Work Text:
В мире оборотней солнце не просто истекает кровью и золотом, прежде чем остатки его света пожрет жадное чрево ночи. Оно расцветает всеми оттенками фиолетового, синего и серебристого в добавок к обычным оранжевым переливам. Некоторым цветам Жун Бай даже не может дать названия.
И в этом мир оборотней богаче мира людей.
Сквозь открытое окно закат заливает красками белые занавески балдахина над кроватью Повелителя Оборотней. Снаружи солнце дрожит в агонии своей рутинной смерти, а внутри Тушань Сун Цы возвращается к жизни, и все это благодаря Жун Баю. Он живет во дворце уже больше двух лет, и, насколько ему известно, никто другой раньше не мог заинтересовать Повелителя Оборотней так, как он.
Никто не мог приковать к себе внимание Тушань Сун Цы на целые часы, никто не мог рассмешить его, не мог подмигнуть так, чтобы его бледная кожа покраснела, не мог вырывать из его горла протяжные стоны. Если бы этот кто-то существовал... Жун Бай, скорее всего уже готовился бы убить его. В добавок к тому убийству, которое он и так замышлял, разумеется.
Но иногда даже у него не получается полностью завладеть ускользающим вниманием Повелителя Оборотней. Он замечает это по глазам, горящая лазурь которых истаивает, как лесной пожар, задыхающийся от недостатка кислорода. Жун Бай не выносит этот взгляд. От него на языке остается привкус неудачи, а Жун Бай не из тех, кто смиряется с поражениями.
И он не боится прибегать к крайним мерам, чтобы отвоевать то, что принадлежит ему по праву.
— Ты что укусил меня? — Сун Цы изумленно моргает, и синее пламя снова разгорается в полную силу.
Жун Бай ухмыляется, уткнувшись в узкое бедро лиса-оборотня, проводит языком по розовой линии следа, который только что оставили его зубы. Мышцы вздрагивают в ответ на прикосновение, как землетрясение под божественной кожей.
— Господин Сун не обращал внимания на этого слугу, — говорит он капризно.
— Что за нелепость? Как я мог не обращать на тебя внимания? — бормочет Сун Цы и машет рукой в невнятном жесте, который должен описать то, что Жун Бай сейчас делает.
Жун Бай садится и откидывается на пятки, чтобы полюбоваться на свой личный пир. На белую кожу, усеянную красными пятнами над шелковыми простынями под обрывками нижних одежд, которые Жун Бай не потрудился снять. Его пальцы нарочито задумчиво пробегают по только что оставленной отметине. Ни в одном из миров, алый закат не смог бы затмить этот багрянец.
— Это очень хороший вопрос, мастер Сун, как вы могли? — он наклоняет голову так, что пряди волос падают ему на глаза. Потом надо будет переплести хвост. Может быть, Сун Цы сам этим займется. В конце концов, это по его вине Жун Бай оказался в таком постыдном беспорядке. — Как подло. Как грубо.
— Прошу прощения, но я никогда в жизни не был груб, — Сун Цы свирепо сверкает глазами, или по крайней мере пытается, но все равно остается слишком мягким, слишком нежным, чтобы его отповедь повлияла хоть на что-то кроме возбуждения Жун Бая.
Он улыбается, как довольный кот, не наказанный и не раскаивающийся. Почему одного упоминания об этом существе хватало, чтобы целые царства дрожали от страха? Он же мягкий, как тающее масло в железных ладонях Жун Бая. Масло, с которым можно играть, которое можно сожрать.
И Жун Бай сожрет. Он заканчивает то, что начал, прикусывая выступающие тазовые кости, одну, а потом другую. Обводит грудь Сун Цы, дразнит набухшие соски и острые грани ребер, прислушивается к движению пойманного в ловушку комка мышц того, кто изменил все в его жизни. Поднимается к изгибу шеи, собирает вздохи и стоны, облизывает кожу в том месте, где под ней бьется пульс, поющий о божественности, пока Сун Цы наконец не сдается.
