Chapter Text
Может, Эймонд и не демонстрирует своего восхищения Бейлоном так открыто, как это делает Эйгон, с детства не отступающий от него ни на шаг, но в любом возрасте если его спросить о храбрейшем человеке в мире, он точно внесет в список своего брата. С самого детства ему казалось, что наследный принц — особенный, лучший во всем.
С возрастом, несмотря на то, что и Бейлон совершает ошибки, мнение Эймонда не особо колеблется.
И когда Бейлон выказывает неуверенность, почти трусость, он легко ему это прощает.
— Нет, — еще раз повторяет Бейлон, и хотя голос его звучит твердо, взгляд выдает тревогу.
— Это вопрос королевского суда, притязаний на земли, мой принц, — не отступает Отто Хайттауэр, — Железный трон не может пустовать во время столь важного события, если королю не здоровится.
Чтобы надавить на Бейлона, десница распускает малый совет, и теперь увещевает его в присутствии королевы и братьев.
— Необязательно выставлять все так! — все равно не сдается Бейлон. — Небольшое заседание, и все! Зачем нам толпа в главном зале?
Эйгон делает резкое движение, выдавая, что задремал и было чуть не опрокинул голову на грудь. Мать на него осуждающе смотрит, но этот взгляд ему уже слишком знаком, чтобы смутиться. Он в открытую складывает руки на груди и скатывается ниже в кресле, устраиваясь поудобнее.
— Нельзя показывать слабость, даже если король болен, — говорит мягко Отто, но уже с толикой раздражения.
— Тогда сам на Железный трон и садись! — Бейлон взмахивает руками и отворачивается, показывая, что разговор окончен. Когда он почти бегом выносится из зала, Алисент сочувстливо поджимает губы.
— Это на него непохоже, — вздыхает Отто, сцепляет руки в замок и утыкается в них подбородком, — я понимаю, он еще юн, но так бояться…
— Он понимает всю важность, — заступается за пасынка Алисент, — но такая ответственность любого напугает, даже такого смелого мальчика, как Бейлон.
— Он не того боится, о чем вы все думаете, — внезапно подает голос Эйгон, не открывая глаз.
— Просвети нас, — с усмешкой отзывается Эймонд. Он удивлен, что его допустили до этого небольшого семейного совета, это впервые. И хотя отец давно не появляется в тронном зале, это также впервые, когда Бейлону предлагают его место не только в совете. Временно, конечно. Но впервые.
Эйгон распахивает глаза и недовольно качает головой.
— Какой же ты иногда непроходимый тупица, братец, — цокает он языком и встает из-за стола. Больше ничего не сказав, он также покидает зал, и Эймонд чувствует себя крайне глупо. Он стал старше, сильнее и делает большие успехи в фехтовании, чем Эйгон, но все еще не решается вступать с ним в перебранку при матери. Не присутствуй она, за такие слова драки было бы не миновать.
«Непроходимый тупица».
Обычно эти слова адресованы самому Эйгону. Буквально полгода назад, когда было объявлено о помолвке Бейлона и Хелены, и Эйгон расхохотался на весь зал, при гостях, испортив торжественный момент, Джейкерис также не понижая голос сказал: «Какой же ты тупица, дядя». Алисент просто прикрыла рукой глаза, а Визерис, еле стоящий на ногах, бросил на среднего сына усталый, тошнотворно отдающий смиренностью взгляд.
Рейнира отчитала Джейкериса. Бейлон сгладил ситуацию тостом в честь невесты и так хорошо подобрал слова, что Хелена с улыбкой зарделась.
Когда Эйгон позволил себе нетрезвый комментарий, что теперь она сможет вышить их брату пауков на исподнем, Эймонд вступил с ним в воспитательный диалог. Но только вместо оскорблений или увещеваний, выволок из-за стола под протестующие крики матери.
«Непроходимый тупица».
Праздник в честь помолвки был испорчен, но Рейнира утешала Хелену, что это не впервые на ее памяти.
Отто также их покидает, и Эймонд с матерью остаются наедине.
— Чего он боится, если не ответственности? — спрашивает недовольно Эймонд, и Алисент вздрагивает, словно забыла о его присутствии. Она всматривается в лицо сына, словно хочет удостовериться, что он не шутит.
— Кто знает, милый.
***
— И вы просто мирно разошлись? — удивляется Люцерис, откидывает с потного лба мокрые волосы и присаживается прямо на землю у тренировочного поля.
— Было очень неловко, — подтверждает Эймонд и садится рядом.
Они всегда с племянниками подолгу тренируются, когда те посещают Королевскую Гавань, либо же Эймонд навещает сестру в Драконьем камне. У них разные учителя, а потому они с удовольствием фехтуют, показывая разученные новые приемы. С Джейкерисом пока что сражаться на мечах интересней: он опытней брата и выносливей, но Люцерис тоже делает большие успехи, и их бои заряжают Эймонда азартом. Ему нравится побеждать. Как и любому мальчику с тупым мечом на тренировочном поле. Как и любому мужчине на турнире в окружении зрителей. Люцерис больше не отдает победу легко, не вынуждает поддаваться и даже становится заметен его собственный стиль, пока основанный на том, что он уступает старшим родственникам в телосложении.
Вспоминая, как Эйгон дурачился с маленькими племянниками во время тренировок, Эймонд периодически предлагает размяться Джоффри и остается мягок и терпелив к нему на протяжении всего боя. Но Джоффри пока не особо увлечен фехтованием и при любой возможности сбегает с тренировок. «Мой новый любимый племянник», — заверяет его Эйгон, когда находит после обеда спящим в то время, как остальные отрабатывают стрельбу из лука.
— Слушай, — Люцерис прищуривается, — без шуток, но ты правда не понимаешь, почему дядя Бейлон так сопротивляется?
Раздраженно фыркнув, Эймонд поводит плечом, стараясь показать, что либо, конечно, он все понимает, либо что его это не трогает.
— Безнадежный, — усмехается Люцерис и отклоняется от ленивого подзатыльника, но Эймонд все равно прижимает его головой к земле и издевательски передразнивает:
— Безнадежна твоя реакция, племянник. У тебя нет слепых зон, чего же ты не уходишь от захвата?
— Полагаюсь на твою порядочность, — невнятно огрызается Люцерис и, получив свободу, оттирает грязь со щеки.
Зря Эймонд надеется, что тема закрыта.
— Если Бейлон сядет на Железный трон, он признает, что королю все хуже, — тихо говорит Люцерис, уткнувшись взглядом в колени.
— Это очевидно? — неуверенно спрашивает Эймонд. — Ты видел отца. Он скоро не сможет выходить из своих покоев.
— Я не о том. Конечно, престолонаследие и связанная с ним ответственность Бейлона тоже тревожат, но мне кажется, что он не хочет занимать место короля Визериса, — Люцерис невесело улыбается, — он признает таким образом, что его отец умирает.
Люцерис поднимает взгляд и всматривается в лицо Эймонда, как мать совсем недавно. С сочувствием. Нахмурившись, Эймонд сверлит взглядом его в ответ. И кое-что приходит ему в голову.
— Кажется, вы думаете, что я этого не осознаю? — спрашивает он с пренебрежительным смешком. — Что я наивно полагаю, что просто Бейлон станет королем, как ему всегда и обещалось, и все будет хорошо? И смерть отца не будет тому причиной?
При последних словах Люцерис часто моргает и отводит взгляд.
— Я как раз-таки никогда не питал пустых надежд. Он уже как ходячий мертвец. Ты просто не чувствовал за запахом трав трупной вони, когда навещал своего ненаглядного дедушку, племянник.
— Не говори так! — испуганно перебивает Люцерис.
— Если всем вокруг хочется верить, что если не замечать проблему, то она исчезнет — пожалуйста. Я уже давно готов к этому и, хотя не желаю отцу смерти, не стану как Бейлон или как мама душой противиться этому.
Люцерис не любит, когда Эймонд «говорит жестоко», и сейчас он тоже недовольно поджимает губы. «Это не жестокость, это жестокая правда!», — всегда оправдывается Эймонд, на что Люцерис обычно отмахивается раздраженно, что о ней никто не просил. Джейкерис в этом плане еще праведней — привитая Рейнирой тактичность. На Бейлоне чувствуется ее влияние и иногда идет во вред.
— Ты вовсе не тупица, — холодно говорит Люцерис и поднимается с места. Отчего-то его слова не кажутся Эймонду комплиментом.
***
То, что Рейнира не хочет, чтобы ее потомки отдалялись от королевского двора, довольно очевидно: если Джейкерис проводит много времени у дедушки вместе с кузиной, привыкая к Дрифтмарку, то Люцериса явно стараются чаще задерживать в Королевской Гавани.
