Work Text:
Дурацкая была идея.
Чжан Чжэхань рвано вдыхает. В легкие будто ваты набили.
Абсолютно. Идиотская.
Он смотрит на приоткрытые, красивые, еще влажные губы, покрытые слоем красной помады, и у него натурально сносит крышу. Гун Цзюнь глядит на него своими распахнутыми оленьими глазами, доверчиво и… выжидательно? Замирает, как лань в свете фар.
Хочет знать, что будет дальше.
Гримерка маленькая и пустая: персонал уже позабирал вещи и разбежался. И им бы тоже уже свалить отсюда...
Пальцы Чжэханя сами тянутся к уголку губ – размазать алое, как на тех, предыдущих рекламных снимках. Сейчас это должно быть еще красивее. Получается не так аккуратно, но даже лучше. Еще более вызывающе, еще более…
Гун Цзюнь подается вперед, впивается – не целует – с таким напором, что приходится цепляться за его же плечи, чтобы устоять. Хоть какое-то подобие равновесия. Они не целуются, сражаются – кусаются, тянут, удерживают. Губами, языками, зубами. Кто и когда первым дает волю рукам, остается неизвестно.
Чжэхань прижимает Гун Цзюня к гримерному столику. Что-то падает на пол.
Где-то там, за пределами жарких прикосновений, остается сброшенная, ненужная сейчас рубашка. Чжэхань задирает белую футболку, обнажая чужую светлую кожу. Цзюнь вздрагивает и покрывается мурашками, когда пальцы, едва касаясь, проводят по его бокам. Дышит шумно.
Он соленый, пахнет каким-то из спонсорских парфюмов, немного тяжелым, травянистым. Губы оставляют красные следы на бледной, чистой, словно холст, коже. Можно было бы сказать – Чжэхань рисует картину своей страсти, но это было бы слишком пошло и вульгарно и сейчас совершенно не до того, чтобы придумывать этому действию название.
Прикосновение тянется от груди вниз, обводя напряженный пресс. Чжэхань широко проводит по нему языком. Страшно представить, сколько человек хотели бы сейчас оказаться на его месте и что бы они за это сделали. Но всё это – только его, только для него, здесь и сейчас. Эта мысль вспыхивает искрой и теряется. Всё теряется, потому что жажда обладания здесь и сейчас – невыносима. От нее скручивается внутри тяжелый жгучий узел, а пальцы мелко потряхивает.
Он обводит поцелуями линию пупка, чувствуя, как напрягаются мышцы. Цзюнь запрокидывает голову и шипит сквозь зубы. Чжэхань улыбается и слегка прихватывает кожу над поясом брюк. Дрожь тела в его руках ощущается лучшим признанием правильности его действий.
В дверь бесцеремонно стучат. Судя по звуку – кулаком.
– Босс, – доносится голос Сяо Юйя из-за двери, словно из другого мира. – Пора ехать.
Чжэхань рычит, как разъяренный кот, у которого только что отобрали пойманную мышь. Утыкается лбом в живот Гун Цзюня и чувствует, как тот зарывается пальцами в его волосы. Дыхание у него тяжелое, словно они оба сейчас марафон пробежали.
Ладно, ладно.
Он целует его пресс в последний раз, поднимается и почти своим голосом отвечает:
– Иду!
Лао Гун как будто все еще не совсем здесь, поэтому приходится приводить в порядок не только себя, но и его: заправить футболку, натянуть рубашку, застегнуть пуговицы.
Внутри жжется от того, что под слоями одежды, на коже, остались его, Чжан Чжэханя, метки.
Стирать сейчас следы преступления нет времени, и проклятый вирус с его строгим режимом приходится в кои-то веки кстати: под медицинской маской ни черта не видно. Чжэхань достает из кармана запасную, надевает на Гун Цзюня, пока тот приходит в себя. Позволяет себе на несколько мгновений задержаться прикосновением на щеке.
После чего суёт ему в карман так нецелесообразно использованную помаду, которую стащил на презентации, и шепчет на ухо:
– Не забудь. До вечера.
И, уже оглянувшись у двери, видит жадный, обещающий блеск в глазах.