Chapter Text
— Значит, не любишь тачки, — миролюбиво отметил Баки, отпивая ликер.
Стоило сбавить обороты: он и так ходил по тонкой грани, а его пьяная шлюховатая версия и вовсе могла натворить дел. Некоторые черты характера не стоило демонстрировать при первой встрече. И при какой-либо другой тоже.
Свернуть разговор с американцев на автомобили было лучшим способом избежать драки. Весь мир недолюбливал Штаты, и Баки, как бывший военный, мог бы многое сказать по этого поводу, вот только не собирался снова ворошить это дерьмо. Больше нет. Хватит с него.
— Почему же? Машина — это просто инструмент. Как она будет себя вести — зависит уже от мастера: сначала от механика, потом от водителя. В чутких руках любой механизм станет послушным и отзывчивым, нужно только суметь о нем позаботиться. Чувствовать отдачу, направлять, следить за изменениями. Хорошей машине нужен хороший хозяин, а не черт знает кто. В этом все дело.
То, как нежно и мечтательно Гельмут при этом улыбнулся, следовало запретить на законодательном уровне.
— Это точно не что-то из эротики? — ляпнул Баки и понял, что шлюховатая версия всё-таки вырвалась на волю. Всего-то пара глотков, да что с ним не так?
Гельмут рассмеялся и, не стесняясь, самостоятельно подлил себе еще. В этот раз он не жадничал, наслаждаясь травяным ароматом ликера и отпивая по чуть-чуть.
— Можно и так сказать. Наверное, все гонщики немного влюблены в автомобили. Есть мнение, что хобби — это лишь сублимация агрессии или сексуального влечения. Что ты об этом думаешь, Джеймс?
Баки думал, что сам себя загнал в ловушку.
— Гонщики? — зацепился он, — Так ты ещё и гонщик?
— Не профессионал. Просто участвовал в паре любительских заездов… в определенный период жизни. Даже побеждал иногда. Часто, на самом деле.
— Вот как.
То, как он сбрасывал оковы благовоспитанной скромности и под градусом начинал распускать перышки, было просто очаровательно. Баки помнил это чувство, он и сам любил покрасоваться — когда-то давно, в прошлой жизни. Когда ты молод и хорош собой, когда окрылен своими маленькими победами, когда только-только пытаешься занять место в мире, и вдруг находишь кого-то, на кого хочется произвести впечатление — в такие моменты позерские замашки не щадят даже лучших из людей. Лестно было, что в этот раз впечатлить пытались Баки. Лестно, но дико: сам он скорее брызнул бы себе в рожу перцовым баллончиком.
Гельмут, очевидно, подавал все эти забавные сигналы: он пытался занять как можно больше места, расправил плечи, вздернул подбородок, облокотился на окно и вытянул ногу вдоль рамы — а ещё прямо вдоль ноги Баки. Вторую ногу он подтянул на подоконник и совершенно спокойной уложил своё колено к Баки на бедро.
В этом не было ничего такого. Подумаешь. Мало ли, как у них тут в Европе принято. Оно и в Америке ничего бы не значило. Сколько раз Баки совершенно невинно засыпал с кем-нибудь в обнимку на тех же попойках у Старка?
— Ты смеешься надо мной, так ведь? — промурлыкал Гельмут. Ох, блять, вот Баки и нашел подходящее слово для его пьяной речи. Мурлыканье.
— Просто думаю, какое сокровище откопал. Электрик, гонщик и отличный собутыльник. Не те таланты, которые можно предположить на первый взгляд.
— Внешность обманчива.
— Я уже не удивлюсь, если у себя в Заковии ты окажешься каким-нибудь наследным принцем.
— Не окажусь, — отрезал Гельмут холодно и неожиданно трезво, — И это не талант. Привилегии, которые даются человеку при рождении — не его личная заслуга. Не понимаю, зачем весь этот романтический ореол. Это лишь значит, что ты получишь что-то в наследство, когда твои родители умрут.
Он подтянул колени к груди и обнял их, нахохлившись. Баки понятия не имел, как реагировать на эту вспышку. Пацан сбежал из дома от строгих богатых родителей, или что? Это бы многое объяснило. Впрочем, наплевать. В силах Баки было предложить ночлег и выпивку, а семейные проблемы — не его профиль. Своих хватает.
— Иногда я бываю слишком резок, — вдруг произнес Гельмут. Баки вздрогнул: он уже ушел в собственные флешбеки. Чужой голос снова звучал трезво. Быстро опьянел — быстро отпустило? Или он притворялся? Но зачем? — Стоило бы извиниться, но мне, помнится, пообещали откусить за это лицо.
— Никто ещё не жаловался, — подмигнул Баки, — Так значит, ещё и ораторские замашки?
— Только в некоторых принципиальных вопросах. Так получилось, что часть моей семьи придерживаются крайне… противоречивых взглядов. Каждая встреча с родней превращается в мексиканскую дуэль. «Гельмут, хотя бы ты не лезь», «Гельмут, это похороны, а не политические дебаты»...
