Work Text:
Этот день когда-нибудь должен был настать. Но Дивеев даже не подозревал, что так скоро… Он ведь плох, он ведь играет не лучше остальных, он ведь не ровня им всем и ничтожество, которому места среди армейцев не найти. Вообще нигде не найти.
Но Виктор Михайлович смотрел на него уверенно, сомнения одним взглядом отметая, перекрывая их ещё в зародыше, а место возникновения заделывая плотным слоем цемента веры. Да так, что у Игоря язык не повернулся возразить. К тому же, Ваня так счастливо заулыбался при словах тренера о составе на матч и руку на плечо ему положил, сжимая ободряюще, тем самым отбив и малейшие попытки воспротивиться.
Правда, вместо них пришло совсем другое.
Беспокойство. Волнение. Страх.
Что, если он оплошает вновь? Что, если не выложится по полной и подведёт команду, подставив под удар всё то, чего они добивались упорно на протяжении сезона? Что, если они проиграют из-за него?
Слова Гончаренко, сказанные в уже прошедшем интервью, которое забыть должны были, да только не получилось совсем — настолько плотно засели они и звучали на тот момент жестоко, — проигрываются в голове снова и снова. «Такой ЦСКА мне не нужен», — сказал тогда Виктор Михайлович, чем вогнал каждого из команды в оцепенение, когда стыд за ошибки собственные и неоправданные надежды подкатывает к горлу, а кровь приливает к лицу. Несомненно, эффект превзошел все ожидания. А Игорь чувствовал, несомненно, вину ещё большую, хотя и просидел игру на скамейке.
Игра в Грозном — последствие его перехода, так ведь? «Так, — злорадно шепчут черти на ухо, повиснув на его спине, ухватившись острыми когтями за кожу и вцепившись в неё мёртвой хваткой. Вспарывают. — Ты причина их неудачи, Игорёк. Ты, только ты».
И Игорь соглашается с ним, проглатывает ком разочарованного отчаяния к самому себе и закрывает глаза, вновь сосредотачиваясь на счёте.
Один,
два,
три…
Тот, кто когда-то сказал ему, что это успокаивает, определённо был не прав. Счёт приводит мысли в порядок, только вот Игорь не уверен — свои или той тысячи чертей, что поселились в его черепной коробке. Однако исправно продолжает считать, доходя до семи плюс восьми и в обратном порядке. Дивеев понимает, что это странно — считать до семи, а потом прибавлять ещё восемь посредством точно такого же счёта, но ничего уже поделать не может. В результате всегда получается семьдесят восемь, привычно складывающиеся в пятнадцать…
В автобусе душно, даже несмотря на приоткрытые окна где-то впереди салона. Игорь привычно устроился позади, вслушиваясь в размеренный гул голосов сокомандников ровно до тех пор, пока не надевает наушники.
Вэб Арена впечатляет. Газон воодушевляет и вселяет некоторую робкую уверенность в том, что всё получится, что справится и сможет противостоять не только гнёту чертей, что копошатся лениво, явно вновь отбирая какие-то моменты из прошлого, насыщаясь и ожидая новых, но и противнику, что тоже будет биться за победу.
«Они обязаны сегодня выиграть!» — повисает в воздухе непроизнесённая вслух фраза. Она буквально проникает в каждого, зажигая в сердцах искру пламени, что в скором времени превращается в настоящий костёр, вздымающийся далёко вверх, в небо, навстречу открытым бескрайностям и свободе, вселяющей дух в опустошённые некогда тела.
Игорь, хочет того ли нет, так же поддаётся этому чувству. На какое-то время благодаря ему и удаётся забыть о грядущем матче, непреодолимой стеной нависшем перед всеми ними.
Дивеев окидывает взглядом парней /зачёркнуто/ сокомандников, замечая немного нервозные движения, впрочем, достаточно хорошо скрытые. Это просто Игорь слишком внимательный, и от него мелочи, как правило, не ускользают. Если дело не касается его самого, разумеется.
