Chapter Text
В кабинете поднимается жаркая волна споров. Кэйя краем уха слушает отчаяние голосов — льющееся напряжение, до искр паники, — и рассматривает разрушенную стену. Дроблёный камень. Оседающая пыль. Небо кажется высоким — и кристально чистым.
— Мы не можем воевать с Бездной, — говорит Варка практически умиротворённо.
Кэйя думает о Кли. Ей выбило плечо при атаке. Она собиралась тихонько ускользнуть, чтобы глушить рыбу с Беннетом. Северная стена — карточный домик — рухнула в одночасье. Кли была ужасно близка к смерти. Внутри — треск гнева — медленно плавится бешенство. Оно похоже на дикого пса, что оголтело обгладывает кости.
— Они разрушили наш город! — Джинн повышает голос. Её страх — пальцами трогать, ощущая густоту. — Как вы можете…
— Джинн, тише, милая. Твоя рана на боку откроется, — говорит Лиза тихо. Кладет ладонь ей на плечо. Утешение. Поддержка. Заземление.
Кэйя улавливает вспышку огненных волос. Что-то в груди взвивается ярким и яростным — волны, шторм — мрак концентрированный, — и через мгновение становится легче дышать.
Дилюк.
— Мы потеряем слишком много людей, — говорит Варка терпеливо. — Вести войну с Бездной, не созвав совет Тейвата, чревато разрушением нашего города. Мы не выстоим в одиночку.
На подоконник усаживается птичка. Глаза-бусинки. Опаленные серые перья. Кэйя протягивает руку, и она пугливо взлетает вновь.
После нападения, думает Кэйя, в ушах до сих пор звенит.
— Кэйя, — он оборачивается, и в глазах Джинн есть голодная надежда, — что ты думаешь?
Я всегда знал, что это случится, Кэйя потирает переносицу. Улыбки — бумажные журавлики — игривость на грани фальши — всегда даются проще искренности.
— Я думаю, что вести войну с Бездной неразумно, — плавно отвечает он, — в первую очередь потому, что вмешается, — горло сводит, и память — топкость тысячи болот, — оголтело вгрызается в позвоночник. Кэйя моргает. — Потому что вмешается Каэнри'ах.
Дом.
Обломки династии.
Выжженная земля и высохшие реки.
Разрушенный павильон, в котором проходили коронации. Однажды отец привел его туда — далёкое место, на границе с потусторонним, ведущим в бездну. К тому моменту даже пыли от крыши не осталось. Жухлые лианы, оплетающие колонны. Когда-то они были цвета слоновой кости.
Кэйя помнит, как коснулся узора на единственной уцелевшей стене. Дракон, обвитый лозами с шипами. Под ногами — пепельно-желтая трава. Трещины в земле.
— Когда ты вернёшься сюда, — сказал отец, и его голос — оседающий на коже мороз, — звучал искривлённым и ненастоящим, — тебя будут чествовать. Ты будешь первым королем возрождённой династии. Ты вернёшь нашей стране величие.
Это не было словами, что пропитаны надеждой. Это были слова угрозы.
Кэйя не хотел уходить, но знал, что должен. В десять лет мир представлялся ареной. Необъятным полотном ужасов, которые нужно преодолеть — лезвием, хитростью, связями, — и вернуться домой.
Я спасу своих людей, мам.
Какая глупая, безвкусная вера.
— Каэнри'ах? — Варка морщится. — Насколько я знаю, королевство было стёрто с лица земли.
Кэйя трёт лоб.
Все секреты — обнаженные кости.
Дверь открывается, но Варка продолжает смотреть на него, ждать ответа — и Кэйя не позволяет себе сомневаться.
(Ты помнишь?
Мы обещали друг другу мир и верность;
В то время между нами было слишком много любви и наивности)
— Каэнри'ах уцелела, — говорит Кэйя с весельем.
Альбедо, просидевший в углу все четыре часа встречи, дёргается. Этот взгляд, наполненный ужасом, будет преследовать Кэйю до конца его дней.
— Кэйя…
— Это не только твой секрет.
Альбедо поджимает губы. Его пальцы касаются метки на шее. Золотая клетка — и такая же цепь. Поводок для цепного пса. Мальчик без прошлого.
— Каэнри'ах провела пятьсот восемнадцать лет под землёй, — Кэйя переводит взгляд на Варку. Краем глаза улавливает, как Дилюк поджимает губы. — Проклятая земля, знаете. Оскверненные души, грешники, недостойные ступать на землю Тейвата.
Моря — гладь шелковая — простирают свои объятья от одной земли к другой. У берегов Каэнри'ах вода темнеет. От неё слегка пахнет гнилью, а на руках — зачерпнуть горсти, — остаются едкие масляные пятна. Её нельзя пить. Вода в этих землях — чистейший яд.
— Люди выжили, Великий Магистр, — Кэйя смотрит на Джинн.
Он помнит, как доверил ей свой секрет. Хрупкий, стеклянный — бабочка бескрылая — и полный опасности. Как она сжимала его ладони. Как вложила всю свою непоколебимую веру в него.
Глаза Джинн распахиваются, и она быстро качает головой.
Может быть, она хочет сказать не рассказывай ему.
Все секреты — гробы, выкопанные из земли. В них лежат истории о королях минувшего. О королевах, создавших кхемию.
Это в его крови.
Это — его наследие.
— Каэнри'ах всегда мечтала пойти войной на Тейват, — лениво продолжает Кэйя. — Грандиозные планы самоубийц, мировые заговоры, всё предписано.
— Откуда, — медленно начинает Варка, — ты всё это знаешь, капитан?
Когда-то он учил Кэйю стрелять из лука.
Много лет назад — дымка — кольцо событий — когда приходилось учиться быть новым человеком. Варка был добр. Он поправлял его стойку. Нежно хлопал по плечу, говоря: ты будешь замечательным рыцарем, мальчик. Он так отличался от всех наставников дома, что Кэйя месяцами чувствовал себя неуверенно. Подвешенным. Стоящим на краю пропасти — тихо соскользнуть вниз, ошибившись.
Кэйя смотрит на Дилюка, и его сердце немного сжимается.
Ты, хочет сказать он, знал все мои секреты, кроме одного.
