Work Text:
Когда Чжань-Чжань был маленьким, жил он с матерью в охотничьем селении на краю земли. Были у него маленький лук и одна стрела, а ещё топорик и котомка. Не боялся он ни леса, ни ночи, часто уходил один зверей добывать — какой след ни попадётся, по нему и идёт: увидит след белки — идёт по следу белки, увидит след ласки — идёт по следу ласки. Приносил он матери всякого зверя целую кучу, а лишнего не трогал. А ещё была у Чжань-Чжаня ледяная горка, с которой он частенько катался на деревянных санках.
Вот однажды ушёл Чжань-Чжань далеко в лес. Шёл, пока ноги не утомились; забрёл в такие места, где птицы — и те кричат криком незнакомым. Вдруг слышит: хохочет кто-то заливисто да весело, на весь лес слышно. Только смех тот вовсе не человеческий.
Захотелось Чжань-Чжаню посмотреть, кто это так хохочет. Думает, с подветренной стороны встану, одним только глазком взгляну.
Стал подкрадываться. И видит: на берегу замерзшей речки высокая ледяная гора. И мальчишка-менкв с неё на санках катается: только наст скрипит, да снежная пыль столбом. Покатится — и закричит, захохочет. Опять покатится — и опять закричит. Чжань-Чжань стоит, глаз с него не сводит. Забыл, куда шёл — и про день недолгий, и про охоту. Долго ли, коротко ли стоял так, заметил его маленький менкв.
— Эй, — кричит, — иди сюда, вместе покатаемся!
— Покатался бы, да нельзя мне: я зверя добывать иду!
— Ну, разок всего скатимся, долго ли!
Ухмыляется мальчишка задорно, поддразнивает, и отговорки от него отскакивают, словно шишки. Три раза пытался Чжань-Чжань отказаться, да разве же от такого отделаешься?
Втянули они санки на гору.
— Я впереди сяду, а ты сзади запрыгивай, за плечи хватайся! — говорит маленький менкв.
Запрыгнул Чжань-Чжань на санки, ухватился за мальчишкины плечи. Покатились они с горки — закричал, захохотал менкв так, что свалился Чжань-Чжань в снег без памяти.
Долго ли, коротко ли так лежал — очнулся. Снег с глаз отёр и видит: мальчишка к нему идёт, ухмыляется, тащит опять свои санки.
— Что с тобой, маленький человек? Почему ты упал?
— Не могу я с тобой кататься, — Чжань-Чжань отвечает. — Очень громко ты вопишь и смеёшься. Пойду я своей дорогой, мне на охоту пора.
— Погоди! Я не буду теперь смеяться. Скатимся ещё раз!
Видит Чжань-Чжань: делать нечего. Влезли они опять на горку.
— Теперь впереди садись, — велит менкв. — Так, может, удержишься!
Влез Чжань-Чжань к нему на коленки, толкнули они санки и покатились с горки. Молчал-молчал менкв, да и не выдержал — закричал, захохотал опять во всё горло. У Чжань-Чжаня белый свет из глаз скрылся. Упал он в снег и без чувств лежит.
Очнулся — видит: опять идёт к нему мальчишка со своими санками.
— Что такое? — говорит. — Опять ты со мной до конца не докатился!
— Говорю же, не по силам мне с тобой удержаться. Так уж ты кричишь, что в живых бы остаться, и то дело.
— Ну давай в последний разок скатимся! Я совсем не буду теперь кричать. Садись ты на мои санки, а я сзади запрыгивать стану!
Видит Чжань-Чжань: не уйти ему живым от мальчишки.
— Нет уж, санки твои — ты на них и скатывайся, — отвечает. — А я сам себе санки сделаю!
Достал он свой топорик, срубил крепкую березу, расколол пополам и стал санки вытесывать. А мальчишка-менкв вокруг крутится да подскакивает, любопытно ему. Смотрит, Чжань-Чжань стукнет топориком — тот и соскользнёт, ещё раз стукнет — тот опять соскользнёт.
— Когда же ты так санки вытешешь? — говорит мальчишка-менкв.
— Непривычно мне на снегу тесать, — Чжань-Чжань отвечает. — Дома-то я на матушкином языке тешу, вот здесь, в лесу и не выходит ничего.
— Как же ты на языке тешешь? — мальчишка удивляется.
