Chapter Text
Джонни снова курит, за сегодня в сотый раз: сначала были сигареты, потом косяк, и он подумывал о том, чтобы достать себе крэк, но в последний момент передумал. Остановило его не отсутствие денег — не зажмотит потратить последние в такой памятный день. Не ежедневная это рутина, выбирать между подружкой и дружком.
Лайдон попросту опасается, что у него может не встать, если он сейчас будет долбиться в ротовую полость — наркоту он переносит хуже, чем большинство, его, может, гашиш и не вырубит, а вот крэк или героин...
У Лайдона три раза едва не останавливались сердце, вот только никто это не зафиксировал в тех притонах, куда его водил Сид. Того тоже размазывает по стенке до слюней и соплей даже с небольшой дозы, через раз. Но Вишес упорно продолжает поглядывать на что потяжелее, чтобы сгореть за пару месяцев в конце концов. Тянется, одерживает себя, страдает, режется и снова протягивает бледную руку с синюшными венами к шприцу.
Лучше думать сейчас об этом, чем о Сиде, заперевшимся в его ванной полчаса назад, и если бы не тихий, но грязный мат, Джонни уже начал бы волноваться. Да он и сейчас волнуется — каждые долбаные пять минут плетется к двери на хлипкой защёлке и прислушивается, не решил ли этот идиот вскрыться, за что и получает. В последний такой поход ему в красках расписали, как готовятся к сексу пидоры, и что бывает, если этим пренебречь. Диалог этот крутится в голове и улыбка перестаёт быть такой фальшивой. Сид умеет парой фраз вызывать отвращение даже у небрезгливого Джонни.
— Откуда ты только слов таких понахватался, Сид? Вроде приличный мальчик, а папочке говоришь такие гадости.
— Да пошёл ты, Лайдон! От твоей же пассии!
— Это какой? — ему тогда в голову ничего путного не лезло, никаких пассий. Джонни не то чтобы часто ебался с кем попало, а девочка точно ему про такое не рассказывала, все больше про то, как она понимает значение слова «трушный», и чем это отличается от «позера» — что куда постыднее, лучше уж и правда про глиномесов.
— Красивая, с зелёными волосами.
Джонни удерживается от того, чтобы не заржать как конченый, истерично, до слез — вспоминая единственную его «пассию с зелёными волосами, красивую».
— Сид, блядь, у меня так инфаркт будет, пожалей старика, не будь сукой!
— У тебя стоит только на стремных шалав, на меня, на… меня, — Сид замолкает, обрывает себя на полуслове, думает, поди, что про девушку его нынешнюю так говорить совсем низко, и это может Лайдона обидеть. Так-то оно так, вот только с того дня, как он засосал Сида, думать о ней получается только как о подружке — представлять, какого будет её ебать, не получается. Только все наладилось и он перестал ощущать себя импотентом, узнал её по-настоящему, открылся в ответ, как Сид все это перечеркнул одним отсосом, стоило только дойти до того, что можно, оказывается, не ту девчонку, а Сида, как девчонка стала не нужна. И даже не как сестра, просто очередная подружка, одна из сотни знакомых, с которыми можно выпить и перекинуться парой фраз.
— Лайдон, — Вишес говорит так жалобно и снова винит себя во всех смертных грехах. Джонни порой удивляется, насколько он на самом деле чуткий, добрый мальчик, под всеми этими кожанками, и если отбросить бритву, героин, и мат, Джонни на самом деле становится даже как-то неловко.
— Ну ты и вспомнил, её даже никто из наших не ебал, страшная — пиздец, ещё и виски сперла!
— Не пизди, она красотка. Заставила тебя замолкнуть и на выпивку ещё развела, — Сид опять замолкает, и Джонни уже надоела эта мнимая деликатность. Он пару слов сказать уже не может, будто Лайдон на девчонке женится!
— Не ревнуй, Сиди, я люблю только тебя, а не каких-то там шалав, даже если у них зубы белые пиздец, как вставные, — он говорит как ни в чем не бывало, тут же пускаясь в рассуждение на эту тему, про выбитых тридцать два зуба. Шутит, конечно, и может быть это в какой-то мере аморально, но у Джонни вся жизнь такая, тем более, что видеть, как Сид постоянно себя сравнивает с ней и не в свою пользу. Будто он проигрывает волосатый пизде и дому в пригороде, честное слова! Шлюхи, чтоб их, строят из себя королев, а Ричи, которому королевы должны сосать, нет.
