Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

9

В окружении толпы взбудораженных подростков Хуайсан проводил друга к городским воротам, а напоследок еще и вручил мешочек с деньгами.

– Твое по праву, – настоял он.

Мог бы и не настаивать. Усянь был достаточно наглым, чтобы взять, что предлагают, не отнекиваясь. Причины щедрости угадать было несложно – Усяню досталась вся грязная работа, а потом его же любовную историю еще и переделали в популярную пьесу – поэтому деньги Усянь взял без малейших колебаний.

Увидев его довольное лицо, Хуайсан хмыкнул и науськал на него беспокойных отроков, которых Усянь учил всю неделю. Прощаться с ними оказалось нелегко. Те, что помладше, без конца ныли, жалуясь на ужасного и строгого учителя-мечника – они и за прошедшую неделю о нем ему все уши прожужжали. К сожалению, в том, что касалось владения мечом, Усянь мало чему мог их научить – за исключением нескольких основных стоек техники орденов Цзян и Не отличались радикально.

Но наконец, после многочисленных обещаний вернуться в следующем году, он отбыл. Да и то дети его отпустили только после уверений Хуайсана, что Усянь в самом деле вернется, потому что обещал помочь сделать рискованную технику заклинательства ордена Не более безопасной. Обоим хотелось избавить детишек от незавидной участи, постигшей Не Минцзюэ.

– Передай мои наилучшие пожелания сиятельному Лань Ванцзи, – коварный Хуайсан прекрасно знал, что вокруг все навострили уши в ожидании ответа Усяня.

Однако тот уже наловчился иметь дело с такими хитрыми субъектами. Изобразив вместо ответа неприличный жест, он усмехнулся, и был таков. Позади раздались возмущенные ахи и приглушенный смех.

Проведенное в Цинхэ время пошло ему на пользу. Он отдохнул от странствий, укрылся от бурана, вместе с которым прекратился и мороз. Душу грело понимание, что они с Хуайсаном по-прежнему друзья. Отчасти потому что Усянь понимал – пусть даже имя его очищено, ему отчаянно нужны союзники, на случай, если заклинатели снова решат, что он опасен, раз им не подчиняется. И конечно потому что Усянь скучал по хитрому мелкому негодяю.

И все же он был рад покинуть Цинхэ. В прошлом он бы никогда не подумал, что наступит время, когда тишина и одиночество станут ему отрадны, но сейчас был вынужден признать, что ему идет на пользу путешествовать самому по себе и выбирать, куда пойти. Тело окрепло, разум переполняли идеи о том, как накопить больше духовной энергии. Многие, кто знал его, в том числе Цзян Яньли и Вэнь Цин могли бы подтвердить, что в таком состоянии его лучше оставить одного.

Вот почему Усянь снова выругался, рванулся вперед, вытолкнув подростка у зверя с дороги, и подумал – как так получилось, что он опять во что-то ввязался?! У него были такие грандиозные планы! Путешествовать по неизведанным землям, потом показать Лань Чжаню рисунки мест, каких тот не видел прежде, и может даже заручиться его обещанием отправиться туда вместе.

Ну так почему он вечно вынужден быть нянькой? Откуда эти недоросли берутся?!

– А ну, все, назад! – рявкнул Усянь, потеряв терпение.

Юнцы инстинктивно подались назад, некоторые отпрыгнули под сень деревьев. Насколько Усянь мог разглядеть, он только что отдал приказ ученикам крупных орденов – на фоне приглушенных цветов кланов помельче выделялись белые одежды Ланей и фиолетовые Цзяней. Сердце ёкнуло, когда в толпе он увидел Цзинь Лина – единственного из его ордена. Бледный от испуга из-за неожиданного нападения, тот все равно возмутился:

– Вэй Усянь! Не думай, что можешь мне указывать!

Усянь скрипнул зубами, сосредоточившись на твари перед собой.

– Помолчи, охламон! Не думай, что раз подрос на пару дюймов, я не смогу зарыть тебя в землю, как редиску!

Цзинь Лин замолчал, ошеломленный похвалой («Я подрос?»), завуалированной под угрозу («В землю меня закопать?!»). Рядом тихонько хмыкнул недавно вернувшийся Сычжуй, прикрывшись подрагивающей ладонью.

«О чем этот парень думает, разгуливая без охраны!» – нахмурился Усянь. Даже оставаясь благодаря странствиям в стороне от политики, он знал, что нынче принадлежать к клану Цзинь – а тем более быть единственным наследником – означало напрашиваться на неприятности. Как только он разберется с этой тварью, нужно будет вправить парню мозги. 

Как и молодежь, его привели сюда вести о стае диких тварей, нападающих на торговцев по дороге из Гусу в Юньмэн, из-за чего торговля практически прекратилась. Но в отличие от молодежи, он не поленился навестить окрестные деревни и расспросить жителей о предыдущих происшествиях, не ограничиваясь лишь рассказами очевидцев о самих тварях.

«Ну в самом деле, – подумал он, поймав одну в наспех сооруженную ловушку, – чему только их нынче учат?!»

Позади раздались ахи и охи, восторженные реплики об отважном мастере, так легко одолевшем зверя, доставившего им всем столько хлопот. Усянь закатил глаза и резким звуком флейты отогнал остальных тварей. Затем знаком показал юнцам подойти ближе к ловушке, желая научить их хоть чему-то полезному – «Если уж я тут застрял, то хоть повеселюсь».

От его нехорошей ухмылки те поежились. Но взглянув на беснующегося в невидимой клетке зверя, на белую ленту в волосах Усяня, дружно шагнули вперед, готовые внимать.

 10

Как они узнали в ходе импровизированного урока, прежде чем появились твари, окрестные деревни страдали от нашествий ходячих мертвецов. К счастью, об этой напасти позаботился ближайший орден заклинателей. К сожалению, как только от мертвецов избавились, случился инцидент в храме Гуаньинь – и заклинатели поторопились домой, укреплять тылы, позабыв как следует убрать за собой.

– Идиоты, – проворчал Усянь. – Похоже, стандарты заклинательства за последние шестнадцать лет ослабли донельзя.

Ученики причастных орденов и хотели бы возразить, но были вынуждены признать, что он прав.

Невообразимая цена, что заклинатели потребовали за свои услуги, довела крестьян до бедности, из-за чего они были вынуждены увеличить площадь посевов и продавать больше скота. В то же время, наспех зарытые трупы упокоенных мертвецов на окраине леса обнаружили дикие звери – съели, превратились в тварей, и начали нападать на торговцев, тем самым нанеся местным еще больший ущерб.

– Это ужасно! – возмутился Лань Цзинъи.

Даже более сдержанный Цзинь Лин казался оскорбленным таким недостойным заклинателей поведением. Какой позор – принести столько неприятностей простолюдинам!

– Вы удивитесь, сколько заклинателей не обратило бы на это ни малейшего внимания, если бы случившееся никак их не затрагивало, – презрительно, с ноткой горечи заявил Усянь. И добавил тише, сам себе: – Как я вижу, некоторые вещи совсем не изменились.

Он чувствовал, как в сердце клокочут гнев и отвращение. Годы назад, опьяненные властью после свержения владычества ордена Вэнь, заклинатели совершили ту же ошибку – превратили в отщепенцев и погубили кучку невинных, потому что позабыли, что такое праведность. Истинная праведность, а не та ерунда, что написана на стенах ордена Лань.

– Старейшина Вэй? – спокойный голос Сычжуя прервал его негодование. Усянь повернулся к нему, краешком сознания отметив, как тот вырос. Неуверенно закусив губу, обеспокоенный юноша шагнул ближе и спросил: – Мы можем как-то им помочь?

Лица всех учеников, собравшихся для этой ночной охоты, горели решимостью. Глядя на них, Усянь почувствовал, как горечь отхлынула от сердца при виде их благородства и желания защитить людей, которых они даже не встречали ранее. Он будто глядел на себя самого, прежде чем его мир поглотило пламя войны. Он был таким же в юности – талантливым, полным идей и идеалов, обуреваемым мечтой о ночных охотах в компании Лань Чжаня, мечтой поддерживать справедливость, защищать слабых, и жить без сожалений.

Он улыбнулся и объявил:

– Сначала нужно разобраться с тварями.

В отличие от прошлых «помощников», они сделают все, как положено. А потом, возможно, смогут помочь пострадавшим исцелиться.

11

Справиться со стаей тварей оказалось труднее, чем представлялось Усяню. Наверное, было бы проще поймать их в ловушки и разобраться самому, но казалось неправильным лишать ребят полезного опыта. Однако присматривать за ними, пока они выслеживали тварей, а потом сражались с ними, оказалось утомительнее, чем он ожидал. 

В итоге охота затянулась до глубокой ночи, когда время отходить ко сну прилежным юным Ланям давно миновало. Заметив, как недоросли вымотались, Усянь принял очередное ответственное решение – не возвращаться в деревню, а заночевать прямо в лесу.

Цзинь Лин разворчался – как же без этого. Спросил – по какой такой причине Усянь решил, что может ими командовать. Но в итоге сдался, гораздо больше обеспокоенный царапиной на подбородке, где его задела одна из тварей. Усянь при виде такого тщеславия закатил глаза – «Ну точно как папаша-павлин» – быстро организовал костер и отправил учеников пободрее набрать мягкой травы для подстилок с поля неподалеку. Раздав указания, он поманил Цзинь Лина к себе и, не обращая внимания на протесты, наклонился осмотреть царапину.

– Стой спокойно! – велел он. Повернул его лицо в одну сторону, в другую – наслаждаясь тем, как тот розовеет от непрошеного внимания. – Ничего страшного. К утру заживет.

Услышав вердикт, Цзинь Лин вырвался из его рук, покраснев так, что впору было опасаться за его сердце, и вскричал:

– Н-не смей так делать!

Умилившийся Усянь едва сдержал порыв посюсюкать. Цзян Чэн точно так же терпеть не мог, когда Усянь или сестра с ним нянчились. Ему хотелось подразнить Цзинь Лина еще и потешиться его возмущением, но его отвлекли.

– Старейшина Вэй, – рядом возник Сычжуй. Он всегда был спокойным, но после возвращения из Цишаня буквально светился. Глядя на него теперешнего – подросшего, гордого, счастливого, живого и любимого – Усянь ощутил, как сердце переполнилось нежностью. – Мы собрали всю траву помягче, что удалось найти, но ее набралось немного…

На этот раз Усянь не удержался, умильно вздохнул, потрепал Сычжуя по голове – тот не стал возмущаться, лишь покраснел – и улыбнулся.

– Ничего страшного, А-Юань, – ласково ответил он. – Я не собираюсь спать. Побуду охраной.

– Но бра… старейшина Вэй! – вскинулся он. – Не нужно! Мы по очереди постоим на страже! Вам не нужно бодрствовать всю ночь!

Позади него яростно закивал Цзинъи.

Усянь хмыкнул, снова потрепал его по голове.

– Все нормально, – успокоил он. – Я и не собирался ложиться. В такую холодную погоду костер нужно постоянно поддерживать, но если его заметят хищники, это может быть опасно. Поверьте, я немало ночей так провел.

Кажется, его аргументы не убедили Сычжуя, тот пытался придумать, как возразить. Усянь пресек спор на корню:

– К тому же по ночам от вас, Ланей, все равно толку мало. Ваш дражайший верховный заклинатель заснул ровно в девять вечера даже когда мы с ним оказались заперты в пещере Черепахи-губительницы, так что, продержавшись до нынешнего часа, вы уже его превзошли!

Как и ожидалось, стоило лишь упомянуть Лань Ванцзи, недоросли встрепенулись и устремили на него пристальные взгляды.

