Work Text:
Куникида не помнил, когда это началось. Когда он в первый раз немного закашлялся, даже не обратив на это внимания. Кашель как кашель. Может, немного продуло, может, поперхнулся туманом Йокогамы, может — руганью в адрес Дазая.
Мелочь, не стоящая внимания.
Так он продолжал думать — и продолжал кашлять, пока на это не обратила внимание Йосано.
— Что с тобой?
— Продуло. Или поперхнулся. Пройдет.
— Ты кашляешь вторую неделю. Не проходит.
— Спасибо, — сказал Куникида и по дороге домой купил кое-какие лекарства: таблетки, спрей, а дома приготовил теплый травяной чай. Он знал способы лечения многих повседневных болезней. Это было частью идеального образа.
Кашель, казалось, уменьшился. Куникиде некогда было следить за ходом лечения. Лучше — и ладно.
А через несколько дней его накрыл приступ. Прямо в кабинете. Это длилось минут семь, во время которых он ждал, что вот-вот выкашляет легкие. К счастью, сотрудников на месте почти не оказалось. Одна лишь Йосано, смотревшая на него с холодным интересом, и Ацуши с глазами на пол-лица.
— Никому про это не говори, — предупредил его Куникида, когда уже смог говорить. — Я схожу в больницу.
— Да уж, будь добр, — хмыкнула Йосано. Когда для нее не находилось работы, она занимала себя высказыванием скептических замечаний относительно всего, что видела.
Куникида запланировал посещение больницы на вторник. Потом пришлось перенести на четверг — времени не хватало. Потом на следующий четверг. Потом…
Приступы по-прежнему случались, но сильнее не становились, и Куникида как-то привык к ним, сжился. Продолжал пить лекарства и все-таки рассчитывал — пройдет.
Очередной приступ удачно застал его в ванной. Куникида очнулся на кафельном полу. Кашель вырубил его. Хорошо хоть, не упал навзничь, а, видимо, сполз, цепляясь за раковину и душевую кабинку. Лицо было мокрым, липким на ощупь. Куникида с трудом поднялся — ноги дрожали — и взглянул на себя в зеркало. Губы, подбородок, шея — все было в крови.
— Твою мать, — сказал Куникида. Горло горело, будто стертое наждачкой. — Твою…
Что-то мешало на языке. Куникида постарался подцепить прилипший кусочек пальцем, надеясь, что там все-таки не легкое. Это оказалось что-то белое, явно органическое, с травяным привкусом.
— Чушь, — сказал, глядя на обрывок, Куникида. Хотел громко, а получилось — чуть слышно, почти жалобно. — Ерунда, этого просто не может быть.
Он знал, что такое возможно, но верить не хотел. Хотя, наверное, поверил уже тогда. Слишком логично все складывалось.
Он выкинул обнаруженный клочок в мусор, умылся, сунул в стирку рубашку и полотенце, бросил взгляд на часы. Он успевал — если обойтись без кофе.
Без кофе вполне можно было обойтись.
В офисе все вели себя с ним как обычно, так что, по-видимому, Куникида ничем не отличался от себя вчерашнего и позавчерашнего. Это было прекрасно, но он знал — нужно что-то делать. Спрятать голову в песок не получится, да Куникида никогда и не шел по этому пути. Для начала следовало выяснить, сколько времени у него осталось, чтобы Фукудзава успел сделать все необходимые перестановки и ВДА продолжало работать по-прежнему. И еще было бы неплохо понять, когда происходят приступы, чтобы такого не случилось на виду у всех. Куникида представил, что каждый сотрудник придумывает способ помочь ему, в то время как Портовая мафия не то сражается, не то договаривается с Гильдией. Этого нельзя было допустить.
Гугл выдал огромное количество достаточно противоречивой информации. Отобрав более-менее внушающие доверие источники, Куникида выяснил, что поначалу приступы происходят каждые пять-семь дней, но интервал быстро сокращается до ежедневных. Когда счет переходил на часы, человек уже сильно ослабевал от чудовищного кашля и упадка сил. Эта стадия считалась практически необратимой, хотя чудеса, как и везде, случались. Вот, значит, что его ждет. Если, конечно, диагноз будет именно таков.
