Archive of Our Own ^beta

Как будто страшной песенки

Веселенький припев

Идет по шаткой лесенке,

Разлуку одолев.

Не я к нему, а он ко мне

И голуби в окне

Не он ко мне, а я к нему

Во тьму,

во тьму,

во тьму…

Анна Ахматова

Ван Ибо

Шанхай, март— май 1957 год

— Ван Ибо! Соученик Ван!

Ибо, уже налегший на ручку тяжелой двери, чтобы выйти из кампуса, оглядывается. По каменному полу, жутко шаркая ногами в слишком больших стоптанных ботинках, бежит Сюй Юй. Приходится остановиться.

— Случилось чего? — спрашивает Ибо, когда одногруппник подходит достаточно близко. — Я думал, репетицию отменили.

— Отменили! Но разве ты не идешь на собрание КСМК¹?

«Нет, — хочет сказать Ибо. — Нет, и отлично, потому что там безумно, удушающе, невозможно скучно, я усну через пять минут после начала, и ты первый меня сдашь!»

Вслух, разумеется, он произносит совершенно другое:

— Я очень бы рад, соученик Сюй, но отец сегодня же на партсобрании, и мне необходимо забрать сестру от тетушки. Я уже предупредил председателя Линь, а также ознакомился с повесткой собрания. Спасибо тебе за беспокойство, товарищ.

Сюй Юй прищуривается подозрительно, но Ибо смотрит на него совершенно спокойно, в конце концов, он не сказал ни слова лжи.

— Ну… ладно. До встречи, соученик Ван.

— Пока! — поднимает руку Ибо и затем наконец выходит. Прохладный мартовский ветер бьет в лицо, но его порывы уже не пронизывают до костей, как всего лишь несколько дней назад. Весна, все же весна. Ибо рад. Холод он не любит даже сильнее скучных собраний, которых, кажется, теперь стало больше, чем учебных часов. Холод грозит очередной простудой, саднящим горлом и мерзкими соплями — нет уж, давайте уже тепло.

На троллейбус Ибо едва успевает: прыгает на подножку в последний момент, за секунду до того, как двери захлопываются у него за спиной. На него неодобрительно косятся: в салоне битком, и с появлением Ибо свободнее не стало, но самому Ибо плевать и на взгляды, и на неодобрение. Главное — забрать Аи вовремя, потому что тетушка Су выставит ее на улицу, едва кончится последняя оплаченная минута. Противная тетка. И Ибо, и отец неоднократно просили не выпроваживать шестилетнего ребенка за порог, если они опаздывают, предлагали не то что оплату, а оплату повышенную, но Су Чжао была непреклонна: она сидит с Аи ровно с восьми утра до четырех часов дня, а дальше у нее планы. Отец искал горе-няньке замену, но пока безуспешно, а замену нужно было найти: в детский сад Аи ходила с переменным успехом из-за слабого здоровья, а мать, уехавшая месяц назад ухаживать за слегшими родителями в деревню, возвращаться пока не собиралась. Ибо и не ждал. Аи мать не хотела, собираясь на аборт, только уговоры отца и самого Ибо, который понимал к тому времени уже достаточно, убедили ее этого не делать. Но — не полюбить дочь. Кормить грудью мать не стала, вышла работать на свой телеграфный пункт через две недели после родов, и все заботы о новорожденной легли на плечи отца и одиннадцатилетнего брата. Ибо ни разу не пожаловался: сестру он обожал, сам выбрал ей имя — Аи², ловко менял пеленки, бегал на молочную кухню, гулял и укачивал. Взамен Аи радостно тянула к нему крошечные ручки, широко улыбалась младенческим беззубым ртом, а когда подросла, первым делом пролепетала “Бо” вместо пресловутых “мама” и “папа”.

Когда Аи стала постарше, мать немного оттаяла и стала проявлять заботу: пыталась читать на ночь сказки и даже где-то доставала редкие игрушки, но время было потеряно, Аи ее сторонилась. За игрушки вежливо говорила «спасибо», кланялась, словно незнакомке, а потом бежала к Ибо или отцу. Мать вздыхала, но не злилась. «Сама виновата», — говорила она и почему-то смотрела на Ибо. Наверное, ждала поддержки или убеждений в обратном, но Ибо лишь пожимал плечами и говорил то, что думал на самом деле: «Да, виновата. Хорошо, что понимаешь».

И вот теперь — мать уехала, они остались втроем. Отец работал, Ибо учился, а Аи стала болеть так часто, что пришлось забрать ее из детского сада и обратиться к тетушке Су.

Троллейбус ломается ровно посередине пути, водитель велит всем выйти, поломка серьезная. Люди недовольно галдят и переругиваются, требуют вернуть за проезд деньги, не торопясь покидать салон, и Ибо расталкивает их локтями, потому что — плевать на деньги, теперь он точно опоздает!

Приходится бежать изо всех сил, тяжелая сумка бьет по бедру, каблуки стучат о булыжники мостовой, и ветер, ветер. На улицах людно, все спешат, на площади очередной митинг: студенты выкрикивают что-то о свободе выбора, о чрезмерном контроле Партии, вертлявый парень пихает Ибо в руки листовку, но тот уворачивается. Контроль, свобода, листовки — это все неважно; важно, что его маленькая сестра вот-вот окажется на улице одна, потому что проклятый троллейбус сломался. Ибо бежит быстрее.

— Пусть распускаются сто цветов, пусть соперничают сто школ! — несётся ему в спину, но Ибо даже не оглядывается. У него свои приоритеты.

Он сворачивает за угол как раз, чтобы увидеть, как тетушка Су выводит Аи из дома и оставляет около подъезда. Просто: отпускает детскую руку, разворачивается и направляется обратно, не пытаясь посмотреть, идет ли кто за Аи, безопасен ли в принципе двор для ребенка. В прошлый раз отец едва успел отогнать от Аи лающую собаку, огромную, почти с нее ростом. Еще в этом районе часто бродят нищие, и Ибо не хочет думать, что они могут сделать с его маленькой сестрой.

— Аи-мэй! — Ибо изо всех сил машет рукой, чертова сумка в очередной раз въезжает в бедро, предвещая синяк, но зато Аи замечает брата. А Ибо замечает, что тетушка Су на его крик даже не оборачивается: открывает дверь и скрывается в подъезде. Ибо зло скрипит зубами, но, когда добегает до сестры, широко улыбается.

— Привет!

Аи молча обхватывает его шею руками и обнимает изо всех сил.

— Ты успел…

У Ибо сжимается сердце.

Они идут по платановой аллее, чудом уцелевшей после бомбежек японцами в тридцать втором, и Ибо болтает без остановки, стараясь отвлечь сестру от мыслей, что она опять едва не осталась на улице одна. Наверное, если бы его сейчас увидели одногруппники, то сильно удивились бы: в университете Ибо считался немногословным и холодным. Сам он уже давно понял, что такое поведение — единственный способ избавиться от навязчивого внимания, которое преследовало его со школы. Он знал причину: его отец, профессор Ван Кай, заведовал кафедрой биологии, а сам Ибо был хорош собой, к тому же занимался спортом и состоял в театральном кружке. Связи и внешность, внешность и связи — одно усиливало другое, делая из Ибо буквально магнит для окружающих.

К моменту, когда Ибо и Аи переступают порог квартиры, девочка уже довольно бодро отвечает на вопросы брата и даже начинает улыбаться. Ибо горд и доволен собой, радость омрачает только то, что это по его вине Аи опять испугалась.

Отец на самом деле на собрании, так что Ибо разогревает остатки риса с овощами, рыбный бульон и достает завернутую в полотенце лепешку. Ничего из этого они сами не готовили: когда мать уехала, выяснилось, что отец и Ибо одинаково плохи во всем, что касается кухни, поэтому питались в основном тем, что покупали на уличных лотках или в кафе. Иногда про еду забывали, и тогда приходилось мчаться в поисках пропитания в ближайшую лавку, потому что оставлять ребенка голодным не мог ни один.

Собственный желудок требовательно урчит, но Ибо его игнорирует, проверяет, хорошо ли Аи помыла руки, усаживает ее за стол и лишь потом идет менять университетскую форму на изрядно застиранные домашние штаны и рубашку.

— Гэгэ, ты будешь есть? — спрашивает Аи, когда он возвращается на кухню. Ибо бросает быстрый взгляд на оставшуюся еду: только немного риса, и начинает собирать посуду.

— Пока нет, подожду отца. Вместе поужинаем.

Ну, Ибо надеется, что отец не забудет зайти за ужином. Или, если вернется поздно, будет доедать рис: у отца больной желудок, а Ибо потерпит. Не в первый раз.

— Тогда братик почитает? — Аи смотрит выжидающе, глаза широко распахнуты и кажутся неестественно большими, но Ибо знает: это оттого, что она очень худая. Как бы они ни старались, уличная еда — не то, что нужно маленькому ребенку со слабым здоровьем. — Гэгэ? — снова зовет Аи. Ибо понимает, что так и не ответил.

— Да, давай, — он подхватывает сестру на руки. — Но только недолго, ладно? Мне еще нужно подготовить доклад на завтра.

Аи покладисто кивает.

На шум поворачивающегося в замке ключа они синхронно поднимают головы и понимающе переглядываются.

— Папа! Папа пришел! — Аи юркой змейкой соскальзывает с дивана и бежит в коридор. Ибо выходит тоже: как раз вовремя, чтобы понять, что отец пришел не один, и послужить сестре живым укрытием от незнакомца. Аи прячется за спину брата и для надежности вцепляется в рубашку. Ибо успокаивающе гладит сестру по плечу и разглядывает спутника отца.

Первое, что бросается в глаза: этот человек очень высок. Отца тоже нельзя назвать низким, но незнакомец выше его на добрые полголовы. Ибо присматривается — полумрак коридора не дает видеть нормально — и убеждается, что к чрезмерности роста можно приплюсовать еще непомерно длинные ноги и худобу. А потом незнакомец наконец разувается, шагает на свет, и Ибо буквально замирает. Ибо, его сердце, и вроде бы даже время — замирают, а затем отмирают, и кажется, что после стылой зимы вдруг выглянуло яркое солнце.

— Ибо, Аи, поздоровайтесь! Это мой новый знакомый! — говорит отец и слегка хлопает своего спутника по плечу.

Ибо открывает рот, но не может произнести ни слова, потому что «новый знакомый», слегка поклонившись, произносит: «Здравствуйте, меня зовут Сяо Чжань, я студент пятого курса факультета педагогики», и потом вдруг улыбается.

Ибо думает, что эту улыбку надо использовать как оружие против рабства, насилия и буржуазии. Это от нее расцветут сто цветов, исчезнет голод и воцарится мир на земле, а еще она повлияет на мыслительные процессы, и люди резко поглупеют. Например, сам Ибо уже очевидно поглупел.

— Здравствуйте, меня зовут Ван Аи.

Ибо неверяще моргает.

Но ему на самом деле не послышалось: его мэймэй, его робкая маленькая Аи, вдруг осмелела настолько, что шагнула из своего укрытия и первая представилась! А потом, украдкой подергав Ибо за рубашку, но так и не дождавшись никакой реакции, как-то очень по-взрослому вздохнула и продолжила:

— А это мой старший брат, Ван Ибо. Он тоже учится в университете.

— Очень приятно, Ван Аи, Ван Ибо, — Сяо Чжань улыбается шире, смотрит на застывшего Ибо, а потом присаживается перед Аи на корточки. — Скажи, а твой брат умеет разговаривать?

— Конечно, все взрослые умеют разговаривать, — очень серьезно отвечает Аи. — Разве Чжань гэгэ не знает об этом? Ибо-гэ умеет, да, гэгэ?

Аи снова дергает за рубашку, и Ибо буквально заставляет себя отмереть, сдувает невидимую пыльцу с губ и велит сердцу биться вопреки сотне распустившихся в нем цветов.

— Я Ван Ибо.

Сяо Чжань запрокидывает голову и смотрит на него снизу вверх, его губы по-прежнему улыбаются, и глаза улыбаются, щурятся, морщинки-лучики разбегаются от внешних уголков — прямиком в цветущее сердце Ибо.

— Будем знакомы, — говорит Сяо Чжань и тянет руку — наверное, чтобы Ибо ее пожал, как товарищ товарищу, но Ибо не пожимает. Обхватывает тонкие холодные пальцы, а потом тянет на себя, заставляя встать. Сяо Чжань от неожиданности подчиняется, но на его лице появляется ошеломленное выражение, рот слегка приоткрывается, и Ибо видит края чуть выпирающих передних зубов. И это тоже — совершенно очаровательно, мило, так трогательно, а еще разжигает в Ибо нестерпимое желание узнать все до единого выражения лица Сяо Чжаня. И как можно быстрее.

— Ну, чего замерли, проходите, — выглядывает из кухни отец, который, оказывается, уже прошел и пронес с собой кучу всяких свертков с едой: пахнет пряностями, рыбой и выпечкой. — Ибо, отпусти уже нашего гостя. Аи, ты покажешь Сяо Чжаню, где можно помыть руки?

Ибо думает: ну, нет. Аи не доверяет незнакомцам, как и он сам, ей нужно время привыкнуть.

— Конечно, папа, — отвечает Аи и протягивает Сяо Чжаню ладошку, за которую тот хватается буквально в ту же секунду. И — снова улыбается.

Аи улыбается в ответ, и эти двое идут в направлении ванной, а Ибо так и остается стоять в коридоре со своим цветущим сердцем и четким осознанием: их только что настигло светлое будущее, но старания Председателя Мао и Компартии здесь совершенно ни при чем.

В маленькой кухне семьи Ван как никогда уютно и тепло. Ибо семнадцать, но он не помнит, были ли в его жизни моменты, подобные этому? Воспоминания о раннем детстве почти истерлись из памяти, а позже?.. Может, когда пару лет назад приезжали бабушка и дедушка — родители отца — и водили Ибо с Аи в зоопарк? Ибо тогда уже вовсе не считал себя ребенком, но помнил, как заворожили его клетки с хищниками: львами, пантерами и леопардами. Он стоял возле них так долго, что дедушка остался с ним, купил танхулу и рассказывал про семейство хищников так, как умел рассказывать только он: обстоятельно и подробно. Ибо поход в зоопарк очень понравился, но сравнимо ли это с той атмосферой, что царит сейчас?..

Сяо Чжань обсуждает с отцом последние директивы Партии, Ибо честно пытается вникать, но не понимает ни слова. Вместо этого он отмечает, что одежда Сяо Чжаня хоть тщательно выстирана и вылажена, но уже изрядно поношена: манжеты рубашки поистрепались, а пиджак аккуратно заштопан сразу в двух местах. Ест Сяо Чжань медленно, благодарит, когда отец подкладывает ему кусок рыбы или порцию овощей, но что-то подсказывает Ибо: ест он редко и вовсе не так полноценно, как сейчас. Худоба Сяо Чжаня — признак жизни впроголодь, таких же недоедающих Ибо видит каждый день в университете, на улицах и будет видеть еще не один день, пока их страна не оправится от бесконечных лихорадок правительственных переворотов, войн, оккупаций и митингов.

— Ибо, как ты относишься к этой идее? — спрашивает отец, и Ибо внезапно осознает, что напрочь выпал из разговора. Приходится извиняться.

— А? Прости, пап, я задумался и прослушал.

— Я спрашивал, как ты относишься к идее, что Сяо Чжань будет присматривать за Аи вместо тетушки Су? У него уже практически нет занятий в университете, он пишет диплом, но это можно делать и у нас.

Ибо бросает быстрый взгляд на Аи: та сидит на коленях отца и смотрит на Сяо Чжаня так, словно он самая красивая кукла на свете и ей уже не терпится с ним поиграть. Ибо был бы удивлён такой реакции, но… будь он в возрасте Аи, смотрел бы сейчас так же.

— Если мэймэй не против, то у меня никаких возражений.

Сяо Чжань откладывает палочки и, отодвигаясь от стола, вдруг низко кланяется, почти касаясь головой пола:

— Благодарю эту семью за доверие. Обещаю стараться изо всех сил!

— Эй, ты чего, вставай! — бросается к нему Ибо, не ожидавший подобных расшаркиваний, но когда Сяо Чжань выпрямляется, в его глазах столько искренней благодарности, облегчения и радости, что это заставляет растеряться. Они так и замирают: слегка растрепанный после поклонов Сяо Чжань и схвативший его за плечо Ибо. Краем уха Ибо слышит, как посмеивается отец, как радостно хлопает в ладошки Аи, но это происходит словно где-то далеко, где-то, где нет костлявого плеча под ладонью, сияющих теплых глаз и крошечной родинки под губой. Кажется, мир Ибо сегодня схлопнулся из бесконечного множества людей в одного человека.

— Ван гонцзы даст мне наставления? — почему-то шепотом спрашивает Сяо Чжань, но в глазах его пляшут лукавые смешинки, и Ибо с удовольствием включается в эту, пока не известную ему, игру.

— Разве мудрость Сяо лаоши не очевидна? Нужны ли ему советы простого смертного?

— М? Разве Ван гонцзы не номер один среди первокурсников? — хитро улыбается Сяо Чжань, и Ибо возмущенно шипит: он терпеть не может все эти «титулы», которыми так любят его обвешивать.

— Компартия подарила нам равенство, Сяо лаоши, так давайте будем следовать ее заветам.

И потом Сяо Чжань… хихикает. Настолько по-детски, что Ибо от неожиданности разжимает руку, выпуская чужое плечо. Нет, этот человек совершенно невыносим! И совершенно прекрасен.

— Молодые люди, вернитесь, пожалуйста, за стол, — просит отец. — Потом поговорите. Аи, Ибо, уберете посуду? А мы обсудим пока подробности. Как скоро ты сможешь приступить к своим обязанностям, Чжань-Чжань? Следующая неделя подойдет?

Сяо Чжань кивает, но Ибо поднимает руку, прося слово. В другой руке он уже держит стопку тарелок, поэтому, должно быть выглядит довольно странно, но ему нужно сказать.

— Что такое, Ибо? — в голосе отца звучат нотки недовольства. Он привык принимать быстрые четкие решения, а сейчас ему мешают это сделать.

— Сегодня сломался троллейбус, на котором я ехал, и тетушка Су снова выставила Аи на улицу. Я как раз вбежал во двор, когда она шла обратно.

Пока Ибо рассказывает, отец мрачнеет на глазах.

— Н-да. Чжань-Чжань, обстоятельства таковы, что я вынужден попросить тебя приступить как можно быстрее, видишь ли…

— Я приду завтра, — просто говорит Сяо Чжань. — Во сколько вам будет удобно, Ван лаоши?

Ибо переглядывается с отцом, думая о том, что чувствуют они сейчас одно и то же — безграничное облегчение.

Уснуть той ночью Ибо не удается. Он вертится в кровати, стараясь не разбудить Аи, спящую в той же комнате, и думает о том, что впервые в жизни искренне завидует своей младшей сестре. Он тоже хочет проводить дни напролет с Сяо Чжанем, хочет с ним гулять, вместе обедать, обсуждать… ну, что угодно? Ибо понятия не имеет, чем тот увлекается, но готов зубрить даже изречения Председателя Мао, если Сяо Чжань захочет. Или хотя бы просто — быть рядом.

Наверное, самое время удивляться своим мыслям, своей молниеносной увлеченности человеком, с которым едва знаком, но Ибо принимает ситуацию такой, какая она есть, без внутренних метаний. Ему нравится Сяо Чжань. Он еще не знает почему и за что, но уже совершенно в этом уверен. В его мир вошел новый человек. И кажется, этот человек обещает стать для Ибо целым миром.

— Я забыл купить еду! — именно с этих слов начинается вторая их встреча. Ибо стоит на пороге квартиры, куда побежал, едва в университете закончилась последняя пара; он бежал так быстро, что напрочь забыл про ужин для всей семьи. На его возглас в коридор выходит Аи и выглядывает Сяо Чжань. Он сегодня в очках (все внутри Ибо восторженно верещит от этого зрелища), одновременно серьезный и домашний, притягивающий к себе настолько, что Аи, едва обняв брата, бегом бежит обратно, и Сяо Чжань подхватывает ее на руки одним слитным движением. Привычным движением: так, словно он всю жизнь только и делал, что сидел с маленькими детьми.