Вот иностранцы перебрасываются какими-то фразами, непонятными для многих в виду банального незнания языка. Вот Арнор кидает Хёрдуру кофту, а тот фыркает и шутливо и легко ударяет ею же парня. Вот Марио поднимается со скамейки и переходит в другой угол, где рядом подпирает стену уже готовый к игре Игорь. Вот Фернандес останавливается и говорит ему что-то быстро, рукой жестикулируя, а капитан в ответ смотрит на него, кивает чему-то и хлопает по спине, задержав руку дольше дозволенного между лопаток. Затем осматривает армейцев, копошащихся в раздевалке, и опять бросает какую-то фразу. Марио светится, улыбкой освещая гнетущую атмосферу, и у кого-то даже вздох облегчения вырывается. Игорю кажется, что после этого в помещении даже дышать становится легче.
Проверив бутсы, Дивеев прикрывает глаза, собираясь с мыслями.
Вроде бы снаружи всё хорошо, накал постепенно пропадает (но ведь только на время), и бояться нечего — раз Виктор Михайлович поставил его в основу, значит, он уверен в своём решении, — однако черти в голове танцы отплясывают, обряды свои проводя, и насмехаются над ним, склонившим голову от безысходности перед карой. Они в подробностях рассказывают, как, где и сколько раз он ошибётся, насколько сильно его действия повлияют на результат и какими словами его будут посыпать и тренерский штаб, и команда, и болельщики. Несмотря на то, что Дивеев краем сознания знает: такого не произойдёт.
Он настолько сильно погружается в свою борьбу, что совершенно забывает о реальности, когда на его плечо опускается тяжёлая рука. Игорь дёргается, правда, испуга старается не показать, оставаясь в каменной маске, и поворачивает голову.
— Ты как? — спрашивает Акинфеев, подмечая странную бледность его лица и чуть подрагивающие пальцы рук, сцепленные в крепкий замок.
— Всё в порядке, — кивает, будучи неуверенным в собственных словах. Нет, со мной не в порядке. У меня черти в голове, которые желают смерти моей и всячески настраивают на проигрыш. А проигрыш этот близко совсем, несколько шагов всего осталось.
Капитан не верит ему. Но решает не устраивать пытки прилюдно, к тому же, он уже предлагал помощь, от которой отказались. Тем не менее, та всё ещё актуальна. Если понадобится, Акинфеев, несомненно, придёт в любое время, даже если придётся подняться поздно ночью из кровати.
— Не спи тогда, ещё девяносто минут впереди.
Игорь закусывает губу и кивает головой, прогоняя ненужных чертей. Нет, он не позволит им победить. Не сегодня.
Он на поле вновь последний выходит. Тщательно разминку вместе со всеми проводит, только единственное, чем отличается, — молчит, погрузившись в мысли невесёлые, пока остальные шутками беззлобными и смешными перебрасываются. У них настроение хорошее, настрой боевой и выверенное чувство в двадцать один грамм, называемое нежеланием вновь подвести Виктора Михайловича.
Пасуются немного лениво, пока на них кто-то из тренерского штаба не прикрикивает, и те уже серьёзнее по своей четверти поля расползаются, диагонали отрабатывают и пасы длинные и короткие. Мага и Марио по несколько раз из-за боковой кидают, выверяя наиболее точные направления.
И всё это в такой атмосфере дружественной проходит, что Игорю не верится, что он тоже сейчас здесь, с ними и готовится к матчу, который суждено с первых минут играть. Это непривычно и давит на плечи тяжким грузом, заставляя думать больше обычного и вновь уйти в себя, выслушивая обвинительные речи чертей.
«Пока всё идёт неплохо», — убеждает он себя, но вспоминает тут же, что до свистка ещё полчаса как. И за это время всё может кардинально измениться…
Но ничего вроде бы не изменяется. Если только выражения лиц, смешившие некое подобие веселья на серьёзность и готовность отнестись к матчу, как к важному. По сути, каждый матч важен.