Он дождался следующего приступа, за полчаса предугадав его появление по признакам, перечисленным в интернете. Все совпало, а значит…
Значит, что ему, похоже, крупно не повезло.
Куникида смотрел на почти целый лепесток белой лилии, испачканный его кровью, и думал, что жизнь могла бы быть и более справедливой.
Он показал лепесток врачу, подробно рассказал о ходе болезни, сдал необходимые анализы и получил заключение, в котором и так почти не сомневался. Что ж, у него оставалось не так много времени. Нужно будет привести дела в полный порядок, продумать разговор с Фукудзавой к моменту, когда пребывание в офисе станет невозможным, и обязательно отслеживать приступы. Последнее было чуть ли не самым важным. Никто не должен был узнать, что с ним происходит. Никаких деталей. Отпуск по личным обстоятельствам, а потом — «после непродолжительной болезни…». Две последние стадии и в самом деле проходят очень быстро. Хотя, говорят, и болезненно.
Ладно, с болью он справится. Главное, ничем не выдать себя в офисе. Они ведь все-таки детективы, поэтому как минимум наблюдательны и умеют делать выводы. Ничего, он справится. Конечно, справится.
Он плакал во сне, но, проснувшись, не заметил этого.
* * *
На работе все действительно оказалось просто. Приходя сюда, Куникида погружался в привычную атмосферу и забывал думать о своем недуге. Немного рассеянным он казался только на пятый день, когда начинал напряженно вслушиваться в свой организм, вылавливая признаки скорого приступа. С каждым разом это получалось все легче: или признаки становились более отчетливыми, или он все лучше считывал их. Сложнее стало, когда интервал сократился до двух-трех дней. Куникида уже собирался идти к Фукудзаве, но тот первым пригласил его в кабинет.
— Я вижу, у тебя проблемы, — директор подвинул к нему чашку с традиционным чаем. — Что случилось?
— Вот. — Бумаги были подготовлены заранее: результаты анализов, заключение. Куникида вынул их из блокнота, протянул Фукудзаве. Тот быстро пробежал строчки глазами.
— Вот, значит, как. И какая стадия?
— Приближаюсь к третьей. — Куникида давно репетировал в голове этот разговор, но все равно было тяжело. Он мог предсказать реакцию Фукудзавы и знал, что все только начинается.
— И кто же причина?
Можно было не отвечать, в конце концов, эта информация касалась только Куникиды. Но в то же время личное тут тесно переплеталось с работой, с Агентством. Промолчать было бы неправильно.
— Дазай Осаму.
— Вот как, — повторил Фукудзава. — И что он об этом думает?
— Он ничего не знает. И не узнает.
— Ты с ума сошел? — Фукудзава поднялся из-за стола, наклонился к нему. — Немедленно расскажи. Он должен быть в курсе.
— Зачем? — начиналось самое сложное.
— Затем, что он может тебя вылечить, конечно.
— Господин директор, — Куникида собрался с силами и усмехнулся, — вы серьезно? Ответьте мне, только честно: вы сами верите, что мои шансы в этом случае выше нуля?
— Тогда что ты теряешь?
— Я? Ничего. Но… — Куникида еще раз перебрал в голове то, что обдумал не раз. — Вы знаете Дазая, господин директор. И знаете, что у него своя, особая логика. Он может просто меня послать — и это будет лучшим из возможных вариантов. Однако есть в нем что-то, как я полагаю, из прошлой жизни, что может подтолкнуть к попытке спасти меня. Но поскольку проникнуться чувстами по щелчку пальцев невозможно, любая его попытка обречена на провал. Если честно, я боюсь последствий такого провала. Я боюсь, что в критический момент, господин директор, Агентство останется сразу без двух ведущих сотрудников. Без меня одного вы почти гарантированно справитесь, но без меня и Дазая — нет. Я люблю свою работу. Я считаю, что она приносит людям пользу. И я хочу, чтобы Агентство продолжало работать и без меня. Не нужно рушить все ради одного призрачного шанса. Оно того не стоит, понимаете? Это мое единственное желание. Не нужно ничего говорить Дазаю. И остальным тоже. У них и так сейчас много дел. Сообщите… потом.
