чан, задумчиво, серьезно. — Мы друзья. Я хорошо к тебе отношусь, как, надеюсь, и ты ко мне. Я не хочу, чтобы между нами были такие отношения, в которых мы наступаем друг другу на пятки или боимся друг друга. Я поддержу тебя и помогу тебе получить то, что ты хочешь от Ли Джерима, особенно зная, сколько проблем он принес тебе в прошлом. Ты заслуживаешь этого от него.

Хёнджэ несколько раз моргнул, глядя на Чана, как на незнакомца. Потом он сказал:

— Перестань, я расплачусь. — Это оказалось очень плохой попыткой пошутить: его голос был слишком тихим для этого. Он, казалось, тоже это понял, потому что сел прямо, слегка встряхнув плечами, словно желая избавиться от прилипших к нему эмоций. Тихий смешок, который издал стоявший позади него Сону, остался без замечания. — Ладно. Так мы договорились…?

Чан кивнул, заметно счастливый тем, что мрачное настроение покинуло их.

— Мы договорились. Я приглашу тебя на открытие Blackbird’s.

— Надеюсь, оно будет носить новое имя, — сказал Хёнджэ. — У Ли Джерима не было в этом никакого воображения. — Он поднялся на ноги, издав старческий звук, хотя был с Чаном одного возраста. Джуён последовал за ним совершенно расслаблено. Чанбин поклялся себе не стоять к ним слишком близко. Смотреть снизу вверх на Хёнджина и Сынмина было достаточно плохо. Ему не хотелось сегодня позориться.

Они направились к двери, и лишь пару мгновений спустя на ноги поднялся и Хёнджин. Он быстро обошел диван и оперся боком на Чанбина — не тяжело, но- очень ощутимо. Чанбину отчаянно хотелось проверить, в порядке ли он, спросить, как его голова, больно ли ему. Это, он знал, не прошло бы хорошо с Хёнджином перед их гостями. Так что он просто положил руку на его спину так, чтобы никто этого не видел, и почувствовал, как Хёнджин позволил себе перенести на него чуть больше своего веса.

Хёнджэ у двери пожал руку Чана; вокруг него стояла атмосфера иронии, как бывало всегда, когда он делал что-то серьезное и деловое. Он сказал:

— Передай от меня привет Джисону, надеюсь, ему понравилась винтовка.

Хёнджин застыл. Он и так не особенно двигался, но то, как все его тело замерло, было очевидно. Хуже всего — Хёнджэ тоже тут же заметил это, и его взгляд тут же упал не Хёнджина, а потом, когда Чанбин поморщился — на чанбиново лицо.

— Джисон же- в порядке, да? — спросил он, звуча так, будто по-настоящему боялся услышать ответ. — Я не подумал ничего о том, что его здесь нет, но-

— С ним все в порядке, — быстро ответил Чанбин. И, ради того, чтобы быть прозрачнее, добавил: — Он пострадал на задании, но он восстановится.

Он уже восстанавливался, и это само по себе было чудом. Он двигался сам, мог сам добраться до туалета, без чужой помощи, хотя Чанбин все еще был рядом с ним, когда он принимал ванну, просто на всякий случай. Каждый день Чанбин был так, так благодарен тому, что видит это, тому, что знает, что Джисону станет лучше.

Хёнджэ кивнул; ответ заметно его успокоил. Потом его глаза снова распахнулись и он снова громко спросил:

— А что насчет Минхо, почему он не здесь?

— С ним тоже все хорошо! — воскликнул Чан так, будто разрывался между смехом и отчаянием.

— Его подстрелили, — сказал Чанбин просто смеха ради — лицо Хёнджэ выглядело так забавно, когда его глаза были вот так распахнуты. — Но чуть-чуть.

— О, — произнес Хёнджэ. — Ну, если только чуть-чуть. — Он не выглядел особенно убежденным этими словами, а когда он вышел вперед, чтобы пожать Чанбину руку, то сказал: — Так что, блять, случилось с твоим ухом?

Сдержать смех, не показать на лице ничего было так сложно, когда в его голове зазвучал голос Сынмина, говоривший чайка прилетела.

— Меня подстрелили не чуть-чуть, — сказал он.

— Господи Иисусе, — оглядывая зону поражения и явно замечая, как близко была пуля. от того, чтобы попасть Чанбину в голову, а не просто лишить его части уха, сказал Хёнджэ. — Ну. Готов поспорить, есть много женщин, которым такое нравится. Или мужчин, смотря что предпочитаешь.

— Буду держать это в голове, — ответил Чанбин. По правде говоря, он не думал, что Сынмин считал это хоть сколько-нибудь привлекательным. Сынмин, казалось, просто старательно заботился о его ране, но не выглядело так, будто он получал от этого какое-то удовольствие. Его слишком это ударило, вид чанбинова уха слишком ярко напоминал ему о той реальности, в которой он мог увидеть гибель Чанбина на камерах видеонаблюдения. Чанбин не мог его за это винить. Было что-то неуютное в том, чтобы видеть только часть своего уха, глядя на себя в зеркало.

Сону все еще ходил из стороны в сторону, и после того, как Джуён помахал им рукой и дружелюбно попрощался, Хёнджэ сказал:

— Эй, придурок. Мы уходим, попрощайся со старшими.

— Э-э, — протянул Сону. Он ссутулился, так же, как иногда делал Хёнджин, расслабленно, по-мальчишески и по-юному. — Э-э, ну, наверное, пока? Но на самом деле, пока мы не ушли, я просто хотел сказать-

— Сону, — предупреждающе произнес Хёнджэ.

— -То, как вы подорвали Blackbird’s, было пиздец как круто, — закончил Сону.

На мгновение повисла тишина; все взгляды обратились на него, на его сияющее лицо, и на то, как он улыбался впервые с того момента, как Чанбин встретил его, и на то, как он сейчас куда меньше походил на раздражающего малолетнего преступника, и гораздо больше — на простого парня, как Хёнджин, когда он переставал сутулиться и вел себя мило и глупо.

— Не обращайте внимания, — сказал Хёнджэ. — Его в детстве точно роняли.

— Все хорошо, — сказал Чан, улыбаясь, почти готовый рассмеяться. — Просто не думаю, что кто-нибудь еще сказал бы, что это было круто.

— Очень круто, — почти давясь словами, проговорил Сону. — Ну, типа, я просмотрел все фотки, какие только нашел, и Чан- — Джуён удивительно пугающе дернулся, и даже не глядя на него Сону исправился, — один из хёнов показал мне настоящие фото с места преступления, и я даже не представляю, как вы донесли все эти бомбы до третьего этажа, не зайдя в само казино, как вас никто не увидел. Даже записей с камер не осталось! А потом вы все подорвали так, типа ба-бах! Как бы я хотел, чтобы вы оставили хоть какое-нибудь видео, чтобы посмотреть, как там все разлетелось.

— Ну, глупо было бы так рисковать, — сказал Чан, — но я благодарен.

— Хён ничего не взрывал, — сказал Хёнджин, приподнимаясь с плеча Чанбина. Теперь он ухмылялся, слегка покачивая головой, чтобы стряхнуть волосы с лица. — Это я подорвал Blackbird’s. Хён никак с этим не связан.

— О боже мой, — проговорил Сону; его глаза, обращенные на Хёнджина, почти светились звездами. Хёнджину внимание явно было приятно. — Как круто.

— Эй, — заспорил Чан. — Я, может, и не взрывал Blackbird’s, но зато участвовал в погоне! Это тоже довольно круто.

— Так это ты той ночью устроил аварию из шести машин рядом станцией Садан? — спросил Хёнджэ. Чан посмотрел на него и скромно пожал плечами. Хёнджэ, судя по всему, принял это за ответ, потому что широко улыбнулся и сказал, — И ты еще думаешь, почему я не хочу оказываться с тобой в плохих отношениях.

У Чана не нашлось ответа и на это, и они без слов проводили их через клуб и до самой задней двери, где они втроем сели в дорогую на вид машину, за рулем которой оказался Джуён, и уехали без особенных торжеств. Что особенно поразительно — Сону помахал им с заднего сиденья. Чанбин не ответил ему; Хёнджин, что было так же поразительно — ответил.

Что бы ни вертелось в голове у Чана, казалось, покинуло его мысли как только Хёнджэ пропал из виду, потому что он со вздохом повернулся к Чанбину и сказал:

— Вернемся домой? Уверен, ты хочешь вернуться к Сынмину, проверить, что все в порядке.

Может быть дело было в том, что Чан чувствовал то же самое относительно Феликса, и поэтому сказал это, пытаясь проецировать свои чувства на кого-нибудь другого — он был не особенно рад необходимости отправить Феликса провожать сестру и не поехать с ним, хотя все они знали, что Минхо не дал бы его в обиду. Но Чанбин все равно был тронут этой заботой, потому что его самого не радовал тот факт, что Сынмин остался дома один с ослабленным Джисоном, так что он сказал:

— Да, хён, звучит отлично.

Хёнджин, глядя на них и хмуря брови, сказал:

— Зачем тебе к Сынмину?

Чан и Чанбин обменялись взглядами; Чанбин почувствовал, как в нем забурлил смех.

— О, — произнес он нарочито спокойно, а вовсе не так, будто было что-то такое радостное в том, что ему довелся шанс снова произнести эти слова. — Мы с Сынмином вместе.

Хёнджин- хлопнул ресницами. Потом несколько раз посмотрел сначала на Чана, потом — на Чанбина, полный недоумения и явно не понявший эти слова.

— Вы с Сынмином- вместе? Типа, встречаетесь? Это что, какая-то идиотская шутка?

— Не-а, — сказал Чанбин. — Мы встречаемся уже несколько месяцев. У тебя будет новый папа.

Из-за этого Хёнджин недоуменно улыбнулся; на его лице было выражение человека, понявшего, что над ним шутят, но все еще неуверенного в этом.

— О, понятно, — сказал он. — То, что я ударился головой, не значит, что я не пойму, что ты надо мной смеешься. Но стоило выбрать кого-нибудь кроме Сынмина. У него же там все, как у куклы Кена.

— О, поверь мне, — сказал Чанбин по-игривому небрежно. — Совсем не как у куклы Кена.

Чтобы осознать, что Чанбин не шутил с ним, а действительно, на самом деле спал с Сынмином, Хёнджину понадобилось несколько мгновений. Выражение отвращения на его лице было таким ярким и таким уморительным.

— Фу! — воскликнул он, отшатываясь назад, едва не запинаясь о собственные ноги. Его по-настоящему почти что тошнило. — Фу, какая гадость, зачем так это говорить! С Сынмином? Ты спишь с Сынмином? Мерзость!

— Не говори гадостей про Сынмина! — прикрикнул Чанбин, доставая из кармана, ключи от машины, чтобы разблокировать двери, когда Хёнджин бросился к ним.

— Я не говорю! — крикнул в ответ Хёнджин, забираясь на заднее сиденье. — Я говорю гадости про тебя. — Дверь захлопнулась, в воздух взлетел сидевший неподалеку голубь, и воцарилась тишина.

Чанбин повернулся к Чану, который выглядел так, будто и ему было неловко.

— Я все понимаю, — обиженно поджимая губы, сказал он. — Но тебе обязательно было нужно, чтобы я тоже пострадал? — Чанбин лишь улыбнулся шире.

——

Феликс попивал шоколадный молочный коктейль и смотрел, как город пролетал мимо него. Он подтянул ноги вверх и сел вдоль заднего сиденья. По пути на вокзал здесь с ним сидела сестра. Ее отсутствие ощущалось почти как что-то физическое, но он испытывал по этому поводу смешанные чувства. Когда они расстались в прошлый раз, он оставил ее в доме отца, в несчастье. Теперь они расставались, и он отправлял ее в лучшую, свободную и, он надеялся, счастливую, жизнь. Он не мог не скучать по ней, но в этом расставании его не мучила вина. Он начал свою жизнь, настоящую жизнь, и теперь она могла начать свою.

По крайней мере, он сделал для нее это. Здесь ему было не о чем жалеть.

Чонин на переднем сиденьи с методичной жестокостью жевал свою еду. В начале их поездки он протянул Минхо несколько картошек фри, и Минхо съел их так, будто они были сделаны из картона. После этого Чонин оставил свой обед себе. Радио не играло, но тишина была приятной.

Все постепенно успокаивалось, словно ил и песок оседали на дно в пруду. Все, кроме-

Феликс глубоко вдохнул и протяжно выдохнул. Он увидел, как Минхо бросил на него взгляд, а потом сказал:

— Что? Ты замерз? Включить обогрев?

Вопросы прозвучали так быстро и резко, почти как на допросе, что стало ясно — Минхо все еще тревожился. Это было мило, и Феликсу это показалось удивительным — то, как он нашел Минхо милым. Всего месяц или около того назад он ни за что не поверил бы в то, что такое возможно.

— Нет, спасибо, хён, — сказал он, поворачиваясь так, чтобы снова сесть на сиденьи правильно. — Дело не в этом.

— Тогда в чем? — спросил Чонин- наверное, он спросил это, потому что его речь была неразличима из-за того, как он набил себе рот бургером. Минхо снял руку с руля, чтобы легко шлепнуть его по плечу.

— Просто думаю о том, как все- восстанавливается? Наверное. Успокаивается. — Описать мысли словами ему было сложно. Он дал себе время подумать и поставил пустой стакан в подставку, стерев влагу конденсации о скользкий материал своего пуховика. — Кажется, будто все закончилось и начинается что-то новое, — медленно проговорил он. Чонин впереди продолжал пихать в рот бургер, но согласно кивал. Феликс продолжил. — Просто, все кажется лучше, все кажется искреннее, счастливее. Все, кроме- кроме Хёнджина. И Джисона.

— Дынные головы, — мрачно произнес Минхо, и Феликс захлопал ресницами, глядя ему в затылок.

Чонин сглотнул, но еды было так много, что Феликс видел, как она прошла по его горлу, словно он был в мультике.

— Я все еще предлагаю запереть их вместе и заставить поговорить, — сказал он.

Раньше, когда Чонин предложил это, от этой идеи Феликсу стало не по себе. Но ситуация начинала становиться отчаянной, время шло, но ничего не становилось ни лучше, ни хуже, и вместо того, чтобы сразу отмахнуться от Чонина, он повертел его слова в голове, погружаясь в задумчивое молчание. Двое на передних сиденьях с радостью предоставили его раздумьям.

Когда они добрались до дома, Минхо и Чонин, как и стоило ожидать, исчезли в теперь ставшей их общей комнате; Чонин держал Минхо под локоть, и напряженные плечи Минхо совсем едва заметно расслабились. Когда они припарковались, новой Hyundai не было на парковке, так что Чан, Чанбин и Хёнджин, вероятно, все еще были на встрече с Хёнджэ.

Это означало, что в квартире никого не было. Кроме Джисона.

Феликс, медленно развивая в своей голове план, поднялся на верхний этаж и вошел в уютное тепло.

Джисон лежал на диване, держа в руке книгу. За последние несколько недель после его ранения ему стало гораздо лучше. Теперь он мог довольно долго стоять, и еще дольше — сидеть. Они поместили его в спальню Чанбина, и тот неубедительно врал, что ночует в комнате Джисона, когда сам проводил ночи у Сынмина. Единственное, что теперь держало Джисона в квартире — это то, что лестницы все еще представляли для него значительный вызов. Но он мог сам ходить в туалет, а еще, хоть и медленно, готовить себе еду. Не то чтобы они ему это позволяли. Он больше не принимал опиоиды и другие обезболивающие, и его лицу вернулся цвет.