Некогда забытое напряжение возвращается, но ощущается совершенно по-иному. Игорь чувствует мороз, проходящий по коже, и передёргивает плечами, силясь согнать его. Погода не самая тёплая. А черти разводят костёр.
— Готов? — спрашивает подошедший Обляков. У него щёки румяные, и пальцы покрасневшие друг о друга согреться пытаются.
— Готов, — кивок на руки. — А ты чего без перчаток? Замёрз же.
Ваня пару секунд моргает заторможенно, а после голову опускает, глаза скрывая, и руки за спину прячет. Бормочет:
— Не замёрз я, — а самого дрожь бьёт. И он это понимает, поэтому тут же оправдывается, подбородок задрав и с вызовом посмотрев в ответ на Игоря: — Да даже если и замёрз, то на поле согреюсь!
И что-то в этом есть знакомое, старое, оставленное в прошлом, но не забытое.
Воспоминания о том, что когда-то перед матчем Дивеев спросил то же самое и получил тот же ответ, обрушиваются и затмевают собой гневные крики чертей, чьё действо вовсю набирало обороты и давило, давило, давило…
Игорь позволяет улыбке промелькнуть на губах и треплет Ваню по голове, вызывая у того вспышку негодования.
— В чём-то ты никогда не изменишься.
И затем следует указание о том, что пора выходить на поле. Матч начинается.
А Дивеев в единственный момент понимает — он не готов, он тут сейчас лишь мешающий компонент. Он буквально за первую минуту пропускает соперника в свою штрафную, уже на самом краю выбивая мяч на угловой, оставляя внутри горький, неприятный осадок. Они мяч, правда, перехватывают скоро, давят и стараются разбивать оборону казанцев, но голоса чертей в голосе уже шепчут слова свои отвратительные, организм отравляющие.
«Недостоин! Ничтожество! Отвратительный!»
И всё перед глазами мешается. Он головой слишком резко встряхивает и тут же в игру возвращается, пытается обыграть соперника, но вновь ошибается, пускает, позволяя уже Магнуссону выбить мяч вперёд.
Всё идёт прахом, и он похож на мошку, мельтешащую, но не приносящую пользы. Вроде бы и делает что-то, пытается, а в голове: «Нет, неправильно, не так надо», и заново по кругу. Минуты сменяются минутами, до конца перерыва они могут похвастаться одним голом, забитым в ворота соперника, но… Разве этого достаточно? Разве он выкладывается на все сто, несмотря на пот, струящийся по спине, и загнанное дыхание? Разве он достоин находиться здесь, среди людей, которые реально испытывают себя на полную катушку и стараются вырвать чёртову победу из чужих лап?
«Конечно, нет. Это не твоё. Таким отбросам здесь не место».
Он ошибается.
Виктор Михайлович недоволен, когда у них не выходит попасть в очередной раз в несчастные ворота, но сокомандники не отчаиваются, пытаются вновь и вновь, атакуя и изводя соперника. В их глазах горит огонь победы, стремления достичь ту самую грань, где «вот такой ЦСКА нужен мне». А у Игоря не получается — он уверен в этом. И плевать, что армейцы ободряюще кидают ему улыбки, оказываются рядом и вселяют уверенность, которую Дивеев сам же пропускает сквозь пальцы, как песок.
Он упускает момент, когда мяч перехватить может, и вот уже вслед несётся, всё-таки мешая развивающейся атаке. Внутри черти пожар разливают, по лёгким лезвием тонким режут и радуются, напиваясь им.
Перерыв близится, и вот уже свисток, которого ждал последнюю минуту практически. Вслед за ребятами в раздевалку плетётся, но на полпути его отправляют дать блиц-интервью, хоть он и пытается убедить, что это очень плохая идея. В итоге, говорит что-то уж совсем не то, ляпнув лишнего, что плохо, что его партнёры не говорят по-русски. Стыд заливает щёки, когда он в помещение домашней раздевалки вваливается наконец-то и место своё занимает, тут же вслушиваясь в голос Гончаренко.