При иных обстоятельствах Эймонда бы почти оскорбило, что любимый внук его отца и человек, лишивший его глаза — один и тот же нахальный принц. Люцерис свой при дворе и всегда обласкан вниманием, если Визерис присоединяется к ним на семейных ужинах. Но разрушительным эмоциям нет места в душе Эймонда, когда дело касается Люцериса. Иногда ему кажется, что тот случай был тоже своего рода ритуалом крови, который связал их, сделал незримо ближе. У обоих есть родные братья, но с того памятного совместного полета на Вхагар доверие между ними возросло и дружба окрепла.
Рейнира впервые повысила на него голос, сказала, что от любого ожидала такой предательской глупости, но никак не от Эймонда, на что тот лишь спокойно ответил, что покойный отец обещал Люцерису полет на драконе, и он отплатил сестре добротой на доброту. Эймонд никогда не спрашивал о значении слов, сказанных Рейнирой в день похорон, не выпытывал, какое отношение она имеет к скорби своих сыновей по Лейнору Велариону. Но секрет определенно был: своенравная выходка Эймонда осталась без последствий, и он в этом видел затаенное во взгляде сестры чувство вины.
Люцерис реже бывает в Драконьем Камне, чем в Красном Замке, и как-то признается:
— Иногда мне кажется, что я злюсь на нее за это.
— На мать? — Эймонд откладывает книгу, чтение которой прекратил еще в тот момент, когда племянник заявился в библиотеку и сел напротив него.
— Я знаю, что так лучше. Что у принцев есть свои обязанности, — Люцерис выглядит встревоженным, — но я скучаю. По ней и по Джейкерису. По Джоффри. По Деймону.
Эймонд в его возрасте уже не решался так откровенно говорить о своих переживаниях, но племянники росли в иной атмосфере; Рейнира всегда поощряла открытость в разговорах с ними. Порой Люцерис кажется Эймонду даже слишком чувствительным, и он гадает, что повлияло больше: увечье дяди в юном возрасте или потеря отцовских фигур. Джейкерис всегда старался держаться, от него за мили несло «я старший сын своей матери, я ее не подведу», в то время как Люцериса таскали на руках еще дольше, чем малыша Джоффри.
Может, поэтому Рейнира практически сослала его под надзор королевской четы и младших братьев? Как отлучить ребенка от груди кормилицы, только когда ему уже впору припадать к груди женщин с другой целью.
По праву рождения племяннику должен отойти Драконий Камень, но ни разу об этом даже не упоминается.
Грубее, чем требуется, Эймонд толкает Люцериса в грудь во время тренировки, когда тот неловко блокирует удар мечом. Конечно, Люцерису не удается удержаться на ногах, но он не позволяет себе долго рассиживать на заднице, подскакивает и перехватывает поудобней меч.
Все же нет, успокаивает себя Эймонд. Воспитание его сестры не сделало из Люцериса принцессу, и его недавнее откровение можно расценивать как акт доверия, а не как приступ слабости. Пускай ноет своему дяде, без проблем, если потом так же воинственно будет пытаться оставить на нем синяки. Как-то раз ему удалось выбить оружие из рук Эймонда, что не помешало ему избежать ударов и повалить племянника на землю, как следует искатав его в грязи.
— Вы — поросята, а не принцы, — возмущенно причитает Алисент, когда они возвращаются в замок. Проскользнуть мимо нее и сразу обратиться к слугам за ванной не получилось, в таком случае остается только опустить взгляд в пол, словно им действительно стыдно. Люцерис без нареканий следует данной тактике, в то время как Эймонд не утруждает себя притворным раскаянием.
— Поросенок, — фыркает Люцерис, когда их отпускают после краткой нотации, и зажимает и без того вздернутый нос пальцем. Сначала Эймонд даже дергает уголком губ в ответ на хрюканье племянника, но внезапно всплывает образ из прошлого, неприятное воспоминание колет в груди.
Свинья с соломенными крыльями. Люцерис выводил ее из Ямы в то время, как Эйгон и Джейкерис гоготали. Унизительно. Мерзко.
Яростно.
Не отдавая себе отчета, Эймонд толкает Люцериса в бок, да с такой силой, что тот ударяется о выступ и болезненно восклицает. Не успевает он прийти в себя, как оказывается прижат спиной к стене и приподнят за горло. Его глаза полны ужаса, а изо рта вырывается хрип. Испуганный и такой бессильный.
В себя приходит Эймонд спустя несколько секунд и в неверии смотрит на собственные руки, только что словно по своей воле пытавшиеся придушить племянника. В глазах Люцериса застыло непонимание, обида и страх, который Эймонду никогда не доводилось видеть. Он не боялся, когда заносил кинжал, не боялся, когда взбирался на Вхагар, не выказывал страха, когда Визерис грозился отречься от брата и дочери за своевольность.
— Что, седьмое пекло, только что произошло? — хрипит Люцерис, и Эймонд лишь приоткрывает рот, не зная, что ответить.
— Что. Произошло, — настойчиво повторяет Люцерис. Ему довольно быстро удается прийти в себя, справиться со страхом и оставить лишь воинственность. По крайней мере внешне.
Когда Эймонд только лишился глаза, он помнит, как ненавидел племянников, как даже сходя с ума от боли, пока его несли к мейстерам, зашивали глаз и пытались допрашивать, думал о том, как он хочет заставить маленьких ублюдков его бояться. Чтобы они обмочились от страха, прячась за спиной матери, чтобы корчились от боли, чтобы сотрясались от ужаса, вспоминая о своем дяде. И не потому, что Люцерис изуродовал его. Потому что они выросли вместе, но племянники так легко заняли чужую сторону в споре, зная, как Эймонд мечтал о драконе. Это было обиднее всего.
Гнев сошел на нет, когда мать и Рейнира взяли его за руки, жажда мести и горечь обиды стерлись, когда маленький Люцерис посапывал рядом, как следует проревевшись.
Поэтому Эймонду бы не хотелось когда-либо становится причиной страха своего племянника. Будь он с оружием в руках, на драконе, в дурном расположении духа. Нет, они семья. Люцерису ничего не угрожает.
Проклятая свинья.
Проклятая несдержанность.
— Прости, я не знаю, что на меня нашло, — пытается оправдаться Эймонд, снова раздражаясь, что столь неуверенно звучит.
— Ты напал на меня ни с того ни с сего!
— И очень об этом сожалею.
Пристально глядя друг на друга, они молчат. Люцерис хмурится и потирает шею.
— Если это очередная проверка моей реакции, то прошу воздержаться, — наконец недовольно говорит он, позволяя Эймонду с облегчением выдохнуть. Он кивает и поспешно отворачивается.
***
Люцерис самостоятельно летает на Арраксе с четырнадцати лет, и Эймонд присутствовал при их первом подъеме в воздух, посетив Драконий Камень. Впервые прибыв в Красный Замок по воздуху, преодолев такой немалый путь, Арракс вновь поселяется в Драконьей Яме, где когда-то вылупился. Признав, что его дракон будет жить в Королевской гавани, Люцерис словно смиряется с волей матери и теперь чаще бывает гостем в ее доме, чем постоянным жителем.
Бейлон упоминает, что хотел бы, чтобы его старшая сестра заняла место в малом совете, на что другие его участники, не считая королевы, явно смотрят с неодобрением. Рейнира обещает подумать, признавая, что юному наследнику не помешает поддержка, но они с Деймоном не спешат перебираться в столицу, и Эймонду кажется, что причина в разладе его короля с братом. Деймона не ждут при дворе, но если Рейнира станет советовать королю, то явно вернется в семью не без супруга. Но время идет, и все остаются на прежних местах: семья Рейниры в Драконьем камне, а Люцерис в Королевской Гавани.
— Я взволнован, что мы наконец увидимся, но боюсь, что о моей помолвке тоже вновь зайдет речь, — кривится Люцерис. Накануне отправления в Дрифтмарк, чтобы поздравить Джейкериса и Бейлу, они стоят на крепостной стене, разделяя с Хеленой ее желание полюбоваться закатом.
— Не стоит бояться женщин, племянник.
— Да не боюсь я! — возмущается Люцерис, задетый подколкой. — Просто то мне говорят, что важно быть при дворе, то про важность выгодного брака, то про лордство в Драконьем Камне. То есть я вот настолько никчемный, что меня не знают, куда бы пристроить?
Видно, что Люцериса действительно тревожит его неопределенное положение, где он обучается так, словно должен сам стать королем, но при этом держится подальше от фамильного дома, где по праву рождения должен занять место следом за Рейнирой, в том числе и в случае ее заседания в малом совете.
— Для самых любимых сложнее всего выбрать самое лучшее, — опережает Эймонда с ответом Хелена. Она позволяет паучку перебегать с ладони на ладонь, не давая ему опуститься обратно к паутине, и часто моргает. Люцерис дергает уголком губ, но явно считает такое объяснение недостаточным.
— Что плохого в женитьбе? — продолжает подначивать Эймонд.