– Что сделал светлейший наставник Лань Ванцзи?! – воскликнул Цзинъи. – Да ты врешь!

Как легко их оказалось провести! Но они были такими милыми – разве можно было удержаться?

– Как ты смеешь обвинять меня во лжи! Да будет тебе известно, что я ясно помню каждую минуту из случившегося тогда…

«Вот так удача!» – ученики переглянулись, улыбнулись и устроились поудобнее, слушать очередной рассказ об удивительных приключениях сиятельного Лань Ванцзи и старейшины Илина, да еще из уст самого старейшины!

«Цзычжэнь сначала от зависти убьет нас всех, а потом убьется сам», – подумал Цзинъи.

Много позже Усянь все еще бдел. Он развлекался, мановением руки придавая пламени странные формы. А чуть раньше изрядно позабавился, наблюдая, как избалованная молодежь пыталась развести огонь без талисманов. В конце концов он сам же и не выдержал, показал им, как с помощью трения и деревяшек добиться появления искр – попутно сокрушаясь пробелам в их образовании, пока Цзинь Лин не кинул в него сапогом, чтоб заткнулся. 

Вспомнив покрасневшего племянника и оскорбленные взгляды остальных, он хмыкнул. Еще успеется научить их хулиганить.

– Братик Сянь? – привлек его внимание тихий шепот Сычжуя.

Он повернулся. На лице паренька играли тени. Отблески пламени делали его глаза похожими на драгоценные камни.

– Не спится, А-Юань? – ласково спросил Усянь.

Даже когда он еще не знал правду, не знал о самом прекрасном подарке, какой мог сделать ему Лань Чжань, даже тогда он уже был расположен к этому парнишке.

Тот покраснел, щеки заалели, точно омытые пламенем.

– Не спится, – признался он. – Я все еще…

– Слишком взбудоражен? – улыбнулся Усянь. – Так бывает, особенно после боя. Вы, ребята, хорошо потрудились сегодня, – похвалил он, довольный тем, как расцвел от похвалы Сычжуй.

– Я рад, что мы снова встретились, братик Сянь, – пробормотал тот, явно уставший, несмотря даже на не улегшееся еще возбуждение. – Я столько всего хочу спросить…

Усянь едва сдержал умиленный вздох – таким очаровательным был Сычжуй. И как только Лань Чжаню удалось не избаловать его! «А может он как раз баловал», – вдруг подумал он, с восторгом вспомнив историю о том, как тот рассаживал на сыне кроликов.

Каким ребенком был А-Юань? Надувал ли он сосредоточенно щечки, практикуясь в каллиграфии? Высовывал ли от усердия язык, как делал, когда был маленьким и сооружал шедевры из грязи и сухой травы, гордо преподнося их потом братику Сяню? Кто направлял его маленькие ручки, помогая освоить азы владения мечом? Был ли он таким же хитрюгой, что жалобно звал тетушку Цин каждый раз, когда братик Сянь обижал его, а потом, в безопасности у нее за спиной, показывал ему язык?

Так много времени упущено. Столько всего он хотел спросить – обоих, Лань Чжаня и А-Юаня. За шестнадцать лет А-Юань вырос из прилипчивого крохи, который цеплялся за ногу Усяня и хихикал в ответ на шуточные угрозы протереть пол его одеждой, если не отцепится, и даже тогда при взгляде на него Усяня охватывала нежность.

– Потом, – он погладил Сычжуя по голове. – Растущим мальчикам нужен отдых, А-Юань.

Тот потянулся за лаской и слегка надулся:

– Но я не устал, братик Сянь, – обмирая про себя оттого, что это позволялось.

Братик Сянь усмехнулся – и луна будто засияла ярче, пламя костра стало теплее. Сычжуй поглядел на человека, о котором сам того не зная тосковал всю жизнь, и ощутил окутавшее сердце тепло.

– Мне следовало догадаться, – ухмыльнулся Усянь. – Тебя невозможно было уложить спать, когда ты был маленьким. Мы сочиняли сказку за сказкой, выдумывали истории, а ты все спрашивал: «А что потом? А что потом?»

Щеки Сычжуя залил румянец – не столько от смущения, сколько от счастья. Дядя Нин рассказывал ему бесчисленные истории о его детстве – радостные и грустные, но услышать их еще и от братика Сяня…

Усянь достал из-за пояса флейту, крутанул ее раз, другой, и улыбнулся – Сычжуй, как завороженный, следил за ней взглядом.

– К счастью, два года никто не мог превзойти меня в негласном соревновании «Как убаюкать А-Юаня»!

К великой досаде Вэнь Цин. Их состязание за симпатию А-Юаня было напряженным и нескончаемым, и только бедняга Вэнь Нин пытался как-то их примирить.

Что она сказала бы, увидев их сейчас…

Усянь тряхнул головой, прогоняя непрошеные мысли. Затем, под взглядом изумленного Сычжуя, поднес флейту к губам и закрыл глаза, вспоминая полузабытую мелодию. Он так давно ее не играл. И все же пальцы будто двигались сами собой, привычно. Может, потому что колыбельные, даже столь необычные, было сложно забыть.

Эту мелодию – поминальную песню ее народа – он подслушал у бабули Вэнь и чуть изменил. Однажды, в конце особенно трудного дня, Усянь был совершенно без сил, а капризы А-Юаня лишь добавляли шума к постоянному гвалту духов Могильного кургана. Когда он впервые ее заиграл, Вэнь Цин ворвалась в пещеру, готовая отругать его за то, что у А-Юаня будут кошмары. Усянь едва успел сделать ей знак, чтобы молчала – и она замерла, увидев спокойно спящего ребенка. Но все равно разозлилась и запретила ему играть эту мелодию в присутствии стариков, потому что, откровенно говоря, музыка была слишком зловещей.

Внезапный шум разбудил уже почти заснувшего Цзинь Лина. Вдруг его руки кто-то коснулся – и он чуть из собственной шкуры не выпрыгнул. Взглянув на нахала, он увидел, как Цзинъи прижал палец к губам, призывая его молчать. Цзинь Лин возмутился и уже хотел было спросить кем тот себя возомнил, но Цзинъи указал куда-то влево. Цзинь Лин промолчал, посмотрел в ту сторону и резко вздохнул.

Когда они улеглись, между ними и Вэй Усянем оставалось довольно много места – скорее по привычке, чем по другой причине. И все же, с тех пор Сычжуй ухитрился переместиться прямо туда, где устроился Вэй Усянь. А тот играл на флейте.

Но мелодия, что он играл… – как под такое можно заснуть?! Подобная музыка вполне подошла бы для аккомпанемента страшной истории, или – Цзинь Лин покраснел – даже к тому моменту из пьесы, когда окруженный хихикающими мертвыми девами старейшина Илина приглашает сиятельного Лань Ванцзи к себе на балкон, непринужденно держа в руке цветок.

Мрачная, непокорная, тягучая – она напоминала темную лесную тропу. Цзинь Лину вдруг вспомнилась извилистая тропинка к пещере на Могильном кургане, где дя… где Цзинь Гуанъяо устроил для них ловушку. Он поежился. Если бы они тогда услышали такую музыку, Цзычжэнь точно грохнулся бы в обморок.

Меж тем флейта пела – вкрадчиво, монотонно, затягивая в липкий ужас и уводя обратно. Цзинь Лин знал, что здесь он в большей безопасности, чем где бы то ни было, окруженный товарищами и под присмотром непревзойденного наставника, и все равно у него волосы вставали дыбом. Он видел, как беспокойно ёрзают лежащие рядом друзья, но никто не просыпался. Проснулись только они с Цзиньъи, потому что были ближе других к Вэй Усяню – с ужасом понял Цзинь Лин.

«Наладь отношения с дядей, Цзинь Лин, – саркастично подумал он. – Возьми себя в руки и стань ему ближе, Цзинь Лин. Ха!»

– Что это за чертовщина? – прошипел Цзинъи потихоньку, чтобы его не было слышно за звуками флейты. – Он что, хочет, чтобы сюда нагрянули все обитатели преисподней?

– А я откуда знаю? – так же шепотом огрызнулся Цзинь Лин. – Это вашего обожаемого сиятельного Лань Ванцзи супруг!

– И твой дядя! – парировал Цзинъи, придвинувшись ближе. Они помолчали. – О боги, все еще играет. Он прекратит когда-нибудь?

– Надо сказать ему, чтобы прекратил! – Цзин Лин поднял голову. – Почему Сычжуй позволяет это безумие?

Флейта смолкла – как будто играющий их услышал. Раздался шорох ткани и легкий стук, а потом тишина. Безотчетно юноши затаили дыхание. 

– Ах, как славно – действует до сих пор, – добродушно хмыкнул Усянь.

Любопытство придало Цзинь Лину мужества – он повернулся и опешил, увидев, что Сычжуй безмятежно спит, головой устроившись на ноге Вэй Усяня. Картина выглядела странно – юноша в ослепительно-белом и мужчина в черном. Вэй Усянь наклонился, неторопливо, привычно погладил Сычжуя по голове. Тот потянулся за лаской, что-то пробормотал – и Цзинь Лин подумал, что ничего не может быть правильней.

Вдруг Вэй Усянь поднял голову и взглянул прямо на него. Цзинь Лин замер, борясь с желанием лечь и притвориться спящим. Усянь ухмыльнулся, прижал палец к губам, сделав знак не шуметь, а потом взмахнул рукой, веля лечь. Цзинь Лин нахмурился. Вэй Усянь угрожающе поднял флейту, будто собирался снова играть ту жуткую мелодию.

Цзинь Лин лег.

Раздался тихий смешок. Цзинь Лин легко мог представить, как Вэй Усянь пытается сдержать смех, чтобы не разбудить Сычжуя. Вопреки себе и несмотря на возмущение, оттого что кто-то посмел ему указывать, Цзинь Лин улыбнулся, закрыл глаза и постарался расслабиться. Рядом то же пытался сделать Цзинъи. Цзинь Лин глубоко вздохнул, потом еще раз. Флейта запела снова – мягче и легче, чем прежде. Мелодия вплелась в звуки ночи и Цзинь Лин сам не заметил, как уснул.

11.5

Вэй Ин, я рад узнать, что вы с Сычжуем встретились, когда он возвращался домой, и что у него все благополучно. Хотя весь орден готов помогать мне с делами, признаюсь, что мне очень его не хватает. Все же кроме тебя и брата он единственный, кто может прочесть мое «ледяное выражение лица», как ты это называешь. Возможно, я был плохим отцом, но признаюсь честно – когда мне приходилось общаться с людьми, я использовал его, как посредника.

Новости с границ, о которых ты пишешь, в самом деле тревожны. К сожалению, я получаю схожие сведения и из других областей – похожие беды творятся уже какое-то время под самым нашим носом. Вэй Ин, ты прав, главу ордена Цзян нужно уведомить о проблеме, учитывая, что пострадавшая деревня ближе к Юньмэну, чем к Гусу, но я все равно волнуюсь из-за твоего пребывания в тех краях. Хотя вы расстались почти мирно, с тех пор Цзян Ваньин отчего-то стал более раздражительным и упрямым…

12

Ничто не могло сравниться с весенним Юньмэном. Напоенный запахом цветущих лотосов воздух, шумная суета рынка и задорные призывы лоточников, навеваемый ветром аромат специй – как можно не скучать по всему этому? Как можно не хотеть вернуться?