— Хватит, хватит, — выдыхает Сун Цы, и мягко тянет Жун Бая за волосы. — Дай мне уже твой рот.
Низкий смех Жун Бая эхом отдается в его ключице.
— Такой нуждающийся. Ну что же, этот слуга существует только для того, чтобы угождать вам.
Он медленно спускается и встает на колени, но руки Сун Цы вдруг толкают его вперед. Жун Бай теряет равновесие и едва не падает.
— Что...?
— Не здесь, — Сун Цы садится и касается уголка рта Жун Бая. — Здесь.
Жун Бай смотрит на него с сомнением.
Он это в самом деле серьезно? Какой идиот откажется от минета ради поцелуя?
Очевидно, вот этот идиот.
— Как прикажет мой господин.
***
Есть некоторая ирония в том, что Жун Бай, возможно, никогда бы и не заметил бы Сун Цы в комнате, где он убирался, если бы ужасный, ужасающий Повелитель Оборотней не споткнулся о собственный стул.
Слишком громкий звук эхом разошелся по комнате, и Жун Бай рефлекторно потянулся к оружию, спрятанному под формой слуги. Его меч, как он быстро выяснил, мог по желанию становиться меньше. Несомненно, это был удобный и надежный инструмент. Он очень нравился Жун Баю, хотя и не настолько, чтобы простить остальные перемены, которые ему пришлось пережить.
Подняв глаза он понял, что незваный гость — красивый мужчина в чистых, хорошо подогнанных, но скромных одеждах. Он сам поднял шум своей неуклюжестью, но казалось, перепугался не меньше Жун Бая.
Мгновение растянулось, становясь все тяжелее с каждой секундой молчания, а потом треснуло и разлетелось на осколки.
— Ах, прошу прощения за беспокойство, пожалуйста продолжайте, — пробормотал незнакомец, прежде чем выскользнуть из комнаты.
Жун Бай запоздало отметил его волосы, белые как снег, и синие глаза, горящие, как лесной пожар, и далекий запах дыма, вишни и дома. Он работал во дворце уже три недели, но не смог даже мельком увидеть недостижимого Повелителя Оборотней. Но вот так он, наконец, встретил своего врага? Что за дурацкая шутка?
Что он вообще такое? Нельзя держать в страхе шесть царств и натыкаться на свою собственную гребанную мебель. Это понятия не совместимы.
Цель могла оказаться ближе, чем он рассчитывал.
***
Правила его любимой игры понимают только они двое. Хотя, честно говоря, Жун Бай иногда думает, что Сун Цы вовсе не считает это игрой.
Обычно все начинается так: Сун Цы занят чем-то важным, читает, пишет или копается в свитках, пока Жун Бай сидит рядом, готовый угождать своему господину. В начале он любуется зрелищем и проверяет настрой: пристально смотрит на линию ворота Сун Цы, с удовлетворением вспоминая, каково это — слой за слоем, прикосновение за прикосновением, опускать на плечи Повелителя Оборотней собственноручно выбранные одежды. Смотрит на лицо Сун Цы, на его раздраженно нахмуренные брови и восторженную улыбку, дожидается того восхитительного мига, когда Сун Цы становится так сосредоточен, что прикусывает нижнюю губу и нажимает на неё клыком, слишком слабо, чтобы выступила кровь. Смотрит на длинные белые пальцы Сун Цы, испещренные крошечными чернильными пятнышками, пока тот постукивает по столу и сжимает кисть. И гадает, как бы они выглядели на нём.
В конце концов Сун Цы замечает его взгляд. Жун Бай невинно моргает и может быть вопросительно склоняет голову, будто понятия не имеет, в чем дело. В этот поворотный момент Сун Цы или хмурится, и тогда Жун Бай понимает, что он не в настроении играть, или отворачивается с легким намеком на румянец. Это значит, что сезон охоты открыт. Перед ним угощение «ешь-сколько-сможешь».
