Work Text:
Запись первая. Прочитал в трактате, который наставники пытались спрятать от нас с Тэргеллахом, наставление о том, что розу следует срывать до шестнадцатого года. Задумался, почему мою розу до сих пор никто не пожелал сорвать. Мне ведь уже скоро шестнадцать, и все говорят, что я очень красивый. Расстроился. Тэргеллах попытался заверить меня, что эти розовые эвфемизмы касаются только дев, а мне торопиться не нужно. Я в шутку (почти) предположил, что он просто сам мечтает до моей розы дорасти, но он всё отрицал. И вот с одной стороны — зачем мне Тэргеллах, он же мелкий совсем и смешной, а с другой — стало неприятно от его яростных опровержений моей привлекательности.
Запись вторая. За мое расположение наконец-то устроили поединок целых пять шадов. Всех победил Шауллах, который про поединок вообще не знал, а просто был крайне возмущён тем, что кто-то устраивает драки у него во дворце. Предложил свою розу ему, но он отчего-то разозлился ещё сильнее и сказал, что отправляет меня домой. Похоже, я что-то не то сказал.
Запись третья. Изо всех сил пытался понравиться соберано Алваро. Одевался по последней моде Агирнэ, каждый день менял украшения (мне их много влюблённые шады подарили). И очень старался подводить стрелки как можно ровнее и длиннее, чтобы никто не подумал, что в Агирнэ меня плохо учили. Соберано смотрел на меня таким внимательным и тяжёлым взглядом, что мне становилось жарко. Рискнул прийти к нему в опочивальню, но вместо ночи любви получил порку. Было больно и совершенно не возбуждающе. Сообщил соберано об этом, тот сделался серого цвета. Что я опять сказал не так?
Запись четвёртая. Соберано позвал некоего рэя Эчеверрию, чтобы тот отвёл меня на какую-то скалу и «сделал мужчиной». Интересные тут обряды инициации. Рэй Эчеверрия выглядел не настолько представительно, как соберано, но тоже ничего, так что я не возражал. Но подниматься на скалу было очень утомительно для нас обоих, поэтому примерно на трети пути я сказал рэю Эчеверрии, что необязательно соблюдать традиции до конца, я готов отдаться ему прямо здесь. К сожалению, у рэя Эчеверрии случился сердечный приступ, пришлось срочно купировать — хорошо, что в Агирнэ меня этому тоже учили. Разумеется, ни о каких обрядах после этого речи быть не могло, мы дождались рассвета и спустились обратно.
P.S. Рэй Эчеверрия сказал соберано, что всё состоялось. Я кивал. Было немного грустно.
Запись пятая. Выяснил, что обряд на скале должны были проводить фульги, а не рэй Эчеверрия. Начал подозревать, что сердечный приступ у него случился не из-за тяжёлого подъёма, а из-за моего предложения. Неужели я ему настолько не понравился?
Запись шестая. Меня отправили к другу соберано, Арно Савиньяку. Я уже слышал, что через него проходят многие сыновья его друзей, поэтому обрадовался. Маршал Арно познакомил меня с некоторыми местными традициями, но почему-то не пришёл ко мне, когда я повесил на статую оленя рябиновые бусы. Предположив, что я что-то неправильно понял, уточнил, в чём ошибся, и узнал, что я неправильно понял абсолютно всё. Маршал Арно за мной не ухаживал, и вообще он видит во мне сына. Как будто ему имеющихся мало.
Запись седьмая. В Лаик тоже не сложилось. Почему-то все шарахались, когда я предлагал им вместе заглянуть в каморку для наказаний. Ну и пожалуйста, не очень-то и хотелось. Но принципиально обидно.
Запись восьмая. Меня взял в оруженосцы Вольфганг фок Варзов. С первого взгляда на него заподозрил, что и он мою розу не сорвёт, то есть не выебет, как тут принято говорить (хоть в какие-то знания из Лаик пригодились!). Но всё же осторожно сделал предложение. Как результат — второй сердечный приступ на моём счету, и похвастаться нечем. Ну ничего, Западная армия большая, не может быть, чтобы все тут были такими трепетными.
Запись девятая. Пиздец. Как же я ошибался…
Запись десятая. Эгмонт Окделл позвал отмечать какой-то северный праздник плодородия. Я когда-то читал о том, что из себя представляют эти старинные праздники, поэтому воодушевился и задницу смазал заранее. Но в итоге мы зачем-то сыпали зерно на землю, Эгмонт пел гимны на старонадорском языке, потом играл на волынке, и это было чудовищно. Я надеялся, что из-под земли вылезет какой-нибудь из призываемых им духов и попросит его заткнуться, но этого не случилось. А под конец мистерии мы пили чудовищный надорский самогон, и теперь у меня болит голова. Лучше бы болела задница.