Баки захохотал.
— Похороны?
— Прадедушка Август был тем ещё мерзавцем, а один идиот поднял тост за былое величие Заковии. Былое величие, Джеймс! Прадед торговал с гребаными нацистами, какое тут, в задницу, величие?
— Кошмар, — радостно согласился Баки.
— Спасибо за поддержку, — Гельмут драматично хлебнул ещё ликёра и поморщился, — Кажется, мне уже хватит. И без того наговорил лишнего.
Безукоризненная учтивость, скверный характер и милая мордашка. Оценка ситуации показала: сержант Барнс влип по самые уши.
— И этот человек осуждал мои шутки про руку, — поддел Баки.
Он оказался не готов к чертикам в чужих глазах.
— Это был трезвый Гельмут.
— А что бы сделал нетрезвый Гельмут?
Нетрезвый Гельмут покровительственно похлопал Баки по коленке.
— Он бы сказал, что за такие шутки в приличном обществе руки не подадут.
— Ауч. Моим же оружием.
— Если не считать вывеску, из окна прекрасный вид, не правда ли?
Тема сменилась так резко, что Баки не успел подобраться. Конечно же, Гельмут заметил проклятую остановку, она маячила перед глазами даже сильнее, чем ебучая неоновая вывеска.
— Нормальный вид.
— Джеймс.
— М?
— Ты же ничего не купил в магазине, верно?
Это было несправедливо. Каким бы ужасным человеком Баки не был, он не заслужил такой встряски.
— Я купил сигареты.
— Вот как.
— Кажется, кому-то пора спать, — Баки поднялся, и Гельмут покорно поднялся следом, но все же заметил:
— В наши годы самое время встречать рассветы, тебе не кажется? По ночам спят только дети и старики.
— Мне сто шесть.
— Это неправда. Готов поспорить, тебе нет и тридцати.
— Два раза по тридцать.
— Двадцать пять.
— Двадцать восемь.
— Ты отлично сохранился.
Он смотрел без тени усмешки, внимательный и спокойный. Их разделял всего шаг, Гельмут не двигался и продолжал смотреть, неоновая подсветка ложилась на его щеку и делала одновременно манящии и каким-то потусторонним.
Он был чуть ниже — всего на несколько сантиметров, но ему все равно пришлось приподнять подбородок, чтобы смотреть Баки в глаза.
Баки сдался первым.
— Пойду намажусь кремом от морщин. А то пропущу сеанс — и песок посыплется.
Пока он цеплял с сушилки полотенце, а из шкафа — чистое белье, Гельмут непринужденно устроился на своем раскладном кресле, подперев голову рукой, и не отрывая взгляда от Баки. Они оба не проронили ни слова.
Врубив душ, Баки уперся лбом в стену. Перед ним стоял несложный выбор: сбросить напряжение сейчас или всю последующую ночь смотреть мокрые сны. Учитывая, что Баки разговаривал во сне, а будущая звезда ночных фантазий находилась в непосредственной близости — выбора, как такового, не было.
Его накрыло быстро и сильно, пробрало до самого позвоночника, до прогнувшейся поясницы, до подкашивающихся коленей, до ошеломленного стона — жаль, что он не мог что-нибудь зажать зубами, пришлось закусывать щеку. Это было… Это… было… блядский боже, черт побери. Это было так хорошо, что даже почти больно. Сердце долбило, как стиральная машина в режиме отжима. Что за херня. Что. За. Херня.
Кто бы мог подумать. Дамы и господа, Джеймс Бьюкенен Барнс, двадцать восемь лет от роду, внезапно открыл для себя сезон зажигательной дрочки. Давайте похлопаем Джеймсу все вместе.
Все еще пытаясь отдышаться, Баки завернулся в полотенце. Он ждал привычной апатии, но она почему-то все никак не наступала. Было пиздец как неловко и смешно с самого себя, и он понятия не имел, как смотреть с утра Гельмуту в глаза, а еще тряслись кончики пальцев, и адреналин хреначил, как будто он стянул из магазина жвачку или оторвался на велосипеде от шайки бруклинских головорезов.
Он чувствовал себя таким живым.
Когда он думал о Стиве, то не мог отделаться от ненависти к себе. Он был мерзким, грязным и ненужным. Он поганил единственное, что было хорошего в его жизни. Он херил их дружбу, их братство, раз за разом, а Стив, если бы узнал хоть о малой части всей грязи, которая творилась в больной голове Баки, развернулся бы и не захотел с ним знаться — и тогда берлинские каникулы с их еженедельными (дорогущими, мать их!) бандеролями показались бы счастливой сказкой.
В последнее время Баки почти не притрагивался в себе, лишь бы не быть придавленным этой стеной отчаяния. Это ненормально, когда тебе после дрочки хочется рыдать и делать себе больно, чтобы отвлечься.
Но сейчас с ним творилось что-то совершенно иное. Какая-то ебаная эйфория. Ему предстояло еще с этим разобраться, но позже. Позже.