Фукудзава опустился обратно в кресло. Он смотрел на Куникиду, будто ждал, что тот передумает прямо сейчас.
— Вот заявление на отпуск, — Куникида достал очередную бумажку из своего блокнота. — Но пока я еще могу работать, оно понадобится позже. Дела практически в порядке. В моем компьютере есть папка «ВДА», там файлы по Гильдии, планы возможных действий в разных обстоятельствах — если Портовая мафия продолжит сотрудничать с нами, если они заключат пакт с Гильдией, если они будут вести двойную игру. Там же мои размышления о том, кто… — Дыхание сбилось — как невовремя! — кто мог бы стать новым напарником Дазая. С Рампо они слишком похожи, не сработаются. Я бы предложил Миядзаву — не удивляйтесь, основания есть, я перечислил их в своей записи.
— Если бы я не назначил тебя его напарником, может быть, ничего этого не произошло бы? — Фукудзава грустно улыбнулся.
— У вас не было другого варианта тогда, — напомнил Куникида. — Кто еще мог хоть как-то его контролировать?
— Верно. — Фукудзава задумался, потом наклонился вперед и сложил кончики пальцев перед собой. — А теперь серьезно. Существует операция по пересадке легких. Дорогая и мало что гарантирующая, но это реальный шанс. Агентство все оплатит.
— Спасибо. Смотрю, вы тоже изучали вопрос.
Фукудзава развел руками — понимай как хочешь.
— Я спрашивал врача об этом варианте. Что бы вы ни думали, я хочу жить. Да, шанс есть, но есть и противопоказания. Точнее, очень многое зависит от вида растений. Лилии в этом плане очень неудобны. Они не просто прорастают в ткань легких — здесь с луковичными как раз проще, — но и отравляют организм. Фактически я весь пропитан слабой дозой растительного яда. Пересаживать что-либо поздно, и было поздно почти с самого начала. Яд все равно убьет меня, только медленнее. Даже если устранить источник. Вот заключение, — он протянул директору очередной листок.
— Я не удивлен, — Фукудзава внимательно изучал написанное. — От Дазая вряд ли стоило ожидать чего-то иного.
— Отрава, и не в фигуральном смысле, — улыбнулся Куникида. Его убивала любовь к Дазаю, но думать о том все равно было приятно. — Но во всем этом есть и плюсы, господин директор. Теперь у вас есть сотрудник, которого можно использовать в безнадежных ситуациях, когда нет шанса выбраться. Я серьезно. Буду рад выполнить любое поручение подобного рода, тогда вам не придется рисковать кем-то из действующих сотрудников.
Во взгляде Фукудзавы что-то дрогнуло.
— Иди, — сказал он. — Мне нужно подумать.
* * *
Когда Куникида вышел — прямая спина, твердый шаг, — Фукудзава еще некоторое время сидел в задумчивости, а потом набрал по памяти номер, не внесенный в список контактов.
— Надо поговорить.
— Дело касается Мафии и ВДА?
— И да, и нет. Это сложно.
— Хорошо. Через час. Место выбирай сам.
— Я удостоился твоего доверия?
— С чего бы? Но я никогда не отрицал, что у тебя хороший вкус.
* * *
— Здравствуй, Мори.
— Рад тебя видеть, Фукудзава.
— Правда?
— Зависит от того, что ты мне скажешь. Хочешь предложить сделку?
— Нет. Я говорил, что дело не касается Мафии или ВДА.
— И что касается, тоже говорил.
— Верно. — Фукудзава отошел от центра маленькой беседки посреди озера к ее краю, к перилам, отделяющим посетителей от воды. В традиционной одежде, невозмутимо спокойный, он казался частью картины. — Дело в Дазае. Как думаешь, он способен на поступок, относящийся к разряду, скажем так, благородных?
