Chapter Text
Сюаньюй открыл глаза оттого, что повозку тряхнуло и он ударился поврежденным плечом. Сюаньюй слабо застонал и разомкнул веки. Его глаза резал яркий, даже сквозь занавески на окнах, свет. Он понял, что лежит на полу, хотя лежать ему было мягко. Сюаньюй провел здоровой рукой рядом с собой и понял, что под ним матрас. Все его тело болело: вывихнутая рука, примотанная к туловищу, обожженные ноги, плечи и спина, перевязанная так туго, что трудно было вздохнуть. Между бедер ныли синяки, даже двинуться было мучительно из-за боли внутри.
Сюаньюй разлепил сухие, потрескавшиеся губы и сделал медленный, обжигающий глоток воздуха. Хотелось пить и болела голова.
— Ты пришел в себя? — услышал он тихий, отстраненный голос.
Сюаньюй слегка повернул голову и увидел брата, задумчиво смотрящего в окно через узкий просвет между занавесками повозки.
Сюаньюй молча наблюдал за Цзинь Гуанъяо и не мог отвести от него глаз.
— Ты должен попить, — спокойно сказал брат, наклонился и вложил в его руку маленький пузатый сосуд.
Сюаньюй не шелохнулся, но и брат не стал настаивать, чтобы тот сделал хотя бы глоток. Цзинь Гуанъяо как и раньше подпер щеку рукой и стал смотреть вдаль.
— Куда мы едем? — тихо спросил Сюаньюй охрипшим голосом.
— Я отвезу тебя в деревню, Мо. — Был ответ.
Сюаньюй не отводил с него взгляд некоторое время, а затем повернул голову и стал рассматривать потертости на деревянном подножии повозки. Он почувствовал, что его голове непривычно легко, что шее стало прохладно, и провел рукой по коротко обрезанным, на два пальца, волосам.
— Ты спалил свои волосы во время пожара. Их пришлось отрезать. Счастье, что огонь не задел ни твое лицо, ни кожу на голове, — сказал брат.
— А моя заколка? Где она? Как я буду носить свою заколку? — тихо промямлил Сюаньюй, не поворачиваясь к брату.
Тот молчал некоторое время, а потом спросил:
— Зачем она тебе? Это же безделица.
— Это подарок брата, — ответил он дрогнувшим голосом.
Цзинь Гуанъяо снова замолчал, и они ехали так некоторое время.
— Я не знаю, где твоя заколка, — наконец произнес он. — Наверное, расплавилась при пожаре.
На глаза Сюаньюя набежали слезы, и он поспешил вытереть их белым рукавом простого хлопкового ханьфу.
— Ну что ты рыдаешь, глупый ребенок?
Сюаньюй всхлипнул:
— Заколку жалко… Волосы жалко… Брат, ты ненавидишь меня?
— Я любил бы тебя, если бы ты мне позволил, — шепот Цзинь Гуанъяо был внезапен и оглушителен, как гром. — Я готов был любить тебя, заботиться о тебе, но ты не дал мне выбора. Ты… такой никчемный, такой бестолковый и бессмысленный… Ты, именно ты, мог уничтожить меня одним своим словом.
— Брат!
Мо Сюаньюй даже поднялся, осторожно опершись на бедро. Он заглядывал в глаза Цзинь Гуанъяо и, не смея коснуться края его одежды, сжимал в кулаке ткань своего ханьфу.
— Я никогда не причинил бы тебе вред! Я никогда не уничтожил бы тебя! Как я мог?! Как?! Ты ведь знаешь, что я болен. Ты ведь знаешь, что я скорбен умом…
— Бедное, глупое дитя… Ты так ничего и не понял. Ты до сих пор не понял!
— Что, брат? Что я должен был понять?
— Ты… — Цзинь Гуанъяо резко замолчал, вздохнул-выдохнул, а потом продолжил уже менее эмоциональным тоном:
— А-Сюань, у меня не было выбора, я не желал тебе этого всего. Пожар и то, что произошло с тобой до него… это было трагическое стечение обстоятельств. Я не знал, что с тобой случится такое. Но как я мог оставить тебя рядом с собой, когда ты начал домогаться меня? Склонять к кровосмесительной связи? Как я мог оставить тебя при себе?