— Гэгэ опять забыл купить ужин, — доверительно сообщает Сяо Чжаню Аи. — Так что сейчас он снова уйдет.

— Правда? Добрый вечер, Ван гонцзы, — приветствует Сяо Чжань. — Ты пойдешь за продуктами?

— Я… Привет. Нет, я просто куплю что-то готовое. Есть пожелания?

— Гэгэ не умеет готовить, — снова докладывает Аи.

— О, вот как? — Сяо Чжань с лукавой улыбкой смотрит на Ибо, пока тот заливается краской.

— Предательница! — бормочет он и показывает сестре язык.

— Аи говорит правду! — у девочки даже косички подпрыгивают от возмущения. Сяо Чжань смеется и ставит ее на пол.

— Я предлагаю сходить за продуктами всем вместе, раз уж мы как раз собирались погулять. А приготовить я могу и сам, если, конечно, вы не против. Я умею.

«Он еще и готовит! — восхищенно думает Ибо, помогая сестре одеться, пока Сяо Чжань собирается. — Есть ли у него вообще недостатки?»

— Чжань гэгэ очень хороший, — шепчет ему Аи. Ибо согласно кивает: конечно, хороший. Идеальный.

Идеальный Сяо Чжань торгуется на рынке как заправская рачительная домохозяйка, придирчиво обнюхивает и осматривает буквально все, что они собираются купить, и отмахивается от нетерпеливо дергающего его Ибо.

— Нельзя брать все подряд, ты платишь за это деньги и должен тщательно выбрать действительно лучшее, — каждый раз повторяет Сяо Чжань и смотрит так серьезно, что Ибо только глаза закатывает. До сих пор его устраивал вариант «без плесени и гнили — значит, свежее», а здесь оказалось, что мясо при нажатии обязано быстро принимать исходную форму, корень имбиря не должен иметь и намека на мягкость, а вилку капусты полагается быть целым, потому если нет — «нижние листья испортились и их обрывали, понимаешь?». Ибо понимает, только когда обнаруживает себя с двумя полными сумками продуктов и неожиданно приличным остатком денег в кошельке.

— Ну, вроде бы все, — неуверенно замечает Сяо Чжань. — Мы не слишком потратились?

Ибо икает.

— Ну как тебе сказать? У нас еще осталось.

— Правда? — оживляется Сяо Чжань. — Тогда мы можем купить немного сахара и бобовую пасту, я приготовлю тяньюань.

Ибо и Аи непонимающе переглядываются.

— Это юаньсяо, — поправляется Сяо Чжань. — Я из Чунцина, забыл, что здесь они называются по-другому.

— Ага, — Ибо наклоняет голову. — Значит, Сяо лаоши у нас с юга, вот откуда диалект! А загар где? Ты бледный, как цзянши.

— Ведите себя прилично, Ван гонцзы, много вопросов нынче означают много проблем!

Сяо Чжань сводит все к шутке, но то, как он мимолётно морщится, говорит Ибо о том, что тему с Чунцином лучше пока не поднимать. И он не поднимает, пихает в знак извинения локтем и первый идёт к лавке со сладостями.

Сяо Чжань действительно умеет готовить и делает это отлично: семейство Ван уплетает его блюда с аппетитом голодных волков, нахваливая кулинарный талант повара и заставляя его краснеть. Но сначала — Сяо Чжаня практически силком усаживают за стол, потому что делать это по доброй воле тот отказывается.

— Я очень вам благодарен, но не хочу пользоваться вашей добротой, — твёрдо говорит Сяо Чжань.

— Ага, а нам пользоваться твоей — нормально, значит? — фыркает Ибо.

— Я люблю готовить, так что мне это в удовольствие.

— Чжань-Чжань, Ибо прав, ты готовил, кроме того, помогал с покупками, сэкономил деньги, и самое малое, что мы можем, — просить тебя поужинать с нами. И на будущее, — отец бросает быстрый взгляд на Аи, с аппетитом уплетающую пряную свинину в кисло-сладком соусе, — пожалуйста, готовь и впредь. Я готов оплачивать…

— Нет, — останавливает его Сяо Чжань. — Никакой оплаты. Вы и так щедры сверх меры.

— Ну, тогда, — отец хитро улыбается, — просто ешь с нами.

Очевидно, что Сяо Чжань хочет возразить, но за отсутствием весомых доводов — соглашается.

Разговор за столом с обсуждения университетских новостей снова скатывается в политику.

— Возможно, новая кампания будет иметь успех, — задумчиво говорит отец. — Если бы нас услышали, если бы позволили читать то, что сейчас запрещается, обмениваться опытом, развиваться во всех направлениях, а не только в тех, что одобряет Партия…

— Не закончится ли всеобщая критика чем-то страшным? — Сяо Чжань смотрит на свои руки, лежащие на коленях, а Ибо смотрит на него и думает: «Какие все-таки красивые тонкие пальцы».

— Не сделают ли из критикующих врагов? — понимающе откликается отец.

— Да, это было бы роковой ошибкой.

— Ну, Чжань-Чжань, конь о четырёх ногах и то спотыкается! — разводит руками отец. — Если бояться ошибок, то и жизнь покажется бессмысленной.

Сяо Чжань слабо улыбается.

— На самом деле, я с вами согласен, Ван лаоши. Просто в моей семье был… некоторый печальный опыт, который теперь сдерживает мои порывы.

— Понимаю, — кивает отец, но, к неудовольствию Ибо, ни о чем не расспрашивает.

«Какой, какой опыт?» — Ибо даже ерзает нетерпеливо, но спросить не решается, не решается влезть в разговор. Может быть, он сам все разузнает, позже. Не когда это опять политика-политика-политика. Кому она нужна вообще, если можно бесконечно смотреть на Сяо Чжаня? Ибо и смотрит: то завороженно, то с интересом, то с улыбкой. Смотрит и никак не может насмотреться, а возможно даже — никогда не сможет.

— Почему Ван гонцзы не участвует в наших разговорах? — спрашивает Сяо Чжань в один из тех вечеров, когда Ибо увязывается его провожать. Он уже знает, что Сяо Чжань вместе с однокурсником снимает крошечную квартирку через несколько кварталов от дома семьи Ван. Пешком до нее — почти час, на троллейбусе — десять минут, но Сяо Чжань не пользуется транспортом. К этому времени Ибо в курсе, что родители Сяо Чжаню финансово не помогают, не могут, и он живет на крошечную стипендию и те деньги, что получает за подработки. Ибо рад, что теперь ему не приходится таскать ящики с рыбой в порту или мыть горы посуды в каком-нибудь ресторане. Рад, что теперь Сяо Чжань с ним.

«То есть с нами. С нами, разумеется», — поправляет Ибо сам себя и трёт нос, думая, как лучше ответить на вопрос Сяо Чжаня.

— Вы с отцом говорите только о политике, поэтому, — в конце концов заявляет он, решив, что Сяо Чжань не тот, с кем нужно осторожничать и выбирать слова. — Это не то, что мне нравится.

— А что тебе нравится? — Сяо Чжань забегает вперёд и теперь идёт спиной, чтобы смотреть на Ибо.

На его лице — оживление и искренний интерес, а волосы на ветру поднимаются в забавные вихры.

«Ты, — хочет ответить Ибо. — Мне нравишься ты, но вот об этом я пока точно тебе сказать не готов».

— Мне нравится спорт, наш студенческий театр, нравится гонять на велосипеде. Я хотел бы, конечно, мотоцикл, но это дорого. Но я готов зарабатывать.

— Ван гонцзы такой рассудительный, — кивает Сяо Чжань практически в такт своих шагов. — Но разве тебя не волнует судьба страны? Перемены, которые в ней происходят? Разве ты не хочешь повлиять на будущее, которое нас ждёт?

Ибо пожимает плечами.

— Чжань-гэ знает, кто выживает в процессе естественного отбора?

— Ммм… сильнейший, я полагаю?

— А вот и нет! Выживает тот, кто лучше приспосабливается к условиям среды. Это не обязательно самая сильная особь, и для этого не всегда обязательно быстро бегать: если твоя шерсть не того цвета, то скорее всего сожрешь не ты, а тебя.

Сяо Чжань кажется настолько впечатленным, что перестает контролировать то, куда наступает, и в итоге запинается о ветку, валяющуюся на мостовой. Неловкий взмах рукой, вскрик, и — Ибо успевает в последний момент: ловит, обхватывая за талию и рывком возвращает в вертикальное положение.

Неожиданно Сяо Чжань оказывается очень близко; так близко, как никогда еще не был, — буквально прижатым к Ибо. У самого Ибо во рту вдруг становится очень сухо, и он тяжело сглатывает, не в силах отвести взгляд от лица напротив.

— Ибо, — Сяо Чжань пытается высвободится, но Ибо держит крепко. Не отпускает. — Ибо, мне сейчас кажется, что у меня шерсть не того цвета.

Ибо слегка заторможенно кивает, а потом все-таки разжимает руки. Сяо Чжань прав, сожрать его хочется просто нестерпимо, хотя и не в прямом смысле. Остаток пути они идут в неловком молчании, и только цветы в сердце Ибо одобрительно шелестят лепестками: «Сяо Чжань. Сяо Чжань рядом. Вот бы так всегда!» Ибо с ними согласен, но вовсе не уверен, что сам Сяо Чжань считает так же.

Этот разговор повторяется, потому что Сяо Чжань, кажется, не придает случившемуся никакого значения. Ибо пока не понимает, огорчаться этому или радоваться, но вот прошла всего пара дней, они втроем с Аи гуляют по набережной, и Сяо Чжань спрашивает:

— Так что, Ван гонцзы, почему ты рассказал про выживание?

Ибо, который в этот момент занят тем, что разглядывает длинную шею Сяо Чжаня в вырезе слишком легкой для начала весны кофты, не сразу понимает, о чем речь. Шея длинная — в Сяо Чжане все какое-то длинное: ноги, пальцы, шея, — сквозь тонкую белую кожу просвечивают вены. Наверное, если прижать к шее ладонь, то легко можно почувствовать бьющуюся ниточку пульса. Ибо поспешно прячет руки в карманы, чтобы не сделать этого на самом деле, и пытается сосредоточиться. Что там?.. Выживание?..

— Выживание — это склонность чего-либо продолжать существовать, несмотря на условия, которые могут убить или уничтожить его, — на автомате цитирует Ибо и только потом понимает, что ляпнул что-то не то. — Ой, ты не об этом, да?

Сяо Чжань фыркает, а потом запрокидывает голову и хохочет. Ибо собой даже доволен: с этого ракурса шея выглядит еще лучше, нужно чаще болтать глупости.

— Ван гонцзы неподражаем, — отсмеявшись, восхищается Сяо Чжань. — Всего на первом курсе, а уже такие академические знания.

— Это программа старшей школы вообще-то, Сяо лаоши не может не знать, просто дразнит этого недостойного, — парирует Ибо, но тоже улыбается. — Ты про наш разговор, я понял. Я хотел сказать, что выживает всегда тот, кто лучше приспосабливается. Борьба — отличная штука, когда ты осознаешь, что твои шансы на победу высоки. Но высоки ли шансы в борьбе против системы?

— Ммм… — Сяо Чжань прикусывает губу и какое-то время они идут молча, даже Аи молчит, увлеченная поеданием засахаренного арахиса, кулек с которым Ибо вручил ей в начале прогулки.

— Ван лаоши считает, что кампания Байхуа юньдун³ — это действительно шанс. Разве сама Партия не дает нам добро на высказывание своих мыслей? И даже — требует этого.

Ибо пожимает плечами.

— Я не знаю, Чжань-гэ. Это как ловить рыбу в очень мутной воде: возможно, тебе повезет, а возможно, и нет.

— Но если ты не попробуешь, то так и останешься голодным, — возражает Сяо Чжань.

Ибо согласно кивает.

— Ты прав. Но на твой вопрос о своем отношении я ответил?

— Ответил, — Сяо Чжань бросает на Ибо заинтересованный взгляд. — У тебя очень интересные размышления, Ван гонцзы.

Ибо смущается, но не может сдержать довольной ухмылки.

— Сяо лаоши сражен?

— В самое сердце! — патетично восклицает Сяо Чжань, прижимая руку к груди, и потом — они оба хохочут под недоуменным взглядом Аи.

Шарф Ибо покупает совершенно случайно, по дороге из ресторанчика домой. Сегодня выходной, и Сяо Чжань не придет, поэтому в меню готовая еда, а прямо возле лавки с баоцзы какая-то женщина продает вязаные вещи, среди которых выделяется ярко-красный шарф. Стоит шарф недешево, но у Ибо есть карманные деньги, а после сессии он все равно собирается найти работу на лето. А еще Ибо, как только увидел, сразу представил этот шарф на шее Сяо Чжаня и теперь просто не может пройти мимо. И не проходит, разумеется.

Дома Ибо демонстрирует свою покупку отцу и Аи, получая одобрение первого и восторг второй.

— Это отличная идея, Ибо, — хвалит отец. — Я тоже хочу поучаствовать, давай я отдам тебе часть денег?

— Это и есть твои деньги, па, так что не надо.

— Аи тоже хочет красный шарфик, — вмешивается сестренка, и Ибо гладит ее по голове.

— Прости, мэймэй, для детей я там ничего не видел. К тому же у тебя есть шарф, а у Чжань-гэ — нет.

— Теперь есть! — Аи торжественно поднимает сложенный шарф над головой. — Красный — это удача и богатство! Чжань гэгэ разбогатеет и купит Аи много красивого!

Отец и Ибо смеются.

Сяо Чжань смотрит на шарф так, словно никак не может взять в толк, что это такое.

— Чжань-гэ, тебе не нравится? — улыбка сползает с лица Ибо. Может быть, для Сяо Чжаня подобные знаки внимания в принципе неприемлемы? — Если не нравится, это ничего, просто забудем.

— Это кому? — Сяо Чжань смотрит совершенно растерянно.

— Как — кому? Я же сказал, что купил его для тебя, — терпеливо повторяет Ибо. — Но если не нравится…

— Как — для меня? Прямо совсем для меня? Специально?

Лицо у Сяо Чжаня такое, что непонятно: разозлится он сейчас или расплачется; губы слегка кривятся, а между бровей залегла морщинка. Горестная? Хмурая? Ибо никак не может разобраться.

— Этот шарф — тебе, — снова повторяет Ибо, потому что так оно и есть, это правда, даже если Сяо Чжань почему-то намерен разозлиться. Но тот как-то странно выдыхает-всхлипывает и стремительно шагает к Ибо, утыкаясь лбом в его плечо. И вот так они стоят в темном пустом дворе около дома Сяо Чжаня, куда Ибо приволок ему шарф, наплевав на позднее время и выходной.

— По вечерам холодно, по утрам тоже, — объясняет Ибо домашним свое решение вручить подарок немедленно. — А Чжань-гэ ходит пешком. Так что я отнесу, ладно?

Отец машет одобрительно: Ибо кажется, он просто рад, что сын общается с кем-то настолько образованным, вежливым и положительным. И даже просто — общается, потому что с рождением Аи у Ибо не осталось времени на то, чтобы заводить друзей.

Аи просится с братом «порадовать Сяо Чжаня гэгэ», но Ибо отказывает: темные улицы Шанхая не место для маленького ребёнка. Аи дуется, но Ибо обещает читать ей на ночь столько, сколько она захочет, и зарабатывает себе прощение.

А теперь вот Сяо Чжань стоит, уткнувшись в плечо Ибо, и тот совершенно растерян.

— Чжань-гэ, ты чего? Это же просто шарф…

— М.

— Я сделал что-то не то? — продолжает допытываться Ибо, потому что «м» — это ни разу не ответ.

Сяо Чжань выпрямляется, смотрит на Ибо, и глаза его как-то странно блестят.

— Тебе не стыдно? Ван гонцзы так растрогал мое бедное сердце, что оно едва не остановилось.

Ибо почти физически чувствует, как с его души падает огромный камень.

— Это все старость, Чжань-гэ! Так что кутайся в шарф и береги своё сердце, — привычно подначивает он, чтобы окончательно разрядить обстановку.

Сяо Чжань смеется. Этот ласковый тихий смех делает Ибо абсолютно счастливым каждый раз, когда он его слышит.

Дни наматываются один на другой, как нитки на катушку. Катушка дней Ибо накрепко в руках Сяо Чжаня и лишь отчасти — у Аи, отца, соучеников и лаоши в университете. Ибо не то чтобы против такого положения дел, нет. Ибо мало. Порой он даже ловит себя на чем-то похожем на ревность: когда Сяо Чжань учит Аи цзяньчжи⁴ или когда горячо обсуждает с отцом «Меч, литература, народ» Фу Хэна. В такие моменты Ибо чувствует себя неприкаянным, практически одиноким, и расстояние здесь совершенно ни при чём. Сяо Чжаня хочется ближе, полностью, себе; делить его внимание даже с самыми близкими практически невыносимо. Кажется, Сяо Чжань каким-то образом об этом догадывается и в моменты, когда Ибо особенно мрачен, дарит ему улыбку, мимолетное прикосновение или тёплый взгляд — солнце, заставляющее сто цветов в сердце Ибо тянуться к себе с новой силой. С надеждой.

— Как вы думаете, Ван лаоши, если я напишу письмо премьер-министру Чжоу? У меня много мыслей о том, как улучшить образование в школах Поднебесной, оно должно быть всесторонним! Почему запрещают уроки хореографии, музыки, изобразительного искусства? Разве это не важно в развитии детей?

— Ну почему же запрещают? — криво усмехается Ибо. — У нас есть «Танец вождя Мао», забыл? Его даже поощряют!

Обычно Ибо не вмешивается в политические дискуссии, которые ведут вечерами отец и Сяо Чжань, но недавно их театральный кружок обязали танцевать как раз «Танец вождя» — если нелепые скачки по сцене и размахивание цитатниками великого Мао вообще можно назвать танцем, — и Ибо до сих пор пребывает в состоянии тихой ярости.

Сяо Чжань сочувственно хлопает Ибо по плечу.

— Я полностью разделяю твое возмущение, Ибо. Вот поэтому и хочу попытаться. Что скажете, Ван лаоши?

Отец делает глоток мандаринового пуэра и задумчиво вертит чашку в руке. Он ценитель хорошего чая, который в Шанхае сейчас за разумные деньги не достать, но мать, очевидно, знает какое-то место и исправно пополняет домашние запасы. Ибо рассеянно думает о том, что отец будет пить, когда запасы все-таки иссякнут.

— Я думаю, это отличная идея, Чжань-Чжань, но очень важно, чтобы в письме был баланс. Еще лучше сделать акцент на воспитание будущей опоры нации, ее оплот.

— Что-то сомневаюсь я, что Партии нужна интеллектуально развитая опора, — бормочет Ибо, но отец недовольно хмурится.

— Твой пессимизм не безоснователен, сын, однако в данном контексте неуместен. Идея отличная, главное — правильно ее реализовать. Возможно, кроме письма имеет смысл написать статью и отправить в какую-нибудь газету?

Сяо Чжань вспыхивает энтузиазмом настолько ярко, что Ибо кажется, поднеси к нему спичку, и вспыхнет пожар.

— Так вот ты какое, революционное пламя, — бормочет Ибо, не в силах отвести взгляда. Сяо Чжань в такие моменты будит в нем что-то низменное, почти животное: Ибо невольно вспоминает про «сожрать». Сожрать, да, впиться зубами в нежный загривок, там, где торчат острые косточки выступающих позвонков, а потом долго и со вкусом зализывать укус, утробно урча от удовольствия. Это темные мысли, порой даже пугающие, но Ибо не в силах им сопротивляться. И не желает этого.

Статья и письмо меж тем становится центральной темой для разговоров дома, Сяо Чжань довольно быстро пишет и то, и другое и приносит отцу для коррекции, критики и финального одобрения.

В университете тоже довольно много обсуждений, касающихся Байхуа юньдун, до Ибо краем уха доносятся разговоры об организации митингов или написании дацзыбао, но сам он в это не вмешивается. Ректор Чэнь призывает студентов сосредоточиться на учебном процессе, и в целом Ибо с ним согласен.

