Work Text:
Фарфоровая кожа запястий молодого господина едва выглядывает из широких тяжелых рукавов, когда он подносит к губам пиалу с легким ароматным вином. Вокруг украдкой мелькающих запястий виднеется плотная обмотка на предплечьях, и невыносимо думать о том, насколько жарко в этих дорогих золотых одеждах, достойных самого божества. Молодой господин перехватывает взгляд, удерживает, так же настойчиво разглядывая в ответ, и совершенно равнодушно опускает глаза. Его лицо сегодня открыто. Выбеленная кожа только подчеркивает подведенные сурьмой веки и брови, карминовые губы сомкнуты плотно, и ни слова с них не упадет без дозволения Императора.
Ван Ибо поднимает пиалу вместе со всеми, кто удостоен чести разделить этот ужин с императорской семьей, и со всеми повторяет последние слова только что прозвучавшего тоста. Молодой господин судорожно прикрывает глаза, принимая похвалу и восторги его талантами, красотой, великодушием. Он кланяется над столиком, едва поднимая руки перед собой, и старый Император глядит на него с гордостью.
Ван Ибо видит, как подрагивают белые пальцы ладони, выставленной вперед, как церемонно, но все-таки поспешно молодой господин обхватывает ими пиалу и выпивает за себя.
Темные волосы собраны в сложную прическу. Золотые украшения, усеянные драгоценными камнями, отзываются звоном на каждое движение головой. Гребень, венчающий центральный пучок, то и дело вспыхивает яркими слепящими бликами, отражая заходящее солнце, но Ван Ибо, как бы ни хотел, не может отвести глаза.
Он неподвижно сидит за своим столиком, расправив плечи и выровняв спину. Его парадное ханьфу украшено подобием доспехов, которые ни от чего не защитят, но зато показывают его статус при дворе. Невысокий статус, хотя для его лет он добился невиданных высот — так говорят.
Льстят.
У этого народа лесть в почете.
У этого народа... Ван Ибо незаметно для всех впивается пальцами в саднящую царапину на бедре, полученную сегодня во время боя в честь Праздника Божества. Он не должен допускать такие мысли — он ведь сам принадлежит этому народу, но все, окружающее его, чаще всего вызывает оторопь, иногда — отвращение. И лишь временами — очень, очень редко, думает Ибо, глядя на молодого господина, — восхищение.
Это его культура. Но он здесь совершенно не к месту. И если бы не выигранный у умелого воина бой, Ван Ибо, как и всегда, остался бы в казармах. Ночная тренировка на полигоне была бы более полезна, чем бестолковое распитие сладкого вина. Но на ночной тренировке нельзя повстречать младшего сына Императора.
* * *
Умопомрачительно долгий ужин, растянутый сменой блюд и традиционными церемониями, и не думает заканчиваться. Ван Ибо терпеливо выслушивает тосты и пожелания, заученно вскидывает руки с пиалой, выпивая за молодого господина, и с трудом отводит от него глаза. Славно, что его место не в первом ряду. Славно, что он не под прицелами взглядов. Славно, что он сидит достаточно далеко, чтобы сплетники не могли с уверенностью сказать, на кого так часто поглядывает младший сын Императора. За такую вольность, за такое вопиющее бесстыдство и нарушение правил Ван Ибо будет обречен на плеть.
В обычные дни на Дар Божеству нельзя поднимать глаза. Дар Божеству рожден для великой миссии, и только Породившему Его позволено взирать на творение плоти своей, прикасаться к нему. Императору — и слугам, у которых вырезаны языки, чтобы они не могли рассказать простым людям о том, как выглядит молодой господин.
Ван Ибо давит на рану, чтобы не смотреть. Но тихий мелодичный звон свисающих цепочек доносится до него сквозь гул приглушенных разговоров, и он распахивает глаза, с готовностью и страхом встречая острый безжалостный взгляд. Молодой господин глядит открыто, не скрывая любопытства, и секунда за секундой его взор вспарывает все нутро Ван Ибо так бесхитростно жестоко, словно ребенок, рассматривающий раздавленную лягушку.
Туго затянутый ворот ханьфу, вдруг сдавив грудь, перекрывает воздух. Еле ощутимые доспехи теперь давят на плечи, словно деревянные шесты паланкина, и ноша его вины становится и вовсе непосильной, потому что он не может не смотреть — не может отказаться от сияющего лика Дара Божеству, облаченного в золотое с красным, с выбеленным лицом и алыми, поблескивающими от вина губами.
Вчера его бы за такое высекли. Но сегодня — сегодня позволено.
Император величественно поводит рукой, словно предлагая своему сыну весь мир, и, полуобернувшись к нему, с широкой улыбкой торжественно провозглашает:
— Ты волен попросить что угодно. Любое твое желание будет исполнено.
Ван Ибо, помня вольные степи, слушает тишину, воцарившуюся в зале, и ждет просьбы о свободе. Принцу нет нужды просить золота, нет нужды просить прочих богатств — все, чего ему не хватает, это еще хотя бы несколько дней. Но у него остался только один, и тот подходит к концу. Ван Ибо глядит на младшего господина, глядит в него — и мимо него, проникая вглубь своей памяти, чувствуя под подошвами сапог крепкие стремена, под собой — мощную спину гнедого жеребца, и ветер, ветер в лицо, такой сильный, что нужно пригибаться к шее коня, грива которого щекочет щеки.
Тишина в зале звенит, словно цепочки в волосах принца. Ван Ибо сводит брови — все напряжены, переводят негодующие взгляды с него на молодого господина, который в этот самый момент указывает на него рукой и повторяет:
— Я хочу возлечь с ним.
Император бледнеет, а после идет красными пятнами, и вот уже мгновение спустя его глаза наливаются кровью. Он гневно глядит на сына, скованный собственными словами, и Ван Ибо знает, что тому хочется сказать: неслыханно. Никто прежде не смел просить такое. Вопиющее нарушение законов и традиций. Невыполнимое желание. Как ты можешь так позорить себя и императорскую семью.
Остальные гости его только поддержат.
Молодой господин сидит недвижим, его взгляд направлен вперед, мимо Ван Ибо, и ни одно украшение не шелохнется на его голове. Даже солнце, до того слепяще отражавшееся в золоте, сбегает с горизонта, чтобы не мешать этой молчаливой битве. Он же не может отвести от принца глаз — и хорошо, ведь иначе ему придется смотреть в глаза гостям — и затаив дыхание ждет своего приговора.
Стоят ли вольные степи одной ночи с Даром Божеству? Принц обрек его на великую честь, попирающую все земные законы.
Его жизнь ничего не весит, она легче жасминового цветка. Что Императору, что молодому господину — жизнь подающего большие надежды воина это жизнь мелкого комара, и, если властитель примет просьбу сына, на рассвете в храм войдут двое.
Ван Ибо застыл, словно статуя Будды, но лицо его не такое благодушное. Он чувствует, как по нему скользят недобрые взгляды, чувствует, как недруги предвкушают расплату — теперь ему в любом случае не удастся прижиться при дворе, не после того, как молодой господин так его выделил. Он чувствует — и теряется в темных бездонных отчаянных глазах принца.
* * *
Император сдерживает слово.