— А так и тешу. Приучился. Вот ты же приучился вопить и смеяться. Коли хочешь помочь, так ляг и язык выкати. На твоём-то языке я быстро санки вытешу.
— Вот ещё! Ты мне язык отрубишь!
— Что ж у меня, ладонь без костей — топора не удержать?
Улегся тогда мальчишка-менкв навзничь, язык набок выкатил — длинный да узкий, как хвост у горностая. Поставил Чжань-Чжань ему на язык своё полено и давай тесать на тонкую щепку.
Тешет и приговаривает:
— Чуть-чуть осталось, вот и будут мне санки.
Заговорил, заболтал мальчишку. А как стал до конца дотёсывать, приловчился — и отрубил ему кончик языка.
Закричал менкв страшным голосом, и упал Чжань-Чжань без чувств.
Очнулся, когда уже луна взошла над лесом. Замёрз совсем. Видит, нет мальчишки, только язык отрубленный остался. А вдоль реки тёмные капли, что ягоды ледяные, в длинный след тянутся.
Схватил Чжань-Чжань язык, положил в котомку и бегом по следу побежал.
Звезды в небе дрожат, снег под ногами скрипит. Прибежал Чжань-Чжань по своей кровавой тропке к большому селению. Дома там высокие, в ель шириной, в лиственницу высотой. Ведут следы к самому дальнему дому. Взобрался Чжань-Чжань на крышу и ухо к дымоходу приложил.
Слышит: внизу мальчишка его стонет и вздыхает, а домашние вокруг него вьются, что с ним стряслось, понять не могут. Мычит он жалобно, на рот свой показывает, а слова не вымолвит.
— Пойду к старику из соседнего дома, — мать мальчишки говорит. И видит Чжань-Чжань: вышла на улицу из красавиц красавица, идёт со звоном золота, волосы, как живые птицы. Вошла она в соседний дом, а Чжань-Чжань тут же с одной крыши кубарем скатился, на другую вскарабкался и опять ухо к дымоходу прикладывает.
— Помоги, дедушка, — мать мальчишкина говорит. — Совсем мой сын плох, вот-вот умрёт. Ничего сказать не может, только рот откроет — кровью захлёбывается. Что случилось с ним, мы не знаем.
— Что же могло с ним случиться? — скрипучий голос ей отвечает. — Верно, приставал он к человеку, неуёмный мальчишка, вот и отрубил тот ему язык.
— Как же спасти его, дедушка?
— Человек тот, что язык ему отрубил, на моей крыше сидит, уши в дыму греет. Разве что уговоришь ты его своему сыну помочь?
Выбежала мальчишкина мать из дома, увидела Чжань-Чжаня на крыше и говорит:
— Добрый человек, отдай моему сыну его язык! Не станет он больше к людям приставать! А взамен проси, чего захочешь: есть у меня заговорённый лук, что без промаха бьёт, есть волшебный аркан, что сам за зверем летит, есть речная сеть, в которой рыба не переводится!
Скатился Чжань-Чжань с крыши, поклонился в ноги и говорит:
— Ничего мне взамен не нужно! Язык твоему сыну просто так отдам. Я смерти миновать хотел, а зла ему не желаю.
Вошел он с матерью к менквам в дом. Открыл мальчишке рот, приложил отрубленный язык, напоил тёплой водой — и стал язык прирастать. Прирос — вздохнул маленький менкв, руками пропажу потрогал и ухмыльнулся на пробу несмело — хорошая вышла ухмылка, не хуже, чем была.
Вытянул он из своей косы шнурок и Чжань-Чжаню в волосы вплёл.
— Носи его, — говорит, — не снимай. А если в беду попадёшь — меня вспомни.
Переночевал Чжань-Чжань у менквов в доме, а наутро попрощался и дальше пошёл.
Миновало с тех пор сколько-то зим: может, пять, может, семь. Много снега выпало да воды утекло. Вырос Чжань-Чжань храбрым юношей: ни духов, ни людей не боялся. Любое дело в его руках спорилось, любой путь был нетруден, потому что умел он складывать славные песни, чтоб дорога стала короче; зверя легко добывал, а лишнего не трогал по-прежнему.
Как-то раз говорит ему мать:
— Давно нет вестей от нашей родни, что в верховьях реки, за перекатом живёт. Сходи туда, сынок, узнай, не случилось ли беды?
