Work Text:
хлебать пиво просто — это аксиома; гладить в достаточной степени дружелюбных котиков и хлебать пиво — вообще изи. всё пиздато: окси смолит и базарит про третий раунд — свой и концепт, отдельно и проводя параллели (как энтомолог). у славы по телу расплывается благостное и дзеновое, и ноги сами вытягиваются на ковёр. сигаретами ещё бы не воняло — и сталось счастье великое.
всё идёт настолько легко и приятно, что у славы даже нет сил подумать "подозрительно хорошо", он накидывает на пустой желудок вторые полтора литра (у его кресла уже батарея из пяти бутылок и шестая на подходе; окси едва приступает ко второй) и на это уходят все мысли — он с удовольствием вырубился бы прямо тут, даже не возмущаясь прямому углу спинки, чтобы мгновение прочно закрепилось.
всё идёт настолько легко и приятно, что просто ужас, пока мирон не прерывается.
— слав, — зовёт: слава тут же вскидывается, смаргивая со взгляда осоловелость. — слав, кинь сиги, пожалуйста, у меня кончились… там, внизу, на столике. мне вставать просто лень.
слава натурально подаёт ему пачку, будто королю — депешу. опустившись на колено и протягивая так, чтобы можно было не встретиться с пальцами — прикасаться-то непозволительно…
слава встряхивает головой, и это почему-то отдаётся болью в шее.
мирон (мирон янович?..) берёт у него пачку, проведя по славной ладони пальцем, говорит:
— спасибо, — а потом добавляет совсем другим тоном, напряженным, испуганным и злым разом. — так.
каждая буковка ебашит по позвоночнику, как град по шиферу — оставляя трещины и сколы мелкие на серости, поросшей желтизной; горло тоже перехватывает, так, что сказать нельзя — будто ему запретили говорить, это слава тоже видел… видывал, блять.
— так, — повторяет он, трёт лицо, и император облетает, как старая краска. мужик перед славой теперь другой совсем: бесконечно заебаный, напуганный, господь вседержитель, да он же маленький совсем. — это ещё что такое, слава?
— я-то, блять, откуда знаю?
— огрызаешься - значит, жить будешь, — жить? с кем? как? почему за это можно жить? — чучело. что с тобой не так, а? бойкий и ласковый ведь, конвенционально привлекательный, сплошные плюсы.
слава, губу закусив, тычется башкой куда-то в воздух рядом с подлокотником. он — нет, не он! ебаная сабская хуйня! — не понимает, хвалит мирон или ругает; больно это или прекрасно, правильно, чудесно и заряжающе. или — или это всё сарказм и сверхбольно? нет, пожалуйста, пусть будет нет.
— сколько у тебя никого не было, славонька? — и пальцы в волосы запускает, сукин сын, и позволяет уткнуться лбом в колени, острые даже под плотными штанами; и зовет так ласково, мразь, сволочь, гнида паршивая.
слава никак не может выговорить “двадцать семь”, показывает пальцами: два, семь.
- два и семь?
мотает головой торопливо, быстро.
- двадцать семь?
кивать ему легко и просто (биться башкой об колени, правда, больно): yep! мы друг друга поняли. мы это сделали.
у мирона опасно понижается голос - так, что от него в пояснице зажимается.
- чего двадцать семь, слав, позволь узнать? дней? месяцев? лет?
он попадает в точку с третьей попытки, взлетев скепсисом в голосе до небес; этот секпсис рушится на напряжённую славину спину кусками наста, и так, что хватает сил вскочить и шагнуть, не поворачиваясь, назад.
на выход.
— постой. слава, погоди.
так торопится , успевает слава подумать с неожиданным ядом. переживает . гляди-ка.
— тебе самодостаточность не жмёт? — он спрашивает обеспокоенно, будто бы мамочка, выбирающая ребенку его первые взрослые - школьные - ботинки. заставляет беспомощно полупать глазами - в непонимании. — нигде не жмёт, а, слав? поверить захотелось, куда раньше отъедешь: крышей или на тот свет, в окно шагнуть попробовать? у тебя, блять, всё в порядке, чучело ты ебучее?
наверное, со стороны было бы смешно смотреть, как он бесится, руками размахивает, повышает голос; славе было бы смешно вдвойне — с высоты-то; наверное, было бы, будь всё в порядке.
