Chapter Text
Его память похожа на изъеденный мышами сыр. Когда это сравнение первый раз приходит в голову, Джек долго смеется, хохочет во весь голос, потому что понятия не имеет, откуда оно взялось. Но прекрасно представляет себе этот самый сыр, желтый и в дырках, один в один как в мультиках, которые он смотрел по воскресеньям в родительском доме…
Джек знает, что дома не было. Он не помнит имена родителей, но иногда видит во сне лицо матери. Его жизнь – украденная жизнь настоящего Джека Харпера – собрана из мелких кусочков паззла. Некоторые становятся на нужное место сразу, позволяя сознанию дорисовать вокруг более-менее подходящую картинку, но большинство так и остаются висеть в пространстве без всякой пользы.
Как-то раз они разговаривали с Джеем (Юлия до сих пор не в курсе) и решили, что какой бы высший разум не создавал их, он имел весьма посредственное представление о человеческой психике. Только основы: в каждого техника были заложены все составляющие личности оригинального Джека Харпера (равно как и в каждого оператора – Виктории Олсен), вот только с пропорциями пришельцы немного просчитались. Зачерпнули полной ложкой из метафорического котла и разлили по пробиркам. Или что там у них было. А кому уж досталось больше веры в себя, больше любопытства, больше наглости или больше упрямства – это уже никого не интересовало.
У Джека номер Семьдесят пять, например, решимость и отвага присутствовали чисто номинально, зато терпения отсыпали с горкой.
Никому никогда не нужно было его терпение (кроме Вики и пришельцев, но это другой разговор), да и сам Джек, собственно, никому давно не нужен. Несколько раз он собирался исправить это досадное недоразумение, но каждый раз останавливался. Что ему мешало, Джек до сих пор не может точно сформулировать – то ли страх, то ли глупая надежда, то ли он себя слишком хорошо убедил…
Но как бы то ни было, Джек Семьдесят пять до сих пор совершенно искренне, непритворно верит, что его существование может принести хоть кому-то хоть какую-то пользу.
Так что, вот он, более-менее целый и относительно в своем уме, что бы ни говорил Сайкс.
И теперь, вне всяких сомнений, он нужен Джульетте Николс. На какое-то время он ее гид на поверхности: ирония настолько велика, что хочется смеяться.
Но Джек не смеется, вот еще. Он честно отрабатывает долги.
Для начала он учит ее готовить, потому что блестящий механик умудряется сжечь простейший омлет вместе со сковородой. А еще она ни хрена не смыслит в разделке мяса.
– У нас была столовая, – Джульетта защищается и нападает одновременно, ее ноздри раздуваются, а глаза приобретают ледяной блеск. – Мне не нужно было возиться с этим… со всеми этими…
– Ну а теперь придется, – добродушно говорит Джек, вручает ей нож и объясняет, как выпотрошить курицу.
Он показывает ей съедобные растения, которые Джульетта никогда не пробовала, и заставляет запомнить их названия. Он приводит ее к реке, откуда берет воду. Возвращается вместе с Джульеттой в оазис, где просит Юлию подобрать для нее подходящую одежду и белье – не может же она ходить все время в его штанах и футболках?
Постепенно он увеличивает расстояние, уводя Джульетту все дальше и дальше от гаража под скалой, где она, кажется, чувствует себя наиболее уверенно. Только там она перестает обхватывать себя руками, не сутулится, не сжимается и не опускает голову, и даже, кажется, занимает больше места в пространстве.
Он хочет обнять ее и заверить, что все в порядке и нет нужды цепляться за свой защитный костюм и таскать шлем повсюду, но боится притронуться к ней как-то не так и уничтожить весь прогресс.
– Я знаю, это идиотизм, – однажды признается Джульетта, когда они провожают закат, сидя на ступеньках – маленькая, но все же победа. – Я не хочу возвращаться внутрь. Там остались мои друзья, но я не уверена, могу ли… я очень сомневаюсь, что они смогут…
– Адаптироваться в разрушенном мире?
Джульетта кивает.
– И в то же время, понимаешь… Я должна знать, что у меня всегда есть шанс вернуться. То место было моим домом всю жизнь. Я привыкла. И пусть в последние недели я обнаружила, что в бункере есть такие тайны, за которые убивают, но все равно… я не знаю, какой мир настоящий, – беспомощно заканчивает она и пожимает плечами. – Всего слишком много вокруг.
Джек молча смотрит на нее.
Он учит ее водить тягач и показывает резервуар с топливом, зарытый под землей. Он находит для нее ту самую пьесу Шекспира и заставляет прочитать, а потом несколько дней хихикает, слушая, как возмущается Джульетта.
– Все было не так! Это неправильно! Я видела представление в детстве, я знаю, что там все иначе!..