— Ты обдолбался? — Сиди беспокоится так, Джонни слышит, как тот выключает душ и, судя по всему, поскальзывается в ванной. Роттен волнуется, хотя казалось бы не с чего.
— Эй, не кипишуй там, — серьёзно говорит, хоть и улыбается, забота такая не может не подкупать, особенно от Сида.
— Нахуй иди! — заводится Сид с пол-оборота, шлепает босыми ногами по кафелю, и тут же открывает дверь.
Джонни нравится, как выглядит Сид с мокрыми волосами и без бритвы и понтов. Тот голый, вытерся наспех, и даже свежие глубокие порезы — их Вишес имеет привычку расшкрябывать, не давая зажить, не отталкивают совсем. Разве что нагоняют смутную тоску.
И в то же время Джонни каждый новый шрам принимает без фанатизма. Хер на них не стоит, но это настолько укоренилось, срослось с Вишесом, а на него уже стоит.
— Замерзнешь же, Сид, че ты как маленький, там же есть полотенце! — за Лайдоном наблюдают и корчатся так, будто первый раз видят, как будто он раздражающая девка, орущая прямо в ухо, пока тот бухой.
Это настораживает, но Лайдон решает, что сначала надо накрыть придурка, пока не заработал воспаление лёгких, и достаёт из шкафа свое одеяло. Возвращается — оно в дурацкий цветочек, осталось с того времени, когда Джонни совсем мелким был, и хуй его знает, что за это времени он на него не проливал, не рассыпал. Разве что не обассывался, только обливал, но Сид держит его так трепетно, Лайдону неловко даже.
Вишес задумался и медитативно, успокаивающе, едва заметно гладит, так ласково гладят только собаку, да девушку, ну, может ещё парня, по крайней мере Джонни надеется на это.
— Спасибо, — Сиду только это из себя удаётся выдавить, и так хрипло.
Сколько же подряд надо выкурить, чтобы так грубо звучать? Но больше привлекают его влажные глаза, с огромными зрачками, цвет их сейчас хуй различишь — не то освещение, угол не тот, и последний десяток сигарет был лишним, Джонни от них так ведет, а не от того, что тут Сид устроил. А чересчур быстрое развитие событий может плохо сказаться на отношениях, особенно таких серьёзных, как у них с Вишесом.
— Не за что, обращайся, только папочкой не забудь назвать, — на это Сид никак не реагирует.
Джонни хмурится, и наконец-то замечает, в чем проблема — попросту заторможенность может говорить практически о любой дури, а вот стоящий колом хер…
— Нахуя?
— Что?
Строит из себя невинность и Лайдон раздражается, заводится с пол-оборота.
— Виагра, или какую муть ты там употребил для такого. — Джонни рукой небрежно указывает на его хуй, когда злится. Все эти дешёвые подъебы обычно кажутся ему охуеть какими забавным, и не думает он, как там Сид на это отреагирует, в конце концов он знает его настоящего и смысла нет строить из себя выпускника Оксфорда.
Обычно это свобода, но иногда такое, блядь, дерьмо!
— Виагра так не действует, дурень, это...
— Мне поебать что это, один вопрос, Сид, нахуя?!
Сид на него не смотрит. Он побледнел, рукой сжимает косяк, буквально вдавливает в него пальцы, с каждой секундой все сильнее, и это должно быть больно, вот только кайфа от этого Вишес не ловит. А ещё у него подрагивает губа, и не знай Лайдон его лучше — решил бы, что он сейчас… расплачется?
— Если не хочешь — нахуй оно надо?
Лайдон эту мысль тянет задумчиво, щёлкает зажигалкой, поджигая ещё один косяк. Тусклое пламя отражается в припизднутых ещё прошлым косячком глаза, неприлично ярко подсвечивая кривые зубы.
Если сейчас же не затянется, пиздец.
Травка, блять, хуже героина — героин заранее не вставляет, пока тихо тлеет и ждёт, когда Джонни соизволит затянуться, авансом освободив от тревог. Одним словом, пиздец, а не бошки.
— Нахуйя?! Я заебался дрочить на то, как об меня вытирают ноги и… блядь! — косяк ударяется об пол, рассыпаюсь по сколотой плитки, но Джон на него не смотрит, только на Сида. Тот хлопает дверь в ванной, отрезая их от самокрутки, и выглядит болезненно. Заебавшимся настолько, что не хочет курнуть, и тут уже Лайдону становится не по себе, и никакие словечки, услышанные в баре, уже не спасут.
