Chapter Text
Энтони Джей Кроули — человек весьма состоятельный. В число его многочисленных владений, среди прочего, входит: довольно симпатичная квартира в довольно симпатичном особняке в эдвардианском стиле на Брук-стрит; довольно симпатичная Бентли, которая довольно хорошо зарекомендовала себя на своём дебюте в Ле-Мане в 1927 году и которая до сих пор достигает довольно неплохих скоростей, когда Кроули удаётся выбраться за город, преодолев перед этим М25; и коллекция довольно симпатичных ботинок из змеиной кожи, изготовленных довольно известным сапожником в Белгравии.
Однако, среди его обладаний всё ещё нет первого издания «Общей теории занятости, процентов и денег» Джона Мейнарда Кейнса, но он работает над этим.
Точнее, работал бы, если бы не ещё одно недавнее дополнение к его имуществу: особенно мерзкая форма гриппа, без которого, честно говоря, он вполне мог бы обойтись.
На протяжении последних пяти дней Кроули только и делал, что громко сморкался, шмыгал носом и злобно таращился на покачивающуюся груду салфеток на прикроватном столике. Он чувствует себя так, словно все его внутренности сперва дочиста выскребли, затем окунули в кислоту вместе с рвотой и вернули ровно на тридцать градусов восточнее того места, где они находились первоначально. Всё его тело — одна сплошная агония.
В какой-то момент он понимает, что жаждет постыдных вещей. Таких вещей, как миска горячего супа, чай, ментоловый бальзам от насморка на его груди. Или, скорее, нежная рука, втирающая этот самый бальзам в его грудь, в то время как мягкий голос говорит ему, что он молодец, просто умничка, и бледно-голубые глаза смотрят на него поверх очков в черепаховой оправе и...
Нет.
Кроули бредит. Он слаб, и его лихорадит, и его мозг отчаянно пытается сбежать через нос каждый раз, когда он чихает, и от малейших прикосновений пижамы к предплечьям он готов закричать, и это единственная причина — единственная причина— почему он хочет таких вещей, как чай с имбирным печеньем, и светлые кудри, щекотно задевающие его запястье, и чопорный голос, суетливо квохчущий над ним, и...
Нет.
Это ужасно слащаво и никчёмно, и целиком и полностью является порождением лихорадочных снов и насморка, убеждает себя Кроули. Он просто расстроен, потому что отправил Феллу в подарок терминал, и теперь ему не терпелось увидеть, как эта надутая Винни-Пуховая принцесса в старомодном жилете вывернется из этой ситуации.
Вот и всё.
Он наверняка сломал бы его прямо перед Кроули.
Или пролил бы на него чай, засуетившись вокруг без малейшего признака раскаяния.
Или уселся бы на него. Просто... чувственно елозя на нём — (не чувственно, не чувственно, и не дразняще, и не какие ещё там, чёрт побери, околопорнографические определения так услужливо подсказывает его одурманенный Терафлю мозг; не елозя никаким примечательным образом вообще) — пока он не сломался бы под его весом.
А затем для верности полил бы его чаем.
При этом неотрывно смотря в глаза Кроули.
От чая Кроули бы сейчас не отказался.
Да. Чай. Вот в чём всё дело.
Глубокая, всепоглощающая тоска по…
Что там Фелл у себя заваривал?
Что-то лёгкое, цветочное и травянистое, лишь слегка отличающееся по запаху от наливки.
С цветками бузины, наверное.
Которую Фелл — опять наверное — любит.
Наверное.
Но Кроули она уж точно не нравится.
Кроули хочет чаю.
У Кроули грипп, и он хочет чаю, но у него дома нет даже намёка на его присутствие, ведь Кроули не любит чай, не особенно, и поэтому, разумеется, в его просторной, сверкающей кухне нет даже каких-то сраных чайных пакетиков, не говоря уже о бархатистых тёмных листьях, которые он так жаждет в себя влить, потому что простуда, судя по всему, превратила его в твидовую реликвию, которая чуть ли не выпрыгивает из своих брюк, едва заслышав музыкальную заставку антиквариатного шоу.
А теперь ещё и домофон вздумал названивать в его доме.
— Отбали, — говорит ему Кроули. Домофон не обращает на него внимания.
— Остабь. Беня. В бокое, — вновь пытается Кроули. Домофон не обращает на него внимания.
— Тьфу, — произносит он в итоге. Домофон не обращает на него внимания.