Он оживленно повернулся к двери, когда Феликс вошел.

— Йо, — с улыбкой сказал он, очевидно радостный увидеть кого-нибудь.

Феликс заставил себя нешироко улыбнуться.

— Привет, — он расстегнул пальто — молния была длинной, доходила ему до самых колен — и снял его, оставив на спинке одного из кухонных стульев. Стул был новым. Чан купил его, такой, чтобы он сочетался с его собственным, черным. Феликс чувствовал на своих щеках румянец. Ему было почти слишком тепло после того, как он поднялся несколько лестничных пролетов в этом пальто.

— Все прошло хорошо? — спросил Джисон; в с чем-то направляющим в голосе. Когда Феликс поднял взгляд, он увидел на лице Джисона любопытство. Феликс никогда не был хорош в притворстве, его эмоции проявлялись слишком ярко. Может, часть из них все еще осталась на его лице: печаль, которую он испытывал, прощаясь с сестрой, хотя и зная, что так она найдет себя.

Он глубоко вдохнул.

— Да, — сказал он и прошел в гостиную, обходя диван. Джисон проследил за ним широко распахнутыми глазами. — Джисон.

— Э-э, да? — отозвался Джисон, сжимая книгу в руках. Он выглядел слишком напуганным человеком, которого однажды с легкостью уложил на тренировочном ринге. Но, Феликс полагал, его ранение уравнивало их на этом поле.

Он сел рядом с Джисоном, не слишком близко, не задавливая его в угол.

— Нам нужно поговорить, — сказал он.

— Загадочно, — пробубнил Джисон. Он сжался на подушках. — Что я сделал.

Феликс покачал головой.

— Не в этом смысле, — сказал он, вглядываясь в джисоново лицо и пытаясь увидеть в нем то, что, должно быть, видел Хёнджин. Где собиралась его любовь. У Джисона были большие блестящие глаза, полные, мягкие на вид щеки. У него были маленькие пухлые губы. Он был милым, он был красивым. Но больше всего Феликсу в нем нравилось, как на его лице проявлялась вся его сущность. Его личность была настолько же частью его физических черт, как и их форма.

— Почему ты так на меня смотришь, — спросил Джисон, высоко и громко. Еще раз, чуть отчаяннее, он повторил: — Что я сделал?

Так много.

— Послушай, — начал Феликс; Джисон смотрел на него так, будто он прятал где-то нож и собирался снова его пырнуть. — Я не хочу лезть, это не мое дело- — Неправда, только не когда Хёнджин был его лучшим другом, и Джисон втащил имя Феликса во всю эту драму. — То есть, нет, — поправился он, осознавая, как уже начинает теряться в словах, — это мое дело, потому что ты мой друг, и Хёнджин — мой друг. Но не мне- не мне говорить- — Он замолк, прикусил губу. Джисон все еще смотрел на него, застыв в одной позе, словно белка, которая пыталась сделать все, чтобы ее не заметили. Феликс решил сменить тактику и просто говорить прямо. — В больнице вы с Хёнджином поссорились. Мы услышали кое-что через дверь.

Джисон обмяк на диване, словно хотел в нем утонуть.

— А, — глупо сказал он.

— Я услышал, что ты думаешь, что Хёнджин влюблен в меня- — На лице Джисона промелькнуло- что-то, какой-то панический спазм, но ему не удалось ничего в нем прочитать. Он продолжил: — И я не думаю, что Хёнджин все- объяснил тебе. Он не влюблен в меня, Джисон. Все не так. Он любит меня, но это не то же самое. Я знаю, как все может выглядеть, если смотреть на нас, и я понимаю, почемы ты мог так подумать. Хёнджин- то, как открыто и легко он проявляет любовь ко мне — необычно для него, так же, как и его забота. Но это не романтические чувства, и не сексуальное влечение. Я думаю- я думаю, поэтому для Хёнджина это проще. Потому что ни один из нас не испытывает сексуального желания к другому, и поэтому он может обнимать и целовать меня, и его голова не пугается.

Джисон с уважением позволил Феликсу закончить свою речь, несмотря на то, как он запинался и путался в словах. Его страх сменился сомнением, и теперь он немного хмурился и дул губы.

— Можно любить человека, и не хотеть секса с ним, Феликс, — сказал он, немного ранено, немного обиженно. Словно Феликс был к нему несправедлив.

Феликс хлопнул глазами и рассмеялся, не в силах удержаться. Он потер руками лицо, пропустил пальцы сквозь волосы; вся ирония этой драмы едва ли не доводила его до истерики. Когда ему наконец удалось взять себя в руки и снова взглянуть на Джисона, он обнаружил, что теперь тот по-настоящему хмурился, словно думал, что Феликс не воспринимает его всерьез или не верит ему. Он хотел открыть рот и заговорить, но Феликс опередил его, быстро сказав:

— Да, да, можно. Я знаю. Но я не отказываюсь от своих слов, Джисон. Хёнджин не любит меня романтически. Я не хочу принижать наши отношения, потому что они куда серьезнее, чем, как мне казалось, может быть дружба. Но они не романтические. Это та же любовь, которую он испытывает к Чонину, или Чан-хёну, или Чанбин-хёну, просто в немного иной форме. Та же жидкость, но в другом стакане, если это имеет смысл. — Феликс протянул руку и положил ее на острое колено Джисона, немного сжав. — Пожалуйста, поверь мне. Просто поверь.

Джисон выглядел убежденным лишь наполовину; его лицо было мягко надуто от сомнения. Но, казалось, он не хотел спорить.

— Как скажешь, — медленно произнес он.

— Как скажу, — оживленно, но твердо ответил Феликс с полной уверенностью. Его следующие слова потерялись, когда запищала клавиатура на двери, и она буквально распахнулась. В квартиру влетел Хёнджин, взъерошенный, с широко распахнутыми глазами.

Феликс и Джисон вздрогнули, резко повернув головы; оба наверняка выглядели настолько виноватыми, насколько только было возможно. Хёнджинов взгляд упал на них, и он тут же нахмурился и сказал:

— О чем, черт побери, вы тут говорили? — Все мысли покинули голову Феликса; ему не удавалось придумать ни единого слова; Джисон открыл рот, чтобы попытаться что-то сказать, но Хёнджин громко перебил его. — Хотя мне плевать. Я только что получил безумно пугающую информацию, и мне нужно пять часов сна, чтобы пережить это. — С этими словами он твердым шагом прошел по коридору; дверь в его спальню захлопнулась несколько мгновений спустя.

Феликс и Джисон сидели в смешливом молчании долгие несколько секунд. Потом посмотрели друг на друга.

— Безумно пугающая информация? — спросил Джисон. Он, казалось, не мог определиться: волноваться ему или веселиться.

— Не думаю, что это что-то по-настоящему плохое, — медленно произнес Феликс. — Не думаю, что он так отреагировал бы.

— М-м, — протянул Джисон, слабо кивая. — Да. Он отреагировал так, будто только что узнал, что Чонину нравятся игры с мочой или что-то типа того.

— Иу. Ненавижу, что это вполне вероятный ответ, зная этих двоих, — сказал Феликс, и Джисон в отвращении поморщил нос. Феликс захихикал, прикрывая рот рукой. — Эй, — сказал он, когда смог перестать смеяться. Он положил руку на колено Джисона. — Хочешь спать? Я собираюсь готовить брауни, и я не отказался бы от компании. Или от помощи. — Его улыбка стала шире, коварнее. — Пора бы тебе снова становиться полезным.

На лице Джисона появилось притворное возмущение и он воскликнул:

— Эй! — Феликс снова рассмеялся.

——

Дома пахло шоколадом и ванилью, тепло и уютно-знакомо. Окна запотели от конденсации, а от только что вынутого из духовки противня поднимался пар. Тонкая талия Феликса была обязана поясом фартука, и он тихо мурлыкал себе под нос, разрезая брауни.

Джисон подпирал подбородок рукой и чувствовал себя совершенно довольным. Ощущение нормальности, возможность просто посидеть за столом и насладиться атмосферой успокаивали. Он был укрыт здесь от холодного зимнего дня, но больше не чувствовал себя запертым, не чувствовал, будто должен был здесь оставаться. Никто не позволил бы ему выйти на прогулку, но он начинал чувствовать, что все- в порядке. Начинал чувствовать себя собой. И все вокруг начинали относиться к нему так же. Взгляды перестали задерживаться на нем, его перестали излишне опекать. Было приятно знать, что о нем всегда позаботятся, если ему это понадобится — но ему так надоело в этом нуждаться, надоело просить помощи.

Феликс обернулся через плечо и посмотрел на него сияющими глазами.

— Хочешь кусочек, пока они свежие? — спросил он своим глубоким низким голосом.

Джисон покачал головой.

— Нет, лучше я сначала поем, — вздохнул он. Феликс дал ему обязательную чашку-с-шоколадными-кусочками-для-помощника, и Джисон понемногу ел шоколад. Он не знал, были ли тому причиной лекарства или что-то еще, но теперь ему становилось плохо, если он ел слишком много сладкого на пустой желудок.

Феликс не стал ни о чем его спрашивать или обижаться, просто продолжил раскладывать брауни по тарелкам. Он был очень- спокоен. Джисону хотелось бы, чтобы он умел так ни о чем не беспокоиться — может, стоило попросить у Феликса совета, потому что не то чтобы его жизнь была такой уж легкой. Джисон прочитал множество книг по самопомощи с тревогой, но одним делом было рационально понимать, что нет никакого смысла вязать из себя узлы, пытаясь изменить вещи, которые находятся вне твоей власти, и совсем другим — инстинктивный страх его тела.

Он чувствовал что-то похожее на него, когда Феликс сел напротив него на диван. Чувствовал и сейчас, прокручивая в голове его слова и, более того, обдумывая то, почему он решил это сделать.

Джисону всегда казалось совершенно понятным то, что Хёнджин может никогда больше не захотеть заниматься сексом, что любая его любовь будет невинной. Несмотря на это было немного удивительно то, что между ним и Феликсом никогда не было ничего, кроме поцелуев и объятий. Но да, это было понятно. Джисон не был уверен в остальном из того, что сказал Феликс: что Хёнджин не был влюблен в него. В любом случае — это было не его, Джисона, дело, не так ли? Ему было неловко. Он чувствовал, будто его раскрыли, из-за того, что Феликс посчитал, что нужно было ему это объяснить — будто у Джисона было какое-то право знать хоть что-то об- отношениях Хёнджина из-за того, что он к нему испытывал.

— Отлично, — сказал Феликс, поворачиваясь к Джисону с тарелкой, на которой лежала небольшая горка брауни.

Джисон выпрямился, роняя руку на стол, и в его ране закололо, совсем чуть-чуть. Теперь такое случалось. Возможно, это было навсегда. Рубец был жестким, натягивал кожу. Джисон наверняка должен был к этому привыкнуть, но сейчас он так ярко осознавал свой живот.

Феликс коснулся его плеча, лишь намеком на то, чтобы направить его.

— Пойдем, — сказал он, и Джисон отчасти пораженный, поднялся на ноги, постанывая скорее из привычки, чем от чего-то настоящего. Ему не было больно. Феликс протянул ему тарелку, и Джисон ее принял. — Давай-ка отнесем их.

Задание. Джисону нравилось, когда у него было задание. Он с готовностью последовал за Феликсом примерно пару шагов, но тот не повел его к двери квартиры. Он направился в коридор.

— А-а? — произнес Джисон.

Феликс остановился, посмотрел на него.

— Пойдем, — сказал он. — Хёнджин любит их свежими.

Джисон все еще колебался, прикусив нижнюю губу. Хёнджину в последнюю неделю стало- лучше. Но “лучше” означало, что он снова плавно вернулся к тому, что не обращал не Джисона никакого внимания. Они не помирились. Между ними ничего не стало лучше. Он знал, что Хёнджин не захочет его видеть.

Феликс все еще ждал его. Джисон попереминался с ноги на ногу протягивая ему тарелку, когда приблизился к нему достаточно для этого.

— Давай лучше ты, — пробормотал он. — Он не хочет со мной разговаривать.

— Хочет, — поспорил Феликс, не принимая тарелку из его рук. Он снова повернулся, и Джисону не осталось ничего, кроме как глупо следовать за ним, неловко и осторожно держа тарелку, словно она могла решить вдруг укусить его.

Феликс постучал в дверь Хёнджина, как всегда храбро. То, как легко ему было с Хёнджином, все еще оставалось поводом для зависти Джисона, но куда более абстрактной, чем до этого. Теперь это не было уродливым чувством, направленным на самого Феликса, а болезненным, ноющим желанием.

Из-за двери не было ответа. Феликс снова постучал и сказал:

— Хёнджин, это я, мы приготовили брауни.

Раздался громкий наигранный вздох.

— Открыто, — мрачно позвал Хёнджин.

Феликс открыл дверь и вместо того, чтобы, как ожидал Джисон, войти внутрь, он положил свою худую руку ему на поясницу и с удивительной силой втолкнул его внутрь. Джисон поймал взглядом пораженного Хёнджина, сидевшего на кровати, но потом перед его глазами оказалась деревянная поверхность пола, и он ввалился в двери, едва поймав себя и не рассыпав угощение по полу.

— А? — в полной панике вскрикнул он, все еще пытаясь удержать равновесие, когда дверь за его спиной захлопнулась.

Потом он просто встал на месте, сжимая чудом спасенную тарелку в руках; сердце яростно колотилось у него в груди после почти-падения. Хёнджин смотрел на него, закутанный в одеяло с одной ногой, выглядывавшей из-под него так, будто он хотел вскочить с кровати. Его волосы торчали в разные стороны, и Джисон не мог ничего, только смотреть на него в ответ.

Это Хёнджин заговорил первым, немного подозрительно и очень недовольно.

— Что за хуйня, — сказал он, сонно моргая.

Джисон, человек с действующим инстинктом самосохранения, подумал о том, чтобы просто броситься обратно к двери. Но его тело застыло на месте, а в голове все металось, не в силах прийти в движение, словно сломанный двигатель.

— Я- э-эм- — Он отвел взгляд от Хёнджина и увидел в своих руках брауни, и его разум ухватился за них. — Брауни! — вскричал он, толкая тарелку в направлении Хёнджина. Хёнджин не двинулся, а его взгляд все так же продолжил ввинчиваться в джисоново лицо. Джисон продолжил нервно бормотать. — Брауни, мы сделали брауни! Ну. Феликс сделал. Я просто сидел рядом. Я просто- поставлю их вот сюда. — Рядом с дверью в комнате Хёнджина стояла тумбочка, так что Джисон осторожно подошел ближе к спасительному предмету мебели и поставил тарелку на него. На тумбочке лежали вещи, художественные принадлежности. Тарелке пришлось немного потеснить кое-что, чтобы поместиться твм. Хёнджин все это время наблюдал за Джисоном в очень- опасном, ядовитом молчании. Когда тарелка оказалась на тумбочке без угрозы упасть на пол, Джисон с облегчением отошел назад и сказал:

— Э-э, вот, они еще теплые, так что приятного аппетита! Я просто- я пошел-

Он потянулся к ручке, вслепую, потому что вместо нее смотрел на Хёнджина. Он успел лишь шлепнуть рукой по гладкой поверхности двери, когда Хёнджин холодно сказал:

— Больше ничего не хочешь мне сказать?