— Я принц Каэнри'ах, — Кэйя пожимает плечами. Небрежность даётся легко — как дышать. Как прыгать с разбега со скалы. — Я знаю, как думают эти люди.
Тишина обрушивается так, как случается дождь летом: бесконечным потоком, серой стеной, от которой мутнеет мир. Варка смотрит на него пристально и всезнающе.
Кэйя вздыхает.
Он подцепляет пальцами повязку и приподнимает её. Видеть двумя глазами немного неприятно и непривычно.
Дилюк шумно выдыхает — словно от удара ногой в грудную клетку. На его лице читается потрясение и неверие.
Кэйя знает, что они видят.
Охра и золото. Чернеющая склера.
Он мог бы вести легионы солдат. На его зов откликнулся бы каждый маг Бездны, каждый Вестник и Чтец. На другом конце Тейвата дёрнулся бы Аякс — пронзающая вспышка ужаса — и положил бы целые города, чтобы добраться сюда.
Он был бы тем, кого так усердно лепила Каэнри'ах.
Принцем возрождающейся из пепла династии.
Кэйя хочет, чтобы она оставалась лежать в обломках.
— Как впечатления? — любезно интересуется он, возвращая повязку на место.
— Ты шпион, — говорит Варка негромко. — Вот почему ты был отправлен сюда, Ваше Высочество.
— Назови меня ещё раз так, и я выпрыгну из окна, чтобы погулять по лугам с бутылкой вина, — солнечно делится Кэйя. — Я это говорю, чтобы ты понимал, Магистр. Каэнри'ах придет сюда, и она затребует своего принца. И своих детей, — он не смотрит на Альбедо, потому что это не его тайна.
— Почему бы тебе не вернуться тогда? — слова Дилюка полны ядовитых колючек. Липкая боль — линией от горла до груди. Тонкий, кровоточащий надрез. — Почему бы не уйти в Каэнри'ах? Ты здесь сделал всё, что они хотели, не так ли? Или это и есть твой план?
Кэйя смотрит на него с изумлением. За все эти годы Дилюк говорил много глупостей — тычки обиды, уколы заботы, — но это вершина интеллекта.
— Ты тупой? — спрашивает он, даже не обдумывая вопрос. — Не отвечай.
— Как прикажете, — Дилюк холодно улыбается. — Ты не хочешь воевать с Бездной, ты не хочешь воевать с Каэнри'ах, но эти монстры разрушили мой дом.
— Ты тупой, — задумчиво изрекает Кэйя. Он подустал гоняться за призраками — маленькие мальчишки среди зелени, смех рассыпчатым жемчугом и счастьем. — Нам нужно выиграть время.
— Нам нужно стереть эту заразу с лица земли, — Дилюк делает шаг вперёд.
Гнев вспыхивает раскаленным клубком в животе, и Кэйя устал.
В нем течёт та же самая кровь — вязкая, густая, похожая на земляничное варенье. Та же проклятая кровь. То же проклятье — сладким поцелуем гнили в яремную вену.
Его первым другом был мальчик с обожженными руками. Его лицо было землянисто-серого цвета — и черные вены разбегались по лицу, словно изящно вырезанный узор. Словно художник осторожно и пытливо вырисовывал одно лишь ему ведомое предназначение этими линиями.
Он стал магом Бездны. Больше Кэйя его не видел.
— Забавно, — Кэйя улыбается, — вот что сказала Селестия, когда мой народ был стёрт с лица земли, господин Дилюк.
Его глаза сердито вспыхивают. Кэйя напрягается, готовясь к скандалу. Мир сужается до огня волос, до разочарования в искривлённых губах — когда-то он мечтал их целовать до одурения, — до ледяного бешенства на дне глаз.
— Достаточно, — произносит Варка. — Кэйя. Что ты предлагаешь?
Он ещё раз смотрит на Дилюка и отворачивается. Когда-то ему казалось, что они будут длиться вечно.
Как лето в детстве кажется самым огромным и самым счастливым.
— Я предлагаю добраться до Каэнри'ах прежде, чем она доберется до нас.
— Ты тупой, — шипит Дилюк.
— Я с тобой разговариваю? Нет. Вот и помолчи, — Кэйя огрызается, не сводя взгляда с усталого лица Варки. Укол вины разрезает топкий гнев. — Я их принц. Возможно, они послушаются, а мы выиграем время.
Дилюк фыркает.
Кэйя топит в себе желание придушить его так, как его отец однажды утопил своего младшего брата. Отточено и резко. Без сомнений.
Кэйя даже не помнит имени своего дяди, но помнит его глаза: зелёные-зеленые, искривлённые ужасом смерти. Многие годы это лицо снилось ему в кошмарах. Яркая вспышка зелени. Взмах рук с острыми когтями. Как его мама прижала его к себе и шептала: не смотри, Кайя, не смотри.
— Очень удобно, — начинает Дилюк, когда его прерывает твёрдое:
— Хватит, — Джинн разворачивается к нему всем телом. Лиза склоняет голову. Подмигивает Кэйе, и он удивленно улыбается ей.
Кэйя читает в Джинн решительность, смешанную с разочарованием. Бешеный коктейль — и очень неприятный на вкус.
— Я никому не позволю разговаривать со своим капитаном в таком тоне, — продолжает Джинн размеренно. — Господин Дилюк, вы лучше этого.
Кэйя беззвучно смеётся.
Дилюк добр и мягок, а его вежливость — никогда не фальшивка. Вот почему, когда вся эта неизбывная нежность превращается в ножи у горла — пытка — гаснущий свет любви — так больно.
Они пытались что-то построить вновь — просто этого было недостаточно. Может, им просто недодали времени.
— Я переживаю за наш город, — говорит Дилюк медленно. — И когда принц проклятого королевства говорит, что нам нужно взяться за руки и провести с ними переговоры, у меня появляется недоверие.
— Ты, напыщенный болван… — сердито начинает Кэйя, но Джинн, даже не оглядываясь, поднимает руку. Лиза холодно улыбается.
Демонстрация непоколебимой верности и преданности.
— Сегодня за одну атаку было разрушено сорок процентов города, — говорит она, — и то, что они отступили — результат работы всех наших капитанов. Я доверяю Кэйе, — Джинн расправляет плечи. Кэйя вдруг осознает, что следующие её слова он совершенно не оценит. — Пора повзрослеть, господин Рагнвиндр. Кэйя никогда не предавал вас. И никогда не предавал Мондштадт.