Иногда просто ради развлечения он заставляет Сун Цы ждать. Иногда не медлит и пользуется любым предлогом, чтобы подойти поближе. Наливает чай, приносит ещё один свиток, расправляет несуществующую складку на одежде. Или как в этот раз — тянется к заколке, которая и без того совершенно в порядке.
Сун Цы позволяет теребить и успокаивающе поглаживать его волосы, пока прикосновения переходят на плечи, шею и бедра. Жун Бай прижимается к спине Сун Цы, садится и раздвигает ноги, чтобы было удобней. Он изо всех сил старается не слишком громко думать о том, как нагнет Сун Цы над столом и будет до криков трахать пугающего и почитаемого Повелителя Оборотней. Это и вправду не простая задача.
И все это время, пока Жун Бай ласкает его, Сун Цы изо всех сил делает вид, что работает, даже если его руки давно уже не двигаются, и он едва ли может разобрать хоть строку. Весь смысл игры в том, чтобы понять, как долго Сун Цы вытерпит, прежде чем сломаться.
— Ты, — говорит он сквозь стиснутые зубы, когда рука Жун Бая осмеливается двинуться вниз, не совсем в цель, но рядом. — Ужасное отродье.
Жун Бай театрально вздыхает и медленно убирает руку.
— Если мастер Сун так против моего присутствия, я пожалуй пойду...
Белые и коричневые оттенки поточного свода расцветают над его веками. Сун Цы толкает его вниз так быстро, что он едва успевает заметить движение. И все же, он не чувствует боли от удара. Сун Цы слишком внимателен, чтобы позволить своей постельной грелке получить хоть малейший синяк от его рук. Что за неженкой он его считает? Жун Бай не собирался так легко сдаваться.
Проклятье, он даже выпустил хвосты и уши. Так идиот Жун Бая выглядит почти как легендарный повелитель, с яростным взглядом, полным неукрощенного огня, и грозящей раздавить силой. Он выглядит как тот, кто держал под пятой целые города и определенно мог бы сделать это снова, если бы захотел. Как будто ему не все равно, как будто он не просто ждет окончания своей жизни, и это уже само по себе победа.
На этот раз Жун Бай и впрямь добирается до него.
Как обычно, он побеждает.
— Так грубо! — бессовестно лжет он.
— Что? Тебе больно? — Сун Цы кладет ладонь на его щеку, пока хвосты встревоженно трепещут у него за спиной. — А-Жун, скажи мне, тебе больно?
Как будто Жун Бай стал бы жаловаться на такую мелочь, даже если и в самом деле испытывал боль. Он не ребенок, чтобы скулить и рыдать от первого незначительного ушиба.
— Ах, мастер Сун, не наказывайте меня, — он невинно хлопает ресницами и извивается под Сун Цы, поднимая бедро, чтобы медленно, дразняще провести им между раздвинутых ног. — Этот ничтожный не хотел вас обидеть, пожалуйста, пощадите...
— Ужасный! Невыносимый! — ругается Сун Цы, разрывая одежду на Жун Бае. — Ты меня до смерти доведешь!
«Да, таков план», — мрачно вспоминает Жун Бай
***
В следующий раз у него получилось снова приблизиться к своей цели за чужой счет. Бедняга а-Ли, который обычно приносил и разливал чай для повелителя, к несчастью, ужасно отравился. У распорядителя не осталось выбора, кроме как послать в бой Жун Бая.
— Не разговаривай, пока повелитель не спросит тебя, — предупредил он, отдавая поднос смущенному и удивленному Жун Баю. — И не забудь как следует встать на колени!
Распорядитель беспокоился не зря. Жун Бай никогда по-настоящему не умел стоять на коленях.
— Не забуду, конечно.
И он не забыл. Жун Бай следовал церемониалу, пока не оказался у стола Сун Цы, и повелитель поднял голову.
— Это ты...
Формально это не вопрос, но было бы невежливо промолчать, ведь так?