на деле это страшно.
на деле это так, что обливаешься холодным потом, мурашки размером с лысину ресторатора шляются по бокам и вдоль позвоночника, и леденеют руки — и глаза мокнут. дышать не получается. слава опускает голову, будто прёт против ветра, по щеке ползёт горячее; он слизывает с щеки, скорчив лицо и оставив на коже мокрый след.
где-то в учебнике обж была глава, рекомендовавшая во избежание изнасилования не устанавливать зрительный контакт; она же рекомендовала в случае угрозы вести себя отвратительно.
интересно, что бы сказал её автор, узнав про батл.
— блять, — раздается откуда-то снизу, и тон всё тот же. — блять. иди сюда, эй, ну чего ты... извини, я… слав, я…
у славы не получается протянуть "не хотел" с издёвкой: он идёт. мелкими и осторожными шагами, часто моргая.
***
окси приходится успокаивать его долго: сначала — жать к себе, кажется, встав на цыпочки, гладить по волосам (не как на батле, наоборот: осторожно. очень-очень осторожно, его пальцы едва ощущаются), вести к креслу; потом мягко и тихо увещевать, не выпуская из этого самого кресла, отпаивая чаем.
у славы в какой-то момент не остаётся сил переживать: он будто сидит на скучной паре, правда, почему-то с дорогущим чаем — листовым, ебать! хрен тебе, а не плебейски отжать пакетик — и считает минуты до звонка. мирон песочит мозги битый час — удивительно корректно и поразительно бесполезно.
славе хочется только доехать домой и уснуть.
и чтобы ничьи льдистые — злые — глаза не снились.
— я могу тебе помочь, — смущается, как первокурсница на свидании. трогательный такой, в глаза заглядывает. — подумай, ладно?
— не о чем тут думать. не о чем.
мирон вздыхает.
на него всё ещё не налипла обратно броня, императорская корона — с победой славе достался от неё разве что крест: бери и владей всем лишним для сильной центральной власти — болтается на небрежно продетой ладони. (я видел всё: сингапур, бейрут, от исландских фьордов до сомалийских руд.) слава смотрит на это восьмое чудо света во все глаза, и не видит вдруг ничего, кроме смертной усталости и привычной боли.
и ещё почти воочию — как он встаёт с утра, закрывает на секунду глаза, а потом расправляет своим демонам растрепавшиеся за ночь хвосты и рассаживает их по креслицам в амфитеатре.
престарелый мальчик играет в кукольный домик.
слава удерживает челюсть в рамках приличия и вместо задуманного манифеста (модус суть есть дерьмо вонючее!) выдаёт только:
— тебе самому-то это нахуя?
мирон вздыхает ещё раз. тоскливо так, опустив веки — и смотрит на него уже окси.
— хочу. ты мне вполне искренне симпатичен.
— а как же пять-ноль? наши пять-ноль! неужели я не настолько сильно уязвил твоё бесценное эго, и захват власти будет безнаказан?
до славы доходит, что он спизданул лишнего, ещё ко второму слову.
и лучше бы окси злился, потому что он закрывается совсем, захлопывается, больно попав створкой раковины по сунутым пальцам.
— не волнуйся, — говорит он сухо, будто услышал сальную шутку. — моё эго под надёжной защитой.
***
потом слава скажет себе, что это всё из-за фантазёра. он, мол, соединил славино сознание с мировым потоком фантазий, а господу богу позвонить — чтобы он выдал подходящую для таких дел одаренность — позабыл.
ЙОУ ЙОУ ЙОУ
"пользователь был в сети в 00:11". не забанил — вот же сукин сын.
КАК ПОЖИВАЕТ ТВОЙ БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫЙ ПРОЕКТ?
Я ПРО ТОТ, КОТОРЫЙ ФОНД ПОМОЩИ ПОБЕДИТЕЛЯМ, ЕСЛИ ЧТО
ЕСЛИ У ТЕБЯ ВДРУГ СТАРЧЕСКИЙ СКЛЕРОЗ
эклер у меня, слава. эклер.
прекрасно поживает, ждёт своей целевой аудитории.
а потом фоточку кидает — с надкушенным эклером буковками на пальцах светит.
