Work Text:
Солнце в Агирнэ безжалостно. Палящим жаром, тягучим зноем давит оно к земле, выжигает жизнь. Как плавленная смола дерева, горячий воздух вбирает в себя переплетения тесных улочек, корабли в порту, фонтаны и фруктовые сады, иссушенные долгим безоблачным днем. Под таким солнцем вода стоит дороже золота — тем громче гремит слава о богатстве и щедрости властителей Агирнэ, открывших в незапамятные времена источники для всего города и разбивших сады с апельсиновыми деревьями, вход в которые дозволен любому смертному.
Вода и плодородная почва в своем владении — вот признак богатства мориска. Старые книги в особняке на улице Мимоз рассказывали, что превыше всего языческие Багряные Земли почитают Астрапа, властителя над огнем земным и небесным, но старые книги врали. Всех четверых братьев-богов почитают мориски одинаково, в честь каждого брата стоят на четырех концах Агирнэ величественные храмы, но храмы Анэма и Астрапа полны народу только перед войной или дальним морским походом — когда шады идут в набег, когда шады идут за кровью и местью. Пусть Ветры наполнят паруса кораблей, пусть Молнии закалят кривые сабли и ятаганы!...
А реки просителей в храмах Лита и Унда не скудеют никогда.
— Хозяин Огня благословил наши земли, — говорит Тэргеллах, первый среди сыновей нар-шада. — Защитил от скверны, от бед, от гнева земли и гнева моря. Огонь в ночи хранит тех, кто ищет свой путь в пустыне. Огонь покровительствует воинам и охотникам. Но в пустыне не выжить без воды, без зеленого оазиса, а среди обитателей наших благословенных земель торговцев, скотоводов и землепашцев больше чем тех, кто кормится сталью и кровью.
На дядю своего, Ворона, сын Шауллаха похож разве что черной гривой волос — небрежно заплетены они в косы и золотые бусины поблескивают на кончиках прядей; а больше и нет ничего от Алва (пусть и Алва на половину крови) — глаза темные, как беззвездная ночь над пустыней, а руки крепкие и загорелые. Тэргеллах широк в плечах и высок, улыбка его белозуба и высокомерного нахальства в ней нет. Рокэ Алва жил будто стоя на кончике сабли — балансируя между безумием и рассудком. Тэргеллах-ар-Шауллах…
Нет, он не безумец. Рассудочней человека еще поискать — может быть, только такие и выживают в жгучих песках, возносясь над дикими варварами, скорыми лишь на гнев и расправу. Сильные, точно черные львы, и хитрые, как кобры с пятнистым капюшоном. В его присутствии Дикон теряется и только его присутствие помогает ему не потерять себя до конца — опозоренного, предавшего клятву. Тогда герцог Алва вывернул руку — кольцо красной вспышкой покатилось по ковру, — отхлестал унизительными словами, выбросил его, как нашкодившего щенка, надоевшего щенка, щенка, который так и не научился ничему и разочаровал хозяина. Вышвырнул на южный рубеж Талига, к морю, в сопровождении Хуана и дюжины кэналлийских головорезов. Почти месяц Дикон провел на далеком береге с белым песком под непрестанным надзором, маясь в мучительном ожидании — мысли о работорговцах с Межевых Островов и невольничьих рынках лезли в голову, глупые и страшные.
А потом был корабль и было знойное солнце, море, то зеленое, то лазурное, то синее, а иногда серое, морская болезнь и крикливые чайки, туман в мыслях, потерянность сердца, страх, пустота. Белоснежный порт Агирнэ, диковинные паруса, гортанная громкая речь и запахи гнилых досок, жареного мяса, специй, водорослей. И мужчина с черными глазами — и взглядом внимательным, хищным, точно у льва.
Душистый шадди, пряная горечь с перцем и солью, обжигает язык. Дикон морщится, тут же вскидывает взгляд, боясь быть уличенным в невежестве и безвкусии — но Тэргеллах не смотрит, а услужливый хозяин меттеби-ирфан тут же подливает ледяной воды в кувшин.
— Гость нар-шада — гость всего Агирнэ, — говорит Тэргеллах и когда он склоняет голову, золотые бусины тихо стучат в его косах. — Правнук же Хозяина Земли — желанный гость в каждом городе, в каждом оазисе, от восточных границ Зегины до берегов Померанцева моря.
