Archive of Our Own ^beta

Проснулся Вэй Усянь от того, от чего еще ни разу в жизни не просыпался — ни в Юньмэне с его всеобщим помешательством на собаках, ни в Илине с его зловещим запустением, ни в Облачных глубинах с их запретом держать домашних животных, — от кошачьего мяуканья.

Кошка мяукала так душераздирающе, словно у нее буквально минуту назад какие-то жестокие негодяи отобрали малых детушек, и теперь несчастное животное оплакивало свою горькую участь, жалуясь на нее всем кошачьим богам. Впрочем, может, она просто хотела есть.

Вэй Усянь недовольно поморщился и открыл глаза, гадая, куда подевался Лань Чжань и почему он позволяет будить своего драгоценного мужа в такую несусветную рань. Солнце только поднималось над горизонтом, выглядывая из-за деревьев, окружавших небольшую полянку, где они накануне разбили лагерь. Ночевать в гостиницу они не пошли — неупокоенный дух, которого они встретили на границе, завел их далеко на территорию Юньмэна, и Вэй Усянь не хотел, чтобы до главы Цзян дошли слухи, что он опять охотился в чужих владениях «как у себя дома». Их отношения с братом все еще были напряженными, хотя челночная дипломатия Цзинь Лина понемногу приносила свои плоды.

Вэй Усянь несколько раз моргнул — сонная пелена никак не спадала с глаз, и мир вокруг был каким-то тусклым и немного размытым. Обоняние же, в отличие от зрения, почему-то поразительно обострилось. По крайней мере, от погасшего костра несло гарью так резко, что Вэй Усянь, не удержавшись, чихнул и потер лапой нос.

Потом замер, осознавая.

Потом до него дошло.

Истошный визг огласил окрестности. Перепуганные птицы заметались над деревьями, очевидно, полагая, что настал конец света. Мелкие лесные зверьки забились глубоко в норы, дрожа от страха, а те, кто не успел — прыснули от поляны врассыпную. А по поляне, путаясь в полах ханьфу, катался и безуспешно пытался подняться несчастный Вэй Усянь, по какой-то насмешке судьбы превращенный в самое страшное на свете существо — собаку.

В огромную, страшную, клыкастую псину, одну из таких, что чуть не разорвали его однажды на куски, и только помощь проходящих мимо веселых пьянчужек спасла его от верной смерти. Веселых пьянчужек с тех пор Вэй Усянь нежно любил, собак же до одури боялся — и как же он ошибался, думая, что своей смертью искупил все грехи, совершенные им в прошлой жизни. Ничего подобного, раз судьба сыграла с ним такую ужасную шутку.

— Лань Чжань, спаси меня! — попытался крикнуть он, но вместо слов из горла вырвался жуткий собачий лай.

На лай Вэй Усянь всегда реагировал одинаково — паниковал и пускался наутек. Вот и теперь он, не помня себя от ужаса, бросился бежать со всех ног, совсем позабыв, что теперь у него их не две, а четыре. И конечно, тут же в них запутался. Упал, пропахав носом землю, и воткнулся им в ближайшее дерево, да так, что искры из глаз посыпались. Будто мало ему сегодня досталось. А ведь день еще даже не начался.

В итоге он остался лежать под деревом, зажмурившись, чтобы не видеть свой черный блестящий нос, и тихо поскуливая от боли и полной вселенской несправедливости. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы все это оказалось просто кошмарным сном и чтобы Лань Чжань (которому, кстати, давно пора было вернуться со своего утреннего омовения или куда он там отошел) разбудил его обычным утренним поцелуем и ласковым поглаживанием по голове.

А еще по спине. И по бокам. И живот тоже можно почесать вот тут… и вот тут… и вот ту‑у‑ут, мечтательно подумал Вэй Усянь и вдруг поймал себя на том, что дрыгает ногой (называть свою родную ногу задней лапой он категорически отказывался). Пребывание в чужом облике явно действовало на него нездорово.

«Держи себя в руках! — строго велел он себе, старательно игнорируя тот факт, что рук у него тоже больше нет. — Еще не хватало, чтобы ты тут окончательно особачился. Сначала живот тебе чеши, а там оглянуться не успеешь, как начнешь облаивать прохожих да кошек по дворам гонять».

Кстати, насчет кошек. Судя по запаху, одна из них — очевидно, та страдающая животина, что его разбудила — находилась очень близко, прямо над головой.

Вэй Усянь приоткрыл один глаз и посмотрел наверх. Меж ветвей что-то белело. Вэй Усянь открыл второй глаз и присмотрелся. Так и есть — кошка была прямо над ним, на высоте примерно двух чжанов. Белая как снег, она сидела на толстой ветке, вцепившись когтями в кору, и смотрела на него с таким ужасом, словно он и был тем самым негодяем, утащившим ее котят.

Вэй Усянь понимал ее как никто. Он и сам был от себя в ужасе. Хорошо, что Лань Чжань не боялся собак (а вот кошек как раз терпеть не мог — с тех давних пор, как одна из них, непонятно как пробравшись сквозь окружавший Гусу барьер, сильно поранила его любимицу — черную крольчиху, которую подарил ему Вэй Усянь).

«Если бы это он вместо меня оказался в собачьей шкуре, я бы и подойти к нему не смог», — сокрушенно признался себе Вэй Усянь. Он представил, как это расстроило бы Лань Чжаня, и в первый раз за это время подумал — а ведь не так уж плохо, что песье заклятие досталось именно ему.

И тут ему в голову пришла пугающая мысль. Которая, кстати, прекрасно объясняла, почему его муж до сих пор так и появился на поляне, несмотря на весь шум, что Вэй Усянь тут устроил. На самом деле странно, что она не пришла к нему раньше, но он был очень занят, пытаясь — буквально — убежать от себя. Мысль была следующей: а с какой стати он решил, что заклятие досталось ему одному?

Вэй Усянь вскочил. Точнее, попытался. Лапы слушались плохо и постоянно норовили разъехаться. Он кое-как собрал их в кучу и, виляя как идущая галсами лодка, со всей возможной скоростью устремился к погасшему костру.

Его ужасные подозрения подтвердились. Одежда Лань Чжаня лежала там, где тот вчера заснул, — на циновке позади Вэй Усяня. Конечно, отсутствие в одежде хозяина вполне можно было объяснить и бытовыми причинами — жарой, клопами, приступом лунатизма, в конце концов, или даже внезапным помешательством, — если бы не одна маленькая деталь. А именно — ни один адепт ордена Гусу Лань, будь он хоть трижды спятившим, никогда бы не оставил свою ленту валяться на земле.

Вэй Усянь упал перед лентой на брюхо, уткнулся в нее носом и горестно завыл. Если его муж тоже стал собакой, понятно, почему тот не показывается на поляне — испугать его боится. Это в лучшем случае. А если дело не в этом? А если с ним что-то случилось? Вдруг он не сохранил, как Вэй Усянь, человеческий разум? Вдруг Вэй Усяня спасло только то, что он так не любит собак?

Он завыл еще горше и поклялся сделать все возможное, чтобы не убегать от Лань Чжаня, в какое бы жуткое чудовище тот ни превратился. Все, что угодно, лишь бы с ним все было в порядке! Лишь бы он не убежал и не потерялся, не провалился в волчью яму, не нарвался на диких зверей или голодных крестьян.

Его завывания были прерваны самым неожиданным образом — кто-то шершаво лизнул его в нос. Вэй Усянь испуганно подскочил и во все глаза уставился на — кто бы мог подумать? — кошку, что так горестно мяукала нынче утром. Только причина ее горестей теперь представала в совсем ином свете.

— Лань Чжань?! — пораженно воскликнул… точнее, попытался воскликнуть Вэй Усянь (на деле это прозвучало как «Тяф-тяф?!»).

Тем не менее Лань Чжань — а это, конечно, был он — отлично все понял. Он согласно наклонил голову и еще раз лизнул Вэй Усяня в нос. А потом негромко замурчал и начал тереться об его дурацкую собачью морду своей милой усатой мордочкой.

Вэй Усянь тыкался в него своим многострадальным носом и скулил от облегчения. Боги услышали его мольбы! Лань Чжань был в порядке, он никуда не уходил, не переваривался в чьем-то желудке и не падал в волчью яму. Он просто не хотел, чтобы Вэй Усянь, следуя собачьей природе, нечаянно его съел и остался вдовцом. Как хороший муж, он никак не мог этого допустить. Поэтому залез на дерево и не слезал оттуда до тех пор, пока не убедился, что Вэй Усянь в своем уме.

Обтеревшись об супруга хорошенько и оставив на нем свой запах, Лань Чжань (совершенно прелестный в своем новом обличье) приступил к делам. Для начала он потрогал лапкой сиротливо лежащую на земле белую ленту, что-то прикинул в уме и, взяв ее в зубы, решительно потрусил к своему ханьфу. Вэй Усянь, изо всех сил стараясь не вилять хвостом, с интересом следил, как тот выкатывает из рукава мешочек цянькунь, подцепляет когтем завязки, открывает мешочек и аккуратно заталкивает в него ленту. За лентой последовали Бичэнь, Чэньцин и связка острых юньмэнских перчиков редкого сорта, которыми Вэй Усянь разжился накануне на рынке, страшно радуясь своему приобретению.

Упаковав таким образом все самое ценное, Лань Чжань посмотрел на мешочек, потом на Вэй Усяня, перевел взгляд на его переднюю лапу (тот уже почти смирился, что у него есть лапы) и требовательно мявкнул. Вэй Усянь непонимающе заморгал, но, тоже посмотрев на свою лапу, понял, что тот имел в виду (а заодно и то, почему он так запинался при ходьбе, но в этом он признаваться никому не собирался). Его собственная лента, которую он носил на запястье, осталась на месте, только почти целиком размоталась и волочилась за ним по земле, путаясь в ногах.

Вэй Усянь поднял лапу, позволяя Лань Чжаню аккуратно распутать ленту. Немного повозившись, тот продел ее сквозь завязки мешочка цянькунь, боднул Вэй Усяня лбом под морду, призывая того приподнять голову, и обмотал ленту вокруг его шеи, как-то без рук умудрившись затянуть узлы. Вэй Усянь в это время прикидывал, не придушит ли его этот импровизированный ошейник, если он внезапно превратится обратно в человека. По всему выходило, что нет. Шея у него была ого-го.