— Это я, — и с запозданием добавил: — повелитель.
— Хорошо. Тогда продолжай, — Сун Цы равнодушно взмахнул рукой и вернулся к чтению, полностью исчерпав свой запас интереса к другим дышащим существам.
Жун Бай продолжил и приступил к работе, ради которой его сюда послали. Есть кое-что, среди бесчисленного множества других фактов, которые он узнал, с тех пор как бежал из Западной Лян и потерял свое место в жизни. По крайней мере, он уверен, что заваривает чай лучше, чем все слуги в этом дворце.
Повелитель Оборотней, должно быть, согласился с этим, потому что когда Жун Бай собирался уходить, он спросил:
— Как тебя зовут?
— Имя этого недостойного Жун Бай, повелитель.
— А-Жун, завтра ты будешь служить мне.
Жун Бай с трудом сдержал победоносную ухмылку.
— Как прикажет мой повелитель.
***
Когда Жун Бай появился во дворце, больше всего его удивляла уединенность этого места. Обычно там не было никого кроме Повелителя Оборотней, его яростно преданного распорядителя, его слуг и его книг. То, что должно было быть сердцем политики мира оборотней, больше походило на причудливую версию хижины отшельника, отказавшегося от общества других разумных, чтобы глубже погрузиться в изыскания.
В то время Жун Бай не понимал причин такого странного образа жизни. Теперь, имея удовольствие встречаться с другими владыками оборотней, он вдруг осознал привлекательность идеи полного одиночества, только чтобы не терпеть этих придурков на регулярной основе.
— Так скажи мне, мальчик, — Вэнь Чанчу наклоняется над столом, демонстрируя клыки в огромной волчьей ухмылке, и уши, задранные над его тупой физиономией. — Как тебе удалось так ловко уложить нашего замороженного повелителя? Поделись секретом с этим почтенным дядюшкой.
— Боюсь, я не понимаю, о чем говорит ваше превосходительство, — вежливо улыбается Жун Бай. — Вашему превосходительству угодно что-нибудь ещё от этого слуги?
— Слуги? — Вэнь Чанчу фыркает. — Держу пари, наш повелитель балует тебя больше, чем самую дорогую куртизанку во всех ебаных шести царствах.
Жун Бай не принял бы пари, хотя его положение коренным образом изменилось с тех пор, как он был безымянным слугой. У него больше нет обязанностей, кроме как составлять повелителю компанию любым способом, которым Сун Цы прикажет.
— Щедрость Его Величества не знает границ.
— Да ладно тебе, не стесняйся, все и так уже знают о вашем бурном романе, — говорит оборотень-волк, прежде чем одним глотком допить свою чашу вина. — Ты что, заколдовал его, или что-то в этом роде? Потому что, без обид, ты хорошенький, но не настолько. Знаешь сколько красоток я подсылал к его царственной заднице? Без счета! Женщин, мужчин, да кого угодно! И он всегда велел им убираться прочь!
Жун Бай молчит и тщательно собирает информацию.
Он и раньше знал, что уже давно никто не делил постель с Сун Цы, но не понимал, насколько это странно. Сун Цы не особенно опытен, хотя конечно не может быть девственником.
Он откладывает эту мысль на потом и сосредотачивается на настоящем. У них мало общего, но этот дурак похоже близок к идиоту Жун Бая. Учитывая, как бесстыдно он треплется, выудить у него информацию должно быть детской игрой. Теоретически это прекрасная возможность.
Жун Бай хочет, чтобы он ушел.
— Так что в тебе такого выдающегося? — Вэнь Чанчу косится на него, как будто его пристального взгляда хватит, чтобы выдавить ответы изо рта Жун Бая. — У тебя настолько большой чле...
Он не успевает договорить. Красная вспышка проносится перед глазами Жун Бая, оставляя за собой след из дыма и перьев. Человек в изящном красном одеянии прижимает Вэнь Чанчу к стене, его рука обвивается вокруг шеи волка.