И все же Усянь колебался. Хотел даже поручить Цзинь Лину, чтоб по возвращении тот сам рассказал Цзян Чэну в чем дело. Все ученики, участвовавшие в той ночной охоте, побывали в деревне и видели бедственное положение жителей. Если понадобится, каждый сможет подтвердить, что происходит. Вот почему они отправились в Юньмэн, а не по домам, и собирались здесь дождаться прибытия глав своих орденов, чтобы те могли обсудить проблему.

Но когда расстроенный Цзинь Лин тихо, обреченно спросил:

– Ты теперь снова уйдешь?

Усянь вспомнил, что племянник совсем еще мальчик. Почти таким же был он сам, когда сожгли Пристань лотоса – и не раздумывая согласился отправиться с ними. Он готов был на что угодно, лишь бы стереть эту странную печаль с мальчишеского лица.

Но это не означало, что ему хотелось разборок, которые неизбежно последуют. Хоть они с Цзян Чэном расстались относительно мирно, Усянь не тешил себя иллюзиями насчет их отношений. Потому что, говоря откровенно, отношения эти иначе как дерьмовыми назвать было сложно.

Когда они вошли в ворота имения, он предупредил:

– Цзинь Лин, мы знакомы меньше года, но я очень тебя люблю, поэтому знай: это мой подарок тебе за все пропущенные годы. Не говори, что я ничего для тебя не сделал.

Тот порозовел. Совершенно не привыкший к манере новообретенного дядюшки обнимать ребятню за плечи или трепать по волосам, когда тем удавалось высказать что-то особо разумное, он едва выдерживал лавину внимания, которое изливал на них Усянь. Для него такое было в новинку. Даже Гуанъяо, самый незлобивый из его родичей, никогда не был так щедр на похвалу и проявления любви. Но, говоря по правде, Цзинь Лин был не против.

– Что еще за подарок за все годы? – возмутился он, втайне млея. – У тебя и на один-то денег нет!

– Чего?! – Усянь в шутку замахнулся на него флейтой. Цзинь Лин спрятался за хихикающего Цзинъи и закусил губу, чтобы не рассмеяться. – Вон как заговорил! Ну ничего, посидишь пару часов в пруду, научишься уму-разуму!

– Братик Сянь, не надо! – вопреки собственным протестам, Сычжуй тоже едва сдерживал смех.

Вот такую веселую сцену застал Цзян Чэн, когда вышел пригласить их в дом – Усянь гонялся за хохочущим Цзинь Лином по пирсу, шутливо грозя наказанием. Надо было дать им знать о своем присутствии, велеть прекратить дурачиться, но…

«– Вэй Усянь, если будешь так носиться, свалишься в озеро!

– Обязательно, братик! – раздался в ответ задорный смех, вторя топоту ног.»

Сычжуй первым заметил его. Он прекратил смеяться, повернулся и почтительно поклонился:

– Глава ордена Цзян.

Услышав его, остальные ученики также повернулись и поклонились, с приветствиями, извинениями и благодарностями. Удостоив их лишь кивка, Цзян Чэн окликнул:

– Цзинь Лин!

В этот самый момент тот толкнул смеющегося Усяня в озеро.

Цзинь Лин повернулся к нему – и тут же, отплевываясь, вынырнул Усянь. Оба они были такими ошеломленными, что Цзян Чэн едва сдержал улыбку.  

– Если ты закончил изображать посмешище, – сказал он племяннику, – то входи. Вечер будет холодным.

Он повернулся и направился внутрь, по пути безо всяких объяснений вручив что-то замершему Сычжую. Молодежь потянулась за ним, шепотом обсуждая, чего ждать дальше.

Усянь глядел, как они уходят, лениво болтая ногами в теплой еще воде. Вдруг ему протянули руку – он вздрогнул – стоящий на пирсе Цзинь Лин предлагал помощь.

– Вылазь, – паренек все еще был взбудоражен, волосы встрепаны, а щеки горели румянцем. – Дядя прав, вечер будет холодным.  

Благодаря просьбе Лань Ванцзи приютить его на время бурана, многие из нынешних подопечных Усяня знали о том, что он не переносит холод. Но когда они подошли к воротам, где их ждали Сычжуй с Цзинъи, Усянь понял, что Цзян Чэн не только поэтому пригласил их внутрь.

– Старейшина Вэй, – улыбнулся Сычжуй. – Цзинь Лин, – он протянул им то, что дал ему Цзян Чэн. – Глава Цзян волновался, что вы можете замерзнуть.

Дрожащий Усянь взял большое, теплое полотенце и завернулся в него. На ветру и впрямь было прохладно, но дрожал он еще и потому что кое-что вспомнил:

«– А-Сянь, А-Чэн, заходите скорее, пока не простудились! Вот, завернитесь в это. Я приготовила ваш любимый суп, так что поешьте хорошенько и как следует согрейтесь, хорошо?»

12.5

Дорогой, мой визит в Юньмэн проходит спокойно. Ну, может, не совсем. Уверен, до тебя вскоре дойдут слухи, что я опять взялся за старое и донимаю торговцев, но я сразу хочу предупредить, что не виноват! К тому же им и самим это нравится. Для бедняков вроде меня умение торговаться – не развлечение, а суровая необходимость, Лань Чжань. 

А вот ученики в Юньмэне очень милые, хотя их наставник строг прямо как старик Лань. Когда выпадает возможность, я учу их основам местного искусства владения мечом, а заодно тому, как его можно дополнить элементами стилей других орденов. Когда я с ними вожусь, Цзян Чэн наблюдает, но не вмешивается. Я рад, не буду отрицать, но в то же время меня это печалит, мой дорогой Лань Чжань. Мы держимся друг от друга подальше, и хотя это позволяет избежать очередной ссоры на людях, я надеялся, что у нас получится помириться.

Если подумать, мой братишка в чем-то очень похож на тебя. Я знаю, какое лицо ты сейчас сделал, мой дорогой Лань Чжань, но позволь объяснить. Например, в какой бы окрестный трактир я ни пришел, они наотрез отказываются брать с меня даже ту мизерную плату, какую я могу предложить – клянутся, что все уже оплачено. На кухне имения всегда есть запас моего любимого местного вина – повара говорят, что глава ордена велел запастись. И несмотря на все это, мой глупый братишка продолжает избегать разговора со мной. Полагаю, в этом есть и моя вина – все-таки именно я старший брат…

13

Когда их визит в Юньмэн подошел к концу, однажды вечером Сычжуй нашел Усяня на пирсе. Судя по трем пустым сосудам рядом, он сидел там давно. Опершись на руки, ногами болтая в воде, Усянь любовался звездами и что-то мурлыкал себе под нос.

Сыжуй колебался – братик Сянь выглядел так умиротворенно, стоило ли нарушать его покой? Вэй Усянь быстро стал популярным в Юньмэне, а когда начал обучать младших учеников, многие стали искать его общества. Сычжуя невероятно радовало хорошее отношение к братику Сяню, учитывая его давнюю репутацию, но в то же время он не мог отрицать, что ему хочется побыть с наставником наедине. 

Какая детскость – хотеть родительского внимания. И все же его пьянила одна лишь мысль, что теперь подобное возможно.

Сычжуй так и не успел ничего решить – Усянь сам его окликнул:

– А-Юань! Иди сюда!

Тот подошел, легко ступая. Осторожно сел рядом, снял обувь и носки, опустил ноги в воду и удивленно ахнул.

– Ха! Ты такой милый, А-Юань! – рассмеялся Усянь.

– Прости, братик Сянь, – покраснел Сычжуй. – Я не ожидал, что вода такая теплая.

Усянь хмыкнул, бултыхнул ногами сильнее.

– Вода остывает медленнее, чем земля. Но и нагревается она медленнее. Поэтому, если живешь возле водоема, можно насладиться прохладным омовением посреди дня, и теплой ванной вечером! Что может быть лучше?

– Понятно, – кивнул Сычжуй. – Хотя в Облачных глубинах много прудиков, обычно мы уже спим в то время, когда можно насладиться вечерним купанием. Не говоря уже о том, что во многих обитают рыбы и купаться там запрещено.

– Фу! – презрительно скривился Усянь. – Это запрещено, то запрещено. Когда я туда вернусь, доведу засупоненного старика Ланя до белого каления, или мое имя не Вэй Усянь!

– Так ты вернешься?! – воодушевился Сычжуй.

Усянь взглянул на него, удивленный неожиданным энтузиазмом. Ласково потрепал обнадеженного юношу по голове.

– Ну конечно вернусь. Кто, если не я, спасет Лань Чжаня от скучных старикашек?

Однако Сычжуй не зря считался одним из самых сообразительных юных заклинателей.

– Но не сейчас, да? – даже задавая вопрос он уже знал ответ, и сердце его защемило.

Его расстроенный тон удивил Усяня. Помедлив, он улыбнулся – нежно и ласково, не так хулигански, как улыбался обычно, но столь же бесценно.

– А-Юань, все мы скоро будем вместе, – он снова погладил юношу по голове. Глаза Сычжуя блаженно закрылись. – После недавних потрясений нам обоим нужно время побыть наедине с собой. Не меньше, чем мы нужны друг другу.

Поддавшись импульсу, Сычжуй позволил себе лечь, устроившись головой у него на коленях. Глядя на звезды, он спросил:

– Тебя это беспокоит, братик Сянь?

– Что?

Сычжуй засомневался, прежде чем ответить.

– Нынче все говорят о вас. И еще эта пьеса… – он замолчал, вспомнив, как по дороге сюда все забросали наставника вопросами об их с Лань Ванцзи давнишних приключениях.

Все слегка улеглось с прибытием в Юньмэн, никто не отваживался поднимать шум на глазах грозного главы Цзян, но если даже Сычжуй заметил, как жадно ученики ордена Цзян следят за белой лентой на запястье Вэй Усяня, тот уж точно этого не упустил.

Усянь задумчиво хмыкнул, продолжая гладить Сычжуя по голове. Тот глядел на звездное небо, Усянь же посмотрел на отражение в озерной глади и попытался подобрать нужные слова.

– Наше поколение было взращено для войны, – наконец сказал он. – Война впиталась в нашу кровь. Наши наставники прекрасно понимали хрупкость нашего мира. Они знали, как ненадежен баланс власти, как легко может воцариться хаос. Они растили нас, помня об этом. – Закрыв глаза, он буквально видел сцены из прошлого – как они с товарищами на тренировочном поле под присмотром мадам Юй учились справляться с противником втрое их крупнее. – Мы больше времени проводили, учась драться и обезвреживать людей, нежели помогать им. Даже когда нам рассказывали о тварях и духах, наставники учили нас сражаться, вбивали нам в голову знание об уязвимостях человеческого тела и о том, что оно может вынести.

Он открыл глаза и встретился с встревоженным взглядом Сычжуя. Но прежде чем тот успел заговорить, погладил его по щеке.

– Война была неминуема, и потому нас растили так, чтобы мы выжили. Но А-Юань, мы хотели лишь мира. Для себя и для тех, кто придет после. – Он заговорил тише: – Плохо уже то, что вам приходится жить в тени наших грехов и подчищать последствия наших ошибок. Мы были детьми войны и никогда не хотели породить себе подобных. Поэтому если вы любовь предпочтете войне – не думаю, что кто-то из нас будет против.

Сычжуй заморгал, прогоняя слезы.

– Братик Сянь, я…

– А если кто-то вздумает возражать, пошли их ко мне, я преподам им урок!

– Братик Сянь, нельзя вот так просто бить людей! – сквозь слезы усмехнулся Сычжуй.

– Пфы! Посмотрел бы я на тех, кто осмелится меня остановить! Что они сделают – пожалуются на меня Лань Чжаню?