Дилюк — безмолвие — ошеломление — ничего не отвечает. Джинн чуть склоняет голову.
Кэйя кисло размышляет над идеей действительно призвать кого-нибудь из Бездны и просто исчезнуть из этого кабинета.
— Кэйя, — тихо зовёт Альбедо, — если ты отправишься туда, ты возьмёшь меня с собой.
Клуб любителей активного отдыха, думает Кэйя с неописуемым восторгом. Вот они кто. Прогуляться до сердцевины проклятых земель — как отправиться в захватывающее путешествие.
О, Селестия, им всем просто конец.
— Я возьму с собой никого.
— Это был не вопрос.
— Ну, я тоже тебя перед фактом ставлю. Неприятная ситуация, да?
Альбедо закатывает глаза. Его плечи теряют своё напряжение. Он бросает взгляд на Дилюка — кислое разочарование — и тоже решает неприятно удивить.
— Ты сошел с ума, — говорит он.
— Надо же, — Кэйя разводит руками, решая подыграть. — Язык Каэнри'ах. Тайный разговор в комнате людей, которые могли бы нас прикончить. Гениальный план, Альбедо.
— Меня не волнует твой Дилюк, — Альбедо качает головой. В его глазах — мрачный огонек. Не тревога, гасящая надежду, но отчаянная решительность. — Мы не можем пойти в Каэнри'ах. Нас убьют.
— Нас в любом случае убьют, — Кэйя машет рукой, заметив, как Джинн обеспокоенно переводит взгляд с него на Варку. Сгорел сарай, так пусть горит и город.
Вскрываем карты — вскрываемся следом.
Кодекс жизни среднестатистического жителя Каэнри'ах. И живого, и мёртвого.
— Мы не можем потерять Мондштадт, — Кэйя трёт лоб, — и нам нужно выиграть время.
— Ты с таким же успехом можешь просто спрыгнуть со скалы, — сухо произносит Альбедо. По его лицу видно, насколько он не в восторге. — Каэнри'ах устроит трёхдневные гуляния.
— И меня не позовут, — Кэйя вздыхает, — ну и позор.
Они слабо улыбаются друг другу.
Так было не всегда. Притираться друг к другу — на мягких лапах по стеклу — приходилось месяцы. Кэйя ненавидел всё, что связано с Каэнри'ах.
Она отняла у него всё: мать, детство, будущее. Дом.
Семью — дважды.
Никто не расскажет, как выжить, когда теряешь всё просто потому, что родился.
— Если Варка согласится, я попробую выиграть время, — за окном слышится гул. Наверное, рыцари начали разбирать завалы.
Может, кто-то даже погиб.
— Я пойду с тобой, — повторяет Альбедо.
— Ты нужен мне здесь, — мягко просит Кэйя.
Чтобы защитить Мондштадт.
Чтобы не пришлось увидеть ещё одну смерть.
Сердце — мякоть перезревшего закатника, — легко мнётся и деформируется.
С Кэйи достаточно потерь.
— Думаю, вопрос о детях Каэнри'ах снят, — вдруг говорит Варка.
Дилюк выглядит так, словно его сейчас вырвет. На мгновение Кэйя рассеянно думает подтолкнуть к нему ведро — и решает, что сегодня он слишком мелочный и мстительный.
— Есть ещё кое-кто, — Альбедо небрежно пожимает плечами, — но он не оценит, если мы выдадим все секреты.
— И без фанфар, — бормочет Кэйя.
Альбедо приподнимает брови. Они оба думают о том, с каким драматизмом обо всём мог бы объявить Тарталья. Он наверняка начал бы со слов был я, значит, пацанёнком… и потом вздохнул печально, мол, и теперь я убийца. Чаю?
— Мы обсудим твое предложение чуть позже, капитан, — Варка вздыхает. — Мне надо подумать. Все свободны, — он машет рукой. — извини, Дилюк. Тебе тоже придется подождать вечера.
О, думает Кэйя уныло, значит, разбить мне лицо без свидетелей Люк ещё успеет.
///
Конечно, стоит им выйти во внутренний двор, Дилюк открывает рот.
— Что, — чеканит он, — происходит в твоей тупой голове?
— Злодейские планы по захвату власти во всём Тейвате, — Кэйя прислоняется к дереву. — Есть претензии?
— Я верил тебе, — голос Дилюка падает. — Я почти поверил, что ты…
— Хватит ломать комедию, — злость похожа на колючее одеяло. Кэйя даже не пытается стряхнуть его с плеч. — Мир на грани катастрофы, а ты решил выяснить, кто кого больше обидел шесть лет назад. Это я такой особенный или ты во всех врага видишь? Не отвечай.
— Ты знаешь, как это выглядит со стороны? — спрашивает Дилюк. — Бездна нападает, и ты с Альбедо решаешь отправиться в Каэнри'ах. Гениальный план. На лодках поплывете?
— Я ледяной мост построю, — Кэйя улыбается, зная, что в его улыбке слишком много зубов, — ты же так хорошо одарил меня Крио Глазом Бога. Весёлые времена, мне понравилось.
Дилюк вздрагивает.
Кэйя знает, что после предательства рыцарей, после того, как все мечты — в щепки, всё доверие — в труху, все знания о мире — вдребезги, Дилюк так и не оправился до конца.
Близкие всегда бьют больнее всего.
В сердце навечно остаются пустые комнаты, где когда-то обитала любовь. Надсадная боль — воющим ветром.
— Откуда мне знать, что ты не предатель, Кэйя? — устало спрашивает Дилюк.
Бесперебойность тоски — вот что определяет время, проведенное без него.
Кэйя прекрасно жил, и любил, и смеялся. В этом не было выученности — он просто двинулся вперёд, закрыв глаза.
Твоя мама, маленькая звёздочка, говорил Дайнслейф, никогда не переставала любить тебя. Несмотря ни на что. Она двигалась вперёд, потому что любила тебя.
Любовь никого не спасла.
И не спасает сейчас.
— Если бы ты мне доверял, — Кэйя поднимает голову, рассматривая птичье гнездо на ветке — чудом уцелевшая жизнь, — ты бы никогда не задал мне такой вопрос.