Мори удобнее устроился на подушке, пододвинул к себе чайничек с зеленым чаем.
— Боюсь, мне требуется знать детали.
Когда детали были озвучены, а чай допит, Мори задумчиво посмотрел на озеро.
— Куникида, значит. Вот уж не ожидал. Вам без него несладко придется.
— Совершенно верно. Поэтому я хочу помочь ему. К сожалению, способов не так много. Точнее, остался один. Но я сомневаюсь, пойдет ли информированность Дазая на пользу или во вред. Куникида уверен во втором. Но ты знаешь Дазая лучше. Хотел бы услышать твой совет.
Мори был все также задумчив.
— Твой Куникида на удивление проницателен. Действительно жаль его терять. Да, полагаю, в прошлом Дазая есть обстоятельства, из-за которых он способен на некоторые импульсивные действия в отношении напарника. Если Куникида ему хоть немного близок — а иначе они не проработали бы вместе столько времени, — Дазай может поступить необдуманно. И если это не поможет — а, насколько я знаю, имитация любви еще никого не спасала, — Дазай будет чувствовать себя не слишком хорошо. Ты понимаешь, как это выглядит в исполнении Дазая. Шанс потерять двух сотрудников вместо одного отнюдь не иллюзорен.
— Жаль, — Фукудзава выглядел расстроенным.
— А почему не операция? — спросил Мори. — Риск, конечно, высок, но шансы есть.
— Противопоказания, — пояснил Фукудзава. — А ты откуда знаешь такие подробности? Ханахаки редкая болезнь, а уж о возможности операции вообще мало кто слышал.
— Приходилось сталкиваться, — Мори потер грудь. Рука Фукудзавы потянулась сделать то же — и остановилась. Шрам давным-давно зажил и не беспокоил, но привычка касаться его сохранилась и по сей день. Но Мори?
— Ты делал эту операцию, — без сомнений бросил Фукудзава, склоняясь над столиком. От Мори ощутимо повеяло холодом.
— Не твое дело.
— Когда?
— Не твое дело.
— Это было, когда мы оба проходили обучение у сэнсэя?
— Сколько можно повторять! — Мори выпрямился — как черная молния, ударившая под крышей беседки. — Это не твое дело!
— Уверен?
Мори замер. Только глаза скользили по лицу Фукудзавы, искали в нем что-то, спустились ниже, к прижатой к груди руке, вернулись обратно, перехватили открытый, ничего не прячущий взгляд.
— Ты тоже… тоже лечился от ханахаки.
Фукудзава медленно кивнул.
— Что у тебя было? — Мори легко перемахнул через столик, сгреб кимоно Фукудзавы, притянул его ближе. — Скажи, что?
— В обмен на твой ответ.
— Это были лотосы, — прошипел Мори. — Чертовы огромные розовые лотосы. К концу я еле отхаркивал их.
— Хабенария радиата. Орхидея-«цапля». Ты до сих пор их разводишь?
Мори отступил на шаг. Фукудзава неспешно расправил кимоно, расшитое розовыми лотосами.
— Почему ты тогда ничего не сказал? Из нас двоих ты всегда был более импульсивным.
— Как? — в Мори кипела ярость. — Я считал, что ты меня ненавидишь! Что ты будешь рад стать причиной моей смерти!
— Как плохо ты обо мне думал.
— Но ты и в самом деле меня ненавидел!
— Я не знал, что чувствую, и это раздражало. Я ненавидел неопределенность собственных чувств. Ну и тебя заодно. Пока случайно не узнал, что ты обожаешь эти орхидеи. До этого я думал, что моя болезнь — ошибка, сбой биологии. Но, узнав обо всем, я понял, что это просто безнадежный случай. Ты и я — этого не могло быть. Пересадка представлялась лучшим выходом. И она сработала. Новые легкие и сердце без признаков любви.