– Да ладно! Быть такого не может!
Он улыбается, глядя на то, как краснеет ее лицо от злости. Как она с гордостью закручивает последний винт и хлопает Мейзи по стальному боку. Как она прикусывает губу, выкладывая на тарелку чуть кривоватые лепешки. Как она спорит и ругается с ним, но заставляет Джека ночевать в трейлере на диване. Как она исследует его книжные полки, погружается с головой в энциклопедии, жадно глотает биографии и романы.
Она похожа на ребенка, который делает открытия каждый день, проходит семимильными шагами всю историю цивилизации, усваивая десятилетия за считанные дни.
И он делает вид, что не слышит, как она изредка всхлипывает в ванной, не замечает ее покрасневших глаз.
Гром пугает Джульетту и заставляет забиться в самый дальний угол в мастерской.
– Какого хрена, Джек? Что это за дерьмо? Откуда, почему?..
Он успокаивает ее, уговаривает, едва ли не тащит за руку и первый выходит под ливень.
– Видишь? – кричит он Джульетте, пытаясь перебить шум воды и ветра. – Нет ничего страшного! Это называется дождь! Влага испаряется с поверхности, накапливается в облаках, а потом воздушные массы смешиваются и выпадает дождь! Бояться нечего!
Она протягивает руку. Напряженно хмурится, ловит пальцами капли. Делает шаг вперед, визжит, тут же промокает насквозь.
– Твою мать! Я убью тебя, придурок! Холодно! Что за херня?..
Она ловит ртом воздух, поднимает голову вверх и старается вытереть лицо ладонями, отплевывается, кричит и ругается, но не уходит. Ее волосы свисают сосульками, она пытается убрать их с лица, вопит что-то про мокрую одежду, потом замечает лужи и не может отвести от взгляда от пузырей, которые образуются на поверхности.
Ее лицо, все эмоции, которые сменяют на нем друг друга, ее глаза – это что-то невероятное.
– Видишь, совсем не страшно! – подбадривает Джек.
Она поднимает голову вверх и зажмуривается, и он не может понять, слезы это или дождевые капли сползают по ее щекам.
Спустя несколько часов Джульетта сидит за столом – в сухой одежде, в теплых носках, с чашкой чая в руке. Ее волосы по-прежнему влажные, и Джеку кажется, что они до сих пор пахнут дождем.
– Я видела такое несколько раз, – говорит она бесцветным голосом. – У нас была камера, которая снимала участок снаружи. Чаще всего там была просто пыль и пустота, но иногда, очень редко, раз в пару лет, шел дождь. Иногда капли попадали на объектив и появлялись пятна, и это означало… это означало, что кто-то должен…
Она рассказывает ему про очистку. Про те очистки, которые транслировались на весь бункер, и про ту, в которой принимала участие сама. Или не принимала.
Сволочи, думает Джек, какие же они все там гребаные сволочи. Обычные люди. И они просто верили, что все делают правильно. Он встречал таких, и не раз, но все это осталось далеко в прошлом, а Джульетту эти твари обрекли на смерть совсем недавно.
– Но была термолента, – вспоминает она и неуверенно улыбается – будто ее губы не привыкли к улыбке, будто она не знает, как делать это правильно, и боится насмешек.
Зато Джульетта не боится задавать прямые вопросы и бить в цель.
– За что ты убил своего оператора? – спрашивает она несколько дней спустя. Они возятся в мастерской, перекидываясь словами, поддразнивают друг друга, и все это слишком нормально, чтобы поверить, слишком хорошо, – пока у Джека земля не уходит из-под ног. Он знал, что такое должно было произойти рано или поздно, но почему-то малодушно надеялся, что ей расскажет кто-нибудь другой, и ему не придется…
Но нет.
– Вика, – произносит Джек, и ее имя звучит совершенно буднично – обычное слово, как стол или стул, и голос у него совершенно не дрожит. – Она, скажем так, с самого начала очень ответственно отнеслась к нашему партнёрству. Очень тщательно следила, чтобы все шло четко по плану, без отклонений. Она боялась всего, что было связано с Землей, но одновременно с этим ее целиком устраивало происходящее. Мы были вдвоем на вышке: вместе завтракали, потом я вылетал на патрулирование, она передавала приказы с Тета, а я чинил дронов. Потом вечером возвращался, мы вместе ужинали, занимались сексом, и все было в порядке. Все происходило согласно идеальной схеме, без острых углов, без всяких конфликтов. Вика была все время рядом: когда я задавал вопросы, она сердилась или начинала плакать. Когда я долго не выходил на связь, она волновалась и говорила, как любит меня. И она действительно любила, она говорила мне об этом каждый день, снова и снова, повторяла, пока я не почувствовал себя виноватым за то, что…
– Не слишком любил ее в ответ? – Джульетта сидит на каком-то ящике, подтянув к груди одну ногу, упирается подбородком в колено.