Ван Ибо завязывают глаза и отводят в недоступный для смертных дворец, путая ходы, коридоры, минуя залы несколько раз, чтобы он не запомнил дорогу. Он считает — налево, направо, вперед сто шагов, налево, направо, спуститься на пять ступенек, выйти на улицу, вперед пятьдесят шагов, подняться на три ступеньки, снова налево. Снова направо. Снова сто шагов.
На пятнадцатой минуте лабиринта что-то меняется. Сопровождающие его стражники замедляются, и Ван Ибо по движению воздуха ощущает, что открываются тяжелые двери в жилые покои. Комната дышит в лицо приятными сладковатыми благовониями, а снизу под повязкой пробивается оранжевый мерцающий свет. Ван Ибо переступает порог и слышит, как дверь за ним закрывается. Раздается тихая поступь, замирающая напротив, и, глядя вниз, он видит полы золотого одеяния принца. На лицо падает тень — и через мгновение с глаз пропадает повязка. Ван Ибо щурится, ослепленный и светом комнатных фонарей, и красотой молодого господина, в руках которого лоскут плотной черной ткани, и, разомкнув губы, не произносит ни слова.
Разве можно говорить в присутствии принца? Разве можно быть с ним наедине? Разве можно быть его последним желанием? Что это за великая честь — осквернить Дар Божеству и пасть от руки мстителей?..
Принц выпускает из рук ткань, и та с едва слышным шорохом скользит по его ханьфу, цепляясь за вышитые узоры. Ван Ибо прослеживает за ней взглядом, не смея смотреть на принца, хотя прежде не мог отвести от него глаз. Молодой господин шагает вперед — мелкий, незначительный шаг, а Ибо едва не отшатывается, потому что как можно?.. Так близко. Так бесстыдно близко к этому неземному существу.
— Разве я не красив? — хриплым после долгого молчания голосом спрашивает принц, склоняя голову к плечу, и он все еще в своих богатых золотых одеждах, его волосы, украшенные шпильками и гребнем, ни одной прядью не выбились из прически, и длинные цепочки снова звенят, касаясь прозрачными алыми капельками бархатной напудренной щеки принца. — Почему ты не хочешь на меня смотреть? Вот он я, весь перед тобой.
— Не позволено, — глухо отзывается Ибо.
— Кто же тебе запретит? — мягко спрашивает принц, выпрямляя голову и снова сбивая звоном цепочек. Ван Ибо неотрывно следит за ними, за их движением, за их покачиванием, за тем, как ласкающе они касаются кожи лица. — Кто же тебе запретит, храбрый умелый воин, если нас тут двое, и я тебя позвал?
Ван Ибо молчит.
— Почему ты не отвечаешь мне?
Ван Ибо стискивает пальцами ниспадающие рукава собственного ханьфу, отчего грубая на ощупь, но бесценная на кошель ткань натягивается на плечах. Принц вздыхает, и сердце Ван Ибо вторит его вздоху — бьется тяжело, мучительно, отдается в висках глухим стуком, и презренные слова вот-вот сорвутся с бесстыдного языка. Их нужно удержать любой ценой, потому что не Ван Ибо это все предназначено, недостоин он таких жертв, таких даров, таких изысков. Его удел — исполнять приказы, растить умения, чтобы добиться большего и исполнить сыновний долг, выбившись в люди. А принц это все перечеркнул, выбрав его для плотской забавы.
Но разве такое можно сказать ему?
Разве можно отказать в последней просьбе, пусть даже она так вопиюще ужасна?
Разве теперь его долг не исполнить волю молодого господина? Раз уж так сложились звезды.
— Я недостаточно хорош для тебя?
— На все ваша воля.
Они звучат одновременно, и обида, ощутимая в голосе принца, не успевает рассеяться, все еще витая в воздухе, когда Ван Ибо поднимает глаза на господина. Принц сияет еще ярче. И причина тому не отражающийся в украшениях свет, не обилие золота вокруг него, а сощуренные глаза и широкая улыбка. Ван Ибо запоминает ее. Помнить ее он будет недолго, но какое это теперь имеет значение.
Принц протягивает руку, и Ван Ибо поначалу замирает, но все-таки медленно, рывками протягивает свою навстречу. Они соприкасаются пальцами в полной тишине, лишь шорох их одежд да постукивание фонарей на сквозняке разбивают ее. Принц обхватывает его ладонь своей, сжимает едва ли ощутимо и тянет наверх, отчего Ван Ибо с трудом сдерживает порыв вырвать руку.
Как преступить запреты, которые влились в тебя с молоком матери?
Принц неуклонно поднимает его ладонь, а Ван Ибо позволяет это ему, неотрывно глядя широко распахнутыми глазами на то, как его собственные пальцы приближаются к лицу молодого господина. Он порывисто, резко, как от удара, выдыхает, когда принц прижимает его ладонь к своей щеке и блаженно прикрывает глаза, подаваясь ей навстречу. Ван Ибо чувствует, как дрожат его пальцы; чувствует сухие белила на лице принца, чувствует, как горяча и приятна на ощупь его щека. Он набирается смелости и поднимает вторую ладонь, задерживая ее в цуне от скулы принца, и тот как ощущает — открывает глаза и, затаенно улыбаясь, свободной рукой прижимает кисть ко второй щеке. Ван Ибо, часто и тяжело дыша, на один неосознанный, необдуманный шаг приближается к молодому господину, сильнее вдавливая ладони в его лицо, пачкая их в белилах. Размазывает их большими пальцами около губ, приоткрывая настоящую кожу принца, проводит ими еще и еще, то и дело задевая уголки губ и цепляя с них кармин, который тянется вслед за движениями, оставляя алые полосы.
— Вы слишком хороши для меня, — шепчет Ван Ибо, потому что его голос сейчас сорвется. — Это я недостоин вас.
— Ты смеешь оспаривать мой выбор? — Принц, не выпуская его руки, трется о них, гладится, ластится. Глядит из-под полуопущенных век, снова мучая нутро Ван Ибо препарирующим любопытством.
— Не положено оспаривать, — выдыхает Ван Ибо, удивленно отмечая удовлетворенную вспышку в глазах принца. — Не положено, мой господин, столько всего не положено...
— ...Что очень хочется сделать все вопреки.
Ван Ибо на мгновение зажмуривается, а после, распахнув глаза, отказывается видеть что-то кроме принца. Он подается вперед и, как же стыдно, привстает на цыпочки, чтобы прижаться губами к его губам. Удерживая его лицо, целует легко, поверхностно, чувствуя, как сладковато пахнет пудра. Принц наклоняет голову, и цепочки снова отзываются перезвоном. Ван Ибо понимает без слов — касается кончиком языка нижней губы молодого господина, надавливает им на мягкую податливую плоть, слизывая кармин, и скользит внутрь приоткрывшегося рта. Они целуются по-настоящему, и Ван Ибо вдруг осознает, что прижимает молодого господина к себе, крепко обхватив его за талию и смяв в пальцах дорогие одежды. Вспыхнув, он едва не отстраняется, но принц вдруг коротко стонет, расслабляясь в его объятьях, и подается навстречу. Льнет всем телом, обнимая за плечи, а спустя мгновение и вовсе скрещивает руки за шеей Ван Ибо.