— А чего же тебе до сих пор не выбрали невесту? — огрызается Люцерис.
— Не готов к такой чести раньше брата.
— Эйгона? Если Бейлон или твоя мать не притащат его силой к невесте на церемонию, то долго же тебе ждать.
— Он будет пытаться сбежать, — соглашается Эймонд, и они оба с Люцерисом усмехаются.
Последние пару лет Бейлон уделял Эйгону меньше внимания, но когда на его плечи стали частично ложится обязанности по управлению королевством, он внезапно обратил внимание, что брат катится по наклонной, и наоборот начал усердствовать в желании восстановить его моральный облик. Насколько знает Эймонд, Эйгон не слишком отвратно себя ведет, но если раньше он был рад, когда Бейлон спускался за ним в город и возвращал в замок, то сейчас он начал искусно прятаться, чтобы завершить гуляния, когда сам захочет. Но затем все равно выпадает из проулка к ногам старшего брата, отчаянно желающий, чтобы тот пришел за ним и отвел домой.
Является ли причиной такого нездорового поведения то, что Визерис был одержим Бейлоном и почти не обращал внимания на Эйгона, который был лишь чуть младше, сказать точно нельзя. За собой Эймонд не замечал такого дикого желания прыгать на задних лапках перед старшим братом, как бы он его не уважал.
— Бейлон — единственный, кто признает его, не считает безнадежным. Это же очевидно, — фыркает Люцерис, словно вновь вынужден объяснять простейшие вещи несмышленому ребенку. Эймонда порой раздражает, как его племянник чтит себя экспертом в запутанных семейных отношениях и всячески принижает осведомленность самого Эймонда. Словно Эймонд недалекий и не понимает таких простых вещей.
— Бейлон ему потакает. Вот увидишь, он усадит его около себя в малом совете. Эйгона, Рейниру. Соберет семью и все развалит.
— Ну разве что чашечником? Думаю, в этом призвание Эйгона, если он займет это место, то Вестеросу уже больше ничего не будет грозить, — с коронной мерзкой ухмылкой заверяет Люцерис. С ней знаком только Эймонд, для других членов семьи маленький засранец всегда держит наготове обезоруживающую мягкую улыбку, а для насмешек и острот как из тайника достает эту. Мерзкую.
Эймонду она нравится.
***
Скорее по старой привычке, Эймонд накрывает ладонью ползущую по стене многоножку, но, подумав, отпускает. Он следит за ее поспешным бегством: напуганная вмешательством, она в итоге срывается и падает на землю, быстро приходит в себя и ползет вдоль нее. Эймонд провожает ее взглядом.
Покинуть свадебное торжество старшего брата не показалось Эймонду большой потерей: он не такой любитель вина, как Эйгон, либо танцев как Джейкерис, а потому хоть и не позволяет себе пропускать мероприятия, требующие его присутствия, но уйти пораньше очень даже рад.
Люцерис, должно быть, решил перепить дядю и перетанцевать брата, и весьма успешно: он почти весь вечер был на ногах; Эймонд периодически замечал его в толпе, привычно улыбающегося.
А еще он никогда столько не пил, и их путь до покоев, куда Рейнира попросила его сопроводить, прерывается уже в третий раз. Эймонд не обязан сопровождать Люцериса, но уцепился за возможность покинуть вечер, так как выслушивать пошлые подначки Эйгона, которыми он любит доставать Джейкериса, ему надоело даже раньше племянника.
Люцерис стоит, уткнувшись лбом в стену, и отказывается идти дальше.
— Этим должны заниматься слуги, но я даже рад, что они не видят, в каком ты состоянии, — усмехается Эймонд и облокачивается на стену спиной.
В ответ ему неразборчивое бормотание.
— Еще никому не доводилось видеть прекрасного принца Люцериса в скотском состоянии портового пьянчуги, — продолжает подначивать Эймонд. Они все через это проходили, рано или поздно любой позволял себе больше вина, чем требовалось, так что в поступке Люцериса нет ничего такого, но Эймонд никогда не упускает возможности над ним поглумиться, пускай и по-доброму.
— Юный принц Веларион. Лорд Вина.
— Винный змей, — хихикает Люцерис и поворачивает голову, продолжая макушкой упираться в стену.
— Первый своего имени, — торжественно заверяет Эймонд. — Ты хорошо держался. Я был уверен, что после последнего тоста танец для тебя закончится падением. Или ты испортишь знатной даме платье.
— Я — прекрасный танцор, — самодовольно прижимает к груди руку Люцерис.
— Да, я слышал похвалу от твоей матери.
— Ой, пошел ты, — фыркает Люцерис и пьяно хихикает, — это сказала Рееейна.
Его губы расплываются в улыбке.
— Было бы забавно, женись ты на ней, — задумчиво бормочет Эймонд.
— Почему?
— Учитывая помолвку Джейкериса с ее сестрой, — приходится ему напомнить.
— И что мама замужем за их отцом, — Люцерис тоже становится задумчивым.
Они еще стоят какое-то время на тех же местах, только Люцерис съезжает по стене головой в сторону, таким образом утыкаясь виском Эймонду в бок. Эймонд его не придерживает, но готов, если он придумает уснуть.
— Если я наблюю у тебя в покоях, ты сильно расстроишься?
— Почему ты не хочешь делать этого у себя? — недовольно спрашивает Эймонд.
— Нет уверенности, что это случится, — заверяет Люцерис, — но Джоффри за время его короткого пребывания здесь обзавелся дурной привычкой приходить рано утром и будить меня. Знаешь, он залазит на кровать, тормошит меня, лезет с разговорами.
— Знакомо, — усмехается Эймонд, но Люцерис не замечает намека, самозабвенно продолжая увещевать:
— Он же уже спит давно, придет рано, не даст мне отоспаться. Не хочу, чтобы он меня в таком состоянии видел.
— Как это заботливо с твоей стороны.
Люцерис выпрямляется и отходит на шаг.
— Я готов, — важно сообщает он.
— Вот же наглый выблядок, — еле слышно бормочет Эймонд и присаживается, позволяя племяннику забраться к себе на спину, — не сжимай так руки, ты меня задушишь.
— Не задушууу! — ласково тянет Люцерис, не ослабляя хватку.
Он уже не такой легкий, как в детстве, но Эймонд не против дотащить его до кровати — это быстрее и безопаснее, чем на своих двоих. Единственный риск — это рвота в волосах, но они уже договорились, что в таком случае Люцерису не сдобровать.
— Если ты — дракон, то я — драконий всадник, — глубокомысленно изрекает Люцерис, когда Эймонд подбрасывает его при попытке съехать и перехватывает удобнее под коленями. Стража открывает перед ними двери в покои и Люцерис благодарно стонет, когда оказывается в горизонтальном положении на кровати Эймонда.
— Можно было и поаккуратнее, дракон, — бормочет он на валирийском и поворачивается на бок.
— Обувь, — напоминает Эймонд и помогает стянуть сапоги, поскольку Люцерис наотрез отказывается и даже слабо пинается. Наивно было полагать, что все закончилось, и наконец удастся отдохнуть. Когда Эймонд забирается под одеяло, Люцерис начинает вошкаться.
— Тебе нехорошо? — на всякий случай спрашивает Эймонд, не скрывая раздражения.
— Немного голова кружится, — Люцерис поворачивается к нему и привстает, опираясь на локти.
— Так положи эту голову обратно на подушку и постарайся заснуть, племянник.
— Ты никогда не показывал, — вновь использует валирийский Люцерис. Рейнира очень гордится его успехами в его изучении и чистотой произношения.
— О чем ты?
Вместо ответа Люцерис протягивает руку, и его пальцы замирают в паре дюймов от лица Эймонда. У повязки на глазу.
— И зачем тебе это? — цокает языком Эймонд. Он привык спать без нее, ночь — единственное время, когда его лицо не сковано, но ему и в голову не пришло снимать повязку при зрителях.
— Я это сделал, — Люцерис касается кончиками пальцев плотной кожи, скользит ниже и дотрагивается до шрама.
— Я знаю! — рычит Эймонд. — И если ты не уберешь руку, я ее тебе отрежу, племянник, клянусь.
Однако сам он не отстраняется, а Люцерис даже не вздрагивает в ответ на угрозу.
— Ладно. Но я все равно должен увидеть, пускай не сейчас, — поглаживающим движением он проводит по шраму в последний раз и ложится обратно на подушки, чуть откатываясь. Он быстро засыпает, судя по тихому сопению. К Эймонду сон не идет до самого рассвета. Он чувствует себя смущенным, почти напуганным.
Напуганным?
Эймонд скашивает взгляд на лежащего к нему спиной Люцериса. Выругавшись, он резко встает с кровати и быстрым шагом покидает покои: нужно найти Джоффри и подсказать ему местоположение любимого старшего братца.