СУПЕРСКИ
А ЧЁ, КУДА АНКЕТУ КИДАТЬ?
в почтовый ящик, конечно. вам обязательно перезвонят!
можешь положить здесь, впрочем.
ЩА ВЫШЛЮ ТЕБЕ НА РАБОЧУЮ ПОЧТУ
КОТОРАЯ НАПИСАНА НА КАЖДОМ ДИСКЕ
С ДИСКОМ ОТЛИЧНО РИФМУЕТСЯ ВПИСКА, САМ ПРИДУМАЙ ШУТКУ
таю от твоего чувства юмора, славче.
и трепетно ожидаю.
БЛЯ, ПРЯМ ТРЕПЕТНО?
ТОГДА ПРИДЁТСЯ ПОСТАРАТЬСЯ
чё там писать-то вообще? не ебу. рост, вес, размер хера, справку из венерологии в вольном пересказе?
у славы даже не пылают щёки — так, стабильно покрасневшее от выпивки лицо.
не откажусь от столь ценных сведений, но я предпочитаю кинки, табу, важные моменты и справку в оригинале.
свою тоже показываю и даже руками потрогать даю.
ЧЁ ЗА ВАЖНЫЕ МОМЕНТЫ?
КАК ВАЖНЫЕ ИСТОРИИ?
ну, вдруг ты после оргазма кричишь голосом чайки с прищемленным хвостом или во время aftercare остро нуждаешься в массаже пяток? я обязан это знать.
ПАЦИЕНТ ИРОНИЗИРУЕТ
ОКСИМИРОНИЗИРУЕТ
ЧТО Я ВИЖУ СВОИМИ ГЛАЗАМИ
ЕСТЬ НАДЕЖДЫ НА ТВОЕ ВОСКРЕШЕНИЕ!!
блять, сложно. ты чё полегче придумать не мог?
совсем голяк? прям даже фантазий не наскребешь?
ДА ТЫ ИЗДЕВАЕШЬСЯ
ТАК И ЗАПИШЕМ: ФАНАТ ПЫТОК И УНИЖЕНИЙ
тссс.
тихо, гнойный.
биг папа по классике.
с некоторым дополнением в виде медфетиша.
УБЕРИ ЗЕРКАЛО ОБРАТНО В ТУМБОЧКУ, СОНЕЧКА НЕВИННА! ДАЖЕ НЕ ЦЕЛОВАЛАСЬ.
подумал не про то зеркало.
пощади старика, человек-анекдот. подавлюсь ещё, и кто будет знать всё?
СУКА
чё вообще в классику входит?
списочек слава рассматривает долго, пока он не начинает перед глазами плыть; потом шлёпает телефон экраном вниз и утыкается лицом в ладони.
руки, кажется, на грани возгорания: пылающие щеки на теплые пальцы ложатся.
блять, коксиметроний
мирон
мирон янович, во.
не дописывает: роняет себя в спинку дивана и клянётся больше от неё не отлипать. хватит с него этой хуйни.
ну что?
что, славче?
слав, бля. ты десять минут молчишь, нервируешь аж.
слава отвечает ему с утра: сорян, заснул. и вообще, был пьян и эт самое, своим мыслям не хозяин, всё забудь немедля.
хуя с два тебе. или с три, если хорошо попросишь.
а чё не четыре? жаба душит?
блять, да не знаю я.
не знаю.
ты, конечно, весь такой шикарный и заботливый, и мухи в жизни не обидел, но.
НО ЕСТЬ ЭТО ЕБАНОЕ НО ПОНИМАЕШЬ
славче, маленький ты испуганный котёнок.
пытаюсь.
чё тебя, уговаривать, что ли?
я могу.
В ТВОЁМ ЛОНДОНЕ ВОДЯТСЯ КОТЫ-МУТАНТЫ? ДВА МЕТРА КОТЕНКА!! СДЕЛАЕТ КУСЬ — ОСТАНЕШЬСЯ БЕЗ БАШКИ!
я не против.
так что?
НУ ПОПРОБУЙ
и мирон, сука, пробует. присылает голосовое, пидрила, на три минуты.