Запись одиннадцатая. Попробовал подкатить к кузену Диего, и тот битый час читал мне нотации о том, что мужеложество в абвениатстве не одобряется, о том, что спать с близкими родственниками не подобает, и о том, что мне пора искать себе жену. Пришлось напомнить ему, где он сам видел все свои нравоучения, когда был помладше. Диего сразу сдулся. Ха! Он думал, раз я маленьким был, то не помню тот скандал? Но вынужден констатировать, что подкат не удался.
Запись двенадцатая. Выпил для храбрости и пошёл к кузену Хулио. Оказалось, у него те же проблемы, что и у меня, и дальше мы пили вместе. Я высказал предположение, что нелогично пытаться убивать каждого, кто до тебя дотронется, если ищешь мужика, но Хулио не внял.
Что ж, у каждого свой путь страдания. Стыдно, но мне стало чуть легче от того, что не только меня не ебут.
P.S. Надо было, конечно, самому предложить Хулио его трахнуть. С условием оказания ответной услуги. Но сначала я выпил слишком мало, потом слишком много, а теперь момент явно упущен.
Запись тринадцатая. Обратился со своей бедой к Ротгеру, думал, он по дружбе не откажет. А он сказал, что трахается только с кэцхен. Всё бы ничего, у всех свои предпочтения, но потом я случайно узнал, что последний раз кэцхен приходили к нему в моём облике. Расстроился ужасно.
Запись четырнадцатая. На очередной моряцкой пьянке весь вечер переглядывался с Рамоном, и мне показалось, мы поняли друг друга. А потом я ненадолго вышел подышать свежим воздухом. Зря я это сделал. Пока меня не было, Рамон в полумраке и со спины перепутал меня и Хулио и попытался того приобнять. А Хулио отреагировал в своей неподражаемой манере… В общем, Рамон остался без пальца, и ему временно не до меня. А ведь говорил я кузену, что ему стоит сменить линию поведения! И что в итоге — ни себе, ни другим.
Запись пятнадцатая. Судя по крайне довольному лицу Хулио (выглядит пугающе, и почему все считают, что мы похожи?), они с Рамоном как-то прояснили между собой то недоразумение с пальцем. Прекрасно, даже моего отбитого кузена всё-таки выебали, а меня всё ещё нет! Не понимаю, почему так, мне говорили, что я красивее.
P.S. Про Рамона, похоже, лучше забыть. Салины своего не отдают ни под каким предлогом, а если я лишусь какой-нибудь части тела, искать себе мужчину будет ещё затруднительнее.
Запись шестнадцатая. Аларкон сказал, что я очень красивый, но он, как настоящий марикьяре, предпочитает блондинок (сначала он сказал про блондинов, но потом сделал вид, что оговорился). Нашёлся тоже образцовый марикьяре! Чтобы не было так обидно, решил считать его слова признанием, что у него встаёт только на собственное отражение.
P.S. Всё равно обидно.
Запись семнадцатая. Решил зайти с другой стороны: марикьяре любят блондинок, а северяне, говорят, частенько предпочитают южан. Про Рудольфа Ноймаринена точно слышал такое неоднократно, к нему и пошёл. И узнал, что, во-первых, я на вид совсем не южанин и не в его вкусе, во-вторых, у него когда-то был нежнейший трогательный роман с моим братом, поэтому со мной он теперь не сможет, я слишком на него похож, несмотря на несовпадающий типаж, удивительно. Мда, к вечеру памяти Карлоса вместо жаркой ночи я не был готов…
Запись восемнадцатая. Попытался соблазнить Эмиля, но тот сказал, что не может со мной переспать, потому что это будет бесчестно по отношению к Лионелю. Оказывается, я ему давно нравлюсь, и у него очень серьёзные намерения! Слова Эмиля обрадовали меня настолько, что я даже не расстроился из-за его отказа.
Запись девятнадцатая. Присмотрелся к Лионелю. Заметил, что его поведение в рамки дружбы действительно не вписывается. Например, приходить в гости через окно среди друзей, кажется, не принято, это часть куртуазного столичного обряда ухаживания за понравившейся девицей. Но судя по его обстоятельности, намерения у Лионеля слишком серьёзные, и ждать решительных действий мне придётся очень долго.
P.S. Принял правила игры, сварил ему шадди и соврал рассказал как бы между прочим, что это часть морисского обряда ухаживания. Визиты через окно стали чаще, других подвижек не заметил.
Запись двадцатая. Попытался найти себе хотя бы женщину, потому что подумал, что это должно быть проще не хотелось представать перед Лионелем совсем неопытным. Попытка вышла неудачной, вместо женщины отхватил на свою задницу (ах, если бы буквально!) двадцать мужиков, которые желали меня вовсе не выебать, а жаль. Выжил только чудом. Чудо в лице Леворукого оказалось прекрасно, и я хотел предложить ему себя, в благодарность за спасение или просто так. но Леворукий куда-то исчез, пока я был без сознания. Крайне неудачный день выдался, меня не выебали целых два раза! А от мысли, что я недостаточно хорош не только для мужчин, но и для женщины и даже для Леворукого, стало совсем уныло.