Чтобы поцелуи были слаще?
Чтобы он не смог вырваться? Но в этом больше нет нужды.
Пусть его имя не впишут в историю, пусть он падет бесславным, безызвестным мотыльком, вычеркнутым отовсюду, — Ван Ибо сделает все, чтобы его смерть не была напрасной. Если такова его судьба, то в его власти решить, уйдет ли он достойно предков. Раз его долг скрасить последний день Дара Божеству — он исполнит его с честью.
Ван Ибо позволяет себе неслыханную вольность — прерывает поцелуй, нехотя отрываясь от губ принца, и, прихватив зубами нижнюю, чуть оттягивает ее и щекочет кончиком языка. Посасывает, собирая всю оставшуюся краску, — наверное, их рты теперь такие же красные, как прежде губы молодого господина — и, едва стоит принцу протестующе застонать, снова целует, напористо проникая языком внутрь рта и скользя им по кромке зубов. Принц выдыхает, позволяя ему это, отзывается на ласку. Вплетает пальцы в длинные волосы Ван Ибо, гладит затылок и вдруг вытаскивает шпильку из заколки, отчего пучок раскручивается и падает тяжелой тугой прядью. Ван Ибо, вторя, достает шпильки из прически принца, роняя их на пол, и цепочки звенят напоследок, заброшенные, неинтересные. Ван Ибо распускает волосы молодого господина, прочесывает их пальцами от корней, то и дело возвращаясь и массируя уставшую кожу уверенно и жестко. Принц постанывает, запрокидывая голову и подставляя макушку под руку, а Ван Ибо только этого и ждет — он, оглушенный шумом крови в ушах, глядит на бесконечную белоснежную шею, отданную ему под ласки, и прижимается к ней губами. С жадным стоном втягивает в рот нежную кожу, цепляет зубами, прикусывая, всасывает ее и вылизывает, чувствуя, как кружится голова от солоноватого вкуса и приятного запаха.
Принц стискивает его волосы в пальцах, дергая пряди, и придерживает за затылок судорожно подрагивающей ладонью. Ван Ибо не сдерживается — выдыхает на шею, на влажные следы, оставшиеся после поцелуев. Под длинными волосами рукам жарко, шея принца покрылась испариной, да и ему самому скинуть бы с себя тяжелую, мешающую одежду. Он удерживает принца за плечи и отстраняется, не позволяя ему податься следом, снова прижаться вплотную. Молодой господин глядит на него расфокусированным, поплывшим взглядом, и Ван Ибо даже не хочет думать, как сейчас он сам смотрит на принца.
— Позвольте... — Его голос срывается в хрип. — Позвольте вас раздеть, мой господин, — все-таки произносит он, и получает в ответ короткий, но уверенный кивок. Принц выпрямляется — грудь его вздымается под слоями ханьфу, тугой пояс перетягивает тонкую талию, и Ван Ибо ощущает, как земля уплывает из-под ног от осознания, что именно ему разрешено. Он ступает нетвердыми ногами вокруг принца, заходит ему за спину и развязывает широкий пояс. Держа в руках его край, Ван Ибо обходит молодого господина, высвобождая свободные полы верхнего одеяния, и спустя секунду пояс с шорохом падает им под ноги. Ван Ибо трепетно касается раскрытой ладонью вышивки на расходящемся вороте ханьфу, берется за его края и разводит их в стороны, до плеч, позволяя одеянию соскользнуть на пол. Принц, глядя на Ван Ибо исподлобья, отступает на шаг, и он, ведомый темными глазами, движется следом, сминая сапогами лежащее ханьфу. Молодой господин все отступает и отступает. Они слепо доходят до ширмы — принц чудом не натыкается на нее спиной, а Ван Ибо едва не спотыкается о резную ножку. Краем глаза отмечает застеленную невысокую кровать, широкую, просторную. И взволнованно сглатывает, заметив изменившийся взгляд молодого господина. Он выпрямляется, горделиво вскидывая голову, и величественно глядит на Ван Ибо.
— На мне еще много одежды.
Ван Ибо подходит вплотную. Подается вперед, чтобы поцеловать, но не целует — замирает в цуне от губ принца. Тот нетерпеливо тянется навстречу, и Ван Ибо, ухмыльнувшись, ускользает ему за спину. Убирает волосы, перекинув через плечо на грудь, и прижимается губами к выступающему позвонку. Прихватывает его зубами, обнимая со спины и прижимая ладони к животу, надавливает, заставляя вжаться всем телом, и неосознанно двигает бедрами. Принц резко, порывисто выдыхает и запрокидывает голову так неожиданно, что Ван Ибо едва успевает уклониться от его затылка. Принц поворачивает голову набок, снова подставляя ему шею, и он накрывает ртом бьющуюся жилку, чувствуя языком учащенную пульсацию. Прикусывает, спускается ниже, к плечу, ласкает кончиком языка порозовевшую кожу, незаметно для принца распуская завязки на следующем ханьфу. Поднимает его левую руку, на ощупь находя концы оплетки предплечья, разматывает плотную ленту, повторяет то же с правой рукой и снимает с него еще один слой дорогих одежд.
Они становятся еще ближе.
Ван Ибо едва дышит.
Между ними ничтожная преграда, от которой скоро не останется и следа. Принц толкается назад, и как жаль, что через слои плотной ткани своего одеяния Ван Ибо не может ощутить, как горячо его тело. Зато руки — руки могут, и Ван Ибо не дает себе упустить возможность прикоснуться к молодому господину. Запустив ладони в свободные рукава нижнего ханьфу, он чувствует пальцами мягкий хлопок телесной рубашки и немного, совсем немного обнаженной распаленной кожи. Принц порывисто тянется руками к боку, явно собираясь взять дело в свои руки, но Ван Ибо предупреждающе сжимает зубы у него на шее — он сделает все сам.
Он снова толкается в него бедрами, и молодой господин беспомощно стонет на выдохе, звуча тонко-тонко. Ван Ибо приподнимает его голову, прося повернуться, и жадно приникает к губам, припухшим, расцелованным. Принц с готовностью приоткрывает рот и встречает его язык своим, скользит вдоль него внутрь рта Ван Ибо, бесстыдно подаваясь бедрами назад, и нужно приложить столько усилий, чтобы все не ускорить. Принц достоин хорошей, долгой ночи, а не быстрой, заполошной возни.
Сняв с молодого господина последнее ханьфу, он оглаживает ладонями его руки, скользя от кистей к плечам и вниз, и снова вверх, наслаждаясь тем, как ощущается жар кожи через тонкую ткань. Принц привстает на цыпочки, опускается, снова привстает, трется об него бедрами и, наконец запрокинув руки, прижимает его голову к себе, безудержно отдаваясь поцелую. Разворачивается в его объятиях, прижимаясь почти обнаженный к полностью одетому Ван Ибо, и неугомонно целует его, вылизывает рот, вцепившись пальцами в волосы, чтобы не смог отстраниться. Едва успокоившись, принц опускает руки ему на плечи и сжимает их ощутимой, неожиданно крепкой хваткой. Ван Ибо, задрав рубашку, гладит его голую спину, млея от шелковистости и нежности кожи, не знавшей солнца. С силой проводит вверх вдоль ложбинки позвоночника, с силой проводит вниз, и принц выгибается в его руках, прервав поцелуй, надрывно стонет и зажмуривается, кусая губы. Ван Ибо не может отвести глаз от его лица — он почти видит настоящего принца, не скрытого за белилами, сурьмой и кармином.