рассказывает, почему славе нужно, про голод и то, как всех окрестных доминантов с него прошибает, про всякие там принципы добровольности, безопасности и разумности, и потом — про то, что слава бойкий и ласковый , и нельзя это не уважать, не ценить и предать, и что мирону хочется о нем позаботиться, сделать всё так, чтобы было правильно и хорошо.
это, сука, запрещённый приём; всё потом — запрещённый приём.
слава впивается зубами в ребро ладони и тоненько, остро, едва слышно всхлипывает. правой рукой тычет в сообщение, перезапускает зачем-то.
***
он бы и под пытками потом не вспомнил потом — совершенно сознательным усилием — как допизделся до такого с мироном; предпочел бы позабыть ещё, как — неиронично — успел два раза подрочить и один раз чуть не разреветься, а сколько пришлось отвалить за все необходимые справки (и вытерпеть кровь, мазок и ещё кровь) — лучше было бы и вовсе не знать.
зато его встречает третья миронова ипостась: профессиональный (полупрофессиональный? хуй знает) соблазнитель. в футболке в облипочку. в спортивных штанах, тонких и нежно-серых, почти в облипочку: заметно будет, если у него вдруг встанет. босой, ступающий тихо и мягко.
(и слава совершенно точно не пялится на его ступни. нет. ни капельки!)
— проходи. обувь на этажерку, туалет тут, — и так небрежно кивает в нужном направлении. (и слава совершенно точно не залипает на его шею.) — пить хочешь?
слава чуть не ляпает — "а выпить есть?" — но ебучие мироновские правила. сто тыщ пятьсот мильенов — будто бы банка пива, блять, повлияет хоть на что-нибудь.
он собирается подставиться чуваку, с которым его связывает батл и годы доёбок; он собирается подставиться . безопасность — бред.
слава почти уверен, что сейчас начнётся стрёмная хуйня: на колени, вылижи мне ноги, собачка, попроси, как полагается, ну всё, лежи, отдыхай — что угодно из списка стремной хуйни, которым явно обменивались писатели (писательницы? хуй их знает) фанфиков.
слава почти уверен — и стаскивает кроссы, аккуратненько выставляет их между парами дорогих-пижонских рибоков-хуибоков.
— не хочешь?
нервно мотает головой: раньше сядешь — раньше выйдешь.
мирон вздыхает так, будто на него обрушился груз вселенской печали. (или всё разочарование мира — тут тоже хуй знает)
— ты чего, а? славче, бля, — и ещё один вздох. аттракцион: почувствуй себя ничтожеством и неправильным. неверным. — пойдем. накапаю тебе чаю, а там видно будет.
— я, — голос срывается. приходится откашляться. — чаю и дома могу попить. нормально всё.
— я настаиваю, — мирон роняет это по-доминантски так, будто не сомневается: всё будет, как ему надо; нажимает - слегка, это не обухом по спине, это не пинок под колени - но славе хватает.
он замирает, как ебаный сурикат. столбиком, без движения, взгляд в одну точку, и внутри всё зажимается, застывает, как лужи по утру поздней осенью; слава едва дышит и почти скулит — в башке точно.
это унизительно; унизительно в квадрате — потому что вряд ли мирон приказывал на самом деле.
мирон берёт его за руку, пальцы у него сухие и тёплые, и ведёт на кухню, как маленького, усаживает в уголке — так, что спина и бок закрыты. очень правильно усаживает. снимает с чайника минималистичную хуйню — черный такой капюшон вместо безвкусной куклы или полотенца, как у всех нормальных людей.
наливает.
звук почему-то вызывает мурашки.
слава хлебает мелкими глотками почти кипяток без сахара и не чувствует вкуса.
а потом мирон медленно протягивает к нему руки.
— ты позволишь?
слава смеётся.
— как можно не позволить?
как можно не позволить доминанту?
— легко и просто, — сухо говорит мирон, но удовлетворяется его согласием.
трогает: водит кончиками пальцев по лицу, шее, плечам, сдвигает ворот и рукава футболки — несильно, может, на пару сантиметров. гладит будто. славе неловко прихлебывать чай — но они ни разу не сталкиваются руками.
мурашки ползут неироничные; как-то давно, смеха ради, слава пытался смотреть асмр, где симпатичные девочки на серьезных щщах водят кисточками и пальчиками возле камеры, и если закрыть глаза, ощущение было похожее.