Вот именно по таким причинам, размышляет Кроули, поднимаясь с кровати и неохотно волочась к двери, ему следовало бы нанять дворецкого. Конечно, он не всегда плохо себя чувствует, как бы ни тяжело было об этом помнить в эти безжалостные, бесконечные семьдесят два часа, окрашенные мокротой и нежными оттенками красного, которые демонстрировал его нос. Он, на самом-то деле, обычно вообще не болеет. И вот заведёт он себе дворецкого, предоставив ему кров и назначив жалованье, чтобы тот — что? — развлекал его? Вёл с ним беседы? Понимал его? Был тем, на ком можно срываться время от времени?
Звучит неплохо, решает Кроули, наклоняясь к домофону.
— Что? — раздражённо бросает он.
— О, — произносит голос. Очень знакомый голос. — О, возможно, мне следовало... позвонить заранее? Ох, боже мой, и правда.
Кроули утыкается носом в экран. Этого не может быть... нет никакой причины... как только... Однако, по какой-то невыразимой причине, на нём действительно отображается знакомое круглое лицо, со знакомой копной светлых кудрей и довольно незнакомым выражением вины и триумфа, упрямой решительности и мольбы.
— Фелл? — спрашивает он.
Лицо на экране светлеет. — Ты запомнил!
— Кобечно я... — гудит Кроули в ответ. — Я ибею в биду... божешь захобить.
Он пропускает его внутрь дома и нерешительно крутится из стороны в сторону. Поправляет лацкан халата, а затем очень осторожно развязывает пояс. После чего нащупывает очки и тут же чертыхается, заметив, что заляпал линзы. Непринуждённо прислонившись к дверному косяку, Кроули надвигает очки на нос так низко, насколько это возможно. Он резко вскрикивает, когда они спадают ему под ноздри, прямиком на воспалённую и саднящую кожу — жертву многократных актов яростного сморкания, с которыми не способно справиться ни одно алоэ в мире.
Когда Фелл появляется на пороге квартиры, его щёки покрыты нежным румянцем, а на губах дрожит улыбка, которая мгновенно исчезает, едва он натыкается взглядом на Кроули.
— Ты нездоров!
Кроули небрежно пожимает плечами. Халат соскальзывает с плеча. Небрежно. Пальцы небрежно дёргаются, чтобы поправить, но замирают на полпути, когда он замечает, как глаза Фелла опускаются вслед за движением. Совсем не небрежно.
— Бустяки, — отмахивается он.
— Это совсем не похоже на пустяк, — возражает Фелл. — Ты принимаешь какие-нибудь лекарства?
— Я бринибаю бсё что только божно, — мрачно отзывается Кроули.
— Ох, дорогой, звучишь ты и правда ужасно.
— Сбасибо, — говорит Кроули с доброй порцией сарказма и фыркает. Не совсем по своей воле.
— О боже, — спохватывается Фелл, — и вот я здесь, мешаю твоему отдыху. — Его плечи сгибаются, но вскоре вновь распрямляются, причём весьма быстро. Словно повиливают в режиме покадровой съёмки, замечает про себя наблюдающий за ним Кроули. А ещё он смотрит на него. Выжидающе. С надеждой. Боязливо? Кроули сдвигает вниз очки, чтобы разглядеть получше.
— Ты, э-э... — бормочет он, когда глаза Фелла становятся ещё больше и голубее, — ты не... бешаешь. Я...
Лицо Фелла тут же озаряется счастливым сиянием и стройным рядом белых зубов. — Спасибо. — Он на мгновение приподнимается на носочках, а после делает неопределённый жест рукой. — Тебе следует... ох, пожалуйста, не стой тут, лучше приляг и позволь мне сделать тебе... чай! Чаю?
Кроули тотчас скисает и качает головой. — Бет чая, — говорит он несчастно, купаясь в тёплых водах захлёстывающих его обид. — Доба совсеб бет чая.
Глаза Фелла расширяются до невероятных размеров и его кудри тревожно колышутся, как маленькие судна в штормовом море. Кроули выпрямляется во весь рост и вздёргивает подбородок. — Обойбусь без бего, — высокомерно заявляет он.
Пухлая и ухоженная рука Фелла взволнованно хватается за жилет. — Дорогой мой, — проговаривает он и слегка кашляет, — м-мой дорогой, это никуда не годится.
Кроули пожимает плечами и отводит взгляд. — Я сбраблюсь, — говорит он, — не бережибай.
Хорошо сказано, мысленно хвалит он себя, и поза тоже хорошая. Так свет очерчивает его профиль с наиболее выгодной стороны. Он выглядит благородно, думает Кроули. Стойко. Непоколебимо.
