Work Text:
За дорогой плохо следили, от попыток удержаться в гэта на отвратительнейших колдобинах болели лодыжки. Под тяжестью короба с лекарствами ныла спина, а пальцы уже давно потеряли чувствительность, несмотря на перчатки.
Добраться до следующего города прежде, чем стемнеет, он уже не успевал. Что ж, за годы скитаний ему не впервые приходилось проводить ночь под сенью ветвей деревьев. Он свернул с дороги и вошёл в лес. Там он сможет спокойно отдохнуть.
Он отставил короб в сторону, набрал дров, развёл костёр и лёг у огня. Во сне он хотя бы не будет так мёрзнуть. Когда огонь почти догорит и холод вернётся, он должен был проснуться.
Он проснулся оттого, что услышал шаги, и огляделся — только темнота, и огонь, и его короб рядом с ним.
Он проснулся оттого, что услышал шаги, и огляделся — только темнота, и фонарь с красными узорами, и рядом его лекарства.
Он проснулся оттого, что услышал шаги, и огляделся — только свет, и костёр, и его короб.
Он не чувствовал себя отдохнувшим, всё ещё было холодно, поэтому, прежде чем собрать вещи и снова двинуться к дороге, он подождал, пока догорит костёр.
Он миновал небольшую поляну, зелёное поле, засеянное соевыми бобами, ещё одно — с бобами адзуки, но не вышел на дорогу. Подышал на руки, пытаясь согреть их, но только замёрз ещё больше; тепло рассеялось, а влага его дыхания осталась.
Наконец он вышел на дорогу и продолжил путь. Было ещё холодно, деревья только-только начали распускаться. Он шёл, пока не вспотел под плащом, но так и не добрался до города, хотя прошлой ночью ему показалось, что он видел дым от очагов. Может быть, он ошибся, и это были просто тени. Или облако.
Завернув за поворот дороги, он увидел старую женщину в дзори, бредущую ему навстречу; он поклонился ей, и она поклонилась в ответ. Он прошёл мимо неё по дороге, как делал это раньше со старухами, и не обернулся.
Завернув за поворот дороги, он увидел молодую женщину в красном кимоно; он поклонился ей, и она поклонилась в ответ, глядя на него сквозь ресницы. Он прошёл мимо неё по дороге, как ранее мимо старухи, и обернулся.
Позади него на дороге не было ни старухи, ни молодой женщины; только стволы деревьев и изгиб дороги, за который он не мог заглянуть.
Он сошёл с дороги, потому что это был не первый раз, когда лиса пыталась околдовать его, и у него уже было несколько семей с воображаемыми детьми. У него больше не было терпения играть в эти игры.
Едва он сошёл с дороги, как снова очнулся у костра, а рядом с ним лежал его короб. На этот раз он не стал дожидаться, пока огонь погаснет, а взял ветку, зажёг её и понёс в темноте, как факел. Она освещала ему путь к полю адзуки, где он бросил ветку посреди поля и наблюдал, как листья растений потрескивают и горят в разрастающемся пламени.
Мимо него пронеслась тень; огонь внезапно погас. Сгоревшие растения больше не были пеплом в грязи — они снова стали яркими и свежими. Он не шевелился.
— Ты мог бы остаться там, — сказал лис. При взгляде искоса лис был похож на человека, но превращался в тень, когда он попытался посмотреть прямо на него. Его тень всё ещё была похожа на лису, но светилась золотыми линиями и спиралями.
— Лучше бы я пошёл, — он сделал паузу, посмотрел на линию, где заканчивались цветущие бобы адзуки и начинались деревья, — дальше. — Он заметил барьер только после того, как пересёк его. Печати на бумаге казалось, были похожи на нарисованные глаза или, возможно, вульвы. Вероятно, и то, и другое.
Лис переступил с ноги на ногу.
— Если хочешь, ты можешь идти.
Он подошёл к краю линии и посмотрел на деревья, красные от осенней листвы.
— Я могу, — задумчиво произнёс он. — Правда ли это?
Лисья тень дёрнула хвостом:
— Нет.
— Я так и думал. — Он снял короб и положил его на землю. Книги с эротическими гравюрами всё ещё были на месте, как и маленькие безделушки, нэцкэ, сушёная хурма, сушёный кальмар и деньги.
— Ничего не пропало, — заявил он.
Человекоподобное тело лисы кивнуло; светящиеся линии лисьей тени легли на бобы адзуки.
— Я бы не стал ничего красть.
Он поправил складки тёмно-синего кимоно и снял перчатки; поле начинало нагреваться.
— Я не могу сбежать, — начал он.
Лис шагнул к нему на татами под ногами:
— Поешь чего-нибудь.
Он опустился на колени перед столом и отпил из миски осируко. Зубы завязли в липком сладком моти с адзуки. Сидевший напротив лис тоже пил; губы, ранее сливавшиеся по тону со смуглой кожей, порозовели.
— Ты предпочитаешь выглядеть как, — он проглотил ещё один кусок, — мужчина.
Лис обдумал это и кивнул, прежде чем впиться маленькими острыми зубами в кусочек абураагэ, который он выбрал из миски с собой.
— Но почему я? — спросил он.
Лис медленно жевал, прежде чем отпить ещё немного осируко, но его тень повернулась и указала носом на барьер.
— А что, — осируко быстро остывал, становился густым и слишком сладким, — там, за пределами огня?
Хвост тени дёрнулся, и его светящаяся спираль испустила отблески света, которые на мгновение задержались на коже лиса и поплыли в воздухе.
— Мононокэ, — сказал лис. Его тень задрожала на мгновение, прежде чем наполовину исчезнуть под лисьей шкурой.
— А ты разве нет? — Он поставил осируко на стол и взял набор палочек для еды.
— Я существую сам по себе, — сказал лис, хотя он прихлёбывал свою собу и никак не мог говорить. — Он же объединён с человеком.
Он отодвинул ломтики абураагэ в сторону и принялся есть собу.
— Полагаю, это опасно.
Лис опустил голову и без всякого интереса принялся ковырять в миске рис.
— Нас убьют.
Солёный бульон лапши соба обжёг ему нёбо.
— Мононоке сильнее, — он взглянул на лисью тень, но та уже успокоилась, — потому что объединяется с человеком.
Тень лисы наклонилась и провела носом по татами.
— Я, — пробормотал он в пустую миску из-под осируко, — человек.
Лис опустил глаза на стол, на складки своей пурпурно-красно-золотой одежды, перевязанной бордовым оби. Глаза на линии между дверями комнаты и деревьями внутреннего двора открылись, разинув пустые рты с красными губами, и начали светиться красным.
— Он приближается, — сказал он лису. — Ты станешь?..
— Да.
Он отправил в рот последний кусочек остро-сладкого моти кинчаку и отложил палочки.
— Тогда давай начнём.
Когда лис вспорол ему брюхо, а его тень заползла внутрь, заточила зубы, обесцветила волосы и глаза, покрыла золотом его одежду и розовым цветом скулы, боли не было.