— Э-э, — поговорил Джисон, замирая с протянутой рукой. Он обдумал вопрос. — Я. Э-э. То есть. Да? — Он медленно выпрямился, позволяя своей руке опуститься. Хёнджин был будто бы змеей, готовившейся напасть, и Джисон инстинктивно был осторожен. — Я хочу перед тобой извиниться, — сказал он, и для стало одновременно облегчением и ужасом, когда Хёнджин наконец перевел взгляд от него на стену, крепко сжимая челюсти. — Правда, я знаю, что ты больше не хочешь, чтобы я это говорил. Но, Хёнджин, это просто значит, что я не- я не знаю, что сказать. Я не знаю, как сделать так, чтобы все стало лучше.

Хёнджин сглотнул; мышцы в его челюстях напряглись. Он не вернул взгляд на Джисона, продолжил смотреть в стену.

— Понятно, — едва двигая губами произнес он.

Джисон сделал осторожный шажок вперед.

— Если ты скажешь, что мне сказать, — предложил он так мягко, как только мог, — или сделать, то я все сделаю.

— Я знаю, — все еще не отводя взгляда сказал Хёнджин; он выдавливал слова сквозь зубы. Предложение Джисона нисколько его не смягчило. Напротив, сейчас он казался еще более напряженным.

Что-то в том, как легко отмахнулись от протянутой им ветви оливы, вызвало в Джисоне раздражение. Усталость наверняка не делала ситуацию лучше для него.

— Почему ты так выглядишь, — спросил он, позволяя несчастью от поражения проникнуть в свой голос. — Тебе разве не нравится, когда все по-твоему? — Вопрос не был саркастичным, не должен был уколоть, но стал ошибкой, как только сорвался с его губ, и он это знал.

Хёнджин наконец оставил свою напряженную позу, но не повернулся к Джисону. Он сжался, позволив волосам скрыть свое лицо.

— Да пошел ты нахуй, — тихо произнес он, обиженно и немного ранено.

— Я не- — безнадежно, бесполезно проговорил Джисон. — Я не это имел в виду, Хёнджин.

— Я не хочу говорить тебе, что сказать, — сказал Хёнджин так тихо, когда Джисон ожидал, что он начнет кричать и ругаться. Джисону не нравилось, что он просто смотрел в стену, но это было почти что хуже: он весь ссутулился, его лица было не разглядеть. До этого Джисон по крайней мере видел его глаза, хоть и холодные и пустые. — Мне не нужна- марионетка. Так все бессмысленно. Ты просто повторяешь все, что я тебе говорю, и это не по-настоящему, а я хочу по-настоящему. Я хочу от тебя чего-то искреннего.

Чего-то искреннего. Правда Джисона, казалось, никогда не была тем, чего хотелось Хёнджину.

— Ну, правда в том, что мне жаль, — все же сказал он; поражение звучало в его голосе тяжело. Хёнджин не хотел извинений, но у Джисона не было больше ничего. В самой глубине его сердца, в самой его ебаной душе, он сожалел. — Правда в том, что я устал от того, что между нами все вот так, или- мне не нравится, что ты чувствуешь, будто должен меня избегать, и не нравится знать, что ты злишься. По крайней мере- настолько злишься. Ты всегда хотя бы немножко на меня злишься. — Он глупо надеялся, что Хёнджина это рассмешит, но, конечно, ничего подобного не вышло. Маленький дурак. Да, это и был Джисон. Джисон, который все пробовал и пробовал снова. Он сглотнул ком, начинавший жечь горло, и продолжил. — Мы с тобой всегда были в натянутых отношениях, но я устал, Хёнджин. Я знаю, это эгоистично, но я просто хочу, чтобы все было как раньше.

Что-то в звуке его голоса, может быть, то, как ему не удалось полностью скрыть дрожь в своем голосе, заставило Хёнджина снова посмотреть на него. Он все смотрел и смотрел, пусто, но не- безэмоционально. Тяжело и пронзительно.

— Ты так и не понял, — медленно произнес он. — Почему я так расстроен. — Джисон открыл рот, чтобы ответить, чтобы попытаться угадать, но закрыл его и покачал головой. Может, лучше было молчать. Хёнджин чуть склонил голову, все еще не отводя глаз, все еще изучая его. В его голосе не было никакого обвинения, когда он сказал: — Ты помнишь, что сказал мне в больнице? Когда только проснулся.

— Э-э, да, вроде как, — ответил Джисон. Воспоминания были размытыми, словно все время он был под водой. — Не каждое слово, но я помню. — Он подумал о том, что было раньше, и в его голове вспыхнула маленькая лампочка. — Феликс говорил со мной об этом. Он сказал- сказал, что ты не влюблен в него-

— Это правда, — перебил его Хёнджин. Очень твердо, очень уверенно, не отводя глаз. — Я не влюблен в Феликса.

— О, — тихо произнес Джисон, совершенно сбитый с толку тем, какой бомбой, сброшенной на него, стала эта информация. Он на мгновение прикусил нижнюю губу, ища, что сказать, и решая выбрать то, в чем был хорош. — Тогда прости меня за это. Прости за то, что предположил. — Извинения, всегда только извинения.

Хёнджин напряженно повернул голову, сжав руки на коленях. Он снова прятал лицо, скрывал глаза.

В этой тишине Джисон подумал, что на этом и все. Разговор окончен, говорить больше нечего. Теперь он должен был уйти.

Только вот ничего не было решено. Ничего не казалось правильным. Все было сломанным, острым и плохим.

Он не мог уйти. Он должен был спросить, надавить, узнать, подтолкнуть. Это шло вразрез со всем, чему он научил себя за годы в отношениях с Хёнджином. Никогда не дави, никогда не пытайся узнать его секреты, никогда не лезь. К Хёнджину достаточно лезли. Джисон никогда не хотел- сделать ему больно. Никогда.

Он заставил себя открыть рот.

— Но это же не все, да, — сказал он. Его голос в этой тишине был слишком громким. Хёнджин не отреагировал, но, может быть, в этой напряженности можно было прочесть чувство удивления. — Дело в- дело в признании, в моих чувствах- я сказал тебе, что мне жаль, сказал, что это не должно ничего значить-

— Я злюсь не из-за твоего признания, — выпалил Хёнджин, горько и грубо. — Я злюсь не на твои чувства, Джисон. Я- — Он фыркнул, изогнув губы в злой пародии на улыбку, и покачал головой. — Ты меня даже не видишь. Ты говоришь, что любишь меня, но ты не видишь, ты не слушаешь.

— Я слушаю! — вскричал Джисон — и эти слова шли вразрез самим себе, потому что ему пришлось перебить Хёнджина. Но он слушал, правда, он старался, так старался-

— Что бы я ни сказал, — произнес Хёнджин, вскидывая голову, чтобы снова прожечь Джисона своим ярким, пылающим взглядом, — ты все искажаешь, от всего отмахиваешься. Ты со всем споришь, ты все отрицаешь. Я говорю, что я- я- — Он замолк, тяжело вздымая грудь и поджимая губы в тонкую линию; их уголки опустились вниз. Джисон чувствовал себя таким беспомощным.

— Пожалуйста, попробуй еще, — взмолился он. Еще один шанс, пожалуйста, всего один. — Прости меня, я все услышу на этот раз, я обещаю.

Хёнджин скинул с себя одеяло внезапным движением.

— Я не хочу! — почти закричал он, вскакивая на ноги, и Джисону пришлось поднять глаза, чтобы посмотреть на него. Он поднял руку на грудь, сжимая футболку в кулаке над сердцем. — Я чувствую- как будто меня вскрыли, как будто я дал тебе все, что могу, и этого все еще мало!

Джисон попятился назад, упираясь спиной в дверь.

— Я- я- — пробормотал он; Хёнджин смотрел на него с яростным ожиданием во взгляде. Горло сжималось, ему казалось, что он становится все более и более крошечным, глядя на то, как на хёнджиновом лице проявляются разочарование и отвращение. Глупым, каким же глупым был Джисон. — Прости- прости меня-

— Да хватит это повторять! — закричал Хёнджин, больше не сдерживаясь, и Джисон закрыл рот, чувствуя, как морщится его лицо. Хёнджин грубо провел рукой по своим волосам, убирая с лица случайные пряди. Он словно обезумел, он был в ярости, двигался резко и пронзал Джисона взглядом. — Я правда- не знаю, что еще сказать, что сделать- я же буквально- я сказал тебе- что тебе нужно? — Отчаяние в его голосе было, словно наждак, так же грубо резало кожу.

Джисон задрожал, наваливаясь на дверь. Он не мог этого остановить, он уже знал. Держа губы сжатыми, он не смог бы никак себе помочь, но все равно делал это, упрямо пытаясь. Но уголки его губ словно под весом опустились вниз, а перед глазами все плыло сильнее и сильнее, и наконец он моргнул, и слезы побежали по его щекам. Как только это произошло, он опустил взгляд в пол, стыдясь и пытаясь взять себя в руки, но как бы он ни старался, слезы все не прекращались. Его грудь дрожаще вздымалась, и он издал какой-то бессловесный звук, слышимый даже сквозь его стиснутые челюсти.

— Джисон, — услышал он голос Хёнджина сквозь грохот собственной крови в ушах. Щеки казались тошнотворно горячими, и он не мог ответить; открой он рот, он просто развалился бы на части. Он издал еще один звук — лучшее, на что он был способен, влажное ннгх. Хёнджин подошел ближе. Джисон видел его стопы. Пришлось отвести взгляд и от них, зацепиться глазами за стол Хёнджина, на котором стоял мольберт. На нем была незаконченная картина, синие, белые и зеленые пятна. Хёнджин, мягче, но настойчивей сказал: — Джисон-и.

Джисон просто покачал головой, не в силах посмотреть на него, зная, чего хотел от него Хёнджин. Он просто не мог.

Как же все могло так запутаться? Как ему всегда удавалось все испортить?

— Мне стоило просто умереть? — сумел выдавить он; слезы полились волной. Как он и думал — он заговорил, и все стало только хуже; в груди что-то сжалось, и слова вышли спутанными и сбивчивыми. — Так было бы лучше, да? Я не сказал бы, что люблю тебя, если бы знал, что выживу. Когда я признался, я просто сдался. Я должен был умереть. Нужно было просто умереть.

От всхлипов слова приносили боль. Тишина комнаты заполнилась его маленькими, сбивчивыми вдохами, и несколько долгих мгновений Джисону подумалось, что Хёнджин вовсе ничего не скажет. Что он не согласится, но и не станет отрицать.

Но потом он заговорил.

— Ты правда- — сбивчиво начал он. Его голос звучал так напряженно, что становилось ясно: он тоже плачет или пытается не заплакать. Джисон не мог поднять взгляд, чтобы посмотреть, ему было слишком стыдно смотреть Хёнджину в глаза. Но от одной только мысли, что Хёнджин плачет, у него рвалось все внутри. — Ты правда думаешь, что если бы ты умер, все стало бы лучше?

Джисон пожал одним плечом. Может, он был жалким в своей бесконечной жалости к себе. Но он так устал. Глубоко морально вымотался. У него больше не было сил.

Еще одна пауза.

— Как ты мог такое подумать, — проговорил Хёнджин почти шепотом, но не совсем. Странный, задумчивый вопрос, и в голосе Хёнджина слышалось что-то очень неправильное.

Джисону наконец пришлось заставить себя поднять взгляд. Хёнджин просто смотрел на него широко распахнутыми глазами, в которых Джисон не мог увидеть ничего, кроме слез.

— Разве ты так не думаешь? — устало спросил он. — Хотя бы иногда?

Хёнджин медленно, механически, словно вместо костей у него были шарниры, покачал головой.

— Нет, — прохрипел он, и Джисону наконец удалось понять эмоцию на его лице — ужас. Хёнджин смотрел на него глазами, полными ужаса. — Джисон, — ахнул он, — Джисон, мне так жаль.

Джисон задумался над его словами, но был слишком измучен, чтобы вертеть в голове эту мысль.

— Почему?

— Потому что я так сильно проебался, что теперь ты думаешь, будто тебе стоило умереть, — вскричал Хёнджин; его голос ломался. Слеза, блестя, словно капелька росы, покатилась по его щеке. — После всего, что ты- я никогда бы-

Раненая искренность. Джисон дрожаще втянул в себя воздух.

— Прости меня, — сказал он; что-то в нем испытывало отдаленное облегчение от того, что он ошибся, что Хёнджин это отрицал. Но ему не стоило бросаться такими обвинениями. Он просто- так устал. Так устал. — Было зло думать о тебе подобное, ты прав-

Хёнджин пораженно рассмеялся, тихо и резко. Слова потухли у Джисона в горле.

— О боже мой, — ахнул Хёнджин, глядя на Джисона так, будто не знал его, будто Джисон сделал что-то поразительное. — Какого хуя, Джисон.

Джисон сжался.

— Прости, — прошептал он.

Хёнджин смотрел на него, тяжело дыша, приоткрыв рот. Его волосы были взъерошены. Потом он сократил расстояние между ними и крепко схватил Джисона за плечи. Крепко до боли, так, будто хотел его встряхнуть и едва держал себя в руках.

— За что ты просишь прощения, — низко произнес он — едва сдерживаемый шторм. Он все же встряхнул Джисона, совсем слабо, до невозможного сильно стискивая его плечи так, что Джисон ахнул. — За что. Ты говоришь мне, что думаешь, будто было бы лучше, если бы ты умер, как будто бы это не уничтожило бы и меня, а теперь ты просишь прощения?

В хёнджиновой хватке Джисон не мог отстраниться, не мог спрятаться. Он бездумно покачал головой, и по его лицу полились новые слезы.

— Прости-

Во взгляде Хёнджина вспыхнула ярость, и не успели слова покинуть джисоновы губы, он дернул его вперед и поцеловал его. Поцелуй вышел неловким, губы Джисона были приоткрыты. От Хёнджина пахло розами. У него были такие мягкие губы.

Да. Нет. Его желание, ноющая боль его любви грозили накрыть его с головой. Все, чего он так долго хотел. Хёнджин, настоящий и теплый рядом с ним. Да. Но это было не по-настоящему. Это был всего лишь пластырь для джисонова разорванного на части, сочившегося кровью сердца. Джисон знал теперь, что такое жалость — эта жалость с неловкой пылкостью целовала его сейчас. Нет.

Нет.

Джисон ахнул и резко отвернул лицо в бок, пытаясь изогнуться и уйти прочь. Когда Хёнджин стал таким сильным?

— Только не так, — всхлипнул он, поддавшись эмоциям. Сердце в его груди колотилось и грохотало, металось, словно птица в клетке из его ребер. — Только не из жалости- не-

Голос Хёнджина звучал напуганно, но Джисон не мог на него посмотреть — он был слишком занят провальными попытками отстраниться.

— Джисон-

— Это жестоко, ты поступаешь жестоко, — проскулил он, все еще продолжая бесполезно вырываться. Он попытался- изогнуться, вывернуться из хватки Хёнджина, и в животе у него резко кольнуло. — А! — выдохнул он высоко и болезненно, сжимая руки на повязке.

Хёнджин отпустил его, и Джисону подумалось сейчас я упаду, но он оказался крепко прижат к телу Хёнджина, а его руки легли ему на талию, крепко поддерживая его на ногах. Его голова уткнулась Хёнджину под подбородок, и он обмяк, тяжело дыша дрожащей грудью. Хёнджин принял его вес на себя, нежно обнимая. Вся энергия и все эмоции покинули Джисона. Он вдруг оказался пуст. Осталась лишь его оболочка, его маленькое измученное тело.

