Work Text:
Дивеев закрывает глаза, считает:
Один,
два,
три…
И снова открывает.
Ничего не изменилось. Перед глазами всё та же комната с бежевыми обоями. Не та, в которой жил раньше, а новая — та, которая в Кампоаморе. За плечами выигранный матч с Уфой и некоторое разочарование в самом себе. Видел же, что отдать можно! Нет, играет всё равно назад!
Игорь и сам объяснить не может, почему чаще отдавал через Магнуссона, а не ещё куда-то, просто так казалось спокойнее… Но не абсолютно правильно; были моменты, в которые было нужно играть вернее, поступать правильнее, и тогда, быть может, всё закончилось куда лучше.
Дивеев делает для себя неутешительные выводы и вновь закрывает глаза.
Раз,
два,
три…
Тихий стук вытягивает из размышлений, врываясь в них полнейшей неожиданностью. На пороге Ванька Обляков, с которым более-менее знакомы вроде. Который помочь вызвался и показал ему тут всё, почти сразу после приезда. Наплевав на то, что завтра уезжать.
— Ты молодец! — он дружески по плечу хлопает, а Игорю кажется, что лукавит, что нечестен он с ним и лишь приободрить старается…
— Я так не думаю, — улыбается вымученно, пропускает Облякова внутрь. — Мог сыграть лучше.
— Но ты же знаешь нас всего несколько часов! — Ваня протестовать пытается, доказать хочет, что вклад хороший внёс, что нормально всё сделал.
— Тебя я знаю уже давненько так…
— Игорь!
— Вань, ты не понимаешь! Для меня эта аренда — вызов! И я, блять, понимаю, что не тяну!
— Пока что не тянешь! Я тоже так сначала думал!..
— Заткнись, Вань…
Молчание по комнате расползается. В углах прячется, хвосты свои вокруг талии Игоря обвивает. Тот задыхается в нём, цепляется пальцами тонкими за подоконник, голову наклоняет. Внутри чувства огонь войны разводят и никак не хотят его тушить. Они, подобно чертям, танцуют на его костях, а сам Игорь думает, что танцевать на костях ещё живого человека — высший сорт насилия.
Взгляд Игоря выцеляет внизу, на улице, фигуру главного тренера, а рядом с ним Акинфеева — капитана их лучшего. Они разговаривают о чём-то, улыбаются, и Дивееву отчего-то настолько неправильным это кажется, что он взгляд поспешно отводит — вперивает его чуть дальше, в ближайший зелёный куст. У него мысли путаются и мешаются, сводясь к тому, что зря, видимо, всё это, что не потянет, что… Что Ваня на самом деле дурачок, если верит в него.
Обляков же не стесняется, рассматривает Дивеева, про себя отмечает его худобу и несколько заострённые черты профиля. Он губу кусает, ведь действительно помочь хочет, показать, что не страшно, что они все всегда помочь готовы и не бросят никогда, а наоборот даже, поддержат, вытянут. Ваня с мыслями не сразу собирается, а потому поднимается, только когда замечает, как Игоря в сторону слегка повело. Он скомкано просит не грузиться и, пожелав спокойной ночи, скрывается в недрах коридора зимней базы в солнечной Испании…
Черти внутри головы Игоря смеются. Они веселятся, путают мысли, мешают движениям, заставляют реальность сменяться чёткими картинками по их усмотрению. В основном это тёмные помещения с высокими потолками, длинные одежды, осунувшиеся, высохшие лица без глаз и с костяной улыбкой. Капли и отзвук от них, будто дождь капает, только вот привкус от них непривычный — металлический…
Игорь, в конце концов, не выдерживает, ложится спать, перед этим выпивая пару таблеток снотворного. Только так спокойствие настигает, без шума и криков посторонних, слух и разум ранящих.
Черти наконец-то затихают.
Утро настигает внезапно. Оно наступает, переступает через кости жертв ночных чертей разломанных, тьму прогоняет, светом освещая углы погребенные. Оно лучами солнечными своими подушки касается, в волосах тёмно-русых путается и морщиться заставляет, когда лица достигает.
Игорь на бок переворачивается, от солнца испанского спасаясь, и в подушку, кондиционером, чистотой и свежестью пахнущую, утыкается. Просыпаться не хочется, с реальностью встречаться боязно, но ещё страшнее — в глаза одноклубникам смотреть, с тренерским штабом встречаться и всеми, кто так или иначе привязан к ним.
Тонкое одеяло, на простыню похожее, в ногах путается, с кровати свисая одним краём и пола касаясь. Оно белое до такой степени, что слепит не хуже солнца. И мятое, как сам Дивеев внутри. Разворошено и перемолото с особым усердием.