И зубы. Зубы тоже наверняка были огромные. Вэй Усянь их не видел, но судя по тому, как Лань Чжань не пригибаясь проходил у него под брюхом, псиной он и правда оказался здоровенной. И это имело свои преимущества. По крайней мере, обычный человек поостережется с ним связываться, даже если соблазнится явно дорогим мешочком у него на шее. То же касалось и диких зверей, а главное — бродячих собак (стычек с которыми Вэй Усянь боялся не только из-за себя, но и из-за Лань Чжаня) и вообще любых опасностей, что могли встретиться им по дороге. От Юньмэна до Гусу путь неблизкий, особенно если ты не заклинатель на быстром мече, а маленький котик на лапках.

Ощутимая разница в размерах дала о себе знать почти сразу, как они покинули поляну. В то время как Вэй Усянь, можно сказать, прогуливался неторопливым шагом, его спутнику приходилось бежать. Кроме того, местность становилась все более заболоченной — они приближались к реке, которую им еще как-то предстояло переплыть, и с каждым шагом выражение мордочки Лань Чжаня становилось все несчастнее. Он непроизвольно поджимал лапки и вздрагивал каждый раз, как его поникший хвост касался влажной земли.

Смотреть на него такого было решительно невозможно — хотелось схватить и немедленно затискать, но за неимением рук Вэй Усянь мог разве что хорошенько его обслюнявить. А это вряд ли бы принесло кому-то радость — воды вокруг и так было достаточно. Поэтому, выбрав местечко посуше, Вэй Усянь улегся на брюхо и приглашающе мотнул головой.

Лань Чжань понял его правильно. Упрямиться он не стал — наоборот, благодарно лизнул супруга в нос и полез к нему на спину. Немного по ней потоптался (очень приятно) и, наконец, устроился ближе к холке. Вэй Усянь осторожно поднялся и тихонько потрусил к реке.

Поначалу Лань Чжань никак не мог приноровиться, ерзал, кренился и даже несколько раз выпускал когти, стараясь удержаться на трясущейся спине (которая тряслась бы куда меньше, если бы Вэй Усянь постоянно не фыркал от смеха, представляя, как они выглядят со стороны), но потом догадался вцепиться когтями в ленту на шее, и дело пошло на лад.

До реки они добрались, когда солнце стояло в зените. Вэй Усянь порадовался, что большая часть их пути проходила в тени деревьев — оказавшись без их защиты, он тут же ощутил всю тяжесть пребывания в мохнатой собачьей шкуре. Да еще, как назло, и черной. Солнце палило просто немилосердно. Вэй Усянь понял, что если немедленно не охладится, то сварится в этой шкуре заживо. Подбежав к лежащим на берегу валунам, он коротко гавкнул и дернул плечом, предлагая Лань Чжаню поменять дислокацию. Тот послушно перепрыгнул на валун и, усевшись на его вершине, принялся наблюдать, как его супруг плещется на мелководье, шлепая лапами по воде и радостно отфыркиваясь.

Наплескавшись от души, Вэй Усянь выбрался на берег, отряхнулся, подняв тучу брызг, и улегся в тени валуна. Перед большим заплывом следовало немного передохнуть. Поесть бы тоже не помешало, но увы — достать взятые с собой припасы из мешочка у него на шее она не могли. Для этого требовалось сложить пальцы в открывающую печать, а с пальцами у них семье в последнее время была напряженка.

Лань Чжань к нему (мокрому и холодному) не пошел, остался наверху — стоять (точнее, сидеть) на страже. Солнце, похоже, ничуть его не беспокоило — наоборот, он с явным удовольствием подставлял ему бока. Со своей короткой светлой шерсткой он как нельзя лучше был приспособлен для жары, в отличие от супруга.

Судя по положению тени, спал Вэй Усянь недолго. Лань Чжаня поблизости не наблюдалось, но встревожится Вэй Усянь не успел — собачье обоняние (все-таки неплохая оказалась штука) тут же подсказало ему, где тот находится (чуть ниже по течению в камышах) и чем занимается (хрустит чем-то вкусным). Кажется, какая-то невезучая утка не досчитается сегодня в гнезде пары яиц, подумал Вэй Усянь, и тут же в желудке у него выразительно заурчало.

Лань Чжань, словно только этого и ждал, появился из камышей с гордым видом, который только немного портили капли желтка на усах. В зубах он держал небольшую серебристую рыбину, еще подергивающую хвостом. Причина его гордости стала понятна, когда Вэй Усянь, очень заинтересованный таким развитием событий, обошел валун.

Оказывается, пора он тут дрых лапами кверху, его заботливый муж по мере своих возможностей обеспечил их обедом, каким-то секретным кошачьим способом наловив в реке рыбы. Не самой крупной и не то чтобы много, но Вэй Усянь жаловаться не собирался. Как и сетовать на то, что ее придется есть сырой — в свое время он еще и не тем питался, а эта рыба была хотя бы свежей. И на его собачий вкус пахла довольно привлекательно. Так что он благодарно потыкался в Лань Чжаня носом и принялся заглатывать его улов с неподдельным энтузиазмом. Лань Чжань сидел рядом с довольным видом и слизывал желток с усов.

Подкрепившись, чем муж послал, Вэй Усянь решил, что пора и ему принести какую-то пользу. Он мотнул головой, предлагая Лань Чжаню занять свое место на спине, и тот, легко запрыгнув ему на холку, уже привычно вцепился когтями в ленту. Вэй Усянь мысленно пожелал себе удачи и осторожно вошел в воду.

Как он уже успел убедиться во время купания, плавал он и в этом виде отлично, и даже Лань Чжань, забравшийся — подальше от воды — ему практически на голову, не сильно ему мешал. Вэй Усянь неторопливо плыл вперед, экономя силы. С течением он не боролся, позволяя тому себя сносить: он хорошо знал здешние места и помнил, что через несколько ли их так или иначе выкинет на отмель у деревни Кушуй. А там рукой подать до торгового тракта, по которому можно добраться прямиком до Цайи. А если повезет найти подходящую повозку и незаметно в нее залезть, то и лапы особо бить не придется. Это был хороший план — и вполне выполнимый, вот только судьба, как обычно, распорядилась иначе.

Когда вдалеке показались первые дома, Вэй Усянь удивился отсутствию на берегу людей. Обычно в такие жаркие дни на реке у пристани было не протолкнуться: рыбаки прямо с лодок торговали наловленной с утра рыбой, на все лады расхваливая свой товар; женщины с высоко подвязанными юбками стирали белье, громко шлепая им о камни; козы, пригнанные местным пастухом на водопой, фыркали и толкались, торопясь напиться; деревенские ребятишки, недостаточно взрослые, чтобы работать, с визгом и брызгами плескались на мелководье под присмотром сидящих в тенечке старушек. Теперь же все вокруг словно вымерло.

Это было довольно подозрительно, так что Вэй Усянь решил не дожидаться, пока их вынесет на отмель, и заработал лапами, борясь с течением. Берег тут был достаточно пологий, и выбраться на него особой сложности не представляло. Оказавшись на твердой земле, Вэй Усянь проломился сквозь растущие вдоль реки кусты и вышел на тропинку между рисовых полей, зеленевших побегами. Лань Чжань бесшумно спрыгнул с его спины и пошел впереди пешком, очевидно, не желая привлекать к ним излишнего внимания: кот верхом на собаке наверняка произвел бы на местных жителей неизгладимое впечатление. «Если, конечно, эти жители вообще найдутся, — мрачно подумал Вэй Усянь. — Чума у них тут что ли приключилась?»

К счастью, его опасения не подтвердились. Когда тропинка привела их на окраину деревни, где между воткнутых в землю жердей сушились сети, Вэй Усянь с облегчением заметил парочку стариков, сидевших на бревне неподалеку и починяющих снасти. Больными или встревоженными они не выглядели, да и пахли нормально (Вэй Усянь уже научился доверять своему носу и даже простил ему то, что тот собачий). Дальше по улице мальчишки играли в «ласточку», ловко подбрасывая голыми ногами тряпичный мячик. Две женщины-соседки развешивали на веревках хлопавшее на ветру белье, лениво переругиваясь через забор. Блеяли пасущиеся за околицей козы, во дворах кудахтали куры, принимая пыльные ванны, довольно похрюкивали сытые свиньи, где-то вдалеке кукарекал петух. Похоже, все было в порядке. Деревня жила своей обычной жизнью, за исключением того, что никто из ее жителей сегодня не ходил на реку.

Самая простая причина этого была очевидна — речные гули, и Вэй Усянь мимоходом порадовался, что догадался вылезти из воды пораньше. Но это также означало, что сюда скоро должны были нагрянуть заклинатели клана Цзян, а встречаться с ними ему категорически не хотелось. Кто его знает, может, от них с Лань Чжанем за три ли несет темным заклятием. Не хватало еще огрести за компанию с гулями.

В общем, в деревню им соваться не стоило. Лучше было обойти ее стороной, добраться до тракта, а уж на нем поискать подходящие попутные повозки. Вэй Усянь как раз раздумывал, как бы половчее объяснить все это Лань Чжаню (и надо ли вообще что-то объяснять), когда в соседнем доме скрипнула, открываясь, калитка, и из нее вышла хорошенькая девочка с пустыми ведрами в руках. Оглянувшись по сторонам, она радостно помахала сидящим на бревне старикам и вприпрыжку побежала к колодцу на пустыре в конце улицы. Мальчишки, бросив свою игру, радостно загалдели и побежали за ней.

Вэй Усянь с Лань Чжанем переглянусь и не сговариваясь двинулись в ту же сторону. Когда они подошли к пустырю, мальчишки уже отобрали у девочки ведра, но вместо того, чтобы, как опасался Вэй Усянь, бросить их в грязь или сломать, принялись дружно наполнять их водой. А потом чуть не подрались, споря, кто из них понесет ведра домой к «цзе-цзе».

— Вас четверо, по двое на ведро, — просто решила их спор девочка, которая в это время с небрежностью опытного мастера подбрасывала ногой тряпичный мячик — то справа, то слева, то сзади на пятку, то на локоть, то на плечо, — при этом практически на него не глядя. Так, подбрасывая мячик, она и пошагала домой, что-то напевая себе под нос. Мальчишки с ведрами потащились следом, не отрывая от нее глаз и восхищенно перешептываясь.