Чжу Иши из клана Алых Птиц. Один из немногих избранных людей, которым позволено находиться во дворце, как и Вэнь Чанчу. Жун Бай на всякий случай разузнал все, что смог, о тех, кто входил в короткий список людей, которых Сун Цы готов был терпеть в своем доме. То, что он параноидальный ублюдок, сослужило ему хорошую службу.
— Щенок, ты опять плохо себя ведешь? — бессмертный неодобрительно фыркает, и его выражение настолько же безмятежно, насколько яростен взгляд Вэнь Чанчу. — Мне тебя и на секунду нельзя оставить одного, да?
— Пошел на хер, — рычит Вэнь Чанчу. Он борется с хваткой бессмертного, но не прилагает особых усилий. Их поза кажется привычной, как старый танец, узор движений в котором повторяется снова и снова.
— Может позже, если будешь хорошо себя вести, — Чжу Ишу свободной рукой треплет его по ушам. — Прошу прощения за грубость моего спутника, господин.
Жун Баю требуется смущающе много времени, чтобы понять, что бессмертный обращается к нему. Прошло уже много лет с тех пор, как кто-то называл его так. В конце концов, а-Жун не благороден.
— Ах, ваше превосходительство, вы слишком добры. Этот смиренный — не господин.
Он низко кланяется.
— Вы драгоценный спутник нашего повелителя, ведь так?
Драгоценный спутник? Жун Баю и в голову не пришло бы назвать себя драгоценным, в любом контексте.
— Ваше превосходительство слишком высоко оценивает этого ничтожного. Он бы не осмелился присвоить себе этот титул.
— Ах, не смеши меня! — Вэнь Чанчу хихикает, несмотря на хватку на горле. — Драгоценный спутник? Ты имеешь в виду постельную грелку?
— Если ты и дальше будешь безрассудно оскорблять нашего повелителя, даже я не смогу спасти тебя. Ты же знаешь, как он ведет себя, когда предъявляет на кого-то права. Будешь груб с его возлюбленным, и он убьет тебя, а потом скормит твой труп собакам.
— Тебе бы это понравилось, да, чокнутая птичка?
— Ты ранишь меня, щенок.
Жун Бай игнорирует их долбанный брачный танец, изо всех сил пытаясь справиться с неожиданным потоком информации.
Права. Возлюбленный. Какого хрена? Конечно же, Сун Цы не может быть настолько по-идиотски сентиментален.
Хотя о чем это Жун Бай? Кончено, он может.
Речь ведь о том самом существе, которое позволяет Жун Баю использовать его колени вместо подушки, а хвосты — вместо одеяла. О том, кто каждый день нежно расчесывает ему волосы и следит, чтобы ему было тепло по ночам.
Сун Цы может быть Повелителем, но у него нет ни гордости, ни инстинкта самосохранения, которые обычно приходят вместе с подобной работой.
— Мы отклоняемся, господин. Пожалуйста, продолжайте присматривать за нашим повелителем, — Чжу Ишу отпускает шею своего пленника, только чтобы перебросить его через плечо. — Я не видел его таким живым уже несколько десятилетий. Верно, щенок?
— Сгинь, сука! — рычит волк.
— Щенок, я знаю, что это не просто, но, прошу, подумай немного. Кто будет спасать тебя от всех тех неприятностей, которые ты находишь на свою голову, если я умру?
— Мне не нужна твоя помощь! — крики удаляются, пока Чжу Ишу тащит Вэнь Чанчу к большому залу, подальше от Жун Бая.
Скатертью дорожка.
Позже Жун Бай находит Сун Цы в саду с пустой чашкой в руках. Он сидит и мирно разглядывает тени, танцующие на гладкой поверхности пруда. Если бы Жун Бай не знал его лучше, он мог бы и вправду сойти за величественного бессмертного.
Жун Бай жаждет разрушить его. Это тайное желание, которое пряталось в нем уже несколько месяцев. Стремление к победе, которое он задушил под рабской покорностью, буря, слишком неконтролируемая, чтобы выпустить её. А-Жун — всего лишь слуга, он не может требовать, не может предъявлять права, как бы ему этого ни хотелось.