— Соученик Ван, а ты не хочешь поучаствовать? — Сюй Юй смотрит с нарочитым вниманием, хотя Ибо может поклясться, что вопрос задан из банальной скуки: их заставили переносить перечень демонстрационных образцов на кафедре биологии из одного каталога в другой, и, судя по объему последнего, процесс грозит растянуться на ближайшее тысячелетие.

— Поучаствовать в чем? — уточняет Ибо.

— Ну как же? В критике Партии.

— Ой, слушай, хоть ты не начинай, — морщится Ибо. — Мне и дома всего этого хватает. Статья — не статья, письмо — не письмо, скорее бы уже все отправили и успокоились!

«И Чжань-гэ больше проводил бы времени со мной, а не с отцом!» — добавляет про себя Ибо, потому что раздражение и маята внутри него подкатились к самому краю и, кажется, вот-вот выплеснутся наружу. В выходные Сяо Чжань занимался дипломом, а вечерами в будни — дискуссиями с отцом, засиживаясь допоздна и лишая Ибо возможности хотя бы себя проводить.

— Уже поздно, диди, тебе пора спать, — мягко возражал Сяо Чжань каждый раз на предложение Ибо и ласково ерошил ему волосы, лишая возможности настаивать. Ибо терся о теплую ладонь, словно дорвавшийся до ласки бездомный щенок, щурил довольно глаза, а когда снова их открывал, Сяо Чжаня уже не было.

— Значит, Ван лаоши тоже участвует в Байхуа юньдун, — задумчиво тянет Сюй Юй и громко швыркает носом. — Понятненько.

— Демонстрационный образец номер четыреста четыре «Типы листа по форме листовой пластины», — диктует Ибо, не очень понимая, что там бормочет себе под свой постоянно текущий нос одногруппник. — Записывай, пожалуйста, иначе мы отсюда никогда не уйдем.

Сюй Юй недовольно вздыхает, но к каталогу возвращается и даже больше ни о чем не спрашивает.

Спустя несколько дней Сяо Чжань успешно защищает диплом, и в честь этого семья Ван планирует устроить праздничный ужин, о котором сам виновник торжества не догадывается. На дворе бушует весна, промозглый март давно сменился тёплым апрелем, а затем — жарким маем, у Ибо на носу сессия, финальный (и весьма, весьма патриотический) спектакль, а еще со дня на день Сяо Чжань планирует отправить свои чертовы письма — сама мысль об этом повышает уровень настроения Ибо в разы.

— Я все заказал в ресторане, где специализируются на кухне юга, — сообщает Ибо, подхватывая на руки подбежавшую сестру. — Попросил часть блюд не делать острыми, чтобы мы тоже могли поесть, но я думаю, Чжань-гэ будет рад. Он и так постоянно подстраивается под наши вкусы.

— Под наши больные желудки, ты хотел сказать, — смеется отец, накрывая стол в гостинной праздничной скатертью.

— Ну… да, — Ибо подкидывает Аи повыше, потом — еще выше, почти над головой, и сестра взвизгивает от восторга. Фокус с подбрасыванием всегда выручал, если нужно было срочно ее успокоить; с возрастом проблемы с плачем исчезли, а восторг никуда не делся. — Эх, мэймэй стала совсем взрослой, я уже не могу тебя так легко подбрасывать, — сетует Ибо.

— Ничего, теперь меня подбрасывает еще и Чжань гэгэ, так что все в порядке, — успокаивает Аи и гладит Ибо по голове.

— Нашла замену брату, да? — деланно надувается Ибо.

— Это папа нашел Сяо Чжаня гэгэ, не я, — поправляет Аи, и Ибо не сдерживается, смеется.

— Вот ты меня утешила, а? Но я не против, если это Чжань-гэ.

Ибо на самом деле не против… чего угодно, если речь идет о Сяо Чжане, и где-то внутри, среди сотни цветов, живет уверенность, что и тот — не против.

При виде накрытого стола Сяо Чжань столбенеет.

— Поздравляем! — кричит семейство Ван практически хором и хлопает в ладоши, а он все стоит, неверяще глядя на стол, скатерть, растянутое алое полотнище на окне с пожеланиями удачи и счастья (вообще-то новогоднее, но Аи настояла, и никто не нашел причин ей отказать), тарелки с едой, часть которой — тоже алая из-за количества чили. Аплодисменты и крики уже стихли, и пауза явно затянулась, а Сяо Чжань продолжает стоять, потерянный и ошеломленный. Ибо невольно вспоминает случай с шарфом, бесконечные «мне? это точно мне?» и чувствует, как у него сжимается сердце. Сяо Чжаня хочется обнять, снова заставить уткнуться в свое плечо, но пока Ибо делает то, что может: подходит, уверенно берет за руку и тащит к столу.

— Что, Чжань-гэ, онемел от радости? Или слюной захлебнулся? Давай, давай, шевели ногами, а то мы уже оголодали, пока ждали тебя.

О, оказывается Ибо отлично удается пустой треп для разряжения атмосферы, а он и не знал. Отлично — потому что Сяо Чжань действительно приходит в себя и улыбается привычно солнечно, и благодарит, низко кланяясь, и опускается за стол рядом с Ибо. А еще шепчет чуть слышное «спасибо» именно ему, только ему, и Ибо едва может дышать от переполняющих его грудь расцветающих бутонов.

«Что угодно, Чжань-гэ, что угодно», — хочется прошептать в ответ, но в итоге Ибо просто кивает, сжимая в своей руке ладонь, которую Сяо Чжань так и не убирает.

Отец с видом фокусника, извлекающего кролика из шляпы, достает бутылку с байцзю.

— Смотри-ка, Чжань-Чжань, что я нашел у себя в закромах. Это «Улянъе»! Практически привет из дома.

— О, это… ничего себе! — Сяо Чжань рассматривает бутылку с интересом. — Отец пил точно такую же. Но у меня переносимость алкоголя очень низкая.

— Ну так мы и не будем напиваться, но твою блестящую защиту отметить просто необходимо! Фудянь сложно удивить талантами, но тебе это удалось, жаль, я не смог присутствовать.

— Спасибо, Ван лаоши, боюсь, вы преувеличиваете, — смеется Сяо Чжань, однако щеки его розовеют, выдавая, что похвала ему приятна.

— Завтра приходи, внесем последние правки и отправим все, что ты приготовил, — отмахивается отец, разливая байцзю в крошечные пиалы. — Давайте, за успех!

— За успех! — повторяют Сяо Чжань и Ибо, и все трое выпивают.

В итоге не преувеличивают ни отец, ни Сяо Чжань: Ибо на самом деле считает, что Сяо Чжань блестяще защитился, и убеждается, что переносимость алкоголя у него откровенно никакая. После трех пиал байцзю он очевидно пьян, говорит больше, смеется громче, а еще расслабляется настолько, что практически полностью приваливается к Ибо и пару раз даже кладет голову на его плечо. Ибо не против, даже не против традиционных политических дебатов: Сяо Чжань сомневается, стоит ли отправлять его письма, потому что по всей стране стали применяться жесткие меры к критикующим, но отец убеждает, что это не случай Сяо Чжаня.

— У тебя все корректно и по делу, Чжань-Чжань, не сомневайся. Я изначально был бы против чего-то радикального, мы же хотим результата, а не напрасного риска.

— Ваше имя тоже стоит в моей статье, — упрямо предлагает Сяо Чжань. — Возможно, стоит его убрать. У вас Аи и Ибо, а я один, поэтому…

— Нет, даже не думай! Для меня честь принимать в твоей работе участие, пусть и только в качестве редактора. Давай, за успех!

Они снова выпивают, но в этот раз Ибо не пьет вместе с ними. Аи пора спать, и он уходит укладывать сестренку, а когда час спустя возвращается, отец дремлет на диване, бережно укрытый пледом, а Сяо Чжань в прихожей пытается попасть ногой в ботинок.

— Ты куда собрался в таком состоянии? — спрашивает Ибо шепотом (квартира маленькая, Аи может проснуться).

— Домой… — язык у Сяо Чжаня слегка заплетается, а еще он забавно икает в конце, заставляя Ибо хихикнуть.

— Какой «домой», ты даже обуться сам не можешь!

— Я могу! Вот… — Сяо Чжань в очередной раз пихает ногу в ботинок, и тот наконец поддается. — Вот видишь!

Ибо тяжело вздыхает и присаживается, хватая Сяо Чжаня за лодыжку.

— Вижу! Молодец, Чжань-гэ. А теперь давай переобуемся, потому что ты напялил левый башмак на правую ногу.

— Ой! — Сяо Чжань тоже хихикает, прикрывая рот ладонью, и послушно делает то, о чем его просят. — Ван гонзцы такой хороший! Помогает этому неловкому… ик!.. гэгэ.

— Да, да, — закатывает глаза Ибо, но на самом деле не испытывает ни капли раздражения. Он готов не только обувать Сяо Чжаня, но и одевать, и мыть и… и раздевать тоже. От этой мысли кровь каждый раз приливает к щекам, а в штанах становится твердо и тесно, но Ибо не стыдится этих мыслей. Не стыдится ничего, что связано с Сяо Чжанем.

Когда туфли надеты, а шнурки завязаны должным образом, Ибо встает, хлопает себя по карманам, убеждаясь в наличии ключей, и уверенно берет Сяо Чжаня за руку.

— Пошли, неловкий гэгэ, я отведу тебя домой, раз не хочешь оставаться. Или останешься?

Сяо Чжань снова икает, но крутит головой.

— Домой! Невежливо навз… навязываться. Вы и так… я и так не завлс… не заслужил.

— О, да, снова эта песня. Прекращай, Чжань-гэ, а то я подумаю, что ты напрашиваешься на комплимент.

Несогласное шипение в ответ, вероятно, свидетельствует о том, как сильно Ибо неправ, но тот уже выходит из квартиры, вытягивает за собой Сяо Чжаня и захлопывает дверь.

На улице тепло и еще довольно людно, поэтому Ибо позволяет себе идти настолько близко к Сяо Чжаню, чтобы можно было поддержать, если тот споткнется или врежется в кого-то. Свежий воздух, кажется, немного развеивает хмель: Сяо Чжань прекращает икать, хихикать, болтать что-то бессмысленное и вдруг замолкает. Ибо тоже не торопится с разговорами: ему легко и уютно и радостно осознавать, что Сяо Чжань рядом. А завтра, когда наконец кончится вся эта эпопея с письмами, будет рядом уже совсем. Ибо предвкушающе улыбается.

— У Ван гонцзы хорошее настроение? — мягко интересуется Сяо Чжань. Ибо поворачивает голову в его сторону, и да, он прав, Сяо Чжань явно протрезвел, шаг стал тверже, а взгляд утратил излишнюю веселость.

— Конечно, — Ибо привычно засовывает руки в карманы. — Сегодня отличный вечер, ты получил диплом, мы вкусно поужинали, здоровы и не нуждаемся. Это даже больше, чем нужно для хорошего настроения.

— Согласен, — Сяо Чжань неопределенно машет рукой. — Здесь и сейчас жизнь прекрасна.

— Ты тоже, — чуть слышно произносит Ибо, забывая о том, насколько близко к нему идет Сяо Чжань. Забывая, что он может услышать.

— Что?..

Ибо делает еще несколько шагов, прежде чем обнаруживает, что Сяо Чжань остановился прямо посреди дороги. На него налетают или обходят прохожие, но он продолжает стоять, глядя на Ибо, — растерянный и ошеломленный. Наверное, Ибо надо разозлиться и обругать себя за неумение держать язык за зубами или прийти в ужас при мысли о возможной реакции Сяо Чжаня, но он не делает ни того, ни другого.

Толчки, которые Сяо Чжань получает всякий раз, когда на него налетают, должны прекратиться — Ибо думает только об этом, когда подходит, уверенно берет за руку и молча ведет за собой в безлюдный полумрак какого-то двора. Здесь тихо, горит единственный тусклый фонарь, возле которого Сяо Чжань, идущий позади, замедляет шаг, а затем снова останавливается.

— Это правда? — прилетает Ибо в спину. — То, что ты сказал.

— Правда, — он отвечает даже раньше, чем поворачивается, но когда видит лицо Сяо Чжаня, то уже не жалеет о своём ответе. Никогда не пожалеет.

Никакой растерянности, никакой трогательной ошеломленности. Сяо Чжань смотрит с откровенной радостью, даже с восторгом.

— Ван гонцзы понимает, что это значит? — вкрадчиво интересуется он, слегка прищуриваясь. И — делает неуловимое движение, словно качнувшись навстречу Ибо. Сам Ибо этого и не заметил бы, но бутоны цветов за частоколом его рёбер четко следуют за движением солнца по имени Сяо Чжань. Ибо следует тоже, подходит ближе, так близко, что дыхание Сяо Чжаня касается его лица.

— Ван гонцзы все отлично понимает.

Взгляд Сяо Чжаня пылает чем-то притягательным и неотвратимым, обещающим все блага мира разом, ласкает — и Ибо тянется вверх, сам как цветок, желающий согреться или сгореть.

Дыхание с губ почти обжигает, оседая хмельной терпкой влагой на губах Ибо, хотя никто из них уже не пьян.

— Можно?..

Сяо Чжань не отвечает — словами. Губами, едва касающимися губ Ибо, — да. Кончиками пальцев, скользнувшими вдоль запястья, — да. А потом Ибо замыкает себя на Сяо Чжане: обвивает руками, вбирает губами, бесстыдно стонет в желанный приоткрытый рот.

Ибо не знал, что бывает так.

Теперь он знает.

Они прижимаются друг к другу лбами, судорожно глотая кислород, который еще мгновение назад так бесстыдно воровали друг у друга. С каждым новым глотком Ибо возвращается в реальность, и первое, что он думает, — это «Как теперь разжать руки? Как отпустить от себя?». Все в нем противится, заставляет стиснуть сильнее, наверное, до боли, потому что Сяо Чжань сдавленно ахает. Но — не пытается отстраниться.

— Я никуда не исчезну, — тихо говорит он, и это звучит как обещание. Ибо заставляет себя ослабить хватку и снова целует, куда дотягивается — в край челюсти.

— Может, вернёмся к нам? — Ибо хочет, чтобы это прозвучало спокойно, взросло, но выходит как-то жалобно.

— Завтра. Мы увидимся уже завтра, ты придёшь с репетиции, а я буду у вас, — ласково отвечает Сяо Чжань и гладит Ибо по спине легкими движениями. Это умиляет и расслабляет одновременно, заставляет смириться и с далеким «завтра», и с тем, что Сяо Чжань сейчас уйдёт.

И тот действительно уходит, не позволяя проводить себя до дома, улыбается напоследок и машет рукой. Ибо машет в ответ, пытаясь усмирить безудержно бурлящую внутри радость.

«Завтра, — думает он. — Всего лишь завтра!»

Ибо еще не знает, что его счастливое завтра никогда не наступит.

Сяо Чжань

Шанхай — деревня Туцзидон

1957 — 1958 гг

О, тоска! Через тысячу лет

Мы не сможем измерить души:

Мы услышим полет всех планет,

Громовые раскаты в тиши…

А пока — в неизвестном живем

И не ведаем сил мы своих,

И, как дети, играя с огнем,

Обжигаем себя и других…

Александр Блок

В последние три месяца Сяо Чжань обретает новую привычку: щипать себя каждый раз, когда просыпается. Впрочем, поначалу он делает это не только по утрам, потому что осознавать реальность происходящего… тяжело. В хорошем смысле тяжело, потому что вся его жизнь в Шанхае до ни под что хорошее не попадает. Вспоминать об этом именно сегодня — так себе идея, Сяо Чжань и не вспоминает. Не тогда, когда в его памяти так свежи поцелуи Ибо.

Ибо.

Ван Ибо.

Улыбка немедленно расцветает сама собой, в животе порхают бабочки, и все внутри переполнено сияющим теплом: Сяо Чжаню кажется, что в такие моменты он похож на лампочку. Возможно, это не очень далеко от истины, потому что Ван Чжочэн — сосед по квартире, однокурсник и лучший друг в одном лице — каждый раз, замечая это, закатывает глаза и демонстративно прикрывает рукой лицо.

— Опять?! Ты только проснулся, Чжань-Чжань, и уже источаешь сплошной сахарный сироп! Постыдись!

В их крошечной комнате невозможно что-то утаить, но даже если бы Сяо Чжань захотел, — он просто не в состоянии.

Ибо его поцеловал.

И сказал, что он прекрасен.

Сяо Чжаню двадцать два, его называли красавчиком, милашкой, смазливым, хорошеньким; никто и никогда не говорил ему, что он прекрасен. Ибо сказал. Сказал так, словно просто озвучил собственные мысли, а не потому, что хотел от Сяо Чжаня… чего бы то ни было.

Последние пять лет Сяо Чжань живет один в огромном чужом городе, где от него хотели… разного. Но это тоже не то, о чем сейчас следует вспоминать.

И он не вспоминает.

— Прекрати светиться, как гребаное солнышко, и скажи, будешь ли ты вечером дома, — Чжочэн беззлобно стегает по плечу мокрым полотенцем, которое Сяо Чжань без труда ловит и дергает на себя.

— А что? У моего Чэн-Чэна свидание? И большие планы на вечер? — Сяо Чжань двигает бёдрами в недвусмысленном намеке и, судя по мгновенно вспыхнувшему румянцу на щеках друга, — попадает точно в цель.

— Не твое дело! — буркает Чжочэн, отбирая полотенце обратно.

Сяо Чжань беззлобно смеётся.

— Ну, наконец-то! Рад за вас с Фэй-Фэй.

— Это… Это не то, что ты подумал! Мы просто проверим ее доклад, ты знаешь, профессор Лао не самый лояльный рецензент и…

— Эй! Прекрати оправдываться немедленно! — Сяо Чжань наконец встает с кровати, сразу втискивая ноги в резиновые тапки: пол в комнате давно нуждается в покраске, а лучше даже в замене, ходить по нему босиком — значит гарантированно получить набор заноз. — Меня не будет допоздна, но если что — брось на лампу красное полотенце, и я переночую у Хайкуаня.

— Ммм… это… спасибо! — красный, как помянутое полотенце, Чжочэн улыбается и тянет кулак, по которому Сяо Чжань тут же ударяет своим. — А ты опять к своей воспитаннице?

— Да, но сначала в университет, нужно забрать направление на распределение.

— О… удачи! Надеюсь, тебя не отправят совсем в какую-нибудь глушь, с твоим-то блестящим дипломом.

Сяо Чжань улыбается, но никак не комментирует. Он знает, что его диплом в лучшем случае позволит получить работу, но шансов остаться в Шанхае — или хотя бы в любом другом более-менее крупном городе — не прибавит. Счастье, что его вообще не исключили и позволили спокойно получить образование. Теперь же, как и многие другие выпускники без связей, нужной репутации или поддержки, Сяо Чжань вынужден два года отработать там, где в нем больше всего нуждается народ — по мнению Министерства образования и Партии.

Чуда не происходит.

— Деревня Туцзидон⁵? — удивленно моргает Сяо Чжань пару часов спустя, растерянно глядя на бланк направления с печатью и штампом «распределен». — Это вообще где?

— Провинция Шаньдун, ехать на поезде до города Жичжао, — любезно подсказывает секретарь, имя которой Сяо Чжань забывает сразу, как слышит. — В городе и спросите, как добраться до деревни, вряд ли туда ходит какой-то транспорт.

— А… а сколько туда ехать?

Безымянная секретарь пожимает плечами и многозначительно смотрит на дверь.

— До свидания, товарищ Сяо! Удачи вам на пути достижения великих целей Партии!

Сяо Чжань кивает и молча выходит из деканата, забывая даже попрощаться. Он долго бродит по коридорам кампуса, останавливаясь у окон, смотрит в них, но ничего не видит. Еще в начале зимы он ждал своего диплома и с оптимизмом смотрел на перспективу отправиться работать учителем в любую глушь. Сяо Чжань любил детей, любил свою работу, любил сложные задачи, но… тогда он еще не был знаком с семейством Ван. После этого его мир перевернулся, словно вагончик, который кое-как двигался по разбитому полотну, вдруг поставили на новые блестящие рельсы и тот покатился быстро и ладно, начисто забыв, что плохое полотно — это и есть его путь.