— Если ты не хотел, мог бы сразу сказать, — Сид буквально повторяет то, что ему Роттен сказал только что, и взгляд выглядит поплывшим, ещё сильнее, чем обычно, что бы он не принял там, вмазало его жёстко.
Смешно получается, жаль, засмеяться не получится. Они тут стоят друг перед другом и мнутся как первоклассницы. Хочешь, не хочешь, любишь, не любишь, мог бы сказать, че ты мялся как тёлка, все это дерьмо.
Лайдона это забавляет, конечно, но улыбнуться он физически сейчас не может, Вишес в таком состоянии воспримет это на свой счет.
— Иди подрочи, — и прежде чем Сид ответит ему, уточняет, — ебаться с тобой под наркотой я не буду, так что давай, Сидни, спускай и поговорим, почему тебе не терпится заскочить на мой хуй под какой-то дрянью.
— Будешь мозги ебать? — Вишес спрашивает, хмурится как обычно, когда его загружают хуйней, в которой он не хочет разбираться.
— Ага. У тебя же стояло так хорошо на меня, Сидни, так что же ты упарываешься вусмерть? Неужто разлюбил? — Джонни между этими предложения выдерживает драматичную паузу. Старается, чтобы не раскусили, насколько его эта тема на самом деле волнует, и как неприятно думать, что с Вишесом у них все вернётся туда, откуда они начинали. Два гетеросексуальных друга, у каждого по девочке: приличная, умненькая у Лайдона и какая-нибудь белобрысая шлюха без тормозов у Сида.
— У меня стояло не на тебя. А без стояка — я мог бы, Джонни, если только ты не будешь по этому поводу ныть, — и вкладывает в это «ныть» совсем не то, что Джонни, это-то и раздражает, если не сказать больше. Джонни злит, как спокойно он говорит не забивать ему голову херотой, и что он верит, что у Лайдона золотой хуй и он не скорострел, и отпугивать группи рассказами об импотенции и недержании он не будет.
Без причины, просто так. Не зря же он гнилой Джонни, его злит, блять, все.
— Сид.
Вишес его не слушает, и приходится набраться терпения, что на удивление просто, когда дело касается Сида, ещё раз объяснить на пальцах, что или он идёт дрочить сейчас, или... Что «или», Джонни придумать не успевает, как пригрозить ему так, чтобы это не было похоже на шантаж и харасмент.
Вишеса смешат его потуги, тот даже усмехается, и выглядит уже не таким заебанным, говорит, что Джонни упускает свой единственный шанс поебаться с ним, пока у Сида стоит, если только тот не хочет порезать его вместо этого.
— «Не на тебя», но ты сосал мне дважды, и у тебя стоял. Или тогда тоже была Виагра ?— Лайдону сейчас эта шпилька встаёт поперек горла, но он продолжает как ни в чем не бывало совесть затыкать — дело уже привычное.
Вишес смотрит безучастно, куда-то мимо него.
— Тебе-то что? — он пытается от Джонни отвернуться — чувствует, как становится нечем дышать, и жарко до красных лихорадочных пятен на бледной коже. Но Роттен ловит его за руку.
— Хочу посмотреть, как ты дрочишь.
— Меня не возбуждает пиздеж.
Сид выглядит уже не таким заебанным, настроение у него всегда так скакало, и наркотики здесь ни при чём. Лайдон усмехается ему разнузданно, обнажая зубы, а Сид… А что Сид? Он прямо тут, правой охватывает хуй и проводит с нажимом, и протяжно, жалобно стонет, одеяло, правда, скидывает нахуй, опирается об стену, запрокинув голову, и прикусывает губу до крови, теребит её зубами. Это зрелище совсем возбуждать не должно, скорее вызывать отвращение, Вишес не старается его соблазнить, не играет на публику.
Стриптизерши из него не выйдет, думает Джонни, а у самого дыхание перехватило, да так, что ноги уже не держат. Приходится ему опереться на косяк и отвлечься на собственную ширинку. Расстёгивает её дрожащими от нетерпения пальцами, но каждый влажный, неприличный звук, с которым Сид толкается во влажный кулак... Джонни, если честно, не уверен, от слюны или от крови, когда Вишес «смачивал» ладонь, Роттен пытался не спустить в штаны.
Стоило вытащить наконец хер, как стало гораздо легче: он придерживает его у основания и поднимает наконец глаза.
Сид ногтем проводит по головке и захлебывается, всхлипывает жалобно — скоро кончит, но Лайдон, раз уж сумел взять себя в руки, хочет удовольствие растянуть, так что:
— Медленнее давай. И прекрати царапать хуй, не встанет ещё.
