Work Text:
Это было невыносимо.
Рокэ думал: тот самый день Святого Фабиана был худший в его жизни. Желание досадить кардиналу победило любые доводы разума, и всё пошло наперекосяк. Рокэ думал: всё самое нелепое с ним уже произошло. Рокэ думал: сам навлёк эти бесконечные «Да как вы смеете?!» на свою голову, значит, придётся привыкнуть и не обращать внимания.
В день Святого Фабиана, отметивший годовщину прибытия Ричарда Окделла на улицу Мимоз, утро началось обыденнее некуда. Рокэ проснулся, накинул рубашку, быстро расчесал волосы — рутина из рутин. Подхватил шпагу и вышел во двор. Светило солнце; не такое яркое, как весеннее кэналлийское, но во стократ ярче, чем торкское или надорское. В Торке Рокэ был долго, в Надоре, к счастью, ограничился кратким визитом. Но оба места произвели на него неизгладимое впечатление своей унылой хмарью.
Услышь Ричард от него что-то подобное, наверняка взвился и ринулся в горячий спор, пытаясь доказать, что ничего прекраснее низкого серого неба не существует, а лучшая весна — та, что неотличима от поздней осени. Однако Рокэ ещё не успел его поддеть, нужды вступаться за родные места у Ричарда не было, и потому он мог просто сидеть во дворе, закрыв глаза и подставив щёки под солнечные лучи. Куда более красноречивый поступок, чем любые возмущённые тирады, которые Рокэ только мог вообразить.
Рокэ — как обычно — хотел уколоть Ричарда словесно ещё до того, как уколет шпагой. У него на языке вертелся миллион замечаний. Абсолютно верных, ужасно обидных. Чего мелочиться, если Ричард и без того вызывал его едва ли не ежедневно? Рокэ не терял надежды раззадорить его во время фехтования так, чтобы ярость перестала быть Ричардовой слабостью и стала силой.
Но все острые слова замерли, как только Рокэ подошёл ближе и волей-неволей присмотрелся к лицу Ричарда внимательнее.
Что он там думал про силу и слабость?.. Если о слабостях Окделла он мог бы с первой недели написать труд не меньше «Полного землеописания Золотых Земель в пяти томах», то собственные для Рокэ каждый раз становились откровенной неожиданностью.
Щёки, и нос, и лоб, и острые скулы — всё лицо Ричарда Окделла в их второй совместный день Святого Фабиана было усыпано веснушками.
Год назад, Рокэ был уверен, ничего подобного не было. Не было такого и в Варасте. Он бы заметил. А почему не было?..
Ничего не подозревающий Ричард раскрыл глаза, сразу заметил Рокэ и немедленно насупился. Конечно. Что ещё от него ожидать? В новинку было только то, что нахохлившийся и сердитый Ричард с веснушками вызывал у Рокэ куда более смутные чувства, чем такой же, но без веснушек.
— Вы, — Ричард замялся, подыскивая подходящее слово, — вы за мной следили. Но могли же просто сказать, что вы уже тут.
— Вот ещё, — Рокэ повёл плечами. — За вами следить никакого удовольствия нет, юноша, вы в своём отсутствии бдительности скучны до предела.
— Я вас заметил!
— К сожалению, к этому времени я уже успел бы лишить Надор сюзерена. Нет, только не трудитесь объяснять мне, что такое убийство не было бы достойно Человека Чести. Ни я, ни кто-либо из ваших врагов, по счастью, честью не хвалимся, а ваши друзья, ежели задумают вас убить, будут достаточно благородны, чтобы не марать своих рук и нанять кого-то бесчестного.
— Вроде вас? — угрюмо спросил Ричард, вставая в фехтовальную стойку. Рокэ улыбнулся и обошёл его кругом: так, чтобы солнце било в глаза, не давая и шанса разглядывать веснушки.
— Настолько бесчестного человека, как я, никто не сможет себе позволить.
Один Леворукий знал, чего Рокэ стоило довести урок фехтования до конца; то и дело Ричард — по собственной же неосторожности — оказывался слишком близко, то и дело взгляд застили усыпанные солнечными отметками скулы. Удержаться и не подать виду, насколько его отвлекает лицо оруженосца, стало задачей посложнее, чем спланировать хитрейшую военную кампанию.