Сяо Чжань не то чтобы забыл, он напоминал себе, щипал, внутренне выговаривал каждый раз, когда ему дарили тепло и внимание. Когда маленькая Аи доверчиво засыпала на руках, пока Сяо Чжань рассказывал ей про Пастуха и Ткачиху, когда Ван лаоши давал читать, а потом с жаром обсуждал с ним очередную редкую монографию, когда Ибо… Всегда Ибо. У Сяо Чжаня не было слов, чтобы выразить то, что дарил ему Ибо. Это пугало.

Ему следовало знать свое место, не сближаться, не позволять особого к себе отношения, а он растаял, согрелся и засиял — несчастная лампочка, возомнившая себя солнцем.

Именно так смотрел на него Ибо.

Как на солнце.

Позади громко хлопает дверь, и Сяо Чжань вздрагивает, приходя в себя. Он все еще в университете, замер возле очередного окна. Там, снаружи, бушует май; набирающая обороты жара, которая из терпимой к середине лета превратится в удушающую. Прошлым летом Сяо Чжань ездил домой. Мама радовалась, плакала от счастья украдкой, гладила его по волосам и все старалась накормить. Сяо Чжань помогал ей, чем мог, подрабатывал на рынке, переделал всю мужскую работу, которая накопилась в квартире после смерти отца, но поездка оставила после себя странное ощущение, словно он съездил не домой, а просто в место, где живет его мама. Ни уюта, ни тепла детских воспоминаний — все оказалось перечеркнуто, погребено под серой грудой обломков случившейся трагедии. На могилу отца Сяо Чжань так и не сходил, а мама не настаивала.

Кажется, этим летом жара будет сопровождать его новую жизнь и одиночество.

Из университета Сяо Чжань уходит. Времени до вечера еще много, поэтому он идет на набережную — пешком, а потому очень долго — а потом бродит там, находя странное успокоение в подхватившем его людском потоке, крике чаек и гудках кораблей. Ничего уже нельзя изменить, поэтому важно поговорить с Ибо, рассказать о скором отъезде и… попросить обязательно быть счастливым.

Без него, без Сяо Чжаня.

На маленьком рынке неподалёку от дома семьи Ван Сяо Чжань покупает целый кулёк любимых сладостей Аи, вяленое мясо для Ван лаоши, а подарок для Ибо — замысловатый кожаный браслет, который Сяо Чжань сплёл сам, — лежит в сумке уже несколько дней, ожидая своего часа. Покупки окончательно возвращают утраченное равновесие духа, и в квартиру Сяо Чжань стучит даже в приподнятом настроении. Сегодня они отправят статью и письмо, и еще останется целый месяц, в течение которого нужно отбыть к месту распределения. Сяо Чжань собирается наслаждаться каждым оставшимся днём.

Ему никто не открывает. Это странно, потому что только Ибо на репетиции, но, возможно, Ван лаоши и Аи пошли прогуляться? Сяо Чжань снова стучит, а потом зачем-то дергает ручку двери, но удивиться самому себе не успевает: створка распахивается, и от неожиданности он практически вваливается в квартиру.

— Вот же!.. Ван лаоши, у вас открыто! — кричит Сяо Чжань, но ему не отвечают, а в прихожей темно. — Неужели они забыли запереть дверь?

Сяо Чжань шарит по стене в поисках выключателя, находит, зажигает свет и вскрикивает, а потом тут же зажимает себе рот ладонью. В прихожей словно бушевал тайфун: сломано и перевернуто все, что можно сломать и перевернуть, на полу валяются какие-то газеты, распотрошенные книги и даже фотоальбом, на который безжалостно наступил чей-то грязный ботинок.

«Воры? Ограбление?» — лихорадочно предполагает Сяо Чжань. Этот район считается относительно спокойным, но тем не менее…

— Ван лаоши? — Сяо Чжань проходит по коридору не разуваясь, заглядывает в гостиную, и там — еще больший хаос, кто-то даже сорвал с окна шторы.

— Вот ублюдки! — начинает закипать от злости Сяо Чжань, а потом вдруг замечает большое буро-красное пятно у перевернутого стола, и вместо злости его резко накрывает волна ужаса. Он знает, что это за пятно, он уже видел такое однажды и не хотел повторения — достаточно было и кошмаров.

Сяо Чжань лихорадочно крутит головой, но никого не находит. Даже в мыслях он не произносит «тело», потому что все еще: это не может повториться. Ощущая себя сомнамбулой, Сяо Чжань идёт через гостиную, тщательно глядя то себе под ноги, то по сторонам, проходит в спальню Ван лаоши, но здесь только разруха, пятен нет, зато становится понятно, что орудовали явно не воры. Воры не стали бы разбивать ценные вещи, они забрали бы их с собой. Нет, то, что здесь происходило, больше похоже на… обыск.

— Аи… где же Аи?! — бормочет Сяо Чжань. Дурнота и ужас усиливаются, серыми громоздкими обломками придавливая способность ясно мыслить, и только страх за девочку заставляет его продолжать бродить по растерзанной квартире с пятнами засохшей крови в гостиной. Сяо Чжань не хочет думать о том, чья это кровь.

Ни в одной комнате Аи нет. Сяо Чжань обходит квартиру снова и снова, поднимает перевернутую мебель, сброшенную постель, сорванные шторы, заглядывает в шкафы и под кровати в ускользающей надежде обнаружить там если не саму Аи, то хотя бы намек на то, где ее искать. Найти Ван лаоши Сяо Чжань даже не пытается.

Он возвращается в коридор и бессильно упирается лбом в стену, не имея понятия, что делать дальше. Разум подсказывает, что нужно как можно быстрее уходить: предупредить Ибо и бежать вместе куда-нибудь подальше, потому что те, кто устроил в квартире этот кошмар, скоро вернутся.

Всегда возвращаются.

Но Аи… как же Аи?!

— Аи! — в отчаянии зовет Сяо Чжань. — Аи, Конфетка, где ты? Отзовись, я прошу! Аи!

Едва слышный не то всхлип, не то вскрик внезапно доносится откуда-то сзади. Сяо Чжань резко разворачивается и подбегает к стене, на которой висит металлическая вешалка с подставкой для обуви внизу.

— Там же сундук! Ниша и сундук! — судорожно шепчет Сяо Чжань. Про сундук он узнал случайно, когда они с Аи однажды играли в прятки. В сундуке, встроенном прямо в стену, когда-то хранили дрова, а сейчас тот стоял пустой; не зная, где искать, обнаружить его практически невозможно.

С сундука сбита ручка, явно недавно, потому что месяц назад она еще была. Сяо Чжань ломает ногти и обдирает костяшки до крови, пока поднимает намертво прижатую крышку.

На дне сундука, сжавшись в немыслимой позе под коричневым пледом, лежит Аи. Ее глаза распахнуты так широко, что кажутся непомерно огромными, нос покраснел, лицо залито слезами, а все тело сотрясает дрожь. Сяо Чжань уже видел все это два года назад.

В зеркале.

Аи открывает рот и что-то произносит, но из ее горла не доносится ни звука. Очевидно, это пугает Аи еще сильнее, заставляя пытаться заговорить снова и снова, но все, что в итоге ей удается, — это тот самый полуплач-полувсхлип, благодаря которому Сяо Чжань ее и обнаружил. В панике Аи хватается за шею, хрипит и шумно втягивает в себя воздух, словно задыхается.

— Все хорошо, все хорошо, — как заведенный повторяет Сяо Чжань, поспешно вытаскивая девочку из ее деревянного убежища. — Ты со мной, я тебя не брошу, слышишь? Закрой сейчас глазки, Аи, я кое-что соберу, а потом мы пойдем искать Ибо, да? Немного погуляем сегодня. Аи, ты мне веришь, малышка? Понимаешь меня?

Аи кивает, хотя ужас в ее глазах не убавляется. Она вцепляется в пиджак Сяо Чжаня с такой силой, что приходится отказаться от мысли усадить ее куда-то. Огромная холщовая сумка, с которой они ходят на рынок, обнаруживается в углу кухни, туда Сяо Чжань запихивает все, что попадается под руку: вещи Аи и Ибо, кулек орехов, сушеную рыбу, сухари, свечи и спички, полотенце. А еще берет документы, благословляя доверие семьи Ван — он знает, где те лежат, и они оказывается измятыми, но нетронутыми. В плед к Аи Сяо Чжань запихивает ее любимого зайца и куклу и поспешно покидает квартиру, закрыв дверь запасным ключом, спрятанным над дверным полотном. Оказавшись на улице, он сразу сворачивает за дом, к сараю, в который жители сваливают всякое ненужное барахло. Отсюда отлично просматривается дорога к подъезду семьи Ван, и Сяо Чжань намерен ждать Ибо именно здесь: с ребёнком на руках и огромной сумкой он сразу же привлечет внимание. А внимание, судя по тому, что он видел в квартире, уже и так привлечено.

Сяо Чжань пристраивает сумку на траву и удобнее перехватывает Аи. Она уже не дрожит так сильно, но держит Сяо Чжаня по-прежнему крепко, а глаза все так же широко распахнуты.

Сяо Чжань и сам в ужасе, события прошлого и настоящего висят тяжелыми серыми гирями, спутывая по рукам и ногам, мешая нормально вздохнуть, но он не может позволить себе потерять контроль; не тогда, когда его так крепко держат и так отчаянно в нем нуждаются.

— Сегодня очень жарко, правда? Какой холодный был март и какой жаркий май. Там, где я родился и вырос, тоже жарко, но знаешь, там еще и много гор, ходить в такую погоду настоящее мучение, — Сяо Чжань говорит ровным спокойным голосом и даже пытается слегка улыбнуться. Ему очень нужно успокоить Аи. Наверное, это получается, потому что она начинает дышать ровнее, а затем сонно прикрывает глаза. И тогда Сяо Чжань поёт, то, что первое приходит в голову: про дождь и потерянный город, про разлуку влюбленных, про то, как растаяла внезапно их любовь.

— Цветы твоей любви ко мне

Теперь всего лишь серый пепел

Мы разошлись, как в страшном сне

Решительны, горды и слепы.

А потом — Сяо Чжань видит Ибо.

— Ты в своём уме?! Я не верю ни единому твоему слову! Где мой отец и почему Аи в таком состоянии?!

Сяо Чжань прикусывает себе язык, чтобы не сорваться.

Ровно десять минут назад Ибо буквально сиял от счастья, когда Сяо Чжань махал ему от подъезда.

Минуту спустя счастье сменяется удивлением, когда Ибо понимает, что Сяо Чжань держит на руках Аи. Еще три минуты нужны для рассказа, а оставшееся время Ибо занимается тем, что отрицает услышанное. Строго говоря, винить его в этом сложно: Сяо Чжань и сам никак не может поверить, но разница между ним и Ибо заключается в том, Ибо ничего не видел собственными глазами. Сяо Чжань видел. Дважды.

— Ты на самом деле считаешь, что я мог все придумать? И довести Аи до такого? — стараясь тщательно подбирать слова, цедит Сяо Чжань. Очень хочется рявкнуть — драгоценное время уходит, а они все еще стоят в опасной близости от дома, но орать не позволяют себе оба: Аи спит, и будить ее они не намерены.

— А ты как думаешь?! — прищуривается Ибо. У него бледное лицо с неровными красными пятнами на скулах, которые появляются всегда, когда он волнуется. — Когда я уходил, Аи рисовала, а отец читал газеты и пил свой чай! А теперь ты говоришь мне… Знаешь что, я проверю все сам! Просто пойду и проверю!

Он разворачивается так стремительно, что Сяо Чжань едва успевает схватить его за рукав.

— Стой, придурок! Нам надо как можно быстрее сваливать! Ты же понимаешь, кто забрал твоего отца? Ты же слышал про начавшиеся чистки?!

— А какого демона ты тогда не отказался от своей идеи с письмами?! — яростно шипит Ибо, выдергивая руку. — Если это не ложь, то тогда это ты во всем виноват, Сяо Чжань!

Сяо Чжань отшатывается, как от пощечины. Обвинение Ибо, пусть и брошенное в сердцах, точно попадает по больному: разумеется, Сяо Чжань думал об этом, как о самой очевидной причине. Если бы не одно но.

— Я никому не рассказывал о письме, — пристально глядя Ибо в глаза, говорит Сяо Чжань. — И Ван лаоши тоже. Мы обсуждали это в самом начале, ты помнишь. Больше того, никто не знал даже, что я работаю на вас — кроме моего лучшего друга. Это не то… что нужно было афишировать. Мы соблюдали осторожность, не критиковали Партию напрямую. Ибо, ты не можешь меня обвинять.

— Да что ты? — зло прищуривается Ибо и делает шаг назад. — А ты мне запрети!

— Ты ведешь себя… неосмотрительно, — сдерживаться становится все труднее, негодование, шок и страх — плохие советчики в убеждениях, Сяо Чжань понимает это, но ничего поделать не может. Ибо продолжает пятиться.

— Зачем ты рискуешь? Ты можешь оказаться в ловушке.

— Нет никакой ловушки! Я тебе не верю и докажу это, — выплевывает Ибо. — Отдай мне сестру! Мы идем домой!

Теперь очередь Сяо Чжаня отступать: что он и делает, отворачивая от Ибо сестру.

— Нет. Ван лаоши доверил мне ее воспитание и безопасность не для того, чтобы ты ее угробил! Если вас поймают, тебя ждут исправительные работы, а ее — приют.

На мгновение по лицу Ибо мелькает тень сомнения, но тут же исчезает, уступая месту глухому упрямству.

— Я пойду и докажу, что ты бредишь! Может быть, в квартиру просто влезли воры, а отец за ними погнался? Или еще что-то!

Ибо разворачивается и быстро шагает к входу во двор, Сяо Чжань бросается за ним, а затем события начинают развиваться с немыслимой скоростью: к подъезду семьи Ван подъезжает черная машина, из которой выскакивают трое в фуражках. Один остаётся у входа, а двое других заходят в подъезд.

— Это… это же… — Ибо осекается, словно опасаясь высказать очевидное вслух.

Сяо Чжань кивает и быстро отходит к набитой вещами сумке.

— Бери и уходим, — практически приказывает он, и в этот раз Ибо не спорит.

Они не бегут, и это, пожалуй, самое сложное. Но бежать — значит обратить на себя внимание, а двое парней с ребёнком на руках и без того достаточно необычное зрелище. Трамвай привозит их на железнодорожной вокзал, и, когда они оказываются в зале ожидания, Ибо, до сих пор мрачно молчащий, спрашивает:

— Ну и куда мы?

Вместо ответа Сяо Чжань осторожно передаёт ему спящую сестру. Ибо послушно берет, перехватывая Аи поудобнее, и вызывающе смотрит на Сяо Чжаня.

— Ты нас бросаешь?

Во взгляде — злость, боль и… понимание, Сяо Чжаню хочется выматериться и влепить пощёчину, но он еще не определился кому: себе или Ибо.

— Я иду покупать билеты на поезд для всех нас. Я сегодня получил распределение в деревню провинции Шаньдунь. Мне должны предоставить жилье и работу, поедем туда.

— В смысле — «поедем»? А… отец? Что будет с отцом?! — шипит Ибо.

— Я не знаю! — повышает голос Сяо Чжань. На них оборачиваются и он поспешно снижает тон. — Послушай, Ибо. Произошло что-то… страшное. Оставаться нельзя, ты понимаешь почему. Я… предлагаю единственный вариант, который мне пришёл в голову. Уехать.

— А отец?! А если он вернётся? А если вернётся мать?! Нет, нельзя уезжать! Надо спрятаться и выждать!

Губы Ибо дрожат, наверное, он и сам дрожит, но Сяо Чжань не может сделать ничего, чтобы его успокоить.

— Чтобы остаться, нужно снять квартиру, с Аи нельзя шататься по улицам. На это нет денег! Идти ко мне тоже нельзя, там попросту нет места. Что касается госпожи Ван… я хотел написать письмо Чжочэну сейчас, это мой сосед по комнате, можно попросить его отправить твоей маме хотя бы название деревни, где она сможет вас найти. Ты знаешь, куда ей написать?

Ибо отрицательно вертит головой и тяжело сглатывает. Волосы падают ему на глаза, занавешивая лицо, и Сяо Чжань с неожиданной болью в сердце думает, что хочет слишком многого от того, кто еще утром был всего лишь беззаботным ребёнком своего отца. Никто не заслуживает такого резкого взросления. Сяо Чжань тоже не заслуживал. Впрочем, жестокой реальности это не меняет.

— Есть ли какой-то человек, которого знает твоя мама? Которому Чжочэн может отнести письмо? — допытывается он. — Соображай! У тебя есть время, пока я хожу за билетами.

Ибо даже не поднимает головы, только дергает неопределённо плечами. Сяо Чжань уходит, с тревогой и щемящей тоской думая о том, что вполне может быть, что, когда он вернётся, Ибо и Аи уже не будет там, где он их оставил.

Но они на месте. И не просто на месте — Аи стоит перед Ибо и плачет. Это все те же почти беззвучные рыдания; Ибо что-то говорит сестре, очевидно, пытаясь ее успокоить, но вряд ли это действует. Сяо Чжань прибавляет шаг.

— Аи, я не знаю, где папа! Скажи мне, ты что-то видела, может, слышала? Хоть что-то, это важно!

Ибо не успокаивает. Ибо допрашивает.

Злость в Сяо Чжане вскипает с такой неожиданной силой, что он едва сдерживается, чтобы не врезать Ибо по спине, и только страх испугать Аи еще сильнее не позволяет это сделать.

— Она не может говорить, разве ты не видишь?! — практически выплевывает Сяо Чжань, рывком подхватывая рыдающую девочку на руки. — Она испугана и ничего не видела, я же говорил, я нашел ее в дровяном сундуке!

— Я… — Ибо тоже встает, расставляя ноги и крепко стискивая кулаки, словно хочет хотя бы так обрести опору. — Я все понимаю, но эта чертова ситуация взрывает мне мозг! Я не могу… просто взять и свалить, бросить отца, это трусость и подлость!

— Трусость и подлость — допрашивать плачущего ребёнка! — рычит Сяо Чжань. — Короче! Поезд через три часа, ты или с нами, или нет! Если с нами — пиши письмо матери, координаты я дам. Мы пойдём пока на улицу, Аи нужно успокоиться.

Привокзальная площадь похожа на муравейник, все куда-то бегут и несутся, сталкиваются друг с другом. Падают чемоданы, стоит гвалт, пахнет одновременно потом, едой, почему-то гарью, сигаретами и чем-то еще очень типичным для вокзалов, Сяо Чжань никогда не может распознать. При виде всей этой сутолоки Аи неожиданно успокаивается и смотрит, удивленно открыв рот.

— Мы сегодня поедем на поезде, — говорит Сяо Чжань и осторожно ставит девочку на ноги. — Ты как, ездила когда-нибудь на поездах?

Аи крутит головой: не ездила.

— О. Я думаю, тебе понравится, — улыбается Сяо Чжань.

Кивок. Ни тени улыбки в ответ. Потом Аи тычет пальцем в здание вокзала и смотрит вопросительно.

— Что? А, ты про Ибо? — догадывается Сяо Чжань. — Я думаю, он поедет с нами!

Он старается, чтобы его голос звучал как можно увереннее, но на самом деле — это последнее, на что он надеется. Достаточно знать Ибо даже немного, чтобы понять: он предан, как пес, и упрям, как осел, а еще очевидно не доверяет Сяо Чжаню настолько, чтобы слепо за ним следовать. И вообще — не доверяет.

Аи дергает за пиджак, и Сяо Чжань торопится вернуть ей своё внимание.

— Знаешь, здесь продают очень вкусные ютяо, как насчет перекусить?

Реакция явно положительная, Аи тянет руку, и Сяо Чжань крепко обхватывает детскую ладонь своей. Отчаянно хочется верить в хорошее, даже если из хорошего пока только остановившиеся слёзы Аи и хрустящие тёплые ютяо в промасленной бумаге.

Глупое сердце Сяо Чжаня радостно трепещет, когда Ибо протягивает ему сложенный вдвое листок, очевидно вырванный из какой-то тетрадки.