Стук в дверь раздаётся, про подъём говорят и просят не задерживаться — отлёт совсем скоро.
Игорь стонет отчаянно и кулаками подушку колотит, одеяло скидывая окончательно и глаза зажмуривая крепко.
Страх перед разочарованием в неоправданных надеждах под ложечкой сосёт и внутренности выворачивает. А черти, до этого умиротворённо сидевшие с чувством выполненного долга, головы поднимают, смотря заинтересованно, с предвкушением на дне зрачков.
Им ведь только и надо — добить, разломать окончательно, к черте подвести и надежды не оставить. Они на мир слишком светлый, по их мнению, взирают и кривятся, линзы в голове меняют на серые и тёмные оттенки, оскверняя даже вкус еды.
Игорь завтракает на автомате, выпивает вторую чашку кофе и возвращается в комнату за вещами так и не разобранными. Рюкзак пальцами подхватывает и сумку спортивную в руку берёт, тут же вновь вниз спешит. В автобус грузятся уже все, переговариваются, радостные такие, что сборы окончены, в предвкушении вновь в родной Москве оказаться…
Игорь место в самом конце салона занимает, утопает в музыке любимой и пишет несколько сообщений родным и друзьям уфимским. Ванька Обляков, тот человек, что приободрить постоянно пытается, рядом в мгновение ока оказывается, плюхается на сидение рядом, улыбается во все тридцать два.
— Ты где на первое время останешься? На базе? — спрашивает действительно интересуясь, а не потому, что разговор завести хочет, разговорить его, такого хмурого для их большой красно-синей семьи.
— Угу, — отзывается нехотя, наушник левый из уха выдернув, смотрит безучастно в окно, не замечая, как Ваня кислую мину строит.
Ему сейчас плевать на всё совершенно, в его голове черти вновь по углам излюбленным расползаются, начинают воспоминания тёмные выискивать, да собирать ошибки его для новой ночи, в которую обязательно кто-то из них сдастся. Дивеев понимает — в большинстве случаев из ста это будет он…
***
Игорь во время перелёта в темноту, удивительно спокойную, проваливается. Спит, головой о спинку кресла оперевшись, и просыпается только от прикосновения будящего, осторожного и голоса весёлого, сообщающего, что прилетели уже, и шутящего по поводу бурной ночи.
Дивеев отмахивается беззлобно, сумку подхватывает и сразу же на свет божий выходит. Черти в его голове удивительно спокойные, и это не может не беспокоить.
В отель заселяются по двое, так что Ванька вновь рядом оказывается, болтает без умолку, улыбается и шутит всё время — у него, видимо, запас энергии огромный, раз даже на молчание шуткой откликается.
Игорь вспоминает, что волновался о чертях, и осознаёт — не зря. Мешают упражнения выполнять и партнёров по двусторонке разглядеть, мяч теряет как-то слишком часто, окрик недовольный в свою сторону вызывая. Он сосредотачивается, наконец, и отрабатывает лишние полчаса, пока Акинфеев не окликает, говоря, что тренер зовёт, состав объявить.
Парень даже не удивляется, когда в стартовый состав не попадает. Совершенно не; понимает ведь — не готов, показал себя плохо, ничего из себя не представляет. Куда ему в состав-то?..
Игорь за игрой следит со скамейки, ногтями в ладони впившись и щёку изнутри прикусив. Он за игроками — сокомандниками, семьёй — наблюдает с напряжением и страхом, потаённым в самых глубинах на сердце очернённом и завесой плотной из тумана сизого прикрытого. Вздрагивает каждый раз, стоит сопернику грубо повести себя, красно-синих, что сегодня в белом, уронить, и взгляд на табло переводит, на котором противный счёт светится, щиплет и ослепляет. 1-0.
Черти на ухо нашёптывают о том, что это он виноват, это из-за него всё, команда проигрывает только потому, что он в её состав перешёл.
Тренер раздосадовано руками взмахивает, и даже от него отчаяние исходит маленькими волнами, но ощутимыми. Он придумать пытается новые ходы, чтобы помочь, чтобы прорвать стену слишком устойчивую. Но все попытки проваливаются с треском, на осколки разбиваясь и кожу щёк царапая, колени ссадинами покрывая и сердце щемя.
Игорь выйти хочет до ужаса, но вместе с тем и боится. Боится, что хуже сделает только, что не справится, что опять не приложит сил необходимых, которых постоянно не хватает в мыслях. Ведь если проиграли — значит, не старались.
Илья, сидящий рядом, заметив, что он –одна большая натянутая струна, готовая порваться в любой момент, кивает, мол, понимаю тебя, и улыбается ободряюще. Так и говорит безмолвно: «Выиграем, сможем, отыграемся. Наши ребята и не из такого дерьма выбирались».