Сейчас ему кажется, что он может всё.
— А-Жун... — приветствие Сун Цы тонет в поцелуе.
Жун Бай не утруждает себя тонким обольщением, не подталкивает Сун Цы в нужном направлении, как это обычно бывает. На этот раз он целует его достаточно яростно, чтобы остались синяки, глотает слова, вздохи и стоны. Жун Бай проглотил бы и сердце Сун Цы, если бы мог, спрятал бы его в своей груди.
Может тогда этот проклятый уязвимый орган будет в безопасности от ненасытных выскочек, готовых передраться за его кусок.
— Я хочу тебя, — говорит Жун Бай. — Сун Цы, я хочу тебя.
Лис растерянно, как в тумане, моргает.
— Здесь?
Пальцы Жун Бая впиваются ему в спину.
— Здесь.
— Прямо сейчас?
— Сейчас. Сейчас и навсегда.
Сун Цы улыбается.
— Как прикажет мой А-Жун.
***
Ушло много месяцев, чтобы привести Сун Цы к тому, чего он хотел. К счастью, Жун Бай очень, очень терпелив.
Для начала нужно было время и осторожность, чтобы добиться доверия. Каждый день Жун Бай приносил Сун Цы еду и каждый день протаскивал частицы себя в существование Повелителя Оборотней, укоренялся в нем, как неотъемлемая часть его повседневной жизни. Становился рутиной. И как только это произошло, Жун Бай начал разрушать эту рутину, кусок за куском. Он действовал очень медленно, маленькими и тщательно спланированными шагами.
— Повелитель должен поесть, — настоял он однажды, вместо того, чтобы, как обычно, просто оставить поднос.
Сун Цы повернул к нему голову и моргнул как сова.
— Я... Я не голоден?
Жун Бай быстро понял, что Сун Цы ужасен в том, что касается заботы о себе. Если бы он не был невероятно могущественным Повелителем Оборотней, то Жун Баю не пришлось бы ничего делать. Сун Цы, наверное, просто умер бы от обезвоживания над своими книгами.
— Повар столько работал над этим, — заметил Жун Бай. — Было бы невежливо тратить его труды впустую, разве нет?
Такие аргументы действовали на Сун Цы лучше, чем слова о его собственном здоровье.
— Ты прав. Тогда а-Жун должен поесть.
Веки Жун Бая дрогнули.
— Повелитель?
— Ты слишком худой, — сказал Сун и, едва договорив, сам понял абсурдность своих слов. Жун Бай на самом деле не был худым. — Хорошо, мы поделимся.
Это была первая победа в длинной череде медленных, но значимых попыток проникнуть в сердце своей цели.
Затем он пригрозил, что сам накормит повелителя, если тот откажется есть. Потом очень кстати забывал свои безделушки в спальне повелителя. Иногда его ворот сползал набок и открывал кожу, не настолько, чтобы вызвать подозрение, но достаточно, чтобы Сун Цы смотрел на него, как мотылек на пламя.
К его растущему удовлетворению, Сун Цы часто краснел, когда Жун Бай выходил из комнаты.
Следующим шагом стали прикосновения. Ничего слишком грубого, просто невинная попытка поправить кисти на спине и их руки «случайно» столкнулись. Этого оказалось достаточно, чтобы надломить Сун Цы.
А потом случай на тренировке забил последний гвоздь в его гроб.
— Сшшшш, — булькнул Повелитель Оборотней, пока его глаза расширились от чего-то похожего на настоящую панику.
— Добрый вечер, повелитель, — улыбнулся Жун Бай. — Распорядитель сказал, что я могу здесь потренироваться.
Формально это даже не ложь, хотя распорядитель вряд ли позволил бы, если бы Жун Бай признался, что собирается тренироваться полураздетым.