***
Драконы племянников всегда кажутся такими крохотными в сравнении с Вхагар. По правде говоря, все рядом с ней кажется крохотным, а когда Эймонд садится в седло, мир вокруг и вовсе становится незначительным.
Арракса сносит потоком воздуха от крыла Вхагар, но он быстро выравнивается и вновь ныряет под нее и облетает по спирали. Если Рейнира увидит их тренировки, увидит, как Люцериса подбрасывает в седле и мотает из стороны в сторону во время маневров, то точно сделает так, что Вхагар понадобится новый наездник. Даже у Эймонда иногда екает в груди от выбранных Люцерисом маршрутов между скал или у самой кромки моря, но они с Арраксом хоть и ведут себя порой безумно, всегда рассчитывают свои силы.
Когда его дракону удается успешно справиться с очередной потерей координации, Люцерис издает ликующий вопль и рвется вперед, обгоняя неспешно парящую в небе Вхагар. Стоит отдать ей должное за терпение: она не обращает особого внимания на мельтешащего рядом дракона, который по ее меркам скорее тянет на щенка. Возможно, она привыкла, что Арракс со своим наездником часто сопровождают их в полетах.
Люцерис достигает Королевской Гавани раньше, и, когда Эймонд оказывается на земле, он уже отдает распоряжения о перетяжке ремней на седле. Это стоит проконтролировать: мало ли какие идеи по усовершенствованию снаряжения придут его племяннику в голову. Эймонд ускоряет шаг и оттаскивает Люцериса от хранителей драконов, когда тот рассуждает вслух о том, как было бы здорово иметь возможность быстро отстегнуться прямо в полете и перемещаться по дракону.
— Брать корабли Триархии на абордаж! — восклицает Люцерис, все еще взбудораженный после полета.
— В одиночку? — усмехается Эймонд.
— Деймон добрался до Крагхаса Драхара даже без дракона!
— Не совсем так, дорогой племянник, — кривит губы Эймонд. Он не хочет преуменьшать подвиг своего дяди, но и не хотелось бы, чтобы Люцерис совсем терял голову.
Дети Рейниры стригут волосы короче, чем другие Таргариены, и Люцерису для полетов не приходится собирать их, как Эймонду. Ветер разлохматил вьющиеся пряди, из-за чего Люцерис выглядит совсем мальчишкой. Он наверняка еще вытянется, как и Джейкерис. В отца. Но пока он едва ли достает Эймонду до плеча и, когда хочет привлечь внимание, все еще по детской привычке хватает его за локоть и тянет к себе.
Эйгон также стал носить более короткие волосы. Последняя его вылазка в трактиры города обернулась выстриженной частично головой, словно его схватили и грубо обкорнали. О произошедшем он упорно отмалчивается, признавая, что заслужил насмешки.
Алисент резко реагирует на смену образа сына, о чем потом раскаивается.
— Это всего лишь волосы.
Эймонд с Бейлоном и Хеленой составляют ей компанию во время обеденной трапезы.
— Вы остригли Хелену, когда ей не было и трех, и я тогда не так гневалась, — вздыхает Алисент и ломает сдобу, складывая кусочки на тарелку.
— Ты слишком строга к нему, — Бейлон рассматривает супругу, смотрит на ее длинные волосы, должно быть, вспоминая детские проказы, так как уголок его рта дергается в подобии улыбки.
— Иногда мне кажется, что недостаточно.
— Может, Эйгон — не пример для подражания, но он не сделал ничего настолько скверного или предосудительного, — защищает брата Бейлон.
— Ох, милый, — Алисент берет его за руку, — я рада это слышать из твоих уст. Не знаю, что с ним бы было, если бы не ты, Бейлон.
***
Люцерис прижимает кончик затупленного меча к горлу Эймонда.
Очевидно, что тренировки не проходят даром, но такую блестящую победу он одерживает впервые. Еще не отдышавшись, Люцерис звучит слегка надрывно:
— Я победил, дракон!
— Чудеса случаются, — пожимает плечами Эймонд, когда Люцерис соблаговоляет убрать меч. Эту мерзкую самодовольную усмешку теперь весь день терпеть. Хочется напомнить, сколько раз за последние годы Эймонд отвешивал племяннику по шее, сколько раз валял в пыли и сколько синяков оставил на его теле. Но ладно. Пускай маленький дракон радуется.
Ближе к вечеру Эймонд находит Люцериса в покоях племянников: он возится с ними на полу, в то время как Хелена поправляет новую вышивку: шипов у цветов больше, чем лепестков, но Эймонд все равно не упускает возможности сказать, что получается очень красиво.
— Джейхейра снова меня укусила, — сообщает Люцерис, когда Эймонд занимает свое место около них на полу.
— Ты же знаешь, она это делает от переизбытка чувств, а не из злости.
— Знаю. Но эти маленькие зубки, — Люцерис поднимает рукав и показывает уже почти сошедший след от укуса. — Хотя Эйгон тоже впился мне в руку, когда я был у матери.
Эймонд понимает, что речь идет о сыне Рейниры, но все равно представляет собственного брата, желающего искусать племянника.
— Маленькие зубастые драконы! — Люцерис щекочет Джейхейру, на что она заливисто смеется и пытается спрятаться за братом.
— Она так рада, что не может удержаться, — с легкой улыбкой говорит Хелена, когда в порыве игры ее дочь снова смыкает зубы на руке Люцериса. Тот недовольно мычит и просит так не делать, на что Джейхейра лишь широко улыбается.
Когда служанки приходят готовить детей ко сну, Люцерис следует за Эймондом в его покои. На самом деле тот надеялся еще почитать перед сном, но решает не прогонять гостя.
— Мне разрешили увидеть дедушку.
— Как он? — без особого интереса спрашивает Эймонд. Ему не доставляет удовольствие навещать отца. Каждый раз, когда он видит его, неспособного встать с кровати, стонущего от боли и не признающего близких под действием макового молока, он думает: так нельзя. Он не посмеет сказать этого вслух, даже Люцерису не доверит своих мыслей. Сложно сказать, что Эймонд хорошо знает отца и уверен в его воле, но сам бы он не хотел на пороге смерти предстать перед семьей таким. Не хотел бы мучаться от боли. Не хотел бы терять себя в заглушающих ее сновидениях.
Эймонду хочется прекратить страдания отца, но его слушать не станут: мать и Бейлон ежедневно проводят с ним время, заботятся о том, что осталось от его тела, и не готовы проститься с тем, что осталось от его разума. Они не способны увидеть милосердие в желании Эймонда, он это хорошо знает и не посмеет об этом даже заикнуться.
— Я сказал ему, что мама скоро будет здесь. Что они плывут на корабле, и возьмут с собой даже маленького Визериса.
— А он?
— Я не уверен, что он меня понял, — тихо отвечает Люцерис и вгрызается в ноготь, за что мгновенно получает по руке.
— «Принцу не пристало», — передразнивает он Эймонда и кладет руки на колени.
Мысли об умирающем короле не особо поднимают настроение, и разговор идет вяло. Люцерис, не утруждая себя разрешением, скидывает обувь и залазит на кровать Эймонда, сворачивается калачиком и подкладывает руки под голову.
— Это забавно. Но я тоже еще ни разу не видел своего самого младшего брата. Для Эйгона и Визериса я — незнакомец.
— Это тревожит тебя? — Эймонд подтягивает к себе лежащую на столе книгу.
— Раньше, наверное, тревожило бы. Сейчас уже не уверен. Меня больше тревожит другое. Деймон упомянул кое о чем, когда я был у них.
— Говори же.
— Бейлон будет королем. И если мама примет его предложение, то она вернется в Королевскую Гавань.
— Это же хорошо? — поднимает бровь Эймонд.
— Если они будут здесь, то мне нужно будет отправиться в Драконий Камень.
Вот оно что. Рука замирает над страницей.
Возможно, ничего не ответить — невежливо, но Эймонд молчит. Сначала Люцерис приподнимает голову, хмуро ждет, затем поднимается с кровати и подходит ближе.
— Ты необычайно многословен.
— А что ты хочешь услышать? — неприятно усмехается Эймонд. — Может, пора поздравить будущего молодого лорда?
— Не будь таким выблядком, — огрызается Люцерис.
— Будущему Лорду Драконьего Камня не пристало так выражаться.
— Прекрати!
— А что? Теперь тебе стоит следить за языком, племянник.
В ответ он получает удар в плечо и чуть не падает со стула. Люцерис неловко отшатывается, явно не рассчитав силу; Эймонд подрывается с места и сбивает его с ног. Он прижимает Люцериса к полу и пытается зафиксировать его руки, но тот отчаянно вырывается. Он наверняка не отдает себе отчета, что рычит, возможно, Эймонд и сам издает подобные звуки, но если сначала он хотел просто чуток проучить наглого ублюдка, то теперь, получив удар под дых, свирепеет и отвешивает Люцерису удар по лицу. Кровь обычно распаляет драку, но на них наоборот действует отрезвляюще: Люцерис зажимает ладонями нос, а Эймонд замирает в испуге.