Игорь надежде — крохотному цветку красного цвета — поселиться позволяет, корни впустить в душе своей да силы придать, поверить, что ещё не всё потеряно. Только…
Только черти корни отрубают одним лишь замахом мощным, прерывая все поползновения и пресекая их на корню. Лепестки цветка сохнуть начинают, когда мяч в ворота влетает. И нет, не к сопернику. А в их.
Смех и крики эхом отскакивают, в воздухе разносятся, линиями чёрными и серыми переплетаются, танец победный танцуя, и вверх, в небо, устремляются. Куполом стадион накрывают, лицами мерзкими красуются, ухмылки показывают, скалясь. Клыками поблескивают в свете солнечном, ярком, таким непривычным после темноты, обволакивающей снаружи и внутри.
Черти сейчас пируют и выплясывают в своих каблуках на рёбрах Игоря, трещинами покрывая и сосредоточиться мешая. Они веселятся, смеются и говорят, что так и должно быть, «любая команда где есть этот недотёпа, — проиграет!», и Дивеев серьёзно считает, что он виноват, что всё из-за него…
Черти празднуют, пока Игорь проваливается в пучину отчаяния и саморазрушения. Пока тонет в их радости и захлёбывается ядом, которым они отпаивают его с особой заботой.
Он недостаточно хорош.
Он пальцами в волосы, зубы крепче сжимает и опять сидит в конце, только уже, самолёта, сгорбившись, даром, что не играл сегодня. Взгляда поднять не может, в глаза товарищам посмотреть, в диалог какой-никакой вмешаться, свою фразу вставить. Ему кажется, что сокомандники считают его ничтожеством, винят его и ненавидят втихаря. Он считает себя недостойным.
Это замечают. Переглядываются вопросительно, стараются понять, что с ним, но не спрашивают открыто, пока Акинфеев к нему не подсаживается. Тогда взгляды сразу все свои отводят, потому что понимают — тот поможет и, если помощь их понадобится, попросит обязательно. Но Игорь съёживается, отодвинуться пытается. В его глаза Акинфеев, нагнувшись и выловив кое-как взгляд, видит боль всеобъемлющую и фразу: «Нет, не надо тратить на меня время. Не стою того». Тогда приходится за руку взять и сжать крепко ладонь холодную, будто под толщей воды побывавшую. Дёргается сразу, потому что не ожидал. Потому что черти в голове ругаются, ногами своими топают и капилляры рвут на ленточки мелкие, лоскутки несшиваемые больше. Ощущает, как тепло невозможное в кончики пальцев возвращается, и решается, наконец, глаза поднять, натыкаясь тут же взглядом потерянным на улыбку мягкую и уверенность в глазах.
Вопрос невысказанный в воздухе повисает, и Игорь спешит ответить, подозрения от себя отвести, хотя это не так просто. Потому что черти мысли путают, думать связно мешают и язык заплетают.
— Я… — сглатывает боязливо, — понимаешь, я летать боюсь…
Говорит первое, что на ум приходит, и искренне надеется, что прокатит, что Акинфеев взгляда не заметит и поверит в его маленькую ложь, потому что понимает — если расскажет про чертей, в палате мягкой окажется, с препаратами в вену введёнными…
— Так вроде туда нормально же долетел, — не верит Игорь и хмурится, но не спешит привлекать чьё-либо внимание. — Что-то случилось?
— Нет! — вскрикивает как-то слишком нервно, резко, что Кирилл даже, сидящий невдалеке, оборачивается, бровь приподнимает. Акинфеев ему рукой машет, мол, нормально всё, не забивай голову. — Простите. Я просто…
Не знает. Слов подобрать не может. И потому замолкает на середине, вновь голову опускает, позволяет чертям, в туда перебравшимся, хоровод устроить вокруг костра ритуального, что последние остатки здравого смысла сжигает.
Акинфеев следит внимательно за переменами на лице бледном, ощущает, как вновь холодеет его ладонь, пальцы разжимает неохотно и понимающе кивает — сейчас не стоит парня пугать, он не освоился ещё, всё равно не расскажет ничего и на контакт толком не пойдёт. Игорь понимает прекрасно, что и отмазка про самолёт наспех склеена была из обрывков чего-то, что в голове его тлеет сейчас, похоже, раз нормального объяснения всему этому придумать не смог. Понимает и молча пересаживает вперёд, лишь, на ходу слегка обернувшись, бросает тихое, только ему адресованное:
— Что угодно. Ты можешь рассказать мне что угодно и когда угодно. Только в себе держать не смей…