— Я, пожалуй, был бы рад, если тогда кто-нибудь открыл мне глаза. — Голос Мори будто глушили прошедшие годы. Фукудзава покачал головой.
— Не натягивай на них нашу историю. Там совсем другая ситуация. Болен только один. Тут уже ничего не исправишь. Как и между нами. До встречи, Мори.
Мори посмотрел ему вслед.
— Чертовы розовые лотосы, — повторил он. В груди снова жгло и давило — как в те два месяца, когда он был так болен. Когда он знал, кто причина его болезни. Когда лотосы расцветали у него внутри при виде Фукудзавы Юкичи.
Так красиво. Так больно. Он правильно решил с пересадкой.
Только сейчас кажется, что пересадки не было.
В том числе и поэтому Мори достал телефон и набрал короткое «есть разговор».
В память о лотосах.
***
— Я вас понял, — сказал Дазай, невозмутимо жуя травинку. — Я уточню у директора.
— Думаешь, я тебе вру?
— Легко, — рассмеялся тот. — Я никому не верю на слово. Тем более Портовой мафии.
— Хорошо, — сказал Мори. — Ты не меняешься.
— Мне это не нужно, — Дазай пожал плечами. — Я и так идеален.
***
Последний, кого Куникида ждал видеть на своем пороге, был Дазай Осаму. Дыхание тут же перехватило — не то от неожиданности, не то из-за болезни.
— Тебя директор слил, — сообщил Дазай, просачиваясь сбоку. — У тебя симпатично, особенно те желтые люпины. Сам выращиваешь?
— Зачем ты пришел? — Куникида захлопнул дверь. Дышал тяжело, с присвистом. Третья стадия — это вам не шутки.
— Зачем? — Дазай покрутился на месте, шагнул к нему. Посмотрел как-то отчаянно — сквозь всю насмешливость. И впился в губы как клещ. Куникида замотал головой, но Дазай его знал, успел обнять лицо ладонями, не выпускал. Куникида ослаб из-за болезни, да и губы Дазая сил отнюдь не добавляли, напротив, будто высасывали последние. Понадобилось усилие, чтобы оттолкнуть его, вытереть рот, повторить:
— Что ты здесь делаешь? Мне не нужна благотворительность.
— В жизни не занимался благотворительностью, — рассмеялся Дазай, прислонившийся к противоположной стене. — Это не мое.
— Уходи.
— Ты знаешь, почему я здесь.
— Уходи. Я все равно не поверю.
— Почему?
— Это же ты.
Куникида всегда был упрямый, ужасно упрямый. Дазай и не ожидал, что будет легко.
— Послушай, я ведь все равно уже здесь и все знаю. Какая разница, останусь я или нет?
— Что ты хочешь сказать?
— Если я только играю в любовь по просьбе директора, хуже не станет. А если нет? Ты ведь в любом случае ничего не теряешь.
— Я теряю самоуважение. Мне не нужна имитация.
Он стоял похудевший, какой-то скособоченный, тяжело дышал, похоже, ему трудно было держаться на ногах. Но все равно отказывался от фальшивки, от подделки. В груди Дазая при виде такого Куникиды тоже расцветала какая-то лилия. Или хотя бы колокольчик.
— Напарник, — попросил он, — пожалуйста. Я хочу помочь.
Он подошел вплотную, снова обхватил ладонями голову Куникиды, прижался лбом ко лбу.
— Я знаю, что не виноват, — горячечный шепот наверняка обжигал лицо Куникиды, — но чувствую вину. Пожалуйста, даже если не веришь, позволь мне быть рядом. Я обещаю… даже если ничего не выйдет, я обещаю, что со мной все будет в порядке, я не попытаюсь уйти следом, я буду работать за тебя и за себя, только позволь мне остаться.
Он легко коснулся губами губ Куникиды, и тот больше не смог сопротивляться. Раз уж Дазай все равно все знает. Он слабо кивнул.
— Вот и хорошо, — Дазай явно обрадовался. — Хочешь, я сделаю тебе чай?