Веснушки не исчезли на следующий день, и через день, и через неделю. Что он там думал про военную кампанию? По прошествии времени Рокэ был готов сравнить трудности, которым подвергал его кошкин Ричард Окделл, с воздержанием от вина. Если бы перед ним стоял кувшин превосходной «Крови», а прикасаться к нему было бы ни в коем случае нельзя, Рокэ страдал бы ничуть не меньше.
К веснушчатому Ричарду Окделлу тоже нельзя было прикасаться, и это тоже было невыносимо.
Весна сменилась летом, и одним утром Рокэ зазевался настолько, что, отразив неуклюжий выпад Ричарда, бросил взгляд за намокший ворот его рубашки. Под завитушками русых волос тоже были они, веснушки, будто их не солнце создало, а сам Леворукий. Усыпали шею, спускались вниз — по спине.
Влажная от жары и движения рубашка липла к спине Ричарда. Под тонкой белой тканью были веснушки. Рокэ хотел бы никогда этого не знать, и не видеть, и вообще не брать никакого оруженосца.
Но он, на свою беду, знал.
Кардинал был бы в восторге. В прошлом году Рокэ устроил эскападу ему назло — и сам попал в ловушку. Хорошо, что никто не мог ему донести, насколько внимательно Рокэ следит за каждым движением Ричарда Окделла. И о том, что причины его внимательности кроются вовсе не в том, что оруженосец способен влезть в неприятности десять раз на дню.
В Кэналлоа он много раз слышал от служанок, что люди с веснушками — поцелованные солнцем. Ничего не значащая присказка, пустая болтовня. Каждое утро Рокэ вспоминал её, заглядываясь на Ричарда, и делал выпад шпагой с мыслью: почему солнцем, а не мной?
За всю свою жизнь ни разу он так не ждал наступления осени. Все времена года были по-своему неплохи и по-своему скучны, торжества в честь всех Изломов Рокэ не слишком-то ценил, но сейчас думал: дожди, и голые ветки, и рассвет всё позже. Никакого утреннего солнца, никакой жары. Сойдут на нет веснушки, и Ричард станет таким, каким он был до нынешней весны. Бледным северянином с встопорщенными вихрами и сердитым блеском серых глаз.
Ладно, полное спокойствие души Рокэ себе уже не вернёт, но хоть немного полегче станет. А оставшуюся смуту он запьёт.
Вопреки всем его упованиям, осень пришла в Олларию мягкая и тёплая.
— В Надоре такое лето, — сказал Ричард утром на второй неделе Осенних Волн. Сказал и мгновенно покосился в сторону Рокэ подозрительно. Не мог не ожидать ехидства. Разочаровывать Рокэ не стал.
— Слишком солнечно для надорского лета, не находите?
Ричард напряжённо засопел. На рукоять его шпаги упал солнечный зайчик, и всё внимание оруженосца сосредоточилось на нём. На фехтовании или тем паче на разговорах о фортификации Ричард так не концентрировался. Рокэ тоже смотрел — или надеялся, что смотрел, — на рукоять; просто чтобы меньше задерживать взгляд на самом Ричарде.
Когда Ричард так сопел, хотелось растрепать ему волосы, рассеять напряжение — и такие жесты со времён Варасты уже были привычными. Но сейчас Рокэ доверял себе меньше, чем в прошлом году. Он доверял себе меньше с каждым днём.
Кошкины веснушки и не думали пропадать. Рокэ мысленно посчитал дни до зимы. Интересно, нельзя ли сочинить войну в Хексберг и навестить друга Ротгера перед наступлением совсем лютых холодов? А оруженосца — к матушке.
С другой стороны, наказывать Ричарда герцогиней Мирабеллой на всю осень за слабости самого Рокэ было бы подлостью на уровне уважаемых Людей Чести. Возможно, достойно Августа Штанцлера. Рокэ, по счастью, не был Августом Штанцлером, да и Чести в себе особо не обнаруживал.
— Юноша, — сказал он в конце занятия как мог спокойно, опуская шпагу, прижавшуюся кончиком к груди Ричарда, — полагаю, на ближайшие недели наши занятия не имеют смысла, потому можете считать себя временно свободным. О возобновлении я вам сообщу.
Ричард вскинул на него гневный взгляд, и Рокэ на секунду овладело недоумение. Каждый день оруженосец страдал то от ранних подъёмов, то от унижения, а тут его освободили от всех неудобств — и он всё равно дуется? Иногда Рокэ не сомневался, что прежде всего Окделлы тверды и незыблемы в том, что им невозможно угодить.