Сид разочарованно стонет, но следует его примеру, придерживая.
— Ты будто никогда не дрочил, пиздливый Джонни, хуйню-то не говори про «не встанет».
Бедра сводит судорогой, когда Вишес пытается замедлится, бесконтрольно толкаясь в руку.
— Это тебе тот еблан сказал, мол, даже если сломаешь пополам, все ровно стоять будет? Пиздец ты доверчивый— пальцем в небо, и несёт он хуйню, но Сид утвердительно мычит, и усилием останавливается.
Неужели и вправду на пиздеж не стоит? Вишесу неудобно, мучительно даже, но он силой удерживает себя на месте и Лайдон прикидывает — спустит или нет.
Хер знает, что он там такого намешал, но если бы Джонни так дёргал себя за хуй — точно бы уже кончил, даже если бы руку убрал.
А Сид всё никак не может отдышаться, болезненно жмурится, пока Джонни залипает на кадык, и чувствует, как начинает инстинктивно водить рукой, несмотря на все планы про «растянуть удовольствие».
— Теперь проведи по нему, только нежно, Сид, как девственную киску. — Джонни ведет, как малолетку.
— Представить, что это клитор твоей брюнетки? — Вишес срывается на стон, но сразу же замолкает. Зажмурившийся от кайфа Роттен приоткрывает глаза, и видит прикусившего собственный кулак Сида.
Крови не много. Она лениво стекает по кисти, да так и капает на пол, размазавшись над костяшками. Сид разжимает зубы. Дышит загнанно, ртом — Джонни видит отпечатавшуюся на зубах кровь. Его взгляда Сид избегает, но прежде чем Роттен успевает что-то сказать, вгрызается глубже. Раздирает нервные края, возится зубами, так, чтобы рана кровоточила сильнее, а после обхватывает этой рукой член.
— У моей брюнетки вместо клитора хуй! Блять, ебанная Сидни! — Джон редко когда стонет во время секса, но сейчас он кричит.
Ненавидит он сейчас Ричи за это, или восхищается им, Лайдон не знает. Боится, что Ричи доиграется, и однажды ему оттяпают руку по плечо, или его это возбуждает. А может быть Джонни хочет заткнуть ему рот, чтобы Сид заразил и его.
Ну, тот факт, что Ричи извиняется, он определённо ненавидит.
— Да заткнешься ты наконец?!
Отчаянье, это все, что можно про Сида сейчас сказать. И потому Джонни не заткнуть.
— Продолжай так же медленно, и не жульничай. — Он прижимает Сида к стене за бедро, вклинивается коленом между ног, и как бы невзначай касается руки. Дразняще очерчивает укус, но не задевает следы зубов, только неповреждённую, скованную запекшийся кровью кожу.
— Давай, детка, осталось чуть-чуть, если ты, конечно, себе хер не испортил этой дрянью.
Несильно прикусывает мочку уха, а пальцем легонько нажимает на край самого бледного следа. Обещает больше, но только если Сид притормозит.
Вишес только утыкается лбом ему в плечо, крепко зажмурившись, и что-то неразборчиво мычит.
Джон бы многое сейчас отдал, чтобы в голову его залезть и узнать, на что он так отчаянно дрочит, потерявшись в своих ощущениях. Но остается только догоняться самому, наплевав на все — Сид уже его не слушается, ему слишком: слишком горячо, слишком влажно, слишком мало — какие-то пару движений и он спустит.
— Сбавь обороты, я не смогу так быстро…
И что он там говорил про отчаянье?
— ...Блядь.
Он упустил момент, когда Сид начал тереться о его приспущенные джинсы, и конечно же так он и спустил, оставляя влажные следы на грубой ткани. Недостаточно грубой, чтобы об неё не дрочить, с этой мыслю Джонни отпускает чужой опадающий член, и в пару грубых движений кончает сам. А Сид так и продолжает стоять, уткнувшись ему в плечо.
Лайдон чувствует, как он несмело касается языком кожи, и откидывается назад. Подставляется.
— Давай, Сидни, разрешаю.
Язык замирает прямо над яремной веной.
— Кусай. Я же вижу, тебе хочется, детка.
Джонни хрипло шепчет, обнажает соблазнительно горло и закрывает глаза. Сердце колотиться там, где его в нерешительности касаются самым кончиков языка, Джонни ведёт. Уже привычно: чтобы не сделал Сид, Джонни закончит возбуждённым, с ноющем после крышесносного оргазма, хуем. Эта дурь случаем через сперму не передается?