У него бывали конфликты с братьями: иногда споры доводили до того, что он лез в шутливую драку с Бейлоном, иногда Эйгон раздражал его так, что отвесить ему пинка было почти делом чести. С Джейкерисом они тоже пару раз повздорили до рукоприкладства. Это никогда не было серьезно, не приводило к серьезным увечьям или затаенным обидам.
Но Эймонд никогда не бил Люцериса. Они дрались на мечах, сходились в схватках словесных, но еще никогда Эймонд не пытался намеренно причинить ему боль.
Надо бы подняться, помочь встать Люцерису, осмотреть его нос. Извиниться. Но Эймонд не двигается. Люцерис тоже, только пристально смотрит, нахмурив брови.
Проходит почти неприличное количество времени прежде, чем Люцерис выдает гнусавое:
— Встань.
Приняв протянутую руку, он продолжает вглядываться в лицо Эймонда. Его нос чуть опух, тонкая струйка крови размазана по лицу. Эймонд машинально поднимает руку и прижимает ладонь к щеке Люцериса, потирая ее большим пальцем, но тщетно — нужно умыться.
Люцерис вытянулся, они почти одного роста. Он часто моргает, когда большой палец снова очерчивает линию его скулы, рвано вздыхает и прикрывает глаза.
— Во мне очень много чувств, — тихо говорит он и чуть поворачивает голову.
Чтобы укусить Эймонда за руку. У дракона не только острые когти, но и острые зубы.
Не сдержав вскрика, Эймонд отшатывается и прижимает руку к груди. Люцерис бегом покидает покои. Подняв место укуса на уровень глаз, Эймонд шипит:
— Выблядок! До крови!
Первая мысль — броситься следом и догнать поганца. Но что дальше? Эймонду почти неуютно думать об этом «дальше». Он зол и сбит с толку. Лучшим решением кажется оставить проблемы с ублюдским племянником на утро. Эймонд грубо трет кожу, размазывая выступившую кровь. Помедлив, он прижимается к месту укуса губами.
***
В планы Эймонда не входит поддерживать племянника в его желании делать вид, что ничего не произошло. Но ночью он долго не может уснуть, возвращаясь мыслями к событиям вечера, и на следующий день просыпается достаточно поздно, чтобы не застать Люцериса ни за завтраком, ни в его покоях. Он объявляется ближе к полудню, когда вся семья выходит встретить прибывшую в Королевскую Гавань принцессу Рейниру.
От Эймонда не скрывается, что Люцерис его избегает: он держится поодаль и старается не сталкиваться взглядами, и в другой день ему бы не удалось играть в это долго, но суматоха со встречей гостей только на руку.
Когда Рейнира с Деймоном уходят в покои короля в сопровождении Алисент и Бейлона, Эймонд почти ловит Люцериса за плечо, но тот шустро выкручивается и виснет на шею к Джейкерису, уже согнувшегося под тяжестью Эйгона. Джоффри пробивается к ним, и Эйгон с явным усилием поднимает его на руки: племянник неплохо вытянулся с их последней встречи.
— Мне надо поговорить с твоей матерью о питании принцев, — сдавленно смеется Эйгон. Он выглядит помятым, но довольным. На его лице синяк и он изо всех сил напрашивается, чтобы Джейкерис спросил про него, но тот не поддается. Что однако не мешает Эйгону вывалить часть явно пошлой истории и пообещать, что продолжение обязательно будет, но не в присутствии младших.
— Эй! — возмущается Джоффри.
— Премного благодарен, — сдержанно кивает Джейкерис. Они с Эйгоном были так близки, когда он был маленьким, но взросление их отдалило. Несмотря на то, как разлука с родными порой мучает Люцериса, Эймонд эгоистично рад, что с ними этого не случилось, и племянник рядом, а не в Драконьем Камне или Дрифтмарке.
— Если вы здесь, то Бейла тоже? — ласково спрашивает Хелена.
— Я прибыл вперед на драконе, — отвечает Джейкерис, — они с принцессой Рейнис будут совсем скоро.
Семейный ужин. Обычное, казалось бы, приглашение от короля, но воспринятое семьей как последняя возможность проститься, поэтому никто не отказывает, все прибывают вовремя.
Люцерис ластится к бабушке, и она нежно обнимает его за плечи, расспрашивает об успехах и не удерживается: треплет за щеку, как в детстве. Умение Люцериса быть всеобщим любимчиком кажется как никогда раздражающим. Эймонд никогда в этом не признается, но принцесса Рейнис его пугает с самого детства, поэтому пока Люцерис рядом с ней, разговора не будет.
Все они знают, что у короля под маской. Бейлон видел и рассказал Эйгону, и этого достаточно, чтобы вся семья была в курсе и избегала смотреть ему в лицо. Визерис устало улыбается, произносит тосты и с теплотой всматривается в собравшихся. Джейкерис приглашает Хелену на танец, к ним присоединяются Люцерис с Бейлой, и Отто, одобрительно им аплодирующий, намекает внукам, что Рейна скучает. Эймонд всем своим видом показывает, чтобы на него не рассчитывали, в свою очередь Эйгон залпом допивает вино и отставляет кубок, готовый танцевать.
Несмотря на то, что вечер протекает прекрасно, и даже Эймонду удается расслабиться из-за ситуации с Люцерисом, все ощущают легкую грусть. Ожидание прощания нависает над семьей в этот вечер, это видно по быстрым взглядам, направленным на короля.
Люцерис заливисто смеется: они сидят вместе с Джейкерисом, и тот активно жестикулирует, о чем-то рассказывая.
Внезапно Эймонд чувствует покой. Может, это вино, может, улыбка Люцериса и его пристальный взгляд через весь стол, может, просто и его зацепил благодушный настрой окружающих. Он произносит последний тост перед тем, как Визерису становится хуже, и его уводят обратно в покои. Слова о семье, благодарности и похвале, как и у всех. Впервые за долгое время Эймонд смотрит на отца и ощущает, что обиды забылись. Он готов простить и проститься.
— «За моих дорогих племянников», — Люцерис нагоняет его в коридоре, когда Эймонд решает, что пора уходить. Они останавливаются у подножья лестницы, и Люцерис нервно облизывает губы. Эймонд тоже не знает, что сказать. Они не так много выпили. Они в хорошем настроении. Личные недомолвки кажутся пустяком после такого вечера.
Но Люцерис — маленький говнюк, он еще слишком молод, чтобы всегда верно улавливать момент. Он подходит ближе и берет Эймонда за руку, тянет выше рукав, обнажая след от укуса. Его глаза лихорадочно блестят, а на губах нерешительная улыбка. Эймонд наблюдает за ним и не спешит что-либо предпринимать.
Они одни.
Продолжая удерживать Эймонда за руку, Люцерис опускается на одно колено и целует след от укуса. Легко, почти невесомо касается губами, лижет кончиком языка и шумно дышит через нос. Щекотно.
Эймонд не может оторвать от него взгляд.
Слышны голоса, и Люцерис поспешно подскакивает. Обменявшись взглядами, они расходятся.
На следующее утро Люцерис отправляется в Драконий Камень вместе с матерью.
***
Сначала Эймонд уверен, что это ненадолго: Люцериса никто не ограничивает в перемещениях, он в любой момент может навестить мать или брата, просто оседлав дракона. Но, во-первых, обычно он предупреждает, а во-вторых, его длительное отсутствие выглядит как позорный побег от неловких разговоров. Очень в его духе: что-то натворить и спрятаться за мамину юбку. Некоторые детские привычки не меняются.
На тренировке сэр Коль отмечает, что принц не в духе, на что Эймонд лишь недовольно дергает плечом и вновь заносит меч. Тренироваться, пока не свалится с ног — его давний способ бороться с гневом, безотказный и почти что целебный. Тело болит. Голова пуста. Идеально.
Завтра он будет снова тренироваться. Возможно, облетит округу на Вхагар. Заглянет к Хелене и племянникам. Может, спустится в город и найдет Эйгона. Точно не будет думать о Люцерисе и о том, что тот практически сбежал от него. Нет-нет, Эймонд вернется к своим привычным делам, стараясь не замечать, что рядом не крутится племянник, как это бывает обычно.
«Во мне столько чувств», — вспоминает Эймонд слова Люцериса, почти ощущает на коже его зубы. След сошел.
Окружающие осуждают, что терпение — не самая сильная благодетель Эймонда, но он считает, что свое уже вытерпел. Все, что было до Вхагар, все, что он претерпел за возможность стать драконьим всадником — плата на жизнь вперед. Так что в один из дней он еще до завтрака седлает Вхагар и вместо расслабленного полета по ближайшим территориям выбирает четкое направление к Драконьему Камню.