Дилюк смотрит на него с тем грубым, вытесанным из недоверия горем на лице. Как будто он вновь оплакивает мальчика, которого любил.
Я здесь, думает Кэйя, позволяя печали окунуть его в себя — сыпучие чернила, следы на коже, — я всё ещё здесь. Ты просто не видишь.
— Я верю тебе, — говорит Дилюк тяжело. — Но, Кэйя, ты принц земель, которые хотят уничтожить мой дом.
— Это, вроде, и мой дом, — уголок губ Кэйи дёргается в ухмылке. — Или ты решил отнять его у меня так, как отнял семь лет назад возможность объясниться? Интересно.
— Перестань переводить тему!
— Перестань обвинять меня в предательстве!
Дилюк сжимает руки в кулаки. Его глаза — гранат и турмалин.
Кэйя отворачивается. Мерзкое и необъятное чувство ворочается в груди. Что-то схожее с виной. Что-то, что рождается из признания: я бы хотел быть лучше для тебя, но не могу.
— Не только я подумаю о предательстве, — Дилюк делает шаг назад. — Весь город, Кэйя.
— Твоей веры в меня мне бы хватило, — отвечает Кэйя и ужасается.
Он хотел, чтоб слова — бойкая насмешка, щепотка издёвки, а не — обнаженная честность на грани со скулящей нежностью. Видимо, он действительно устал.
Дилюк вздыхает. Он выглядит виноватым. Сожалеющим. Его лицо становится мягче, будто в нём тонут целые корабли.
— Мне жаль, — говорит он.
Интересно, сколько раз Кэйе ещё придется смотреть ему вслед со связанными руками.
///
Переговоры вечером завершаются грандиозным скандалом. От него заглушается тиканье часов, трещат окна и воздух — пресыщение элементальной энергией.
Кэйя выслушивает очередную речь про наглость, опасность и засланных шпионов от кого-то из семьи Джинн.
В какой-то момент каждый аргумент превращается в кальку предыдущего. Однообразие и скука.
Кэйя перестаёт слушать, раздумывая над побегом из Мондштадта под покровом ночи, возвращаясь в реальность лишь когда Варка, измотанный и раздраженный, объявляет о повторном обсуждении неприятной ситуации через четыре дня.
Такая безалаберность — кость острая в горле. Живот сводит предчувствием беды. Так воздух тяжелеет перед грозой — и небо — ослепляющий аквамарин, — точно становится ниже, проседая под ещё не явившимися тучами.
Кэйя думает о своих людях.
О тех, кого должен был спасти.
О тех, кого полюбил здесь, в Мондштадте. Не по зову крови, не по предписанному в звёздах.
Когда заплачут звёзды, говорила его мама, и её голос был нежным, словно пёрышко касалось кожи, тогда судьба нашего королевства изменится.
Кэйя надеется, что звёзды просто рухнут на землю, превратят её в кратеры и выжженные поля, и оставят его уже в покое.
Он проскальзывает в свой кабинет. Чужие взгляды — стрелы — ядовитые кинжалы — располосывают его спину.
Это — неизбежность.
Кэйя ставит их перед тяжёлым выбором, но в войне всё и всегда тяжело.
В кабинете ожидаемо беспорядок. Кэйя сразу подмечает, где и в каких бумагах ковырялись в первую очередь. Беспардонность и никакого таланта — сплошная грубая сила.
— Хоть бы сделали вид, что не пытались найти на меня компромат, — бормочет Кэйя, вырывая из записной книжки листок.
Ураган начинается. Приезжай как можно скорее. Нам больше нельзя разделяться.
Лёд под руками ластится, поёт, восторженно прихорашивается. Красота — в острых краях. Ледяная птичка застывает на краю стола.
Кэйя выдыхает.
Называет координаты Тартальи.
Птичка срывается с места — блестяще-синяя вспышка, — и вылетает в окно.
— Отправляешь послания, — произносит Дилюк.
В его голосе есть ленивый край, словно он сам устал от споров — ровно устлать землю гневным и колючим, рухнув спиной, — но не знает, как вести себя иначе.
— Господин Дилюк, кажется, очень заинтересован в моих личных делах, — Кэйя залезает с ногами на стол.
Бумаги разлетаются веером. С улицы доносятся голоса — осадком невнятного и сердито-печального, — но звучат словно из-под воды.
Дилюк стоит, привалившись плечом к дверному косяку. Сейчас он по-настоящему спокоен.
Кэйя вспоминает десятки десятков раз, когда приходил к нему в кабинет — этот же кабинет, но другое расположение вещей — щемящие сердце фотографии — и тогда всё было легче и выше.
Он приходил, точно так же приваливаясь плечом к двери. Улыбался, пока Дилюк не распадался на смех и счастье. Его капитан. Повелитель его сердца.
Такая любовь случалась катастрофой. Предначертанной: её все видели задолго до, даже если не признавали ещё существования.
Кэйя вспоминает: ковёр с гербом семьи Рагнвиндр. Лампа на столе, от которой бархатное золото — смешной кляксой на щеке Дилюка. В таком свете его глаза отдавали божественно-алым.
Однажды Кэйя почти ляпнул поцелуй меня — и чудом прикусил язык.
— Ты не можешь всерьез полагать, что кто-то позволит тебе покинуть Мондштадт живым, сэр Кэйя, — говорит Дилюк, взрослый и без тех задорных смешинок в глазах.
Когда-нибудь — от носа, по щекам, черкнув по лбу — у Дилюка появятся морщинки. Кэйя, конечно, не доживёт. Он из тех людей, которым предначертано умереть молодым. Двадцать восемь? Двадцать девять? Что-то в этом духе. Это Дилюку должна быть отдана счастливая и долгая жизнь.
— Мне так плевать, — честно отвечает Кэйя, подпирая подбородок рукой. Рассматривает Дилюка с любопытством, пытаясь узнать его заново.
После каждой гневной — обаятельный ураган — вспышки Дилюк выстывает точно внутри. Сглаживает чувства, разравнивая и пряча. Тщательно отмеряет слова и эмоции. Кэйя высматривает трещины-стежки там, где Дилюк никогда не сможет себя сшить. Рваная рана — неосознанное стремление к Кэйе.