— Я всё ещё вызываю вас на дуэль, как только вы освободите меня от клятвы.
— У меня всё в порядке с памятью.
— И потому мне необходимо практиковаться, а если в занятиях делать длинные перерывы…
— Вам необходимо? — перебил его Рокэ с весёлой усмешкой. — Я не ослышался, вы действительно упрекаете меня в недостаточном усердии? Что я отлыниваю от того, чтобы взрастить себе достойного противника, мечтающего меня убить?
Веснушчатые щёки заалели от смущения и негодования. Как будто Ричард был не поцелован солнцем, а полыхал всем его огнём. Рокэ прикрыл глаза ладонью. Нет, точно пришла пора остановиться. Ещё чего доброго не сдержится — и всё-таки положит руку на его горящее лицо.
Ричард выпалил что-то про его обещание, про каждый день в седьмом часу утра, про то, что даже на войне Рокэ не изменял слову. Слова, гневные и требовательные, лились из него одно за другим, и наконец у Рокэ лопнуло терпение.
— Вы абсолютно свободны от тренировок и всех моих поручений, — отчётливо проговорил он, глядя в упор на Ричарда, — пока последняя из этих… вот этих вот кошкиных отметин не сойдёт с вашего лица.
Ричард осёкся и медленно поднёс руку к лицу. Он потёр скулу, затем недоумённо дотронулся до кончика носа.
— Да, они, — раздражённо сказал Рокэ и отбросил шпагу. — Уже деревья над Данаром рыжие, как Манрики, а с вашего лица всё никак не сойдут веснушки. Незыблемые, всё как и положено Окделлам.
— Мои… — растерянно сказал Ричард, — веснушки? Эр Рокэ?
Не хотелось даже поправлять его. Рокэ был до крайности зол на себя, на него, на погоду в Олларии. На кардинала вдобавок. Если бы не кардинал, Ричард Окделл бы сейчас не стоял у него во дворе и не пытался осознать, что Рокэ ему приказывает. Даже в тугодумии сейчас его было не упрекнуть — стоило признать, что кто угодно растерялся бы.
— Ваши, — подтвердил Рокэ. — Смею вас уверить, что ни о чьих других речи не шло. Давайте я вас окончательно оскорблю, чтоб вам самому не хотелось мне на глаза показываться, и мы разойдёмся до зимних холодов. Видите ли, если я ещё хоть раз полюбуюсь на ваш веснушчатый нос во время тренировки, она закончится поцелуем. А это, как я вам уже говорил, невероятная пошлость.
Он загонял себя в угол, примерно как в прошлом году на дне Святого Фабиана: говорил правду назло Ричарду, надеялся, что тот воскликнет: «Да как вы смеете?!», вызовет его на дуэль ещё раз — а затем убежит к своему ненаглядному эру Августу жаловаться на царящий в особняке Кэналлийского Ворона разврат. Все безвыходные ситуации, которые подстраивал себе Рокэ, всегда казались безнадёжными только его противникам. Он всегда считал их самыми выгодными для себя, и нынешняя не должна была стать исключением.
Серые глаза всё ещё сияли изумлением, а не бешенством. Тишина становилась слишком напряжённой, и Рокэ вздохнул. Неужели придётся самому намекнуть, что сейчас самое время оскорбиться его словами?
Вместо ожидавшегося возмущения Ричард подошёл к Рокэ вплотную. Он стоял так близко, что Рокэ мог пересчитать все веснушки на его лице. Чуть-чуть податься вперёд — и в самом деле поцеловались бы.
— Юноша, — тихо начал Рокэ, но договорить Ричард ему не дал: он зажмурился и накрыл его рот своим. Рокэ удивлённо выдохнул, обхватил его лицо руками — и почувствовал, как губы Ричарда раскрылись навстречу его языку ровно тогда, когда Рокэ наконец-то погладил большими пальцами веснушчатые скулы.
— Вы только не думайте, что это только ради тренировок, эр Рокэ, — пробормотал Ричард, как только поцелуй пришлось прервать. — Вы… Я… Мне бы и в голову не пришло.
— Что?
— Что вы тоже думаете не только про фехтование. — Ричард, покрасневший почти как кэналлийский гранат, спрятал лицо у Рокэ на шее. Рокэ провёл рукой по рубашке, прилипшей к вспотевшей спине Ричарда, и с некоторым самодовольством подумал, что наконец-то та будет поцелована не только солнцем. Он каждую веснушку на этой спине приласкает.