Мо Сюаньюй сглотнул комок в горле и тихо сказал:
— Брат, я бы никому не рассказал об этом, я бы больше никогда не прикоснулся к тебе, если бы ты мне не дозволил. Я бы никогда не сказал бы того, что могло тебя уничтожить!
Цзинь Гуанъяо нервно рассмеялся.
— Ты почти уничтожил меня, несчастное создание. Ты водил меня по лезвию ножа. Я мог лишиться жизни столько раз! Я мог лишиться любви второго брата!
Мо Сюаньюй испуганно смотрел на Цзинь Гуанъяо. Он все еще не понимал, как он мог лишить брата любви главы клана Лань.
— Брат, я бы не посмел, я бы никогда не смог. Неужели ты приревновал его в ту ночь? Брат, я ведь делал все, чтобы угодить тебе.
Цзинь Гуанъяо посмотрел на него с жалостью.
— Небесный Император! А-Сюань, глупый ты ребенок, “той” ночи не было. Я ни разу не прикоснулся к тебе иначе, чем как к брату. Второй брат всю “ту” ночь был со мной, а ты… ты видимо просто увидел нас из-за зеркала и тебя это так поразило, что ты погрузился в свои порочные желания, забывшись в иллюзиях.
По щеке Мо Сюаньюя скатилась слезинка.
— Ты целовал меня…
— Нет.
— Я тебе не верю, — глотая воздух ртом оттого, что грудь сдавил спазм, через силу сказал Сюаньюй.
— Как я мог целовать тебя?! Как я мог любить тебя?! Ты мог одним словом уничтожить меня! Словом, не сказанным умышленно, но по глупости! Я боялся тебя! Я ненавидел тебя! Мне было невыносимо даже смотреть на тебя! На твое глупое лицо с бессмысленными коровьими глазами! Я смотрел на тебя и не мог поверить, что такое ничтожество! Такое бездарное создание! Может уничтожить меня! В один миг! Одним словом! Ты! Ты как красивая глупая птаха! Я мог бы лелеять тебя, но ты не дал мне и шанса! Я столько раз проверял тебя! И каждый раз, каждый раз ты ошибался!
Мо Сюаньюй смотрел на брата во все глаза, он не мог сказать и слова, не мог вздохнуть, поэтому приоткрыл рот и глотал воздух, как карпы, плавающие во внутренних садах Благоуханного Дворца.
Цзинь Гуанъяо обхватил его щеки руками, заглядывая в глаза.
— А-Сюань, ты не должен винить меня, потому что ты вынудил меня. Я не мог поступить иначе.
— Я не виню тебя, брат, — тихо шепнул Сюаньюй.
— Ну не плачь, милый, — Цзинь Гуанъяо взял платок и стер с его щек влажные дорожки. — Ты же сам все понимаешь. Ты сам накликал на себя беду. Ох, милый, если бы ты был хоть немного умнее или хоть чуточку глупее, я бы любил тебя, как милого младшего брата… Но у меня не было выхода…
— Прости, — Мо Сюаньюй опустил голову.
— Я не держу на тебя зла, А-Сюань. Я защищу тебя от преследований других кланов и суда.
— Суда? — тихо спросил Мо Сюаньюй, подняв голову.
— Восемь наших учеников погибли в пожаре, причиной которому был ты. Тем, которые из бедных семей выплатили положенные суммы, а вот те, кто из вассальных кланов, могли потребовать суда над тобой. Я спас тебя, А-Сюань. Тебе будет лучше в семье матери.
— Я не устраивал пожар, брат, — тихо сказал Мо Сюаньюй.
— Все видели тебя, А-Сюань. Весь орден видел, как ты бежал почти нагой с горящими волосами, словно живой факел.
— Это не я, брат, это сделал тот мальчик, господин Сюэ. Брат, он правда существует. Я не врал тебе.
Брат ответил не сразу. Он на несколько мгновений замолчал, что-то внимательно обдумывая.