вдоль позвоночника, собираются возле крестца и остаются там лёгким покалыванием и напряжением, будто мышцы скручиваются в узел.
— повернись спиной.
мирон не спрашивает, но и не приказывает, но слава едва не расплескивает чай, когда ставит чашку, и бьётся коленом о ножку стола.
— тише, — говорит мирон. — тише, славонька. спокойнее.
и разминает ему плечи, проходясь большими пальцами по шее — вдоль позвоночника.
самый, сука, обычный жест.
урчание — глупое, совсем не забавное, больше похожее на предсмертный хрип, — удается проглотить. это отрезвляет — почти окончательно.
— пойдём или нужно в душ? — и кивком не удовлетворяется. — вслух.
— да, — толкает из горла слава, нервно облизнув губы. — я… я готов.
— хорошо.
мирон терпеливо ждёт, пока он выберется из-за стола и отводит, взяв за локоть, будто бы слава может потеряться в четырех (трёх?...) комнатах.
у него нет особой комнаты — он писал об этом, — зато в спальне есть, блять, кольцо для подвеса.
и больше нихуя особо — закрытый шкаф с зеркальными створками и здоровенная кровать. и книжка валяется на подоконнике вместе с подушкой и пледом — спину бережёт, и это почему-то умиляет, хотя в лучшие времена слава не успокоился бы раньше третьей шутки про старость и насколько ты дедуля по шкале от…
и даже зарядника из розетки не торчит, но на кровать брошен моток тёмно-синей верёвки.
— извини, красной не нашлось.
он ещё и, сука, шутит.
слава замирает. трясёт головой.
— ну и чё мне теперь делать? — а голос-то садится. подводит, сука. — без красной верёвки вообще вообще непонятно, как тут вешаться.
мирон усмехается ему в спину — это ощутимо по звуку.
— раздевайся. бельё можешь оставить.
вот так вот, сука, просто.
слава умудряется запутаться в футболке и споткнуться об штаны; не пропахать носом пол ему удается ебаным чудом божьим. краска заливает от лба до, кажется, ключиц. нехорошо так заливает, мучительно, дышать тяжеловато становится. мирон почему-то не смеётся, правда — ни над неуклюжим сабом, ни — отдельно — над его трусами в клеточку.
это, между прочим, самые приличные из всех славиных трусов. официальные, почти как тройка с выпускного!
мирон не смеётся. мирон подталкивает в спину, говорит:
— садись, — и, сука, гладит по животу.
по животу, сука, гладит. кончиками пальцев водит так, чтобы поджалось всё, чтобы нервные окончания ебанули мозгу паническое сообщение и он ответил: прикольно, давай вздрагивать всем телом. ему же точно понравится твоё нервное колыхание.
вяжет он медленно, и лицо — спокойное такое, будто в медитации. славу тянет съязвить — что-нибудь простенькое, про атасрал, дзен и трудотерапию.
съязвить, правда, не получается. будто запретили говорить. (что, в общем-то, верно: ему никто не разрешал. он старается об этом не думать - старается хотя бы мысленно остаться в рамках - разумного, адекватного, безопасного, в границах своих же правил)
- ты красивый, - говорит ему окси в ухо, интимно, касаясь плечом плеча и выдыхая жарко - так, что опаляет всю шею дыханием. - я чуть не залип, честное слово.
вот тут-то славу и накрывает.
он не особо осознает это в процессе: просто вдруг шумит в ушах, так, будто включил какой-нибудь видос из серии “звуки города для работы”; просто вдруг исчезают мысли - все, сука, до единой, слава панически пытается ухватить за хвост хоть какую-нибудь: фоновую тоску, глупые строчки, обладающие свойством самозарождаться, какую-нибудь мелкую вербальную пакость, господи, пусть даже строчку из песни, слышанной в такси!.. - и выдыхает, и падает куда-то в глубины самопознания, катарсиса и нечеловеческих рисков;
просто вдруг он весь становится комочком покорных, выгнутых так, чтобы было удобно с ними работать, нервных окончаний;
просто вдруг мир сужается до рук, буковок на пальцах и колеса на какой-то из (на левой или на правой - он уже не помнит, а понять не получается) них; до удивительно ловких и почти горячих рук, прожигающих при касании.