Запись двадцать первая. Раймон Салиган позвал в Гальтару, обещал показать какие-то интересные вещи, о которых я якобы не имею никакого понятия. Звучало загадочно и слегка пугающе, так что я поначалу сомневался, но всё же рискнул. Выяснилось, Раймон ничего такой, если подходить к нему с наветренной стороны, и я даже подумал, что у нас возникло некоторое взаимопонимание. Потом, правда, оказалось, что под интересными вещами Раймон подразумевал вовсе не гайифские развлечения, но в целом он не против. И у нас практически всё получилось, но в последний момент он отказался мыться. Даже ради меня. Остались друзьями.
Запись двадцать вторая. Наши отношения с Лионелем продвинулись от походов друг к другу в гости через окно и шадди по утрам до любви втроём с женщиной. Вернее, впятером, потому что Лионель всегда таскает на такие вечера Эмиля (не понимаю, зачем, неужели так волнуется?), а ему требуется отдельная дама. Это огромный прогресс, да и с женщиной, как выяснилось, можно испытать некоторое удовольствие, но такими темпами я своё получу лет через пять в лучшем случае. Терпеть становится всё тяжелее, тем более что Ли каждый раз во всей красе демонстрирует всю, так сказать, серьёзность своих намерений, жаль, что не мне напрямую. Эмиль тоже хорош. Ловлю себя на мысли, что не отказался бы от любви втроём без женщины, но Савиньякам этого, пожалуй, предлагать не буду. Страшно представить, что они обо мне тогда подумают.
Запись двадцать третья. Сделал куртуазное предложение Хуану. Тот с каменным лицом сказал, что ради своего соберано готов хоть на смерть, хоть в постель. И попросил дать ему время на поиск возбуждающего средства, поскольку он, видите ли, гетеросексуален. Оставил его в покое, не принуждать же человека. И откуда он только слова такие знает?
Запись двадцать четвёртая. От отчаяния решил сходить к кэцхен, но оказалось, что там очередь на год вперёд расписана, я никак не попадаю. И к фульгам тоже. И никто не соглашается уступить даже ради соберано. Впрочем, я уже давно понял, что подданные меня любят только на словах. Одно только остаётся загадкой: как же Ротгер каждый раз без очереди пролезает?
Запись двадцать пятая. Нашёл в Алавасете дневник Рамиро-младшего, пока читал, чуть не прослезился. Возможно, проблема всё же не во мне, и это ещё одно родовое проклятие… И, если довериться опыту предка, это проклятие успешно снимается с помощью Окделлов. Надо будет ещё раз попробовать с Эгмонтом.
Запись двадцать шестая. Эгмонт решил, что я вызываю его на дуэль. Как знал, что надо более прямо выражаться. Это сколько же мне ещё ждать, пока следующий вырастет! Да и в целом неудобно как-то вышло.
Запись двадцать седьмая. Устал ждать, пока Ли созреет до чего-нибудь определённого, поставил вопрос ребром: трахнет он меня уже или нет. Ли искренне удивился. Оказалось, что все эти годы я его неправильно понимал. Я для него как брат! И даже больше, чем брат! Да что у них в семье за нездоровая мания записывать всех подряд в родственники. Короче, у него на меня не встанет. Да лучше б я не спрашивал, так у меня была хотя бы надежда… Создатель, Абвении, Леворукий, ну за что вы все меня наказываете?!
P.S. Осознал, что много лет назад Эмиль мне попросту солгал, чтобы отделаться. Стало ещё тоскливее.
Запись двадцать восьмая. Повёлся на слухи о том, что Её Величество любит употреблять мужчин при помощи гайифских приспособлений, и предложил ей свою шпагу и ножны (на последнем сделал акцент). Подумал, пусть меня хоть так выебут, мне уже нечего терять. В самый последний момент заметил в её глазах тот же недоёб ту же тоску, что вижу каждый день в зеркале, и понял, что слухи беспочвенны, а я совершаю роковую ошибку. Но было поздно.
Запись двадцать девятая. Ли сказал, что кардиналу понравились наши с Катариной эротические мистерии. Пригласил его принять в них участие, но Сильвестр отговорился тем, что уже немолод для таких развлечений, якобы сердце у него пошаливает. Выглядел он при этом действительно как-то бледно, так что пришлось поверить. Но осадочек остался. Как подсматривать — так у него шалит совсем не сердце.