— Ты в порядке? — тихо спросил Хёнджин, и, спрятав голову в его шее, прижавшись ухом к его груди, Джисон слышал, как эти слова урчали в его легких. От этого его проняла дрожь, а глаза, прикрытые дрожащими ресницами, закатились. — Тебе нужен врач?

Джисон посильнее вжался лицом в его грудь.

— Все хорошо, — прошептал он. Боль ушла так же быстро, как и пришла. Он просто двинулся слишком резко.

Они стояли в тишине и просто дышали; джисоново дыхание все еще было немного сбитым. Все это во многих смыслах все еще казалось ненастоящим. Наконец Хёнджин сказал:

— Я хочу кое-что тебе показать. — Джисон не был уверен, что сможет вынести- хоть что-нибудь еще. Но он сказал м-м, и Хёнджин отстранился.

Он повел Джисона к своему столу, положив руку ему на поясницу. Обычно Джисон задавал бы вопросы, болтал, щебетал, но даже будь он морально на это готов, эта тишина казалась- святой. Так что он позволил провести себя, чувствуя, как у него почти кружится голова от нежности Хёнджина. Наслаждаясь теплом этого чувства.

Стол был сделан из настоящего дерева, и прежде чистая его поверхность теперь была покрыта разноцветными мазками и разводами краски. Кисти стояли в баночках щетиной вверх и были разбросаны по всему столу. Тут и там виднелись обрывки бумаги с пробами цвета, грязная палитра. Хёнджин покопался в вещах рукой, которая не лежала сейчас на талии Джисона и не заставляла его голову идти кругом. Он достал старый, изношенный блокнот с помятой обложкой и открыл его. Джисон отдаленно подумал о том, какими красивыми были его пальцы, перелистывавшие страницы.

Из блокнота выглядывала небольшая кучка листов. Хёнджин разложил их перед ним, пока весь стол не оказался покрыт тонкими маленькими бумажками, местами закрывавшие друг друга, но даже так все рисунки на них можно было различить.

На большинстве из них было его лицо. Джисоново лицо. Его улыбка, открывавшая зубы и десна. Его полные щеки, округлые на тех рисунках, где он улыбался, и не такие заметные на тех, где был серьезен. На одной странице были только его руки — его, потому что на левом указательном пальце было изображено его кольцо. Мягкие и легкие линии, четкие и более тяжелые штрихи угольного карандаша. На некоторых страницах тонкую бумагу пропитывали акварельные разводы.

Среди его собственного лица встречались и другие. Джисон узнал чонинову острую улыбку, его ямочки, чанбиновы взъерошенные после сна кудри. Все эти люди, которых Хёнджин звал своей семьей, были навсегда запечатлены в чернилах и графите.

Джисон смотрел на эти маленькие картинки, окошки в хёнджинову душу, промежутки в высоком деревянном заборе, которых едва-едва хватало, чтобы сложить все воедино. Он смотрел на свои черты, так любовно изображенные среди других, и вдруг увидел о, я часть семьи Хёнджина. В последние дни Джисона беспрерывно забрасывали словами и намеками, говорившими одно и то же: ты — семья, ты нам дорог. Все в этой команде любили его, думали, что он незаменим. Все думали, что его место здесь, рядом с ними.

Даже, казалось, Хёнджин. Невозможно — но в какой-то момент Хёнджин увидел в Джисоне то же, что видели другие. Может, семью. Или что-то похожее на нее.

Джисон поднял глаза на Хёнджина, уже смотревшего на него.

— Ты видишь? — тихо спросил он. Его большой палец мягко поглаживал его вдоль позвоночника. От этого голова Джисона отключалась, от этого то громадное чувство, с которым он стоял лицом к лицу, становилось сложнее осознать. Но он думал, что, может быть, видел. Он думал, что теперь все наконец стало правильно.

Конечно, Хёнджин так разозлился, когда Джисон предположил, что он остался с ним в том здании исключительно из чувства вины, что поцеловал его только из жалости. Все это было потому, что Хёнджин беспокоился о нем, до глубины души. Джисон мог признать: тогда, в больнице, он сказал, что знает, что Хёнджин хотя бы немного беспокоился о нем, не потому что правда в это верил, а потому что решил, что Хёнджину не понравится, если о нем будут думать, как о бесчувственном, черством человеке. В тот момент Джисон думал, что даже если Хёнджину и было на что-то не наплевать, то Джисон был в самом конце этого списка. И сегодня он повторил все это снова.

Конечно, он расстроился, когда Джисон продолжил настаивать на том, что он ничего не чувствовал. Конечно, он ушел в такой ярости, когда Джисон обвинил его в том, что он может воспринять горе в любви только перенеся его на кого-то другого. Конечно, все это время он был так разочарован.

Джисон почувствовал, как слезы снова выступили на его глазах, как его горло сжалось, а в глазах защипало. Осознание, что в последние годы Хёнджин не терпел его, а по-настоящему дорожил им, было почти невыносимо.

— Я тебе дорог? — проговорил он, мокро, едва дыша.

— Да, — прошептал Хёнджин. Его глаза, такие большие, полные надежды, блестящие, рассматривали джисоново лицо. — Да.

— Я- я этого не понимал, — сказал Джисон; как бы очевидно это ни было, ему нужно было это сказать. — Я думал, ты просто- терпел меня. Я не думал, что мы — друзья, что ты считал нас друзьями- — На лице Хёнджина что-то странно дернулось, словно он собирался чихнуть. Джисон быстро исправился. — Или- семьей? Ты считаешь нас семьей?

Хёнджин все еще выглядел так, будто хочет чихнуть; он продолжал смотреть на Джисона сверху вниз. Джисон осторожно поднял на него взгляд и всхлипнул.

— Ты- — проговорил Хёнджин и покачал головой. Он поднял руку и обнял ладонью щеку Джисона, поглаживая большим пальцем влажную от слез кожу, становившуюся липкой от соли. — Маленький дурак, — вздохнул он, а потом мягче, теплее, — Моя маленькая любовь.

У Джисона пересохло во рту, а в животе все провалилось в самые ноги.

— А? — произнес он.

Лицо Хёнджина стало таким мягким, а взгляд точно опустился на джисоновы губы. Он подался вперед, медленно, немного неуверенно, словно ожидал, что Джисон опять отдернется от него. Джисон не двинулся. Он продолжил стоять и позволил Хёнджину поцеловать себя снова, и его глаза прикрылись, когда их губы тепло соприкоснулись. Рука Хёнджина на его щеке слабо дрожала, а его губы- они были такими же нежными, как Джисон представлял их себе, такими же шелково-мягкими. Теперь, когда он не сходил с ума от страха и не умирал, это было куда приятнее. Поцелуй был медленным, осторожным, мучительно тягучим. Хёнджин словно своими действиями говорил все, чего не мог сказать словами — и, конечно же. Хёнджин всегда был таким. С ним всегда нужно было читать между строк.

Это Джисон разорвал поцелуй, теперь нежнее, и Хёнджин отпустил его. Когда Джисон открыл глаза, губы Хёнджина были немного розовее, а перед его лицом свисали несколько прядей волос. На его щеках появились новые дорожки слез, блестевшие в приглушенном свете. Он смотрел на Джисона широко распахнутыми темными глазами, такими невероятно уязвимыми. Джисон не думал, что когда-либо видел Хёнджина таким открытым.

— Джисон? — тихо позвал Хёнджин.

Джисонов мозг медленно возвращался к работе, и одновременно ему казалось, что его со скоростью света несет через сияющий космос.

— У меня и правда дыня вместо головы, — медленно и завороженно проговорил он. Он все не отводил взгляда от опухших, порозовевших губ Хёнджина.

Хёнджин нахмурился и сказал:

— Что? — Его выражение лица, это слово заставили Джисона вернуться в реальность, хотя ему и понадобилось несколько секунд, чтобы все осознать.

— Минхо-хён, — ответил Джисон, казалось, не принадлежавшими ему губами, — он сказал, что у меня дынная голова.

Хмурость покинула хёнджиново лицо, словно тучи, открывшие солнце в небе. Хёнджин улыбнулся. Вблизи это было так головокружительно и прекрасно.

— Это правда, — сказал он. Его большой палец гладил Джисона по щеке, вжимаясь в ее мягкость. — Настоящая дыня. — Когда Джисон ничего не ответил, просто продолжил смотреть на него в безмолвном восхищении, улыбка на его губах наполнилась нежностью. — Но, может быть, и у меня тоже.

Джисон бездумно покачал головой, потому что вспомнил, что у него были руки, и поднял эти самые руки вверх. Он обнял лицо Хёнджина, чувствуя, как его ладони тут же намокают от его слез. Потом он притянул Хёнджина к себе, встречаясь с ним на полпути, в предвкушении приоткрывая губы и мягко обхватывая ими пухлую нижнюю губу Хёнджина. Тот поддался ему — до невозможного легко. Бурливший внутри них жар выплеснулся за край; их губы скользили друг о друга, влажные и чувствительные. Все это было сном, галлюцинацией. Должно было быть, потому что Хёнджин был еще отчаяннее самого Джисона, с головой бросался в поцелуй. Шокирующе бездумно прижимал Джисона к себе требовательными руками, скользил языком за его зубы. Джисон позволил своему рту открыться, позволил Хёнджину вылизывать его язык, и забыл дышать так надолго, что у него закружилась голова. Все это не могло быть по-настоящему, но было. Это хёнджиновы волосы щекотали ему костяшки пальцев, это вкус его бальзама он чувствовал на своих губах. Это было на самом деле.

Когда они отстранились друг от друга, их дыхание было сбито. На Хёнджине это выглядело поразительно. Его волосы, уже влажные, липли к его вискам и щекам. Если до этого его губы были розовыми, то это никак не могло сравниться с тем, какими они были сейчас — алыми, опухшими. Влажными от слюны. От его, Джисона, слюны. В животе Джисона вспыхнуло желание, а потом его накрыла привычная волна чувства вины — только вот нужно ли было ему теперь стыдиться? Эта привычка крепла в нем годами, напоминая о себе всякий раз, как он находил Хёнджина сексуальным, хоть и отчаянно пытался этого не замечать. Но как он мог не замечать этого теперь? Он сделал это с Хёнджином. Джисон. Он был причиной тому, что волосы Хёнджина были в беспорядке, тому, что его губы выглядели по-настоящему пошло. Тому, как тяжело дышал Хёнджина, тому, каким нежно-розовым румянцем были покрыты его щеки.

Джисон сглотнул. Во рту у него стоял слабый вкус клубники. Он только что целовался с Хёнджином. Его руки все еще лежали у него на плечах, их тела все еще были прижаты друг к другу.

— Ты любишь меня? — пискнул он; только сейчас это осознание накрыло его тяжелой волной.

Хёнджиновы непристойно опухшие губы немного задрожали, и Джисону хотелось совершенно не этого.

— Я говорил это в ответ, — проговорил он. — Ты потерял слишком много крови и не слышал меня. Но я говорил это. В фургоне. В больнице. Я сказал это столько раз.

— В этом же нет никакого смысла, — медленно, недоуменно пробормотал Джисон. — Ты- мы- я — это же я. А ты — это ты. Я никогда ничего не ждал. Я никогда не думал, что это может быть возможно.

И теперь Хёнджин нахмурился, и Джисону так хотелось исправить это, если бы он мог, но он не знал, как. Его голова совсем не работала. В его черепе был полный беспорядок, уроборос из всего, что казалось ему правдой, и всего, что происходило сейчас. Две этих вещи были полными противоположностями, этого не могло произойти, но происходило. И так по кругу.

— Джисон, — сказал Хёнджин, немного журя его, и очень опечаленно.

Джисону не нравилась его печаль.

— Просто все всегда было так плохо, и знаешь- это было справедливо? Я в самую первую нашу встречу все испортил- потому что, конечно же, а после этого все стало- невозможно, — попытался объяснить он; слова, казалось, сыпались из его рта, словно физические объекты, которые гравитацией тянуло вниз. Его череп был словно поломанный автомат с жвачкой, и его маленькая металлическая дверца-рот открывался, и из него падали слова, не успевал он их осознать и обдумать. Лицо Хёнджина не светлело. Наоборот — он только сильнее хмурился. Это должно было остановить Джисона, но он продолжил отчаянно бормотать: — У меня- ничего, ничего для тебя не было, я никак не мог сделать все лучше, не мог исправить. Я дурак, я низкий, и громкий, и раздражающий, и- ладно, я не какое-нибудь чудище, но я знаю, что выгляжу глупо. Единственное, что у меня есть — это мой юмор, но ты ведь даже не думаешь, что я смешной! Так что, да, Хёнджин, мне трудно понять, потому что ты никогда- я же никогда тебе не нравился. Как сильно ты ударился головой в том взрыве?

Хёнджин не засмеялся. Хёнджин никогда не смеялся, так что это не было удивительно, но сегодня столько всего перевернулось с ног на голову, что Джисон ожидал, что он хотя бы хихикнет. Но Хёнджин просто смотрел на него самыми грустными в мире глазами, и Джисону захотелось выпутаться из его рук, выйти отсюда и, пожалуй, броситься с крыши.

— Джисон, — прошептал Хёнджин. — Ты прекрасен.

Что-то в этих словах заставило Джисона дернуться так, будто Хёнджин попытался его ударить. Он покраснел так сильно, словно кто-то плеснул горячей водой ему в лицо; щеки резко запылали.

— Бе? — как удивленный козлик, произнес он.

— Это правда, — надавил Хёнджин, все еще хмурясь, глядя на него искренним взглядом. Таким ужасающе настоящим. Джисон чувствовал, что сейчас взорвется. — Мне нравится твое лицо, так сильно нравится, — безжалостно продолжил Хёнджин без всякого беспокойства о том, что Джисон собирался прямо сейчас покрыть все стены его комнаты своими растекшимися внутренностями. — И да, ты громкий, и ты бываешь раздражающим, но- и это мне нравится. Я предпочел бы тебя, шумного и раздражающего, чем тишину из-за того, что тебя нет. Я- я так люблю то, как звучит твое счастье. И ты преданный, и добрый, и храбрый, и щедрый, и, да, ты смешной, ты правда смешной, и твой смех, он- он- как ты можешь говорить, что в тебе ничего нет?

Это был вопрос. Джисону следовало попытаться на него ответить. Хёнджин ждал, на его лице ясно читалось ожидание, а взгляд его бегал по всему лицу Джисона, читая его выражение. Джисон не чувствовал своего лица — оно все горело и ужасно покалывало.

— Бе, — снова грустно и недоуменно проблеял он.

Хёнджину явно становилось сложно держать себя в руках. Уголки его губ поползли вниз, а глаза заблестели от слез. Смотреть на то, как он медленно теряет самообладание, было больно.

— Блять, Джисон, мне так жаль, — ломающимся голосом проговорил он. По его щекам, успевшим высохнуть, потекли новые слезы, и Джисон потянулся вперед, стирая их руками, повторяя нет нет нет нетнетнет, но это совершенно не помогало. Хёнджин всхлипнул и тяжело сглотнул. — Я был не готов, — выдавил он, хватая Джисона за запястье и останавливая его руку. Может — держась за него. — Я знал, что ты любишь меня, и мне было- так страшно. Мне все еще страшно. Поэтому я отталкивал тебя. Но я никогда не хотел, чтобы ты чувствовал, будто- будто я не могу тебя полюбить. Будто тебя невозможно любить. — Его эмоции, которые он так старательно сдерживал, наконец накрыли его; его нижняя губа задрожала, уголки рта впились в его мягкие щеки, оставляя идеально ровную печальную дугу. — Это не так. Ты такой- такой-

В этих словах было что-то, что-то, что Джисону предстояло повертеть в голове, обдумать когда-нибудь потом. Тот факт, что Хёнджин все знал еще до пожара, до- всего. Он знал, и поэтому вел себя именно так. Джисон собирался осознать все это потом, разобрать по ниточкам и понять, что это значит для его воспоминаний и эмоций.