— Вы так прекрасны, мой господин, — не сдерживается он и смаргивает наваждение. Принц вздыхает, и Ван Ибо, целуя его горло, короткими касаниями губ поднимается выше, к подбородку. Прихватив его зубами на мгновение, тут же отпускает и лижет солоноватую кожу.
— Как... Как тебя зовут? — Разомкнув веки, принц смотрит ему в глаза осоловевшим взглядом и цепляется пальцами за плечи. — Я хочу кричать твое имя.
— Ван Ибо.
Молодой господин медленно закрывает глаза и судорожно облизывает пересохшие губы. Убрав руки с плеч, он опускает их на талию и все той же удивительно крепкой хваткой тренированного воина сжимает пальцы на боках. Склоняет голову к плечу и улыбается, едва приоткрыв глаза.
— Позволь мне тебя раздеть, Ван Ибо.
Что можно сделать в ответ на эти слова?.. Застыть как изваяние, пережидая вспышку возбуждения, такого сильного, что все чресла будто воспламенились? Отстраниться и раскинуть руки, чтобы облегчить принцу исполнение желания? Порывисто поцеловать, не сдерживая ненасытного стона?
Ван Ибо судорожно глотает слюну, мелко подрагивая всем телом, и отступает на шаг. Принц недовольно сводит брови и уверенно дергает к себе, отчего Ибо буквально влетает в его объятья. Принц тут же вжимается носом ему за ухо, прямо в волосы, и шумно вдыхает. Ван Ибо вздрагивает всем телом и сдавливает пальцами плечи принца.
Он не ожидал такого. До этого момента молодой господин вел себя скромнее и податливее.
— Что же ты замер? — едва слышно проговаривает принц ему на ухо и всасывает в рот мочку, тем временем развязывая на нем плотно прилегающий к телу пояс. Ван Ибо едва дышит, чувствуя пульсацию повсюду — в кончиках пальцев, в животе, внизу живота, где его член уже давно затвердел, сокрытый одеждами. Принц снимает с него верхнее ханьфу и припадает губами к шее, и Ван Ибо явственно ощущает все то, что недавно чувствовал принц под его руками. Тот обходит его вокруг, едва касаясь пальцами спины, обнимает, прижимая руками за живот, и толкается бедрами в ягодицы.
Ван Ибо приходилось выступать в принимающей роли, но удовольствия это ему не принесло.
Если принц захочет, то он встанет на колени.
Молодой господин раздевает его до нательных одежд, и теперь они в равных условиях. Он встает перед Ван Ибо и меняется в лице — теперь это снова тот, кто поддается и подставляется. Властность, внезапно проснувшаяся в нем, испаряется, не оставив и следа. Они глядят друг на друга, словно бы не зная, что делать дальше. Ван Ибо не может отвести взгляда от черных глаз принца, которыми тот вводит его в дурман сильнее, чем курительные смеси. Кожу рук покалывает, раздражающие иголки вонзаются в кончики пальцев, и хочется прикасаться, хочется обнажить молодого господина, увидеть его раздетым — и взять то, что ему предлагается. Только ему, никому больше.
От этого кипит кровь.
— Ласкай меня, Ван Ибо, — на выдохе просит принц, оказавшийся смелее. Ван Ибо со стоном подается к нему, обхватывает руками за тонкую талию, чувствуя под руками жилистое тело, а членом — член, такой же бесстыдно твердый. Ведет руками по спине вверх, собирая тонкую ткань рубашки в горсть, забирается под нее — к спине, к коже, по-настоящему. Принц выгибается, прижимаясь животом к животу, вскрикивает, когда их члены проходятся друг по другу через влажные штаны, и стискивает пальцами его плечи, не отталкивая, но удерживая. Ван Ибо не хочет останавливаться. Он держит принца в руках и наклоняется над ним, дотягиваясь до длинной шеи. Принц откидывает голову, позволяя ему сделать задуманное, и Ван Ибо, смерив белую кожу голодным взглядом, впивается в нее укусом, отчего молодой господин вскрикивает и зажмуривается, кусая губы, и смещает руку с плеча на затылок, требовательно надавливая и не давая отстраниться. Ван Ибо и не собирается отстраняться — он, словно алкающий живительной воды и добравшийся наконец до источника, вылизывает горло принца, целует, прикусывает нежную, стремительно краснеющую кожу. Оставив одну руку между острых лопаток, вторую он, робея от собственной наглости, спускает на пояс штанов. Принц сладко выдыхает, почувствовав его руку на пояснице, и спустя пару мгновений непонимающе хмурится. Ван Ибо держит ладонь все там же, не осмеливаясь коснуться ниже, и сам не рад нерешительности, пробудившейся так не к месту, но его пальцы словно закаменели, и сдвинуть их не выходит ни вниз, ни вверх. Принц поднимает на него затуманенный взгляд.
— Я не смею, — признаваясь, шепчет Ван Ибо. — Я не смею...
— Ты посмел столько всего, мой храбрый воин, и замедлился сейчас? — сбивчиво и насмешливо произносит принц и сам распускает завязки на своих штанах. Несдерживаемые ничем, те съезжают ему на щиколотки, и он просто переступает через них. Все еще тесно прижимаясь к принцу, Ван Ибо покачивается, но держит его уверенно, не давая потерять равновесие. Молодой господин гладит его по щеке. — Больше нет никаких преград.
— Мой господин, — сдаваясь, стонет Ван Ибо, и потирается щекой о ладонь. Принц глядит на него с полуулыбкой, и Ван Ибо напористо его целует, сминая ягодицу, так ладно улегшуюся в ладонь, и господин закидывает на него ногу, становясь еще ближе. Ван Ибо чувствует, каким местом тот прижимается к его члену, и рывками толкается вперед, касаясь промежности снова и снова.
Кровь, разогнавшаяся в его теле, шумит в ушах, как штормовой океан, и оглушительно бьется сердце.
Принц касается губами его губ и медленно отстраняется, хотя Ван Ибо всем нутром чувствует, как тому не хочется этого делать. Ван Ибо и сам не желает выпускать принца из рук — ему так нравится ощущать его полуобнаженное тело, его руки на своих плечах, бедра, прижатые к его, и твердые тазовые кости, вершины изгибов которых нужно вылизать, а после спуститься... Глядя ему в глаза, молодой господин тянется к боку и развязывает рубашку. Ван Ибо успевает заметить маленькие острые соски в центре темных ареол, и он так хорошо представляет, как вбирает в рот каждый из них. Как принц, неискушенный ласками, принимает его прикосновения, прося еще и еще одними своими стонами, как Ван Ибо, переступая через себя и все, чему его учили, дает ему то, чего принц так хочет.
Последние крохи сомнения, таившиеся в глубине души, словно под темным камнем на дне озера, развеиваются, как пепел на ветру.