Джек криво улыбается и рассказывает дальше. Говорит и говорит, слова льются потоком, и в какой-то момент он понимает, что не рассказывал обо всем до этого дня никому. У него была отработанная, сжатая версия для тех, кто допрашивал его все эти годы; еще кое-какие подробности знал Джей, кое-что – Юлия, но чтобы целиком – такого раньше не случалось.
Он говорит: помешана на контроле. Он говорит: умелый манипулятор. Он говорит: эмоциональный шантаж.
Он заставляет себя остановиться, когда видит, как ползут на лоб брови у Джульетты.
– И ты все это терпел? Ты позволял ей?.. И не мог как-то, я не знаю, что-то сделать?..
Он пытался, и про это Джек тоже рассказывает – короткими скупыми фразами. И про тот день, когда терпение все-таки закончилось.
– Однажды утром я зашел в кабинет Вики и связался с Салли. Это наш координатор – точнее, я думал тогда, что говорю с ней, и я попросил сменить мне напарника. Сказал, что мы больше не эффективная команда, – Джек фыркает и прикрывает глаза, вспоминая, что было дальше. Сглатывает и продолжает говорить. – Минуты не прошло, как два дрона расстреляли вышку. Это не выглядело как случайный сбой, они охотились за нами и прилетели именно для того, чтобы уничтожить нас обоих, как взбесившихся животных в клетке.
– Как ты выжил? – тихо спрашивает Джульетта. Кажется, она грызет ногти, но он делает вид, что не замечает.
– Стрелял в ответ, – Джек хочет закончить этот разговор как можно быстрее, так что встает и начинает собирать инструменты. – Я не мог предположить, что все так повернется, но именно мой разговор с Салли запустил дронов, а значит, я виноват в смерти Вики.
Джульетта хмурится. Кусает губы, приглаживает собранные в хвост волосы. Она так часто делает, когда волнуется – и когда на ней нет бейсболки.
– Это неправильно, – в конце концов говорит она. – Твои пришельцы и мои… моя очистка. И твоя Вика.
– Я знаю, – соглашается Джек. А потом, просто для того, чтобы развеселить ее, произносит. – Все люди странные. Не то, что мы с тобой, верно?
И Джульетта фыркает.
Он не рассказывает ей, как спустя две недели после нападения дронов видит взрыв в небе и понимает, что Тета больше нет. Не рассказывает, как исподтишка следит за странными закутанными фигурами, которых ранее считал пришельцами, и которые к его невыразимому ужасу оказываются обычными людьми. Не говорит о том, что они тоже наблюдают за ним долгое время, а появляются именно тогда, когда Джек проводит несколько часов с пистолетом в руке, пытаясь набраться решимости спустить курок.
Не вспоминает, как они проверяют его. Как подозревают, как ненавидят. Как он в конце концов узнает про Юлию и понимает, что сны были воспоминаниями, и начинает искать ее.
Как опаздывает почти на три года. Как хочет уйти подальше и почему в итоге решает остаться.
Он ничего не рассказывает Джульетте. Не в этот раз.
Джек просто наблюдает за ней, день за днем: как она привыкает, как она борется со своими страхами, как идет вперед, сжимая зубы, и как становится чуть спокойней, чуть уверенней. Как она спорит с Сайксом и, что удивительно, выходит победителем. Как общается с людьми из оазиса, как предлагает и бесится, когда ей аккуратно указывают: на поверхности это работает не так. Просто, если бы ты дольше жила в Нью-Нью-Йорке, ты бы понимала особенности. Нет, этот генератор функционирует совсем иначе. Возможно, тебе стоит больше времени проводить с другими людьми, а не с этим убийцей…
– Да что это за херня! – взрывается Джульетта. Матерится долго и со вкусом, а Джек слушает ее, и, несмотря на ситуацию, чувствует что-то… впервые за долгое время он ощущает, как что-то приятное разливается теплом в груди. Вроде бы и не гордость, но похоже. Гораздо больше, чем просто сочувствие, сильнее, чем симпатия, но он не может вспомнить, как это называется, не может понять.
И даже когда она снится ему в первый раз, Джек все еще ничего не понимает. Объясняет себе: они много времени проводят вместе, вот и все. Он разговаривает с Джульеттой постоянно, он касается ее, когда просит передать инструменты, когда шутливо постукивает ложкой по ее руке, когда дергает за прядь волос, выбившуюся из-под кепки…
Он. Касается. Ее.
Это не то же самое, что с Юлией. Это и близко не так, как с Викой.