Дилюк склоняет голову. Поправляет рукава своего бессмысленного пушистого пальто, и губы Кэйи трогает печальная улыбка. Он узнает этот жест. В прошлом он бы пошутил, мол, что, Люк, нервничаешь? Я тебя пугаю?
Сейчас Кэйя боится ответа. Если бы Дилюк когда-нибудь сказал что-то такое — ну, вероятность того, что его сердце просто возьмёт и разобьётся, огромная. С трещинами и зудом подкожным — малосмысленность их разрыва — выкорчевать с корнем щенячью преданность, — с этим можно было жить. Смеяться. Дразнить Дилюка, чувствуя, как тепло — мёд и солнце августа, сжимающиеся вокруг сердца, — обнимает со всех сторон. Говорить Розарии: слушай, была одна бессмысленная любовь со мной. И знать, что она понимает, о ком он говорит.
Кэйя полюбил Мондштадт не потому, что любил Дилюка.
Может, он полюбил Дилюка именно потому, что он принадлежал Мондштадту.
Никто не может отнять у Кэйи то, что он признал своим, то, что полюбил и впустил внутрь себя. Даже Каэнри’ах. Даже его собственный народ.
— Ты уйдешь? — спрашивает Дилюк.
Кэйя блистательно ему улыбается. Тут никогда не будет попроси меня остаться — и я останусь. Эта история больше не о его глупой — горечь и сладость — юность в подсолнухах и взрослость с памятью об обожженной коже — любви. Это о Тейвате. О ещё не рождённых детях. О подростках, с которыми он возится в выходные. Он должен защитить их.
— Я дождусь второго слушания, — говорит Кэйя. — Мне интересно, что эти старики ещё скажут про мои земли.
Лицо Дилюка сминается, точно старая бумага. Кэйя по глазам видит: топит в себе противоречия и разочарование.
Когда он в последний раз смотрел на Кэйю с тем детским восторгом и восхищением?
Ах, да.
В свой восемнадцатый день рождения.
— Ты не можешь всерьёз защищать Каэнри’ах сейчас, — глухо произносит Дилюк.
Кэйя улыбается ему, но немного печально. Он не знает, как рассказать о чем-то, что не хотят слышать.
— Ты знал, что Каэнри’ах и Сал Виндагнир когда-то были величайшими государствами? — спрашивает он небрежно. Убирает прядь волос за ухо. — Мои предки видели, как Селестия наказывала людей здесь. Возможно, весь Мондштадт построен на костях, Люк.
Он позволяет прозвищу сорваться с губ — птица прочь из клетки, — и глаза Дилюка чуть расширяются.
— Это — круги, — Кэйя вздыхает. — Все рано или поздно будут наказаны Селестией. Богиня Асмодей никогда не останавливается.
— Кто? — Дилюк хмурится.
Волосы — светлейший оттенок пшеницы. Острые скулы. Глаза, полные ледяного равнодушия. Она отличается от архонтов — она выше их всех. Она то, чего должны бояться все люди.
Её лицо запечатлено на фреске в главном дворце Каэнри’ах.
Когда проклятье — удавка — только просунуло хладные ладони под кожу его людей, они стремились оставить потомкам память о тех, кто разрушил их дом.
Вот почему он признал Венти в первый же миг, как увидел его.
— Она управляет Селестией, — Кэйя трёт переносицу, чувствуя, как в висках пульсирует боль.
Наползает, раскручиваясь волчком, и мажет мстительно и сладко.
— Откуда ты… — Дилюк проглатывает слова, и Кэйя с глухим смешком поднимает голову.
— Она была той, кто повела архонтов Тейвата и превратила мой дом в лепешку мора. Сотни тысяч жизней, Люк, такое не забывается.
— Ты больше не принадлежишь Каэнри’ах! — Дилюк сердито делает шаг вперёд, и Кэйя пялится на него с минуту.
В юности они редко спорили. Пререкались, отвешивали друг другу шутливые обвинения и смеялись друг с друга.
— Это мои люди, — низким голосом произносит Кэйя. — Тебе не понять, каково это.
— Что тогда Мондштадт? — спрашивает Дилюк сердито. — Ты сам сказал: это твой дом. Ты принадлежишь ему.
— Я хочу защитить его, — Кэйя лениво стягивает повязку с глаза.
Дилюк, к его чести, не отшатывается. Его грудь только дёргается — резкий вдох, оборванный на середине. Кэйя смотрит на него двумя глазами, принадлежа двум мирам.
— Но Каэнри'ах, Люк, никогда не заслуживала гореть, — продолжает он, — и эта же участь постигнет Мондштадт однажды. Не будет такого, что вы все весело победите всю эту мерзость и заживёте. Круги. Там, где заканчивается история одного государства, начинается история другого.
Дилюк смотрит на него с чем-то непонятным во взгляде. У него дёргается кадык. Так выглядят слова, застревающие в горле.
— Ты вернёшься в Каэнри'ах и что? Что тогда?
— Закачу приветственный пир.
— Кэйя.
— Я не знаю, Люк, — он вертит в руках повязку. Мягкая ткань. Чуть подпаленная после сегодняшнего нападения. — Постараюсь сдержать их и напомнить, что у нас общий враг.
Дилюк прикрывает глаза.
— Этим ты предашь Мондштадт, — хрипло говорит он, и Кэйя — в раскат горького смеха. — Прекрати паясничать.
— Вы не знаете Каэнри'ах. Не знаете Бездну. Помнишь Ростама? Тот погибший капитан рыцарей, отправившийся в Каэнри'ах? Он не вернулся, потому что вы, люди Тейвата, полагаете, будто понимаете мышление тех, кто живёт за морем.
— И ты закончишь как он, — шипит Дилюк разочарованно. — Когда они узнают, что ты влюблен…
Он осекается. У Кэйи глупо перехватывает дыхание. В кабинет врывается свежий порыв ветра — бумаги на полу перебрать, взъерошить волосы и улечься вокруг прохладой. Все слова похожи на ножи у горла.
— Я влюблен, — мягко признает Кэйя, поражаясь абсурдности происходящего. Никогда в жизни он не думал, что они будут это обсуждать. — Ты считаешь меня предателем?