Он готов к тому, что вновь будут долгие приветствия, и Люцерису удастся избегать его во владениях матери какое-то время, держаться на виду или прятаться. Сначала будут разговоры с сестрой и дядей, встречи с младшими племянниками, ужины. И только потом можно будет приступить к попыткам настигнуть вредного выблядка в стенах замка, когда внимание родни сойдет на нет. Эймонд даже не уверен, что знает, чего именно хочет от Люцериса. Возможно, чтобы тот просто нес ответственность за свое поведение, не смел играться, как с домашней зверушкой. Чтобы чувство неуверенности, которое Эймонд так ненавидит, покинуло его, и чтобы племянник не был ему причиной.
Но все препятствия для встречи с Люцерисом остаются в ожиданиях: недалеко от Драконьего Камня по ним с Вхагар пробегает тень, и, подняв голову, Эймонд видит парящего совсем рядом Арракса. Люцерис снижается и уходит в сторону, чтобы его было видно, и по широкой улыбке становится понятно, что он специально загородил собой солнце, чтобы привлечь внимание. Хотя по плану были гнев и пренебрежение, Эймонд ухмыляется в ответ и закатывает глаза, когда Люцерис маневрирует и облетает Вхагар по спирали.
— Тише, Вхагар, тише. Они — просто баловливые щенки, — говорит Эймонд, хотя драконица и не проявляет к ним особо интереса.
Направив Арракса вперед, Люцерис машет рукой, приглашая следовать за ним. Он спешивается на побережье и успокаивающе гладит своего дракона по морде, пока Вхагар также шумно приземляется неподалеку. Приближаясь к ожидающему его с улыбкой Люцерису, Эймонд одновременно испытывает и приятные эмоции от встречи, и раздражение. В этот момент он чувствует себя невероятно глупо: Люцерис не выказывает ни капли смущения или удивления, в то время Эймонд столько времени ощущал себя паршиво и сейчас больше напоминает пса, приволокшегося к порогу.
— Как твой полет, дядя? Что привело тебя?
Вряд ли бы боги сурово осудят Эймонда, если он даст Люцерису пинка.
— Ты — мерзкий говнюк, — рычит Эймонд и толкает его в грудь. Он ожидает, что они подерутся и таким образом выпустят пар, разрешат ситуацию знакомым и понятным ему образом — через насилие, смогут избежать неловкостей и все вернется на круги своя.
Но Люцерис смиренно позволяет повалить себя на песок, не пытаясь дать сдачи. Ни один мускул на его красивом лице не дрогнул, и кривая улыбка не сходит. Эймонд уже замахивается еще раз, но как только лопатки Люцериса касаются земли, он выворачивается и ловко перекатывается, седлая колени Эймонда. Это неожиданно. Но удара не следует — Люцерис наклоняется к лицу Эймонда и замирает, близко, очень близко. На коже подбородка ощущается его горячее дыхание. Он подтягивается чуть выше, устраиваясь удобнее, и Эймонд позволяет ему это. Он не спешит вмешиваться, позволяя Люцерису самому все делать, что бы он не задумал. Тот зарывается пальцами в волосы Эймонда, невесомо касается губами скулы и резко выдыхает. Перед тем, как прильнуть в поцелуе, он прикрывает глаза, и в том, как дрожат его ресницы, видится покорность, почти невинность, которую Люцерис обнажает в моменте и представляет на обзор лишь для него, для Эймонда.
Они перекатываются снова, и Люцерис вновь прижат к песку, а Эймонд жадно целует его, сминая губы, кусая их. Он оглаживает тело Люцериса, прижимается ближе и позволяет ему тянуть себя за волосы.
— Выблядок, — шепчет Эймонд ему в шею, давая возможность отдышаться. Люцерис приоткрывает глаза, и снова на его губы, раскрасневшиеся от поцелуев, набегает усмешка. Та самая. Мерзкая.
Которая Эймонду так нравится.
Они делят еще несколько поцелуев: страстных и искушающих, нежных и почти целомудренных прежде, чем поднимаются с земли и расходятся к драконам, чтобы покинуть берег.
В волосах Люцериса песок. На запястье Эймонда новый укус.
***
Обычно Эймонд не из тех, кто заявляется без предупреждения, он знает, что это не всегда уместно, но Рейнира встречает его с теплотой, обнимает и слегка журит за неопрятный вид. Люцерис свой неопрятный вид благополучно скрывает, сбежав в покои до прибытия матери. На ужине он выглядит расслабленным: перекидывается шутками с Деймоном и Рейной.
Они зачастую обращаются друг к другу на валирийском, и это поразительно отличает ужин в Драконьем Камне от ужина дома. Не все члены семьи Эймонда владеют древним языком, и говорить с кем-то на нем при матери или дедушке было бы неуважительно, словно от них пытаются что-то скрыть. В компании сестры, в стенах этого мрачного замка, Эймонд ощущает себя бОльшим Таргариеном, чем подле Железного трона.
Эйгон бы наверняка спошлил, что он еще бОльший Таргариен, раз его привлекает собственный племянник, и Эймонд усмехается от этой мысли.
После ужина Эймонд игнорирует предложение слуги проводить его в покои и следует за Люцерисом, который идет неспешно на десяток шагов впереди, словно ничего не замечает. Когда стража закрывает за ними двери, за напыщенность Эймонд кусает Люцериса во время поцелуя, прижав к стене. Ему не хватает решимости укусить по-настоящему, до крови. Он как Джейхейра смыкает зубы в порыве ласки, не планируя причинить вред. Люцерис же — маленький, голодный до крови дракон.
— Довольно непредусмотрительно с твоей стороны, — усмехается Эймонд, когда чувствует во рту металлический привкус, — за ужином мои губы были целы, думаю, дорогая сестра заметит за завтраком.
— Боишься мою мать? — издевательски тянет Люцерис и проводит кончиком языком по ранке, словно извиняясь.
— Она — грозный дракон.
— Нам обязательно о ней говорить именно сейчас? — фыркает Люцерис и снова тянется за поцелуем. Эймонду их уже недостаточно. Он тянет племянника вглубь покоев, роняет на кровать и нависает сверху. Чем откровеннее ласка, тем чернее у Люцериса глаза. Его щеки раскраснелись, а дыхание сбилось, от чего грудная клетка высоко поднимается, а рот чуть приоткрыт. Крайне соблазнительно.
Стоит Люцерису издать первый тихий стон, когда рука Эймонда забирается ему под рубашку, и температура в комнате мгновенно повышается до жара преисподней.
И тут же звучит настойчивый стук в дверь. Люцерис смачно выругивается.
— Кого там еще принесло? — рычит Эймонд ему в шею.
— В пекло их, — шипит Люцерис.
Но стук повторяется, и из-за двери доносится приглушенное:
— Мой принц, принцесса Рейнира желает вас видеть, немедленно. Вас и принца Эймонда.
***
Ко всеобщему удивлению, во время похорон и последующей за ними коронации, Эйгон остается трезвым. Он становится тенью Бейлона, который наоборот выглядит бледным и небывало потерянным.
— Он не ел, — обвинительно сообщает Хелена.
— Спасибо, сестра, — быстро отвечает Эйгон и отдает распоряжения на кухню, не обращая внимания на протесты. — Поверь, брат мой, упасть от переутомления во время собственной коронации — не лучшее начало царствования.
Бейлон улыбается уголком губ и потирает пальцами переносицу. Эймонду хочется напомнить всем, что это было ожидаемо, что наконец-то отец не мучается, но, глядя на убитых горем мать и старшую сестру, держит свою «жестокую правду» при себе. Люцерис может им гордиться.
Люцерис проводит время подле матери, либо как и все, оказывает посильную помощь в организации предстоящей коронации. У них мало времени на траур. У них нет сил на веселье. Загруженные делами, они лишь изредка делят незаметные для окружающих моменты близости: провести пальцами по внутренней стороне ладони, сорвать поцелуй, шепнуть на валирийском что-нибудь незначительное и не предназначенное для посторонних. В вечер перед коронацией Люцерис объявляется на пороге покоев Эймонда, хотя о его приходе не объявляют. Уже готовясь ко сну, Эймонд с удивлением взирает на незваного гостя. Он кажется уставшим. Никто не выглядит счастливым, хотя завтра у Бейлона такой важный день.
— Можно мне остаться здесь? — спрашивает Люцерис, и в его голосе нет игривости или вызова, только несвойственная ему неуверенность.
— Конечно, — кивает Эймонд. Они столько раз спали в одной кровати, но никогда еще ему не доводилось из-за этого нервничать.
— Тебе следует снять это и отдохнуть, — Люцерис касается повязки на его лице, но больше ничего не предпринимает, позволяя Эймонду самому решить. Когда он видит сапфир, то чуть заметно улыбается и ласково касается губами шрама, уходящего на щеку.