Куникида снова наклонил голову. Говорить в последнее время стало больно. Дазай только исчез на кухне, и тут же Куникиду накрыл приступ.
Когда Дазай выбежал обратно в гостиную, Куникида лежал на боку, обхватив руками колени, его тело сотрясалось от кашля, по губам текла кровь. Дазай на мгновение замер — он забыл спросить, что делать в таком случае, — потом опустился на колени рядом с Куникидой, подложил ладонь под голову, другой рукой снял очки и мягко погладил по плечу и спине. Это из-за меня, стучало в висках, вот это все — из-за меня. Казалось странным, что можно вот так влюбиться в другого человека. Насмерть — в прямом смысле слова. Дазай не предполагал, что Куникида способен на такое. Хотя скрытые эмоции по определению сильнее тех, которые не сдерживают. Куникида всю жизнь был как закрытый блокнот, таивший все за плотной обложкой.
Минут через пятнадцать кашель стих. Одежда Куникиды, пол, колени Дазая — все было испачкано кровью и лепестками.
— Прости, — шепот Куникиды звучал едва слышно, — обычно я дохожу до ванной. Ты пришел не вовремя.
— Наоборот, — голос Дазая не дрогнул. — Сможешь подняться?
Он осторожно довел Куникиду до ванной, помог снять рубашку и умыться. Куникида прополоскал рот, посмотрел в зеркало на себя, потом на Дазая. Тот перехватил взгляд.
— Шел бы ты, — Куникида все еще говорил очень тихо, но твердо, — противно ведь.
— Нет, — Дазай пригладил ему влажные волосы на висках, заглянул в глаза, улыбнулся. — Ты никогда не умел избавиться от меня.
И замолчал, поняв жуткую точность этой шутки. Теперь уже улыбнулся Куникида, одними уголками губ.
— Неужели тебе пришлось замолчать?
Дазай довел его до кровати, уложил, принес из кухни какой-то смягчающий отвар. Потом смыл с пола кровь и лилии. Куникида сначала наблюдал за ним, потом его глаза закрылись. Дазай закончил с делами, секунду подумал, затем сбросил жилет и забрался в кровать с другой стороны. Когда еще выпадет такой случай отоспаться.
***
Он быстро убедился, что случаев теперь сколько угодно. Куникида быстро уставал и половину дня проводил в полудреме. Дазай читал, смотрел фильмы, связывался с Агентством, узнавая последние новости. Без него пока обходились, и он использовал непредвиденный отпуск по назначению, отдыхая и развлекаясь. Куникида не доставлял хлопот, кроме того вечернего часа, когда Дазаю приходилось держать ему голову, пока кашель медленно убивал его, а затем приводить в порядок его, себя и комнату — Дазай настоял, что ему проще отмыть тазик и брызги с деревянного пола, чем сидеть во время приступа на твердом холодном кафеле ванной комнаты. На самом деле он опасался, что Куникида вдобавок к ханахаки подхватит, к примеру, воспаление легких. Такое наверняка было возможно.
Когда Куникида не спал, то просто лежал на кровати, и они разговаривали: либо о работе, либо на отвлеченные темы. Отвлеченные темы, впрочем, были какими-то дурацкими: спорт ни один не любил, а поэты, писатели, философы и режиссеры обожали тему смерти. Дазай предложил сыграть на интерес, называя произведения, где никто не умер и не собирался умирать, — кто больше. Куникида усмехнулся.
— Я лишил тебя любимого развлечения. Ты уже несколько дней не рассуждал о способах самоубийства.
Дазай не только не рассуждал, но и не думал об этом. Размышлять здесь о суициде было все равно что играть в катастрофу с игрушечными вагонами на месте настоящего крушения.
Он наклонился к Куникиде.
— Если ты поправишься, — прозвучал негромкий, будто открывающий страшную тайну голос, — обещаю не только не говорить, но и никогда не делать этого.
Он наклонился сильнее, потянулся к губам Куникиды. Тот отвернул голову.