Вэй Усянь понял, что тут их помощь не требуется, и кивнул Лань Чжаню на соседнюю улицу, предлагая ретироваться. Но вместо того, чтобы тронуться с места, тот вдруг застыл, настороженно прислушиваясь, а затем выгнулся дугой, вздыбив все еще влажную шерсть, и громко зашипел. Вэй Усянь оглянулся и похолодел. С подветренной стороны — иначе он бы их учуял — к ним через пустырь неторопливо приближалась стая бродячих собак.

Он замер, не в силах пошевелиться. Его худший кошмар сбывался прямо глазах — Лань Чжань стоял между ним и оскаленными собачьими пастями и собирался защищать его, даже понимая, что в таком виде в этой схватке ему не выжить. Такой маленький и такой отважный. Вэй Усянь не мог на это смотреть. Поэтому он закрыл глаза и прыгнул вперед, то ли рыча, то ли скуля от переполнявших его страха, стыда и ярости.

Он ждал, что они набросятся на него всей толпой и надеялся только, что пока они будут разбираться с ним, Лань Чжань успеет убежать и забраться куда-нибудь повыше. Хотя умом прекрасно понимал, что шансы на это равны нулю: Лань Чжань не бросит его НИКОГДА. Единственным возможным вариантом его спасти было убить к гуям всех этих проклятых собак, и Вэй Усянь собирался это сделать — или умереть, пытаясь.

Чего он совсем не ждал, так это того, что его героический порыв пройдет впустую. Когда — буквально через секунду — Вэй Усянь открыл глаза, на пустыре оседала пыль и только быстрый топот лап затихал вдали. Не в силах поверить этому чуду, Вэй Усянь ошеломленно оглянулся на Лань Чжаня. Тот смотрел на него сияющими глазами. Говорить он не мог, но это было и не нужно, Вэй Усянь и без слов отлично понимал все, что тот хочет ему сказать. Как сильно он его любит, как страшно за него испугался и как гордится им сейчас, когда Вэй Усянь преодолел свой страх — ради него.

И это было просто невыносимо — находиться в такой момент в собачьей шкуре и не иметь возможности поцеловать своего прекрасного мужа (хотя бы раз пятнадцать), не говоря уже о большем. Поэтому Вэй Усянь, заскулив от невысказанных чувств, упал на бок, обернулся вокруг Лань Чжаня, как сердобольный наг вокруг Будды, и прижал его к себе всеми лапами. Обнял как смог. Лань Чжань ничуть не возражал, в свою очередь крепко прижавшись к нему всем телом и спрятав мордочку у него на шее.

Эта идиллия была прервана самым неожиданным образом, а именно — тряпичным мячиком, прилетевшим Вэй Усяню прямо в лоб.

— А ну отпусти его! — возмущенно потребовал детский голос, и тут же что-то больно ткнулось Вэй Усяню в бок. Опешив, он вскочил, закрывая собой Лань Чжаня, и потрясенно уставился на ту самую девочку с ведрами, стоявшую перед ним с палкой наперевес. Ведер, впрочем, поблизости уже не наблюдалось, ровно как и тащивших их мальчишек, но девочку, судя по всему, отсутствие поддержки не смущало. Она готовилась идти в бой.

Вэй Усянь невольно восхитился. Девочке было от силы лет восемь, и в своем собачьем обличье он был ей почти по пояс. Сам бы он на ее месте даже подойти к такому чудищу не осмелился бы, не то что котиков от него спасать.

Палкой, тем не менее, даже от такой отважной девочки получать не хотелось. Вэй Усянь попятился, всем своим видом пытаясь изобразить дружелюбие. Кажется, в собачьем исполнении его улыбка выглядела как-то не так, потому что вместо того, чтобы расслабиться, девочка нахмурилась и перехватила свое оружие поудобнее. Вэй Усянь взвизгнул и немедленно брякнулся на спину, справедливо рассудив, что человек, спасающий котиков, не будет бить лежачего.

Интуиция его не подвела. Убедившись, что Вэй Усянь осознал свои ошибки и раскаялся, девочка тут же опустила палку.

— Не бойся, малыш, — приветливо сказала она Лань Чжаню. — Он тебя больше не тронет.

Вэй Усянь фыркнул от смеха (знала бы ты, деточка!) и задрав голову, весело посмотрел на Лань Чжаня. Тот нежно мурлыкнул в ответ и уже привычно лизнул его в нос. А потом, урча, принялся демонстративно тереться о его морду, развеивая таким образом последние сомнения в неблагонадежности Вэй Усяня.

— Так вы друзья! — обрадовалась девочка. — Значит, ты его не обижал, а защищал?

Вэй Усянь согласно гамкнул и уселся перед ней на землю, помахивая хвостом. Лань Чжань устроился у него между передними лапами, будто иллюстрируя ее слова. Девочка бросила палку в пыль и, присев рядом на корточки, протянула к нему руку.

— Ты такой красивый! Можно?..

Вэй Усянь подтолкнул мужа в спину. Честно говоря, он был уверен, что тот откажется, но похоже, их новая знакомая вызвала симпатию не только у него. Лань Чжань с достоинством наклонил голову и позволил девочке себя погладить.

— А я думала, я тебя спасу и возьму себе, — расстроено поведала девочка, осторожно почесывая «котика» за ушами. К вящему удивлению Вэй Усяня, Лань Чжань нисколько не возражал, благосклонно подставляя под чумазую ладошку то левое ухо, то правое. Очевидно, он тоже начал сродняться с новым обликом и находить в своем кошачьем существовании некоторое удовольствие.

— Мне так хотелось котика, но раньше было нельзя, — меж тем продолжала девочка, — из-за собаки моего брата. А теперь брата приняли в адепты, и глава Цзян разрешил ему поселить Милашку неподалеку от Пристани Лотоса…

Тут ей пришлось прерваться.

— Что такое? — обеспокоенно спросила она Вэй Усяня. — Тебе больно? Почему ты скулишь?

Вэй Усяню, который еле сдерживался, чтобы во весь голос не взвыть от смеха, совершенно не было больно, но сообщить об этом, не вызывая подозрений, он, конечно, не мог. К счастью (или к несчастью, как показали дальнейшие события), отвечать ему и не пришлось.

— А-Шу! — послышался в конце улицы встревоженный женский голос, и девочка, подскочив, обеспокоенно обернулась. Вэй Усянь выглянул из-за ее спины. По знакомой улице к ним быстро приближалась сильно беременная молодая женщина в легком домашнем ханьфу и явно расстроенных чувствах. За ней с трудом поспевали несколько женщин постарше — очевидно, родственницы.

— Мама? — А-Шу побежала ей навстречу. — Мама, что случилось? Зачем ты встала? Лекарь же велел тебе лежать!

Женщина схватила ее за руки, тяжело дыша.

— Твой брат… Он ушел с тобой? — умоляюще проговорила она.

— Нет! — ахнула девочка, и Вэй Усяню сразу стало понятно, что это был не ответ, а отрицание очевидного. — Не может быть! Он же обещал дождаться своих шиди!

Мать посмотрела на нее с отчаянием. Женщины за ее спиной горестно заголосили.

— Сюэянь? Что случилось, дочка? — Подошедший на шум старик — один из тех, что сидел на бревне, починяя снасти, — осторожно освободил побелевшие руки девочки от хватки матери, не замечавшей, что сжимает их слишком сильно.

— Дедушка! — заплакала А-Шу, и старик, взяв внучку за плечо, привлек ее себе. — А‑Юн убежал на реку!

— Зачем он это сделал? — нахмурился старик. — Он что, не знал, что там гули?

— Знал, — всхлипнула А-Шу. — Он сказал, что справится с ними сам. И тогда наставник Лю перестанет постоянно его бранить.

— Глупый мальчишка! — расстроено воскликнул старик. — До сих пор не понял, что наставник Лю бранит только лучших своих учеников. Скорей беги в чайную тетушки Ма, зови рыбаков, — велел он одной из женщин. Та быстро закивала и побежала вниз по улице. — А вы помогите Сюэянь, — повернулся он к остальным. — Не видите, она на ногах еле держится? Отведите ее домой и уложите в постель.

— Нет, я пойду… пойду на реку, — попыталась возразить Сюэянь, но женщины, повинуясь суровому взгляду старика, подхватили ее под руки и увлекли за собой, на все лады уговаривая и утешая.

Все это Вэй Усянь слышал уже издалека, потому что к этому моменту они с Лань Чжанем во все лопатки неслись к реке.

Похоже, наставник Лю в этот раз бранился зря — когда запыхавшийся Вэй Усянь вылетел на пристань, «глупый мальчишка», стащенный за ногу черным щупальцем с парящего над водой меча, готовился бесславно отдать концы в какой-то паре чжанов от берега. Медлить было нельзя, и Вэй Усянь, не дожидаясь отставшего по дороге Лань Чжаня, прыгнул с пристани в реку.

Он почти успел — мальчишка ушел под воду прямо перед ним. Вэй Усянь нырнул и вцепился в черную склизскую плоть своими прекрасными огромными собачьими зубами, как нельзя лучше приспособленными для этой цели. А мальчишка — не будь дураком — так же сильно вцепился в его шерсть, не давая утянуть себя на дно. Вэй Усянь рвал и кусал, и бил лапами до тех пор, пока не почувствовал, что хватка на чужой ноге ослабла, и мальчик уже не висит на нем мертвым грузом, а наоборот — из последних сил тянет его наверх. Возможно, старый Лю все-таки в нем не ошибся.

Вэй Усянь вынырнул, отплевываясь, почти на середине реки чуть выше по течению — гуль изрядно проволок их под водой. Мальчишка кашлял рядом, держась за его импровизированный ошейник. Вэй Усянь не стал дожидаться, пока тот придет в себя — времени на это не было, и просто потащил его за собой, работая лапами так, словно от этого зависела его жизнь. Собственно, так оно и было.

Ему не хватило совсем чуть-чуть — он как раз подсаживал мальчишку на пристань, подталкивая его снизу носом, когда шею сдавило будто стальным обручем, и вода сомкнулась над головой, отрезая испуганные крики. Последнее, что Вэй Усянь увидел перед тем, как сознание померкло, были черные тени, окружавшие его плотным кольцом.