— Нет, нет, не так, Сидни! Даже не возмутишься на детку? Тогда, детка, считай это, блядь, наказанием за то, что все джинсы мне обкончал! — Лайдон прижимает его к собственному горлу силой. Точно так же, как Сид, когда целовал его на диване у Линды.
— Джонни… — Сид упирается руками по обе стороны от Лайдона, едва касаясь губами кадыка. Шепчет беспомощно, и в то же время раздраженно, бесит его, когда Лайдон творит такую вот хуйню, не думая о последствиях. А он, Сид, на эту ебанную хуйню ведётся.
Еще какой-то месяц назад он вообще не думал, что такое скажет о Джонни. Права у него не было никакого его судить, потому что ему казалась, что невозможно сотворить что-то ещё более ебанутое, что-то, что Сид Вишес ещё не пробовал. И вот они здесь: ебанный Роттен предлагает поставить ему засос, чтобы их точно до смерти забили арматурой в каком-нибудь обосранном переулке. Не в каком-нибудь. В том самом, где Сид ему отсосал, понадеявшись, что пидор — это только тот, кого ебут.
Какие-то звенья в этой цепочки определённо сгнили, вот только какие именно?
— Я скажу, что это фанатка. Не ссы.
— Когда ты говорил Стиву про брюнетку, то имел в виду меня, — Сиду это открытие поперёк горла встало, но он не был бы Сидом, если бы удержался от соблазна натворить ещё большую хуйню, чем уже есть.
Сид прикидывается, что ответа на этот вопрос он не знает.
Поцелуй этот совсем не похож на то, что ожидал Джонни — чересчур мягко, тягуче, на грани с эйфорией от простого прикосновения губ — Сид отрывается от него на секунду, чтобы коротко, обветренными губами коснуться вены, и ещё раз, выше.
Лайдон отчаянно сжимает член, грубее, чем привык, на контрасте с тем, что с ним творит Сид. Это конечно не стояк, и не сказать, что приятно в традиционном понимании этого слово, но остановиться Джон не может. Теперь это он — тот, кто не может ни выдохнуть, ни вздохнуть, теряется в ощущениях. И связь с реальностью отрубают ему не наркотики, хотя Вишес натуральный амфетамин.
Лайдон ему об этом говорит, хрипло. Тот из него всю душу вытрахал, так и не прикоснувшись к члену, и даже не пихал пальцы, а Джонни накрывает так сильно, что лёгкие болеть начинают от недостатка кислорода. Становится страшно. Так задохнуться проще простого, и тут же смешно от себя, что всегда отделял свою музыку от обдолбанных фанаток и ебли с ними в запущенных номерах хуевых отелей, а сейчас его басист собственной группы даже не ебет, а чувствует себя выебанным во все щели, и течёт от этого, блядь, течёт как сука.
Отпускает его не сразу — Сид придерживает его за плечи, не давая завалиться, позволяет о себя опереться, и неловкое молчание прикрывает только загнанное дыхание, понять бы еще чьё. Не наркотики, но последний косяк, возможно, был лишним.
— У меня все ещё стоит, — устало и раздосадовано говорит ему Сид. Джонни переводит взгляд на его хуй и горестно выдыхает:
— Сам виноват, нечего было хуй пойми что глотать. Ты же глотал? Скажи, что не вмазал себе в вену. Сид, ты же не вмазал себе в вену?!
— Афродизиаки не колят.
— Ты додумаешься.
— А кто хотел себе внутривенно ввести виски, потому что оно же как героин?
— Не было такого.
— Было.
— Нет.
— Ага.
— Я был в говно! И ты, кстати, тоже, так какого хуя ты это помнишь?
Сид только усмехается. И только сейчас Джонни замечает, что кожа как была ледяной так и осталась, а ебаное одеяло лежит в сторонке, без дела, как только не споткнулись об него, пока дрочили?
Поднимает его и небрежно кидает Сиду на плечи, но тот его игнорирует, будто и нет его, и оно соскальзывает с плеча безразличного Вишеса. Ну и хер с ним, потом поднимут.
Сид первым тащится к его кровати, обессилено валится на нее, распластавшись, и тихо, вымученно стонет:
— У меня болит хер, Джонни! Трахни меня уже!
— Покури, — выходит горько так, и самому за свои слова стыдно. Он совсем забыл, что у Сида все ещё кровоточит тот ебанный укус. Опускает взгляд, а след-то — пиздец. Выглядит так, будто уже пошло заражение. Ещё и кровь не останавливается. Как бы то дерьмо, которым вставился Ричи, не влияла на свертываемость.