Дилюк смотрит на него широко распахнутыми глазами — искра тоскливого в наступившей тишине, — а потом сглатывает.
— Я не хочу, чтобы ты уходил, — вот что он говорит, и Кэйя вздыхает.
— Ты мне не веришь.
— Я хочу тебе верить.
Кэйя фыркает — сыпучая горечь, реки досады, — пытаясь осознать, говорят ли они об одном и том же. Становится очень устало и грустно.
— Так верь, — произносит Кэйя. Выталкивает слова, словно харкая кровью. — Я никогда не предам Мондштадт. Думал, ты знаешь это.
— И всё же ты верен и Каэнри'ах.
— У меня есть обязательства, — смиренно отвечает Кэйя. — Ты не видел этих мест, Люк. Каэнри'ах подарила Тейвату так много. А потом Асмодей и твои земли предали мои.
Разговор замыкается. Круг — ни начала, ни конца. И эмоции, рассекающие грудную клетку, несут лишь горе и боль.
Дилюк склоняет голову, точно принимая поражение. Кэйя слабо ему улыбается.
Будь у них больше времени — разменная монетка — ткать века изнанкой слов — Кэйя бы рассказал ему о тайных уголках Каэнри'ах, где люди ещё живут, а не существуют. О маленьких островках надежды, вырванных из лап судьбы. Об огромном семейном древе. О том, как короли прошлого устраивали торжественные приёмы, на которые съезжался весь Тейват.
О принцессе Сал Виндагнир, влюбленной в наследного принца Каэнри'ах.
Злой рок — кости, гниющие в траве.
Однажды Кэйя пошутил, что, может быть, им с Дилюком предначертано на двоих делить несчастную судьбу.
Он соврал.
Всё, что он желал ему — тягучее и бесконечное счастье.
— Иди домой, — тихо произносит Кэйя. — Завтра долгий день.
Дилюк стискивает зубы.
— Мы ещё не закончили, — обещает он.
Кэйя смеётся. Говорит:
— Хорошо-хорошо.
(он не знает, что это — их последние слова друг другу)
///
Когда в шесть утра на город обрушивается вторая волна нападения, Кэйя даже не удивляется.
Чему он удивляется, так это солдатам Каэнри'ах. Глаза — звезды вместо зрачков. Черная склера. Темно-синяя броня, отливающая черным в свете робкого солнца.
Они выходят из тех же порталов, что и маги Бездны.
Картина ужаса. Замедленные секунды. Это потрясает Кэйю до глубины души. Ему кажется: сердце пропускает пару ударов. А потом — топкие болота и всполошенность, — сотрясает ударами грудную клетку.
Он выпрыгивает из окна, молясь всем богам о снисхождении. Это похоже на горячий ужас. На снизошедшее одиночество.
— Ваше Высочество, — солдаты Каэнри'ах склоняют головы. — Мы ждали вас.
Словно через вату — водянисто-гневные слова рыцарей, капитанов, Варки. Где-то там, за его спиной, наверняка стоит и Дилюк.
Кэйя отстранённо осознаёт, что здесь целый легион. Тьма людей, которые по щелчку его пальцев сокрушат этот город. Месть — не блюдо. Месть — целая ядовитая река, что выходит из берегов.
— Что вы здесь делаете? — Кэйя прикладывает ладонь к груди, склоняя голову набок. Знак: я помню свои корни. — Кто отдал приказ?
— Король династии, — один из солдат выходит вперёд. — Он сказал, что время пришло. Мы подчиняемся вам и Его Величеству.
Кэйя думает о Кли. О том, как в три года она казалась кошмарно лёгкой на руках. Вертлявая, неугомонная. Однажды она начала жевать его волосы, а потом расплакалась.
Об Альбедо. О Розарии, защищающей город вопреки всему, что о ней думают и говорят. Пугающая? Она всегда фыркает небрежно. Если это отпугивает всякую мерзость от стен Мондштадта — пусть продолжают чесать языком.
Тарталья. Джинн. Барбара. Эола.
Крепус.
Дилюк.
Где лежит твоя преданность, маленькая звёздочка?
Кэйя улыбается. Это не храбрость — то, что им управляет. Это смирение.
— Да? — небрежно произносит он. Опускает ладонь на рукоятку меча. — Плохие новости для дорогого отца.
Лёд вырывается из земли. Кэйя чувствует холод. Ему хочется извиниться перед всеми людьми, которых он любил там, за морем. Это была жизнь, полная несчастья — ненастные дни, ненасытный гнев его народа, — но и там случались вспышки счастья.
— Я предан Мондштадту, — Кэйя плавным движением достает меч. Легко скользит вперёд.
Лёд следует за ним. Солдаты Каэнри'ах — отлив, предательство на лицах, — отшатываются назад единой волной.
Кэйя отсекает головы сразу трём. Лёд — глыбы заострённые — разрывает ещё четверых на части.
За ним вслед хлынули остальные рыцари. Безмолвно, сосредоточенно. Вспышки солнца — в отражении мечей. Когда над головой Кэйи проносится огненная птица, он подседает.
Огонь пожирает людей, резво и рьяно прыгает с одного человека на другого. Кэйя перехватывает взгляд Дилюка — и дико ухмыляется.
Ему хочется крикнуть ну что, Люк, как в старые-добрые? Плечом к плечу?
И он чувствует себя неуязвимым и бесконечным.
Может быть, Дилюк тоже испытывает что-то сродни этому — томление перезнакомства, неуловимость признания "к черту разговоры о предательстве", — потому что его губы — в росчерк бесшабашной улыбки. Ярче тысячи звёзд.
Кэйя бы сорвался и поцеловал его, впечатавшись всем телом. Запутав пальцы в волосах. Рассмеявшись в губы — привет, я ждал тебя.
Он небрежно взмахивает рукой. Лёд взвивается красивой белоснежной смертью. Земля окрашивается — раздавленная клубника. Адреналин ударяет по мозгам. В ушах гудит.
Может быть после того, как всё закончится, они с Дилюком поговорят об этом ты влюблен.
Кэйя смеётся.
Ныряет за спину лавачурлу. Стрела Эмбер пронзает ему глаз так, что наконечник торчит с другой стороны черепа.