Правда, именно в этот момент его грипп решает напомнить о себе зверским, мучительным чихом, что, вероятно, выглядит уже не столь впечатляюще. Но, как известно, в жизни нельзя иметь всё и сразу.
Когда Кроули распрямляется обратно, судорожно хватаясь за спадающие с носа очки, Фелла уже нигде не видно, словно его здесь и не было.
Кроули резко прокручивается вокруг своей оси и полы халата хлещут его по лодыжкам. Он прожигает взглядом гостиную. Затем понуро плетётся на кухню и хмуро смотрит на глоксинию, которая хмурится ему в ответ[1].
Целых тридцать секунд он размышляет о том, чтобы выбежать на улицу за ним следом, после чего захлопывает дверь и возвращается в спальню. Он скидывает с себя халат и обессиленно падает на кровать.
Ему стоило бы приподнять одеяло, отрешённо замечает он. Закутаться в его тепло.
Вместо этого он грустным клубочком сворачивается на боку.
Он умрёт, думает Кроули, и тогда они все пожалеют.
Все они.
Но особенно Фелл.
Фелл, который не может просто взять и продать ему одну чёртову книгу, и который выследил Кроули до его дома, чтобы позлорадствовать над его жалкой и злосчастной бесчайностью, а затем бездушно бросил Кроули в час нужды и чайной засухи.
Что... на самом деле вызывает вопрос.
Несколько вопросов.
Кроули не находит в себе даже тени удивления, когда вновь звонит домофон и в дверях показывается серьёзное и слегка розоватое лицо Фелла.
Его вид поднимает в Кроули целую гамму мыслей, мнений, предположений и даже пару-тройку эмоций. Но «удивление» не входит в их число.
Он впускает Фелла внутрь, и его взгляд падает на корзину в его руках.
— Если тебя не затруднит показать мне свою кухню..?
Фелл суетливо хлопочет на кухне — и делает он это именно суетливо — вытаскивая из корзинки пакетики, пакетики и ещё раз пакетики чая, чайник, ситечко, полный набор чайной посуды и довольно милую жестяную коробку с печеньем. Кроули даже не спрашивая знает, что они имбирные. С глазурью, если быть точным.
— Ты сказал, что у тебя нет чая, — поясняет Фелл, — а «Фортнум» находится здесь совсем неподалёку, и это вопрос жизненной необходимости, чтобы у тебя было хотя бы несколько сортов на выбор, а потом я подумал, есть ли у тебя все составляющие для приготовления чая, хотя ты так сильно страдал от его отсутствия, что разумеется они у тебя должны быть, но вдруг это не так, и какой же назойливостью, какой же вдвойне назойливостью будет нарушить твой покой снова, с пакетиками и пакетиками чая, которые ты не сможешь заварить, поэтому я действительно должен извиниться, если захламляю тебя излишними вещами, — на этом моменте он вежливо скользит взглядом по сверкающей и совершенно пустынной кухне Кроули, — но я хотел как лучше.
Кроули одобрительно кивает. Фелл вмиг светлеет лицом.
— А теперь иди приляг, — говорит он, — а я принесу тебе чаю. Молока?
Кроули, чьи ноги уже своевольно понесли его в спальню, не дожидаясь от него разрешения, резко останавливается. Он поворачивается, чтобы взглянуть на Фелла, который пристально смотрит на него со слишком несоразмерным вопросу напряжением. Он чувствует, что многое зависит от его ответа.
— Нет? — делает рискованную попытку Кроули, по большей части наугад. Ослепительно солнечная улыбка Фелла мгновенно успокаивает зарождающуюся панику.
Устроившись поудобнее в постели, он пытается решить серьёзный вопрос: стоит ли избавиться от верхней пуговицы рубашки, или же нет. Он напряжённо размышляет над этой диллемой, пока с кухни долетают звуки бурлящей воды и звон фарфора.
К тому времени, когда Фелл заходит в спальню, Кроули уже расстегнул две верхние пуговицы, затем третью, после чего застегнул их все обратно, снова убрал одну верхнюю, потом вторую, и едва сдержался, чтобы не сорвать всю рубашку к чертям, но только из-за: а) нехватки времени и б) его никуда не ушедшего гриппа.
Фелл медленно приближается к нему, сосредоточенно стараясь сохранить равновесие в шаткой конструкции в его руках, сооружённой из чайника, двух чашек чая и тарелки с печеньем на серебряном подносе, которого, Кроули совершенно точно уверен, у него никогда не было.
Но когда он успешно опускает свою ношу, его глаза останавливаются на груди Кроули и круглые щёки в тот же миг заливаются лёгким румянцем.