— Только левой. А я поищу, чем это, — кивает в сторону воспаленного фиолетово-багрового пиздеца, — обработать.
От родителей должна была остаться аптечка.
— Эй, Джонни? Не загоняйся.
Лайдон смотрит ему в глаза и чудится, что он говорит совсем не про отказ ебаться, и даже не про аптечку.
Иронично ли, но это вызывает слабую кривую, уродливую, поди, ухмылку — значит, Сиду так же, как и ему, не похуй. Так было всегда, ещё с первой их встречи. И Лайдон надеется, что это безумие кончится раньше, чем Сид откинет приставочку «не».
***
Пачка сигарет полупустая, осталось всего три, и все их Джонни отдаёт Сиду, пока сам думает прикурить блант, но останавливается, маловероятно конечно, что пассивное курение марихуаны Сида убьёт, но заставить себя он не может, как и к бутылке потянуться, и вместо этого тянется к радио.
Руку они перевязали. Джона любят настолько, что аптечка выглядит лучше, чем вся его квартира — там и бинты, и что-то, чем он сможет обеззараживать иглы перед тем, как ставиться, и даже антибиотики.
В чем-то это даже забавно — у Джонни набор стиральных игл и ампулы пенициллина, а у Сида — героин, и дай ты бог, чтобы шприцом до этого никто не пользовался. Их обоих любят. Пожалуй, Сида даже слишком.
Они недостаточно накуренные, чтобы первой же попсовой песенке подпевать, или с затаенным дыханием слушать простецкий стишок под херовый бит, но ничего другого он предложить не может, и заваливается на кровать рядом, пока Сид мусолит одну-единственную сигарету, ссыпая пепел на поставленную Джонни пепельницу.
— Кто это поёт?
— Да хер его знает.
А Сиду, оказывается, нравится такой вот девчачий голос, говорит, это мило, а Лайдону насрать конечно, но только Сид мог настолько торчать от какой-то безымянной девчонки по радио и той белобрысой проститутки, от обеих белобрысых проституток, и при этом дрочить исключительно на мужиков.
Лайдон вот ещё на мокрые пизды может передернуть, если человек хороший, но вот так на девок облизываться…
— Еблан ты, Джонни, — к чему это, он не понимает, и разговор их такой же бессмысленный под завывания уже другой женщины — эта в возрасте и так уныло тянет, что перекидываться «ты еблан», «ты тоже», «ты торчок», «ты тоже», кажется ему пиздец каким интересным.
Сигареты уже скурены, Вишес конечно же с ним поделился последней, и тянули они её на пару, затяжку за затяжкой.
Когда Сид ему говорит, что ебаться он больше не хочет, так что Джонни может его уже выебать наконец — это наверное хороший знак, что лежать и втыкать в потолок они долго не могут.
— И нахуя нам ебаться, если ты не хочешь?
— А кто сказал, что я не хочу? Я говорил, что у меня больше не стоит от той дури.
— Хуевая значит дурь, и полчаса не прошло. Хоть один раз нам с тобой повезло, ты не откинулся.
— Я брал у своего барыги.
— Который тебя наебывал.
Сид обиженно толкает его в плечо и тут же притягивает к себе, целует глубоко, играется языком, опрокидывает его на спину и сам седлает бёдра, оторвавшись лишь на секунду. Стаскивает с него трусы — джинсы-то и так болтаются на низкой посадке, оголяя задницу. И надрачивает мягкий хер, в надежде, что тот встанет, и тут же старается засунуть в себя сразу два пальца.
У Сида не стоит, даже близко нет, и он морщится от боли, но, сука, продолжает, и это самая несмешная вещь, которую Лайдон видел в своей жизни. Это, блядь, пиздецки тупо. Ебейшая идиотия. Целое королевство угнетающе-невеселой херни.
— Остановись. Блядь, Вишес. Перестань. Сука, хватит. Сид! — последнее он выкрикивает яростно, и тут же жалеет — замирать тот замирает, вот только выглядит потеряно, жалко даже. Джонни что угодно скажет, чтобы не признавать, что испуганно он выглядит, и, кажется, перестаёт даже дышать на какие-то секунды.