Но сейчас он не мог посвятить этому ни капли своего внимания.

— Пожалуйста, перестань плакать, ну пожалуйста, — взмолился он. Хёнджин все так же сжимал одно из его запястий, но другой рукой Джисон продолжал стирать слезы с его щек, а потом стирать влагу с кончиков пальцев о его футболку. — Я это не вынесу, мне хочется вырвать себе почки.

Еще один всхлип, но еще — едва заметная улыбка.

— Почки? — пробормотал Хёнджин.

— Плохой орган? Не тот? — затараторил Джисон, гонясь за этой улыбкой. — Лучше печень? — И наградой ему стал еле слышный смешок, скорее похожий на влажный выдох.

— Ты такой дурачок, — пробубнил Хёнджин, поднимая руку, чтобы самому вытереть слезы, теперь почти остановившиеся.

Джисон чувствовал, что внутри него столько солнечного света, что он мог начать сиять лучом из его задницы.

— Ага, — отозвался он мечтательно и глупо. Под каким-то диким импульсом он протянул руку и заправил выбившуюся прядь Хёнджину за ухо. Часть волос прилипла к его виску. Хёнджин не двигался, просто позволил ему это сделать, и это казалось- безумием.

— Это безумие, — сказал Джисон, опускаясь кончиками пальцев от уха Хёнджина на его щеку, больше не мокрую от слез, но чуть липкую от влаги. Его кожа была такой мягкой, такой гладкой. Хёнджин уронил руку, позволяя Джисону касаться больше.

— Безумие, — эхом отозвался Хёнджин, подталкивая его продолжать.

— М-м, — бездумно протянул Джисон. — То, что ты любишь меня в ответ. — Он слегка вжимаясь пальцами провел по его полной щеке, глядя на ямочку, которую его касание оставило за собой. Хёнджин все так же стоял, позволяя ему. Джисон еще тише добавил: — Как будто во сне.

Хёнджин не двигался, и пальцы Джисона спустились по линии его челюсти, где кожа натягивалась на кости. По острой линии его подбородка, чуть колючего от щетины. Но он продолжал смотреть на Джисона. Думал, прокручивал что-то в голове.

— Тебе нужно хоть немножко на меня разозлиться, — пробормотал он, хрипло и чуть влажно. Джисон посмотрел на его губы, и кончики его пальцев протанцевали вверх, не смея коснуться. — Хотя бы раз, ты должен побыть на меня зол. За то, что я заставил тебя чувствовать, будто это- что-то безумное, будто ты- этого не заслуживаешь. За все, что ты для меня сделал, за все, что ты мне подарил. — Он сглотнул, и уголки его губ поджались. — Мне правда очень жаль, Джисон.

Джисон слышал, как он говорит, но не слышал слов. Он перестал вслушиваться. Указательный палец его правой руки едва ощутимо коснулся нижней губы Хёнджина, погладил ее. Движение завораживало.

— Джисон, — тверже, громче произнес Хёнджин, и рука Джисона замерла.

Джисон хлопнул ресницами, снова встречаясь с ним взглядом; казалось, что ему пришлось физически заставить свои глаза посмотреть вверх. Перестать смотреть на эти губы было- трудно.

— А? — сказал он, почти пьяный от той силы, которая была в его руках оттого, что ему было дозволено касаться хёнджинова лица, смотреть на него вот так, и ему не нужно было отстраняться в страхе, что он сделает Хёнджину некомфортно.

Хёнджин, все продолжая удивлять Джисона, рассмеялся. Резко, явно удивляя этим смехом даже себя самого. Он явно был не в силах сдержать его. Джисону было наплевать на то, что Хёнджин, скорее всего, смеялся над ним. Хёнджин был прямо перед ним, и он смеялся. Джисон снова чувствовал, что готов взорваться.

— Ты меня даже не слышал, — все так же смеясь, проговорил Хёнджин. — Я впервые в жизни прошу прощения, а ты это упустил.

Джисон почувствовал, как снова краснеет.

— Прости, твое лицо- отвлекает. — Он замолк, раздумывая над тем, насколько опасна может быть эта фраза. — Мне можно такое говорить?

— По-хорошему отвлекает?

Джисон очень твердо ответил:

— Очень по-хорошему.

Смех Хёнджина сменился улыбкой.

— Тогда можно.

И тогда настала очередь Джисона улыбаться. Он просиял, глядя Хёнджину в лицо, и тот несколько долгих мгновений смотрел на него в ответ, а потом спешно склонился вперед и поцеловал его. Каждая клеточка в мозгу Джисона загорелась. Хёнджин любил его в ответ! Хёнджин целовал его! Хёнджин хотел его! Хёнджин!

Они целовались, и целовались, Джисон чуть прогибался назад от того, с какой силой Хёнджин прижимался к нему; его рука, крепкая, словно сталь, поддерживала Джисона сзади. А потом Джисона подтолкнули назад, пока его икры не коснулись кровати. И еще — назад. Он ахнул, скорее от удивления, чем от чего-то еще, когда Хёнджин осторожно опустил его на свою измятую постель. Это опасно, услужливо подметил джисонов мозг, когда Хёнджин взобрался на него, одним коленом упираясь в матрас, а другим-

В голове Джисона завизжали сирены и засияли огни. Другое колено Хёнджина устроилось между его ног, уже прижимаясь к его паху. Джисон тихо пискнул в его губы, сжимая бедра и поджимая пальцы на ногах.

Хёнджин отстранился. Если до этого от его взгляда Джисону было плохо, то сейчас стало хуже, гораздо хуже. Он смотрел на Джисона сверху вниз, и волосы спадали на его лицо. Он выглядел обеспокоенно.

— Я сделал тебе больно?

Джисон чувствовал, как его накрывает истерикой. Он потерял столько крови, когда его ранили, но у него были недели на то, чтобы восстановиться, и кроме того — ему делали переливания. И сейчас он предпочел бы, чтобы этого не делали. Потому что у него было много крови, просто предостаточно, и вся она радостно направилась в его член.

— Э-э, может, только чуть-чуть? — солгал Джисон, потому что ему нужно было, чтобы Хёнджин подвинул свою ногу, прежде чем успел заметить. Потому что- он не думал, что Хёнджин этого хотел. Тот факт, что Хёнджин даже не думал об этом, нисколько не намекал на то, что эта поза- может привести к чему-то еще.

Странная ситуация — потому что Хёнджина нельзя было назвать невинным после всего, что он перенес. Но в этом все же было что-то невинное. Хёнджин будто не замечал этого. Может — даже не был заинтересован в чем-то большем, чем поцелуи. Джисон не думал, что Хёнджин сейчас был тверд. Он не чувствовал, чтобы к нему прижималось- хоть что-нибудь, когда целовал его. Джисон был счастлив продолжать. Но ему не хотелось, чтобы Хёнджину стало некомфортно от реакции его тела.

Но во взгляде Хёнджина легкое волнение сменилось настоящим беспокойством, и его взгляд опустился- вниз. Очевидно — на живот Джисона, в котором, стоило признаться, и вправду пульсировала боль. Но Джисона сейчас волновал вовсе не его живот.

— А, все хорошо! — сказал он, слишком громко, торопливо хлопая Хёнджина по плечам, чтобы заставить его посмотреть себе в лицо. — Лучше не бывает, правда! Все просто замечательно!

— Джисон, — произнес Хёнджин. Теперь он хотя бы выглядел не взволнованным, а просто недовольным.

— Честное слово. Клянусь честью скаута, или как там говорят, — сказал Джисон, поднимая вверх три пальца. Но это показалось ему неправильным, и он добавил четвертый палец — что ощущалось еще неправильнее, и он опустил его.

Хёнджин держал лицо безэмоциональным еще несколько мгновений, а потом захихикал. Он полностью скатился с Джисона, свернувшись у него под боком. И только тогда Джисон осознал — Хёнджин был счастлив. Счастлив настолько, что мог целоваться с ним, обнимать его. Мог не беспокоиться. Не бояться.

Он позволил голове склониться набок и увидел, как Хёнджин разглядывает его вблизи, мягко и любяще. Я никогда не причиню тебе боли, хотелось сказать ему. Но он не хотел рисковать моментом. Поэтому сказал это вслух, самому себе.

А вслух он сказал:

— Так. — Его губы изогнулись в улыбке, и он не смог этого остановить. — Это значит, что ты правда не влюблен в Феликса, а?

Глаза Хёнджина на мгновение распахнулись, и Джисону показалось, что сейчас его задушат подушкой. Но Хёнджин расхохотался, издал ужасно громкий смешок и перевернулся на спину, и его смех разнесся по комнате.

——

Стук в дверь его офиса не стал для Чана удивлением — он ждал того, что Феликс придет и найдет его после его возвращения из Maniac, но удивительно было то, что он не стал дожидаться того, чтобы Чан позвал его. Чан только успел открыть рот, чтобы сказать хоть слово, когда дверь открылась, и Феликс почти подпрыгивая вошел внутрь.

— Привет, хён! — счастливо воскликнул он, закрывая за собой дверь и проходя к дивану; двигался он буквально вприпрыжку.

— Привет, Феликс, — ответил Чан; его немного веселил вид перед ним. Феликс плюхнулся на диван, схватил подушку, которая оказалась здесь из комнаты с телевизором, и прижал ее к животу. От одного только взгляда на его лицо Чан улыбнулся, как настоящий дурак. — Выглядишь очень счастливым.

— М-м, — протянул Феликс. — Я сейчас совершил один поступок сомнительной морали, — сказал он. Звучал он слишком, слишком довольно собой.

— О? — спросил Чан, закрыв крышку ноутбука и повернувшись на компьютерном кресле к сидевшему в углу дивана Феликсу.

Феликс кивнул; его челка закрыла ему глаза.

— Я закрыл Джисона и Хёнджина в комнате вместе, — ответил он. — И подслушал их.

— Ликси! — пораженно воскликнул Чан. Не расстроенно, не недовольно, просто- шокированно. От того, что Феликсу в голову пришло подобное, и от того, что он сделал это с Хёнджином.

— Я знаю, знаю, — ответил Феликс. — Я не запер дверь. Но- хён. Все уже дошло до абсурда.

И вправду. Чан знал о чувствах Хёнджина к Джисону уже несколько недель, но все еще не придумал, как можно было бы вмешаться в их отношения, не переступив их границы слишком сильно. Но он не видел и того, как между ними все могло измениться без чьего-нибудь вмешательства. В каком-то смысле Хёнджину было бы проще вернуться к тому, как он вел себя с Джисоном, когда он только присоединился к ним, или даже к тому, как злился после их разговора в больнице, как взрывался без всякого повода, явно ненавидя находиться рядом с Джисоном.

Но он вел себя совершенно не так. Напротив, он, казалось- почти смирился с тем, что его ждет бесконечная боль. Чан ненавидел видеть его таким. И он даже не осознавал до конца, пока все это не взорвалось прямо перед их лицами, насколько хорошими стали отношения между Хёнджином и Джисоном.

Он не заметил то, как все изменилось между Минхо и Чонином. Упустил чувства Хёнджина и Джисона. Пожалуй, ему не стоило удивляться тому, как Сынмину и Чанбину удалось оказаться совершенно незамеченными им; у него была к подобному склонность.

На мгновение он затих, а потом просто не смог сдержаться:

— Так что?

Феликс почти заворковал, услышав этот вопрос, словно только того и ждал, ждал, пока Чан тоже втянется в его маленькую шалость.

— Думаю, прямо сейчас у них все решается, — гордо сообщил он.

Чувство облегчения было- невероятным. Чан ощутил, как обмякли его плечи, и немного расслабился в кресле, чувствуя, как казавшееся непроходящим напряжение внутри него едва-едва уходит. Не до конца- было еще слишком много всего, что беспокоило его.

Он все еще не знал, какую форму примут отношения Джисона и Хёнджина. Не знал, насколько Хёнджин был способен на близость, на уязвимость и открытость, которые несли за собой отношения с кем-либо. Ему больше всего на свете хотелось, чтобы Хёнджин чувствовал себя комфортно, уверенно и безопасно, хотелось взмолиться перед Джисоном о том, чтобы он берег Хёнджина — бессмысленное желание: он знал, не нуждаясь даже в том, чтобы превратить это знание в твердую мысль, что Джисон сделает все возможное. Он встал между Хёнджином и лезвием ножа. Он обязательно позаботится о нем.

Это не останавливало чаново желание- вмешаться. Но не ему было решать. Во всем разобраться было только их работой, как и говорил Феликс.

— Не думаю, что хоть кто-то из нас полностью готов к тому, что это за собой принесет, — сказал он.

— Я тоже так не думаю, — все так же оживленно отозвался Феликс. — Но разве тебе не хочется узнать?

Чан не сказал бы это так, но он был рад тому, насколько счастливым был Феликс из-за того, как все складывалось. На самом деле — он был настолько счастлив, что Чану было немного стыдно задавать следующий вопрос, но ему хотелось знать. Он нежным голосом спросил:

— Как все прошло на вокзале?

Улыбка померкла; Чан знал, что так будет. На мгновение лицо Феликса задрожало, словно эмоции ударили его с новой силой, но он взял себя в руки быстрее, чем Чан ожидал.

— Все в порядке, — ответил он. — Она успела на поезд. Сказала- сказала, что когда все устроится, мы, может быть, сможем приехать в Пусан. Мы все, кто сможет поехать. Она сказала передать тебе, что ты сможешь притвориться, что едешь по делам.

В голове Феликса звучала нотка надежды, но не слишком громкая. Он словно знал, что это было маловероятно, особенно — в ближайшее время, но готов был продолжать верить в то, что когда-нибудь в будущем это произойдет. И Чану стоило признать, что картинка, вставшая у него перед глазами, была хороша: Феликс на пляже, его ставшие ярче от солнца веснушки, волосы, влажные от морской воды. Кто-нибудь из остальных рядом с ним, Чонин на песке и, наверняка, Минхо около него — странная, непривычная мысль, потому что пару недель назад Чан даже не подумал бы о том, что Минхо может куда-нибудь поехать.

Сынмин отказался бы, что теперь значило, что и Чанбина возможно не было бы с ними. Эта мысль была еще более странной.

— Это было бы славно, Ликс, — не зная, что еще сказать, не желая обдавать его мечты ледяной водой, ответил ему Чан. И это правда было бы замечательно, так что он не обманывал.

Но Феликс не просил его об этом, не пытался даже заставить его решить, когда это может случиться. Он просто кивнул и устроился поудобнее у подлокотника дивана, поерзал, чтобы полностью лечь, словно думая о том, чтобы вздремнуть. Было еще достаточно рано, чтобы он мог это сделать, и Чану нравилась идея- поработать, пока он спал на диване рядом с ним.

Но вместо того, чтобы продолжить устраиваться, Феликс сказал:

— Как прошла встреча с Хёнджэ-хёном?