— Ты сделал это, — зачем-то напоминает Эймонд, обхватывает его за талию и прижимает ближе к себе.
— И все еще не приступил к уплате долга, — шепчет Люцерис ему в губы.
Тогда в Драконьем Камне в Эймонде бурлила страсть, почти ярость. Он хотел Люцериса, хотел подмять его под себя и трахнуть, заставить кричать, жаждал стереть ухмылочку с его лица. Сделать так, чтобы наутро было очевидно, как они провели ночь, чтобы весь замок слышал, чтобы весь замок видел утром следы на коже юного принца. Чтобы Деймон схватился за меч при виде своего дорогого пасынка.
Жажда росла из раздражения.
Минуло всего несколько дней, и вот желание близости меняет свой первоначальный вид, становится тягучей и сладостной. Растет из жгучей привязанности.
Люцерис воздерживается от укусов по крайней мере, на теле Эймонда. Он издает удивленный возглас, когда Эймонд опускается перед ним на колени, поспешно ослабляет ремень и стягивает штаны. Явно не ожидав подобного рода ласк, Люцерис не осмеливается опустить взгляд, лишь вцепляется свободной рукой Эймонду в плечо, прикусывая пальцы на другой.
— Я не думаю, что сегодня мы кому-то интересны, не стоит быть таким тихим, — шепчет Эймонд ему на ухо, когда они оказываются на кровати. Люцерис освобождает искусанную ладонь, позволяя накинуться на себя с поцелуями. Он словно выходит из оцепенения и с остервенением раздевает Эймонда, явно недовольный, что тот еще в одежде. Соприкоснуться обнаженными телами, кожей к коже — Эймонд стонет от наслаждения, потираясь об Люцериса, оглаживая его бедра и ягодицы. Люцерис выгибается, давая больше возможностей себя трогать, запрокидывает голову и приоткрывает свой красивый рот, позволяя тихим стонам срываться с губ.
— Не мучай меня, — шепчет он на валирийском, — сделай это уже, прошу.
Эймонду приходится стиснуть зубы и уткнуться лбом Люцерису в грудь, чтобы чуть успокоиться и быть способным исполнить просьбу: настолько горячее перед ним предстает зрелище.
— Я сделаю все, что ты захочешь.
Несмотря на то, что вредность и своенравность племянника — одна из любимых черт Эймонда, он и не подозревал, насколько приятной может быть его покорность. Ему еще предстоит узнать, всегда ли Люцерис такой послушный, когда его трахают, либо же это подарок к их первой ночи.
Они лениво целуются после; Люцерис полулежит на Эймонде, уперевшись локтями по обе стороны от его головы. Хотя они почистились, в комнате все равно стоит стойкий запах пота и семени.
— Твой долг, — ухмыляется Эймонд Люцерису в губы, — кажется, ты давал клятву до конца жизни?
— До конца своей потрясающе долгой и счастливой жизни, моё всё.
***
На коронации Хелена плачет и никак не хочет успокаиваться, повторяя «Не на один день, но все равно ненадолго». Бейлон пытается обнимать ее, шептать нежности, но стоит Хелене взглянуть на него, как крупные слезы вновь начинают катиться по ее щекам, а бормотание становится сбивчивым, почти истеричным.
Обращаться к Бейлону не «брат», а «король» становится таким же естественным, как смена дня и ночи, как хитрые улыбки Люцериса, которые он прячет за невинным выражением лица.
Если рядом нет кого-либо из родственников, они могут себе позволить провокационные слова, страстные подначивания в присутствии слуг или стражи.
— Я думаю о твоем члене, — Люцерис даже не отрывает взгляда от книги, когда говорит это. Он поднимает кубок, призывая служанку, и медленно пьет, ничего больше не добавляя.
— Вот как, — приподнимает бровь Эймонд.
— Иногда мне кажется, что я думаю о нем чаще, чем следует, — Люцерис наконец бросает в его сторону хитрый взгляд.
— Еще скажи, что чаще, чем он того заслуживает.
— Как легко тебя задеть, — почти мурлычет Люцерис и переворачивает страницу. Стражник с интересом на них косится, явно не особо заинтересованный беседой двух принцев, сидящих за книгами, но все равно прислушивающийся к незнакомому языку.
— Интересно, какое у него будет выражение лица, если я выебу тебя прямо на этом столе, дорогой племянник?
Хмыкнув, Люцерис откладывает книгу, устраивается поудобнее в кресле, широко расставив ноги, и вновь припадает к кубку.
— Тебя слишком легко задеть, дорогой дядя.
***
Какие бы у Рейниры не были планы относительно Люцериса, она ими не делится: тот остается в Королевской Гавани, продолжает тренировки и обучение в прежнем виде.
Эйгон, видя, что о Бейлоне много желающих позаботиться, возвращается к старым привычкам, но не теряет границы из-за угроз Рейниры запретить ему видится с кем-либо из племянников, если он снова придет в грязи и не полном сознании. Он с большой охотой возится с детьми обеих своих сестер, но упорно отказывается от разговоров о собственном браке.
— Больше всего я боюсь, что он тайно проживает с какой-нибудь шлюхой, — вздыхает Рейнира, когда Эйгон засыпает прямо на полу в детской, а Джейхейра раскладывает у него на груди игрушки, ругаясь, если он всхрапывает и мешает ей.
— Может, даже не одной? — хмыкает Эймонд, на что Рейнира поджимает губы.
— Я знаю, что тебе хватает разговоров с матерью на эту тему, но вопрос твоей помолвки тоже не может откладываться вечно.
— Ты права, — холодно отвечает Эймонд, — разговоров с матерью мне достаточно.
Рейнира прищуривается, но решает не наседать.
Они уже обсуждали это с Люцерисом, что их будущее туманно. Что они должны стать лордами, получить земли, и, даже если займут место при дворе, не смогут избежать выгодного брака. Как бы они оба ни уважали долг и ни желали угодить семье, периодически заговаривают о побеге в Пентос, о путешествии на драконах, о возможности освободиться от обязательств, чтобы быть вместе.
Но это явно останется лишь разговорами. Эймонд не представляет, как он оставит мать, сестер и племянников, и уверен, что Люцерис тоже не выдержит долго в разлуке, даже если взамен получит возможность заявлять о своих чувствах открыто.
Это тоскливые мысли. Их Эймонд предпочитает не брать в постель, когда они с Люцерисом проводят вместе ночь, оставлять на земле, когда летает на Вхагар, не притаскивать в комнаты к племянникам.
За очередной всхрап Эйгон получает деревянным кабанчиком по лбу.
***
— Я должен лично помочь положить этому конец, — не терпящим возражений тоном прерывает Бейлон пытающихся спорить с ним Алисент и Рейниру, — я позволил вам высказаться на совете, но более слушать не стану.
Алисент хмурит брови и кусает губы, словно готова разрыдаться, но Рейнира не отступает:
— Ты предлагаешь оставить Железный Трон без короны?
Бейлон не отвечает и быстрым шагом удаляется, и Деймон с Эймондом следуют за ним. Они поддерживают стремление Бейлона совместно выступить на драконах против Триархии. Несмотря на то, что Визерис всеми силами пытался избежать войны, одним из первых решений у Бейлона в роли короля становится необходимость собрать войско и напомнить не только врагам, но и союзникам, что не стоит бросать вызов Таргариенам.
Но ни он, ни Эймонд никогда не участвовали в настоящих битвах, в отличие от Деймона. Эймонд не ощущает тревоги: он уверен и в себе, и во Вхагар, да и Бейлон считается искусным воином. Однако всем кажется безрассудным, что король лично хочет принять участие в битвах.
— Никто из знатных Лордов не отсиживается в замке, если им необходимо защищать свои земли, — в который раз повторяет Бейлон, хотя Деймон и Эймонд на его стороне, — королю тоже не пристало.
Попытки Люцериса отправиться с ними не встречают одобрения ни с чьей стороны: его дракон еще довольно мал, и все его родные высказываются против, отчего тот дико негодует. Эймонд надеется, что то, как он рыкнул «нет», когда Люцерис предложил свою помощь, не показалось слишком подозрительным присутствующим Рейнире и Деймону. И то, каким говорящим взглядом его потом сверлил Люцерис. Они бывают так неосторожны, боги.
И не стоило ожидать, что к этой теме они не вернутся наедине.
— Что это было за «нет», дорогой дядя? — ядовито спрашивает Люцерис. Эймонд лежит на кровати уже без рубашки, а Люцерис восседает на его бедрах. Его губы поджаты, а руки сложены на груди. Он подозрительно вел себя с того момента, как они оказались в покоях, но была надежда, что разговор случится после, когда они будут более расслабленными. Но Люцерис проявляет чудеса стервозности, прерывая их на обсуждения в полувозбужденном состоянии.
— Что в этом слове конкретно тебе непонятно? — сдержанно спрашивает Эймонд. Его руки продолжают блуждать по телу восседающего на нем Люцериса, но уже скорее машинально, чем с интересом.