К чёрту грипп, Кроули должен был довериться первому[2] инстинкту и поприветствовать Фелла в своём будуаре без рубашки. Без рубашки и в халате с развязанным поясом.
Исключительно из уважения к гриппу, разумеется.
— Чай! — провозглашает Фелл с неловкой доброжелательностью. Он протягивает Кроули чашку, глядя куда угодно, только не на его грудь. Обрадованный, Кроули наклоняется вперёд, чтобы взять её. Он позволяет своим пальцам проскользнуть по пальцам Фелла (мягким, Кроули знал, он, мать его, знал, что они будут мягкими)…
И внезапно вскрикивает, когда Фелл вздрагивает и чай перелетает через край чашки прямо на пальцы Кроули.
— О, дорогой, ох, дорогой мой, мне так ужасно жаль, пожалуйста, позволь мне...
Кроули качает головой. В конечном итоге, остаться без рубашки было бы большой ошибкой, думает он.
Он делает глоток чая.
— Я подумал, что дарджилинг будет в самый раз на сегодня, — говорит Фелл. Он подносит свою чашку к губам. Кроули наблюдает, как он дует на чай, очень аккуратно, и кончики его ресниц встречаются с полуденным светом всполохами золота.
— На сегодня? — спрашивает он. Фелл ставит чашку и заметно краснеет.
— Я, разумеется, не осмеливаюсь загадывать наперёд, но...
— Держи печенье, — быстро прерывает его Кроули. Фелл поднимает одно из них на уровень глаз и внимательно рассматривает, изучая его поверхность в поисках, по-видимому, наиболее оптимальной линии разлома для последующей атаки. Кроули затаивает дыхание, завороженно наблюдая, как зубы Фелла вонзаются в жертву.
На следующий день Фелл заявляется к нему с дымящейся супницей и бутылкой довольно хорошего «Гевюрцтраминера». — Я не мог не заметить, — говорит он, — что у тебя, похоже, нет ничего кроме «Боланже».
Кроули пожимает плечами. Он не проводит много времени в своей квартире.
Фелл подносит ложку лукового супа к носу, и Кроули неотрывно наблюдает, как его глаза блаженно закрываются. Наблюдает, как корочка булочки игриво прилипает к уголку розового рта. Он мысленно взмаливается, чтобы Фелл слизнул чёртову крошку, и отпивает большой глоток вина, когда тот так и делает.
— Ну разве не восхитительно? — спрашивает Фелл.
— Да, — отвечает Кроули без малейшего колебания. К своему супу он даже не притронулся.
— Знаешь, — говорит Кроули на следующий день, неспешно потягивая улун, — ты так и не сказал, зачем ты здесь[3].
Глаза Фелла расширяются. — Если моё присутствие нежелательно, я могу...
— Нет, — останавливает его Кроули. — Ты прекрасно знаешь, что я не об этом.
— Что ж, — начинает Фелл, — ты был в довольно тяжёлом состоянии, дорогой мальчик, и за тобой никто не присматривал, и, в самом деле, как долго ты собирался довольствоваться одними шоколадками и пиццей «на вынос», когда «Ле Гаврош»1 всего в пяти минутах ходьбы, и...
— Нет, — отмахивается Кроули, — когда ты пришёл в первый раз. Ты тогда не знал, что я болен.
— А, — произносит Фелл. Он ставит чашку на стол. Ёрзает на стуле. — Ну...
Кроули молча смотрит на него.
— Видишь ли, — протягивает Фелл, — я не слишком жалую мобильные телефоны. Ужасные, крикливые, вульгарные вещички, которые камнем висят на шее, неразрывно связывая тебя с миром и его непрекращающимися требованиями, и это, по правде, столь откровенная картина человеческого рабства, я не...
Кроули ждёт.
— И поэтому, — говорит Фелл, — вместо них я использую свой стационарный телефон.
Кроули ждёт.
— А на мой стационарный телефон, — продолжает Фелл, — мне, видишь ли, никто никогда не звонит, кроме людей, пытающихся что-то продать или узнать у меня личную информацию.
Кроули ждёт.
— Которую они затем смогут использовать, чтобы выдать себя за меня.
Кроули ждёт.
— В целях кражи, как ты понимаешь.
Кроули ждёт.
— И когда такие вещи повторяются не единожды, невольно становишься хорошим знатоком в распознавании... э-э... — Фелл делает паузу и облизывает губы, — профессиональных уловок. Так сказать.
Он выжидающе смотрит на Кроули.
— Ты стал знатоком, — с расстановкой проговаривает Кроули, — в выявлении фишинговых мошенников.