— Тренироваться. Да. Понятно. Отлично, — пробормотал Сун Цы, ковыляя обратно в свою комнату.
«Плод созрел», — мурлыкнул себе под нос Жун Бай. Не прошло и недели, как ему наконец удалось забраться в постель Повелителя Оборотней.
— Его величество болен? — ахнул он. И засмеялся про себя. Что за шутка, болен? Повелители оборотней не болеют. Но они возбуждаются. Жун Бай мог чувствовать запах этого возбуждения даже через две комнаты. — Тогда я должен остаться рядом с ним.
— В этом нет необходимости, — кротко ответил Сун Цы из-под одеяла.
— Но это не так, — кивнул Жун Бай. — Моя долг — удовлетворять все потребности Вашего Величества.
Он сел на край кровати. Наклонился. Его рука двигалась, и не собиралась останавливаться. — Какими бы они не были...
***
Его повелитель слишком легок. Он ведь Повелитель Оборотней, он должен весить как горы, как империи, как целые царства, должен вдавить Жун Бая в матрас, расплющить его, как недостойного жука, несравнимого с огромным весом его положения. Но он этого не делает.
Вместо этого он утыкается носом в шею Жун Бая, вдыхает их общий запах и цепляется за него бумажно-слабыми руками. Объективно, Жун Бай знает, что в теле Сун Цы нет ни одной слабой кости. Как бы плохо он не заботился о себе, он все равно может оторвать Жун Баю голову одним движением руки.
Но он кажется уязвимым, пока мирно дремлет в объятиях человека, который буквально годами замышлял его гибель.
Он кажется уязвимым под Жун Баем, с раздвинутыми ногами, обнаженным животом и глазами, сияющими ярче, чем когда-либо прежде, пока из его горла, как молитвы, вырываются стоны.
И пока он утыкается в Жун Бая, как в подушку, не заботясь о безопасности, окруженный их успокаивающим запахом, единственный вес, который чувствует Жун Бай — это его собственная вина. Она лежит на горле, как удавка, издевательская, рычащая и отвратительная.
— Скажи, а-Жун, — зевок разрезает фразу Сун Цы пополам, и он не спешит продолжить.
— Что? — Жун Бай милостиво улыбается, вытаскивая листочки из распущенных волос Сун Цы.
— Да, да, — сонно бормочет тот. — Чего ты ждешь, перед тем как убить меня?
Тяжесть падет на него, пробивает дыру в грудной клетке, вырывает все еще бешено бьющееся сердце. Его голос дрожит в горле, когда он без жалости выкашливает:
— Мастер Сун, что вы говорите?
— Я имею в виду, тебе ведь удалось вырастить по крайней мере шесть хвостов? — тянет Сун Цы.
Точнее, семь.
— Даже с нашими... интенсивными сеансами двойного совершенствования, развитие больше чем семи займет у тебя годы. Если ты хочешь достичь девяти, прежде чем попытаться, тебе нужно рассчитывать в лучшем случае, на десятилетия. Рискуя, что ты наскучишь мне, или что я узнаю о твоем маленьком плане убить меня и занять мое место.
Жун Бай смотрит в потолок и вспоминает, что в то особенное первое утро он проснулся от чего-то Совершенно Другого.
По иронии судьбы, больше всего Жун Бая злит не то, что ему пришлось оставить свою уютную жизнь в столице и скитаться по поручениям дураков. И не то, что он потерял свою человечность. На самом деле он не был так уж сильно к ней привязан. И даже не то, что он не может заявить о себе, без необходимости спасаться бегством.
Дело в отсутствии контроля. Это его тело, его жизнь, и кто-то решил засунуть в него чужое, изменить саму природу Жун Бая без его согласия. Он ненавидит это больше всего.
Это обида, которую он не может простить.
И как раз в тот момент, когда он думает, что снова взял бразды правления в свои руки, оказывается, что у него нет ни малейшей власти над своей жизнью.
— А я бы тебе наскучил? — он не может удержаться от вопроса.