Позволив рубашке упасть, принц забирается на кровать и, не сводя взгляда с Ван Ибо, укладывается на спину, едва разведя ноги, согнутые в коленях, прямо напротив него. Чувствуя, как пылают щеки, он не может не смотреть на виднеющийся стоящий член, гордо вздымающийся к потолку, на аккуратную мошонку и темнеющую промежность, влекущую, манящую. Ван Ибо хочет одарить ее самыми бесстыжими ласками.
Он избавляется от мешающей одежды и ставит колено на изножье кровати. На четвереньках добирается до принца и, огладив его стопу, поднимает ее и целует выступающую косточку, скользя ладонью по голени вверх. Прижимается губами к колену, окидывая взглядом все, что предоставлено его жадным глазам, вскидывает их на принца, смотря исподлобья, и вспыхивает жаром, увидев ответный голодный взгляд. Выпрямляется, нависая над господином, и, касается его тела кончиками пальцев.
Оно тонкое, хрупкое на вид, но Ван Ибо уже ощутил таящуюся в нем силу. Он может разглядеть мускулатуру, скрытую под белой кожей, заметить грацию знакомого с боевыми искусствами мужчины.
Принц приглашающе раздвигает ноги, и Ван Ибо забывает, о чем думал. Он трепетно касается бедра, и в противовес трепету сжимает на нем пальцы до красных следов и снова целует колено.
— Ван Ибо-о, — тянет принц и отнимает у него свое колено, перекинув через него ногу и поставив ее сбоку. Оказавшись между раскинутых бедер господина, Ван Ибо замирает на короткое мгновение, и тот нетерпеливо касается его стопой, проводит ею по ягодице, давит на поясницу, требуя внимания к своим чреслам. Ван Ибо раздирает на три части — возбуждение, восхищение и удивление от того, как ведет себя господин. Он оказался совсем не таким, каким представлялся изначально, и наравне с боготворением его тела, его существа, его божественного предназначения Ван Ибо отчаянно хочется подмять его под себя и взять столько раз, сколько у него хватит сил. И очень сильно ощущение, что принцу хочется того же.
— Мой господин? — он встает на четвереньки и склоняется над членом, опустившись так низко, что чувствует губами исходящий от головки жар. Принц застывает, даже задерживая дыхание, но Ван Ибо не собирается спешить. Он смотрит на господина снизу вверх, и высовывает кончик языка. Лижет им воздух около головки, и принц, широко распахнув глаза и не сводя с него взгляда, вздрагивает и вскрикивает, вскидываясь. Ван Ибо, готовый к этому, резко давит ему на бедра, заставляя оставаться на месте, и опускает лицо до самого паха, вдыхая возбуждающий запах чистого тела и втертых в него ароматических масел. Вокруг члена нет ни одного заметного волоса — совершенно гладкая кожа. Ван Ибо ласкает ее языком, чувствуя, как покалывают короткие невидимые волоски, и прикусывает совсем рядом с членом, касаясь его щекой. Прижав его с другой стороны ладонью, он трется о ствол, слушая, как постанывает принц. Почувствовав свободу, тот порывается снова вскинуться навстречу, и Ван Ибо снова решительно возвращает его бедра на место. Он обязательно исполнит его волю, но сначала хочет насладиться запретным плодом.
Осторожно взяв в горсть яички, он перекатывает их в ладони. Принц отзывается высоким вскриком и шире раздвигает ноги, подаваясь вниз. Ван Ибо целует его во внутреннюю часть бедра совсем близко к промежности, целует с другой стороны туда же, поднимается к паху и с основания члена ведет по стволу губами, ощущая ими выпуклости налитых кровью венок. Принц несдержанно стонет и всхлипывает, но эти звуки не идут ни в какое сравнение с теми, что он издает, когда Ван Ибо наконец добирается до головки и вбирает ее в рот. Принц будто вспоминает, что у него есть руки, и запускает ему в волосы сразу обе, так крепко надавливая ему на голову, что он просто вынужден ускориться. Он опускается еще больше, принимая член, чувствуя на языке вкус и вязкую скользкую смазку. Плотно сжав губы, он движется обратно, чувствуя, как член выскальзывает у него изо рта, и оглаживает головку языком.
— Ван Ибо-о, — зажмурившись, стонет принц, стискивая пряди его волос в своих пальцах. Это больно, но ему нравится. Он глядит на господина, чья грудь вздымается часто-часто, а соски все еще призывно торчат, обделенные лаской, и обхватывает член ладонью, пережимая его у основания. Принц выдерживает несколько мгновений, а после с трудом раскрывает глаза, едва фокусируя взгляд. — Еще…
— Вот так? — Ван Ибо двигает рукой и, чуть запрокинув голову, неотрывно смотрит в глаза принцу и несдержанно облизывает губы. Принц отвечает ему тем же. Ван Ибо наклоняет голову к плечу и вскидывает уголок губ, ухмыляясь, отчего господин приоткрывает рот и едва заметно приподнимается над кроватью. Ван Ибо порывисто наклоняется к нему, еле успев поставить руку для опоры, и целует, целует с такой лютой жадностью, что не узнает сам себя. Принц обхватывает его руками и ногами, скрещивает щиколотки на пояснице и подкидывает бедра, потираясь членом о живот. Член Ван Ибо раз за разом скользит по промежности, он ощущает головкой то заветное место, до которого хочется поскорее добраться. Но и губы младшего господина такие сладкие, от них так не хочется отдаляться даже на какой-то цунь… Ван Ибо стонет, не в силах выбрать, а принц ему не помогает — шумно дыша, он, словно позабыв самое себя, двигается так, как будто их тела уже соединились, и живот Ван Ибо уже совсем влажный от смазки, натекшей с чужого члена.
Принц вдруг сжимает его сильнее, весь напрягается и с громким удивленным стоном содрогается всем телом. Ван Ибо чувствует, как между ними становится влажно от семени господина, и рушится рядом, часто и тяжело дыша. Его член все еще тверд.
— Позволь… — выдыхает принц и обхватывает его ладонью, отчего Ван Ибо кусает губу и закрывает глаза. Ему хватает нескольких секунд, и он кончает с тихим вскриком. Принц продолжает двигать рукой, и Ван Ибо, осторожно перехватив его ладонь, переплетает пальцы и подносит их к губам, глядя на господина. Принц охает и замолкает, но видно, как часто вздымается его грудь. Ван Ибо усмехается и откровенно наслаждается довольным лицом принца, его раскрасневшимися щеками и глазами, в которых можно уловить отсветы той самой улыбки. — Я… Я так тебе благодарен, — вдруг говорит он, и Ван Ибо хмурится.
— Но мы же еще не закончили. — Он пытается не улыбнуться в ответ на озадаченный взгляд принца, и только что утоленная жажда удовольствия пробуждается вновь — поднимает голову, словно ненасытившийся зверь, требующий больше мяса. Принц вспыхивает — Ван Ибо с затаенным, сокрытым наслаждением узнает в выражении его лица предвкушение и тот же голод. — Мой господин, наше с вами положение незавидно, поэтому мы возьмем из него только самое приятное.