Они проговорили далеко заполночь. В конце концов Усянь достал флейту, чтобы снова убаюкать Сычжуя. Они были так поглощены друг другом, так опьянены возможностью быть рядом и разделить эту радость с дорогим сердцу человеком, которого однажды считали навеки потерянным, что ни один из выдающихся заклинателей не заметил в сумраке за углом знакомую фигуру. Она исчезла задолго до рассвета.

14

Вечером накануне отбытия из Пристани лотоса Усянь решил наплевать на приличия, на угрозу неминуемой порки – и снова отправился в Зал памяти предков. Было странно находиться там, где он столько времени провел ребенком, видеть на поминальных табличках имена людей, которых он любил и уважал.

«Сестренка». Много лет прошло с тех пор, как он видел ее в последний раз, и все же осознание, что он проснулся в мире, в котором она никогда больше ему не улыбнется, каждый день поражало его. Сейчас он и сам-то улыбался через силу, лишь потому что ей не понравилось бы видеть его грустным.

– Сестра, – с деланной жизнерадостностью произнес он. – Твой Сянь-Сянь вернулся!

В тишине его голос звучал гулко, но Усянь намеревался от души с ней наговориться. Ей не хотелось бы слушать о потрясениях и воцарившемся в их мире хаосе – она устала от этого и от кровопролитий еще когда помогала целителям во время Аннигиляции солнца. Поэтому, вместо рассказов об испытаниях и победах, Усянь говорил о повседневном. Рассказал о том, что Цзинь Лин вырос многообещающим заклинателем, но сохранил достаточно детской непосредственности, чтобы столкнуть дядюшку в озеро. Рассказал с кем подружился ее сын, в том числе и о своем солнечном мальчике. 

– Если бы ты его видела, сестра, – он нежно поглядел на табличку с ее именем. – Ты бы очень гордилась и была счастлива.

Если бы она видела свое дитя, как за несколько месяцев он из нелюдимого, раздражительного подростка превратился в юного лидера, крепко стоящего на ногах – она была бы вне себя от счастья. Теперь, когда собственные раны Усяня затянулись и начали исцеляться, он также знал и то, что если бы сестра увидела его самого – младшего брата, который уничтожил себя и половину их привычного мира; младшего брата, ради которого она страдала и погибла – если бы знала, как он любит и ценит спасенную ею жизнь, насколько он в ладу с собой и с остальными – она бы сказала, что оно того стоило.

– Сестра, – поклонился он в последний раз, коснувшись лбом земли. – Дядя Цзян. Мадам Юй. Простите. И спасибо, – голос его дрожал.

Он не разгибался долго, даже спину начало ломить. «Еще немного, – думал он. – Еще немного, и затем я уйду». Но, говоря по правде, ему хотелось остаться тут навсегда, вдыхая запах благовоний и ощущая умиротворяющее присутствие сестры. Легко было представить, как она гладит его по голове, шутливо щелкает по носу. Он задумался – сможет ли свыкнуться с мыслью, что подобная близость – единственное, что ему осталось.

Что-то стукнуло об пол рядом с ним. Все еще склонившись, он повернул голову и увидел миску, от которой исходил пар. Он замер. В тишине зала послышалось, как рядом кто-то преклонил колени. Усянь закрыл глаза и отвернулся, не зная, что делать, увидь он знакомые фиолетовые одежды.

К несчастью, тот, кто нарушил его уединение, не собирался так легко сдаваться.

– Ты долго собираешься тут поклоны бить, балбес? – пробормотал Цзян Чэн. – Если хотел спину надорвать, пришел бы сразу ко мне.

Грубые слова прозвучали беззлобно. Медленно, настороженно, Усянь выпрямился и повернулся. Когда он был здесь в последний раз, переполненный ослепляющей яростью Цзян Чэн не намерен был так просто его отпускать. Если бы с ним не было Лань Чжаня… Усянь не сомневался, что повторилась бы сцена, разыгравшаяся после краха Пристани лотоса. Цзян Чэн схватил бы его за горло и сжал, и на этот раз не отпустил, а Усянь, раз того уже не нужно было ни от чего защищать, вполне мог позволить ему исполнить давнишнюю мечту.

Ни следа той ярости теперь не осталось. Цзян Чэн выглядел…

– Ты выглядишь уставшим, – вырвалось у него. Он сел удобнее, сложил руки.

– Сам попробуй пообщаться с идиотами из местных орденов – поглядим, как это скажется на твоей привлекательности.

Усянь хохотнул – и тут же зажал рот ладонью. Звук гулко разнесся по залу. Он кашлянул, виновато взглянул на алтарь.

– Это… наверное, нелегко.

Глядя перед собой, он не заметил мелькнувшего в глазах Цзян Чэна веселья. Вновь повисло неловкое молчание.

– Ты уходишь, – сказал Цзян Чэн.

Усянь не понял – было это утверждением или приказом. Он просто кивнул.

– Кажется, я здесь слишком загостился.

– Кто сказал? – помрачнел Цзян Чэн.

Усянь промолчал.

– Как это типично для тебя – решить, что думают другие, даже не поинтересовавшись их мнением, – фыркнул Цзян Чэн.

Усянь вздрогнул и неосознанно ссутулился.

– Цзян Чэн, не здесь, пожалуйста. И не сейчас. Прошу, дай мне еще немного времени, и я уйду.

На этот раз замер Цзян Чэн. Медленно повернулся, взглянул на жалко ссутулившегося старшего брата (можно ли было до сих пор считать его старшим? Где он провел все те годы? Он бодрствовал или спал, преследуемый теми же кошмарами, какие не давали покоя Цзян Чэну ни во сне, ни наяву?) – и сердце его заболело. Он хотел что-то сказать, но нужные слова не находились, они будто испарились в ту же секунду, когда он вошел в зал.

Вспомнилась фраза, брошенная каким-то ошеломленным недорослем: «Когда имеешь дело с Вэй Усянем, бесполезно что-либо планировать».

– Ты сказал, что никогда больше не хочешь сюда возвращаться, – сказал он, наконец.

– Я думал, тогда ты будешь счастлив.

Сытый по горло всей этой ситуацией, Цзян Чэн решительно проговорил:

– Хватит думать о том, как меня осчастливить, – и поднялся, готовый просто уйти.

Он так долго настраивался прийти и со всем разобраться! И вот, оказавшись лицом к лицу… Вэй Усянь в самом деле невыносим!

Эхо его шагов разнеслось по залу, и уже у выхода он услышал хриплый голос:

– Как? – Усянь не сдвинулся с места. – Разве я мог перестать думать о твоем счастье? Особенно после… после всего, – он осекся, обхватил себя руками. Кланяться он перестал, но видеть его таким жалким казалось неправильным, и неважно, как долго Цзян Чэн мечтал заставить его умолять о прощении и покаянии в этом самом зале. – Цзян Чэн, прости. Прости, прости, мне очень жаль, – Усяня била дрожь, а слова будто выплескивались сами собой. – Я не хотел, чтобы все так случилось. Просто… я обещал мадам Юй, что позабочусь о тебе. Разве я мог нарушить обещание?

– Ты должен был мне сказать, – заговорил Цзян Чэн и собственный голос показался ему далеким. – Ты должен был сказать мне, ублюдок! Или ты в самом деле считал, что я такой слабак и не выдержу…

– Нет! – взглянул на него Усянь. – Разумеется я не считал тебя слабаком! Ради бога, Цзян Чэн, просто все случилось так быстро…

Цзян Чэн сам не понял, как снова подошел к нему, опустился рядом. Взглянув ему в глаза, он сказал:

– В тот день я вернулся не за телами родителей.

Усянь резко вздохнул.

– Солдаты Вэней прочесывали улицы, искали нас. А ты – ты покупал еду, придурок, и их даже не заметил.

Усянь всхлипнул, вздрогнул, будто от удара. Руки Цзян Чэна дернулись, словно он хотел его подхватить.

– Зачем? – простонал Усянь. – Ты наследник – что бы я делал без… зачем ты…

– Ты мой брат, – ответил Цзян Чэн – и это оказалось самым простым ответом. – Как я мог не попытаться тебя защитить?

– Ты ничего не ел, – всхлипнул Усянь снова, резко втянул воздух. – Не реагировал на мои слова, двигался только если тебе велели, и я просто хотел, чтобы ты снова был счастлив. Прости, что не смог сдержать обещание.

– Перестань, – Цзянь Чэн сжал его трясущиеся руки, не замечая, что его собственные тоже дрожат. – Перестань.

Усянь поднял на него глаза – в них стояли слезы. Цзян Чэна окатила паника и он не нашел ничего лучше, как схватить Усяня и крепко прижать к себе.

«Если я чего-то не вижу, этого нет, – ребячество, конечно, но зрелым Цзян Чэна никто не отважился бы назвать. – Если притвориться, что я не довел его до слез снова, может быть Лань Ванцзи не появится внезапно, чтобы вытрясти из меня душу». 

– За что ты извиняешься, балбес? – голос его дрожал, но он привык не обращать на это внимания, так же как привык за долгие годы подавлять чувства. – Помнишь, что тебе сказали, когда ты только появился в Пристани лотоса?

Усянь ошеломленно распахнул глаза. Несмотря на плохую память, некоторые вещи забыть было невозможно. Цзян  Чэн имеет в виду…

– Вэй Ин, – пробормотал тот ему на ухо – их обоих била дрожь, что за чудная сцена. – Брат, в Пристани лотоса тебе не нужно извиняться за то, в чем нет твоей вины.

Это обещание тоже было нарушено не раз. Даже когда Вэй Усянь ходил по этим коридорам с гордо поднятой головой, когда смеялся и дерзил, а талант его с каждым годом сиял ярче, он жил в Пристани лотоса, будто извиняясь за факт своего существования, не осмеливаясь верить, что его считают членом семьи, несмотря на то, что таковым называют.

– Мадам Юй велела защищать тебя, даже ценой моей жизни, – прошептал Усянь. – Я обещал.

– Да к чертям собачьим, что она велела! – о боги, что он говорит?! Да еще и в Зале памяти предков! Теперь дух матери наверняка прикончит его во сне. – Мне не нужно было, чтобы ты умирал ради меня или в лепешку разбивался! А-Сянь, я лишь хотел, чтобы ты был рядом!

«Я знала, что от тебя будут одни неприятности», – сказала его мать.

Но его брат сказал: «Война была неминуема», – и в этот момент Цзян Чэн понял, в кого он верит, кто был прав. Они могут ругаться и препираться, перекладывать ответственность и пытаться найти виноватого, но что это даст теперь? Что хорошего это даст, если теперь они есть друг у друга?

– У меня остался только ты, – пробормотал Цзян Чэн, уткнувшись в затянутое черным плечо.

Это было не совсем правдой. У него был орден, который он собственноручно восстановил и которым мог гордиться. Ученики, которых он лично отобрал и обучил. Цзинь Лин – единственное ощутимое наследие сестры. Дитя, которое он вырастил, которое убаюкивал бессонными ночами. Даже без сестры и без брата, он как-то выжил.

Но сестра однажды сказала: «А-Сянь, ты, я и А-Чэн теперь самые близкие друг другу люди в целом мире», – и была права. Они будто были одной душой, разделенной натрое. И без двух остальных Цзян Чэн был неполным. Сестру он никогда больше не сможет обнять, но другая часть его души вернулась к нему снова. Цзян Чэн был упрямым и не слишком сообразительным, но он умел учиться на своих ошибках. То, что у Усяня получалось сразу, у него получалось со второй попытки.

На этот раз он не отступится.

– Останься на ночь. Поужинай со мной, выпей. Утром я провожу тебя. А-Сянь, никогда больше тебе не придется покидать Пристань лотоса, если ты сам не захочешь.