— Здесь тоже все в порядке, — пожав плечами, ответил Чан. — Он знал, что это мы уничтожили Blackbird’s. Хотел знать, что я хочу получить от империи Мэгпай, но и сам уже понял, что я хочу сам Blackbird’s. Он сказал, что поддержит меня.

Феликс просто кивнул, молча так же, как всегда, когда разговор касался Blackbird’s. Казалось, он понимал, почему Чан хочет обладать этим местом, или, по крайней мере, принимал реальность его желания, но совершенно не хотел его обсуждать. Чан мог это понять — Феликсу явно не хотелось даже приближаться к Blackbird’s, когда они планировали задание, и для него стало заметным облегчением то, что ему не пришлось туда идти. Чан предполагал, что даже когда он выкупит это место, даже если выпотрошит его целиком и заменит внутри него все, что только можно, Феликс все равно не захочет туда заходить.

Вот таким он был. Никогда не жаловался, никогда не говорил прямо, если чего-то делать или получать. Он просто тихо притворялся, что этого не было. Все было так же, как с телефоном, который подарил ему Чан: он игнорировал его всегда, когда ему это удавалось.

— Он сказал- — Чан замолк и попытался собраться с мыслями. В его голове был беспорядок с самого возвращения со встречи с Хёнжэ, но он не мог выразить ничего словами. — Он сказал, что не хочет наступать мне на ноги, но это прозвучало так, будто он- боится меня. Или того, на что я способен. Будто он думает, что если помешает мне в этом, я- уничтожу его.

Может быть, самым страшным тут было то, что сам Чан не знал, что сделал бы, если бы Хёнджэ выразил желание заполучить Blackbird’s; мысли об этом даже не приходили ему в голову. Он принял это как данность: единственные люди, которые могли угрожать этому желанию — это люди, с которыми он мог с легкостью справиться. Но он был прав — хотя Чан и знал, что у Хёнджэ было значительно больше людей и оружия, он мог с легкостью уничтожить все это, если бы захотел.

Феликс молчал, просто наблюдая за ним, за его выражением лица, вслушиваясь в его голос. Несколько мгновений спустя он сказал:

— Тебя это расстраивает.

— Вроде как? — проговорил Чан. Он не мог понять, что именно чувствовал — только то, что не был уверен в том, что ему это нравилось сейчас и понравилось тогда, на встрече. — Я думаю, что просто волнуюсь, что- если мой самый близкий союзник боится меня расстроить, то, наверное- ну. Наверное, я больше похож на твоего отца, чем мне бы того хотелось.

Феликс снова замолк. Его глаза, не отрывавшиеся от чанова лица, были полны- сочувствия, такого, на которое, иногда казалось Чану, был способен только Феликс. Такого сочувствия, которое позволило ему горевать после смерти отца, всю жизнь причинявшего ему боль и убившего его сестру. Просто- вот таким человеком был Феликс: хорошим до мозга костей.

— Ты думаешь, — наконец медленно произнес он, — что мой отец хоть на минуту задумывался о том, хороший ли он человек? Думаешь, он задавался вопросами о морали, отказывался от чего-нибудь только потому, что это может причинить боль людям, которые ее не заслуживают? — Он покачал головой, и его волосы снова упали ему на лицо. — Мы оба знаем, что нет. Он никогда не думал о подобных глупостях. Тот факт, что ты беспокоишься о том, что можешь быть таким же, как мой отец, — это доказательство тому, что ты нисколько на него не похож.

Неужели все могло быть вот так просто? Чан не был так в этом уверен, хотя ему так отчаянно хотелось схватиться за уверенность в голосе Феликса. Может быть, он просто обманывал себя, заставляя верить словам Феликса, потому что так сильно хотел, чтобы они оказались правдой. Но, может, они и были правдой — он знал, что Ли Джерим никогда не стал бы тратить время на то, чтобы подумать о том, как его действия влияют на других. На самом деле, он даже предпочел бы, чтобы действие, которое могло бы быть нейтральным, кому-нибудь навредило.

Когда Чан ничего не сказал, Феликс продолжил, гораздо более легким голосом:

— Но у Хёнджэ-хёна все хорошо?

Мысленное возвращение к Хёнджэ было для Чана резким и неожиданным — или, скорее, то, что Феликс спросил о нем. Ему было непонятно, насколько невозможно было сейчас не ревновать. Он никогда не был собственником, только не в том смысле, в котором относился к Феликса. Но он проглотил это чувство и сказал:

— Да, он был- удивительно оживленным. Он тоже хочет часть собственности твоего отца. Ресторан и бар.

Феликс кивнул; он не выглядел так, будто его удивляло или нет, скорее так, словно ему было на это вовсе наплевать. Его словно не особенно волновало то, что произойдет с империей Мэгпай, кроме Blackbird’s. Потом он сказал:

— Хён спрашивал обо мне?

Чану пришлось очень постараться, чтобы продолжить держать себя так же расслабленно, как и до этого.

— Немного, — ответил он. — Он сказал, что понял, что это ты дал нам информацию для этой работы.

— М-м-м, — протянул Феликс, обмякая на подушках; глаза его светились и не покидали лица Чана. — А что на нем было надето?

И теперь все стало понятно.

— Ликс! — воскликнул Чан, вскакивая на ноги, и Феликс рассмеялся, так счастливо и гордо собой и тем, какую он вызвал реакцию. Чан на мгновение просто застыл, глядя на него, трясущегося на диване от смеха, на его светившееся радостью лицо и сложенные на животе руки. Чан любил его больше, чем можно было описать словами, больше, чем он мог себе представить возможным. Но под этим чувством скрывалось поразительно возбужденная ревность, желание сделать так, чтобы Феликс перестал думать обо всех, кроме Чана — особенно о других красивых и мускулистых мужчинах.

Он обошел вокруг стола и остановился прямо перед Феликсом, нависая над ним. Феликс смотрел на него снизу вверх, все еще хихикая, и Чан узнал этот блеск в его глазах, эту особую хитрость. Такое долгое время он видел ее так редко, но сейчас она возвращалась все чаще и чаще. И конечно, как только Чан опустился на диван рядом с ним, опираясь руками по обе стороны от его плеч, Феликс сполз вниз, практически ложась на спину, чтобы Чан мог забраться на него.

Его руки легли Чану на шею, предплечья опустились на его плечи. Каким же довольным собой он выглядел.

— Какой же ты маленький наглец, — низко сказал ему Чан, склоняясь вперед, чтобы зарыться носом ему в шею и губами прижаться к чувствительному местечку.

— Да? — тяжело выдохнул Феликс, вжимаясь пальцами в его лопатки в тот момент, когда Чан позволил едва прикусил его кожу зубами. — И ты меня за это накажешь?

И что ж. Чана не нужно было просить дважды.

——

Ноутбук, устроенный на коленях у Минхо и Чонина был горячим, настолько, что Минхо чувствовал его жар через ткань штанов; бедная машина отчаянно гудела, пытаясь охладиться. Чонин не обращал на это никакого внимания, словно привык к подобным звукам, что наверняка и было правдой, если ноутбук звучал так каждый раз, когда он пользовался им. Минхо практически не разбирался в технике — ему казалось, что каждый раз, когда он исчезал в запертой клетке, он выходил в мир, где телефоны сначала становились до невозможного меньше, а потом вдруг снова увеличивались. Но даже в его глазах ноутбук Чонина был старым.

Не помогало наверняка и то, что у Чонина было открыто примерно пара тысяч вкладок плюс-минус парочка. По-видимости, он провел последние несколько дней ища все возможные сайты мебельных магазинов в интернете и просматривая все товары, которые в них только были. И теперь он хотел показать Минхо- их все.

— Если мы купим этот, — говорил он, указывая пальцем на светло-голубой диван, достаточно большой, чтобы вместить троих человек, — то сможем купить темно-синее постельное белье, подожди, сейчас я его найду-

Это было невозможно, учитывая то, сколько вкладок у него было открыто, и пока Чонин просматривал все их по очереди, Минхо просто наблюдал за ним. Рассматривал его профиль, мягкий изгиб его носа, так контрастировавший с остротой его скул, его очаровательно нахмуренные в концентрации брови.

Минхо все еще казалось, будто он делает что-то не так, когда он вот так смотрел на Чонина. Маленький голосок в его голове все еще шептал ему тебе нужно остановиться, тебя поймают — но мог его поймать? Чонин? Было уже неважно, поймает ли его за этим Чонин — и он поймал, когда нашел товар, который искал, и счастливо воскликнул, а потом повернулся к Минхо, чтобы показать его ему, и обнаружил, что тот уже смотрел прямо на него.

— Чего, — сказал он, чуть розовея щеками, но не отстраняясь; теперь их лица находились довольно близко друг к другу.

Минхо просто покачал головой, не в силах сдержать легкой улыбки.

— Ничего, малыш, — ответил он. Он посмотрел на экран ноутбука, на котором была открыта страница с темно-синим постельным бельем. Стоило оно- больше, чем, как казалось Минхо, могло стоить постельное белье. Он посмотрел на него, а потом — обратно на Чонина, ожидающе разглядывавшго его.

— Что думаешь? — спросил Чонин.

— О чем? — спросил Минхо.

— О постельном, — ответил Чонин, наполовину возмущенно, наполовину — притворно терпеливо. — С этим диваном?

Минхо пожал плечами; у него не было никакого мнения на этот счет. Он никогда и ничего в своей жизни не обдумывал настолько серьезно. Он отдаленно понимал, что у многих детей был контроль над тем, как выглядели их спальни, пока они росли, но он никогда не мог этого решать. Белые стены, тонкое постельное белье, самая простая мебель, из которой он вырос, но которую никогда не меняли. В тюрьме у него не было выбора. Поселившись здесь, он просто поискал “постельное” на Coupang, выбрал самое первое, что стоило подходяще, отправил ссылку Сынмину и заставил его заказать его.

— Если тебе нравится, малыш, — сказал он.

Чонин изогнул губы, а потом повернулся обратно к ноутбуку и открыл другую вкладку. Это была не страница товара, а результат поиска, множество диванов разных цветов, стилей и материалов.

— Если тебе не нравится этот, — ответил он — хотя Минхо сказал совершенно не это, — тогда есть вот такие, давай вместе посмотрим?

Минхо был рад — потому что он был рад делать что угодно, если это означало, что он и Чонин проведут время вместе. Но все равно — он смотрел скорее не на экран, а на лицо Чонина, пока тот указывал на один диван за другим, на то, как его руки выглядели на тачпаде ноутбука, как его тонкие пальцы касались экрана. Товары, казалось, были бесконечными; удивительно, сколько диванов могло быть в мире. Неужели такой широкий выбор был правда необходим?

После неопределенного количества просмотренных диванов — и Минхо не знал, сколько еще их осталось — Чонин посмотрел на него, светясь от любопытства, и спросил:

— Что думаешь, тебе что-то понравилось?

— Они все нормальные, — ответил Минхо.

Сияющее любопытство пропало — Минхо было стыдно и грустно за то, что это он стал тому виной. Но Чонин был упрямым, это было первым, что узнал о нем Минхо, так что он продолжил, указывая на два дивана на экране перед собой: один угловатый, светло-серый, другой — из черной кожи.

— Тогда какой тебе нравится больше, хён?

Минхо посмотрел на один, потом на второй. На вид на черном было бы удобно сидеть и читать, на сером — не настолько. В остальном же это были просто диваны. Он перевел взгляд на Чонина — на его лицо было куда интереснее смотреть — и сказал:

— Мне нравится то, что порадует тебя, малыш.

Чонин громко и недовольно фыркнул — но он улыбался, широко, но немного смущенно; он закрыл ноутбук, более грубо, чем тот заслуживал, и отложил его на пол рядом с матрасом. Когда он уселся на колени Минхо, он снова был покрыт румянцем, довольный его словами. Минхо, имевший их в виду искренне и нисколько не ласково, был рад тому, что вызвал такую реакцию.

Когда Чонин положил руки на его плечи и мягко надавил, Минхо позволил опустить себя назад, пока не оказался на спине, глядя на Чонина, устроившегося у него на бедрах с широко разведенными ногами. Минхо не привык смотреть на него с такого ракурса.

— Хён, — сказал он, все еще не поднимая рук с его плеч. — Ты не можешь просто позволять мне все, что я хочу.

Ирония этих слов заставила Минхо рассмеяться, коротко, но очень весело. Его руки легли на талию Чонина, крепко удерживая его, но не сжимая.

— Никогда бы не подумал, что ты будешь жаловаться на то, что я даю тебе быть главным, — сказал он, широко улыбаясь Чонину.

Чонин надул губы и поднял руки, чтобы шлепнуть Минхо по груди. Удар оказался совершенно несерьезным, потому что после него одна его ладонь просто осталась там, едва ли не сжимая его грудь. Вторая опустилась так, что он оперся локтем на матрас и склонился вперед, чтобы поцеловать Минхо своими теплыми пухлыми губами.

Его волосы, такие мягкие и сейчас уже немного слишком длинные, касались лица Минхо. Длина ему шла, но Минхо никогда не думал, что его волосы когда-нибудь так отрастут — наверное, ему просто не хватало времени подстричься. Минхо запутался в них рукой, и убрал их назад, чтобы когда Чонин отстранился и медленно приоткрыл глаза, он увидел, как Минхо уже смотрит на него в ответ, чтобы ничто не закрывало ему этот вид.

— Хён, — тихо сказал он.

— Малыш, — ответил Минхо таким же тоном, интимным в тишине этой огромной и пустой спальни. Он погладил скулу Чонина большим пальцем.

Чонин убрал назад челку с его лица. По позвоночнику Минхо пробежала дрожь: этого чувства было так много, почти слишком много.

— Ты сегодня так хорошо справился, — сказал Чонин. — Вот так вышел на улицу, так хорошо вел себя с бедной сестрой Феликса.

Еще одна дрожь с силой пробрала его изнутри. Он снова заглотнул морской воды, чувствуя, как тонет, но не испытывая боли — а Минхо знал насколько больно было тонуть. Отчаянно желая вернуть себе контроль, он сказал:

— Почему я чувствую себя собакой, которую хвалят за то, что она выучила команду “сидеть”?

Чонин моргнул, а потом широко улыбнулся, неровно и игриво. Он был достаточно близко, чтобы Минхо мог его поцеловать, но он не делал этого. Даже когда Чонин склонился еще ниже, и их носы коротко соприкоснулись, Минхо не поднял головы, чтобы встретить его губы своими.

— Хочешь награду? — прошептал Чонин.

Минхо шлепнул его по заднице, достаточно сильно, чтобы звук почти разнесся эхом по комнате, несмотря на то, как его смягчили чониновы штаны. Чонин вскрикнул и вздрогнул от удара; его дыхание сбилось.

— Не дерзи, — сказал Минхо.

Теперь Чонин по-настоящему надул губы.

— Но тебе же это так нравится, — сказал он. Это было правдой, Минхо нравилось; нравилось так давно — это знание, что тот стеснительный маленький ребенок, которым когда-то был Чонин, теперь стал человеком настолько сильным, что даже Минхо, травмированный, пугающий для стольких людей, вынужден был просто это принять. Рука Чонина снова погладила Минхо по волосам.

— Я очень тобой горжусь, — проворковал он. — Мой храбрый хён.