Эола проносится мимо — очарование ледяного танца, — и Кэйя усмехается, когда их лёд одновременно сокрушает с десяток окружающих хиличурлов.
У них есть время. У них будет время.
В пылу сражения время — песок, утекающий сквозь пальцы.
Кэйя краем глаза следит за Альбедо. За его утонченной отточенностью движений. Размахнуться рукой — и золото Гео расцветает повсюду. На его цветок взбирается Джинн. Одуванчиковый бриз, конечно, несёт нежность — но и смерть.
Стрела рассекает Кэйе щёку, и он стирает кровь.
Он движется туда, где сражается Дилюк. Пиро и Крио — это таяние. Так пусть здесь, среди крови, сломанных костей и смертей навсегда растают их взаимные претензии.
Дилюк замечает его. Перебрасывает меч из одной руки в другую. Его шея измазана копотью и чужой кровью.
И это то, что Кэйя запомнит навсегда, потому что Дилюк отвлекается лишь на долю секунды. Его губы размыкаются. Что-то, что он захотел сказать, зная, что Кэйя угадает.
Двуручный меч проходит сквозь грудную клетку Дилюка, как нож — сквозь масло.
Кэйя спотыкается.
Дилюк в неверии опускает глаза.
Мир — выцветание, бесконечная зима, — глохнет.
Кэйя не помнит, как добирается до него, как убивает человека — каэнриец, черт возьми, — как падает перед Дилюком на колени. Лёд, взвыв, обретает форму когтей, пряча их в себе.
— Люк, Люк, стоп, погоди… — Кэйя слепо шарит руками по его груди. Чувствует — густое и алое на пальцах. Он задыхается.
— Кэйя, — Дилюк смотрит на него недоверчиво. Его глаза медленно затухают. Бутылочное стекло, что покрылось пылью.
Боль водит шершавым языком по позвоночнику. Сминает в пальцах сердце. Кэйя хрипит.
Должно быть что-то, хоть что-нибудь.
— Кэйя, — вновь говорит Дилюк, и из его губ слова вылетают вперемешку с кровью.
Его лёгкие задеты, безумно думает Кэйя, сможет ли лёд заморозить это?
Что он должен делать?
— Молчи, — он лихорадочно призывает лёд. Никто не учил его сращивать ткани льдом. — Давай же, Люк, ты не можешь так позорно сдохнуть здесь!
Дилюк вдруг улыбается. Слабый всплеск веселья — ясность последних секунд, — от которого сводит живот.
— Кэйя, — он закрывает глаза, — я…
Его грудная клетка застывает под ладонями Кэйи, и он тоже — единение, нежелание правды, — перестает дышать. Всё горит внутри.
— Люк? — Кэйя кладет ладонь ему на щеку. Размазывает его, Дилюка, кровь. — Это совсем не смешно. Худшая твоя шутка. Что ты хочешь сказать?
Дилюк не отвечает. Нахал, загадавший последнюю загадку в своей жизни. Бросивший Кэйю в одиночестве.
(Но Кэйя знает. Знает. Знает.
Эти слова.
Он знал их всю свою жизнь)
Может быть, именно это — оголтелая безумная вспышка — ужасает его. Знание, что даже годы бескрайнего безбрежного морского молчания не способны отнять у них безмолвного понимания друг друга.
То, что происходит потом, Кэйя узнает от Джинн и Альбедо. О том, как вьюга сковала всех и всюду. Как вода — под толстым покрывалом льда.
Ты был воплощением всех моих кошмаров, признается Джинн тихо, и её голос будет дрожать.
Это будет потом.
Сейчас же Кэйя погружается в сухие рыдания, осознавая, что потерял частичку своей души.
Никто не говорит, как ощущается такая боль.
О таком просто не говорят.
О таком лишь молчат.
///
Они отбивают вторую волну. Эола и Альбедо отстраивают своими элементами стену. Поддерживать её постоянно — та ещё тяжесть на плечах.
Кли прибегает к Кэйе, словно ощутив весь вес его горя, и не оставляет ни на секунду. Её рука — старания Барбары — уже цела, но память о её ранении никуда не девается. Кэйя обнимает её. Зарывается лицом в волосы. Немеет внутри.
На второй день — точка отсчёта — четко знать количество секунд с, — отправляется на винокурню. Обходит, едва дыша, комнаты. Касается стола Дилюка. Ещё не пыльный. Стопки документов. Запретная книга о традициях Каэнри'ах. У неё жёлтые и сухие страницы. Буквы чуть выцвели.
Сердце сжимается в груди. Кэйя сглатывает. Час созерцает огромный портрет их семьи. Крепус, сидящий на стуле. Кэйя по левую руку. Дилюк по правую. Им шестнадцать. Дилюк улыбается. Он одет практически небрежно. Кэйя вспоминает, что за час до позирования они оба свалились с дерева и хохотали, измазавшись в грязи.
Юная наивность.
Неприкасаемые. Вечные.
Он избегает Аделинду. Слышит — тихий сдавленный плач. Дом, оставшийся утопать в печали. Люди, брошенные доживать свой век лишь с памятью об огне.
Кэйя уходит, выскользнув в окно.
Он молчит четыре дня. Выслушивает из-под толщи воды, как те, кто называл его лжецом и предателем, предлагают переговоры.
Мы скажем, что хорошо позаботились об их принце, они говорят.
Мы выступим, как независимый фронт и выиграем время, они говорят.
Джинн протестует яростнее и громче всех. Вдрызг ругается с доброй половиной своего клана. Кэйя любит её ужасающе сильно всем своим разбитым сердцем.
— Что скажет принц Каэнри'ах? — спрашивает кто-то безликий. — Вы же согласны, что нам нужны переговоры? Вы настаивали на этом сами.
Кэйя моргает.
О.
Он убил Дилюка.
— Вы такие идиоты, — говорит он ровно, — если после случившегося думаете, что возможен какой-то мир с Бездной и Каэнри'ах. Они перетрут вас в муку. А я ошибся.
После этого Кэйя уходит, зная, что Варка и остальные будут настаивать: мир, переговоры, лесть. Выстлать дорогу розами. Пустые надежды — дождь кровавый — десятки десятков похорон — и Кэйя презирает их.