касаний много. больше, чем на батле.
потом, когда вспоминает, приходит к выводу весьма простому: вот она, твоя сабмиссивная сторона. больше похожа на животное, на такое, знаешь, качественно выдрессированное животное.
мирон что-то ему говорит: слава слышит голос, но не понимает и слова; заламывает брови жалобно, непонимающе и мотает головой.
и - ебанись прогресс, - не вздыхает, говорит что-то ещё, запуская ему пальцы в волосы, от виска к макушке, потирая и царапая.
это ритмично и ебанись, как ласково; слава откидывает голову, тянется за руками, едва не валится, рванувшись в сторону: ещё!
- спокойно.
это прорывается в сознание полушипением, хлещет по спине, будто кипяток: обжигающе больно, после - холодно.
мирон добивает: шлёпает.
рука у него тяжелая.
слава всхлипывает и падает вперёд, тычется носом в матрас, прежде чем соображает, _ч т о_ он вообще делает.
встать уже не получается: между лопаток, ровненько посередине, ложится ладонь. сказать “красный, желтый, сука, прекрати это немедленно!” - целой фразой или по отдельности - не получается тоже, хотя нет ни кляпа, ни прямого запрета.
- тихо, славик, тихо, - говорит мирон и проходится с нажимом вдоль позвоночника. - что такое? что случилось?
а сам-то, блять, как думаешь? сука, разбудил во мне какое-то бестолковое ссыкливое животное - сам учи его отличать лево от права, пол от потолка и пиздюли от всего прочего!
слава ни малейшего, видит бог, господь вседержитель, - ни малейшего! - понятия не имеет, почему вместо этого скулит на тонкой ноте, да так, что слышно, хотя лицо он мгновенно вжимает в кровать; и почему он чувствует себя совсем худо: будто бы тотально проебался, будто бы его окунули башкой в чан со стыдом, крича “глотай, падла! испытывай!”.
но тёплые - (и милосердные) - пальцы проходятся по ушной раковине. это слышно, это звучно, это жжёт, будто хорошая алкашка глотку.
- тсс, славонька. тихо. дыши на счёт, это просто: четыре – вдох, четыре – держим, четыре – выдох. ты умница, я знаю, ты справишься. давай, да, вот так. отлично. молодец.
он хвалит. он хвалит.
это правильно. это настолько хорошо, что почти мучительно; слава (славонька, блять; да его последний раз так звали в детском саду) послушно дышит, восстанавливая что-то - пульс? душевное спокойствие? мироново душевное спокойствие? - и пытается собрать раскиданные по мозгам фонемы в “спасибо” и “но ты, бля, вообще не про меня, ты прячешь под кроватью второго саба?”.
- встать можешь? хорошо. садись и поворачивайся. на сто восемьдесят градусов, к стене задом, к зеркалу передом. и смотри. смотри, я сказал! - прикрикивает слегка и тут же ведет ладонями по плечам, задевая веревочные витки (петли? слава никогда не интересовался, как такая хрень называется на драконьем языке модусных отношений). - нравится?
слава протестующе пялится на мирона: на крепкие и аккуратные руки, пушистые и иллюстрированные, на пальцы - наверняка маникюр делает, чтобы не царапать фанаткам внутренности при фингеринге, - лежащие на его плечах двумя половинками пауков.
- не туда. на себя. не видишь, что ли? - и так заботливо спрашивает, будто бы что-то минимально симпатичное может быть в том, что у тебя внутри красивенького (реально красивенького - слава успел заценить: краем глаза в зеркале и опустив взгляд на секунду после) макраме два метра отборной лосятины. - на себя, я сказал, смотри.
и ладонь на шею, прижав большим и указательным под челюсть - себя душить начнешь, если будешь головой двигать.
- гармонируешь… гармонировал, пока снова думать не начал… с этим. лучший мэтч. ты будто знаешь всё, будто бы я тебя долго учил. и комплекция у тебя идеальная, сложен пропорционально так. а ещё - ещё ты потрясающе отзывчивый, и это естественное… блять, слава!