Приходить в себя было мучительно больно. Болело абсолютно все — на теле словно не осталось живого места. Болели лапы, голова и хвост, болела спина, по ощущениям изодранная в клочья, даже воздух и тот причинял ему боль. Каждый вдох обжигал поврежденное горло, а потом огнем прокатывался по ноющим ребрам. Он не мог дышать, не мог лежать, не мог открыть глаза, он мог только скулить и ползти на знакомый запах, откуда-то зная, что это принесет ему облегчение.

— Да когда ж ты уже угомонишься… — недовольно проворчал не менее знакомый голос (вспомнить бы еще, откуда), и тут же на лоб опустилась теплая рука. — Лежи спокойно, дуралей, не то ноги переломаю! — В отличие от голоса, рука была на удивление нежной, и от ее прикосновения почему-то действительно становилось легче.

— Глава, вам бы поспать, — обеспокоенно заметил кто-то, приятно пахнущий лекарственными травами и здоровой старостью.

— Да какое, — отмахнулся тот, кого, очевидно, звали Главой. — Ты же видишь, что творится. Стоит мне отойти, как этот идиот скулит и пытается за мной ползти. Ну чего он ко мне привязался, можешь ты мне сказать?

— Может, это потому, что вы его вытащили из воды? Он вас и запомнил. Умный пес.

— Был бы умный, лежал бы себе спокойно, а не ползал бы по ночам и не скулил бы на всю округу. Я уж решил, что это покушение. Все бегают, суетятся, след кровавый через весь двор…

— Все повязки посдирал, — подхватил Старик. — Чуть всю мою работу насмарку не пустил. Слышишь, что тебе говорят, негодник ты этакий? — добродушно осведомился он. — Раненые у нас до двору не ползают. Раненые у нас в лазарете лежат и притворяются мертвыми, чтобы от главы не попало. А ты чем занимаешься, чудище ты невоспитанное?

— Невоспитанное — это верно, — усмехнулся Глава. — Зато какое смелое!

— С этим не поспоришь, — согласился Старик. — Пес, конечно, героический. И явно не бродячий — ни блох на нем, ни клещей.

— А-Юн сказал, на нем был ошейник или что-то вроде, гули его сорвали. Значит, у него есть хозяин. — Глава почему-то вздохнул.

— Странно, что он до сих пор не объявился, — задумчиво произнес Старик. — Вся округа в курсе, что собаку, спасшую ребенка Чжэней, сам глава Цзян забрал в Пристань Лотоса и велел лечить, как человека.

— К гуям таких хозяев, — буркнул Глава. — Другой бы за такой собакой бегом прибежал, а этот где-то шляется.

— Может, с ним что-то случилось, — предположил Старик. — Пес-то явно не простой, раз на гулей натаскан. Хозяин наверняка заклинатель. А заклинатель свою собаку просто так не потеряет, сами знаете.

— Думаешь, погиб?

— Вполне возможно. Не зря же пес за вами ползает как привязанный. Признал в вас хозяина, не иначе.

— Да что ты каркаешь, вороний клюв! — внезапно рассердился Глава. — Может, он просто ранен. Или еще в пути.

— Тогда неплохо бы ему поторопиться, — резонно заметил Старик, не обративший на этот несправедливый выпад ни малейшего внимания. — А то, боюсь, эдак наш орден скоро без главы останется. Сколько вы уже на ногах? Вторые сутки? Третьи? Вчера на охоте небось даже не прилегли? А ведь обещали...

— Думал, сегодня отосплюсь, — немного виновато объяснил Глава, которому явно было стыдно за свою недавнюю вспышку. — А тут видишь что… Ползет и плачет. Ну что с этим идиотом делать? Не бросать же…

— И что теперь, будете жить у меня в лазарете? — ехидно поинтересовался Старик. — Очень хорошо! Давно хотел заняться вашими шрамами. И спиной. И еще вы, помнится, на голову жаловались…

— Все давно прошло! — торопливо заверил его Глава. — Ты прав. Не могу же я в самом деле сидеть тут и ждать, пока солнце на западе не взойдет. Спать-то надо. И дела делать. Поэтому знаешь что? Зови-ка ты слуг. Пусть перетащат этого красавца ко мне в спальню вместе с циновкой.

— Я имел в виду снотворного ему дать… — начал было Старик, но Глава не дал ему закончить.

— Делай, как я сказал, — непреклонно заявил он. — Ты же человеческий лекарь, не собачий. Откуда тебе знать, как на него твои травки подействуют? Я как-то в детстве дал Принцессе винограду, так ее потом три дня несло. Вдруг и этот так? Помрет, а мне потом отвечай.

— Да это же обычные…

— И не спорь! — прервал его Глава. — Я третьи сутки на ногах, а ты меня тут держишь со своими спорами. Тебе не стыдно? А еще лекарь!

В ответ на это возмутительное заявление лекарь только фыркнул, очевидно, привычный и не к такому. Он позвонил в колокольчик, и уже через пару щелчков пальцами глава в сопровождении нагруженных своей скулящей ношей слуг с достоинством прошествовал в свои покои.

— И этот человек запрещал мне брать собаку в постель! — с притворным возмущением воскликнул еще один неизвестно откуда знакомый голос, и кто-то рядом завозился, недовольно ворча.

Пес открыл глаза. По ним тут же ударило солнце. Денек обещал быть хорошим, и не только в плане погоды — вчерашняя боль немного отступила, став почти терпимой, а знакомый запах, обволакивающий все вокруг, успокаивал и вселял уверенность. Пес потянул носом воздух и слабо шевельнул хвостом: тот, кто стоял в дверях, тоже был своим, родным, таким же, как Глава. Семьей. Только Глава был взрослым и сильным, а этот — детенышем, которого нужно было защищать.

— А кто тут взял собаку в постель? — буркнул вышеупомянутый Глава и сел на циновке, которую делил всю ночь с четвероногим соседом. Быстро осмотрел его повязки и довольно хмыкнул, не увидев на них свежей крови.

— Ах, прости, все было наоборот, — так и покатился со смеху Детеныш. — Ну и как тебе спалось на собачьей подстилке? Слуги узнают, со смеху помрут.

— Скажешь кому — ноги переломаю! — мрачно пообещал Глава, поднимаясь с пола. Поморщившись, он размял одеревеневшие мышцы и несколько раз плеснул в лицо водой из тазика для умывания, стоявшем на столике у стены.

— Не скажу, конечно, — серьезно пообещал Детеныш. — Что они понимают? — Он присел перед циновкой на корточки и протянул вперед руку, позволяя Псу себя обнюхать. — Красавец! — восхищенно сказал он. — Можно?..

— Ты его спрашиваешь? — усмехнулся Глава, вытирая лицо полотенцем.

— Тебя, — помотал головой Детеныш. — Твой же пес.

— Не говори ерунды, — поморщился Глава. — Вовсе он не мой.

— Это не я, — ухмыльнулся Детеныш. — Это вся Пристань говорит, как он за тобой тут ползал и скулил. — Он осторожно погладил Пса по голове. Тот довольно вздохнул и приветливо взмахнул хвостом. Детеныш радостно заулыбался и начал почесывать Пса по свободным от повязок местам, приговаривая: — А кто у нас тут молодец? Кто такой хороший пес? Ах, какой славный пес! Ты ж мой красавец! Поедешь со мной в Ланьлин?

— Ты что несешь? — удивился Глава. — Какой еще Ланьлин? У него хозяин есть.

— К гуям таких хозяев! — отмахнулся Детеныш.

Где-то это Пес уже слышал. Ровно с теми же интонациями.

Глава, не сдержавшись, фыркнул.

— Может быть, он ранен, — привел он свой вчерашний аргумент.

— Тем более дурак, раз без собаки на охоту пошел, — резонно заметил Детеныш. — Зачем тогда заводил? Лучше уж я его куплю.

— Почему это ты?

— А кто ж еще? — удивился Детеныш. — Для Чжэней он слишком хорош. А ты все равно его не оставишь.

— Почему это не оставлю? — запальчиво спросил Глава.

Детеныш неопределенно пожал плечами.

— Тебе видней, — дипломатично ответил он, — почему ты до сих пор собаку не завел, хотя так их любишь. Ее ведь, если что, на пару дней и в деревню отправить можно.

— Зачем? — не понял Глава.

— Ну… если вдруг она кому-то помешает, — помявшись, объяснил Детеныш.

— Кому она тут помешает?

— Ну, не знаю. Если вдруг кто-то собак боится…

— Ноги переломаю, — пригрозил Глава.

— А что я такого сказал? — невинно захлопал глазами Детеныш. — Ну, не заводил и не заводил, мало ли какие у тебя были причины.

— У меня просто времени не было, ясно тебе? А собаке нужно внимание!

— Само собой! — поддакнул Детеныш.

— Я орден восстанавливал.

— Да кто же спорит?

— И тебя, идиота, воспитывал!

— Вот спасибо! — обиделся Детеныш.

— А теперь возьму и заведу!

— Ну и заведи.

— Ну и заведу! — И Глава, сердито швырнув полотенце в угол, быстрым шагом вышел из комнаты, буркнув на ходу: «Посиди тут с ним».

— Ура, победа! — шепотом сообщил Псу довольный собой Детеныш и нежно потрепал его по ушам.

Жизнь на новом месте… была вовсе не похожа на жизнь на новом месте. Не то чтобы Пес хорошо помнил, где жил раньше — так, мелькали иногда в памяти то сияющие на солнце горные вершины, увенчанные шапками снегов, то звенящие ледяные водопады с радугой у подножия, то стройные сосны, достающие кронами до небес. И все же, несмотря на всю их красоту, воспоминания эти не могли сравнится с реальностью. Здесь он чувствовал себя… дома.

Все было до боли знакомым — и близкий плеск воды за окном, и солнечные блики на потолке, и легкий скрип деревянных мостков, по которым то и дело шлепали босые ноги — это уставшие от жары адепты, отпросившись на полпалочки с занятий, спешили охладиться в реке. Привычно пахло свежей рыбой, подвяленным на солнце илом, прибрежной осокой, мокрым деревом, а главное — вот уже несколько дней над водой плыл легкий терпковато-сладковатый аромат цветущих лотосов.