Усянь закивал.

– Я не оставлю тебя, – пробормотал он сквозь слезы, крепко обнимая Цзян Чэна. – Как раньше не оставлю, клянусь.

Утром Усянь уйдет путешествовать по миру, которому больше ничего не должен. Потом он вернется к мужу (одна лишь мысль вызывала у Цзян Чэна оскомину), устраивать хаос рядом с тем, кто неустанно за хаосом следует. Но пока что он здесь, в объятьях Цзян Чэна (когда он в последний раз обнимал брата?), неровные фрагменты их души соединились. Даже без третьего, они будут держаться друг за друга. Цзян Чэн знал, что на этот раз они оба постараются сдержать обещание.

14.5

Отец, спасибо, что отпустил меня в это путешествие. Мне кажется, я многое узнал у дяди Нина о себе и о том, какой была моя семья. Я постараюсь должным образом использовать то, что узнал. Прошу прощения за короткие и нерегулярные письма. Я понял, что не могу долго находиться вдали от дома. Обещаю, что на обратном пути постараюсь писать чаще. Мы с Цзинъи и младшими учениками отправимся домой, как только закончится обсуждение ситуации на границе. Я пригласил и братика Сяня пойти с нами, но он сказал, что направится на запад. Он ушел этим утром. Глава Цзян его проводил. Я рад сообщить, что их отношения, кажется, наладились.

15

В конце концов оказывается, что все проходит: время, жизнь, любовь. Проходит все, кроме скорби. Это глупо и досадно, но такова реальность и Сичэнь не мог ничего изменить.

Удалившись в уединение, он не позволял себе ни с кем видеться. Прекрасно понимал, что члены ордена о нем беспокоятся, остальной мир любопытствует, дядя стыдится. Но волноваться обо всем этом не получалось. Ни о чем не получалось волноваться, кроме зияющей в душе пустоты, отзвуков горя, сожалений – и отвращения из-за этих горя и сожалений.

Дядя сказал бы: «Зачем горевать о таком дрянном человеке, Сичэнь? Он не заслужил твоих переживаний!» Однажды дядя то же самое сказал Ванцзи. Тот тогда выпрямился горделиво, внимая порицаниям, но не желая смириться даже чуть-чуть: «Дядя, я сам решаю о ком горевать».

Хотя их с братом постоянно сравнивали и считали похожими, называли Двумя Благородными Нефритами ордена Лань, Сичэнь знал, что на самом деле лишь Ванцзи был достоин похвал. Душа его оставалась чиста, несмотря на марающие тело шрамы. Сичэнь же заслуживал лишь жалости.

Но даже мысль о чужой жалости была тошнотворна. Не хотелось выходить под сочувствующие взгляды, слышать приторно-вежливые ядовитые пересуды. «Бедный Лань Сичэнь, попался на уловки ублюдочного сына шлюхи. Эти типы, что пытаются выбиться в люди вопреки судьбе, выпавшей им при рождении, все сплошь мерзавцы».

Что он мог ответить? «Неужели вы не видите, что он был не просто сыном шлюхи? Неужели не понимаете, как высоко ему удалось подняться? О, Яо, ты видишь, что стало с твоим именем? Поступил бы ты так снова, если бы выпала возможность? Когда убивал своего сына и тех женщин, когда обрекал стольких людей на смерть и страдания – ты хотя бы сожалел?»

Каждый день приносил лишь новые вопросы, бесконечную череду дум и сомнений, без надежды на ответы. Сичэнь смирился с тем, что сожаления останутся с ним до конца жизни. 

Неудивительно, но именно Ванцзи отказался оставить его в покое.

Если бы Сичэнь мог, он бы не впустил брата в свои покои. Оставался бы в уединении, пока в происходящем не нашелся бы какой-то смысл, и неважно, сколько времени на это могло потребоваться. Но Ванцзи уже не был ребенком, который бесконечно мог ждать у закрытой двери. Ванцзи просто-напросто снес все запирающие талисманы, самолично развешанные Сичэнем вокруг его домашней темницы, невозмутимо заявив, что Вэй Усянь дал ему «испытать» несколько боевых заклинаний.

Когда он успел стать таким дерзким? – думал ошеломленный Сичэнь. Почему он этого не заметил? Что еще он пропустит, погрузившись в пучину отчаянья?

В итоге Ванцзи стал навещать его почти каждый день, когда мог. Садился рядом и играл на цине. Садился рядом, впивался в Сичэня взглядом и ждал, пока тот выпьет поставленный перед ним чай. А порой нагло вынуждал его помогать с работой.

– На этом совете Цзян Ваньиня и главу Яо лучше посадить рядом. Ты согласен, брат?

– Ванцзи, просто дай мне план рассадки.

Такая забота со стороны младшего брата была унизительна. Но успокаивала. Только это способно было усмирить ум Сичэня. Хотя изначально он сомневался, позволять ли эти визиты. Целый месяц сидел молча, глядя в стену, когда появлялся Ванцзи. Но теперь только их и ждал.

Ванцзи всегда был удивительным, но после недавних событий, вскоре после расставания с Вэй Усянем на тенистой тропе, он стал более умиротворенным, чем раньше. Было сложно, глядя на него, вспоминать тихого мальчика, который наказывал себя за малейшую провинность, который заклеймил сам себя лишь чтобы почувствовать, насколько это больно, как будто кроме этой боли ничто не могло удержать его в этом мире.

В итоге каждый пошел своей дорогой: Сычжуй отправился в прошлое, Вэй Усянь – в будущее, Сичэнь – в добровольное заключение. Хотя он не жалел об уединении – знал, что оно необходимо, дабы понять и справиться с обуревающей растерянностью – Сичэнь боялся, что они все бросили Ванцзи в ловушке настоящего.

Конечно, Ванцзи не жаловался. С сокрушительной ношей ответственности он справлялся так же, как шестнадцать лет справлялся с горем – неизмеримо достойно. Уверенно глядя вперед, прочно стоя на ногах, будто необоримая сила перед лицом яростной бури.

Люди всегда хвалили Сичэня за его способность с нечеловеческой точностью понимать выражение лица его сдержанного брата. Немногие знали, что Ванцзи также хорошо умеет понимать Сичэня. Вероятно, никто лучше Ванцзи не знал, что чувствует Сичэнь. И все равно Сичэнь не считал возможным сравнивать их положение. Весь мир теперь знал, как неуместно было бы подобное сравнение. 

Как можно сравнивать потерю половинки души, человека равного, движимого теми же мечтами и идеалами, с потерей ложного друга?

Спустя месяца два с начала уединения, когда Сичэнь об этом заговорил, Ванцзи нахмурился:

– Действительно, сравнивать неуместно. Я горевал по-своему. Брат горюет по-своему. Шестнадцать лет потеря Вэй Ина тяготила мне душу, – он налил им заварившегося чаю. – Сначала я боялся, что никогда не оправлюсь от этой потери. Боялся, что не хватит сил и воли продолжать жить. Но у меня был брат. Был Сычжуй. Была клятва, сдержать которую мог только я.

Сичэнь ощущал лишь пустоту и знал – не стоит надеяться, что она когда-то заполнится. Иногда казалось, что не осталось ничего, кроме горя. Пять месяцев прошло с того дня, как он заперся в своем доме, намереваясь провести в уединении остаток жизни. Осознав, что он, а не брат, в итоге повторит судьбу родителей.

Три месяца назад Ванцзи силой ворвался в его уединение и с дерзостью, достойной юного господина Вэя, вынудил взять на себя половину его обязанностей.

Теперь Ванцзи сидел рядом, читал письма, неторопливо пил чай, и непринужденно заявлял, что вскоре его навестит племянник. Теперь Сичэнь уже не думал, будто в его жизни не осталось ничего, кроме горя.  

15.5

Дорогой, сначала о главном: прикладываю к письму кое-какие мои наброски для талисманов. Передай их Сычжую, хорошо? Те, которые ребятня использовала во время ночной охоты, когда я им составил компанию, плохо откалиброваны и нестабильны. Мои будут намного лучше.

Еще, Лань Чжань, чему эти идиоты сейчас обучают детишек?! Ты не поверишь, но один из парней даже не знал, как зафиксировать сломанное запястье! Честное слово, если бы Вэнь Цин знала, как мы запустили полевую медицину, она бы нас всех уже прикончила…

16

Было что-то особенное в отцовских покоях, что неизменно успокаивало Сычжуя. Его самые ранние воспоминания были об этих стенах. До сих пор лекари ордена ворчливо вспоминали, как Лань Ванцзи ни на минуту не спускал с рук неизвестно откуда принесенного ребенка, когда того терзал жар, сжигающий память о его прошлой жизни. Теперь Сычжуй знал, что раньше жил в другом месте (там пахло влажной землей, там по темной пещере эхом разносились звуки флейты), но и этот дом занимал особое место в его сердце.

С момента его возвращения обстановка оставалась беспокойной. Все в ордене помогали светлейшему Лань Ванцзи с обязанностями верховного заклинателя. Никто не возражал, учитывая, сколько он сам взвалил на себя. И все же, поскольку к их обычным занятиям добавилась необходимость быстро учиться организовывать дипломатические встречи, большинство старших учеников были совершенно измотаны.

Вот почему спустя неделю после возвращения у Сычжуя все еще не получалось проводить с отцом столько времени, сколько хотелось бы. Поэтому однажды вечером он решил взять дело в свои руки и явился в отцовскую резиденцию за час до отбоя. Любого другого на его месте непременно отчитали бы за самонадеянность. Но все знали, что Сычжую в Облачных глубинах позволялось немного больше.

«Даже в Илине он уже тебя баловал, – смеялся братик Сянь. – Мне приходилось закапывать тебя в землю, чтобы ты не убежал искать «доброго богатого братика».

Как и ожидал Сычжуй, когда он заявил о своем присутствии, отец просто кивнул, не подняв даже взгляда от письма, написанного знакомым размашистым почерком – как будто автор не мог уместить все мысли в слова. Зная братика Сяня, так оно и было, скорее всего, – подумал Сычжуй, почтительно поклонился, подошел и сел напротив.

Отец передал ему несколько листков, разрисованных узорами для талисманов.

– От Вэй Ина, – пояснил он. – Он недоволен теми талисманами, которыми вы пользуетесь.

Сычжуй крепче стиснул бумагу. Сердце окутало нежностью. Братик Сянь так о них заботится.

– Мне сказать наставнику, что все талисманы нужно заменить?

– Да. Но сначала скопируй это и проверь во время ближайшей охоты.

– Хорошо. – Он бережно положил листки перед собой. И спросил, не удержавшись: – Как он? У него все хорошо?

Было бы неслыханной дерзостью задать вопрос любому другому наставнику, пока тот был занят, но Сычжуй знал, что в этот раз нетерпение ему простят. И верно – отец поднял взгляд, едва заметно улыбнулся:

– С ним все в порядке, – нежность в его голосе могла поспорить лишь с ласковым прикосновением к испещренной размашистыми иероглифами странице, как будто он чувствовал присутствие автора. – Он отправился на запад. Задержался по пути, чтобы помочь жителям деревни, у которых были проблемы с урожаем из-за зараженной темной энергией почвы.

– Дядя Нин рассказывал, что когда они впервые пришли на Могильный курган, братику Сяню там тоже пришлось чистить почву. Только поэтому мы смогли вообще хоть что-то там вырастить, – благоговейно произнес Сычжуй.

– Умелое использование музыкальных ритуалов может помочь освободить неживое от темной энергии, – Ванцзи отложил письмо, сосредоточился на разговоре. – Если попросишь, он объяснит тебе теорию.