Взял Чжань-Чжань свой лук и стрелы, топор да котомку и в путь отправился. Много дней пришлось ему идти: далеко был речной перекат. Спрашивает по пути у охотников — худое про те места сказывают, давно людей оттуда встречать перестали, да и свои с той стороны не возвращаются, вестей не приносят.
Долго ли, коротко ли — добрался он до верховья. А к селению уже и тропы не найти: снегу по грудь, и ни души кругом. Ни дымка, ни ветерка, птица не вспорхнёт, зверь не пробежит. Дома стоят, а людей в них нет. В одном только общем доме как будто огонёк теплится. Вошёл туда Чжань-Чжань и видит: семь медвежьих шкур в ряд лежат, а рядом старик сидит. Сам косматый, не разобрать — человек или медведь.
— Вовремя же ты явился, — говорит, а рта не открывает. — Я уж давно без жертвы сижу, сил подкрепить нечем!
Хлопнул он в ладоши — и прыгнули через семь ворот семь менквов. Накинули шкуры и в бубны ударили. В пляс пошли, а седьмой менкв Чжань-Чжаня за руку ухватил и с собой потянул. Шесть кругов отплясали, на седьмом чувствует Чжань-Чжань: из сил выбился, всё тело ломит, будто камнями битое. Бросили его менквы на землю, а старик и спрашивает:
— Неужто жив ты ещё, гость долгожданный? Что, нравится тебе, как у нас пляшут?
— Хорошо пляшут, — Чжань-Чжань отвечает. — Очень мне нравится!
— Ну, спляшите ещё.
Подхватили опять охотника менквы и вновь в пляс повели. Пляшут, а его друг другу перекидывают: от одного вырвется — к другому попадает. Шесть кругов отплясали, на седьмом чувствует Чжань-Чжань — ни рукой, ни ногой шелохнуть не может, голова на плечах еле держится.
Бросили его менквы наземь, а старик опять спрашивает:
— Что, жив ты ещё, гость долгожданный? Хороши ли наши пляски?
— Хороши, — Чжань-Чжань отвечает. — Нигде таких не видывал.
— Ну, спляшите же и в последний раз.
Схватили охотника менквы и опять давай плясать. Потемнело у Чжань-Чжаня в глазах, слова на язык не идут. А менквы на руки его подхватили, над собой подняли — пляшут да подбрасывают, один натешится — другим перекидывает. Шесть кругов прошли, на седьмом чувствует Чжань-Чжань: душа с телом прощается, живого места на нём нет. Вспомнил он, как даже на санках с менквом скатиться не мог. Где же выдержать ему такие пляски?
Вдруг слышит: снаружи звон бубенцов да свист, будто сани летят. Остановились менквы, Чжань-Чжаня в сторону бросили. Прыгнул тут в дверь молодой менкв: стройный, как зелёная ветка, косы, словно живые птицы. Идёт со звоном золота, а штаны на нём — из рыбьей кожи; кругом ондатровые хвосты висят, парка распахнута, а под ней на груди лисья косточка. Поклонился он, поздоровался.
— Слышу я жертвенную пляску. Возьмите и меня с собой.
Сказал — и с менквами в пляс пошёл. Шесть кругов прошёл — все упали замертво.
Поклонился тогда молодой менкв старику:
— Иди и ты, отец, со мной плясать!
— Не пойду с тобой, — старик отвечает, а сам рта не открывает. — Забирай того, за кем пришёл, и ступай с миром.
Подхватил тогда менкв охотника: руку на шею забросил, под мышку плечо подставил. Вынес его из дома, в сани свои уложил, шкурой накрыл. Сам сел и говорит:
— Не бойся, я уж теперь кричать отучился.
— Ничего, — Чжань-Чжань кивает. — Кричи, коли захочешь. Может, не умру от твоего смеха.
Привёз менкв Чжань-Чжаня домой, к матери. Отпоила она его, отогрела, поправился он и стал снова в лес ходить.
И в селение к менквам, сказывают, ходил. Приносил тому, что старика из верховий одолел, бусы из ледяных ягод. Стали они как братья: вместе есть и спать, вместе на санях летать, вместе на охоту ходить. Ни день, ни ночь не проведут один без другого. Может, и сейчас ещё живут.