— Ты не смеешь приказывать мне, — Люцерис опускается ниже, чтобы прошипеть это Эймонду в лицо. Его взгляд колюч, одновременно с тем в нем читаются нотки возбуждения. В такие моменты он обычно кусается, и волна легкой дрожи невольно пробегает по телу Эймонда при мысли о ровных зубах, теплых губах, влажном языке.
— Это был не приказ.
— Ты при всех заткнул меня! Как мальчишку! — возмущается Люцерис.
— Ты и есть мальчишка, — спокойно, стараясь не выказывать гнев, парирует Эймонд, — если готов рискнуть собой и Арраксом так безрассудно.
— Готов! Отправиться с тобой! — Люцерис упирается ладонями Эймонду в грудь и обиженно скалится.
— А я не готов отправиться туда с тобой, — просто отвечает Эймонд. — Я ни капли своего внимания не смогу уделить бою, если буду знать, что рядом ты рискуешь жизнью, дорогой племянник.
Люцерис недоверчиво прищуривается, ища подвох в его словах. Он явно ожидал обвинений в неопытности и отсутствии мастерства. Еще такой мальчишка порой.
— Ты поклялся мне, племянник, — Эймонд, воспользовавшись заминкой и поутихшим гневом своего любовника, разыгрывает козырную карту, которую точно нечем бить, — что ты мне должен.
— Должен быть рядом.
— Должен прожить долгую жизнь, — напоминает Эймонд и тянет Люцериса за подбородок к своему лицу. Видно, что Люцерис недоволен, почти обижен, но сдается и позволяет утянуть себя в поцелуй.
***
На прощание Деймон просит Люцериса позаботиться о матери и братьях. Эймонду также хочется попросить кого-нибудь приглядеть за самим Люцерисом, словно так он заговорит его от бед. Так принято. Позаботься. Присмотри.
Чтобы все было хорошо.
— Если ты заставишь меня волноваться, я распространю по Королевской Гавани самые мерзкие слухи о принце Эймонде Таргариене. По всему Вестеросу! Закажу у шутов и музыкантов грязные песенки в твою честь, чтобы ты и не думал остаться в истории хоть каплю героем.
За нелепой угрозой несложно считать тревогу и робкую просьбу: «Вернись ко мне», и Эймонд улыбается, когда Люцерис вместо прощания сыпет угрозами.
— Мне приятно, что ты будешь скучать, — мурлычет Эймонд ему на ухо, позволяя объятию затянуться.
— Ни мгновения, обещаю тебе, — Люцерис отстраняется и украдкой проводит по запястью Эймонда кончиками пальцев.
***
— Не на один день, но ненадолго, — все, что говорит Хелена, когда впервые спустя год видит супруга. В отличие от других членов семьи она не плачет, не заходится в рыданиях, не позволяет себе ни единой слезинки, сидя у кровати Бейлона. Он бледен и не приходит в сознание уже несколько дней. Триархия пала. Также пал дракон короля. И сам король, как опасливо докладывают мейстеры, скоро присоединится к нему.
Эймонд исполнил его последнюю волю и доставил обратно в Королевскую Гавань.
— Хочу увидеть их еще раз, — шептал Бейлон слабым голосом. Его раны скрыты под повязками, отросшие за время отсутствия волосы разметались по подушкам. Алисент и Рейнира держатся за руки; они не оставляют Бейлона одного, по очереди, либо вместе оставаясь в королевских покоях. Эймонду не сложно представить, как они водились с ним, когда Бейлон появился на свет. У них обеих еще не было детей, были только обиды друг на друга и желание позаботиться об оставшемся в одиночестве малыше.
У Бейлона не было матери, но он стал сыном двум женщинам, теперь в скорби склонившихся над его изможденным телом.
В глазах Люцериса стоят слезы, когда они покидают королевские покои. Эймонд легко целует его в щеку и ощущает на губах соленую влагу. Ему все равно, что стража смотрит, он берет Люцериса за руку.
Они лежат в объятиях друг друга поверх одеял, в одежде и даже сапогах.
— Ты вернулся, — все, что говорит Люцерис тихим шепотом.
***
— Это должен был быть он, — Эйгон, не сдерживая рыдания, сдаваливает голову руками. Его лицо красное, искажено гримасой, и он пригибается, словно не может решить, рухнуть ему на колени или остаться стоять.
— Я знаю, — просто отвечает Эймонд, глядя в сторону.
— Не я, он, не я! — повторяет Эйгон как заведенный и закусывает ладонь, пытаясь справиться со всхлипами, отчего его голос становится рычащим. — Это его место, его трон, его судьба. Бейлона!
Эймонд позволяет Эйгону навалиться на себя сбоку, и неловко его приобнимает, ощущая некоторую оторопь, словно уже знает, к чему приведут причитания брата.
— Позволь мне скрыться, — наконец прерывает свою мантру Эйгон и цепко хватает Эймонда за воротник плаща, — я сяду на ближайший корабль и никто меня не увидит.
— Но…
— Ты и сам знаешь, я не должен быть королем, никогда не должен был, это его, его корона!
— Я знаю, — не смотрит Эймонд ему в глаза, — но ты не должен так поступать.
— Как раз-таки должен! Даже Бейлон бы не посмел сказать, что верит в меня.
— Он бы поверил, — не соглашается Эймонд, и лихорадочный блеск в глазах Эйгона чуть утихает. Он нервно сглатывает и проводит пятерней по волосам.
— Позволь мне.
— Ты не хочешь с ним попрощаться? — пытается надавить Эймонд, на что Эйгон страдальчески кривится:
— Хочу оставить его живым в своей памяти. Здесь, в Королевской гавани.
Эймонд трет лоб, и Эйгон настойчиво повторяет, но уже на валирийском:
— Позволь мне.
Он медленно встает и нерешительно замирает, не сводя с Эймонда взгляда, затем хлопает его по плечу и уходит в сторону порта. В мятой грязной одежде, в стоптанных сапогах. Походка у Эйгона неуверенная, периодически он оступается, но не оглядывается, хотя Эймонд продолжает смотреть ему вслед.
Бейлон бы не позволил их брату просто так взять и уйти, скрыться в неизвестности, отказаться от поддержки семьи. Он бы нашел слова, смог бы его убедить, вселить уверенность. Каким бы повесой Эйгон не был, Бейлон бы точно не позволил ему считать себя безнадежным.
Но Эймонд его отпускает, с тяжестью на сердце и надеждой, что так лучше всего.
Конечно, Эйгон не садится на корабль, но и в Королевской Гавани не остается. Они наверняка еще услышат о нем: беловолосый наездник на золотом драконе не может не привлекать внимание, куда бы не направился, а расстаться с Солнечным Огнем, ещё одним братом, Эйгон не сможет.
***
«Первый своего имени», — все еще глухо звучит в голове Эймонда, словно колокольный звон, раздавшийся вплотную к его уху.
Коронация не может быть радостным событием, так как ей предшествуют похороны — это он уже уяснил. Поздравления и заверения в верности звучат несвоевременно, но Эймонд держит лицо, как просила Рейнира. В глубине души, когда он возвращался с Блошиного Дна, только что позволив брату сбежать в неизвестность, Эймонд надеялся что Рейнира предложит иные варианты. Что будет королевой-консортом регентом при маленьком Джейхейрисе, например, что у нее есть решение. Иное.
Все же она возглавляла совет в отсутствие Бейлона, восседала на Железном Троне, когда требовалось.
Но она лишь говорит:
— Ты будешь королем, дорогой брат.
И что-то в ее словах, во взгляде, в мягком прикосновении к щеке позволяет Эймонду поверить, что ему не стоит сомневаться. Его никогда к этому не готовили — младший сын короля, но он готов. Если Рейнира верит в него, то и ему стоит.
— Первый своего имени!
Люцерис фыркает, что у него нет шансов попасть в историю иначе, как «Одноглазый король», даже если он поменяет землю и небо местами. Рейнира его строго отчитывает, но Эймонд смеется.
— Король Эймонд!
Корона кажется тяжелой, неудобной. Смотреть на всех с высоты Железного трона — неловко. Но Эймонд держит спину и старается не подавать виду, что ему не по себе.
— Ваше Величество, — повторяет Люцерис каждый раз, когда они сталкиваются. Его хитрый взгляд обжигает, и Эймонд кривит губы в кривой усмешке: даже будучи королем он не может коснуться явно искушающего его племянника, вынужден довольствоваться лишь видом его высокомерной мордашки.
— Мой король, — стонет Люцерис, когда они наконец остаются одни. Корона падает и перекатывается по каменному полу с глухим звоном, когда он зарывается руками в волосы Эймонда и притягивает его к себе для поцелуя. Белый плащ Люцериса присоединяется к короне.
— Моё всё.