Слишком, слишком — Минхо схватил его за бедра и толкнул, переворачивая его на спину так, чтобы оказаться над ним одним почти плавным движением, не давая Чонину ни шанса запротестовать или побороть его. Не то чтобы Чонин когда-нибудь делал это. В каком-то смысле он, казалось, видел в этом что-то неизбежное, естественное — словно там и было его место: на спине, с Минхо над ним; его руки расслабленно легли рядом с его головой, как в первый раз, когда Минхо сделал это с ним.

— Хён, — сказал он, не в силах остановиться даже когда его глаза смотрели на губы Минхо, следили за ними, словно он хотел касания этих губ на своих больше всего на свете. — Минхо смотрел на него сверху вниз; он был уверен, что сейчас его глаза опасно блестели. Но Чонину нравилось его дразнить. — Я люблю тебя. — Минхо тоже любил его; какой же мучительной была эта эмоция, его словно обжигало огнем. — Я так тобой горжусь, ты такой умница, такой-

Он ахнул и замолк, когда Минхо толкнулся коленом между его ног, прижимаясь к его члену. Он был еще мягким, и Минхо надавил так сильно, что наверняка причинил ему больше боли, чем чего-то еще — но в этом и был смысл, и, конечно, Чонин немного выгнулся на матрасе и замолчал, закрыл свой рот, который говорил вещи, которые грозили заставить Минхо потерять себя, а потом запрокинул голову так, что Минхо не смог сделать ничего, лишь впиться зубами в его шею.

После этого Чонин долго не говорил ни слова.

——

Хёнджиново сердце не прекращало колотиться. Где-то далеко в его голове, в той ее части, которая не была занята Джисоном, была мысль, что это, наверное, нездорово. Неужели сердце могло так долго и так сильно биться, не отказывая? Он надеялся на это — в ином случае ему, вероятно, был конец.

Но он не мог винить свое сердце. Только не тогда, когда он лежал на спине, уложив голову на подушке, а рядом с ним лежал Джисон. Он льнул к его телу, тяжелым весом устроив голову на его плече, заставляя ее немного затекать — но для Хёнджина это было слишком приятно, чтобы сделать что-нибудь с этим. Но его голова была очень тяжелой — неужели у Хёнджина была такая же тяжелая голова?

Джисон издал маленький звук — не слово, ничего даже близко похожего — и чуть поерзал на кровати; это было больше похоже на то, что он пытается устроиться поудобнее, чем на то, что ему больно. Рука Хёнджина, лежавшая на его талии, коротко сжалась — не для того, чтобы притянуть ближе, а просто желая дать понять, что он рядом. На этот раз джисонов звук был довольным. Он был похож на то, как в подобных ситуациях звучал Феликс.

Самым невероятным было то, насколько слаб был тот страх, который он испытывал обыкновенно. Последние два года он провел в состоянии полнейшего ужаса от мысли о том, чтобы позволить Джисону приблизиться, чтобы касаться или чувствовать чьи-то прикосновения. Ему было сложно объяснить даже себе самому, чего именно он так боялся, кроме, пожалуй, самого желания. Ему хотелось касаться и чтобы его касались, и это желание было внутри него физической болью, но вес того, что это могло значить, вызывал в нем такой страх, что он все время отшатывался от этого.

Но не сейчас, не так. Он позволял Джисону лежать рядом с ним — они не касались кожей, но их тела были соединены, и будущее, в котором они занимались сексом, было так далеко, что он испытывал лишь отдаленное волнение. Да, ему все еще нужно было разобраться во всем этом, понять, как вести себя дальше; да, мысль о сексе с Джисоном все еще заставляла его чувствовать себя так, будто его сердце застряло у него в горле, заставляя его немного задыхаться. Но когда Джисон был вот так явно ранен, вопрос о сексе- можно было откладывать дольше. Он мог решить его, когда Джисону станет лучше.

Джисон же, казалось, был счастлив просто лежать рядом с ним в тишине; его дыхание было едва слышным и все еще чуть неровным. Устроились они тоже в тишине после того, как Хёнджин перестал смеяться и протянул руку, чтобы Джисон лег на нее. Тогда он был осторожен, словно думал, что Хёнджин может запротестовать и оттолкнуть его, и долго лежал напряженно, пока Хёнджин не поерзал и не обнял его вокруг талии. После этого- он словно растаял на кровати.

От этого чувства Хёнджину было невероятно приятно. От этого осознания, что Джисон не боялся его, что Джисон доверял уюту его тела рядом со своим. Как же Хёнджин испортил все за последние два года, как же пиздецки сильно он все испортил.

Все это время он знал, что вел себя- ужасно. Он достаточно хорошо осознавал себя, чтобы понимать это, чтобы слышать, как то, что он говорил Джисону выходит из его уст, и знать, что он поступает жестоко — но жестокость казалась ему единственным способом держать Джисона подальше от себя. Не давать ему подойти близко, не давать себя коснуться, не давать заглянуть себе в сердце — и вот так они оказались здесь: Джисон был так убежден в том, что Хёнджин безвозвратно ненавидел его, что не поверил даже поцелую.

Хёнджину было некого винить за это, кроме себя, он знал. Он не хотел, чтобы Джисон еще хоть когда-нибудь чувствовал подобное.

Он поерзал, чуть сдвигая Джисона, пытаясь перевернуться на бок. Джисон тут же задвигался, уложил голову на подушку, подняв ее с руки Хёнджина, и забормотал:

— Прости, прости.

— За что ты просишь прощения, — тихо спросил его Хёнджин, опираясь на локоть. Джисон всегда извинялся, и Хёнджин- не думал, что ему было за что.

— Подумал- может быть, это слишком, — ответил Джисон, а потом моргнул, потому что теперь Хёнджин навис над ним, держа себя на локте; другая его рука легла Джисону на грудь. — Привет, — сказал Джисон, глядя на него широко распахнутыми глазами.

— Привет, — отозвался Хёнджин. Было не слишком, он просто хотел сделать- это. Но теперь, когда они оказались в этом положении, оно настолько сильно напоминало то, что произошло в пожаре, что в его животе что-то неприятно сжалось. В глазах Джисона Хёнджин видел, что и он это вспомнил. Все было точно так же: Джисон лежал на спине, Хёнджин нависал над ним — и ему не удалось сдержаться: его ладонь опустилась с груди Джисона вниз, пока не накрыла повязку на его животе. Легла туда, где лежала, когда Хёнджин, стоя на коленях, отчаянно пытался удержать в него всю до маленькой капельки кровь.

Я люблю тебя, хотел сказать он. Ему удалось это фургоне, удалось в больнице, но здесь, сейчас, когда он был в собственной спальне и смотрел Джисону в лицо, это пугало его — то, насколько огромной была эта эмоция. То, насколько мало слов было, чтобы ее описать. То, насколько глупо это было — бояться, когда это должно было быть так легко.

Вместо этого он проговорил едва громче шепота:

— Я думал, что потеряю тебя, я думал ты погибнешь и так никогда не узнаешь, что я-

Он подавился словами; каким же он был трусом, несмотря на то, как сильно его семья любила говорить ему о его храбрости. Но это было неважно, потому что джисоновы глаза распахнулись — и он знал, он все понимал. Он наконец-то, наконец-то видел Хёнджина таким, каким Хёнджин хотел быть увиденным, хотел быть понятым.

— Хёнджин, — произнес он таким же тихим тоном.

— Мне было так страшно, — сказал Хёнджин. Даже сейчас он чувствовал оставшуюся внутри него панику; он знал: потеряй он Джисона, он сошел бы с ума. — И я думал, что ты знал, и что тот поцелуй просто заставит тебя все окончательно осознать. Что ты все поймешь, и мне не придется ничего говорить.

— Прости меня, — прошептал Джисон. Его взгляд опустился вниз, на губы Хёнджина, на его челюсть, и снова поднялся на его глаза. — За то, что- не видел. За все, что я сказал тебе в больнице.

Хёнджин яростно затряс головой; его волосы задвигались вместе с этим движением.

— Ты в этом не виноват, — сказал он. — Это я, я думал, что делал все очевидно. В большой картине это были такие мелочи, но для меня они были такими сложными, что казались огромными, такими очевидными и такими- раскрывавшими меня.

Это отняло у него столько сил. Когда он позволил Джисону обработать рану на его губе, спрашивал его о сексе, флиртовал с ним в Blackbird’s — все это было для него нелегко, нисколько не легко. Но как это могло сравниться с годами, что он провел отталкивая Джисона всякий раз, когда он подходил слишком близко, заставляя его чувствовать себя маленьким и бесполезным в жизни Хёнджина — только для того, чтобы сохранить собственный комфорт.

Он все еще помнил, как обнял лицо Джисона руками и сказал ему, После задания все будет иначе. Теперь он спрашивал себя: как все могло измениться, если ему все еще было тяжело об этом говорить.

Джисон издал звук, который мог бы быть смешком, но стал едва ли больше, чем выдохом.

— Это не было очевидно, — сказал он с иронией, но нежно. — Но мне стоило быть внимательнее.

Хёнджин снова покачал головой. Он поднял руку от животе Джисона и обнял его челюсть, на мгновение повторяя ту ночь. Мягче, чем тогда, намного, намного нежнее. После он убрал челку со лба Джисона, чуть склонившись ближе к нему; джисоновы глаза, смотревшие на Хёнджина снизу вверх, были большими, словно Луна. Он снова бросил взгляд на его губы, а потом поднял его быстрым движением, словно не знал, позволено ли ему смотреть дольше мгновения за раз.

— Ты можешь попросить, — сказал Хёнджин. — Поцелуй. Ты можешь меня попросить.

Знал ли Хёнджин, насколько легко Джисон покрывался румянцем? Он снова покраснел, его лицо стало ярко-алым, немного покрылось пятнами. Хёнджину нравилось заставлять его краснеть — впервые он сделал это еще тогда, в Blackbird’s, и ему понравилось чувство контроля, ощущение силы там, где раньше у него ее не было. Теперь он снова чувствовал это. Ему так это нравилось.

— Поцелуй меня? — прошептал Джисон. Уязвимо и, может быть, немного напуганно.

Хёнджин повиновался, не стал заставлять Джисона ждать или снова просить. Он опустил голову, чтобы их губы встретились снова, и Джисон издал небольшой удивленный звук, словно, хоть он и попросил, он не ожидал этого. Они целовались почти невинно, Хёнджин все еще пытался во всем разобраться. У него был небольшой опыт в этом — из ночей в Maniac, когда ему этого хотелось, и немного — от Феликса, но в остальном всего ничего.

Джисон не особенно помогал. Шок от того, что он получил то, о чем буквально просил сам, заставило его напрячься всем телом, и он отвечал на поцелуй с осторожностью, словно думал, что Хёнджин может исчезнуть, отпрыгнуть от него и с криком выбежать прочь из комнаты. Когда Хёнджин поднял голову, между бровями Джисона лежала маленькая морщинка.

Сначала Хёнджин прижался большим пальцем к этой морщинке, заставляя его расслабиться.

— Я знаю, тебе никто никогда раньше этого не говорил, — сказал он, поднимаясь пальцами вверх, чтобы зарыться ими в волосы Джисона. — Но тебе нужно прекратить так пиздецки много думать. Я хочу этого с тобой.

Джисон еще раз моргнул, осознавая слова, а потом улыбнулся. Хёнджину показалось, что это было самым ярким, что он видел в своей жизни — все лицо Джисона просияло солнечным светом, а потом он рассмеялся и поднял руку, чтобы убрать волосы Хёнджина ему за ухо так, чтобы он мог заглянуть ему в глаза.

— Поцелуй меня еще раз, — сказал Джисон. — Обещаю, теперь я буду внимательнее.

И Хёнджин поцеловал его снова. Он поцеловал Джисона так, как должен был целовать его все последние пару недель. Как должен был целовать его и раньше, до того, как едва не лишился его. Он не хотел, чтобы в разуме Джисона были хоть какие-нибудь сомнения — ни сейчас, ни когда-либо еще.

Я люблю тебя, говорил он каждым жарким поцелуем в губы Джисона. Я люблю тебя, я тебя люблю. И в каждом поцелуе Джисона он слышал то же в ответ.

——

Феликс тихо мурлыкал себе под нос, пока мыл посуду после приготовления брауни горячей мыльной водой; рядом с ним Чонин опирался о тумбу и вытирал вымытое — и вдвоем они работали в легком молчании. Им и не нужно было говорить — работал телевизор; шел какой-то фильм, детский, как показалось Феликсу, с живыми актерами и немного глупым сюжетом. Звук был убавлен так, чтобы никому не мешать, но его все еще было слышно.

Чан на диване что-то яростно печатал в телефоне — не зло, а так, будто с огромной скоростью писал ответ на сообщение или письмо. На диване напротив него — удивительно — свернулся комочком Сынмин в большом свитере, и он, казалось, действительно со всей внимательностью смотреть фильм. Его неизвестными методами заманил наверх Чанбин, после этого исчезнув вместе с Минхо, чтобы забрать пиццу, которую заказал для них Чан.

Была причина тому, что Феликс взял к себе на помощь Чонина, а не стал пытаться попросить о помощи Сынмина. По большей части он, по правде говоря, просто не хотел сталкиваться с Сынмином из-за такой мелочи. Клетки его мозга все еще не встали на место после того, что сделал с ним с своем офисе Чан. Что было удивительно, потому что в офисе не было смазки, так что Чан не смог его трахнуть, но Феликсу все равно казалось, что его пальцы не совсем принадлежат ему.

Оставшейся частью причины попросить помощи Чонина было то, что появившийся в квартире после того, как его позвали, Минхо, был одет в измятую футболку, а волосы его были взъерошены так, словно на него напал дикий зверь. Он вел с собой Чонина, который двигался на нетвердых ногах; на шее у него был яркий засос, а в глазах был такой взгляд, какой — Феликс знал — был и у него самого. Феликс увел его с собой вытирать посуду исключительно для того, чтобы Чонин смог сконцентрироваться на чем-то конкретном.

Это, по-видимости, помогало, потому что Чонин принялся тихо напевать себе под нос, работая; он витал где-то в облаках, но был в комнате. Звук был приятным, чонинов голос оказался удивительно музыкальным, и вот так вдвоем под бормотание телевизора и пение Чонина они закончили работу. Феликс передал Чонину последнюю миску, когда открылась входная дверь и в квартиру вошли Чанбин и Минхо с доставкой.

Коробок с пиццей было много; на них стояли еще и маленькие коробочки с закусками. Слишком много еды для одного вечера, даже для восьми человек, но, полагал Феликс, у них будет полно остатков к тем брауни, которые он приготовил. Одному только богу было известно, сколько денег Чан потратил на это все.

Минхо и Чанбин осторожно поставили коробки на кухонный остров. После Минхо тут же повернулся к Чонину и одним плавным движением забрал полотенце и миску из его рук и сам принялся ее вытирать.

— Хён, — сказал Чонин без всякого пыла. Он не двинулся, чтобы забрать миску назад, и, когда Минхо не вернул ему ее, а просто отвернулся, чтобы убрать ее в тумбу, Чонин просто оперся на его бок так, как только мог, не падая на пол.

Чан закончил печатать что-то в телефоне и подошел к кухонному острову.

— Все хорошо? — спросил он, начиная разбирать стопку коробок, чтобы открыть их все и разложить на столе.

— Ага, — ответил Чанбин, — только на дорогах — полный кошмар. Наверное, час-пик. — Звучал он так, будто не до конца понимал, что это такое. Он не стал помогать открывать коробки — Феликс подошел и занялся этим. Вместо этого Чанбин прошел к дивану, где сидел Сынмин, и сел с ним. Одну руку он протянул через спинку дивана в направлении Сынмина, но не касаясь его; тот даже и виду не подал, что заметил Чанбина рядом.