— Я… — Дикон залпом пьет ледяную воду, сводящую зубы и чистую, точно слеза, оглядывается настороженно, даже сейчас опасаясь этих небрежно брошенных слов. Но в меттеби-ирфан тихо, несмотря на полуденный знойный час, нет посетителей, которые обычно проводят это жаркое время за шадди и игрой в шашки. В зале лишь Ричард, Тэргеллах-ар-Шауллах и его стражники, одетые в неброские одеяния — рассевшись поодаль на расшитых подушках и низких диванчиков, они не смеют мешать своему господину. Не смеет мешать и услужливый хозяин меттеби-ирфан, отославший слуг и собственноручно подающий им шадди со сладостями — такими сладкими, что Дикону кажется, будто его внутренности стали медовыми. В буйстве красок и вкусов, чужих и непривычных, пусть даже прошел месяц, как нога Дикона ступила на этот берег, спасением становится только простая ледяная вода.
— Я не верю в эти старые сказки, — говорит он упрямо и от того, как черные глаза внимательно смотрят в упор, внутри на высокой ноте замирает страх, вымораживая нутро; только сейчас он понимает сказанную глупость — смеяться над верой человека в его родном краю, какой бы дикой она не казалась…! Кто-то другой уже вскинулся бы в уязвленной гордости, вытащил саблю, потребовал бы ответа — он, Ричард Окделл, потребовал бы непременно, но лицо Тэргеллаха искажает незлая насмешливая улыбка. Он смеется над своим гостем, над его предрассудками и высокомерной глупостью, и Ричард прячет полыхающее лицо в стакане с водой.
В этом они похожи, племянник и дядя — в том, как одним только взглядом напоминают о том, что Ричард и его глупые мысли не стоят и ломаного акче.
— Ла баса, — говорит Тэргеллах и в его голосе нет ни ожидаемого презрения, ни насмешки, — ничего. На твоей родине забыли о преданиях древних — это не страшно. Как я и сказал, ты желанный гость здесь, Сын Камня, а в храме Хозяина Земли тебя примут с почестями и поведают о временах, когда люди были ближе к богам.
— Помни, Сын Камня, — говорит Тэргеллах, когда вороные мориски ступают на мраморные плиты перед величественным храмом Лита – прекрасным, недвижимым, точно вырезанным из цельной скалы. — Ты гость и никто не посмеет нанести тебе обиды. Для жрецов твое пришествие — величайший из праздников за последнюю тысячу лет. Был бы ты отпрыском Хозяина Воздуха — в твою честь устроили бы торжества и песнопения, но Хозяин Земли не любит излишеств.
Ричард молчит, покоренный величием древнего храма. Суровый и мрачный, простой в своем отсутствии позолоты и тонкой ажурной резьбы, он смотрит на гостя черным проемом распахнутых каменных дверей в четыре человеческих роста, и каменные быки на барельефах угрожающе склоняют рогатые головы, предупреждая — с дурными намерениями сюда путь заказан. Тэргеллах говорит еще что-то — но Ричард не слышит, спешиваясь в забытьи. Храм манит его, как не манил очаг родного дома, и каждый шаг навстречу по мраморным плитам обещает спокойствие и свободу. Тэргеллах говорил о бесчисленных паломниках, жаждущих милости Хозяина скал, песка и плодородной земли, но сейчас у храма пусто — и только выходят из его черных недр высокие бритоголовые жрецы в белых одеяниях. За ними следуют псы и один только вид их — больших, мохнатых, улыбающихся по-человечески, будит столь внезапную радость в сердце Ричарда, что ему кажется, будто он встретил давнего друга.
— Пусть будет так, — голос Тэргеллаха опаляет ухо, а широкая мозолистая ладонь обжигает плечо. Тэргеллах не смеется — в уголках его губ нет привычной усмешки, — а взгляд его черных глаз будто бы пронзает насквозь, как копье или тысяча молний. Горячие пальцы скользят по щеке, по скуле — Ричард замирает, как завороженный, наконец не смотря в сторону храма, и чувствует запах шадди и специй, чувствует мед, порох, мускус и амбру.
— Пусть будет так, — говорит Тэргеллах-ар-Шауллах, первый среди сыновей нар-шада и его черные глаза кажутся глазами льва, ожидающего в засаде. — Когда ты закончишь с ними, каменный мальчик — я заберу тебя. Ты — мой гость и жить тебе в моем доме.