он отворачивает от окси и зеркала красное лицо, мучительно пылающие щеки и порозовевший нос, напарываясь на подставленную руку и задыхаясь;
мирон перехватывает его - за плечи, удерживая.
и слава знает, что теперь точно получит, что скидки на опыт, нервы, голод - закончились, что ни у одного нормального доминанта нет столько терпения; слава надеется только, что ему сначала позволят прокашляться;
но окси - ненормальный, со справочкой даже, - и потому обнимает. обнимает крепко и уверенно, прижавшись к славиному боку и накрыв, кажется, его всего руками, будто крыльями. обнимает и шепчет в ухо что-то успокоительное, уверенным и спокойным голосом.
и всё бы было, сука, хорошо (всё было бы прекрасно, чё уж там), если бы не одно но.
если бы что-то такое подозрительное, на подсознательном уровне ощущаемое, как стояк, не упиралось бы славе в бедро.
у окси, блять, встает на стыд, попытки побега и мучительно, почти до рвотного рефлекса - ебаные нервы! - кашляющих сабов.
новость - заебись. слава бы не сгенерировал её даже угашенным или в безумном творческом порыве.
но мирону, кажется, на это совершенно плевать - потому что он выжидает, пока саб в его объятиях перестанет кашлять и дергаться, и повернет башку обратно (слава держит её прямо, но взгляд - строго вниз, будто бы он очень хорошо - нельзя смотреть в глаза без разрешения - воспитан). укладывает его на спину: нажимает на грудь ладонью, толкает слегка.
- окей, - говорит он. - окей, я тебя понял. мы добавим кое-что сейчас. я отойду от тебя буквально на минуту, не пугайся.
слава старательно не пугается, хотя бок у него нехорошо так, покинуто и обнаженно, мерзнет.
но мирон действительно возвращается - если верить славиным внутренним часам - через минуту и двумя пальцами подлезает под затылок, давит чуть: приподними голову.
- нормально? не давит нигде?
ебаная маска. наверняка с кретинским рисунком закрытых глаз или - вообще чтоб высший пилотаж - с фотографией.
- нормально, - говорит слава. действительно: нигде не давит, кроме всякой метафизики и психики, которой можно смело пренебречь.
окси говорит ему, что займется ногами, объясняет, как именно их соединит, пробегаясь пальцами по бедрам (очень опасно близко к границам - но он не задевает даже края трусов), водя ладонью от голеностопа до колена и обратно; потом начинает класть что-то там, витки или узлы, слава не разбирается во всей этой хуйне.
он едва-едва доходит до колен, когда слава падает.
падает спиной в темную воду, и она смыкается над его головой. принимает в себя и заполняет собой; уши снова закрывает блаженный шум, белый и спокойный; его будто покачивает слегка, как на больших качелях, если задремать на сильном ветру;
он чувствует тепло, перемещающееся от одной ноги к другой, сверху вниз, и ничего больше - кроме шумящей и чистой пустоты. приятного такого цвета, тёмно-водного, как глубокое и богатое жизнью озеро.
выныривать, правда, всё-таки приходится. слава протестующе дергается, когда слышит чужой голос, тянется, обнаружив подозрительную свободу в руках, и наконец открывает глаза.
в спальне потушен свет - горит только лампа у кровати и та - едва-едва, по глазам не бьёт. слава помнит точно: начинали они при верхнем свете. позаботился, получается? подумал даже об этом?
- ох ты ж бля, - выдает слава, не задумываясь, и кашляет. - сколько я так?
- минут сорок в обвязке, плюс время на снятие. и ещё полчаса просто, - мирон сидит сбоку, на краю кровати, забросив ногу на ногу и глядя в славино лицо внимательно, как змея на добычу. - с возвращением. ты охуенно, ты просто охуенно справился.
стояка у него не наблюдается, хотя поза для таких исследований - по крайней мере, визуальными методами - откровенно неудачная.
слава пытается открыть свой домско-сабский гугл - должно же было хоть что-то из промывки в мозгах осесть, - но в итоге сдается. спрашивает прямо:
- слушай, ты… ты, типа, возбудился? ну, когда я попытался дать по съебам от зеркала.
горят, кажется, даже уши.
- ну только всё вернулось к норме, - усмехается мирон и ведёт пальцами по щеке, щедро делясь теплом со славиным жаром. - да. это проблема?