– Обязательно! – кивнул Сычжуй, просияв.

Ванцзи благодушно на него взглянул. Сычжуй был – есть, и всегда будет – их с Вэй Ином величайшим достижением, живым воплощением их клятвы, более великолепным и прекрасным, чем они могли мечтать. Даже когда старейшины поставили под сомнение его решения после осады Могильного кургана, когда отправили его в заточение очистить разум (оглушенный горем, он с радостью согласился), он не позволил ничему встать между ним и Сычжуем. Его сын не должен был чувствовать того же, что чувствовал Ванцзи, коленопреклоненный перед закрывшейся навсегда дверью.

Возможно, старейшины осознали, насколько хрупкой стала связь Ванцзи с орденом. В итоге никто не возразил ему. Да, за спиной шептались и смотрели осуждающе, когда он не делал Юаню замечаний за громкие разговоры. Но он, поглощенный внезапным осознанием, что так – правильно, так и должно быть, с легкостью игнорировал их осуждение.

То, как Вэй Ин сблизился с Сычжуем, когда они еще даже не узнали друг друга, наполняло его сердце довольством. Знание, что он справился с этой величайшей и сложной задачей, справился хорошо, вырастил ребенка, которым они с Вэй Ином могут гордиться, принесло облегчение. Ванцзи даже не понимал, насколько нужное.

Приближалось время отбоя, но они оба знали, что правила хороши только пока служат благой цели. Поэтому, вместо того, чтобы отослать Сычжуя спать, Ванцзи повернул его спиной к себе, взял деревянную расческу и привычно провел ею по волосам сына, как делал множество раз. До сих пор это напоминало священнодействие.

– Как прошла ваша встреча? – спросил он.

– Очень хорошо! Он многому нас научил. Я заметил, что даже Цзинь Лин был впечатлен.

– Несмотря на первое впечатление, Вэй Ин мудр и весьма сведущ, – с оттенком юмора в голосе произнес Ванцзи. – Никто не изменил и не подверг сомнению столько известных теорий, сколько он. 

– Да, мы очень многое узнали благодаря одной лишь ночной охоте! А еще он научил нас использовать разные приемы боя на мечах в последовательных позициях.

– Приспособляемость – его конек, – Ванцзи попалась спутанная прядь волос. Он развернул расческу, чтобы прочесать. – Будет разумно внимательно слушать все, что он говорит.

– Еще он много рассказывал о тебе, отец, – улыбнулся Сычжуй.

– Хм? – рука Ванцзи замерла.

Благодаря его вовлеченности в дела заклинателей, он конечно же знал, какие слухи разносятся о нем с Вэй Ином. Не говоря уже о письмах самого Вэй Ина, где тот красноречиво жаловался: «Братец Не такой жадина! Он наверняка деньги лопатой гребет за свою пьесу, а мне дал жалкие гроши! За мою же собственную историю! Лань Чжань, ты просто обязан его помучить во время следующего Совета орденов. Я знаю, он до сих пор тебя боится».

Какой бы странной и личной ни была их история, Ванцзи было по-детски радостно оттого что столько людей – заклинателей, учеников, простолюдинов – узнали об их любви и сочли ее истинной. Он никогда бы никому не рассказал, но бесчисленными бессонными ночами, когда тишина в доме начинала давить, а постель казалась слишком холодной, он потихоньку ускользал из Облачных глубин и отправлялся в городок неподалеку – смотреть пьесу и наслаждаться восторженной реакцией публики.

Основатель их клана порицал гордыню, но Ванцзи был уверен, что даже он согласился бы, что их выстраданной любовью можно гордиться.

– Ты действительно повязал свою ленту ему на запястье, когда вы оба были здесь учениками, чтобы спасти его от страшного убийцы тут, в Облачных глубинах?

Ванцзи отложил расческу.

– Вэй Ин часто преувеличивает. Наш предок Лань И была выдающимся заклинателем и страшным противником, и кроме всего прочего изобрела технику смертельных струн. Но называть ее убийцей означает исказить ее вклад в развитие ордена. Хотя в контексте истории это звучит драматично.

Подобные истории не стоило рассказывать детям на ночь, но Лань Юань вырос под трагические военные песни и поминальные мотивы, чувствовал себя уютно и спокойно в темноте, зная, что тени защитят его. Для него эта история была как раз подходящей.

Позже ночью, отправив сына спать, Ванцзи просмотрел письмо, которое отложил на завтра, слишком взволнованный, чтобы уснуть. Пока читал, у него перехватило дыхание, брови удивленно поползли вверх. Наконец, он опустил письмо. Рука дрожала – так его поразило то, что он узнал.

Нужно было ложиться отдыхать, все обдумать, и наутро решить, что делать. Но он все еще слышал Сычжуя, повторяющего слова Вэй Ина: «Мы больше времени проводили, учась обезвреживать и убивать людей, нежели учась помогать им. Мы были детьми войны. И не хотели породить себе подобных».

«Вэй Ин, – при одной лишь мысли о нем внутри разлилось тепло. – Я сдержу нашу клятву. Буду защищать невинных и бороться со злом. О чем бы мы ни сожалели, я постараюсь это исправить – исправить ошибки прошлого. Скоро увидимся, Вэй Ин.»

16.5

Уважаемые главы орденов, приглашаю вас на Совет, который состоится во время следующего полнолуния, дабы обсудить вопрос чрезвычайной важности.

Рапорты из прилегающих к Цишаню областей обращают внимание на то, что…

17

Судя по рапортам из прилегающих к Цишаню областей, там творилось что-то очень нехорошее. Однажды, во время ночной охоты на бывших территориях ордена Вэнь, адепты одного из появившихся после войны мелких орденов, вроде бы случайно наткнулись на сдерживающее магическое поле в глубине леса, и повредили его. Никто не знал, кто установил то поле и кого оно сдерживало, поэтому все насторожились.

Последствия не заставили себя ждать. Вода в окрестных речках окрасилась красным, вызвав панику у жителей тамошних деревень. Посевы засохли, скот чах, а крестьяне в результате едва сводили концы с концами. Дикие звери освирепели, принялись нападать на путников, осмеливающихся ходить лесными тропами.

Единственной зацепкой относительно причины всего этого стали неупокоенные духи, в несметном количестве появляющиеся буквально из ниоткуда посреди бела дня, не дающие покоя ни заклинателям, ни простым смертным. Не призраки и не демоны, духи окровавленных, бедно одетых женщин, мужчин, детей бродили бесцельно, а глаза их сочились красным. В конце концов один из стариков разгадал их происхождение, заметив на одежде одного из них небольшое изображение солнца.

В результате тщательного расследования, предпринятого верховным заклинателем при помощи главы ордена Не, раскрылась страшная правда. Если случившееся полгода назад с Цзинь Гуанъяо было скандалом, то это стало кошмаром.

Хотя – для старшего поколения заклинателей история эта не стала новостью, но вот так столкнуться с ее последствиями никто не ожидал.

Почти двадцать лет назад, пока остальные заклинатели праздновали низвержение правящего клана Вэнь, Цзинь Гуаншань и Цзинь Гуанъяо истребили сотни простолюдинов, подданных ордена Вэнь. А когда поняли, что напитанные скорбью и гневом духи убитых не успокаиваются, на долгие годы заточили их в усмиряющее магическое поле, чтобы те не создавали проблем.

«Если бы их не освободили сейчас, – сообщил бледный Не Хуайсан, – они бы вырвались на свободу сами чуть позже, потому что ненависть их за минувшие годы лишь выросла. То, что мы видим сейчас – скорее всего, то же происходило на Могильном кургане, когда темная энергия начала там копиться».

Как один, присутствующие главы орденов поежились. Новость не стала откровением. Многие помнили, как мрачно шутили, встречая по пути к Безночному городу или обратно опустевшие деревни без следа живой души. «Они сбежали, трусы!» – говорили одни. «Так им и надо, ублюдкам!» – думали другие, узнав, что горстку обнаруженных-таки пленников отправили на трудовую повинность.

Лишь один человек отважился спросить: «Что?! Почему?! Как вы смеете?!» Его тоже хотели заставить молчать. Вот только никто не мог заставить Вэй Усяня молчать, если он хотел высказаться.

Было неприятно сознавать, что новые могильники появились из-за попустительства и с соизволения героев войны. Было неясно, кем их в итоге запомнит история – героями или чудовищами?

Ответ был прост: герои – это те же чудовища, но иначе названные.

Как бы там ни было, стало ясно одно: несколько орденов, что возникли на западе после краха ордена Вэнь, не имели достаточно сил и ресурсов, чтобы справиться с нашествием духов самостоятельно. Так появилась возможность искупления.

Было неясно, как назвать первое мероприятие, организованное верховным заклинателем –охотой или соревнованием. Было бы безнравственно соревноваться в деле столь трагичном и важном, превращать ужасную судьбу тысяч невинно погибших в спорт. Еще более безнравственно было бы не явиться вовсе, остаться дома и наплевать на воззвания к справедливости.

– Сычжуй, тебе не обязательно там быть.

– Благодарю, отец, но мне нужно. Ради меня и ради них.

Пока шли приготовления, адепты ордена Лань отправились в те края первыми, дабы временно переселить жителей подальше от сгущающейся темной энергии. Один за другим туда потянулись и добровольцы из других орденов, в основном старшие ученики, достаточно сильные, чтобы не навредить себе, способные справиться с обязанностями по организации массового переселения и при этом проявить уважение.

Исхудавший и бледный Лань Сичэнь перед дядей и всем орденом объявил – весомо, как и полагалось главе – что отправится туда тоже. Глядя на него, без сомнения, еще больше уязвленного новым предательством и непотребством («Как он мог так поступить? Как кто угодно мог так поступить, Ванцзи?»), Ванцзи понял, что никогда еще не гордился братом сильнее.

С наступлением весны ордена были готовы выступить на Цишань, как и много лет назад. Тогда их переполняло праведное чувство, будто они действуют во имя справедливости – и какие зверства они оставили после себя. Теперь процессию возглавлял отряд пристыженных глав орденов. Они разрывались между желанием отрицать свою роль в учиненных злодеяниях, ради сохранения лица, и необходимостью признать собственную слабость перед лицом адептов. Кто бы ни погубил Вэней в Цишане, именно нынешние главы требовали умертвить тех немногих, кого взяли в плен. После битвы в Безночном городе стало делом чести вынудить приспешников старейшины Илина сдаться. Все они с гордостью рассказывали, как покорилась гордая Вэнь Цин. Как сожгли злобного Призрачного генерала. Как затем уничтожили их хозяина.

Теперь же Призрачный генерал разгуливал на свободе, как ни в чем ни бывало, наставляя и защищая их же детей от глупости родителей. Теперь старейшина Илина, чью гибель они праздновали, поднялся неизмеримо выше, чем прежде. Теперь призраки прошлого наконец-то настигли их. И сказать на это было нечего.

17.5

Старейшина Вэй, с глубочайшим почтением приглашаем вас…

18

– Цзинъи, осторожно! – Сычжуй с силой оттолкнул Цзинъи от потянувшейся к нему призрачной руки. Тот отшатнулся стремительно, аж споткнулся. Остальные ланьские ученики поспешно окружили их, стиснув свои инструменты, будто оружие – что в данной ситуации было недалеко от истины. Как и многие другие, Лани предпочитали действовать группой. Старшие ученики, вроде Сычжуя и Цзинъи, защищали младших, а те меж тем пытались упокоить духов.