Почему-то этот запах, наполнявший его сердце радостью, приносил и толику грусти. На душе становилось неспокойно, словно он забыл о чем-то важном и никак не мог вспомнить, о чем. Тогда он начинал поскуливать и «подлизываться», как это называл сердитый с виду, но неизменно отзывчивый Глава, работавший обычно в соседнем кабинете. Пес клал голову ему на колено, а Глава, не переставая писать, ласково трепал его по макушке или просто опускал руку ему на шею. Этого обычно хватало, чтобы беспокойство улеглось.

Когда раны Пса немного зажили, они с Главой начали ходить на прогулки. Сначала по двору, к восторгу слуг, которые были рады любому развлечению, потом — на тренировочную площадку, к восторгу — особенно младших — адептов, которые были рады любому поводу увильнуть от занятий и, наконец, за ворота, к восторгу самого выздоравливающего, которого манила кипящая на улицах жизнь.

С каждым разом они уходили все дальше и дальше. Пес уже почти не хромал и вышагивал гордо и величаво, как и подобает собаке главы великого ордена. Горожане наперебой спешили выразить оному главе свое почтение и восхищение таким достойным питомцем. (Видели бы они этого питомца, когда лекарь снял с него последнюю повязку и разрешил ему купаться. От достоинства не осталось и следа — по-щенячьи визжа от радости, Пес полдня плескался в реке, а потом хорошенько вывалялся в горячем песке и в таком виде попытался поделиться своей радостью с окружающими. Тогда-то наиболее везучие из слуг и стали свидетелями невиданного зрелища — как глава, хохоча во все горло, как мальчишка скакал по мосткам, спасаясь от преследующего его «мокрого чучела». В конце концов он так ослабел от смеха, что оступился и свалился в воду — к вящему удовольствию настигшего его «чучела» и прячущихся за деревьями слуг.)

В общем, жизнь была прекрасна и обещала стать еще лучше — Детеныш, по которому Пес уже успел соскучиться, должен был со дня на день вернуться из своего дурацкого Ланьлина и отправиться с ними на ночную охоту. Что это такое, Пес точно не помнил, но слова эти отзывались в нем азартом и радостным предвкушением.

Детеныш вернулся не один. Еще издали Пес услышал заливистый лай — кто-то из его собратьев гнал добычу и делал это совсем рядом, на территории, которую Пес уже привык считать своей. Это было странно, поскольку никакой добычей еще вчера здесь и не пахло. Пес взволнованно заскулил и, подойдя к дверям, вопросительно посмотрел на Главу, который, как обычно по утрам, сидел в кабинете за столом над грудой каких-то бумаг.

Но не успел тот подняться, чтобы открыть ему дверь, как азартный лай погони сменился разочарованным поскуливанием — судя по всему, добыче удалось ускользнуть, оставив своего преследователя с носом. Пес презрительно фыркнул и, успокоившись, вернулся на свое место — в ноги к Главе. Но долго лежать ему пришлось: не прошло и чашки чая, как двери распахнулись, и в кабинет шагнул озадаченный Детеныш.

— Ты что, решил до кучи еще и кота завести? — поприветствовав как положено старшего, поинтересовался он и погладил подошедшего поздороваться Пса.

— Ты о чем? — удивился Глава, отрываясь от свитка, в котором делал пометки.

— Белый кот у вас во дворе, — махнул рукой на дверь Детеныш. — Фея загнала его на крышу.

— Не было у нас никаких котов, — с недоумением отозвался Глава. — Наверное, с улицы забежал.

— Тогда ладно, — успокоился Детеныш. — Не придется с хозяевами разбираться.

Глава согласно хмыкнул, скатал проверенный свиток и отложил его в стопку таких же на краю стола. Детеныш опустился перед Псом на одно колено и принялся его гладить и почесывать, попутно осматривая.

— Как ты, братец? — приговаривал он. — Все зажило? Готов к охоте?

— Готов, — ответил за Пса Глава, разворачивая последний свиток. — Только не знаю, к охоте или к рыбалке. Из воды его не вытащить, целыми днями плещется. Скоро жабры отрастит, — добродушно добавил он.

— Ну так жара-то какая, — философски заметил Детеныш. — А у него шкура, как у медведя. Я бы на его месте тоже из воды не вылезал. Хорошо, что у Феи шерсть короткая.

— Где она, кстати? — Глава пробежался глазами по свитку, удовлетворенно хмыкнул и, скатав, отложил его в сторону.

— Да все из-за кота страдает, наверное. Сейчас позову. Интересно, как они поладят. — Он указал глазами на Пса.

Глава задумчиво кивнул. Его явно тоже волновал этот вопрос.

Детеныш потрепал Пса по загривку, поднялся и подошел к открытому по случаю жары окну.

— Фея! — крикнул он, выглядывая на улицу. — Иди сюда!

Снаружи послышался шорох и дробный перестук когтей по деревянному полу. Пес заинтересованно обернулся. В дверях стояла очень милая рыжая собака с изящным медальоном на ошейнике.

— А вот и она, — заулыбался Детеныш. — Иди сюда, малышка. Познакомься со своим новым братцем.

Собака ответила ему укоризненным взглядом. С места она не тронулась.

— Что такое? — удивился Детеныш. — Ты что, боишься?

Пес был удивлен не меньше. Судя по запаху, собака нисколько не боялась, скорее, наоборот. Но кого именно тут она так не хотела напугать?

Он поднялся с пола и, дружелюбно помахивая хвостом, сделал шаг вперед.

Фея сделала шаг назад.

Он сделал еще шаг.

Фея опять шагнула назад.

На третьем шаге Пес остановился и с недоумением обернулся на Детеныша. Тот тоже был озадачен, ровно как и Глава.

— Что за ерунда? — нахмурился тот. — Она не заболела?

— Фея, ты чего? — растерянно спросил Детеныш. — Что с тобой, девочка?

Собака в ответ посмотрела на него с еще большей укоризной.

— Ну-ка… — Подойдя к Фее, Детеныш взял ее за ошейник и потянул за собой в кабинет. Собака упиралась всеми лапами и скребла когтями по полу, ни в какую не желая подходить к ничего не понимающему «братцу». В конце концов она просто улеглась посреди комнаты на живот и жалобно заскулила.

В следующий момент в окно влетел белый меховой шар. В воздухе он развернулся в кота и приземлился перед Псом на все четыре лапы, вздыбив шерсть и выгнув спину дугой, прямо как тогда, на пустыре у коло…

БАМ! В голове у Пса… у Вэй Усяня словно ракета взорвалась.

— Лань Чжань!!! — завопил он что было сил (на самом деле гавкнул так, что стены затряслись) и прыгнул вперед, в свою очередь закрывая мужа своим телом от этой страшной, ужасной, кошмарной… погодите-ка!

Вэй Усянь изумленно моргнул. Это было удивительно, но Фея больше не казалась ему страшной. Больше того, она по-прежнему казалось ему довольно милой. Собственно, именно такой она и была — милой и доброй собакой, верной и очень умной — не зря же она так сопротивлялась их знакомству. Бедная псина чуть умом не тронулась, когда хозяин внезапно потащил ее к тому, к кому сам же когда-то строго-настрого запретил приближаться. Вэй Усянь знал это абсолютно точно, точнее, это знала его собачья ипостась, с которой он — очевидно, вследствие длительной потери сознания — почти полностью слился и теперь мог видеть мир ее глазами. Из чего вполне логично следовал тот невероятный факт, что он больше не боялся собак!

Повернувшись к Лань Чжаню, он замотал головой, показывая, что никакой опасности нет, а потом, не в силах сдержать свои эмоции, принялся самозабвенно его облизывать.

— Это что еще за явление? — грозно вопросил Гла… о боги! — его брат Цзян Чэн (который точно его убьет, когда узнает).

— Я же говорил! — обрадовался Цзинь Лин. — Он еще и сумасшедший. То-то Фея так странно себя вела. Не ешь его, братец, отравишься!

Вэй Усянь смущенно попятился — все-таки они были на людях. Но, очевидно, правила поведения ордена Гусу Лань на животных не распространялись, потому что Лань Чжань не только не возражал против публичных облизываний, но и сам занялся тем же, стоило только Вэй Усяню прекратить.

— Точно сумасшедший! — уверился Цзинь Лин и на всякий случай вытолкал Фею за дверь.

Цзян Чэн открыл было рот, но сказать ничего не успел — в открытых дверях показался взволнованный слуга и с поклоном доложил:

— Глава, там с деревни Кушуй рыбаки пришли. Говорят, выловили из реки ошейник питомца вашего. — Он поискал глазами Вэй Усяня, а найдя, так и замер в удивлении. Не каждый день увидишь как кошка «умывает» собаку, а потом деловито ее осматривает (на предмет повреждений, но слуге об этом, конечно, знать было неоткуда).

— Что? — вскинулся Цзян Чэн. — Где они?

— Снаружи ждут, — с трудом оторвавшись от необычного зрелища, сообщил слуга.

— Зови их сюда!

Цзинь Лин попятился, пропуская в кабинет двух просто одетых загорелых мужчин, одного помладше, другого постарше — судя по сходству, братьев.

— Приветствуем главу Цзян, — поклонились те, а потом так же, как до этого слуга, вдруг уставились на Лань Чжаня, хотя тот никого уже не вылизывал, а культурно сидел у Вэй Усяня между передних лап. Тот, что помладше, потыкал старшего локтем в бок, привлекая внимание, и указал глазами на «кота».

Это не укрылось от Цзян Чэна.

— Что, знакомый кот? — поинтересовался он.

Братья, переглянувшись, неуверенно кивнули.

— И где вы его видели?

— Так это… у Чжэней и видели, — помявшись, ответил тот, что постарше. — Их дочка с улицы принесла.

— Она его от собак отбила — как раз в тот день, когда ее брат чуть не утоп, — поторопился добавить младший, очевидно полагая, что защищает девочку от гнева настоящего хозяина кота. — Лапа у него сломана была, только вчера лубок сняли. А он, выходит, сразу домой и побежал.

Несмотря на стоявшую в комнате жару, Вэй Усянь похолодел. Одна мысль о том, что он мог потерять Лань Чжаня, приводила его в такой ужас, что он дышать не мог. Какое счастье, что на пути им встретилась А-Ши с ее бесстрашием и любовью к котикам!