— Не веришь…
Конечно, Куникида не верил. Дазаю захотелось встряхнуть его за плечи, потом обнять и прижать к себе, но такие резкие движения могли спровоцировать приступ. Который — Дазай бросил взгляд на часы — уже должен был наступить.
Он начался почти на час позже, и оба молчали на этот счет до конца вечера и на следующее утро тоже. Куникида не верил, что такое возможно; Дазай знал, что такого не может быть. Обсуждать это не имело смысла, и, однако же, следующий приступ тоже начался позже. Вскоре двадцатичетырехчасовой интервал растянулся до тридцати часов.
— Приступы становятся реже, — сказал Дазай как-то утром, кладя сливовый джем на тост. — Ты не можешь этого отрицать.
— И проходят легче, — кивнул Куникида. Он стал чаще сидеть, чем лежать. Сил явно прибавилось.
— Все еще будешь отрицать мое благотворное влияние?
— Не знаю, как ты это провернул, — усмехнулся Куникида, — но не рассказывай, как ты в меня влюблен.
Он уже заснул, а Дазай все лежал с открытыми глазами, изучая знакомое до мелочей лицо, — раз позволив Дазаю спать в своей постели, Куникида будто дал разрешение на все последующие ночи. Во всяком случае, Дазай предпочел понять его именно так. И теперь, лежа напротив и глядя на заострившиеся черты, он вспомнил — и не смог остановиться…
…Это были розы — крупные красные розы, всемирно признанный символ любви. Один из самых опасных вариантов при ханахаки. Шипы раздирали горло изнутри, и Дазай драл кожу снаружи, чтобы добраться и вытащить их. Шрамы остались по сей день. Ненужные белые бинты — тоже.
Мори предлагал пересадку. Говорил об этом как-то странно, будто со знанием дела. Дазай отказался. Он хотел любить и хотел, чтобы его любили, и был согласен умереть, если этого не случится. Юность — она такая. Все или ничего. Одасаку был «ничего». Лучший друг, самый добрый и терпеливый человек оказался абсолютным гетеросексуалом. Он был крайне далек от осуждения кого бы то ни было, но не мог представить себя в постели с мужчиной. Дазай признал поражение, но избавляться от цветов не хотел. Не то чтобы он жаждал умереть — скорее, такая смерть казалась ему предпочтительнее любой другой. Уж точно лучше, чем погибнуть в разборках Мафии.
Он остался в живых только потому, что погиб Одасаку. Цветы в легких засохли и со временем откашлялись полностью, как будто со смертью Одасаку он перестал его любить. С тех пор главным желанием Дазая стало переиграть все наоборот. Чтобы он умер, задушенный красными розами, а Одасаку остался жить. Так было гораздо правильней. Так должно было случиться.
Так же, как и с Куникидой. Умирали постоянно не те люди. И выживали постоянно — не те.
— Ты плачешь?
Глаза Куникиды были открыты, он смотрел на Дазая в слабом свете ночника, и в этом взгляде, не прикрытом ни очками, ни броней самообладания, было столько любви, что Дазаю стало больно.
— Доппо… — Он потянулся к Куникиде, как в первый день, сминая губы, торопясь, пока никто не передумал, боясь, что его снова оттолкнут. Но Куникида протянул руки и обнял его, и это было лучшим, что испытывал Дазай за последнюю тысячу лет.
Он проснулся, сел на кровати, чувствуя, что отлично выспался и день обещает быть прекрасным, и тут же в ужасе обернулся. Очередной приступ у Куникиды должен был начаться в четыре утра. Неужели он проспал? Но как?..
Однако Куникида спал, прижавшись щекой к предплечью, и было непохоже, что ночью он в одиночку боролся с болезнью. Дазай хотел разбудить его, но, подумав, не стал — Куникида выглядел таким спокойным, каким никогда не был в офисе. С ним явно все было в порядке. С Дазаем — не совсем, и все же неплохо.