Он заходит в свой кабинет. На мгновение видит, как Дилюк стоит у окна. Красивый, недоступный. Лишь эхо. Ровный золотой свет льется на его лицо. Он оборачивается. Говорит с нежной улыбкой:
— Эй, Кай. Прогуливаешь?
И Кэйя моргает. Боль внутри делает кульбит. Заполняет те самые пустые комнаты, где обитала все эти годы любовь. Тоска.
Дилюка больше нет в кабинете — и нигде вообще. Вчера его гроб сожгли.
Кэйя упирается ладонями в стол. Он хочет заплакать — пламя дикости — тишина горя, — и не находит в себе слёз.
Он не может примириться с Каэнри'ах. Он не может проводить с ними переговоры.
Он не может увидеть своего отца и улыбнуться ему. Сказать — дорогой отец, твой сын смиренно просит отступить.
Потеря Дилюка — кашель надсадный — горло в кровь — ровная линия отсутствия сердцебиения под ладонями — ощутить мгновение, когда мир померк, — это начало.
Каэнри'ах не остановится.
Он не может.
Кэйя закрывает глаза. Слушает, как бумаги шелестят под прикосновением ветра. Позволяет грызущему — в стрелы насквозь.
Чего хотел Дилюк?
Кэйя, я…
Защитить Мондштадт. Защитить мальчишку, которого случайно подобрали на улице. Который — случайностью неслучайной — обосновался в его груди. Украл всю его любовь, всё его внимание — себе.
Должен ли он остаться здесь? В Мондштадте, готовиться к переговорам? Выступи он против — свирепость льда насквозь людей, своих и чужих, — то ему придётся уйти. Вести войну в одиночку.
Бросить Мондштадт.
Предать.
— Люк, — шепчет Кэйя, осознавая весь вес своего одиночества, — я не знаю, что делать.
Тарталья врывается в город с фанфарами и фейерверками. Бойкий, рьяный — неуловимая вспышка во тьме — темноты — и его буйство распугивает всех рыцарей. Это то, что расскажет ему Тарталья.
Альбедо нежно фыркнет, массируя виски. Скажет: он ворвался в город, как безумный волк в курятник.
Но это будет потом — и это будущее Кэйе ещё неведомо.
Сейчас Тарталья падает перед ним на колени, как когда-то давно. Когда сверху — каменные плиты, осыпающийся тусклый мрамор. Когда Кэйе было семь, и он сказал я уйду отсюда, а потом расплакался от ужаса грядущего. И Аякс стоял на коленях перед ним, обнимая. Они были лишь детьми.
Тарталья обхватывает ладонь Кэйи.
— Позови меня, — горячо говорит он, и его голос хрипит.
Кэйя улавливает кровоточащую ссадину на щеке. Пыльный дорожный плащ. Как его пальцы дрожат — толика холода на кончиках, влажные ладони, — и как в его глазах мерцает страх.
Позови меня однажды, маленький принц, сказал Аякс там, где индиго и ультрамарин переплетались в портале на Рифе Маска. Он был старше, его голос звучал ниже и грубее. Когда пойдешь войной на Каэнри’ах. Позови меня.
Кэйя рассмеялся тогда. Им было восемнадцать (Дилюку девятнадцать), и мир — рывок равнозначности любви и боли, — казался бесконечным и диким.
Это в прошлом, он пихнул Аякса в плечо. Посмотри, кем мы стали. Да и мне незачем воевать против них.
Потому что это твой дом?
Потому что я не лучше них.
Они оставили этот разговор лежать и выцветать, точно смазанную фотографию.
— Кэйя, — говорит Тарталья, и его плечи поднимаются выше, словно он задерживает дыхание. — Позови меня. Ты знаешь, что я последую за тобой.
А мир смеялся цветами в дни, когда у истории ещё мог быть другой конец.
Ты помнишь?
Люк, ты помнишь?
Мы проиграли звёздам.
Кэйя моргает, поднимая голову. За плечом Тартальи маячит встревоженная Джинн. На её лице мерцает знакомое горе. Она держится, потому что город развалится без неё.
Город, любовь к которому они с Дилюком разделили. Разлили по бутылкам и спрятали.
Я пойду с тобой, сказал Альбедо. Он повторяет это каждый день. Небрежно бросает — преданность к ногам — и его глаза мерцают серьёзностью. Торжественность клятвы.
Люк.
Прости.
Я сделал свой выбор.
(он молится: пусть другие мы выберемся из этой темноты, пусть ты спасёшься, пусть где-то там, по ту сторону звёзд, морей и ветров, есть счастливые мы, нашедшие путь домой)
— Аякс, — говорит Кэйя, и за окном оседает в брызгах апельсиновой цедры солнце, — давай сокрушим Каэнри’ах.
Тарталья ухмыляется, дико и почти безумно, и Кэйя находит в себе достаточно любви ко всем, кто ещё жив, чтобы улыбнуться ему в ответ. Сжимает его ладонь.
(— Против всего мира, — говорит Альбедо вечером, собирая сумку.
Достает серебряный кинжал и подносит к горлу. В его руках нет дрожи. Ни мгновения страха.
Тарталья расправляет плечи.
— Дети бездны против всех, — говорит он с улыбкой, полной пустоты и грусти. — Всегда знал, что мы тот ещё бродячий оркестр.
Альбедо смеётся. Тихий бархатный смех.
— Кэйя, — зовёт он. — Я не умру. Ты знаешь, что я должен это сделать. Мы не можем рисковать. Нам нужно разорвать все связи.
Кэйя сглатывает.
— Хорошо. Хорошо, я верю тебе.
Никто не отводит взгляда, когда Альбедо вонзает нож себе в шею. Медленно ведёт от яремной вены. Рассекает звезду Каэнри'ах. Кровь — вязкость и густота — стекает на пол. Его пальцы не дрожат. И глаза — ярчайший свет уверенности.
Кэйя уже скучает по тем мирным дням, когда они вдвоем заботились о Кли. Когда угрозы казались лишь далёкими грозовыми тучами, что набегали из-за скал.
Альбедо падает на пол, в лужу собственной крови. Его глаза — стекло и янтарь.
Тарталья склоняет голову.
Кэйя заставляет себя ровно дышать. Напоминает: Альбедо не умрет. Не сегодня.
Это — круги.
Это — конец.
Это —
Так начинается история)