Тот на удивление спокоен и без крика объясняет игрокам их ошибки, выпуская из общего круга только капитана команды и правого защитника, что рядом с ним сейчас сидит. Дивеев замечает краем глаза, как Акинфеев улыбается, касаясь спины Марио и что-то выговаривая тому на ухо. Тот тут же локтём его пихает и показательно отодвигается подальше, пьёт воду из бутылки и улыбается успокаивающе, когда взгляд его замечает.
И от этой улыбки черти поутихают, словно та целительная какая-то или же они просто решили передохнуть.
Игорь глаза прикрывает, наслаждаясь минутами покоя и вслушиваясь в размеренный голос тренера, запоминая каждое слово, впитывая и закрепляя в голове. А потом робкое прикосновение к пальцам чувствует и глаза открывает, смотря на смущённого Ваню, присевшего на край скамейки и улыбающегося устало.
— Ты хорошо сыграл, Игорь, — и, предугадывая дальнейшие возражения, поднимает палец вверх и состраивает умную моську. — Не смей говорить что-то противоположное! Нам лучше знать, — улыбается вновь, рукой указывая на маячащих за спиной Арнора и Федю. Те, завидев его взгляд, жестом показывают, что всё хорошо было.
У Дивеева тепло распространяется в грудной клетке.
— Спасибо, — произносит искренне, отмечая, что руку Обляков отдёргивает от его только тогда, когда по раздевалке разносится команда о выходе.
Начинается второй тайм, который сопровождается большей уверенностью в действиях и относительно чистом разуме. Слова ребят борются со словами чертей, начавших свои завывания по новой. Но мысленно Игорь посылает их в известное направление и сосредотачивается на мяче, что скользит от одного игрока к другому.
И будто мерещится, что так и есть, ушли черти поганые, ослепившись светом, льющимся от армейцев. Но это лишь мерещится.
Один единственный раз Игорь теряет контроль над ситуацией и позволяет им обрести власть, подтолкнуть на фол дурацкий, жёлтой карточкой обернувшийся. И Дивеев толком не понимает, почему подобное произошло, до того самого момента, как номер знакомый на спине видит. Девяносто восьмой. Обляков.
Ваня головой слегка качает, говорит безмолвно, мол не прав… А Игорь и сам понимает, что не прав, и смотрит виновато, извиняется перед партнёрами, получая в ответ лишь улыбки слегка одобрительные, говорящие, что приняты извинения, что всё в порядке сейчас, не грузись. И Дивеев не понимает, чем отношение такое заслужил, что даже фол его грубый забыть готовы в ту же минуту, что улыбаются ему по-прежнему, а не строят лица и не отворачиваются показательно. Он ведь знает, как это бывает иногда, видел, испытывал, знает.
Так почему армейцы относятся к нему, как к давно знакомому, сыгранному члену команды, а не как к мальчишке-дилетанту, всего шестой матч в Премьер-Лиге отыгрывающему?
Под конец он уже вместе со всеми набрасывается на забившего третий гол и поставившего тем самым жирную точку в матче Бийола. И улыбается, робко как-то, пока проходится по газону его теперь родного стадиона, благодаря болельщиков и пожимая руки соперникам.
Всё относительно хорошо — матч выигран, очки набраны, и даже черти не спешат находить в этом что-то скрытое. Точнее, пока что не спешат.
Ведь стоит Дивееву остаться в относительном одиночестве в душе, как голоса чертей тут же заглушают его собственные мысли, и он на пару минут по-детски сжимает голову локтями, стараясь прийти в некоторое подобие нормы. Вернувшись в раздевалку, он Набабкина встречает, что улыбается и руку тянет по голове потрепать, говорит, в общем-то, то же самое, что и остальные во время перерыва. И только Ванька позади него рожицу смешную корчит, чем всё-таки заставляет губы Игоря растянуться в улыбке.
«Всё ведь действует хорошо», — пытается вдолбить себе парень, но голос сиплый из головы подсказывает такую очевидную вещь:
«Всё не хорошо: ты оплошал, ошибался, получил жёлтую. Ты не имеешь права гордиться этой победой, ничтожество…»