Джульетта – колючка, проросшая сквозь землю, странная и чужая, смешная, трогательная, резкая и разочарованная в людях, полная горечи и обид на весь мир. Она по-прежнему боится открытых пространств и не может выговорить больше двух фраз подряд, не запнувшись в процессе. Солнце оставляет ожоги на ее коже, а волосы превращает в солому, ее ногти обломаны, а губы обветренные и сухие.
Джек не должен ничего чувствовать. Он не может хотеть ее.
– У меня был друг, – говорит как-то вечером Джульетта. – Он собирался использовать меня, но потом вроде как влюбился. Его убили, а потом я нашла запись, в которой он во всем признается. Смешно, правда?
Джек медленно качает головой.
– Я согласилась стать шерифом, чтобы понять, как он умер, – медленно говорит она. – Но так и не поняла, когда фальшивое превратилось в настоящее. Я вообще в этом не особо разбираюсь. В отношениях, в смысле. Были несколько парней в механическом, просто, типа, поразвлечься? Но мне никогда никто особо не нравился.
– Как его звали? Твоего друга? – спрашивает Джек. И ни словом не упоминает, что, похоже, реального опыта у Джульетты больше, чем у него, если считать фактических партнеров, разумеется. Но количество не всегда означает качество, и он прогоняет все лишние мысли, погружаясь в ее историю.
С тем, чтобы вспомнить обо всем ночью, и… черт возьми, в мастерской жесткий матрас, но там хотя бы можно подрочить в одиночестве.
Джульетта то ли не замечает, то ли делает вид.
И вообще – у нее обострение. Она переносит свой защитный костюм с места на место, ругается с Карой, говорит Юлии, что той плевать на людей, и под занавес орет на Джея.
– А я то причем?!
– Под руку попался, – коротко объясняет Джек и утаскивает Джульетту из оазиса. Видимо, просто плохой день. Или не стоило расспрашивать ее про того мужика из бункера, Джорджа.
Она молчит всю дорогу до дома, а потом взрывается.
– Я больше не могу вот так сидеть на месте! Нужно что-то сделать!
– Хорошо, – соглашается Джек. – Давай повесим объявление перед этой вашей камерой?
– Камер много! Много бункеров!
– Ладно, – он пожимает плечами, – сделаем копии. Попросим всех с разборчивым почерком выложиться на полную, дадим детишкам неделю срока – и будут тебе объявления.
Джульетта долго смотрит на него, а потом обреченно выдыхает:
– Ты дурак.
– Мне уже говорили, – без улыбки подтверждает Джек.
А потом она берет и целует его, и это настолько неожиданно, что Джек теряется, точно неумелый подросток, не сразу соображает, что делать с руками и языком.
Правда, через несколько мгновений он вспоминает. И вроде бы, Джульетте нравится. Весьма.
Секс у них случается не по плану. Не по расписанию, против всякого здравого смысла, спонтанно, немного по-идиотски.
Это великолепно.
Джульетта – абсолютно великолепна.
Он проводит пальцами по тонким линиям, вытатуированным на ее коже.
– Что это значит?
– Да просто так, – Джульетта смущается, пытается вырвать руку, но потом останавливается. – Этажи. Мои этажи, где я, ну, работала… Два этажа механического. Три возле генератора. Просто ступеньки. Ничего особенного.
Джек гладит ее руки, прослеживает загрубевшими подушечками пальцев татуировки.
– Нет.
– Нет? – она поворачивается и удивленно смотрит на него. – Почему это? С чего ты решил, что знаешь лучше?
– Не этажи, – Джек качает головой. Тонкие линии под его пальцами совсем неощутимы, если закрыть глаза, не почувствуешь, но он знает, что они там есть. – Витки пружины. Ты большая пружина, Джульетта, на которую все давили и давили целую жизнь, накручивали витки поплотнее, прижимали изо всех сил, чтобы ты поместилась под землей, в вашем бункере, в консервной банке. Но теперь я буду раскручивать эти витки, медленно-медленно, один за другим…
Он поднимает ее руку и целует там, где под кожей синими жилками пролегают вены.
Джульетта лежит совершенно неподвижно.
Правда, это ее редкое состояние. Все чаще и чаще она превращается в вихрь, который выбрался на поверхность и перевернул все с ног на голову в жизни Джека, заставил снова чувствовать.
– Мне нужно что-то сделать. Рассказать им, что снаружи есть целый мир. Я не могу просто сидеть здесь, понимаешь?!
– Я знаю, знаю, – он обнимает ее и прижимается губами к ее щеке, которая пахнет солнцем и, совсем чуточку, алоэ. – Мы что-нибудь придумаем, я обещаю. Мы им расскажем.
Это теперь и его проблема тоже.
Теперь Джек Семьдесят пять твердо знает, что живет не напрасно.