— Так вот как они называются? — эта информация, похоже, приводит его в восторг. — Как очаровательно.
— Ладно, — произносит Кроули, — но какое это имеет отношение к...
— Ах да, — подхватывает Фелл. — Видишь ли, — его пальцы скользят по коленям, потихоньку подкрадываясь друг к другу, точно бледные, сытые пауки, — я подумал... когда ты... когда я не... когда ты долго отсутствовал. Что я... ну, я подумал, что крайне важно сказать тебе, почему я не могу принять твой подарок.
Кроули немигающе смотрит на него.
— Терминал?
Кроули немигающе смотрит на него.
— Терминал, который ты мне прислал?
Кроули немигающе смотрит на него. А затем говорит: — Ты хотел... найти меня... чтобы сказать, что не можешь принять терминал.
Фелл приободряется. — Да! Но тебя не было.
— У меня был грипп.
— Да, — примирительно отвечает Фелл, — но я этого не знал.
— Так как же... — начинает Кроули и тут же прерывает себя. — Ты... применил на мне фишинг? Чтобы узнать, где я живу?
Фелл чуть елозит на месте. — Это не так уж и сложно, — оправдывается он. — У меня было твоё имя и номер банковской карты. В самом деле, защита настолько до печального слабая, что кто угодно бы не смог устоять.
— Ты... выудил мой адрес... из...
— Ну, ты сам показал мне свою «Визу», — говорит Фелл, — и свой «Мастеркард». И твой «Американ Экспресс». Есть несколько полезных номеров, которые можно набрать в таких случаях. Они были очень любезны.
— Ещё бы они не были, — бросает Кроули.
— Так что ты, возможно, захочешь изменить свои пин-коды в онлайн-банках.
Кроули откидывается на спинку стула.
— Я не знал, куда ты пропал! — вскидывается Фелл. — Я не знал, где ты и вернёшься ли вообще, хоть когда-нибудь, и...
Кроули поднимает на него глаза. Фелл кашляет и поправляет галстук-бабочку. — Да, — неловко выдавливает он. — Как я уже сказал, тебе действительно стоит предпринять некоторые шаги для усиления безопасности.
— Даже не знаю, — тянет Кроули, — где бы мы были, если бы все мы делали свою работу?
Фелл роняет взгляд вниз и улыбается. Кроули вдруг произносит: — Кстати, насчёт той книги Кейнса...
— Она ещё не вернулась от переплётчика, — в ту же секунду отвечает Фелл, как будто кто-то нажал где-то кнопку.
Кроули ухмыляется.
Книга так и не вернулась из переплёта, ни когда они вдвоём отправляются на своё первое официальное свидание (копчёный лосось в «Кларидже»), ни когда Фелл просит у Кроули его руки над сервированными куропатками в «Ритце».
Но в их первую годовщину, когда свечи мерцают над их столом в «Харроу», Фелл протягивает Кроули заветную копию через стол.
— Спасибо, ангел, — тепло говорит он.
— Мне, разумеется, она ещё понадобится.
— Разумеется.
— Для магазина.
— Безусловно.
В следующий раз, когда Кроули наведывается в магазин, он наблюдает занятную картину: на редкость назойливый покупатель только протягивает руку к книге, как Фелл в один миг материализовывается возле него и заявляет: — Боюсь, эта книга зарезервирована. — Он бросает взгляд на Кроули, вздёргивает подбородок и с явным удовольствием добавляет: — Навсегда.
———
[1]Как и его юкка, аспидистра, дельфиниум и китайское денежное дерево. Все из себя зелёные и уверенно, дерзко цветущие, невзирая на глубочайшее презрение их так называемого хозяина. Нервные и лишённые всякого воображения подчинённые регулярно дарят Кроули растения в горшках, что случается каждый раз, когда ему против желания приходится впускать их в свой дом для добровольно-принудительной сезонной вечеринки. Ему совершенно нет от них¹ никакой пользы, как и им от него. Впрочем, он предоставил им окна с выходом к южной и восточной стороне и практически неограниченный запас единственного в мире по-настоящему возобновляемого ресурса: злобы.
¹ От растений, к слову, а не коллег².
² Ну, ладно. И коллег в том числе..
[2]Он не был его первым инстинктом. Как не был и вторым, или третьим¹.
¹ Хотя, третьим он всё же был, но также шестым, десятым и тринадцатым.
[3]Стоит отметить, что Кроули подождал, пока буквы «н», «м» и «в» вернутся в его лексикон, прежде чем он позволил себе даже задуматься о том, чтобы начать этот разговор.