Запись тридцатая. Наконец-то вырос новый Окделл. Но он оказался удивительно похож на своего батюшку, тот же талант понимать все намёки каким-то извращённым образом. Измучился я с ним: демонстрировал себя со всех сторон в разной степени обнажённости, делал дорогие подарки, говорил комплименты, флиртовал, пел романсы, пытался вызвать ревность… Всё впустую, Окделл-младший смотрел на меня влюблёнными глазами, но ничего не предпринимал. Ещё и обижался через раз невесть на что. А когда я убедился, что намёками от этой твёрдой незыблемости ничего не добьёшься, и планировал завалить его прямо на ковёр, он меня отравил. Слов нет, чтобы описать мои чувства по поводу всей этой нелепейшей ситуации!
Запись тридцать первая. Имел большие надежды на Марселя Валме. Показывал ему себя с лучших сторон с учётом предыдущего негативного опыта, Марсель выглядел весьма заинтересованным. Пик заинтересованности пришёлся на момент, когда я танцевал на Андиях с моряками. Марсель едва ли не силой вырвал меня из их рук, это было очень романтично. Но потом вместо того, чтобы взять меня в ближайшей подворотне уединиться со мной в подходящем месте, он зачем-то потащил меня на виллу к каким-то девицам. Я попытался спасти положение, намекнув, что мне он нужен больше, чем мы оба — этим дамам. Даже сочинил печальную и пикантную историю на основе одного из эпизодов своей несчастной жизни. И то пришлось приврать, преуменьшив масштаб своей неудачливости; побоялся вызвать смех вместо интереса и сочувствия, да и стыдно в моём возрасте быть девственником. Не помогло, он всё же самым вульгарным образом предпочёл мне женское общество, ещё и мне его навязал.
P.S. Лучше бы я остался в обществе моряков, они казались весьма перспективными. А так снова день, когда меня не выебали дважды.
Запись тридцать вторая. Капитан Луиджи Джильди всем собой изъявлял желание дать мне хоть на Пегой Кобыле. Даже не стал намекать ему, что предпочёл бы наоборот. По нему видно было, что это ни к чему не приведёт.
Запись тридцать третья. Сижу в Багерлее. Здесь меня тоже никто даже не попытался выебать, хотя я очень надеялся.
P.S. Я читал много горячих историй о том, как тюремщики издеваются над заключёнными, но не думал, что моё заключение будет жарким в буквальном смысле.
Запись тридцать четвёртая. Заходил какой-то красивый мужчина, говорил сладкие непристойности вперемешку с совершенно отвратительными вещами. Было очевидно, что человек не умеет вести грязные разговоры, но очень трогательно старается. Отвратительных вещей было гораздо больше, но я всё равно возбудился. Жаль, что он слишком быстро убежал. Надеюсь, ещё вернётся и в следующий раз будет решительнее.
Запись тридцать пятая. Приходил Альдо Сэц-Придд. Спросил у него про того красавца, услышал, что его убили (узнал хоть, что его звали Айнсмеллер). Я даже не удивлён. Попробовал попытать счастья с Альдо, сделал комплимент его штанам — он явно к ним сильно привязан, иначе не надел бы такое убожество. Но он почему-то обиделся и ушёл.
Запись тридцать шестая. Ко мне заглянул Робер Эпинэ, смотрел горячечным влажным взором, тяжело дышал и чуть ли не слюной капал. Честно говоря, я полагал, что он возьмёт меня прямо там, не смущаясь свидетелей. Я бы тоже стесняться не стал. Но оказалось, это было не вожделение, ему попросту стало жарко в моей камере.
Запись тридцать седьмая. Валентин Придд меня освободил. Чтобы не вышло, как с Леворуким, предложил ему себя в благодарность за спасение, не сходя с места. Но он отказался и имел оскорблённый вид. Тут уже оскорбился я и счёл за лучшее вернуться в заключение, нежели иметь дело с таким переборчивым спасителем. Остыв, осознал, что напрасно так поступил, потому что шансов, что ко мне в камеру зайдёт кто-то решительный и выебет хоть как-нибудь нормально, стремятся к нулю. Но сделанного не воротишь.
Запись тридцать восьмая. Отныне я нахожусь целиком и полностью в руках кардинала Левия, и на словах это звучит очень волнующе, но на деле — увы мне. Кардинал Левий и сам ничего со мной не делает, и другим не даёт. Похоже, я обречён.
Запись тридцать девятая. Снова оказался в обществе Марселя. Тот смотрел с такой заботой и нежностью, что аж сердце заходилось, а я старался как можно красивее падать в обмороки и позволял Марселю носить себя на руках. Тот явно был доволен открывающимися видами и возможностями, но почему-то дальше осторожных прикосновений дело так и не зашло. Мог бы хоть из жалости трахнуть.
Запись сороковая, последняя. Да ну их всех. Заебали не ебать. Уйду в Дыру, может, хоть там у меня всё получится.