Он заскулил от избытка чувств и подгреб мужа поближе себе под брюхо. Упускать его из виду он больше не собирался. Лань Чжань негромко мяукнул и потерся головой о его шею, утешая и показывая, что с ним все в порядке.

Цзян Чэн кинул на них быстрый взгляд.

— Мне сказали, вы нашли в реке ошейник? — спросил он братьев.

— Истинно так, — еще раз поклонился старший. — А-Юн хорошо его описал. Только правду сказать, глава, на ошейник это не очень похоже.

— Покажите, — потребовал Цзян Чэн.

Мужчина полез за пазуху, достал оттуда тряпичный сверток и, поклонившись, двумя руками протянул его слуге. Тот принял сверток и, в свою очередь поклонившись, положил его перед главой на стол.

Цзян Чэн аккуратно развернул ткань, являя миру потрепанный мешочек цянькунь, обмотанный по-прежнему белоснежной лентой с вышитыми на ней облаками. Его рука замерла.

— Что там, дядя? — Цзинь Лин подошел поближе и наклонился над столом, вытянув шею. Его глаза расширились.

— Это же…

— Благодарю вас, — перебил его Цзян Чэн, обращаясь к рыбакам. — У Сун отведет вас к казначею. — Он показал слуге два пальца. Тот понятливо кивнул и поспешил проводить непрерывно кланяющихся гостей к выходу.

Когда двери за ними закрылись, Цзинь Лин возбужденно продолжил:

— …лента из Гусу! Но как это может быть? Сычжуй говорил, им запрещено держать питомцев. Может, написать ему и спросить…

— Да подожди ты, — остановил его Цзян Чэн. — Может, тут еще что есть. — Он взял кисточку для туши, перевернул ее и, осторожно размотав кончиком ленту, снял с нее мешочек цянькунь.

До Вэй Усяня, который все это время был страшно занят своими переживаниями, только сейчас дошло, что вообще происходит и к чему это приведет. Он зарычал и прыгнул вперед, надеясь остановить Цзян Чэна, но не успел: тот уже сложил пальцы в открывающую печать и вытащил из мешочка последнее, что туда положили — связку острых юньмэнских перчиков. Мгновение он смотрел на них непонимающим взглядом, затем вдруг побледнел, вскочил из-за стола, перевернул над ним мешочек и тряхнул.

На стол с громким стуком выпал Бичэнь. А вслед за ним — Вэй Усянь горестно завыл, виновато глядя на брата, — запутавшаяся в ленте Чэньцин. Больше из мешочка ничего не выпало, потому что у Цзян Чэна затряслись руки, и он его уронил.

— Дядя… — испуганно ахнул Цзинь Лин.

Цзян Чэн не ответил, глядя на него с таким отчаянием, что у Вэй Усяня чуть сердце не разорвалось. Заскулив, он заметался по комнате, не зная, что предпринять, как убрать с лица брата это страшное выражение, которое он видел всего два раза в жизни и не желал бы больше видеть никогда. И в этот момент его взгляд упал на связку острых перчиков.

Подскочив к столу, он схватил зубами Бичэнь, метнулся к Лань Чжаню и положил меч у его ног (точнее, у лапок). Вернулся, схватил Чэньцин и перчики, метнулся обратно и положил их рядом с Бичэнем. Уселся перед Чэньцин и залаял, привлекая к себе внимание, а потом…

— Дядя, что он делает? — некоторое время спустя растерянно спросил Цзинь Лин, явно не понимая смысла этой пантомимы.

Цзян Чэн смотрел на Вэй Усяня, из глаз которого градом катились слезы, словно не знал, убить его прямо сейчас или немного подождать. По его скулам ходили желваки.

— Сам не видишь? — наконец процедил он. — Перец жрет. — И с чувством добавил: — Засранец!

Вэй Усянь горестно закивал, продолжая жевать и рыдать (кто же знал, что в собачьем виде он совершенно не переносит острого).

— Дядя, но собакам такое нельзя! — встревожено сказал Цзинь Лин.

— Ничего, — мстительно протянул Цзян Чэн. — Этому можно.

— Но он же отравится!

Лань Чжань мгновенно оказался рядом с Вэй Усянем. Он решительно отодвинул в сторону связку с оставшимися перчиками, а потом поднял голову и посмотрел на главу ордена Юньмэн Цзян укоризненным взглядом.

Тот как будто немного смутился.

— Я что, его заставляю? — буркнул он и позвал: — Эй ты, псина!

Вэй Усянь вскинул голову, жалобно глядя на брата снизу вверх, и заскулил. Кажется, в собачьем виде он нравился Цзян Чэну гораздо больше, чем в человечьем, потому что тот заметно смягчился.

— Хватит уже, — миролюбиво сказал он. — А то пронесет еще, убирай потом за тобой. — И вздохнув, с сожалением добавил: — Такой хороший был пес…

Вэй Усянь радостно взвизгнул и полез к брату «подлизываться».

После того, как все успокоились (Цзян Чэн), пришли в себя от изумления (Цзин Лин), выпили ведро воды (Вэй Усянь) и собственнолапно затолкали свое имущество обратно в мешочек (Лань Чжань), достопочтенные главы орденов Цзян и Цзинь попытались выяснить, что же такое случилось с их так называемыми родственничками и как помочь им вернуться в человеческий облик.

Дело усложнялось тем, что родственнички эти не могли говорить, а выводить иероглифы лапкой оказалось делом долгим и непростым. Тем не менее, к вечеру Цзян Чэну с Цзинь Лином было известно примерно все, что Вэй Усянь и Лань Чжань делали до того, как проснулись в звериных шкурах.

— Итак, в двух словах, — подытожил Цзян Чэн. — Неупокоенный дух, которого вы встретили на границе, привел вас в пещеру, где лежали его останки. Вы их похоронили как положено, и дух благополучно развеялся. Вы обыскали пещеру, но ничего полезного или необычного не нашли. Разбили неподалеку лагерь и легли спать. А утром проснулись животными.

Вэй Усянь задумчиво кивнул. Что-то ему не давало покоя, зудело, как комар над ухом, — что-то, связанное с этими самыми останками. При этом он не мог избавиться от мысли, что ответ совсем недавно был у него прямо перед глазами, но он этого не понял, отвлеченный происходящими вокруг событиями.

Он начал перебирать в памяти сегодняшнее утро: вот они с Цзян Чэном проснулись, вот пошли на тренировку, потом купаться, потом завтракать вместе с адептами, потом в кабинет работать. До этого момента все было так же, как всегда, обычная утренняя рутина. Необычное началось, когда появился Цзинь Лин со своей Феей.

При мысли о Фее «комариный зуд» будто бы сделался громче. Вэй Усянь потряс головой, пытаясь вернуть разбегавшиеся мысли на место. Как Фея могла быть связана со всей этой историей? Где она, и где неопознанный труп в пещере? Вэй Усянь зашагал по комнате из стороны в стороны, время от времени замирая и немигающе глядя перед собой.

— Что это с ним? — шепотом спросил Цзинь Лин у Цзян Чэна.

— Тихо, не мешай, — таким же шепотом отозвался тот. — Он так думает.

Лань Чжань согласно мурлыкнул, впервые за долгое время посмотрев на деверя без неприязни.

Вэй Усянь, между тем, так ни до чего и не додумался и потому решил еще разок взглянуть на Фею — в надежде, что его озарит. Судя по запаху, та была где-то неподалеку, возможно, пряталась от жары под домом. Здраво рассудив, что от него она опять убежит, он подошел Цзинь Лину, подергал его за рукав и указал носом на дверь.

— Ты хочешь, чтобы я ушел? — возмутился тот.

Вэй Усянь торопливо замотал головой и указал на окно.

— Ты хочешь, чтобы я вылез в окно? — растерянно спросил его племянник.

Вэй Усянь фыркнул, снова помотал головой, подумал, подошел к ведру с остатками воды на дне, макнул в нее лапу и попытался вывести на полу иероглиф 仙. К счастью, тот состоял из одних прямых линий, так что ему это вполне удалось. Потом он еще раз указал носом на дверь и тоненько тявкнул.

— Ты хочешь, чтобы я позвал Фею? — наконец догадался его племянник, и Вэй Усянь радостно кивнул.

Цзинь Лин подошел к дверям, открыл их и крикнул:

— Фея! Ко мне!

Через пару щелчков пальцами Фея стояла в дверях, вопросительно глядя на хозяина — все та же милая рыжая псина в ошейнике с именным собачьим медальоном. Примерно таким же, какой Цзян Чэн хотел купить ему на днях на рынке, но на что-то отвлекся. И точно таким же, какой лежал в кармане у трупа, которые они нашли в пещере и предали земле. Только тогда Вэй Усянь не знал, что он собачий — обычно когда удираешь от кого-то во все лопатки, как-то не приходит в голову разглядывать, что там у него висит на шее. Если бы знал — ни за что бы до него дотронулся.

Вэй Усянь виновато посмотрел на Лань Чжаня и, вздохнув, пошел мочить лапы в ведре. Одно было хорошо — иероглиф 穴 писался еще проще, чем иероглиф 仙.

К пещере было решено отправиться той же ночью, и не только потому, что кому-то не терпелось вернуть себе человеческий облик (и кое-что наверстать), но и потому, что глава Цзян наотрез отказывался лететь с собакой на мече средь бела дня «на потеху публике». И его можно было понять — учитывая габариты этой самой собаки, на меч она могла поместиться, только встав на задние лапы, а передние положив на плечи впереди стоящему. По сравнению с этим грандиозным зрелищем какой-то там кот верхом на собаке был мелочью, не стоящей внимания.

До нужного места добрались быстро, благо, оно было довольно приметным — неподалеку от излучины реки, у подножия скалистых холмов, местами поросших травой и колючим кустарником. Направление задавал Лань Чжань, сидевший на мече в ногах у Цзинь Лина — двум героям Юньмэна было немного не до того, они в это время, можно сказать, познавали трудности нелегкой жизни канатоходцев.

