Work Text:
Сквозь сон Валентин ощущает чье-то присутствие; рядом, так близко, что дремота в мгновение слетает с него.
Он замирает – заснув за столом, он обрек себя на затекшие руки и ноющую шею, но не шевелится, только приоткрывает глаза. Тянущуюся к нему руку Валентин узнает сразу – по пятнышкам чернил на белоснежном кружеве манжет, по шраму от крысиного укуса, по россыпи веснушек на тронутой загаром коже.
Ричард.
Осознание этого накатывает теплой волной; ей не под силу вымыть из всех уголков души Валентина колючую настороженность, он он расслабляется, из-под ресниц наблюдая за сосредоточенным Ричардом.
Он позволяет ему чуть отодвинуть кресло, и лишь когда тот наклоняется, протягивая руки, Валентин смотрит на него прямо:
– Что ты задумал?
Лицо Ричарда – с синевой под глазами и легкой тенью проступающей щетины, из задумчивого в раз становится смущенным, словно у ребенка, пойманного за воровством печенья из кухонного буфета.
– Отнести тебя туда, где ты не будешь ломать спину, – уязвлено отзывается он и прежде, чем Валентин успевает – сказать, запретить, воспротивиться – подхватывает его на руки. Шумно выдыхает, щурится от напряжения, но выпрямляется, не потеряв равновесия. – Никакая редактура не стоит этого.
– Сдача рукописи в типографию завтра, – негромко отзывается Валентин, обхватив его рукой за шею; что-то внутри противится этому, но он понимает, что попытка вывернуться будет выглядеть ещё нелепей.
– Подождут, – коротко выдыхает Ричард.
Пятнадцать шагов, отделяющих кабинет от спальни, даются ему нелегко, но опускает он Валентина на постель аккуратно, и сам тут же падает рядом.
Кровать в отведенных Валентину покоях – он не перестает удивляться тому, как быстро герцог Алва смирился с его присутствием в особняке – широка и застелена тяжелым бархатным покрывалом. На такой приятно нежиться, и Валентин против воли прикрывает глаза, говоря себе, что это лишь на пару минут. Ричард, как ни странно, прав – стоит дать отдохнуть уставшей спине и глазам.
Но встать, ни через две минуты, ни через пять, не выходит; Ричард подкатывается ближе, обнимает, прижимает к себе и замирает, уткнувшись носом в затылок Валентина.
Он теплый, уютный, пахнет крепким шадди и чернилами и прежде, чем замереть, долго возится, пытаясь устроиться поудобней.
Своё последнее перед Лаик лето Юстин провёл в Васспарде. Герцог Придд был занят в столице, а герцогиня в его отсутствии позволяла сыновьям куда больше обычного. В одно пасмурное, холодное утро Юстин принёс с конюшни щенка – толстолапого, с длинными ушами и смешными черными пятнами на серой шерсти. У щенка не было имени, но был шершавый язык, звонкое тявканье и непреодолимое стремление забраться на ночь в постель то к Валентину, то к Юстину. С ним было уютно и тепло засыпать, и мерный стук крохотного сердца успокаивал и отгонял кошмары.
Отчего-то Ричард напоминает этого щенка; вслух Валентин этого, конечно, ему никогда не скажет, разве что судьба столкнет их не как – друзей? партнеров? они никогда не говорят об этом – а как противников, и ему нужно будет вызвать в чужой душе гнев и ярость парой фраз.
Ричард за его спиной выдыхает, шумно фыркает в спутанные на затылке волосы и прижимается чуть крепче. Теплый и расслабленный, он обнимает Валентина поперек живота тяжелой рукой.
– Я сжег всё, что написал сегодня, – тихо бормочет он так спокойно, словно говорит о погоде. – Всё не то… мне казалось, писать о графе на севере будет просто, но это так странно… не могу подобрать ни слов, ни вдохновения.
Ему не нужны сейчас слова утешения или поддержки, не нужны никакие слова - это Валентин знает точно, и просто поглаживает в ответ лежащую у него на животе ладонь – водит по костяшкам, прослеживает линию чуть проступающих под кожей вен и сухожилий, щекочет острую косточку запястья.
Вздохнув, Ричард ловит его пальцы своими и переплетает их.
– Завтра я попробую снова, – продолжает он, и его дыхание, вырывающееся вместе со словами, щекочет Валентину шею сзади, – и ты всё доделаешь. Но завтра, слышишь? Не сегодня.
Валентин может сказать, что «завтра» уже наступило – настольные часы давно отбили полночь, но он молчит. Молчит и прикрывает глаза, проваливаясь в дрёму, навеянную мерным дыханием и стуком чужого сердца.