— То, чего мне и хотелось, — хмыкает принц и переворачивается на спину, раскидывая руки в стороны. Он сейчас совсем не выглядит величественно — напротив, рядом с Ван Ибо лежит обычный человек со спутанными волосами, в котором царственного только удивительная красота да остатки краски на лице. Ван Ибо касается белил, светлеющих на розовой коже, стирает их с виска и размазывает между пальцев, рассеянно наблюдая, как краска постепенно исчезает, растертая до полупрозрачной дымки. В уголках губ принца все еще краснеет кармин, и Ван Ибо не отказывает себе в вольности — трогает мягкие губы, сминает их, собирая краску, и намеренно сильнее давит, отчего принц приоткрывает рот и встречает его пальцы языком. Ван Ибо довольно выдыхает и ухмыляется. Внизу живота снова привычно тяжелеет, и ему даже не нужно смотреть в пах господина — он знает, что тот тоже начинает возбуждаться.
Ван Ибо приподнимается на локтях, глядя на принца сверху вниз. Тот не сводит с него взгляда — смотрит, ждет, словно бы готовый ко всему, что с ним захочется сделать, и от этой свободы действий у Ван Ибо мурашки по коже. Он нависает над господином, опускается все ниже и ниже, и тот начинает дышать чаще с каждым преодоленным фэнем. Ван Ибо замирает так низко, что чувствует жаркое дыхание принца на своих губах, видит капельки пота и может пересчитать ресницы. Принц глядит не моргая, переводит взгляд с глаз на губы Ван Ибо и обратно, облизывается — и получает свой поцелуй. Ван Ибо приникает к его губам, тычется языком между ними, скользит по кромке зубов, а рукой оплетает тонкую талию и тянет на себя, вынуждая перевернуться сначала на бок, а потом — и на живот. Ван Ибо выскальзывает из-под принца и теперь с восторгом смотрит на точеную спину с приятным изгибом талии, кладет ладонь на поясницу и сдвигает руку ниже, на мягкую ягодицу. Принц оборачивается на него через плечо, и Ван Ибо выразительно вскидывает бровь и нахально ухмыляется, сжимая его зад обеими руками.
— Встаньте на колени, мой господин, — велит он, перебираясь назад и перекидывая ногу через его голени. Принц резко выдыхает и роняет голову на скрещенные руки, но выполняет и приподнимается, отставляя зад. Ван Ибо давит ему на спину, заставляя прогнуться и открыться, и принц сдавленно стонет, но слушается снова. — Спасибо, — хмыкает Ван Ибо и звонко целует ягодицу. Принц предпочитает промолчать.
Ван Ибо садится на пятки и сглатывает, чувствуя, как от увиденного стремительно твердеет член. Господин стоит перед ним в бесстыдно откровенной позе, и взору представлены самые сокровенные места. Ван Ибо ощущает, как набегает слюна, как язык так и просится попробовать, прикоснуться, вжаться в самый центр, чтобы плотные стенки давили, не пропуская. Ван Ибо хочет преодолевать сопротивление, чувствовать пульсацию горячего тела, а потому даже не отслеживает, не замечает, как это происходит — и вот он, раздвинув ягодицы и дав себе еще больше доступа, уже лижет сомкнутый анус принца. Господин поначалу пытается уклониться, но Ван Ибо рывком тянет его бедра на себя, не давая сдвинуться ни на цунь, и сильнее вжимается лицом ему в промежность, тычась языком и с восторгом ощущая, как тугие мышцы начинают поддаваться. Принц громко стонет, шире разводя ноги и прогибаясь в пояснице так сильно, что анус сам приоткрывается, и Ван Ибо ввинчивается языком внутрь.
Он растягивает принца без помощи пальцев, обильно смачивая нежную плоть слюной. Входит глубоко, выскальзывает, поддевая кончиком языка кожу, посасывает ее. Тянется рукой промеж ног принца к его паху и блаженно выдыхает, почувствовав твердый член, прижатый к животу. Значит, не ему одному хорошо.
Ван Ибо целует напоследок крестец и нехотя отодвигается, так и не убрав руки с ягодиц принца. Красные следы от его пальцев скоро обязательно потемнеют, станут синяками-метками. На рассвете Божество получит своего спутника, но принадлежать тот всегда будет другому.
Принц что-то произносит на выдохе, совсем неразборчиво, и Ван Ибо прислушивается к нему, прося повторить. Масло, говорит принц, и щеки у Ван Ибо начинают полыхать. Масло во флаконе с золотой вязью на столике рядом с бадьей для купания.
Он возвращается за считанные мгновения, на ходу откупорив сосуд и вылив на пальцы густое прохладное масло. Оно быстро нагревается в его руках, растекается по ладони, соскальзывает вязкой, неожиданно быстрой каплей к запястью и устремляется вниз, к сгибу локтя. Ван Ибо размазывает его по предплечью, чувствуя приятный сладкий аромат, выливает на пальцы еще совсем немного и прикасается ими к раскрытому анусу принца. Пальцы легко проходят внутрь, а мышцы, поначалу напрягшиеся, расслабляются, пропуская еще глубже. Принц сжимается, и Ван Ибо вспыхивает. Он двигает рукой аккуратно, осторожно, не делая резких толчков, и, словно змея, зачарованная мелодией умельца, не может отвести взгляд от собственных пальцев, гладко скользящих в теле господина.
— Ван Ибо-о, — стонет тот и пытается поднять голову, обернуться — но не выходит; обессиленно вздохнув, он подается назад, насаживаясь на пальцы, снова сжимается вокруг них. — Пожалуйста…
Разве можно отказать, когда тебя просит божественное существо, да еще просит так отчаянно? Ван Ибо всего лишь человек, а потому, наскоро воткнув пробку в сосуд с маслом, отбрасывает его на сбитое, пошедшее складками покрывало, встает вплотную к принцу и толкается в его промежность членом, не входя в тело. Принц низко, гортанно стонет, прогибается и потирается задом о член Ван Ибо, что-то бессвязно бормоча. Ван Ибо сглатывает, но в горле совсем сухо. Зажмуривается, но перед глазами так и стоит извивающийся перед ним принц, просящий ласки, желающий с ним возлечь.
— Пожалуйста! — выкрикивает господин, несдержанно вскидываясь, и Ван Ибо покоряется, внимает его словам — притирается теснее и, обхватив себя ладонью, направляет член в покрасневший, блестящий от слюны и масла припухший анус. Принц шумно выдыхает, выталкивая из себя воздух, жадно втягивает его обратно и мотает головой по скрещенным предплечьям. Ван Ибо держит его за бедра, проникая глубже, входит на всю длину, ощущая дикую эйфорию от осознания, что вот теперь-то точно назад пути нет.
Дар Божеству с ним возлег. Дар Божеству принадлежит ему, Ван Ибо, простому солдату, и ничто не сможет это изменить.
Он выскальзывает из принца, ощущая, как тот не дает этого сделать. Принц пытается его удержать, стискивая в себе, и Ван Ибо снова покоряется — не выйдя даже наполовину, он снова вгоняет в него член, уже быстрее, резче, и господин вскрикивает.
— Пожалуйста, — шепчет и подается навстречу следующему толчку. Их тела соприкасаются со звонким шлепком, и Ван Ибо стонет, запрокинув голову, потому что принц сдавливает его внутри, обхватывая тесно и плотно. Раз за разом протестующе мычит, когда он должен почти покинуть его тело для очередного проникновения.