Дело продвигалось с трудом. Некоторые духи уходили легко, за долгие годы устав быть привязанными к прошлому. Другие противились, переполненные горем и ненавистью. Они вопили, стенали, безмолвно требовали ответить чем заслужили такую судьбу. Это было ужасно.

Немногие отваживались подолгу находиться в опустевших деревнях и уходить далеко в лес. Большинство, прежде чем снова направляться туда, старалось отдохнуть и восстановить душевный покой в безопасности, за установленным старшими барьером.

Оттого что приходилось проявлять сдержанность, эта охота стала самой сложной за всю историю заклинательства. Снова запереть духов было бы жестоко. Уничтожить их – немыслимо. Они были жертвами злодеяний, а не злобными призраками. Следовательно, оставалось лишь освободить их, упокоив. Сложность состояла в том, как подобраться достаточно близко, чтобы сработали очистительные ритуалы, не поддавшись духам и не уничтожая их. Из-за подобных сложностей кое-кто из старших адептов и главы некоторых орденов бродили по лесам и долам, присматривая, как справляются младшие – так, чтобы не мешать, но оставаясь достаточно близко, чтобы при необходимости помочь.

Так и случилось, когда один из младших Ланей пошатнулся, устав без конца играть «Песнь умиротворения». Будто почуяв его слабость, духи возобновили попытки пробиться сквозь защитные чары. Цзинъи бросился на помощь товарищу. Взволнованный Сычжуй метнулся поддержать защиту, но его опередили внезапно раздавшиеся звуки флейты. Легкая мелодия остановила духов. Ученики торопливо поклонились подошедшему Сичэню. Тот с раннего утра патрулировал территорию, но совсем не выглядел уставшим.

– Сийи, ты не хочешь немного отдохнуть? – улыбнулся он изможденному мальчику.

Лань Сийи, один из самых молодых учеников, покачал головой и тихо ответил:

– Прошу прощения, благороднейший наставник. Я не могу уйти. Благодарю главу ордена за помощь ученику, несмотря на его слабость.

– Сийи, ты с утра нам помогаешь, совершенно без отдыха, – нахмурился Сычжуй. – Ты вовсе не слабый.

– Ты был молодцом! – закивал Цзинъи, всегда по-доброму расположенный к младшим. – Если вернешься отдохнувшим, будет еще лучше!

Паренек покраснел от такого внимания и похвал. Сичэнь, добродушно улыбаясь, наблюдал, как молодежь старается поддержать уставшего друга.

– Сычжуй, Цзинъи, поручаю вам проводить его туда, где он сможет отдохнуть. А я пока поведу остальных.

– Да, благороднейший наставник!

Они уже собрались уходить, но вдруг на тропе неподалеку раздались крики.

– Цзинь Чан, придурок, ты зачем это сделал?! Ты же знаешь, их нельзя убивать!

– Да кто ты такой, чтобы меня отчитывать? Если стал главой ордена только потому что не было других претендентов, это еще не дает тебе права мной командовать, Цзинь Жулань!

– Ах ты…

– А ну, заткнулись оба! И пошевеливайтесь!

– Это Цзычжэнь? – изумился Цзинъи. Ни он сам, ни Сычжуй, никогда не слышали обычно уравновешенного друга таким взбешенным.

Справа на полянку выскочила стайка учеников разных орденов и с удивлением воззрилась на Ланей.

– Благороднейший наставник Лань Сичэнь! – кажется, положение было настолько отчаянным, что даже Цзычжэнь позабыл о манерах и забыл поклониться. Учитывая ситуацию, его вряд ли можно было упрекнуть. 

Услышав знакомое имя, Цзинь Лин и Цзинь Чан позади него перестали яростно пихаться, обернулись и увидели остальных.

– Цзинъи, Сычжуй! – с облегчением произнес Цзинь Лин. – Благороднейший глава Лань, – он быстро поклонился и снова повернулся к друзьям: – Я так рад, что вы здесь, парни! Не поверите, с какими идиотами мне пришлось общаться последние несколько часов. 

– А я по-твоему кто – пятая нога? – возмутился Цзычжэнь.

– Молодой господин Цзинь, – вмешался Сичэнь. – Что случилось?

Цзинь Лин выпрямился, поклонился как положено.

– С глубочайшим уважением, благороднейший глава Лань Сичэнь. Ордена Цзинь и Оуян пытались одновременно упокоить нескольких духов, и тут некто нарушил строй, – он сердито взглянул на взъерошенного Цзинь Чана.

Тут все ощутили надвигающуюся прямо на них мощную волну темной энергии. Сычжуй озабоченно взглянул на Цзинь Лина, отметил его мрачный вид и испачканную одежду. Но, несмотря на серьезность ситуации, на душе у него стало легче. Цзинь Лин, какого они повстречали полгода назад, без сомнений, ни за что оттуда не ушел бы, даже оказавшись в невыгодном положении, и отказался бы от всякой помощи. Но сейчас он добровольно сотрудничал с адептами других орденов и решил отступить, осознав недостаток сил. По сравнению с тем, каким отчаянным казалось положение в разгар предыдущего скандала, теперь ситуация значительно улучшилась, и это неимоверно ободряло. Большего и желать было нельзя.

– Цзинъи, Сычжуй, держите щит, – приказал Сичэнь и шагнул вперед, беря на себя руководство.

Те двое встрепенулись, торопливо перепоручили Сийи товарищам, и возвели вокруг группы защитные чары. Они успели как раз вовремя – на них надвигалась огромная масса темной энергии, возглавляемая по меньшей мере дюжиной духов. Сычжую захотелось накричать на Цзинь Лина и Цзичжэня уже за то, что они думали, будто смогут справиться с этим сами, особенно после всего пережитого.

И когда напряжение стало невыносимым, прежде чем Лань Сичэнь успел поднести флейту к губам, прежде чем схватились защитные чары, прежде чем накатило облако темной энергии – все остановилось. По холмам и долинам разлились нежные, ласковые звуки. Не «Песнь умиротворения», не заклинания временного успокоения. Сычжуй знал эту мелодию, будто она въелась в самое его существо. Помимо колыбельной, которую специально для него придумал братик Сянь, только она могла его успокоить.

Музыка, придуманная отцом. История его родителей.

Духи замерли на другом конце поляны. Как ни странно, Сычжуй мог их понять. Он тоже не знал, может ли пошевелиться.

В чувство его привел возглас Цзинъи:

– Старейшина Вэй!

Проследив, откуда раздается мелодия, на холме возле полянки, на которой они стояли, он увидел одинокую фигуру в черном, позади которой на ветру развевалась белая лента.

Кажется, поглощенный музыкой братик Сянь не слышал Цзинъи. Глаза его были закрыты. Вопреки себе, несмотря на разделяющее их расстояние, Сычжуй подался вперед, позволил мелодии окутать себя. Она пробуждала тоску, которая казалась непостижимой.

«Ах, отец. Неужели ты это всегда чувствовал?» – подумал он.

Юные заклинатели и опытные, уважаемый глава клана молча слушали любовную песнь, а рядом постепенно истаивал сонм духов. Сцена могла показаться комичной, но Сычжую отчего-то хотелось плакать. Флейта запела пронзительней, напряжение спало. Сычжуя охватила странная меланхолия. Не хотелось, чтобы мелодия заканчивалась. Но завершения они не услышали. Натренированный слух заклинателей уловил негромкое:

– Вэй Ин.

Песня резко оборвалась. Вэй Усянь открыл глаза, опустил флейту, устремил взгляд в землю. Сычжуй скорей представил, чем увидел, как он вздохнул и медленно повернулся к человеку, которого им не было видно.

– Лань Чжань, – произнес он, помедлив.

В голосе его слышалось нечто невыразимое. Он кинулся вперед и скрылся с глаз, раздался лишь легкий шорох, будто два тела прильнули друг к другу. Сычжуй шумно выдохнул – он и не заметил, как затаил дыхание. Он знал, что улыбается будто безумный, а глаза блестят от непролитых слез, но, оглядевшись, понял, что не один такой. Уставшие, раненые, грязные, заклинатели разом заговорили и засмеялись.

19

Никакая сила в мире не смогла бы остановить Сычжуя, когда он потащил Лань Сийи к месту отдыха после того, как улыбающийся Сичэнь сказал, что именно туда скорее всего направятся его родители. Неудивительно, что Цзинъи, Цзычжэнь и Цзинь Лин увязались следом. Но когда они пришли, Лань Ванцзи и Вэй Усяня там не оказалось.

– Балбесина наверняка засмотрелся по дороге на какую-нибудь белку, – хмыкнул глава Цзян в ответ на их вопросы. – Скоро придут, не волнуйтесь. – Он взглянул на юношей внимательнее и нахмурился: – Ну и видок у вас. Сядьте где-нибудь, ради всего святого, и выпейте воды.

В относительной тишине безопасной зоны Сычжуй почувствовал накопившуюся усталость. На них четверых легла немалая ответственность, потому что они были едва ли не самыми старшими из учеников. Приходилось много чего организовывать и выполнять, да еще и присматривать за младшими. Пока они были заняты делом и в крови кипел адреналин, не чувствовалось ни усталости, ни напряжения. Но стоило только остановиться…

– Фух… кажется, я бы двадцать лет проспал, – простонал Цзычжэнь, разминая затекшие за много часов плечи. Он неуклюже плюхнулся на землю, но тут же возмущенно вскинулся – Цзинь Лин чуть не угодил ему в лицо бурдюком с водой: – Эй! Смотри, куда бросаешь!

– Ты что, сомневаешься в моей меткости? – огрызнулся Цзинь Лин. – Напомнить, кто выиграл наши три последних соревнования?

Цзычжэнь хотел было ответить, а Цзинь Лин как раз грубо выругался себе под нос – Сычжуй, услышав, поперхнулся и покраснел. Но сделать замечание не успел – их отвлек шум чуть поодаль.

– Неужели… – протянул Цзинъи, обменявшись с Цзичжэнем презрительным взглядом.

– Глава Яо с сыночком. Не сомневаюсь, мозгов у них не прибавилось, – Цзинь Лин не счел нужным сдерживаться, будучи жертвой многократных встреч с виновниками шумихи.

– Цзинь Лин, повежливее, – укорил Сычжуй.

Тот не обратил на замечание никакого внимания, вместо этого попытавшись рассмотреть, что происходит.

– Что, к чертям собачьим, они устроили?

Мимо проходил молоденький лекарь. Услышав, он подошел к ним и пояснил:

– Сын главы Яо вернулся весь потрепанный. Оказалось, он пытался одновременно упокоить слишком много духов, и когда они на него набросились, угодил в одну из своих собственных ловушек, которые расставил вокруг.

– От этого самонадеянного идиота вполне можно было ожидать чего-то подобного, – хмыкнул Цзинъи.

Их отношения с наследником ордена Яо были весьма натянутыми. Тот считал Цзинъи слишком дерзким для Ланя, а Цзинъи считал Яо Мина слишком дерзким для некомпетентного и ничем не примечательного заклинателя. Все знали, благодаря чему орден Яо приобрел влияние после того, как их разгромили Вэни – и все знали, что причиной были вовсе не выдающиеся умения и таланты.

– Это зашло слишком далеко, – сетовал глава Яо, таща сына за собой туда, где расположились лекари. – В самом деле, вся эта затея – уже слишком!

Цзинъи почувствовал, как рядом напрягся Сычжуй. Ему тоже стало не по себе. Когда Лань Ванцзи предложил устроить эту странную охоту, в результате возникло много критики и обсуждений. Хотя в итоге все согласились, подчинившись власти ордена Лань, и памятуя об их собственных грехах и ожиданиях людей, которые теперь знали правду, но никто не забыл, что глава Яо, как обычно, возражал едва ли не громче всех.