Что сказать ему, чтобы не усугублять, Джонни не знает. Все кажется таким неуместным, а «прости» — вот что на самом деле жалко, так говорят уебаны, избившие своих благоверных до внутренних кровотечений, и когда те захлебываются, именно так и говорят: «прости, я не хотел», «милая», «я еблан, детка». Звучит ублюдски, пробуждает нехорошие воспоминания, ассоциации, и даже это шуточное «детка» звучит так мерзко.
Сид повидал много дерьма, а Джонни ещё и добавляет. И скорее всего, он попросту себя накручивает, проецирует собственное, но ничего поделать с собой не может. Он накрывает его руку своей, в который раз уже так делает, направляет, аккуратно, так чтобы не было больно. Хватит сегодня с Вишеса его хуевой жертвенности — ни одну вынужденную проститутку ему так жалко не было, как сейчас Сида, да и претит так его называть, как и тех несчастных девок, дающих за мелкий прайс всяким уебкам.
Это так же неприятно, как и пихать их в себя безо всякой смазки, хоть Джонни и тянет их так медленно, как только может, и ничего лучше он не придумал, кроме как снова вылизать Сиду ротовую полость. Имитирует страстный поцелуй, отвлечь пытается языком — по-французски, чтобы Вишес свое внимание переключил на орал — по другому он это назвать не может.
Отрывается на секунду, чтобы отдышаться, и завлекает его снова, да так, что теперь Сид его ебет, расстраивает только, что все это настолько искусственно, фальшиво, и подыгрывают ему плохонько, как недоактерышко.
И выглядит не очень хорошо, избегает взгляда, и не реагирует он на попытки завязать диалог, не слышит его неловкое хриплое бормотание. Лайдон даже откашливается, чтобы звучало не так хуево, но достучаться до ушедшего в себя так глубоко, что хуй достанешь, Вишеса не получается.
Тот уже не просто ребёнка напоминает, которого злой дядя обидел, а аутиста. Из тех, кто в глаза не смотрят, и движения у них непроизвольные, вон Сид пытается себе пальцы сломать. Не хрустит костяшками, а именно давит безжалостно, до того момента, когда ещё немножко поднажать осталось и пизда суставам, а ещё он снова методично раздирает зубами губу, с этим надо что-то делать. Например, провести пальцем по губам, чтобы перестал себя истязать, и медленно разжать пальцы, что в болезненных конвульсиях уже, а Вишесу все мало, пока не выбьет, как коленную чашечку прицельным ударом, не успокоится.
Даже когда он подносит несчастную ладонь к губам, Сид не реагирует на это никак, и никакими прикосновениями — это касание Джонни не может назвать поцелуем — не получается выбить его из стагнации. Лайдон не сдаётся. Ведёт губами выше, проходясь по костяшками так мягко, несмотря на обветренные, пересохшие губы.
А когда и это игнорируется, идёт ва-банк — тут же жадно ловит пальцы, заглатывает их до конца, давится, конечно, как и при минете, до слез, но темп не сбавляет, старается спрятать зубы и вытягивает щеки, непрерывно смотря Вишесу в глаза.
Он покраснел от духоты и резко стало нечем дышать, ещё немного и сдастся, прекратит играть в молчанку и стыдливо отведет взгляд, Джонни осталось чуть-чуть надавить.
— Смотри на меня, Сидни.
— И все равно не встанет. Если не сделать вот так, — Сид говорит устало и как-то тускло, пока глаза не загораются на «вот так». В этот момент он тянется к бритве, ловким движением снимает с цепочки, и медленно, демонстративно проводит лезвием над соском.
Крови выступает не много, Ричи делает так не впервые, хотя обычно он быстрее, и режет глубже, но это он не для себя, это для Лайдона.
Сид раздвигает ноги, демонстрируя некрепкий, но все же стояк.
— Так вот какого хера ты все время режешься! А я-то думал, ради искусства.
Джон в эту искру подливает бензин. Импровизация всегда была его сильной стороной.
— Я же не долбоеб.
И Сид скалится ему в лицо. Впервые с того момента, как они курили последнюю сигарету.
— Не долбоеб, — передразнивает Роттен, приподнимаясь на руках, чтобы легче было осуществить задуманное.
— Но ещё сильнее у тебя встанет, если я сделаю вот так. — И языком надавливает на порез.
Сид пораженно вздыхает. Звук очень близок к полноценному стону, но Сидни может лучше.
— Давай ещё одну. С другой стороны. И смотри, не задень его, Ричи.
Он предупреждающе надавливает языком, наблюдая, как твердеет влажный от слюны сосок. Сид выдыхает «отъебешься» и затыкает себе рот рукой. Благо, что правой.