— Господин Сюэ находился в тюрьме почти год и ждал решения суда. Недавно его оправдали, а ты наговариваешь на него снова? А-Сюань, ты не в себе. После того случая тебя снова осматривали, и господа лекари решили, что твой разум стал совсем плох и тебя нужно отправить домой, в деревню к материнской родне. Может быть, в доме, где ты рос, ты успокоишься, и волнения Башни Кои не будут больше тревожить тебя.
Когда он договорил, повозка остановилась и слегка качнулась, когда с нее спрыгнул возница, чтобы открыть дверь. Брат вышел первым и скрылся за воротами поместья семьи Мо. Их открыл один из слуг и непрерывно кланяясь проводил брата в дом.
Мо Сюаньюй вышел следом на пошатывающихся ногах. По правую сторону от двери повозки, привалившись к колесу стоял господин Сюэ, только одет он был не в клановое ханьфу Ланьлиня, а в непримечательные темные одежды, во рту он держал соломинку и покусывал ее конец. Мальчишка сунулся в повозку, вытащил откуда-то из-под сидения плотный узел, который Сюаньюй не заметил раньше, и сунул ему в руки.
— Ты свои вещи забыл, — пояснил он зачем-то и почесал растрепанную макушку.
Мо Сюаньюй прижал к себе узелок, но идти в поместье вслед за братом не спешил. Он стоял, опустив голову и рассматривая носки своих легких соломенных туфель.
— Господин Сюэ, мы знакомы? — спросил Сюаньюй потому что не знал, что еще можно спросить.
Тот переместил соломинку языком и хмыкнул.
— А что тебе наплел твой братец?
— Что господин Сюэ сидел в тюрьме и ожидал суда, — ответил Сюаньюй.
— И ты ему веришь? — лениво и немного обреченно уточнил мальчишка.
Мо Сюаньюй молчал. Сюэ Ян вздохнул и фыркнул.
— Я слышал, что он тебе заливал. Ну и думаю он прав, в общем-то. Тебе не место в Ланьлине. Забудь о больших кланах и о заклинателях тоже. Тебе там нечего делать. И не связывайся больше ни с кем в заклинательском мире. Тебя сожрут и не подавятся, даже косточек не оставят. Найди лучше себе какого-нибудь простака, ну вроде этого твоего Мин-сюна…
Мо Сюаньюй вздрогнул, но Сюэ Ян продолжал, не заметив этого:
— …устройтесь где-нибудь в глуши и занимайтесь всякой своей гадостью… чем вы там обычно заниматься любите… И чего ты тогда отказался с ним сбежать? — протянул он тоскливо и потер свою шею.
— Он не дождался меня, — тихо сказал Мо Сюаньюй, сжал свой тюфяк и решился спросить:
— Он повесился, потому что не дождался меня?
Сюэ Ян прекратил играться с соломинкой, вытащил ее изо рта и сказал, будто это была самая очевидная вещь на свете:
— Вот глупый. Ты еще не понял? Это я убил его.
— Зачем? — только и спросил Мо Сюаньюй. — Потому что он предложил мне бежать?
Сюэ Ян мотнул головой.
— Да нет же. Если бы ты сказал, что убежишь с ним, я не стал бы его трогать, а может быть, даже помог вам. Этот твой Мин-сюн стащил гребень Цзинь Гуанъяо, чтобы заложить его. Помнишь такой, из белого нефрита. Откуда этому дураку было знать, что то был подарок драгоценного Цзэу-цзюня? Братец твой очень расстроился по этому поводу. Велел найти и наказать воришку.
Мо Сюаньюй опустил голову.
В этот момент из ворот вышел Цзинь Гуанъяо, рядом с ним шла мать, очень бледная и печальная.
— Птенчик, сынок! — она не выдержала и бросилась к нему, протянув руки и погладив его остриженную голову.
— Матушка, — тихо промычал Сюаньюй и склонился, прижимаясь к ней.
Сюэ Ян фыркнул и отвернулся. Цзинь Гуанъяо стоял рядом и вежливо улыбался, ожидая, когда эта сцена закончится. Наконец мать отпустила Сюаньюя.