— Вот. Его нужно отнести тетушке Су. Это мать ее нашла в качестве няньки для Аи, отец с ней никак не связан, поэтому вряд ли на неё выйдут. И ее адрес я по крайней мере помню.

— О… хорошо, — Сяо Чжань одновременно пытается скрыть свою радость и сообразить, что делать дальше. — Тогда я сейчас напишу Чжочэну и все отправлю, а ты пока поешь, мы с Аи принесли тебе ютяо.

Ибо молча кивает и кривит рот в слабом подобии улыбки, когда сестра протягивает ему слегка помятый кулёк. Сяо Чжань отчаянно хочет стереть с его губ эту горькую тень, но у него нет на это права. Стоит быть благодарным и за то, что Ибо согласился ехать.

Он поспешно царапает в блокноте письмо Чжочэну, в котором ссылается на некие обстоятельства, заставившие срочно уехать к месту работы, и просит сохранить его вещи. Вещей там немного, но есть те, что ему дороги, и Сяо Чжань знает своего друга, тот обязательно последует его просьбе. Также Сяо Чжань обещает написать при первой же возможности и желает удачи с окончанием университета: Чжочэну учиться еще два года.

Позже, когда они уже едут в поезде, Сяо Чжаня накрывает лавиной сомнений.

Аи неудобно свернулась на скамейке и спит, положив голову на колени брата, а ноги — на Сяо Чжаня. Ибо, ссутулившись и прижавшись головой к стеклу, смотрит в темноту за окном. Вряд ли он на самом деле что-то там видит.

Сяо Чжань думает: «А вдруг я ошибся? Вдруг то, что я принял за правду — всего лишь мой собственный страх из прошлого? И я все преувеличил и тащу сейчас Ибо и Аи в непонятную глушь непонятно зачем».

Несколько раз Сяо Чжань уже открывает рот, чтобы сказать о том, что он передумал и они выходят на ближайшей станции, чтобы вернуться в Шанхай, а потом вспоминает растерзанную квартиру, безжалостно вывернутое нутро шкафов, сваленную на пол постель, распотрошенные книги и чёрный след на бережно хранимом альбоме, где на фотографии беззаботно смеются маленькие Ибо и Аи… И пятно. Красно-бурое, большое, Сяо Чжань точно знает, чем оставлено это пятно… И страх, что те, кто все это сотворил, могут вернуться за Ибо и Аи, пересиливает любые сомнения, сковывает по рукам и ногам серыми пыльными обломками, запечатывает рот.

Страх говорит: сиди, иначе потеряешь еще и их. И тогда уже нет пути назад, только к очередному пятну, которое на этот раз будет оставлено тобой.

Сяо Чжань стискивает зубы как можно крепче и сидит.

На вокзал в Жичжао поезд прибывает к полудню. Здесь жарко, но влажность меньше, чем в Шанхае, поэтому дышится легче. А еще здесь ощутимо беднее, проще, больше нищих. Сяо Чжань велит Ибо пристально следить за вещами, а сам усаживает Аи на шею, чтобы ее никто не дернул и не сбил с ног.

— Куда нам теперь? — спрашивает Ибо, когда они выбираются за пределы железнодорожной станции — к какому-то маленькому лотку с едой. Пока единственное, что радует Сяо Чжаня, — цены здесь значительно ниже, чем в Шанхае; за три порции конджи и пару рисовых лепешек они отдают столько же, сколько там отдали бы за одного.

— Пока не знаю, — Сяо Чжань с трудом сдерживается, чтобы не потереть слипающиеся глаза: в поезде он так и не уснул, впрочем, Ибо тоже, а вот Аи выглядит довольно бодрой, и хотя по-прежнему молчит, но и слез в глазах больше не видно. — Ешьте, я спрошу тетушку, может, она знает про нашу деревню.

— Не нашу, — резко бросает Ибо и хмуро смотрит из-под челки. — Мы живем в Шанхае.

Сяо Чжань оставляет этот выпад без внимания. Он не может злиться на Ибо, хотя и не считает его правым. Ибо тяжело. Сяо Чжань знает насколько — измерил на себе.

Тётушка — хозяйка лотка — оказывается словоохотливой и добродушной. О деревне Туцзидон она, к счастью, слышала, и туда даже ходит автобус.

— Повезло вам, завтра утром едет, следующий только через неделю, — простодушно сообщает она. — Переночуете на вокзале и в путь! То-то детишкам радость, учитель приедет!

Сяо Чжань улыбается и кивает, хотя перспектива еще одной бессонной ночи его абсолютно не радует.

— Спасибо вам огромное! — искренне благодарит он. — А не знаете, может, сдаёт кто-то комнату на ночь? Не хочется с сестренкой по вокзалам…

— Так не младенец поди! — всплескивает руками лоточница. — Но коль надо, у меня ночуйте! Комната есть, дочь у нас замуж вышла недавно, можете в ее комнате переночевать, денег много не возьму.

— Правда? Спасибо и здоровья вам крепкого, — Сяо Чжань кланяется.

Лоточница отмахивается, но видно, что ей приятно.

— Автобус завтра, — сообщает Сяо Чжань, возвращаясь к Ибо и Аи. — Сегодня переночуем у тетушки, я договорился насчет комнаты.

Ибо молча кивает, продолжая мрачно жевать лепешку. Сяо Чжань усаживается рядом и начинает ворковать с Аи: девочке необходимо внимание, а Ибо слишком погружен в себя. Конечно, Сяо Чжань не заменит родственного тепла, но он хотя бы попытается.

Тётушка Лю разрешает им не только переночевать, но и воспользоваться ванной, а еще совершенно внезапно предлагает забрать старые детские вещи дочери — для Аи. Вещи ношеные, но добротные, Сяо Чжань с радостью соглашается, не спрашивая, почему бы их не продать или не оставить внукам. У них сейчас не то положение, чтобы задавать лишние вопросы, и режим «все в дом» активируется в нем на максимум.

Спят они на полу, с Аи в центре, во сне девочка прижимается к брату, но к утру, когда Сяо Чжань открывает глаза, обнаруживает, что Аи переползла к нему под бок, а Ибо уткнулся в шею. Его дыхание — теплое и успокаивающее, наверное, сейчас он даже не выглядит мрачным и напряженным, напоминая того мягкого и улыбчивого мальчишку, который еще недавно смотрел на Сяо Чжаня, как на солнце. Вспоминать об этом сейчас — и больно, и сладко, и хочется, чтобы это мгновение длилось вечно…

Но вечного по-прежнему ничего нет.

Ибо просыпается, осознает реальность, и та ему явно не по вкусу, потому что он резко откатывается в сторону, не глядя на Сяо Чжаня, встает, а потом и вовсе выходит из комнаты.

Сяо Чжань прикрывает глаза. Ему придётся свыкнуться с таким Ибо, придётся принять, что тот отныне всегда будет видеть в нем главную причину своих несчастий. И возможно, это действительно так.

Автобус, который везет их в деревню — старый и раздолбанный настолько, что Сяо Чжань всерьез опасается, не развалится ли он сразу после того, как они займут свои места. Впрочем, и «места» — слишком громкое название для полуразваленных сидений, которые кое-как попыталась починить досками (тоже явно видавшими лучшую жизнь).

По дороге Сяо Чжань учит Аи общаться жестами — придумывает их на ходу сам, и девочка с удовольствием включается в процесс. Когда они приезжают — Аи уже может «говорить» около двух десятков простых слов, и Сяо Чжань надеется, что жесты запомнила не только Аи, но и Ибо, — понять, наблюдает ли он за ними, невозможно: надвинутая почти на самые глаза фуражка мешает рассмотреть, спит он или бодрствует.

— Приехали! — наконец кричит водитель, а затем автобус с жутким скрипом останавливается.

— Что… за хрень? — вырывается у Ибо, едва они выходят. Они стоят буквально на пустыре: жухлая пыльная трава, палящее солнце, горы с одной стороны и где-то еще должно быть море: влажность просто ужасная. Но — ни одной постройки, ни одного намека, что где-то здесь живут люди.

Буквально их высадили в чистом поле; Сяо Чжань в принципе понимает Ибо.

— Простите, а где деревня-то? — кричит он водителю, потому что те несколько человек, что ехали с ними, вышли на других остановках.

— А, да вы шагайте вон туда, — водитель машет в нужном направлении. — Мне до деревни хода нет, потому что дороги нет! Минут через тридцать доберетесь!

Сяо Чжань и Ибо обмениваются потрясенными взглядами: полчаса по жаре — это не то, что сильно воодушевляет, но выбора нет.

— Это никакая не нора, это дыра, — бурчит Ибо, подхватывая сумку, и Сяо Чжань, в общем-то, с ним согласен.

У них с собой больше нет ни капли воды, все выпили еще в автобусе, а идти становится тяжело почти сразу. Аи приходится взять на руки: сначала ее несёт Ибо, затем — Сяо Чжань, и потом они снова меняются.

Девочка тихонько скулит, прячет личико от палящего солнца, и от этого жалобного звука каждый раз сжимается сердце — Сяо Чжань уверен, что у Ибо тоже.

Когда показывается первое строение — нелепый покосившийся домишко, обнесенный жалким подобием забора, они прибавляют шаг, словно блуждающие по пустыне при виде оазиса.

— Уже почти пришли, Аи, потерпи! — потрескавшимися губами говорит Сяо Чжань и пытается идти еще быстрее. Ибо тянет у него с плеча сумку. — Что? Зачем?..

— Иди давай, — огрызается Ибо, забирая себе поклажу. — Ноги у тебя заплетаются, упадёшь, придавишь мэймэй.

У Сяо Чжаня не заплетаются ноги, он даже не споткнулся ни разу, и он бы обязательно поразмышлял, как расценивать жест Ибо, если бы все его силы и мысли сейчас не были направлены на то, чтобы добраться наконец до места назначения.

Домов меж тем становится больше, выглядят они гораздо приличнее, а вместо жухлой убогой травы появляется сочно-зелёная растительность, от одного вида которой становится прохладнее. Людей вот только нет, улица пуста, но, очевидно, это объясняется разгаром рабочего дня.

— Все, наверное, на полях, — бормочет Сяо Чжань себе под нос, и вот в этот момент на дорогу выскакивает мальчишка.

— О! — радостно вскидывается Сяо Чжань. — Привет! Ты знаешь, как найти председателя деревни?

Мальчишка — на вид ему не больше десяти — смотрит на незнакомцев, как любопытный зверек, готовый в любой момент дать деру.

И молчит.

— Ты меня понимаешь? — снова пробует Сяо Чжань и осторожно опускает Аи на землю. — Я новый учитель, и мне нужно найти председателя.

Мальчик стоит еще секунду, а потом внезапно кричит:

— Мама!!! Чужие пришли, мама!!! — и бежит к ближайшему дому так быстро, что только пыль поднимается из-под босых ног.

От неожиданности Сяо Чжань даже теряет дар речи.

— И что теперь, господин учитель? — не удерживается от издевки Ибо, и Сяо Чжань бросает в его сторону раздраженный взгляд.

— Если хочешь, можешь в следующий раз попробовать налаживать контакты сам. Может, твое молчание будет более эффективным!

Ибо мгновенно мрачнеет, в глазах гаснет зажегшийся было огонёк, и Сяо Чжань тут же жалеет о своей резкости. Возможно, это и не было издевкой, возможно, Ибо просто решил так разрядить атмосферу. А может быть, Сяо Чжань просто идиот, продолжающий искать Ибо оправдания.

Аи тянет его за рукав и жестом показывает на дом, к которому побежал мальчик. Оказывается, на крыльцо вышла женщина и, вытирая руки о подол платья невнятно-серого цвета, смотрит прямо на них.

Сяо Чжань берет ладошку Аи в свою и подходит к дому поближе.

— Здравствуйте, госпожа! Я Сяо Чжань, новый учитель. Вы не знаете, как найти председателя?

Женщина на мгновение хмурится, и кажется, что она сейчас поступит как мальчишка — просто развернется и сбежит, но ее лицо внезапно освещается пониманием, а затем и улыбкой.

— Здравствуйте, лаоши! Мы не ждали вас так скоро! Проходите, председатель — мой муж, он будет через час-два! Пока передохните у нас!

Жена председателя — она настаивает, чтобы ее называли Си Иль, — деятельная, резковатая и очень шумная.

Никто и рта не успевает раскрыть, как она вручает каждому по кружке с водой и объясняет, что деревня огромная, детей много, а учителя нет уже целый год, с тех пор как Юй лаоши неожиданно упал с телеги да сломал себе шею.

— Пил он, — фыркая, поясняет Си Иль, видя ошеломленные лица гостей. — А че ж не пить, когда жена к другому ушла, потому как детей хотела, а у него уж и не работало от выпивки-то ничего.

— Эм… понятно, — выдавливает из себя Сяо Чжань, думая о том, нужна ли им вообще эта информация. — А школа? Она есть?

— А че ж нет? Есть! Школа на два класса, для младших и старших, и даже спортзал есть, раз Партия велела, чтоб спорт был.

— Как два класса? Много же детей, — растерянно моргает Сяо Чжань.

— Много! Так не все ж ходят, работать-то надо ж! Так что кто ходит, кто не ходит, это уж вы сами разбирайтесь, товарищ лаоши.

Сяо Чжань зачем-то с готовностью кивает. Внезапно, то, что он так рано приехал, уже вовсе не так уж плохо, потому что, кажется, это время будет вовсе не лишним для налаживания учебного процесса.

— Вот это ты попал, — бормочет рядом Ибо, и Сяо Чжань снова кивает: он и сам считает так же.

Председатель Чжай — полная противоположность своей жене. Сдержанный и неторопливый, он сначала долго изучает документы Сяо Чжаня, затем расспрашивает, кто он и откуда родом, а затем так же скрупулезно допрашивает Ибо.

— Мы ждали только вас, Сяо лаоши, — говорит председатель Чжай. — А это?..

— Мои родственники. Их отец пропал буквально накануне, и о них некому позаботиться.

Сяо Чжань почти не врет: он не считает Ибо и Аи чужими.

— Но дом, который мы вам выделили, очень мал. Поместитесь ли вы втроём?

«Откуда же я знаю, раз я в глаза еще этот самый дом не видел?», — раздраженно думает Сяо Чжань, но разумеется, вслух говорит совершенно иное:

— Не волнуйтесь, председатель Чжай. Мы поместимся.

— Там есть еще приличный сарай, летом можно и в сарае, — внезапно подает голос Си Иль. — Участок для посадок тоже есть, но вы ж городские, умеете ли?

— Умеем, мой дед крестьянин, — вежливо улыбается Сяо Чжань. — Я часто жил у них.

Председатель с женой одобрительно переглядываются и затем их наконец ведут в отведенный дом.

Опасения, что их поселят в какой-нибудь развалюхе, не оправдываются: домик крошечный, всего одна комната, но добротный. К нему вплотную примыкает сарай и там на удивление чисто: пахнет сухой травой и деревом.

Мебели почти нет: кровать, пара скамеек, стол, умывальник и грубо сколоченный топчан, под которым обнаруживается место для вещей.

— А… посуда? Постель? — спрашивает Сяо Чжань.

— Пособираем по деревне! — оптимистично отмахивается Си Иль. — Много ли вам, мужикам, надо? Да и женитесь же, наверное, девки у нас хорошие!

Сяо Чжань бросает быстрый взгляд на Ибо и не сдерживается, хихикает: такой искренний ужас выражает его лицо.

— Если поможете с посудой и бельем, будем очень благодарны, — вежливо кланяется Сяо Чжань, стремясь уйти от темы «хороших девок».

После того как председатель и его жена уходят, предупредив, что в выходной будет устроен праздник в честь нового лаоши, Сяо Чжань и Ибо находят ведро, тряпку и, притащив воду из ближайшего колодца, моют все, что можно отмыть. Аи дают кусочек вяленого мяса, лепешку, несколько засахаренных орешков, и она, запив все это водой из гнутой кружки, которую вручила ей перед этим Си Иль, засыпает, свернувшись в клубок на огромной кровати.

Сяо Чжань укрывает девочку пледом и искренне ей завидует: он бы тоже хотел поесть и завалиться спать, но грязь сама себя не отмоет.

Заканчивают они далеко заполночь: выливают грязную воду, выполаскивают как могут тряпки и без сил падают на крыльцо. Небо над ними — бархатное, расшитое золотыми бусинами полотно, в центре которого висит плоский кругляш луны.

— Красиво, — говорит Сяо Чжань. — В городе такого не увидишь.

Ибо что-то мычит, а потом вдруг спрашивает:

— У тебя правда дед крестьянин?

Сяо Чжань бросает удивленный взгляд, хочет узнать, с чего вдруг такой интерес к его родственникам, но потом мысленно машет рукой и просто отвечает:

— Правда. Только не крестьянин, а джантри⁶.

Брови Ибо удивленно ползут вверх.

— О. И… ну, он?..

— Жив, — озвучивает невысказанное Сяо Чжань. — Мой дед отдал все добровольно. Все нажитое. Дом, деньги, скот. Своего сына, моего отца, — воевать за Партию. И прежде, чем ты задашь следующий вопрос: никто от этого счастливее не стал. Никто.

Ибо большое ничего не спрашивает. Сяо Чжань и не ждет. Он устал, он ужасно, бесконечно устал, и дело не только в последних двух днях. Сяо Чжань устал уже очень давно, придавленный серыми пыльными обломками прошлого, и только в последние месяцы стал приходить в себя. Впрочем, не стоило: поверх старых обломков навалились новые, и стало еще хуже, еще тяжелее: неизбежная расплата за испытанное облегчение.

Тепло Ибо, когда тот неожиданно подвигается, прижимаясь к Сяо Чжаню плечом к плечу, нарушает картину усталости.

«Что это?», «Зачем?», «Разве ты не ненавидишь меня?», — вот далеко не полный список вопросов, готовых сорваться с губ Сяо Чжаня, но он… молчит.

Ему откуда-то совершенно точно известно, что если сейчас произнесет хоть слово, то Ибо уйдет, и все закончится, толком не начавшись.

Ибо не уходит, а пыльные серые осколки медленно покрываются густой паутиной тонких трещин.

Деревня Туцзидон оказывается довольно развитой и многолюдной. Бедняков много, но, по словам председателя, еще год назад их было вдвое больше, а значит, коллективизация дает потрясающие результаты.

Воодушевление — вот что царит среди крестьян; здесь ничего не знают о Байхуа юньдун и репрессиях против интеллигенции, потому что большинство даже со словом «интеллигенция» не знакомо. Сяо Чжань впервые в жизни не знает, так ли уж плоха безграмотность; здесь и сейчас это определяется как милосердие.

Праздник по случаю его приезда — просто шумное деревенское гульбище, когда-то в детстве Сяо Чжань бывал на похожих в деревне у деда. Здесь все громче, проще, беднее, но, несмотря на это, и радостнее.

«Вот, теперь заживем!», «Слава Председателю Мао!», «Больше власти Партии» — десятки однотипных лозунгов взмывают там и тут, вместе с руками, сжимающими разномастные ёмкости с кустарным подобием байцзю. По мнению Сяо Чжаня, пить эту дрянь совершенно невозможно, тем более при столь скудной закуске; он и не пьёт, только делает вид, крепко держа за руку Аи. Потому что Ибо-то как раз пьет за двоих.

Сяо Чжань очень старается не упускать его из вида, и это не сложно: тот все время держится особняком, мастерски отваживая односложными ответами каждого, кто к нему подходит. Подходят, кстати, в основном девушки, как и к самому Сяо Чжаню. Он даже догадывается, с чьей лёгкой руки это происходит. Пусть подходят, Сяо Чжань не против: он вежливо улыбается, игнорируя откровенный флирт, а если очередная красотка не понимает, начинает разговаривать с Аи, а то и просто извиняется и отходит в сторону под каким-то предлогом.

Из полезного: когда Сяо Чжаню дают слово, он просит всех родителей, чьи дети хотели бы пойти учиться, завтра вечером подойти к школе. На этом полезное заканчивается.

Аи показывает, что хотела бы уйти, — ей откровенно скучно, потому что остальные дети (в основном чумазые, лохматые и босые) сторонятся городской девочки с аккуратными косичками и в платье с белым отложным воротничком.