Отъебешься там или отъебешь, Лайдон не расслышал. Он продолжает дразнить языком сосок, а рукой тянется вверх, постукивая пальцами по чужому запястью. Не настаивает, предлагает.
Сид хмурится, и только глубже вцепляется зубами в кожу. Медленно так, по чуть-чуть, пока не чувствует, как синяк наливается кровью, а Лайдон всё ещё предлагает. И вздрагивает, когда Сид крепко хватается за предложенную руку — шансов было пятьдесят на пятьдесят, и это почти что возвращает стояк. Лайдон правда не знал, согласится ли Сид, а когда почувствовал на себе чужую хватку — блядь. С эти не сравнится ни один оргазм.
Он целует Сиду запястье, целует кисть, целует костяшки пальцев, оставляя едва заметные следы на бледной, влажной от холодного пота кожи. Так даже интереснее, чем попросту незатейливо сосаться по-французски, рот в рот, да к тому же так Сидни может творить с лезвием, что ему угодно. Но только пока это не заходит за ореол, и не доходит до кости. Лайдон глаз с него не спустит, и если что, Сиду придётся довольствоваться только его ртом на своих пальцах. Так что нет, только то, что ему, Джонни Роттену, заблагорассудится.
А ещё так можно все те тысячи глупых фраз, что в голове крутятся, становясь идеями маниакальными, попытаться Сиду сказать, когда в горле пересыхает от волнения и тоски.
Джона одолела меланхолия, и ничего с этим уже не поделаешь, Джон.
— Поторопись, мать твою, я сейчас кончу!
— Что поторопиться?
Он делает вид, что не понимает. Издевательски нежно теребит сосок зубами, не смыкая, как того хочет Сид. Пальцы у него дрожат, лезвие высказывает из пальцев, тут же подхваченное Джоном. Последняя царапина настолько поверхностна, что даже не кровоточит.
Сид же настолько остро чувствует, ему так больно, настолько по-блядски хорошо, что он не может дышать. Раньше для такого эффекта ему нужно было едва ли не на сантиметр вдавливать бритву в мясо, а сейчас? Он даже не уверен, что смог проехать кожу.
— Поторопись и трахни меня, блядь, Лайдон, быстрее.
Сида выгибает дугой, он кричит, когда Джонни тянет за сосок, и на секунду кажется, что он кончил, но нет, у Сида все ещё стоит.
Лайдон разрывает зубами упаковку припасенного гондона и раскатывает его по пальцам. Проходится по всей поверхности пересохшим от волнения языком. Слюны практически нет, разве что откуда-то взявшаяся кровь, он в душе не ебет откуда, неужели снова прикусил себе язык? С Сидом он когда-нибудь откусить его с концами.
Лезет пальцами под яйца и неловко толкается внутрь, одновременно с этим обхватывает губами головку. Он едва ли вставляет дальше первого сустава, оставив внутри презерватива один указательный, но Вишесу этого хватает. Джонни угадав момент отстраняется и сперма размазывается у Сида по животу.
***
Когда они уже лежат обессиленные на кровати, после нескольких раундов, выжатые досуха, и ни у Джонни, ни у Сида больше не встанет, какой бы дурью не накачай. Не хватает разве что сигарет.
— Хуйня.
— Что?
— Секс твой хуйня, мне… Лучше бы я… Синди бы мне помогла. Моя маленькая... — спустя часы Вишес наконец договаривает до конца, этот диалог он затевал с десяток раз и каждый раз не мог выдавить из себя пару слов, «проехали», «забей», «подрочи мне, Джонни», «не будь занудой».
— Или Райан, лучше бы меня отпиздил Райан.
— И даже лучше, чем когда я ебал тебя в жопу?
— Двумя пальцами?
— Ну у тебя и аппетиты, Вишес! Я могу и членом, достану в следующий раз смазку.
— Не надо.
— Могу сунуть руку по локоть.
— Не поможет.
— А сам улыбаешься мечтательно, хорошая картинка вырисовывается, правда, Сид?
— Это все равно не заменит героин.
— О, так мы про героин? А я думал, про Ронни…
— Нет, Джонни уебок, пусть он идёт нахуй.
— Ронни, Сидни, его зовут Ронни, Джонни — это я!
— Я знаю. Как думаешь, она придёт на следующий концерт?
Джонни нечего на это сказать, но Сид продолжает:
— Кажется, спиздила у меня двадцатку.
Сид переворачивается, отказываясь с Лайдоном лицом к лицу.
— Хуйня, но пойдёт.