Поход в пещеру решено было отложить на утро, а пока — устроиться на ночлег на той же поляне, где некогда разбили лагерь Вэй Усянь с Лань Чжанем. От валявшихся там вещей и следа не осталось, даже циновку и ту уволокли запасливые местные жители. Может, конечно, их одежда приглянулись какому-нибудь следящему за модой медведю, но Вэй Усянь все же ставил на дровосека. К счастью, в нынешнем своем обличье он мог бы с комфортом спать и на снегу, не говоря уже о прогретой юньмэнской земле. Лань Чжаню же спать на земле вовсе не было нужды — при таком-то живом матрасе.

С первыми лучами солнца Вэй Усянь повел их маленький отряд к тому месту у подножия холма, где они похоронили покойного. Еще не успевшая слежаться земля копалась легко, и вскоре его останки были со всей осторожностью извлечены на свет.

— Руки! — одновременно с Вэй Усянем рявкнул Цзян Чэн.

Цзинь Лин, потянувшийся было за лежащим на трупе медальоном, испуганно ойкнул и отдернул руку. Виновато сопя, он достал из рукава Компас зла и направил его на мертвеца. Как и ожидалось, уровень темной энергии был выше обычного, как и положено было останкам усопшего, обернувшегося после смерти неупокоенным духом.

Сам же медальон, осторожно отложенный в сторонку, оказался, что называется, «девственно чист» — ни следа темной энергии. И это как нельзя лучше доказывало, что именно он и был «носителем» поразившего их заклятия — когда Вэй Усянь проверял его в прошлый раз, его уровень темной энергии был примерно таким, какой и должен быть у предмета, столько лет пролежавшего рядом с ее источником. Именно поэтому он тогда ничего и не заподозрил и просто положил медальон в могилу вместе с остальными вещами покойного, самым глупым образом попавшись в ловушку для первогодков.

Цзян Чэн смерил взглядом лежащий на земле медальон и от души вытянул по нему Цзыдянем. Зашипев, медальон расплавился, оставив после себя дымящуюся лужицу. Вэй Усянь посмотрел на свои все еще собачьи лапы и скорбно вздохнул. Не то чтобы он сильно надеялся, что это поможет, но все же какой-то шанс у них был. Увы.

— И что теперь? — мрачно поинтересовался его брат.

Ответить на этот вопрос было сложно. К сожалению, заклятие оказалось не из тех, что исчезает с разрушением его «носителя». И не из тех, что снимается стандартными способами — в этом они убедились еще вчера. Оставалось одно — создать контрзаклятие, и еще месяц назад это не вызвало бы у Вэй Усяня никаких затруднений, но увы — в собачьем теле он не чувствовал темной энергии, а значит, не мог с ней работать напрямую. Нужны были какие-то зацепки, а лучше всего — «исходники» (как правило, талисманы со знаками, размещаемые в определенном порядке вокруг «заряжаемого» заклятием предмета). Проблема была в том, что ничего подобного в прошлый раз в пещере они не нашли.

— Может, поищем еще раз? — неуверенно предложил Цзинь Лин.

Вэй Усянь сильно сомневался, что это им как-то поможет, но поскольку других идей все равно не было, он согласно кивнул, поднялся и потрусил вперед, показывая дорогу.

Пещера была так хитро замаскирована колючим кустарником, что никому и в голову бы не пришло искать за ним вход. Возможно, именно этим и объяснялось то, что останки так долго пролежали нетронутыми, несмотря на всю запасливость местных жителей. Да и брать тут особо было нечего — судя по всему, надолго покойный тут не задерживался: в пещере не было ни лежанки, чтобы поспать, ни посуды, чтобы готовить пищу, только грубо сколоченный стол да колченогая табуретка. На столе — пара оплывших воском подсвечников, каменная тушечница с давно засохшим содержимым, стаканчик с кисточками и несколько пожелтевших от времени чистых листов бумаги. Человек, приходивший сюда, явно не был простым крестьянином.

Оглядев все это хозяйство, Цзян Чэн задал вполне закономерный вопрос:

— Где его записи?

Вэй Усянь в ответ помотал головой. Они с Лань Чжанем тоже первым делом об этом подумали — кроме всего прочего, на столе также виднелся прямоугольный след, слой пыли на котором был заметно меньше, чем на других поверхностях. Там явно что-то стояло, скорее всего, шкатулка с записями, но как они ни искали, ничего похожего не нашли. Очевидно, покойный не хранил свои записи в пещере.

А может быть, и нет. Совсем недавно оценив преимущества собачьего обоняния, Вэй Усянь, можно сказать, был в этом деле новичком, но даже пользуясь десятой частью своих возможностей, он был значительно лучше приспособлен для поисков, чем человек, пускай и заклинатель. Встав посреди пещеры, он завертел головой, принюхиваясь. Что-то ему тут казалось неправильным, выделялось из общей картины, и вскоре он понял, что. Среди гармонии наполнявших пещеру запахов один «звучал» диссонансом. В том смысле, что он никак не мог исходить оттуда, откуда исходил.

Это был чуть заметный запах сажи. Так пахло от старого костровища, обложенного камнями, от полусгоревшего факела на дальней от входа стене и от засохшей туши, основой которой служила сажа. И тот же еле заметный запах почему-то доносился откуда-то сверху, смешиваясь с таким же почти незаметным запахом сухого дерева.

Вэй Усянь задрал голову и залаял.

— Что там? Ты что-то учуял? — тут же подскочил к нему Цзин Лин.

Вэй Усянь оживленно закивал. Его племянник вытащил из рукава стопку талисманов, нашел среди них нужный и, надорвав, активировал. Из талисмана вырвался луч света, собрался в небольшой шарик и завис в воздухе на высоте примерно двух чжанов, освещая каменный свод пещеры. Вроде бы ничего необычного с него не свисало.

— Оставайтесь здесь. — Цзян Чэн, встав на меч, плавно взлетел под потолок и принялся по кругу облетать пещеру сверху. Пролетая около входа, он задержался, потом вернулся назад, потом опять пролетел вперед, присмотрелся, снова вернулся назад и провел рукой по трещине, пересекающей стену, опускаясь все ниже и ниже. А потом с победным возгласом достал как будто прямо из стены рассохшуюся деревянную шкатулку и, осторожно держа ее двумя руками, сошел с меча на землю. Тайник, скрытый за нависающим над ним карнизом, оказался примерно на высоте человеческого роста, но увидеть его можно было только сверху.

— Если б не приглядывался, ни за что бы не заметил, — поделился Цзян Чэн, осторожно поставив шкатулку на стол. Та, словно только этого и ожидала, немедленно рассыпалась на части. Исписанные побледневшей от времени тушью листы аккуратной стопкой возвышались среди обломков. Цзян Чэн вздохнул, посмотрел на чуть не скулящего от нетерпения Вэй Усяня и принялся раскладывать листы по полу пещеры.

Им невероятно повезло. Кроме так нужных «исходников», среди записей оказался и дневник усопшего, где он рассказывал о причинах, побудивших его ступить на Темный путь и создать такое необычное заклятие. История была невеселая, но типичная: пока юноша–хозяин дневника постигал азы врачевания в каком-то удаленном от места событий храме, на его возлюбленную положил глаз здешний богатый торговец, большой любитель собак и молоденьких девочек. Он предложил ее отцу кругленькую сумму, а когда тот отказался отдавать единственную дочь в наложницы, подал жалобу судье, мол, отец девушки сильно ему задолжал. И, как водится, сопроводил свою жалобу дорогими подарками.

Отца «до разбирательства» отправили в тюрьму, где тот, будучи уже в летах, не вынес суровых условий и тяжело заболел, на что и был расчет. Конечно, дочь не могла допустить, чтобы ее отец умер в тюрьме, и согласилась пойти к торговцу в наложницы. К сожалению, отцу ее это не помогло — вскоре после свадьбы дочери он скончался, и девушка осталась сиротой.

Как ей жилось в новом доме, можно только догадываться, но слухи, ходившие о его хозяине, рисовали неприглядную картину. Говорили, что он несдержан и скор на расправу, и что от его несдержанности страдают в первую очередь женщины — все, кроме старшей супруги, которая по степени жестокости ничуть не уступала своему муженьку, а в изощренности даже его превосходила. Как говорится — муж поет, жена подхватывает.

Эта самая супруга изводила новую наложницу всеми возможными способами, делая и так несладкую жизнь бедняжки совершенно невыносимой. Когда же оказалось, что та, несмотря на почти полное мужское бессилие своего так называемого мужа (чем, собственно, и объяснялась его жестокость по отношению к женщинам), сумела, в отличие от старшей супруги, понести от него ребенка, оная супруга не стала ждать, когда об этом узнает счастливый отец, и попросту ее отравила. О каком-то там влюбленном в девушку бедном студенте она даже не задумывалась — что он мог ей сделать? В суд подать? Пусть попробует, если жизнь не мила. Сам же и окажется за решеткой.

Вот только бедный студент оказался не так-то прост. В суд он подавать, конечно, не стал — понимал, что это бессмысленно, даже предъяви он неоспоримые доказательства. А они у него были — попросив прощения у души возлюбленной, он, что называется, потревожил ее останки, чтобы их изучить. Как уже было сказано, учился юноша на целителя, поэтому определить причину смерти для него не составило труда. Утвердившись в своих подозрениях, он поклялся отомстить за смерть девушки и покарать ее убийц, даже если ему придется заплатить за это собственной душой. Потому что единственным способом овладеть нужными знаниями без золотого ядра был Темный путь.

(На этом месте Вэй Усянь обреченно вздохнул и задумался о кармической справедливости.)

Долгие восемь лет его самопровозглашенный адепт по крупицам собирал мудрость Старейшины Илина и, наконец, овладев его мастерством в должной степени, создал заклятье, по сложности и эффективности не уступающее творениям самого Старейшины (а может, даже превосходящее их, не мог не признать Вэй Усянь с некоторой даже гордостью за «ученика»).

Заклятие, наложенное на медальон, обращало в собаку того, кто к нему прикоснется, и в кошку — того, с кем прикоснувшийся был связан узами брака. Условием срабатывания заклятия был совместный сон. Дело оставалось за малым — заставить торговца дотронуться до медальона.

Это было несложно. Автор дневника давно уже подкупил служанок в поместье торговца и знал, что его собаки обучены кидаться на любого, кроме хозяина. Однажды ночью он усыпил собак нехитрым заклятием (на этом месте Вэй Усянь испытал противоречивые чувства) и повесил на ошейник одной из них заговоренный медальон, не сомневаясь, что хозяина очень заинтересует, что это за вещь и как она попала на шею его собаке.