— Да, пойдем, — соглашается Сяо Чжань. Он уже какое-то время не видит Ибо, тот просто внезапно словно исчезает, поэтому поводов оставаться больше нет. Сяо Чжань прощается с председателем и его женой, но те не понимают, почему лаоши уходит так рано. Не понимают и очевидно не одобряют.

— Не нужно отрываться от коллектива, Сяо лаоши, — председатель Чжай прерывается, чтобы громко пьяно рыгнуть. — Вы и так здесь как белые вороны. Надо… объедеять… объединяться! Так велит… ик!.. Партия!

Сяо Чжань все это уже слышал. Именно так говорили те, кто приходил к ним в гости. Каждый раз одни и те же разговоры. В конце концов отец не выдержал и ответил… Сяо Чжань тоже хочет ответить, еще как хочет, но он не станет повторять ошибок своего отца.

Поэтому Сяо Чжань улыбается.

О, он отлично знает силу своей улыбки и то, какое влияние она оказывает на людей!

— Вы совершенно правы, председатель Чжай, благодарю вас за наставления! Я обязательно так и поступлю, но позвольте отвести мэймэй домой, она еще плохо знает деревню, а на улице темно, не заплутала бы!

— Так большая уже девица-то, можно и одной, — всплескивает руками Си Иль, но Сяо Чжань в приложение к улыбке изображает умильность, и это работает. — Ой, ладно-ладно! Иди уж! И быстрей приходи, а то и выпивка кончается!

Когда шум праздника стихает — гуляние проходит прямо на одной из центральных улиц деревни, — Сяо Чжань и Аи, не сговариваясь, выдыхают с облегчением. Разумеется, возвращаться Сяо Чжань не собирается, точно зная, что уже даже сейчас о нем никто не вспомнит: выпивка сделает свое дело. А если вспомнит, то потом всегда можно сказать, что возвращался, выпил, но быстро опьянел и потом блевал где-нибудь в ближайшей подворотне. Ну, или придумать еще какую-нибудь простую и понятную здесь причину.

В доме Сяо Чжань зажигает свет, обнаруживая заодно, что Ибо, кажется, и не думал возвращаться. Беспокойство неприятно оседает на мысли противной липкой пленкой: теперь о чем ни думай, все равно вернешься к этому.

«Может, Ибо стало плохо от пойла?»

— Аи, умывайся и чисти зубы, я расправлю постель.

«Или ему просто понравился кто-то, и он решил расслабиться».

— Колыбельная или сказка?

«Каковы вообще шансы, что Ибо в первый же день нашёл человека с такими же предпочтениями, как у нас обоих?»

— Да, Аи, я думаю, что с Ибо все хорошо. Спи.

«Ну, я надеюсь, что у него действительно все хорошо и он не влез в неприятности»

Когда Аи засыпает, Сяо Чжань выходит во двор и пытается сообразить, в каком месте (хотя бы ориентировочно) ему искать Ибо. В голову ничего не приходит, кроме самого банального (и нежелательного): вернуться все-таки на праздник.

— Ну, значит, придётся вернуться, не могу же я его бросить, — самому себе сообщает Сяо Чжань и буквально подпрыгивает, когда за спиной кто-то весьма громко фыркает.

— Какие жертвы ради обузы вроде меня.

— Ван Ибо!!! — рявкает Сяо Чжань, резко разворачиваясь, и только потом до него доходит сказанное. — Какая обуза, что ты несёшь?!

Ибо стоит прислонившись спиной к сараю, в темноте его фигура почти сливается со стеной, Сяо Чжань даже моргает несколько раз, чтобы убедиться, что ему не померещилось.

— Ты мог оказаться здесь один. Тебе не пришлось бы отдавать нам единственную кровать, спать на полу, делиться едой. Ты мог бы сейчас вернуться сюда с какой-нибудь девушкой.

Голос у Ибо ровный, спокойный, кажется, что он просто констатирует очевидные факты, но Сяо Чжань каким-то шестым чувством понимает, что под этим нарочитым спокойствием бушует цунами.

Он делает несколько шагов к сараю, и фигура Ибо становится более отчетливой, словно кто-то окунул кисть в тушечницу и нанёс контур прямо на обшарпанную стену.

— Вы не обуза. И ты сделал бы для меня то же самое.

Ибо усмехается, на темном мелькает кромка белых зубов, и вот так застывает: наверное, Ибо закусывает губу. И молчит.

Сяо Чжань делает еще шаг; теперь он так близко, что может почувствовать исходящее от тела Ибо тепло.

— Вы не мешаете мне.

Еще шаг.

Дыхание Ибо касается его лица, оседая на губах, оживляя воспоминания о другом месте и времени, о другой жизни, где у них еще была надежда…

— Меня вообще не интересуют девушки.

Ибо сглатывает; Сяо Чжань видит, как дергается крупный кадык, и едва сдерживается, чтобы не прикусить его зубами. Желание такое сильное, что рот заполняется вязкой слюной, а под кожей искрит нетерпение.

— Тогда кто?

Сяо Чжаню требуется время, чтобы сообразить, о чем спрашивает Ибо.

— Разве это не очевидно, Ван гонцзы?

Ибо неожиданно отклоняется, ударяясь затылком о стену и сдавленно стонет, но Сяо Чжаню сдаётся, что вовсе не от боли.

Когда его запястья обхватывают и резко дергают на себя — это скорее ожидаемо, чем нет, как и губы, накрывающие с неотвратимостью и разрушительной силой цунами.

Цунами — это прекрасно, Сяо Чжань очень рад; выпустить изнутри собственный ураган теперь не страшно. Он прихватывает нижнюю губу Ибо зубами и кусает, получая в отместку глухой рык и язык, грубо вторгающийся в рот. О, это как раз то, что надо. Сяо Чжань довольно улыбается в поцелуй, и Ибо рычит снова, рывком меняя их местами и вдавливая Сяо Чжаня в стену с остервенением оголодавшего хищника. Никакого расстояния теперь между ними, а жар тел обжигает даже сквозь слои одежды. Сяо Чжань вцепляется в волосы на затылке Ибо и тянет, наверное больно, но вместо возражений Ибо толкается бёдрами, и его стояк проезжается прямо по стояку Сяо Чжаня. Стонут оба и одновременно тянутся вниз, сталкиваясь руками у ширинок. Это смешит; они смеются в поцелуй, а потом отстраняются на секунду и смотрят друг на друга, пытаясь научиться дышать заново.

Сяо Чжань слегка проводит тыльной стороной ладони по выпуклости на брюках Ибо и с удовольствием наблюдает, как тот сдавленно шипит, неудовлетворенный настолько слабым прикосновением. Что ж, это можно исправить. Молния и пуговица легко поддаются, и Сяо Чжань запускает руку Ибо в штаны, просовывая ее под резинку трусов. Пальцы сразу касаются приоткрытой, влажной от предэякулята головки, и Сяо Чжань с любопытством первооткрывателя трогает тонкую нежную кожицу, а потом обхватывает ствол и сжимает его, впечатляясь объемом.

— Что ты делаешь? — стонет Ибо. — Я… Чжань-гэ! Это не…

Что там именно «не», Сяо Чжань решает не дослушивать. Он не хочет никаких «не», только «да» и «ещё», поэтому другой рукой дергает с Ибо мешающие штаны и затыкает ему рот грубым поцелуем. Член в его ладони действительно очень большой, горячий, восхитительный; Сяо Чжань впервые в жизни хочет попробовать секс с проникновением, потому что до сих пор его опыт включал в себя только не очень удачный половой акт с однокурсницей на первом курсе и пару взаимных дрочек с парнями.

С Ибо хочется всего и сразу, но прежде всего хочется самого Ибо, целиком, себе. Сяо Чжань целует, присваивая, чувствуя, как его яростно целуют в ответ и как нетерпеливые пальцы расстегивают ремень на его брюках. Мгновение — и Сяо Чжань уже прижат голой задницей к сараю, а пальцы Ибо уверенно сжимают его член.

И это ощущается совершенно крышесносно, потому что некоторая неопытность Ибо с лихвой компенсируется его энтузиазмом и все тем же напором цунами, которому можно только покориться, отдаваясь на милость стихии. Язык Ибо, его губы, пальцы, тело — все это напрочь сносит крышу, заставляет забыть то, что они на улице, что в доме спит Аи, заставляет забыть собственное имя, потому что ничто не имеет значения. Кроме Ибо.

Темп, с которым они дрочат друг другу, нарастает, желание несется по венам кипящей обжигающей лавой, краем сознания Сяо Чжань понимает, что стонет, но его стон глушится очередным поцелуем-укусом, которым жалит Ибо, яростно толкаясь в его ладонь. Сяо Чжань и сам толкается, потому что быстрее бы уже, нет никаких сил выносить эту сладкую пытку, но одновременно — хочется, чтобы она никогда не кончалась.

Оргазм накрывает в тот момент, когда Ибо сжимает его член и задницу одновременно, сперма выплескивается на их руки и животы, и Сяо Чжань пытается безвольно сползти по стене, но Ибо обхватывает его пальцы поверх своего члена и заставляет додрочить — благо для этого нужна всего пара движений.

В себя Сяо Чжань приходит медленно и с неохотой. Ибо чем-то их обтирает, приводит в порядок одежду и затем, кажется, что-то говорит.

— …иди.

— Что? Зачем? — сонно хмурится Сяо Чжань. Идти никуда не хочется, хочется улечься на ближайшую горизонтальную поверхность, поскладывать на Ибо руки-ноги и вот так проспать до утра.

— Иди в дом и ложись, — говорит Ибо. Наверное, даже повторяет, но это все равно какая-то ерунда.

— А ты?

— Я в сарае посплю.

Сонная нега слетает в один момент.

— В смысле?! Что за глупости, пошли спать в дом!

Ибо делает шаг в сторону, к двери, фигура расплывается, снова становясь нечеткой.

— Ван Ибо, ты серьезно?! — руки против воли сжимаются в кулаки, виски давит болью.

Вместо ответа раздаётся скрип, затем щёлкает металлом старая задвижка. Сяо Чжань остаётся стоять один — ошеломленный и растерянный.

— Ибо, давай поговорим! — зовет он. — Что не так?!

В ответ тишина, которая капля за каплей напитывает Сяо Чжаня обидой и злостью.

— Да и пошёл ты на хер! — в сердцах выплёвывает он и, шарахнув кулаком по стене, уходит в дом.

Утром Ибо нет. Сарай открыт и пуст, в углу Сяо Чжань обнаруживает импровизированную постель из кучи сухой травы, накрытую куском брезента, поверх которого Ибо бросил простыню и одну из подушек, которые им принесли жители деревни. То есть, скорее всего, он планировал спать в сарае еще до того, как они…

Сяо Чжань не знает, должно ли его утешать это открытие, он все еще слишком зол и обижен. День проходит в бесконечных хлопотах по приведению в порядок дома и участка, дел здесь столько, что хватит на месяц. Но сегодня это радует: простой физический труд разгружает голову и дает возможность отвлечься от мрачных мыслей. Аи тоже отвлекает, точнее, на неё Сяо Чжань отвлекается сам, показывает и рассказывает как работает колодец, как разводить огонь для приготовления еды, как чистить и резать овощи, замешивать тесто, копать и рыхлить землю. То, что он сам многое умеет, — во многом заслуга деда, который привил в своё время в нем любовь к труду. Сяо Чжань сейчас особенно за это благодарен.

В обед Ибо нет. И к ужину нет тоже. Если бы не уверенность, что любовь к сестре не позволит Ибо уйти, Сяо Чжань бы уже подумал, что он сбежал.

Наступает время собрания у школы, и, разумеется, Сяо Чжань отправляется туда вместе с Аи; что бы там ни говорила Си Иль, он не оставит ребёнка одного ни при каких обстоятельствах.

Должно быть, они слегка опаздывают, потому что уже довольно много людей ждут их. Сяо Чжань извиняется и всех приветствует, а затем рассказывает о себе и о том, как он планирует проводить занятия, исходя из того, что многие дети вынуждены работать на полях. Никаких иллюзий по поводу количества знаний, которые получат его ученики при таком подходе, он не питает, ставя в план только базовые вещи: основные иероглифы, счет, простейшие вычисления и, возможно, хотя бы что-то из устройства и истории мира. В конце собрания он просит каждого подойти к нему, чтобы назвать имя ребёнка и его возраст (небезосновательно полагая, что и родители здесь не все грамотные). Когда последнее имя внесено в список, несколько человек остаются, обсуждая что-то между собой. Краем уха Сяо Чжань слышит, что «лаоши, кажется, тоже хорош», а потом — совершенно неожиданно — кто-то говорит про Ибо.

— Простите, — извиняется он, подходя ближе. — Вы упомянули Ван Ибо?

Один из мужчин с готовностью кивает.

— Молодчина ваш брат! Мы думали, слабак городской и грубиян нелюдимый, а он ничего, пахал наравне со всеми!

— Чего? — глупо открывает рот Сяо Чжань. — Что Ибо делал?

— Так пахал! Записался чуть свет в наш отряд — и сразу в поле. И с утра до вот заката вкалывал. Верно, тяжко было с непривычки, но молчал, не жаловался.

Сяо Чжань второй раз за последние сутки чувствует себя растерянным и ошеломленным.

Ибо обнаруживается в сарае, и он спит — так крепко, что попытки его разбудить ни к чему не приводят. Сяо Чжань переглядывается с Аи, девочка выглядит встревоженной, и эта тревога не на пустом месте. Ибо бледен, на его ладонях — ссадины, мелкие порезы и мозоли от какого-то инструмента, а все тело покрыто укусами насекомых. Сяо Чжань вспоминает, сколько одних только комаров вьётся на рисовых полях, и вздрагивает.

— Не волнуйся, он просто очень сильно устал, — Сяо Чжань успокаивающе гладит Аи по голове. — Пойдём, приготовим специальный отвар и промоем раны Ибо, хорошо?

Минус жизни в деревне (один из минусов, разумеется) — ничего нет. Чтобы сделать что-то — требуется время, знания и много усилий.

Сяо Чжань не слишком силен в народной медицине, но про хвощ помнит, правда, не от деда, а от матери, которая активно использовала это растение от своего ревматизма и от язв, которые покрывали ноги отца, когда тот вернулся с войны.

Хвощ растет прямо у них за забором. Сяо Чжань рвёт немного, а потом отделяет от основных растений вторичные побеги, похожие на елочки. Аи тем временем складывает дрова в кострище, на котором они готовят еду во дворе.

— Мы приготовим отвар, а часть хвоща истолчем в кашицу и помажем укусы. Не знаю, снимет ли это зуд, но мы попробуем.

Аи воодушевленно кивает, правда, до самого процесса лечения уработавшегося брата не досиживает, засыпая у костра, пока Сяо Чжань растирает в каменной ступе жесткие стебли.

Уложив девочку в постель, он идет в сарай один. Ибо за это время даже не меняет позы, и весь его вид буквально кричит о том, как сильно он устал. Сяо Чжань опускается на земляной пол, ставя перед собой миску с отваром и ступку.

Омывая тряпицей израненные ладони, он ловит себя на том, что вместо злости и разочарования, которые накрыли его вчера, теперь он испытывает только глухую горечь и досаду. Нет смысла злиться, Ибо прекрасный человек и замечательный брат, а то, что происходит (происходит ли?) между ними… возможно, сейчас просто не время для чувств. Или чувства Ибо к нему не настолько сильные — и то, и другое Сяо Чжань пережить вполне в состоянии.

На следующее утро на столе обнаруживается записка: «Уехал на две недели с отрядом на дальние поля. Пожалуйста, позаботься об Аи. И спасибо. Ван Ибо».

Сяо Чжань читает записку Аи, а потом внимательно проверяет вещи Ибо. Нет майки, рубашки и штанов, — вот и все, что он взял с собой. Ни еды, ни… чего-то еще. Сяо Чжань не знает чего, вряд ли Ибо сам понимал, что ему необходимо. Рабочий отряд кормят (сколько раз и чем — другой вопрос), но как быть в случае болезни?

Беспокойство — вот что преследует Сяо Чжаня следующие две недели.

Отряд возвращается через три: начавшийся прежде времени сезон дождей сбил планы, затянул работу и замедлил возвращение. К этому времени Сяо Чжань уже близок к панике, и от того, чтобы оправиться на поиски, его удерживает только Аи и заверение деревенских, что «не волнуйтесь, лаоши, ну, развезло дорогу, вернутся, куда денутся?».

«Куда угодно!» — хочет рявкнуть Сяо Чжань, в воображении которого Ибо уже кусала гадюка, одолевали то лихорадка, то голод, иногда на отряд сходил сель, а иногда — нападали дикие звери. 　

«Вернись мне только, вот я тебя!..» — грозится Сяо Чжань, беспокойно ерзая по ночам в постели, проклиная своенравие Ибо, дурную погоду, чертову деревню и Партию, режим которой выворачивает их жизни наизнанку с завидным постоянством.

Он ждёт, они с Аи ждут, а потом в день, когда дождь внезапно ненадолго стихает и они бредут к колодцу за водой, проваливаясь по щиколотку в грязь, на дороге показывается Ибо.

Как какой-то цзянши — отросшие волосы мокрыми сосульками падают на лицо, походка шатающаяся, ноги обмотаны какими-то листьями, связанные же листья наброшены на плечи на манер плаща.

— Ибо! — выдыхает Сяо Чжань, а потом рядом радостно взвизгивает Аи и несется к брату со всех ног.

Наверное, она ожидает, что ее подхватят и подбросят, как всегда, — но проблема в том, что то «всегда» уже давно перестало существовать, погребенное под новой реальностью. В этом «всегда» Ибо слишком истощен, чтобы поднять свою сестру.

— Аи, бери гэгэ и веди его домой, — командует Сяо Чжань, подходя ближе. Ибо прижимает к себе сестру одной рукой, а в другой держит мешок с вещами. Наверное, он смотрит на Сяо Чжаня, его взгляд ощущается горячим жадным прикосновением, но Сяо Чжань не смотрит в ответ.

Не потому, что не хочет, он хочет, но если посмотрит, то сорвётся или сломается. Начнёт кричать или плакать, целовать или хлестать по щекам — внутри него накопилось так много, что это пугает. Поэтому — лучше так.

Не смотреть.

Набрать воды — не половину ведра, как планировал, а полное, Ибо нужно помыться.

Держаться.

Прийти домой, поставить греться воду, быстро порезать овощи, помыть рис, замочить пару кусочков вяленого мяса (Сяо Чжань использует еще шанхайские запасы, но сегодня экономия отменяется).

Держать лицо.

Даже когда видит, во что превратилось тело Ибо за этот неполный месяц, — держать.

Отправить Аи собирать хвощ. Сделать отвар и кашицу.

И только после того, как все сделано, а Ибо, как голодная бездомная собака с выпирающими арками рёбер и впавшим животом, набрасывается на еду, только тогда… уйти.

Перед глазами все расплывается. Зря он посмотрел. Не надо было. Особенно когда после Ибо взгляд упал на стол, на краю которого лежало несколько мелких купюр и горстка монет — зарплата за «выезд в поля». Примерно столько же платил Сяо Чжаню за два дня работы Ван лаоши.

В сарае темно, тусклый свет уходящего дня сюда не проникает, и это к лучшему. Сяо Чжань сползает по стене и дает выход эмоциям. Нет, он не плачет. Если слез не видно, значит, их и не было, а тому, чего не было, можно не придавать значения.

За Сяо Чжанем приходит Аи. К счастью, он уже спокоен (по крайней мере внешне) и поэтому послушно идёт вслед за девочкой обратно в дом.

«Гэгэ тебя зовёт», — показывает Аи, а стоит только перешагнуть порог, сразу бежит к Ибо и садится у его ног. На ногах этих почти нет живого места: раны, синяки всех оттенков, ссадины, язвы и мозоли. Что-то почти зажило, что-то совсем свежее; горестно хмуря брови, Аи дует на раны, гладит там, где повреждения не такие сильные, и от этого сердце Сяо Чжаня сжимается старым пустым мешком — вырвать бы да выбросить.

— Привет, — говорит Ибо и улыбается, растягивая в улыбке сухие обветренные губы. — Я вернулся и заработал нам немного денег.