Когда он вернулся, за окном светало. На кухне хрустела кормом Альпин. Гельмут мирно сопел, обнимая подушку. Из-под одеяла торчала его нога - наконец-то в теплом носке.
Баки посмотрел на него ещё немного и забрался на свой диван. Его крыло нежностью и благодарностью, как если бы они и вправду переспали, а не… что бы там между ними не происходило.
Альпин затихла. Баки рассматривал потолок широко распахнутыми глазами и пытался понять, что с ним все-таки творится сегодня. На лестнице зазвенели ключи: фрау Вишневская собиралась на утреннюю смену в пекарню.
— В Заковии есть легенда, — замогильным голосом произнес Гельмут.
— Ебаный свет!!! — рявкнул Баки, хватаясь за сердце, — Ты же спал?!
Их кровати стояли под углом, изголовье к изголовью — Баки не рискнул двигать мебель посреди ночи — и теперь чужой голос звучал совсем рядом с его ухом.
— Легенда о безутешном страннике, — продолжил Гельмут, будто его и не перебивали. В тишине его слова эхом раскатывались по всему помещению. — В одном небольшом городе жил юноша. У него был дом, семья и прекрасная невеста — самая добрая девушка в округе. Но однажды в княжество пришла война. Юноша был глуп. Возжелав славы и побед, он оставил дом и отправился на поле боя. Он был храбр и силен, и с войны он возвращался героем. Вот только чествовать его было некому: пока он бился за чужие земли, но его дом напали и разорили, не оставив камня на камне. Все, кого он любит, погибли. От горя наш герой сошел с ума. Он не поверил, что эти руины и есть его город, и отправился искать свой дом. Говорят, что он так и бродит среди людей до сих пор. Он бродит так долго, что уже позабыл собственный облик. Кто-то видит его седым стариком, кто-то — печальной женщиной, кто-то — напуганным ребёнком. Того, кто поможет безутешному страннику, ждет процветание и удача. Того, кто его обидит, всю жизнь будет преследовать злой рок. Это не так сложно, верно? Вот только есть один нюанс. Пускай безутешный странник щедр, но не стоит забывать, что он безумен. А безумие никогда нельзя подпускать близко к своему жилищу. Даже дети в Заковии знают главное правило: никогда, никогда не приглашай безутешного странника в свой дом.
Монолог оборвался так же внезапно, как и начался. Фрау Вишневская завела мотоцикл. Баки мог поклясться, что слышит, тиканье часов в соседней квартире. Он сглотнул и поежился, прогоняя непрошенные мурашки.
— А дальше? Не приглашай — иначе что?
Гельмут молчал.
— Эй!
Ни звука.
Выругавшись, Баки подтянулся, перегнулся через два подлокотника и пригляделся. Гельмут лежал на спине. Руки его были сложены на груди, как у покойника, глаза глядели в пустоту.
— Ты лунатишь что ли? Гельмут?
Гельмут перевел на него глаза и уставился равнодушно. Баки не стремался так сильно уже очень, очень давно. Кажется, у него зашевелились волосы на затылке.
— И что с тобой делать? — Баки уже начало потряхивать, когда Гельмут вдруг разомкнул губы и проговорил даже без намека на интонацию:
— Добрых снов, какао-призрак.
А потом уголок его рта дернулся. Ещё раз. И ещё.
— Да блядский боже, я чуть не поседел!!! — взревел Баки одновременно с тем, как этот говнюк счастливо расхохотался, спрятавшись лицом в подушку.
В стену постучали. Чужое ухо маячило у Баки прямо перед глазами. Повинуясь какому-то дурному импульсу, он прикусил хрящ зубами, но Гельмут этого даже не заметил, продолжая бессовестно ржать.
— Пошел нахрен с моего кресла.
— Видел бы ты свое лицо, — простонал Гельмут, утирая слезы.
— Что не так с моим лицом?
— С ним все прекрасно. Просто идеально, Джеймс, поверь уже наконец.
Чувствуя, как щеки горят от досады и смущения, Баки рухнул обратно к себе и на всякий случай накрылся одеялом.
В ногах затоптались маленькие лапки. Альпин, славная девочка, пришла поддержать его в минуту слабости. Хоть кому-то в этом блядском мире можно было доверять.
Когда Альпин свернулась теплым клубочком у него под коленями, над ухом снова раздался голос самого неблагодарного засранца во вселенной.
— Джеймс?
Баки сложил пальцы в фак и красноречиво высунул руку из-под одеяла. Улыбнулся в ответ на тихий смешок и тут же обозвал себя кретином.
— Джеймс, я хотел уточнить. Ты был серьезен? Мне действительно следует уйти? Я перегнул палку?
Если ему и следовало куда-то идти, то только к Баки на диван, под одеяло, где как раз сегодня проводился открытый урок по надлежащему поведению в гостях.
— Нет, — усилием воли сказал Баки и услышал вздох облегчения, — Оставайся.
И про себя добавил: «Пожалуйста».