— Господин Цзинь, благодарю вас, что позаботились о моем сыне.
Мать поклонилась ему. Сюаньюй стоял потерянный и все сжимал в руках узелок с вещами. Цзинь Гуанъяо бросил на него взгляд и поклонился в ответ:
— Долг старшего брата заботиться о младшем. Прошу простить, госпожа, что не уберег его от простуды и помутнения разума.
Они еще какое-то время обменивались церемониальными словами, Сюаньюй не слушал. Он все смотрел на Цзинь Гуанъяо. Он думал, что брат и не взглянет на него перед тем, как уехать, но тот все же подошел к Сюаньюю и даже провел маленькой ладонью по его щеке.
— А-Сюань, здесь тебе будет лучше. В родном доме, вдали от тревог, ты скоро поправишься. Проживешь свою тихую жизнь и будешь счастлив, да?
Сюаньюй молчал.
— Ну что же ты, улыбнись. Расставаться лучше с улыбкой, — брат улыбнулся и слегка приподнял уголок его губ большим пальцем.
Сюаньюй вымученно улыбнулся.
— Ну вот, так совсем хорошо, — сказал Цзинь Гуанъяо ласково. — Прощай, А-Сюань.
— Прощай, брат, — ответил Мо Сюаньюй, продолжая улыбаться.
Он сел в повозку и господин Сюэ щелкнул языком, заставляя лошадь тронуться с места.
— Пойдем, Птенчик, пойдем, А-Юй, — позвала мать и повела его в распахнутые ворота поместья.
Перешагивая высокий порог, он чуть не упал, но его поддержала мать. Во дворе собрались любопытные слуги. Возле главного дома стояли его тетушка с семьей, ее лицо скривилось в презрительную гримасу.
* * *
Мать умерла через год после его возвращения, и у Сюаньюя не осталось в этом доме никого, кто проявил бы к нему хоть крупицу ласки. Тетка Мо пренебрегала им, она сокращала их довольствие, еще когда мать была жива, а когда той не стало, и вовсе отправила его в старый домишко с прохудившейся крышей. Видя такое отношение тетки, братец его стал относиться еще хуже, чем в детстве, а затем по примеру хозяев и слуги стали так же вести себя с Сюаьюем.
Через некоторое время тетка отказала ему в еде за семейным столом, а потом стала сокращать расходы на его питание. Сюаньюй получал миску рисовой каши утром и вечером. Он был настолько глуп, что осмелился пойти к ней и спросить, отчего ему не дадут хотя бы рыбу. Тетка так разозлилась, что при слугах и семье стала попрекать его бесполезностью, говорила, что он и так обходится ей слишком дорого, что Сюаньюй, как все ублюдки, нагуленный сукой, неблагодарный и бесстыдный, и что если он желает получать рыбу в добавок к рису, то пусть пойдет и сам добудет ее себе.
Сюаньюй стал ходить в деревню. Сначала он мыкался по лавкам в надежде найти какую-нибудь работу, которую сможет выполнять, но от него шарахались, как от чумного. Деревенские смотрели на него недобро и подозрительно, а потом он услышал разговор за своей спиной о том, что он мужеложец, о том, что его выгнали из клана отца за то, что торговал улыбкою*, и что его, дескать, привезли домой еще со следами продажной любви на теле и обритого в назидание.
Бредя домой, Сюаньюй и плакал, и смеялся, только после уже не стал пытаться проситься на работу. Зато начал продавать вещи. Сначала те, которые остались от матери, а после и свои. Только когда об этом прознал его братец, то, не стесняясь, начал приходить на базарную площадь и измываться над Сюаньюем прилюдно. Отбирал вещи, которые тот продавал, а затем вместе с дружками толкал его до тех пор, пока Сюаньюй не падал на землю.
Братец вовсе не стеснялся отобрать у него, что хотел. Вскоре Сюаньюю стало нечего продавать, и он пошел побираться. Накрасив лицо, он паясничал, пел и играл на колокольчиках. Ему даже стали бросать какие-то подачки из жалости, только про это прознала тетка. Страшно рассердилась на него, кричала, что он позорит их род, побила и велела запереть в его домишке.