Сяо Чжань до крови прикусывает себе язык, чтобы не заорать, не обругать последними словами, не высказать, что никакие деньги не стоят того, чтобы так убиваться. Что Ибо должен быть здесь, с ними, живым и здоровым, но…

И вот именно из-за этого гуева «но» Сяо Чжань сдерживается. Деньги им нужны, очень. Впереди зима, а тех средств, что были, не хватит даже на один месяц. Платить Сяо Чжаню начнут только с сентября, и он не питает никаких иллюзий относительно своей зарплаты.

Ибо поступил правильно, а никчемный сжавшийся мешок в груди Сяо Чжаня давно пора выбросить на помойку.

— С возвращением, — говорит Сяо Чжань и ласково улыбается в ответ. Улыбка Ибо становится шире, ярче, оседая на потрескавшихся губах кровавой росой. Сяо Чжань готов пить ее, как священный нектар, но пока — он отправляется за отваром хвоща, чтобы хоть как-то лечить Ибо.

Разумеется, тот рвется все сделать сам, но Сяо Чжань зыркает на него из-под ресниц и твёрдо просит:

— Позволь мне. Хотя бы это.

Ему позволяют: и омыть, и обработать, и наложить повязки (разорвав для этого на полоски кусок старой ткани), и касаться — гораздо нежнее и трепетнее, чем нужно. Сяо Чжань надеется, что последнее очевидно только ему, но когда когда случайно бросает взгляд на Ибо, тот смотрит так, что сразу становится ясно: не только. Уши мгновенно вспыхивают смущением, но Сяо Чжань даже не думает прекращать. Ибо не было почти месяц, то, что он снова рядом, — настоящее чудо, и Сяо Чжань не намерен обращать внимания на что-то столь незначительное, как румянец.

Позже они сидят вдвоем на кровати и тихо разговаривают, поглядывая на спящую Аи.

— Ты сделал ей из топчана кровать?

Сяо Чжань пожимает плечами.

— Просто прибил пару досок и сшил матрас. Подумал, что ей будет удобнее одной, а то я почему-то все время складываю на неё то руки, то ноги. Она не жалуется, но…

— Понятно, — фыркает Ибо и тянет на себя тонкое одеяло. — Кровать — это, оказывается, так круто. Когда месяц спишь на земле, начинаешь ценить простые вещи.

— Было тяжело? — вырывается у Сяо Чжаня, и он тут же торопится извиниться: — Прости. Я задаю тупые вопросы. Не отвечай.

— Почему? — удивляется Ибо. — Нормальный вопрос. Было… дерьмово. Но и весело тоже было, знаешь? Когда работа заканчивалась, мы ужинали и потом пели у костра. Рассказывали что-то. Я бы, может, и потанцевал, но сил не оставалось. В отряде все разные такие, и… мне было интересно. Новые люди, новая работа, новое место. Если бы еще все это ограничивалось тремя неделями, а потом — домой, в Шан…

Ибо осекается и замолкает. Сяо Чжань легонько пихает его в плечо, пока молчание не стало тягостным.

— Я понимаю. И мне тоже многие здесь нравятся. Ну и вообще… выбрать крестьян своей опорой, как по мне, было лучшим решением Председателя.

Что-то согласно промычав в ответ, Ибо сползает ниже и ерзает. Сяо Чжань легонько тянет его за рукав, намекая на готовность побыть подушкой, и Ибо пользуется этим на все сто, укладываясь головой на колени. И смотрит с наглостью и вызовом, ожидая протестов и возражений. Вместо этого Сяо Чжань запускает руку в его волосы и перебирает темные тяжелые пряди, глядя с ответной наглостью. И — нежностью.

Кажется, воздух между ними сгущается, или это просто сгущается кровь в жилах Сяо Чжаня, но в любом случае он снова начинает говорить, сглаживая ненужное сейчас напряжение.

Не время. Не место.

— Отец рассказывал… Чтобы привлечь на свою сторону крестьян, на спинах солдат писали лозунги. Ну, знаешь, типа «плати за взятое», «не топчи посевы», «взял лошадь — верни». Лозунгам обязывали следовать, а не просто — чтобы их читали крестьяне. Ну, и понятно, что не все в принципе умели читать…

Ибо слушает внимательно, глаза серьёзные, взрослые. Он вообще очень повзрослел за то время, которое Сяо Чжань его не видел, лицо окончательно утратило мягкие детские черты, в уголках губ притаилась жесткость, а о линию челюсти теперь, наверное, можно порезаться. И только когда Ибо улыбается, возвращается прежний юный мальчишка, в которого Сяо Чжань когда-то так сильно влюбился. Этого Ибо хочется укутать в тёплые объятья и спрятать как можно дальше от жестокой реальности — за густой частокол рёбер, в сжавшийся пустой мешок, который у Сяо Чжаня теперь вместо сердца

— Твой отец. Расскажи мне, — тихо просит Ибо.

Сяо Чжань замирает. Не чувствуя больше ласкового поглаживания, Ибо тревожно сводит брови и тычется макушкой в неподвижную ладонь.

— Но если не хочешь, не рассказывай. Чжань-гэ? Не рассказывай.

— Да нет… я расскажу, — Сяо Чжань снова начинает перебирать волосы, сосредоточиваясь на ощущении мягких прядей под пальцами. Может быть, хоть так серые обломки воспоминаний не ранят его…

— Отец и дед никогда не были большими фанатами Партии, но своей страны — да. Японцы вырезали всю семью моего дяди в Нанкине. В Чунцине гоминьдановцы расстреливали людей за малейшее подозрение в поддержке коммунистов. Можно было просто обронить: «А вон тот вчера сказал, что Мао — наше будущее», и через несколько часов мнимого предателя и всю его семью расстреливали на площади. Я думаю, отец пошёл воевать не за политику, а за народ. Был трижды ранен, выжил, дослужился до полковника, награждён кучей медалей, ни одна из которых не помогла ему дожить до сегодняшнего дня.

Ибо смотрит на него во все глаза.

— Он… погиб?

— Покончил с собой два года назад.

— Но почему?!

Горькая усмешка кривит губы Сяо Чжаня, а ладони против воли сжимаются в кулаки, одна из них — вместе с волосами Ибо. Наверное, больно, но тот ничем это не показывает, только взгляд затапливает сочувствием и тревогой.

— Для отца люди всегда были важнее политических игр, все эти подобострастные речи, перегибы и партийные игры злили его. Он говорил, что на первом месте при любом правительстве должна быть человеческая жизнь. А потом… парад, нужно было пройти много километров в честь дня рождения Председателя Мао, и один из генералов заставил свою беременную жену идти пешком. А сам ехал на машине, ему было положено по статусу. После парада женщине стало плохо, начались преждевременные роды, и она умерла. Вместе с ребёнком.

— Чего?! — от возмущения Ибо даже привстает. — Как… как же так?! И что генерал?!

Усмешка Сяо Чжаня превращается в болезненный оскал.

— Сказал, что зато она выполнила свой долг как гражданин и коммунист. Тогда отец спросил, где же кончается долг коммуниста и начинается долг мужа и отца, и генерал разозлился. Отца начали упрекать в демагогии и вялости партийного духа. А однажды в столовой генерал решил поставить отца с помойным ведром на колени. Он простоял, а потом вернулся домой и застрелился. Не вынес позора. Я как раз был дома на каникулах и его нашёл.

Сяо Чжань ненадолго зажмуривается, но это не помогает: картина того дня все равно стоит перед глазами, выжженная в памяти навечно, для надежности скопированная в каждую клетку. Грязно-бурое пятно на светлом ковре, безжизненно повисшая рука, табельный револьвер на полу, в вазе — букет полевых цветов. Мама любила цветы, и они стояли в квартире повсюду, возле вазы потом нашли предсмертную записку.

«Надеюсь искупить слабость партийного духа кровью».

В этих словах не было ни капли от отца, но они были нужны тем, кто пришёл затем в квартиру: перерывал документы, вываливал на пол книги, ворошил шкафы, безжалостно выворачивая вещи на пол. Сяо Чжаню тогда казалось, что вместе с вещами выворачивают всю их жизнь.

Он хорошо понимал — зачем. У отца не нашлось ничего, что порочило бы их перед лицом Партии, а его записка подсластила проверяющим пилюлю.

— Спас вас папка своей запиской, — сказал потом Сяо Чжаню тот самый генерал. — А не был бы идиотом — и сам бы спасся.

Сяо Чжань тогда открыл было рот, чтобы нагрубить, чтобы плюнуть в эту генеральскую наглую рожу, но мама до боли вцепилась в его руку, и Сяо Чжань сдержался.

— Я слабак, понимаешь? — говорит он, глядя Ибо в глаза, но тот крутит головой и, обхватив лицо Сяо Чжаня ладонями, выдыхает:

— Сяо Чжань! Ты не слабак! И твой отец — тоже. Я думаю… Знаешь, я сначала трусливо обвинял во всём случившемся тебя, потом — винил себя за то, что обвинять тебя не получается, а потом я понял, что это… херь какая-то! Виноваты те люди, которые все это делали. Не Партия даже, не система! Твой отец был прав, но я немного по-другому скажу: при любом правительстве важнее всего люди, но и виноваты — тоже люди. Председатель Мао не требовал отправлять на парад больных и беременных, так решил генерал! Мой отец не был ни в чем виноват, но кто-то его сдал! Всегда есть тот, кто перегибает палку, трактует неправильно, всегда есть подлость, предательство — при любом режиме. И… ты чего улыбаешься?!

От неожиданности Ибо опускает руки и удивленно таращится.

— Чжань-гэ?..

Сяо Чжань на самом деле улыбается, не может не улыбаться.

— Это значит, ты меня больше ни в чем не винишь? Не ненавидишь меня?

Ибо со стоном падает обратно на колени Сяо Чжаня и утыкается лицом в его живот.

— Сяо лаоши, ты настоящий придурок! — глухо сообщает он. Сяо Чжаню щекотно и радостно и хочется плакать. Его не ненавидят! Ибо его не ненавидит!

Сквозь мелкие трещины в серых обломках, мертвым грузом лежащих на его душе, начинают пробиваться первые нежные ростки.

Жизнь налаживается. Ибо поправляется и даже набирает потерянные килограммы, потому что Сяо Чжань буквально заставляет его сидеть дома.

— А деньги?! — пытается возражать Ибо, но у Сяо Чжаня уже готов на это ответ.

— Работать буду я!

И это правда. Пока Ибо отсутствует, к Сяо Чжаню подходят три парня и девушка, которым по возрасту уже не положена школа, но есть желание научиться хотя бы азам грамоты. Денег на оплату частных уроков у них, конечно, нет, но они предлагают обмен: парни готовы помочь с подготовкой к зиме, а девушка обещает целую курицу, пару десятков яиц и мешочек ячменя. Сяо Чжань соглашается, не раздумывая ни минуты. У Ибо вот-вот день рождения, и хочется сделать для него что-то особенное, даже если это особенное — просто вкусный ужин.

А пока он преподает каждый день по три часа, а парни взамен приколачивают к их кровати второй ярус. И утепляют дом.

Начало августа радует прекращением дождей, а день рождения Ибо выпадает на понедельник.

— И что? Чжань-гэ настолько жесток, что пойдёт на работу? — ноет с утра именинник, на что Сяо Чжань делает каменное лицо и кивает:

— Разумеется! Не по-комсомольски подводить товарищей!

— Эй! Я твой товарищ! Я и Аи! — Ибо хватает сестрёнку под мышки, как большую игрушку, и практически роняет ее Сяо Чжаню в объятья. Тот легко подхватывает Аи и кружит, заставляя рассмеяться. Смех и плач по ночам от кошмаров — единственные моменты, когда они могут слышать ее голос. Но и Ибо, и Сяо Чжань упорно верят в то, что однажды Аи вновь заговорит.

— Ну правда, Чжань-гэ, ты прямо до вечера? — спрашивает Ибо, когда веселье постепенно сходит на нет. — Я думал, мы будем праздновать… Ну, по крайней мере побудем вместе.

Последнее слово Ибо многозначительно выделяет, и Сяо Чжань закатывает глаза. На самом деле, сарай они посещают так часто, что удивительно, как на ладонях еще не образовались мозоли.

— Ван Ибо! Ты вообще человек? Мы и так все время вместе!

— Это что, плохо?! Эй, ты не оставишь меня в одиночестве в мой день рождения, это подло!

Аи переводит удивленный взгляд с одного на другого, а потом подходит к Сяо Чжаню и складывает ручки в просящем жесте. Разумеется, она понятия не имеет, о чем на самом деле они спорят, и от этого становится и стыдно, и смешно, Сяо Чжань поспешно обещает прийти пораньше и, едва сдерживаясь, чтобы не заржать в голос, выносится прочь из дома. За спиной он слышит, как кашлем пытается замаскировать свой смех Ибо.

На праздничном столе помимо лапши долголетия сегодня домашнее вино из плодов личи, несколько палочек танхулу и жареная свинина с овощами. За вином и танхулу Сяо Чжань мотался в Жичжао, а перед этим переписывал множество документов и таблиц для председателя Чжая за вполне достойную плату (как подозревает Сяо Чжань — из кармана самого председателя, который должен был, вообще-то, заполнять все эти бумаги сам). Председатель — ярый фанат Партии и нечист на руку, Сяо Чжань мог бы это даже доказать, но не хочет. По крайней мере до тех пор, пока это не сказывается на его семье и окружающих. А радостное и ошеломленное лицо Ибо, когда тот видит яства, приготовленные в его честь, определенно стоит всех приложенных для этого усилий.

Они желают Ибо долгих лет и здоровья, Сяо Чжань поет для него поздравительную песенку, Аи хлопает в такт в ладоши, а потом дарит брату цзяньчжи с головой быка, а Сяо Чжань — тот самый браслет, привезенный из Шанхая, о котором он начисто забыл и нашел лишь недавно, когда полез в боковой карман своей сумки.

— Спасибо вам большое, — говорит Ибо, и его голос слегка дрожит, а глаза подозрительно блестят, будто он сдерживает слезы. — Не…

— Только попробуй ляпнуть глупость! — предостерегает его Сяо Чжань и слегка пихает в плечо. — Если тебе все понравилось, значит, мы старались не зря!

— Мне очень понравилось!

— Ну вот! Отплатишь нам тем же, правда, Аи? — Сяо Чжань весело подмигивает девочке, и та подмигивает в ответ: так, как умеет, то есть сразу двумя глазами.

Ибо смеется, они все смеются, и это такое простое счастье: быть рядом и смеяться вместе с теми, кого любишь. Сяо Чжань ценит это с каждым днем все больше.

В сарае сегодня горит старенькая керосиновая лампа, а бывшее импровизированное ложе стало шире и значительно пышнее.

— О… — брови Ибо ползут вверх вместе с уголками его рта. — Чжань-гэ сделал нам двуспальную кровать? И организовал освещение?

Сяо Чжань хлопает нахала по спине, а потом еще пинает коленом под зад, заставляя подпрыгнуть.

— Эй! За что?!

— За то, что не ценишь труд старших, разумеется!

— Я ценю! — Ибо хватает Сяо Чжаня за запястье и притягивает к себе. — Я очень ценю, Чжань-гэ. И очень тебя люблю.

Это как удар под дых: перед глазами вспышки, сердце замирает, а потом заходится в приступе аритмии, только вместо боли — чистое счастье и восторг.

— Это… это нечестно, — шепчет Сяо Чжань, прижимаясь лбом ко лбу Ибо. — Я хотел признаться первым. Потому что я тебя тоже люблю.

— Мм.

— Угу. Зато поцеловал первым тебя я.

Смешок Ибо касается губ влажным теплом, заставляя облизнуться.

— Серьезно, Чжань-гэ? Мы будем соревноваться, кто первый?

— Будем, если ты не заткнешь мне рот.

— Соблазнительное предложение, — Ибо наклоняется и тут же трогает языком уголок рта Сяо Чжаня, а потом целует по-настоящему, жарко и глубоко, так, что из головы улетучиваются все связные мысли.

Сяо Чжань думает, что он старше, он опытнее, он должен вести в их первый — настоящий — раз. Но в итоге — это его целуют, то нежно, то страстно, тянут за волосы, заставляя запрокинуть голову и подставить беззащитное горло жадным рукам и губам. Ибо вообще жадный, бесстыжий, касается и смотрит везде, горит и сжигает — огонь и во взгляде, и на кончиках пальцев. Наверное, останутся шрамы, надолго, навсегда. Все станут говорить: «Смотрите, он побывал в лапах какого-то демона!» — потому что Сяо Чжань не станет прятать эти шрамы. Быть заклейменным Ибо навечно — это не беда, это мечта.

Простыня, брошенная на брезент, холодит кожу, только так Сяо Чжань понимает, что уже обнажен, но это понимание длится всего секунду, пока Ибо не накрывает его собой, заставляет раздвинуть ноги, обхватить себя за бедра. Внизу живота влажно — член Ибо пачкает его предэякулятом. Так Сяо Чжань понимает, что Ибо обнажен тоже.

Ибо просовывает руку между их телами, привычно обхватывает оба ствола, сжимая, и сразу начинает дрочить, подворачивая запястье, так, чтобы давление было не слишком сильным. Сяо Чжань подмахивает бедрами и кусает губы, сладкая дымка в голове заставляет забыть о том, чего он хотел. Потом, все потом, а сейчас — пусть Ибо продолжает. Он бесстыдно разводит ноги и стонет, когда темп чуть меняется, а потом вдруг Ибо резко разжимает пальцы, и это совершенно не то, чего хочет Сяо Чжань!

— Эй! Ты…

Он не успевает договорить, потому что Ибо ныряет куда-то вниз, и стоящий колом член Сяо Чжаня накрывают горячие губы. Наверное, надо удивиться или что-то еще, но на такие мелочи его буквально не хватает, не тогда, когда жадный язык скользит по головке, обводит ее, а потом, словно приноровившись, обладатель этого языка лижет активнее, плотнее стискивает губы и принимается сосать. Все, на что хватает Сяо Чжаня в итоге: заткнуть себе рот ладонью, потому что — какого черта он такой ужасно, просто неприлично громкий! Но на самом деле он хочет не только стонать, но и грязно материться, хочет умолять Ибо двигаться быстрее и едва сдерживается, чтобы не начать грубо толкаться в желанный рот. Кончает Сяо Чжань совершенно неожиданно, потому что еще и на этот контроль его банально не хватает.

Когда он немного приходит в себя, то обнаруживает, что Ибо сложил руки у него на животе, устроив на них подбородок, и внимательно за ним наблюдает. Сяо Чжань сдерживает первый порыв смущенно прикрыться, но вряд ли смущение — это то, что должно беспокоить перед человеком, который буквально только что сосал его член. И в рот которого он, кстати, бессовестно кончил.

— Черт, Ибо… я… ты что, проглотил?!

— Ммм, конечно. Чжань-гэ вкусный, — делится Ибо и… облизывается.

Сяо Чжань все-таки на секунду прячет лицо в ладонях.

— Ты невыносимый! И… ты где этому научился?!

И вот тут Ибо, кажется, тоже смущается.

— Да нигде! В отряде просто парни болтали обо всем подряд, ну и про секс тоже. Вот я и… применил теорию на практике.

— Не знал, что сельскохозяйственные работы теперь и половое воспитание включают, — бурчит Сяо Чжань. А потом все-таки решает узнать еще кое-что. — А про секс между мужчинами ты что-нибудь слышал?

У Ибо так отчетливо загораются щеки, что Сяо Чжань не может сдержать умиленной улыбки.

— Ну… анально же? Парень один говорил, что любит в зад с женой сексом заниматься, ну и детей так не будет, даже удобно.

— Прикинь? Удобно! — ржет Сяо Чжань.

— А мы попробуем? — выпаливает Ибо, и становится понятно, что он об этом уже думал. Сяо Чжань хочет отпустить какую-нибудь колкость, но вместо этого пихает руку под подушку, чтобы затем протянуть Ибо спрятанную там бутылочку.

— Это масло, — поясняет он в ответ на вопросительный взгляд. — Так что мы попробуем.