- да нет, наверное, - бормочет слава и затыкается на всякий случай. от греха подальше.
ему требуется еще минут двадцать, чтобы собраться с мыслями и остатками сил. потом получается и сесть, и сползти с кровати.
и медленно-медленно, зажмурившись до боли и опустив голову, сесть на колени, задницей на пятки, перед мироном: благодарить.
только, сука, попробуй, - мысленно уговаривает его слава. - оказаться из прогрессивных и чего-нибудь в этом не понять.
- я думал, ты не будешь, - и пальцами в волосы лезет, а после - ведет двумя, тыльной стороной, по щеке. - всегда пожалуйста, слав. ты охуенный саб.
и смотрит на него потом совершенно охуевшими, такими, что слава украл бы их для палаты мер и весов как эталон, глазами (и по пути они совершенно бы случайно потерялись где-то в глубине его квартиры), потому что слава — слава быстро, глотая слова, пряча лицо на мироновом колене, просится:
— я могу… блять… сделать. сделать тебе минет? пожалуйста. мирон. это… это… — но мирон принуждает забыть, что там это: он ведёт пальцами по линии челюсти, потом — по шее. гладит — прямо по, сука, кадыку. — у меня, правда, это первый раз, но…
что но? я буду стараться? безосновательно самонадеянно. я буду делать всё так, как ты скажешь? это не новость.
блять.
— можно, слав, — говорит мирон. нихуя не милостиво говорит: спокойно, будто так и надо.
и чуточку разводит колени, приглашая. приходится вклиниться, осторожно сунуть свои между его ступней и потянутся к штанам;
он не возбужден уже — теперь это заметно. и это, сука, смущает: чё с ним делать-то? соблазнять? взять в рот прямо так? подрочить рукой сначала, а потом уже в рот?.. мирон замечает его замешательство — берется за дело сам, и почему-то левой, хотя вроде бы правша. решает вопрос за минуту, если не меньше.
и, видит бог, слава бы наблюдал за ним сколько угодно.
— главное, — а голос-то дрожит. пробрало его. — зубы прячь.
слава прячет зубы под губами, дышит носом и беспощадно открывает рот, выламывает почти челюсть: читать получалось — теперь платить сумей. думает: будет ли синяк на нёбе, как утверждали стоматологи в интернете.
всё оказывается иначе: мирон не пытается его отдолбить в глотку или разогнаться, он двигается осторожно, придерживая славу даже не за волосы, а накрыв ладонью затылок,
предупреждает, что сейчас кончит, и позволяет отстраниться.
слава глотает. абсолютно, сука, добровольно, и на вкус это, ну, никак. не ужасно и не прекрасно. сперма и сперма.
не по вегану, конечно.
— ты реально охуенный, — и пальцами двумя по щеке, как кота. большеватого такого кота, манула-переростка. — спасибо, слав.
— всегда пожалуйста, чё уж, — пиздит в ответ, и голос - голос, сука, предатель чёртов, садится. падает так вниз, и выдаёт сильнее, чем красное, будто после бани, лицо. — тебе хоть, ну. понравилось?
мирон, гнида эдакая, смеётся.
— а по мне не видно? понравилось, слав. очень.
он деликатно оставляет славу в одиночестве, говорит, что будет на кухне, и если что-то понадобится…
на чай слава напрашивается самостоятельно, внаглую: натянув штаны и бросив через плечо футболку (а носки лежат в кармане, и ему воистину нечеловеческих усилий стоит не вспоминать анекдот), вваливается и спрашивает:
— а тут эрл грей наливают?
— только дорогим гостям.
мирон исполняет всю эту пляску с чайником и заваркой, не задав — тоже прогресс! — не единого лишнего вопроса, вообще без реплик; без реплик разливает по чашкам и садится напротив.
слава употребляет два бокала, прежде чем решает, что пора и честь знать. прощается вежливо, одевается окончательно и шлёпает в коридор.
и в спину, как последняя пуля, вылетает вопрос:
— мы можем повторить?
слава ухмыляется (и прикрывает ладонью бирку с кое-чьим (древним и, кажется, не мифологическим) именем на потрохах).
— больше уверенности, мироша янович, больше уверенности в голосе!