Сюаньюй пробыл там целую неделю без свечей, почти в полной темноте, с наглухо закрытыми окнами и дверьми. Именно тогда к нему снова стали приходить видения.
Сначала те были смутные и неясные, он в полудреме будто вновь переносился в покои Благоуханного Дворца, сидел на диване или на полу, смотрел как сквозь мутную, дрожащую пелену на любимого брата. Он то просто ходил по комнате, то говорил с кем-то. Иногда Сюаньюй видел каких-то слуг. Иногда он видел Цзи-сюна: тот осторожно укладывал его на диван, подкладывая под голову подушку и даже укрывал дасюшеном*.
Сюаньюй видел, как брат говорит с ним, говорит страшные вещи, а потом заботливо стирает платком слюну с подбородка.
Он часто видел, как брат говорит с господином Сюэ.
Он видел как брат ударил господина Сюэ и бранил его за то, что тот скормил Сюаньюю слишком много конфет.
Потом он видел, как брат осторожно обрабатывал синяк Чэнмэя заживляющей мазью.
— Да какая разница?! — злился Чэнмэй. — Ты ведь все равно хочешь его убить! Мне уже надоело таскаться за ним целыми днями и выдавать по одной конфете! И вот кстати, это такая подлость с твоей стороны — поместить яд в конфеты! Все же знают, что яд и конфеты несовместимы. Это вообще основы порядочности!
На словах о конфетах и яде Цзинь Гуанъяо улыбнулся, но затем спокойно ответил:
— Я не хочу его убивать, — он осторожно прикасался пальцами в мази к губе Чэнмэя. — У меня не осталось выбора. Но умереть он должен медленно, так, чтобы ни у кого не возникло подозрений. Ты ведь знаешь это, но все равно капризничаешь, как маленький ребенок. И разве не ты жаловался на то, что с ума сходишь целыми днями возиться с бессловесными трупами и тупоголовыми мертвецами? Вот и возись с А-Сюанем, только ради Неба, смотри, чтобы тебя никто не увидел.
Мо Сюаньюй тогда попытался убежать ночью в грозу, когда брат уснул. Двери были заперты. Он осторожно забрался на диван, стоящий под окном и уже открыл ставни, как раскатисто прогремел гром, отражаясь от мраморных дорожек Башни Кои. Молния осветила комнату и стоящего совсем рядом брата.
— Что ты делаешь, А-Сюань? — спросил он.
Мо Сюаньюй заорал от ужаса и выскочил в бурю, зовя на помощь хоть кого-нибудь.
Чем больше он вспоминал, тем больше впадал в безумное отчаяние, не чувствуя под ногами земли. На него обрушилось осознание всей правды, которую он не замечал, и ложь, в которую его заставили поверить.
Первое время после того, как он вспомнил обо всем, он колотил в дверь и кричал о том, как его обманули, как его травили, какое чудовище его брат, как над ним издевались шисюны, кричал до хрипоты о мертвых людях в подвалах Ланьлиня, но ему никто не отвечал. Он слышал лишь раздраженное: “Да замолкни ты уже! Надоела твоя чушь! Заткнись, иначе не получишь сегодня риса!”
И Сюаньюй замолкал, тогда дверь приоткрывалась, и А-Тун толкал в нее миску рисовой каши. Иногда она заваливалась на бок, и вязкая жидкость оказывалась на полу.
Вскоре Сюаньюй совсем перестал говорить о своих бедах, только тихо просил выпустить его погулять. Через некоторое время А-Тун открыл дверь и сказал:
— Я тебя выпущу, если будешь послушным.
— Я буду, — тихо сказал Сюаньюй.
А-Тун оглянулся и плотно закрыл за собой дверь. Сюаньюй сидел на своей лежанке и смотрел на А-Туна, который подошел к нему, взял его руку и положил на свой пах. Мо Сюаньюй опустил голову и не глядя развязал тесемки штанов…