Это чертовски неловко. Сяо Чжань жалеет об их затее буквально через несколько минут, когда Ибо слишком грубо толкает палец внутрь его тела. Больно, даже не неприятно, Сяо Чжань непроизвольно сжимается, и становится еще хуже.

— Что? — немедленно вскидывается Ибо. — Неправильно? Я делаю не так?

— Откуда я знаю? — в сердцах бросает Сяо Чжань. Ибо тут же убирает руку и отстраняется.

— Понятно. Давай просто не будем.

Облегченное «давай» уже почти срывается с губ Сяо Чжаня, но Ибо настолько очевидно расстроен, что он тут же жалеет о своей резкости.

— Прости меня, — мягко просит Сяо Чжань. — Брось это чертово масло и иди сюда.

Ибо послушно ложится напротив и ерзает, устраиваясь удобнее. Сяо Чжань улыбается, потому что Ибо очень красивый и очень близко, — хорошо, если он будет так близко всю жизнь. Они целуются — просто потому, что любят целоваться; касаются друг друга — просто потому, что могут; а потом Сяо Чжань забрасывает ногу на бедро Ибо и, не отрываясь от поцелуя, начинает готовить себя сам. Даже так это не доставляет удовольствия, но, по крайней мере, ему теперь не больно. А потом Ибо обхватывает их члены, и Сяо Чжань подстраивает ритм пальца под движения его руки. Это… лучше. Возможно, дело в том, что он полностью расслабляется, и дискомфорт уходит на задний план, зато появляется желание усилить давление, и Сяо Чжань добавляет второй палец.

Удовольствие, которое буквально пронизывает после этого низ живота, настолько внезапное и яркое, что он торопится повторить движение снова, с силой вталкиваясь пальцами внутрь.

Сяо Чжань стонет, и Ибо ловит его стоны своими губами, толкается языком вглубь рта, заставляя раствориться в ощущениях. А потом Сяо Чжань чувствует, как Ибо медленно проникает в него своим пальцем — в дополнение к его собственным. Сяо Чжань мычит что-то крайне одобрительное и насаживается, не замечая даже, что Ибо убрал руку с их членов. Сяо Чжань позволяет Ибо действовать самому, потому что трахающие его пальцы толще и длиннее его собственных, и теперь это воспринимается как нечто идеальное. Сяо Чжань меняет положение ноги, забрасывая ее Ибо на плечо, раскрываясь сильнее, и тут же выгибается, пронзенный очередной вспышкой удовольствия.

— Ибо, хочу, давай, — заполошно требует он, обхватывая член Ибо, такой горячий и влажный, что от мысли, как сильно тот растянет его, как будет двигаться внутри, Сяо Чжаня начинает практически трясти.

— Сейчас, сейчас, масло…

Ибо на секунду отстраняется, пальцы покидают тело Сяо Чжаня, и это ужасно. Еще более ужасно и стыдно — то, как он жалобно хнычет в этот момент. К счастью, чтобы смазать член и налить еще немного масла между ягодиц Сяо Чжаня, Ибо не требуется много времени. Он рывком дергает бёдра Сяо Чжаня на себя, устраивает обе его ноги на своих плечах, складывая почти пополам, и входит одним плавным движением.

Это больно. Слишком много, слишком… чересчур, но так идеально и хорошо, что Сяо Чжань одновременно смаргивает с ресниц подступившие слезы и улыбается.

— Мне остановиться? — склоняясь над ним, с тревогой спрашивает Ибо.

Сяо Чжань крутит головой. Он настолько переполнен сейчас — эмоциями, чувством распирания, лёгкой болью, переполнен Ибо, что слова остаются для него чем-то за гранью.

Первые толчки даже толчками не назовёшь: Ибо просто покачивает бёдрами, позволяя привыкнуть, но даже так Сяо Чжаню безумно хорошо. Он тянется, безмолвно требуя поцелуя, и его с готовностью целуют: едва-едва касаясь губ, потому что большего их поза не позволяет. Лицо Ибо буквально светится любовью, и Сяо Чжань знает, что и он сейчас светится точно так же, а потом темп увеличивается, толчки становятся сильнее, чаще, и Сяо Чжань буквально тонет, захлебываясь в водовороте наслаждения.

Надолго их не хватает, Ибо ускоряется, вбиваясь в податливое тело все сильнее, а потом обхватывает член Сяо Чжаня и дрочит.

— Давай, Чжань-гэ, я почти…

Фраза обрывается их общим стоном и одним на двоих оргазмом: Сяо Чжань чувствует, как его мышцы сжимают член Ибо и как тот изливается, заполняя его спермой.

Они засыпают почти сразу. Сил нет ни на то, чтобы обтереться, ни, тем более, чтобы вернуться в дом. Последнее, что осознает Сяо Чжань, — это звук крошащихся серых обломков, которые теперь сплошь покрыты молодыми зелёными стеблями с набухшими бутонами. И в следующее мгновение — он уже спит, надежно укутанный в объятья Ибо.

Начало осени приносит сразу три новости: Аи идёт в первый класс, Сяо Чжань получает письмо от Чжочэна, а Партия спускает новую разнарядку о развитии металлургической отрасли в стране.

Относительно радостные из них только первые две, потому что Аи все еще молчит, и ее сторонятся в классе даже вопреки попыткам Сяо Чжаня на это повлиять. Письмо от Чжочэна успокаивает только тем, что в университете никакого шума из-за исчезновения Ван лаоши и Ван Ибо не замечено. Возможно, отчасти на это повлияло то, что все события фактически совпали с началом летних каникул, либо расследование все-таки было, но прошло мимо Чжочэна. Так или иначе, самого Сяо Чжаня абсолютно точно никто не искал. Записка для тетушки Су также благополучно попала в руки адресата.

Отдельная радость для Сяо Чжаня — сам факт наличия связи с Чжочэном: письма хоть и очень долго, но до деревни доходят; доходит до него и письмо от мамы, которая сообщает, что дома все в порядке, и желает удачи в работе.

Удача Сяо Чжаню определенно нужна, и во многом это связано с третьей новостью. Участвовать в развитии металлурги должны буквально все; стране нужна сталь, поэтому даже самые захолустные деревни обязаны построить плавильные печи и сдавать необходимую норму.

Одну из печей — конусовидное сооружение из обломков кирпичей и камней, обмазанных скрепляющим растворам, строят прямо во дворе школы. Поддерживать в ней огонь нужно целый день, чтобы старые железные инструменты, жестяные банки и прочий лом смогли расплавиться и превратиться в некое подобие стали.

— Это же чертова утопия! — выбешивается Сяо Чжань уже на второй день после начала «великой плавки», как ее гордо называет председатель Чжай. — Дети и я сам вынуждены по очереди выходить к долбаной печке! О какой учебе может идти речь в таких условиях?!

Ибо тяжело вздыхает и прикладывает палец к губам. Он тоже зол и измотан: на строительство двух десятков печей бросили именно его отряд.

— Не мотай себе нервы, Чжань-гэ. Это все равно ничего не изменит.

Сяо Чжань глухо матерится и едва сдерживается, чтобы не шарахнуть кулаком о стену. Но Аи может испугаться — это достаточный повод заткнуть свои разрушительные порывы. Он отыгрывается позже, в сарае, зло кусая Ибо в основание шеи, пока тот вытрахивает из него всю душу — тоже отыгрывается.

Постоянные выбегания на улицу осенью влияют только на процесс учебы, а наступившей следом зимой — с высокой влажностью и ледяными ветрами — еще и на здоровье детей. Температура в классе, и без того слишком низкая, катастрофически падает, принося с собой неизбежные простуды. И это приводит к тому, что Аи начинает болеть.

Одна простуда плавно перетекает в другую, хотя при первых признаках они делают все, чтобы остановить симптомы: промывают солью нос, растирают мазями грудь и виски, дают лечебные отвары. Сяо Чжань хвалит себя за предусмотрительность — в один из двух своих визитов в Жичжао он основательно закупается в аптеке. И тем не менее, в конце декабря Аи начинает сильно кашлять, а вслед за кашлем приходит жар.

К этому времени она уже несколько дней остаётся дома под присмотром Ибо, и, когда Сяо Чжань уходит утром на работу, она только кашляет, температуры нет. Вечером, едва переступив порог, он налетает на Ибо, который держит закутанную в одеяло сестру на руках.

— Ты что? Вы куда?! — опешивает Сяо Чжань и тут же пугается, потому что на Ибо буквально нет лица. — Что?! Что с ней?!

— Чжань-гэ, она задыхается! Лёжа кашляет и начинает синеть! И вся горит! Чжань-гэ, она умрет, да?! Аи умрет?!

— Прекрати нести чушь! — рявкает Сяо Чжань, чувствуя, как внутри все буквально леденеет от страха. Но раз Ибо практически не в себе, хотя бы ему нельзя поддаваться панике. — Надо сбить жар! Зачем ты ее так завернул, тело надо охладить! Давай мэймэй мне и намочи простыню, быстро!

Четкие рубленные фразы заставляют Ибо опомниться. Глаза у него все еще безумные, но Сяо Чжань не позволяет безумию расползтись и одержать верх.

Аи они раздевают до белья и затем заворачивают в мокрую холодную ткань, полусидя устраивая на кровати.

— Может, на руки? Ей так лучше… — Ибо гладит сестрёнку по волосам, поправляя растрепанную косичку.

— Это тебе так лучше! — отрезает Сяо Чжань. — Ты сам горячий, как печка, а ей нужно охладиться. Лучше принеси отвар, будем давать ей пить.

— Но она без сознания!

— С ложки будем вливать в рот! Давай, Ибо, время дорого!

Сяо Чжань знает, о чем говорит, хотя все его знания — чистая теория. Кажется, что, имея такую слабую здоровьем сестру, Ибо должен ориентироваться во всем лучше, но в Шанхае лечением Аи занимался либо врач, либо родители: так или иначе, Ибо не знает даже элементарных вещей.

Время закольцовывается в бесконечный круговорот: поменять простыню, напоить, натереть мазью, одеть в сухое, подождать. Если температура поднимается — повторить. Ибо вырубается уже под утро, когда состояние Аи стабилизируется. Сяо Чжань практически силой отправляет его спать, а сам остаётся дежурить. Завтра, точнее уже сегодня, выходной, и он может позволить себе не выспаться.

Чайник на печке начинает закипать, Сяо Чжань отходит от кровати девочки, чтобы приготовить очередную порцию отвара, и буквально подпрыгивает, когда слышит за спиной тихий голос.

— Гэгэ…

Это не Ибо. Это даже не со стороны кровати Ибо!

— Гэгэ… пить!

Это Аи.

Сяо Чжань только чудом не роняет чайник себе на ноги, умудряясь пристроить его на край стола в последнюю секунду, потому что уже в следующую — он буквально бросается к топчану, на котором Аи сонно трет глазки. Аи, которая только что с ним говорила!!!

— Конфетка, ты как? — дрожащим голосом спрашивает Сяо Чжань, протягивая к девочке руки.

— Аи хочет пить. Почему гэгэ плачет?

Сяо Чжань поспешно вытирает бегущие по щекам слезы и торопится улыбнуться.

— Гэгэ просто счастлив, что тебе лучше. А еще — ты снова можешь говорить!

Аи смотрит на него удивленно, открывает изумленно рот, снова закрывает. И потом — улыбается так широко и так ярко, что Сяо Чжань хочет запечатлеть эту улыбку в своей памяти на ближайшую сотню лет.

Рассвет приносит счастье. Проснувшийся Ибо рыдает, как ребёнок, узнав о том, что Аи не только победила болезнь, но и обрела голос. Его не успокаивают ни Сяо Чжань, ни сама Аи — эмоциям нужно выплеснуться, чтобы освободить место покою.

Спустя несколько дней Аи рассказывает о случившемся с отцом, но выясняется, что она видела и запомнила очень мало: только то, что папа ненадолго выходил к лотку за едой, а вернулся крайне взволнованный, схватил дочь в охапку и велел сидеть в сундуке до тех пор, пока он сам, Сяо Чжань или Ибо ее не освободят. Почти сразу пришли какие-то люди и было очень страшно: все кричали на папу, раздавался ужасный шум, треск, стук, хлопки, звон разбитого стекла, а потом все стихло, и стало еще страшнее. Папа не приходил, Аи пыталась вылезти сама, но крышка сундука не поддавалась, и она кричала, а потом не смогла и кричать… пока не появился Сяо Чжань и не спас ее.

Весь рассказ Аи сидит на коленях у Ибо, крепко вцепившись в него. Несколько раз замолкает и зажмуривается, — словно пытается перевести дух, а в конце бросается на шею Сяо Чжаня и крепко его обнимает. Едва слышному «спасибо», которое она шепчет на ухо, вторят полные благодарности глаза Ибо. В ответ Сяо Чжань просто обнимает их обоих: он благодарен не меньше — просто за то, что они есть в его жизни.

Фестиваль Весны в этом году совпадает с днём рождения Аи, поэтому Сяо Чжань и Ибо хотят сделать особенный подарок и отвезти ее в Жичжао.

— Это же дорого, — пытается возражать рачительная Аи, заставляя обоих своих гэгэ синхронно закатить глаза. — Может, просто устроим праздник дома?

— Никаких «дома»! — протестует Ибо. — Сразу два праздника в один день, давай уж порадуемся!

— Тем более что сильно шиковать мы все равно не будем, — успокаивает Сяо Чжань, и Аи сдаётся.

— Ну, хорошо.

Ехать решают заранее, за день — так идёт автобус, а обратно приехать с председателем Чжаем, который должен вернуться в деревню как раз на Фестиваль.

Одеваются в лучшую одежду — гулять так гулять! Аи возится дольше, потому что переживает период самостоятельности и не позволяет себе помогать.

— Мы ждём тебя во дворе, — говорит Ибо, устав маяться в пороге, и утаскивает Сяо Чжаня за собой.

— Хочу в сарай, — немедленно сообщает он, стоит только двери закрыться. — Пошли, а то непонятно, когда мы сможем побыть потом вдвоём!

— Ван Ибо! — Сяо Чжань не знает, ржать или возмущаться такой наглости. — Ты вообще человек?!

— Конечно! Молодой и озабоченный, — с готовностью подтверждает Ибо, настойчиво подталкивая Сяо Чжаня в спину. Разумеется, четко в направлении к сараю.

— Мы уже одеты! Как ты себе это представляешь?!

— Ртом! — фыркает Ибо и толкает Сяо Чжаня к заветной двери. Тот по инерции сопротивляется, и они возятся, как два щенка-переростка, пихая и щипая друг друга, а потом как-то само собой начинают целоваться.

Они ничем не рискуют: сарай не просматривается ни от дома, ни от входа к ним на территорию. Поэтому, когда слышат многозначительное покашливание, буквально цепенеют. Сяо Чжань первым замечает заставшего их человека и хмурится. Это женщина лет сорока, не больше, очень хорошо одетая. Она кого-то ему неуловимо напоминает: красивая, с идеально ровной спиной и узким маленьким лицом. А потом Ибо оборачивается, и все становится ясно.

— Мама?!

— Меня зовут Ван Фан, — представляется она Сяо Чжаню несколько минут спустя.

— Сяо Чжань, — представляется тот в ответ и вежливо кланяется.

Неловкость — вот что сейчас царит в единственной комнате дома, причём неловкость, что их застали, кажется, испытывает только сам Сяо Чжань.

Ван Фан сидит у стола, Ибо угрюмо подпирает стену напротив, а Аи, едва взглянув на мать, продолжает возиться с платьем и лентами в косах.

— Значит, вы живете здесь, — Ван Фан обводит взглядом их нехитрое жилище. — У вас уютно.

— Спасибо, госпожа Ван, — благодарит Сяо Чжань, когда становится очевидно, что никто больше отвечать не собирается.

— Ибо, не хочешь ничего спросить? Или сказать мне? — мать смотрит на сына, но тот просто пожимает плечами.

— Не знаю. Как дела? Как твои родители? Прости, я их никогда не видел, поэтому не могу назвать бабушкой и дедушкой.

— Ибо! — возмущенно одергивает его Сяо Чжань.

— Все нормально, господин Сяо. Я заслужила. Ибо еще вежлив.

Сяо Чжань не понимает ровным счетом ничего.

— Я не собираюсь изображать из себя отличную мать, тем более я ею никогда и не была, — продолжает между тем Ван Фан. — И приехала не затем, чтобы проявлять беспокойство. Неделю назад я забрала своего мужа из исправительного лагеря.

Сяо Чжань замирает. Все замирают. Кроме Ван Фан, которая продолжает как ни в чем не бывало:

— Его состояние оставляет желать лучшего, поэтому я предлагаю вам вернуться и заботиться о нем. У меня нет времени это делать.

Что?!

— Отец жив?! — отмирает наконец Ибо. — В каком смысле «я его забрала», ты что, чертов чудотворец?! Кто тебе его отдал, как ты вообще его нашла, если он… если его…

— Сдал ты сам?

Ибо отшатывается, как от удара под дых.

— Я… я не…

— Не ты, конечно. Но ты трепал языком, а твой одногруппник доложил, куда надо, — жестко припечатывает Ван Фан.

— Сюй Юй… — потрясённо шепчет Ибо.

— Да, кажется. Что касается остального. Я работаю на разведку. Никаких родителей у меня нет, это ложь. Меня даже зовут не Ван Фан, но мне нужен был брак и ребенок как часть прикрытия, а твой отец оказался отличной кандидатурой. Все это время я провела на Тайване, а когда вернулась, то обнаружила то, что обнаружила. Придурки из Народной охраны нашли мои книги — разумеется, официально запрещённые — и взяли Ван Кая. Пришлось постараться, чтобы все вернуть обратно.

«Что вернуть? — хочется ляпнуть Сяо Чжаню. — Книги?».

Видимо, этот вопрос написан у него на лице, потому что Ван Фан милостиво уточняет:

— Книги изъяли, Ван Кая вернули, а теперь я хочу вернуть и своих деток.

Ибо молчит, и Сяо Чжань молчит тоже. Вряд ли его просто оставят теперь здесь: во всяком случае, не живым. Видимо, Ибо думает о том же.

— А Чжань-гэ? Что будет с ним?

— Ну, он может остаться. Но это будет… не самый лучший вариант, — многозначительно пожимает плечами Ван Фан. — А может вернуться с вами. В знак моей благодарности, что увёз вас из Шанхая, потому что останься вы там…

Она не договаривает, но Сяо Чжань и не желает этого слышать.

— У меня распределение. Обязательное.

— Уже нет. Разве может сын полковника Сяо работать в такой глуши?

Сяо Чжань бросает быстрый взгляд на Ибо, но лицо у того мрачное и непроницаемое одновременно, смотреть на него — словно смотреть на бурю за толстым стеклом.

— Заслуги вашего отца восстановлены. А генерал Линь расстрелян четыре месяца назад за измену Партии. И — нет, я с этим никак не связана.

Пока Сяо Чжань хочет спросить: «Почему вы все это рассказали — сейчас? Почему зовёте и меня тоже, почему узнали все о моем отце?» — Ван Фан встает и кладет на стол пачку купюр.

— Мне пора. Надеюсь увидеть вас в Шанхае.

После того, как она выходит, никто не произносит ни слова. Сяо Чжань на секунду даже начинает сомневаться, приходила ли Ван Фан на самом деле, так быстро все произошло, но деньги на столе — весьма реальное доказательство.

— Я готова! — нарушает вдруг молчание Аи, справившаяся наконец и с косами, и с платьем. — А вы готовы?

Сяо Чжань и Ибо переглядываются. Кажется, Аи вообще никак не отреагировала на визит матери. Может, даже и не узнала ее, а их жизнь между тем снова изменилась, пока непонятно, в плохую или хорошую сторону. Но совершенно очевидно одно: они есть друг у друга, бесконечно родные и любимые.

Ибо подхватывает сестренку на руки и широко улыбается Сяо Чжаню.

— Мы тоже готовы!

От тепла этой улыбки на остатках серых обломков расцветают сотни прекрасных цветов, знаменуя начало нового пути и счастливое завтра, которое обязательно наступит, раз они вместе.

¹ Коммунистический Союз Молодежи Китая

² любовь

³ кит: Сто цветов

⁴ искусство вырезания из бумаги

⁵ буквально «Кроличья нора», выдуманное название

⁶ богатый помещик