— Какой же вы жадный, мой господин, — роняет Ван Ибо, не подумав. И, подумав, добавляет: — Вам так нравится чувствовать мой член, вы так насаживаетесь на него, так требовательно вбираете его в себя…
— Да, — выдыхает принц и вздрагивает всем телом. Ван Ибо видит волну мурашек, видит встопорщившиеся волоски и гусиную кожу. Проводит рукой вдоль ложбинки позвоночника, чувствуя выпирающие острые позвонки, дотягивается до плеча принца и рывком поднимает его на колени, заставляя опереться спиной о грудь и затылком — о плечо. Ван Ибо не ведает, что за желания в нем пробудились, но он обхватывает горло принца ладонью, прижимая его голову к себе, разворачивает лицом и грубо целует в губы. Принц отзывается так стремительно, словно только этого и ждал. Он впивается пальцами в бедро Ван Ибо, вздрагивая от участившихся толчков, и впускает в рот его язык, тут же принимаясь его посасывать и скользить по нему своим. Ван Ибо давит рукой принцу на живот, удерживая на месте, и сильнее сжимает горло, чувствуя под ладонью дрогнувший кадык. Ван Ибо разрывает поцелуй и, чуть повернув голову принца, лижет ему ухо и, жарко дыша на влажную разгоряченную кожу, спрашивает, интимно понизив голос:
— Вам нравится, мой господин?
— Да-а-а, — тянет принц. — Да-а-а…
Ван Ибо, едва касаясь, мажет губами ему по щеке, добирается до губ и целомудренно прижимается к ним своими. Не углубляя поцелуи, он целует его раз, другой, третий, синхронно с этим входя в его тело резкими, грубыми толчками. Принц дрожит, цепляется за его руку и начинает сползать, потому что ноги разъезжаются, и Ван Ибо ловит его и толкает вперед. Тот, упав на кровать, распластывается грудью по мятому изысканному покрывалу. Ван Ибо хватает его за бедра и натягивает на себя — принц уже достаточно растянут, чтобы член ходил свободно.
— Еще, — просит принц. Ван Ибо наваливается на него, подминает под себя и кусает загривок, толкаясь в тело, и господин вскрикивает раз, другой, вздрагивает и напрягается, как натянутая тетива. Кончает с громким протяжным стоном, утягивая его за собой, и Ван Ибо, распахнув рот в беззвучном крике, изливает свое семя внутрь своего господина.
Несколько долгих мгновений они тяжело дышат и не шевелятся, пока наконец Ван Ибо не сползает с принца и не ложится рядом с ним. Повернув голову, он натыкается на совершенно отсутствующий взгляд и ничего не хочет и не может поделать с чувством гордости и темного удовлетворения — это он довел принца до такого состояния. Он — и больше никому это будет неподвластно.
С тихим усталым стоном принц переворачивается на спину и закрывает глаза. Ван Ибо не намерен дать ему заснуть, хотя и его самого начинает клонить в сон. Он неплохо держится, развлекая себя тем, что рассматривает убранство комнаты, в которой оказался, потому что теперь у него для этого есть время. А господину стоит немного отдохнуть.
Конечно, все как он и думал: дорогой интерьер, достойный дитя, выбранного самим Божеством. Воспитывая для него достойного спутника, с младшего сына Императора должны были сдувать пылинки и носить на руках, дать хорошее образование и развить все обнаруженные таланты, чтобы Дар Божеству смог развлекать Его все отведенное им время.
У Дара Божеству было всё, но не было даже имени, потому что никто не смел дать имя спутнику.
— Я так хочу жить, — раздается в тишине, и принц снова замолкает. Ван Ибо, не поверивший своим ушам, в ужасе смотрит на господина, но тот лежит с совершенно пустым, умиротворенным лицом, и никаких чувств на нем не написано. Ван Ибо не успевает отвести взгляд, как тот снова размыкает губы: — Я хочу принадлежать живому человеку, по эту сторону.
— Вы всегда будете моим, — шепчет Ван Ибо и придвигается ближе, обнимая принца. — Вы всегда будете моим, и ничто этого не изменит.
— Но недолго нам осталось быть живыми, — не раскрывая глаз, улыбается принц и гладит его по руке. Ван Ибо, снова очарованный улыбкой, глядит на нее и не может наглядеться. Самое время ей быть горькой или хотя бы печальной, но нет — вопреки словам господин улыбается светло, смирившись со своей участью. Его к этому готовили двадцать лет, он жил в роскоши, был обласкан всеми — и речами, и поступками, и вниманием. Ван Ибо не может похвастаться даже сотой частью от этого богатства. — Я должен попросить твоего прощения, Ван Ибо.
— Должны, — хмыкает он. Принц тяжело вздыхает. — Но этот воин слишком ничтожен для того, чтобы Дар Божеству просто обратил на него свой взор, не то что просил прощения.
— Это так. — Принц меняется в голосе, и Ван Ибо не может разобрать, куда того качнуло — печаль? Величественность? Осуждение? Но думать об этом совсем не хочется. На пороге смерти гораздо интереснее нарушать запреты, чем благочестиво возносить молитвы о спасении души и шансе на перерождение. Поэтому Ван Ибо трется носом о плечо принца, прижимается к нему в легком поцелуе и скользит рукой по груди. Принц сладко, взволнованно выдыхает, и он склоняется над маленьким аккуратным соском, лижет его кончиком языка, вбирает в рот и, выпустив, едва ощутимо дует. Принц ерзает, его тело снова покрывается мурашками, и он, обняв Ван Ибо, тянет его на себя и раздвигает ноги.
Ван Ибо замирает на несколько мгновений и неотрывно глядит в глаза принца, выискивая в нем ответы на вопросы, которые даже еще не сформировались. Господин ослепляет его улыбкой и вовлекает в поцелуй.
До рассвета остается три часа, и Ван Ибо берет принца еще дважды.
* * *
Он просыпается. Поначалу не понимая ничего, он чувствует лишь боль во всем теле и сильное, отчаянное желание снова закрыть глаза. В этом нет необходимости — он и так в темноте. На его голову надето что-то приятно пахнущее, плотное, совершенно непросвечивающее, и руками, пока еще свободными от пут, он аккуратно ощупывает себя. Простые, грубоватые на ощупь одеяния. Разве он не должен быть облачен в расшитые золотом и камнями тяжелые одежды? С фактурной вышивкой от самых умелых мастериц…
Он не слышит голосов, но он точно не один — инстинкты, обострившиеся с временной потерей зрения, остры как никогда.
Но это не толпа.
Разве его не должны сопровождать всем двором?
От неожиданного, невозможного в его покоях дуновения прохладного ветра по коже идет мороз. Вздрогнув, он стискивает полы своего ханьфу, прерывисто выдыхает и замирает, услышав сверху слева от себя тревожный вдох.
— Ван Ибо?.. — неверяще спрашивает он, но в ответ не раздается ни звука. Он хочет стянуть с себя мешок, увидеть, наконец, где находится, понять, кто же рядом с ним, — но кто кроме него это мог бы быть, — и рывком поднимает дрожащие, слабые руки, но их перехватывает мягкое, но уверенное прикосновение.