— Что за фильм? — спросил Чанбин.

Сынмин не отводя глаз от экрана ответил:

— “Дети шпионов”.

— Это же для детей, — сказал Чонин так, словно сама идея того, что взрослые могут смотреть детские фильмы, казалась ему пугающей. Может быть, в нем просто говорило инстинктивное желание сделать все, чтобы к нему не относились, как к ребенку.

— Раньше я часто его смотрел, — сказал Сынмин. Он поднес руку ко рту, и его речь зазвучала приглушенно, но все еще различимо. — Когда был маленьким. Мне он нравился.

Повисла пауза. Феликс не слышал, чтобы Сынмин когда-нибудь говорил о своем детстве — он лишь согласился с тем, что он и Феликс вместе учились в средней школе. Казалось, он хотел, чтобы все выглядело так, будто он появился, когда ему было уже шестнадцать и он строил себе имя хакера. Это, вероятнее всего, было прямым ответом на то, что один запрос его имени в поисковике давал бесконечные статьи о его жизни до этого момента.

Но ни одна из всех этих статей не говорила этого: что Сынмин был таким ребенком, которому нравился этот довольно дурацкий на вид фильм.

— А, — наконец легко ответил Чанбин. — Так вот почему тебе нравится копаться во всяких маленьких гаджетах?

— Это не маленькие гаджеты, — сказал Сынмин, не отрывая руки ото рта; теперь его слова звучали тихо, а тон — сдержанно.

— О, привет! — прощебетал Чонин. Он прошел к тумбе и стал помогать открывать коробочки с закусками — и с каждой открытой его вид становился все более и более счастливым. — Крылышки!

Феликс спрятал улыбку, а потом почувствовал, как на его поясницу опустилась тяжелая рука Чана, который прошел мимо него к следующей коробке. Ему пришлось сдержать дрожь, которая проняла его в ответ на это ощущение; в голове у него все еще был тягучий сироп возбуждения. У него была пара часов, чтобы справиться с ним, но это никогда не было вот так легко. Это чувство всегда задерживалось, и всякий раз, когда он вспоминал, что говорил ему Чан на ухо, как его руки гладили его по волосам, оно возвращалось.

Он отстранился от этой руки, стрельнув в Чана взглядом — Чан улыбнулся в ответ, немного игриво, будто сделал это намеренно — и достал из шкафчика на стене бумажные тарелки, чтобы отнести их на кофейный столик. Это стало первым, что отвлекло Сынмина от фильма, и он протянул руку, чтобы схватить Феликса за рукав прежде, чем он успел вернуться к еде.

Когда Сынмин попросил его жестом, Феликс склонил голову, чтобы тот мог тихо сказать ему:

— Просто напоминаю тебе, — прошептал он так противно, как Феликс никогда от него не слышал, — что в офисе есть камеры.

По правде говоря, Феликс об этом забыл. Он так много времени провел, осознавая и замечая камеры вокруг себя, что спустя какое-то время просто перестал обращать на них внимание и они превратились во что-то вроде его друзей. Во что-то вроде продолжения Сынмина, следившее за всем, пока настоящее сынминово тело оставалось запрятанным в мастерской. Но в комнатах они были такими маленькими и незаметными, что их легко было забыть — и он забыл, слишком довольный тем, как хорошо ему удавалось дразнить Чана, а потом — его рот оказался слишком занят, чтобы он мог думать о чем-то еще.

И все же у этого должен был быть предел.

— А я тебе напоминаю, что ты можешь их выключить, — ответил он Сынмину так же тихо; но его тон никак не мог достичь той же эмоции, что слышалась в голосе Сынмина. Ему это удавалось так естественно, как Феликсу — никогда. — Не обязательно было смотреть, как какой-то грязный вуайерист, знаешь ли.

— Я не смотрел, — ответил Сынмин чуть громче, привлекая этим любопытный взгляд от Чанбина. Он снова понизил голос. — Просто чтобы ты не забывал. Я был слишком занят, чтобы обращать внимание на то, какими непотребствами вы там занимались.

Феликс посмотрел на него. Его волосы были влажными, как будто он не так давно принял душ — почему-то посреди дня. Его губы были чуть опухшими, и, несмотря на то, как недовольно он звучал, в этом слышалась какая-то странная игривость; а тело его было очень расслабленно — странно для Сынмина, которого заставили подняться наверх и провести с ними время.

— Ты лицемер, — прошипел ему Феликс. — У тебя тоже сегодня был секс!

— Я осуждаю тебя не за секс, — прошипел в ответ Сынмин. — Я осуждаю тебя за то, что у тебя секс был там, где его могли увидеть.

— Могли только потому, что ты поставил туда камеры, — возмущенно произнес Феликс. — Иначе никто бы ничего не видел!

Сынмин фыркнул, но ничего не сказал; возможно, потому что говорить было нечего, со словами Феликса нельзя было никак поспорить. Офис и вправду был бы приватным местом, если бы он не настаивал на том, чтобы везде иметь глаза. Феликс просто считал, что Сынмин мог научиться их отключать.

Феликс закатил глаза и вернулся к кухонному острову, чтобы взять еще одну коробку с пиццей. Чонин уже отнес пепперони к столику. Теперь он сидел на полу рядом с ним, скрестив ноги; он просто взял себе кусок и откусил, не утруждаясь тем, чтобы взять тарелку. Минхо, опустившийся рядом с ним со старческими звуками, протянул руку и взял тарелку для него.

Чан немного неодобрительно сказал:

— Разве нам не стоит подождать Хёнджина и Джисона?

Чонин с набитым пиццей ртом произнес:

— Кто не успел, тот опоздал. — Минхо фыркнул от смеха.

Феликс поставил на стол свою коробку — бульгоги с грибами — и сел на диван на освободившееся после Чана место. Он взял себе кусочек пиццы и устроился поудобнее. Чанбин напротив него взял по паре кусков из каждой коробки, сложил на тарелку и откинулся на спинку дивана, устроив еду на колене Сынмина. Каким-то образом Феликс упустил то, как или когда они сделали это, но они поменяли положение так, что теперь Сынмин опирался на бок Чанбина, а чанбинова рука была расслаблено закинута тому на плечи. Феликс был поражен тем, как им это удалось и как естественно выглядело, несмотря на то, что ни один из них никогда не делал подобного перед их глазами.

— Где вообще Хёнджин? — спросил Чанбин к тому моменту, когда он сам съел полкуска пиццы, а Сынмин — едва откусил кончик.

— В своей комнате, — ответил Феликс, пряча стопы под одной из подушек на диване.

Чанбин вздохнул так, будто это было ожидаемо.

— Кому-то нужно пойти и позвать его, — сказал он, но не двинулся с места. — А где Джисон?

— В комнате Хёнджина, — хором сказали Феликс и Сынмин.

— Что? — произнес Чанбин, а потом, слишком громко: — О!

Все посмотрели друг на друга, впитывая эту информацию. Феликса не удивило то, что Сынмин увидел это, но скорее то, что тот ничего не сказал ему за то, как он заставил это случиться. На самом деле, Чан, принеся коробочки с сырными палочками и крылышками, сказал:

— Ликс закрыл их вдвоем в комнате Хёнджина.

— Я не запер дверь! — поспешил защитить себя Феликс.

— Эй! — проныл Чонин, обмякая на плече Минхо. — Ты украл мою идею! Я сказал, что нам нужно запереть их в одной комнате, а ты сказал, что нам не стоит этого делать!

— Еще раз — я не запер дверь, — ответил Феликс. Он прожег взглядом Чана, который просто широко улыбнулся и пододвинул один из обеденных стульев к краю дивана, на котором сидел Феликс.

В коридоре открылась дверь — дверь спальни Хёнджина, единственной комнаты, в которой были люди. В гостиной все затихли так быстро, что это было даже комично. Феликс, все еще глядевший на Чонина, был вынужден отвернуться, чтобы не рассмеяться. Было настолько тихо, что вышедшие из комнаты Хёнджин и Джисон сначала даже не заметили, что в комнате кто-то был. Рука Хёнджина лежала на талии Джисона, его голова склонялась близко к нему, и вдвоем они медленно шли по коридору.

Джисон выглядел гораздо менее оживленным, чем раньше: будто его лекарства перестали действовать, и ему снова было больно.

— Все хорошо, — сказал он в ответ на тихие слова Хёнджина — слишком тихие, чтобы различить их — а потом он поднял голову и осознал, что гостиная была полна и каждый взгляд в ней был направлен на них.

— Э-э! — произнес он и в тот же миг ярко покраснел. Феликс не был уверен, был ли тому причиной шок от того, что вдруг все смотрели на них или- ну, то, что губы и у него, и у Хёнджина были настолько очевидно красными и опухшими, словно их обоих нежно ударили по ним. Это выглядело плохо на Джисоне; на Хёнджине это было почти безумно.

Еще очень очевидно было, что они оба плакали. У Джисона глаза были, как у человека, который плакал долго и много — все еще немного опухшие. У Хёнджина они были красными, и это было заметно даже несмотря на то, что он опустил голову. Они очевидно поссорились, а потом- помирились. Феликс был так рад видеть это, что все чувство вины вылетело из его головы.

Хёнджин поднял голову и заметил их, и тоже покраснел — и из-за этого смутился и пришел в ярость.

— Ну и что! — воскликнул он, выпрямляясь так, как только мог, не отрывая руки от талии Джисона. Тот немного обмяк рядом с ним. Феликсу невероятно нравилось видеть то, что он не попытался отодвинуться, хотя это и могло быть из-за того, что сейчас он просто не мог двигаться. — Джисону нужны обезболивающие!

В комнате повисла странная, но не напряженная атмосфера. Все в комнате явно очень сильно хотели пошутить, но не знали, какой будет реакция. Чувство было смешанным: облегчение в смеси с радости этому облегчению. Но одновременно никому не хотелось причинить Хёнджину дискомфорт, как-нибудь неправильно поддразнив его. Будь Джисон один — шуткам уже не было бы конца, но Хёнджин- с Хёнджином все становилось сложно.

И оттого удивительно было, когда тишину нарушил Минхо, сказав:

— Я и не сомневаюсь. У него явно разошлась парочка швов. — Это заставило Сынмина и — неожиданно — Сынмина, рассмеяться; Чонин почти давился своим смехом.

— Ничего подобного! — почти взвизгнул Хёнджин. — Мы ничего такого не делали!

— Хорошо, хорошо, — успокоил Чан, глядя на них с таким нежным и любящим выражением на лица, что Феликс был удивлен тому, что Хёнджин еще не начал на него кричать. Казалось, он даже не заметил. — Почему бы вам не пройти сюда и не сесть, ты можешь сесть рядом с Ликсом, прямо как ты любишь.

Хёнджин еще раз прожег взглядом Минхо, очень очевидно пытавшегося не рассмеяться, и помог Джисону пройти в комнату. Его рука так и не покидала его талии, а другая поддерживала под плечом. Нужна ли была Джисону такая поддержка — это было другим вопросом, но Джисон, по-видимости, не хотел протестовать и говорить, что может идти сам. Он льнул к рукам Хёнджина так, будто его касание было даром.

Когда Хёнджин помог ему сесть, он опустил его на противоположную от Феликса сторону дивана, оставляя между ними расстояние. Джисон обмяк на подушках, выглядя, как человек, не собиравшийся больше двигаться с места, прижав одну из рук к животу. Хёнджин, все еще розовый, но явно не заботящийся о том, что остальные все еще наблюдают за ними — кроме Чонина, который принялся запихивать в себя еще один кусок пиццы — провел по волосам Джисона рукой и сказал:

— Подожди здесь.

Феликс не знал, куда, по его мнению, мог бы уйти Джисон, но тот просто кивнул. Хёнджин направился в кухню, к ящику, где они хранили лекарства Джисона. Тот посмотрел на кофейный столик, ломившийся от еды, и сказал:

— Вы что, заказали пиццу? — Он звучал так, будто был немного не в себе, не столько потому, что только что проснулся, сколько потому, что ему, наверное, нужно было вздремнуть часа три, его мозг не работал на полную катушку. Он говорил так, будто ему было больно. Он звучал невероятно, до боли юным. — А можно мне?

На глазах Феликса Чан и Чанбин растаяли в две лужицы. То же самое, полагал он, они испытывали, когда Чонин и Хёнджин еще были детьми.

— Конечно, можно! — сказал Чан, уже подаваясь вперед, чтобы взять тарелку. Чанбин напротив него уже держал в руках кусочек сырной пиццы и тянулся с ним вперед. — Это для всех, можешь брать все, что захочешь.

— О, — произнес Джисон. Он опустил взгляд на свои колени, где вдруг оказалась бумажная тарелка с тремя кусками пиццы, двумя куриными крылышками и сырной палочкой. Потом он посмотрел на Феликса с его наполовину недоеденным куском, и сказал: — Я все это не съем, хочешь что-нибудь?

— Поделись с Хёнджином, — предложил ему Феликс.

— О! — воскликнул Джисон уже куда веселее. Он склонил голову назад, ища Хёнджина; тот возвращался к нему со стаканом воды и блистером таблеток в руках. — Хёнджин, хочешь вместе поесть пиццу?

— Конечно, Джисон, — ответил Хёнджин. Проходя мимо, он свободной рукой грубовато взъерошил Чонину волосы. Но Чонин не стал спорить или отмахиваться от него. Он просто улыбнулся Хёнджину, очень мило, и Хёнджин улыбнулся в ответ; выглядел он невероятно довольным. После он снова вернулся вниманием к Джисону и сказал: — Сначала начни есть, таблетки нужно принимать с едой.

— Хорошо, — сказал Джисон. Но он не стал есть: он дождался, пока Хёнджин не сел рядом с ним, и только тогда поднес пиццу ко рту и принялся есть ее маленькими кусочками, как ел в последнее время, когда ему было больно, и он был вынужден заставлять себя есть.

Хёнджин положил руку ему на плечи, точно так же, как Чанбин приобнимал за плечи Сынмина напротив них.

— Ликс, ты тоже поешь, — сказал он Феликсу; тот пожал плечами.

— Я съел кусочек брауни, — ответил он.

— Хм-м, — протянул Хёнджин, прищуриваясь, а потом оглядел комнату перед собой и наконец-то заметил Сынмина и Чанбина, сидевших, словно зеркальная копия его и Джисона. Он поморщился, но не недоуменно и не смешливо, как ожидал бы Феликс. Вместо этого он сказал, с отвращением выгибая губы: — Я знаю, что вы встречаетесь, но обязательно быть такими мерзкими?

— О, это мы мерзкие, целовашки? — бросил в ответ Чанбин; одновременно с ним Джисон, широко распахнув глаза воскликнул: — Вы встречаетесь?

На мгновение воцарился хаос — все перекрикивали друг друга, Чонин спрашивал, как Джисон узнал обо всем последним, Сынмин и Чанбин защищались, Минхо соглашался с Хёнджином и говорил, как это мерзко, Чан потирал переносицу большим пальцем, но тихо посмеивался — голоса смешивались в какофонию. А Феликс просто сидел, слушая все это, всех этих людей, которых нашел сам — и не смог сдержать смеха. Счастье внутри него было слишком велико, чтобы сдержать его. Он никогда, никогда не испытывал ничего подобного.

Не испытывал такого счастья, которое могло продолжаться вечно — пока у него была эта семья.