— Нет, — говорит Сун Цы с непоколебимой уверенностью. — Но ты не мог знать этого наверняка, как бы умен не был. С твоей нынешней силой, ты мог бы убить меня, если я достаточно отвлекусь. Это была прекрасная возможность. Ты успел бы свернуть мне шею.
Он садится, белые волосы падают ему на плечи, как занавес, и его руки обвиваются вокруг шеи Жун Бая.
Жун Бай даже не пытается бороться, он просто лежит, совершенно обнаженный, пока пальцы его любовника легко, как поцелуи бабочки, касаются его горла, а взгляд прожигает дыру в сердце.
— Но ты этого не сделал, — удивляется Сун Цы, отпуская шею Жун Бая. — А почему? Ты все еще боишься?
Он истерично, безудержно смеется.
— Ты... ты спал со мной, думая, что я сверну тебе шею в процессе? Ты надеялся, что я убью тебя. Какого черта, Сун Цы?
Ах, ирония. Жун Бай думал, что играл с Сун Цы, хотя все это время игрушкой был он сам.
— Я не надеялся особо, — Сун Цы пожимает плечами, и вот оно, небрежное безразличие, которое Жун Бай так ненавидит. — Я просто удивляюсь, почему ты упускаешь отличные возможности, ради которых так упорно трудился.
— Как давно ты знаешь? — выдавливает он из себя. Слова оставляют во рту горечь желчи.
— Я понял, что моя кровь бежит по твоим венам, как только увидел тебя. И нет, я не делал этого с тобой, в не знаю, кто сделал. Я понял, что ты намерен использовать меня для быстрого развития, когда ты начал... соблазнять меня. Все остальное в основном догадки. Когда ты разовьёшься достаточно, будет логично убить меня, чтобы занять мое место.
Всему этому есть только одно осмысленное объяснение.
— И ты позволил этому случиться, потому что хотел, чтобы я убил тебя.
— Нет, — Сун Цы качает головой. — Мне все равно, буду я жить или умру. Я позволил этому случиться, потому что ты мне нравишься. Потому что ты заставляешь меня чувствовать себя так, как я не чувствовал уже очень давно. Если цена за это — моя жизнь, я не против её заплатить.
Жун Бай замирает. Моргает.
Медленно прокручивает слова в голове.
Снова. И еще раз. И еще раз.
А потом вдруг хватает Сун Цы за бедра, до боли знакомые под ладонями, и заставляет его перевернуться.
— Ты лжешь.
— Грубо, — Сун Цы пристально смотрит на Жун Бая снизу вверх.
— Ты лжешь, — рычит он сквозь стиснутые зубы. — Я не стою твоей жизни!
— Я не согласен. А-Жун очень дорог мне.
— Мое имя даже не Жун Бай, идиот! — кричит он, вне себя от отчаяния.
Сун Цы безмятежно улыбается, и именно эта улыбка делает его таким умиротворенным, потусторонним и недостяжимым. Жун Бай сорвал бы её с его лица, если бы его пальцы могли дотянуться в такую даль.
— Я знаю. Это не важно.
— Это важно! — он бушует, его когти впиваются в плечи Сун Цы. — Имей хоть немного гребаной самооценки, тупица!
Семь белых хвостов появляются за спиной Жун Бая, запах божественной крови наполняет комнату. Она пахнет так же, как и его собственная, сладко, едко, мощно. В довершение всего Жун Бай резко полосует себя по коже теми же когтями, что и Сун Цы. Красный льется из раны, стекает по руке, скатывается вниз и падает на щеку Сун Цы.
— А-Жун, — Сун Цы хмурится при виде его пустяковой царапины. — Не надо...
— Заткнись, — Жун Бай делает глубокий вдох. — Раз тебе нельзя доверить её, отныне твоя жизнь принадлежит мне. Мне!
Ответ Сун Цы звучит тихо и по-настоящему, как ложь, как обещание.
— Как прикажет мой возлюбленный.