Он осторожно выбрался из-под одеяла, направившись сначала в ванную, а потом на кухню. Там его и настиг взгляд в спину. Лопатку будто солнцем пригрело. Дазай оглянулся, понятия не имея, что говорить. Куникида еще не умылся, не собрал волосы, даже не надел очки, был таким домашним, что в груди щемило и подсказывало — пора бежать отсюда как можно дальше.
— Спасибо, — Куникида прислонился к косяку, явно не собираясь проходить дальше. — Понятия не имею, как ты это делаешь, но я тебе очень благодарен.
— Ты так и не веришь, что я тебя люблю? — теперь уже можно было и изобразить обиду, и неосторожно пошутить. А вот вернется Куникида в офис, так они и ругаться станут по-прежнему. Все станет по-прежнему. Только теперь Дазай будет знать, что Куникида любит его. Так, как умеет: молчаливо, терпеливо, смертельно. Будет помнить, каким он был этой ночью, сколько в нем скрытого огня, жажды, задыхающейся нежности, желания отдавать себя и получать столько же в ответ. И почему-то все это для него, Дазая. Будто в мире совсем не осталось приличных людей.
— Прости, — голос Куникиды прозвучал почти как раньше, — я реалист. И твой вечный должник.
— Что с тобой не так? — Дазай красиво обиделся. — Все и всегда верили, когда я признавался им в любви!
— И много их было? — подначил Куникида.
— Я же не считал!
Первое признание вот сейчас с Куникидой и было. Первое, единственное и ненастоящее. Но хотя бы ради хорошей цели. Чтобы Куникида продолжал терроризировать Агентство своим «Идеалом» и принципами, Дазай готов был повторять «люблю» по десять раз на день. Неважно, что Куникида ему не верит, главное, что это работает.
Они спали друг с другом еще несколько раз. Дазай говорил — для закрепления эффекта и профилактики рецидива. На самом деле ему просто нравилось спать с Куникидой. Нравилось просыпаться с ощущением чужого тепла. Нравилось говорить «привет», когда тот утром открывал глаза. Ради этого Дазай даже просыпался пораньше, что было почти равносильно подвигу.
Дазай Осаму, эспер с уникальной способностью, бывший мафиози, ежедневно расследующий паранормальные происшествия, признавал, что самое странное время в его жизни происходило теперь.
Он вернулся к себе, когда Куникида показал официальное врачебное заключение: симптоматика отсутствует, легкие функционируют нормально, инородных предметов не просматривается, трахеи чистые и так далее. С точки зрения врачей, это был стандартный вариант излечения болезни: проявление ответных чувств со стороны объекта, вызвавшего заболевание. Так работала ханахаки. Только Дазай и Куникида знали, что в данном случае сработало что-то другое.
Они завели привычку обмениваться по утрам короткими взглядами, означавшими «все в норме». В остальном все вернулось к прежнему порядку. Первое время Куникида прощал Дазаю лень и косяки, но вскоре уже орал на него как ни в чем не бывало. Дазай элегантно огрызался и вежливо хамил. Фукудзава отечески улыбался. Иногда Дазаю вспоминались ночи, когда он делил постель не только с луной, и рваное дыхание, и хриплые стоны, и мягкие предсонные поцелуи. Тогда он шел в ближайший бар и предлагал какой-нибудь симпатичной девушке разделенный на двоих суицид. Это ненадолго отвлекало.
Дазай не запомнил, когда в первый раз немного закашлялся. Но уже через пару дней догадался, в чем дело. Он помнил, что первые стадии ничем особенным не грозят, поэтому терпеливо дождался первого настоящего приступа.
Это были люпины. Желтые люпины. Он завернул их в платок, не переставая улыбаться.
Куникида открыл дверь, взгляд стал удивленно-напряженным. Дазай хмыкнул, нахально шагнул за порог, прошел в гостиную, развернул платок на столе.
— А теперь расскажи, как ты мне не веришь, — потребовал он, чувствуя, что голос звучит далеко не так язвительно, как планировалось.
Куникида смотрел на люпины, а Дазай смотрел на него и думал, что, наверное, выглядит так же глупо и растерянно.
И да, таким же счастливым.