Так оно и случилось. Вернувшись вечером домой и увидев на собаке незнакомый медальон, хозяин пришел в ярость. Сорвав медальон с ошейника и швырнув его на землю, он устроил слугам в поместье форменный допрос с пристрастием и чуть не затравил их той самой собакой. К счастью, накануне он крепко выпил в «веселом» доме, и слугам удалось его убедить, что он сам купил этот медальон по дороге домой, а потом забыл. Учитывая, что собаки никого к себе не подпускали, это звучало вполне правдоподобно. Торговец успокоился и отправился на боковую.

Что случилось дальше, можно себе представить. Проснулся торговец, как и Вэй Усянь, уже собакой — за одним небольшим исключением. Вэй Усянь собак не любил, и поэтому его сознание всеми силами сопротивлялось превращению, у торговца же такой проблемы не было, и он стал собакой, что называется «телом и душой». И, как и надеялся изобретательный мститель, первым же делом разорвал на куски свою любимую жену, которая из кошки немедленно превратилась обратно в человека (точнее, в его части, но это уже детали).

Дальше по плану действие заклятья должно было закончится, но что-то пошло не так. Вместо того, чтобы прийти в себя и ужаснуться делу зубов своих, торговец уже в человеческом виде вырвался из спальни и набросился на служанок, которые прибежали на шум. К тому времени, как его удалось остановить, он убил половину слуг в поместье, а другую половину искусал или искалечил. Он так и не пришел в себя, до конца своей недолгой жизни (его скоро казнили) рыча и лая на тех, кто оказывался поблизости от его клетки.

В общем, в ужас в итоге пришел не торговец, а горе-мститель. Он стоял в толпе, которая собралась на крики у ворот поместья, когда оттуда послали за стражей, и зашел туда вместе с солдатами, предложив свои услуги целителя. Зрелище, которое предстало перед его глазами, повергло его в ступор. Заметив втоптанный в окровавленную землю медальон, он машинально его поднял и положил в карман. А потом с трудом взял себя в руки и отправился оказывать помощь тем несчастным, что пострадали по его вине.

Жить с такой виной он не мог, поэтому, завершив все дела и раздав все свое имущество родственникам погибших, вернулся в пещеру, где все эти годы создавал заклятье, и принял яд. Вот только поставить барьер от нечисти не догадался, пребывая в общем заблуждении, что темная энергия разрушает душу, а значит, «вернуться» после смерти ему не грозит. Как уже известно, в этом он ошибся. Обернулся, причем классически: в неупокоенного духа с единственным и самым простым желанием — чтобы его останки были преданы земле.

Эта же ошибка привела к тому, что медальон, оказавшийся рядом с источником темной энергии, которую начали «излучать» останки покойного, опять «зарядился», хоть и не до конца. И именно это, вкупе с нелюбовью с собакам и кошкам, спасло Вэй Усяню с Лань Чжанем рассудок и жизнь.

При мысли о том, чего они чудом избежали, Вэй Усяня начало трясти. Лань Чжань, как обычно, понимая его без слов, тут же оказался рядом. Встав на задние лапки, он передними притянул к себе морду Вэй Усяня и, закрыв глаза, прижался лбом к его лбу. Цзян Чэн, проворчав себе под нос что-то про «телячьи нежности», отвернулся и принялся разглядывать письменные принадлежности на столе. Цзинь Лин, смущенно ойкнув, поспешил последовать его примеру.

Когда Вэй Усянь снова смог дышать, он благодарно потыкался Лань Чжаню в нос и занялся тем, что у него всегда отлично получалось — разгадыванием интересной головоломки, которой, по сути, для него и было любое заклятие. Разложив (а точнее, «попросив» брата разложить) «исходники» по кругу, он начал расхаживать между ними, внимательно их рассматривая и прикидывая, что именно означал каждый из знаков в отдельности и к чему могли привести различные их комбинации. Время от времени он останавливался, чтобы «потаращиться в стену», как называл это Цзян Чэн, а потом указывал носом сначала на нужный знак, а потом на то место, куда его нужно было переместить.

Уже к обеду он воссоздал схему поля, создающего заклятье, и теперь на ее основе пытался его «обратить». Чтобы это сделать, требовалось подобрать для каждого знака его аналог с обратным действием, а затем расположить их в определенном порядке вокруг того, с кого требовалось снять заклятие. Первое было довольно просто — большинство из вышеупомянутых знаков были знакомы всем присутствующим из учебников (те же знаки, которых в учебниках не было, были отлично знакомы одному из присутствующих, поскольку именно он их когда-то и изобрел). Со схемой было сложнее. Нужно было просчитать эффект от каждой комбинации знаков и скомпоновать их таким образом, чтобы общий эффект, создающий «зарядное» поле заклятия, был именно таким, какой хотел получить его создатель.

Это заняло у них весь остаток дня. Вэй Усянь рисовал нужный знак на песке, а Цзинь Лин, который, оказывается, унаследовал от своей матери врожденный талант к каллиграфии, старательно переносил его на бумагу для талисманов, высунув язык от усердия. Лань Чжань сидел на столе и надзирал за качеством, наметанным учительским глазом отслеживая малейшую неточность в начертании. Цзян Чэн, бранясь себе под нос, раскладывал знаки в различных комбинациях, которые его брат придумывал и менял прямо на ходу.

Наконец все было готово. Вэй Усянь осторожно перешагнул разложенные на земле талисманы и уселся в центре образованной ими схемы. Оставалось только ее «замкнуть», положив на место последний знак.

— Цзинь Лин, выйди, — безапелляционно велел Цзян Чэн.

— Что? Почему это? — возмутился тот.

Вэй Усянь посмотрел на племянника своим лучшим «щенячьим» взглядом. В этом вопросе они с братом были единодушны.

— Ладно, — буркнул Цзянь Лин, сдаваясь, и побрел к выходу из пещеры. — Только, если что, сразу зовите! — уже снаружи крикнул он.

— Ага, сейчас, — пробормотал Цзян Чэн и, посмотрев на Вэй Усяня, поинтересовался: — Ну что, готов?

Тот отрицательно помотал головой.

— Почему? — удивился Цзян Чэн.

Вэй Усянь виновато засопел и указал ему носом на выход.

— Что? — опешил тот. — И я тоже?

Вэй Усянь скорбно кивнул. Не то чтобы он не был уверен в своем творении, просто был один момент, которого…

Вместо ответа брат показал ему неприличный жест, и прежде чем кто-либо успел вмешаться, четким движением опустил талисман на место.

Полыхнула короткая вспышка.

— Твою мать, — обреченно сказал Цзян Чэн. — Мои глаза!

Именно этого момента Вэй Усянь и хотел избежать.

Цзян Чэн, зажмурившись, швырнул в него нашаренным в рукаве мешочком цянькунь и вылетел из пещеры, будто за ним гуи гнались.

— Дядя, что случилось? — послышался снаружи удивленный голос Цзинь Лина.

— Ничего, — буркнул в ответ Цзян Чэн. — Все хорошо. Все живы, здоровы, заклятие снято. Можно идти домой.

— Но как же… Разве их не надо подождать? — растерянно спросил Цзинь Лин.

— Тебе заняться больше нечем — всю ночь у пещеры сидеть? — сварливо отозвался Цзян Чэн.

— Почему всю ночь? Разве они не… ой. ОЙ! — До его племянника наконец дошло.

Когда треск ломаемых кустов затих, Вэй Усянь с улыбкой повернулся, поймал на себе обжигающий взгляд и с ликующим воплем бросился в долгожданные объятия своего любимого мужа.

Насчет одной ночи Цзян Чэн определенно ошибся.

Эпилог

Три дня спустя глава ордена Юньмэн Цзян, как обычно по утрам, сидел за столом в своем кабинете и с тоской смотрел на гору возвышавшихся перед ним бумаг. Вздохнув, он взял из кучи верхний свиток, в который раз ругая себя за полную неспособность перестать пытаться все контролировать, когда снаружи послышались веселые голоса и смех. Кто-то бойко отшучивался от острых на язык служанок, обещая непременно найти для каждой богатого и красивого жениха и вдоволь погулять у них на свадьбах. Цзян Чэн, поймав себя на том, что улыбается, быстро придал своему лицу более подобающее выражение и отложил свиток в сторону, не без причины полагая, что поработать ему сегодня не дадут.

Как и ожидалось, через мгновение в коридоре раздались быстрые шаги, и в дверь негромко постучали.

— Войдите, — буркнул Цзян Чэн.

Дверь приоткрылась, и в нее сунулась знакомая, но все еще непривычная физиономия. А вот наглая ухмылка на ней была вполне привычной, хотя ее обладатель и пытался выглядеть смущенно.

— Ну что ты там топчешься? — раздраженно вопросил Цзян Чэн. — Заходи, раз уж пришел.

— Я не один, — предупредил Вэй Усянь, словно бы не решаясь войти.

— Да кто бы сомневался, что ты и Ланя своего притащишь, — с досадой проворчал Цзян Чэн, сердясь на себя за эту досаду.

Его брат рассмеялся и покачал головой.

— Лань Чжань сейчас в деревне Кушуй. Он там кое-кому кое-что задолжал.

Цзян Чэн недоуменно нахмурился. Что еще за разборки на его территории…

— Одной маленькой девочке очень нужен котик, — пояснил Вэй Усянь и наконец соизволил войти в кабинет целиком. А точнее — протиснуться в дверь с огромной корзиной, накрытой светлой холщовой тканью. — А в Пристани Лотоса, как мне кажется, — с улыбкой продолжил он, — кое-кому очень нужен вот этот малыш.

С этими словами он откинул на корзине полог, и удивленному взору главы Цзян предстал спящий черный пушистый щенок размером с небольшую взрослую собаку. Вэй Усянь поставил корзину перед братом на стол, и пока тот заворожено рассматривал давно не виданное в этих стенах чудо, небрежно поинтересовался:

— Так я погощу у тебя пару дней?

Цзян Чэн на мгновение оторвался от своего интереснейшего занятия и приветливо ответил:

— Твоя подстилка в твоем полном распоряжении.