— Не снимайте, — просит Ван Ибо и прижимается губами к его рукам. — Так надо. Обхватите меня за шею, — велит воин, и голос его звучит еще ближе, прямо над ухом. Принца подхватывают под спиной и коленями, поднимают на руки, и он поспешно обнимает шею Ван Ибо. Его куда-то несут, и спустя дюжину шагов он улавливает не очень приятный животный запах. Спустя миг он лежит животом на конской спине, а его любовник, забравшись в седло, помогает ему сесть и опереться на собственную грудь. Внизу, между ягодиц и глубже, отдает резкой болью, и принц сдавленно мычит. Воин прижимается поверх мешка щекой к его виску и шепчет: — Тише. Тише.
Принц послушно затихает. Но ненадолго.
— Ван Ибо, что?..
— Я вас похищаю. Извините.
И трогается с места.
Принц не может найти слов. Разве можно?.. Ему нужно вернуться... Совершенно растерявшись от подобной наглости, он даже не пытается что-то сказать, лишь покачивается вместе с воином от мягкой поступи коня, не отслеживая, сколько проходит времени, когда приглушенное размеренное цоканье копыт по городским мощеным улочкам превращается в быструю рысь, а по открытой груди и рукам начинают струиться потоки прохладного, свежего ветра.
Зато он чувствует, когда по его открытой коже начинают скользить теплые лучи рассветного солнца. Вдалеке слышно пение ранней птицы, и воин, выругавшись, пришпоривает коня. Принца бросает назад, на грудь воина, и, вцепившись руками в его предплечья, он задерживает дыхание. Такая быстрая скачка при полной слепоте вселяет страх.
— Зачем на мне мешок? — спрашивает он, зажмуриваясь. Так кажется, что это он контролирует темноту, и от этого становится немного легче. Ван Ибо хмыкает у него над ухом и прижимается к нему плотнее, сдавливая в кольце из рук и поводьев.
— Чтобы, если нас поймают, вы могли сказать, что вас увезли силой, — отвечает он. Принц молчит. — И чтобы, даже если захотите, вы не смогли вернуться.
— Чтобы поверили в похищение, ты должен был связать мне руки, — замечает принц. Ван Ибо глубоко вздыхает — его грудь вздымается за спиной. Принц подается назад, чтобы сильнее чувствовать ее твердость, и успокаивается. Ему нравится безопасность, ощущаемая здесь и сейчас.
— Должен был, — просто соглашается Ван Ибо. — Но я решил, что вам достаточно связывали руки.
Они снова едут в молчании. Принц слышит глухо вбивающиеся в землю копыта и фырки, с которыми выдыхает конь. На языке и в мыслях полная пустота, только на душе мутная, путаная тревога, оседающая горечью полыни. Наконец ощущения собираются в слова:
— Если нас поймают, тебя казнят.
— Пусть.
Принц переводит дух, откидывая голову на плечо воина. Конечно, настанет час, и тот снимет с него мешок, но как скоро это случится? Глаза слипаются, но что толку. Под такую быструю скачку даже нельзя задремать, а сна сегодня у него было ой как мало… А у Ван Ибо? Разве у Ван Ибо сна было больше?
— Куда ты везешь меня?
— В далекие земли, — мягко, с затаенным теплом отвечает Ван Ибо. — В далекие земли, свободные края, где пшеница колосится золотыми морями… Вы никогда не видели таких просторов, мой господин.
— Я никогда не видел просторов, — улыбается принц. Ван Ибо снова прижимается к его виску. Они скачут какое-то время, за которое в его голове проносится так много мыслей, зудящих, жужжащих, словно пчелиный рой, что с трудом удается вычленить какую-нибудь одну. — Я совсем не умею жить.
— Уверен, вы способный ученик, — коротко отзывается Ван Ибо, и принц не может понять, как тому удается парой слов породить сонмы вопросов — и дать ответы на множество других. — Я вам помогу.
— ...Спасибо, — с чувством говорит принц. И, отвернув голову, сглатывает вопрос, готовый сорваться с языка и кажущийся таким неуместным, и в то же время таким правильным. — Ван Ибо…
— Мой господин?
— Ван Ибо, я хочу тебя попросить.
— О чем?
Воин не давит — он ждет. Слушает его неровное дыхание, терпеливо переносит то, как ухоженные пальцы теребят наручи около запястий, с готовностью выдерживает неприлично затянувшуюся паузу. Принц волен поступить как хочет, и если у него не находится нужной смелости, решительности произнести несколько слов, то это не делает его бесчестным, недостойным и трусливым.
Но принцу кажется, что делает. И если уж рвать со своим предназначением, то делать это сразу. Если на его голову посыпятся проклятья из-за побега, из-за несовершенного перехода к Божеству, то он с честью вынесет свою кару.
Но ведь так велик шанс, что никакой кары не будет. Мама так много раз об этом говорила, когда плакала над ним...
— Я хочу, чтобы ты дал мне имя, — уверенно произносит принц, собрав всю волю в кулак. Ван Ибо резко втягивает воздух, а после одна его рука пропадает, забрав с собой опору, и с головы принца исчезает мешок. Волосы, взметнувшись на ветру, тут же путаются. Наскоро перевязанные лентой, они не сдерживаются ничем. Принц зажмуривается, ослепленный солнцем по правую сторону. Теперь он знает, что они направились на север. В далекие просторные золотые моря.
Ван Ибо глядит то на него, то вперед. Переводит сияющий, взволнованный взгляд туда и обратно, встревоженно покусывая губу. Принц замирает всем нутром в ожидании заветных слов. Наконец Ван Ибо глубоко вздыхает и направляет взор в бесконечную, волнующую даль. Принц смаргивает наваждение, и золотые колосья пшеницы истаивают, как мираж, и впереди снова пустынная тропа и надежда, а позади — смерть и неизвестность.
— Я назову тебя Сяо Чжань, — взглянув на него, серьезно произносит Ван Ибо. — Чтобы ты всегда помнил, кто ты есть и откуда произошел. И чтобы ты никогда не переставал бороться.
Принц, широко распахнув глаза, смотрит на воина, чувствуя, как набегают постыдные слезы. Он быстро отворачивается, стирая их, предательниц, со щек, но они продолжают течь, и он ничего не может с эти поделать, как ни старается. Ветер охотно помогает ему в этом неравном сражении.
Обретенное имя дало ему опору, какой прежде у него никогда не было. Оно утяжелило его, придавило к земле, улегшись на плечи долгожданной ношей.
Принц поднимает глаза к небу и сжимает руки в кулаки, впервые чувствуя себя таким настоящим.
— Меня зовут Сяо Чжань, — повторяет он. — Меня зовут Сяо Чжань.
Он оборачивается на Ван Ибо, смотрящего на него во все глаза, и расплывается в счастливой улыбке. Воин размыкает губы, но с них не срывается ни слова, ни звука, только едва слышный пораженный выдох. Сяо Чжань, огладив щеку воина ладонью, смыкает веки и целует его.
* * *
Спустя две ночи их укрывают золотые моря и бесконечные просторы степей.
И они никогда не возвращаются.