Его сын, которого отец поддерживал под руку, едва за ним поспевал, запинаясь. Когда они подошли ближе, стало видно, как неестественно изогнуты его запястье и пальцы.

Глава Яо, меж тем, не унимался:

– В самом деле, после всего, подумать только, что они до сих пор доставляют нам столько хлопот и страданий. Немыслимо…

– Не думаю, что пара сломанных костей может сравниться с тем, что пришлось вынести этим людям, – прозвучала неподалеку невозмутимая реплика.

У Сычжуя ёкнуло сердце, улыбка расцвела на губах. Толпа торопливо расступилась, давая дорогу вновь прибывшим.

Облаченные в белое и в черное, Лань Ванцзи и Вэй Усянь стояли плечом к плечу, как всегда в подобных случаях, выступая заодно. Сычжуй ощутил, как уходит напряжение, навеянное словами главы Яо. Неважно как, он не сомневался, что родители со всем разберутся.

Глава Яо не ожидал ни услышать Вэй Усяня, ни увидеть их вместе с Лань Ванцзи. И все же, в очередной раз доказывая, что несмотря на туповатость, он также на редкость храбр, он совладал с удивлением:

– Ах, сиятельный верховный заклинатель… и Вэй Усянь. Какой сюрприз. Не ожидал вас здесь увидеть.

Вэй Усянь холодно улыбнулся, но, взглянув на своего спутника, смягчился:

– Меня пригласили, знаете ли. Было бы грубо отказаться.

Отвечая на невысказанный вопрос, Лань Ванцзи заметил:

– Вэй Ин – главный авторитет во всем, что касается темной энергии. Было бы непростительно не пригласить его.

– О, сиятельный господин Лань Ванцзи так предусмотрителен! – улыбнулся Вэй Усянь. – Как всегда – безупречен.

– Господин верховный заклинатель, – встрял глава Яо, пока эти двое не увлеклись. – Взгляните, что приключилось с моим сыном! – он осторожно приподнял раненые руки Яо Мина, не обращая внимания на болезненные стоны. – Эти духи слишком злобные, чтобы молодежь могла с ними справиться. Если ваш спутник согласится, не лучше ли предоставить ему с ними разобраться, учитывая его исключительные познания в этой области?

Взгляд Вэй Усяня заледенел.

– Глава Яо, почему подобные проблемы только у адептов вашего ордена? Остальные как-то справляются. И что еще за «слишком злобные духи»? Сегодня утром я без труда упокоил целую группу. Или, может, вы хотите сказать, что их гнев за постигшие их несчастья неоправдан? – Он помедлил, обозревая краснеющее лицо собеседника, и лишь потом продолжил: – И потом, вам не совестно просить меня выполнить обязательства, которые лежат на всех нас? Не лицемерно ли просить меня единолично спасти от уничтожения души Вэней, хотя однажды за то же самое вы меня проклинали?

Видя растерянное лицо главы своего ордена, один из старейшин попытался спасти положение:

– Ну же, Вэй Усянь, к чему так агрессивно реагировать на простую просьбу? Ты должен понимать, что наш глава не имел в виду ничего плохого.

Тот нахмурился, будто от боли, сжал переносицу:

– Просто помолчите, вы все.

Все послушно замолчали, испуганные спокойным тоном и самообладанием некроманта. Тех, кто много лет назад был на званом обеде, когда туда ворвался Вэй Усянь и потребовал сказать, где держат Вэней, охватило жутковатое дежа вю. Тогда он тоже был собран и спокоен, точно как сейчас, перед тем, как вышел из себя.

– «Так агрессивно реагировать на простую просьбу»? – пробормотал он себе под нос и усмехнулся. – Подумать только, даже теперь вы осмеливаетесь такое говорить. Ничему вас жизнь не учит.

Задетый его переживаниями к нему шагнул Лань Ванцзи:

– Вэй Ин…

– Помнишь, Лань Чжань? – взглянул на него Вэй Усянь больными глазами. – На той тропе, по которой мы только что прошли, много лет назад расстреляли группу закованных в цепи людей. Они убегали, молили о помощи. Убили всех, кроме женщины с ребенком на руках. Цзинь Цзысюнь велел своим солдатам не преследовать ее, – Цзинь Лин встрепенулся, услышав знакомое имя, но нехорошее чувство его не отпускало. – Потому что хотел сам ее застрелить, – Вэй Усянь взглянул на Лань Ванцзи снова. – И не смог только потому что ты отбил стрелу, помнишь?

– Помню, – кивнул тот. От тех воспоминаний и ему делалось больно.

– Я спросил его тогда, почему те люди – старые, больные, слабые – считались злыми, почему они заслужили смерть. Помнишь, что он ответил?

Лань Ванцзи снова кивнул:

– Он сказал, что согласно приказу главы ордена Цзинь, любой человек, носящий фамилию Вэнь, должен быть убит, – он взглянул на брата так быстро, что едва ли кто-то кроме Лань Сичэня заметил. – Сказал, что главы орденов Лань и Не с этим согласны. А потом спросил есть ли у ордена Цзян какие-то вопросы.

Лань Сичэнь едва подавил болезненный стон.

– Я чуть не убил его тогда прямо на месте, – пробормотал Вэй Усянь. – Спасибо, что остановил меня, Лань Чжань.

– Вэй Ин… – встревожился сильнее Лань Ванцзи.

Но тот не слушал, поглощенный воспоминаниями.

– Ордена Цзинь, Лань и Не были согласны. Никто не пытался помочь. На той тропе мы тогда сыграли «Песнь умиротворения», но скольким мы не смогли помочь? Сколько криков мы не услышали?

Он оглядел склон горы, где кордон отделял безопасную зону. С высоты хорошо было видно раскинувшиеся просторы – охотничьи угодья.

– Эти люди, – заговорил он размеренно, – умерли, зная, что другие, провозгласившие себя праведниками, сочли их гибель справедливой. Зная, что эти праведники убили их родителей, детей, родных – без пощады, без причины, без сомнений. Зная, что от этих праведников их ничто не спасет.

Закрыв глаза, он вспомнил случившееся на тропе Цюнци, будто оно произошло вчера. Вспомнил, какие отчаянье и ярость переполняли его, когда Вэнь Цин держала в объятьях тело брата и рыдала. Вспомнил, какое безумие охватило его, когда он прошел сквозь врата Безночного города и увидел тела людей, которых взял под свою защиту, висящие, точно гнилые фрукты.

И снова подумал: «Этот омерзительный мир не стоит таких усилий».

Что-то мягко коснулось его руки, вырвав из горестных воспоминаний. Подняв глаза, он увидел встревоженный взгляд Лань Чжаня и его едва заметно нахмуренные брови – только люди, хорошо его знающие, смогли бы это разглядеть. Осознание, что он знает Лань Чжаня хорошо, и тот также знает его самого, даже в этой неутешительной ситуации согрело ему сердце. Он ласково улыбнулся в ответ, давая понять, что с ним все в порядке, потом снова обернулся к толпе. Ему хотелось выпустить всю свою ярость, сказать собравшимся, что однажды они уже использовали его в качестве оружия, а когда поняли, что им он подчиняться не станет – отвергли, и теперь он никому не позволит собой помыкать. Ему хотелось спросить: «Как смеете вы снимать с себя ответственность за все это? Как смеете не признавать последствия своих действий?»

Если мадам Юй чему его и научила – возможно, слишком хорошо – то вот чему: можно делать что угодно, если в итоге принимать ответственность за совершенное, признавать последствия и не пытаться увильнуть.

Он подумал много о чем еще, но сказал другое:

– Мне следовало еще тогда забрать выживших и уйти. Не нужно было ждать, пока станет совсем плохо, пока останется лишь горстка невинных, отчаянно цепляющихся за жизнь и не имеющих ничего за душой. Из всего, что я сделал, об этом я сожалею сильнее всего. Так что музыка, которую я играю сегодня, и мои поступки – они не меняют вашей роли в случившемся геноциде. Это мои, только лишь мои извинения, которые я приношу им.

Сказав это, он повернулся и ушел той же дорогой, какой пришел. Лань Ванцзи отправился за ним, напоследок холодно взглянув на пристыженного главу Яо.

Не теряя времени даром, Цзычжэнь торопливо подтолкнул друзей следом. Цзян Чэн был слишком занят, прожигая яростным взглядом главу Яо, который постепенно приходил в себя и даже начал жаловаться: «Ну зачем же так реагировать?» – и не остановил Цзинь Лина.

Хуайсан посмотрел вниз на склон горы, разглядел удаляющуюся фигуру в черном, затем обозрел Цзян Чэна, готового убить главу Яо сначала взглядом, а затем и яростно шипящим кнутом, и снова подумал о том, как люди превращаются в чудовищ.

Кто же они сегодня? – задался он мыслью.

Может быть однажды он найдет ответ. А пока нужно проследить, чтобы отныне на всех Советах орденов и празднествах соседями главы Яо были верховный заклинатель и глава ордена Цзян.

20

– Вэй Ин.

Стремительно спускающийся по тропе Усянь остановился, закрыл глаза и глубоко вздохнул. Обернулся, улыбнулся виновато:

– Лань Чжань. Прости, что устроил сцену. Я…

– Ты был прав, – неожиданно перебил его Ванцзи. – Было неуважением со стороны главы Яо просить тебя о таком. Твой гнев был оправдан.

Если бы Усянь не ответил, Ванцзи сам пресек бы абсурдную просьбу.

– И все же я поставил тебя в неудобное положение, – признал Усянь. – Многие мелкие ордена прислушиваются к главе Яо.

– Это неважно, – покачал головой Ванцзи.

– Ах, Лань Чжань, – усмехнулся Усянь. – Ты в самом деле что угодно готов мне простить?

– Не что угодно, – Ванцзи ощутил, как напряжение уходит, шагнул ближе. – Не все. Но в данном случае ты прав.

От такой искренности Усянь заметно смутился и покраснел. Отвел взгляд и отступил, будто столь близкое соседство стало неловким, попытался сменить тему:

– Кхм… Кстати, Сычжуй отлично владеет мечом, да? Я видел, как он не подпускал духов к младшим ученикам, пока те исполняли музыкальные заклинания. Он и разные стили научился использовать. Интересно смотреть.

Вздохнув, Ванцзи уступил.

– Да. Он упорно тренировался вместе с адептами других орденов. Они многому научились друг у друга.

Услышав в его голосе гордость, Усянь улыбнулся радостно и искренне.

– Разумеется, сын сиятельного Лань Ванцзи стал прекрасным заклинателем, иначе и быть не могло.

– Он также сын Вэй Ина, – нахмурился Ванцзи, не принимая комплимент.

– Да, наверное… – радость на лице Усяня сменилась потерянным выражением.

Ванцзи нахмурился сильнее. Шагнул ближе, взял безвольно висящую руку Усяня, сжал в ладонях.

– Твой тоже, – настойчиво повторил он. – Он наш, Вэй Ин.

– В самом деле? – усомнился Усянь. Ванцзи было больно видеть его таким печальным. – Он пробыл со мной всего пару лет. Самые тяжкие обязанности, как обычно, легли на твои плечи.

– Неправда, – чуть погодя ответил Ванцзи. – Вэй Ин, сначала ты рискнул всем, чтобы спасти его. На твою долю тоже выпало достаточно испытаний.

Такого ответа Усянь не ожидал.

– Мы провели вместе так мало времени… Большую часть жизни он даже не помнил обо мне, Лань Чжань. 

– И все же, – Ванцзи взял его за предплечья, притянул ближе к себе, – вашу связь невозможно отрицать.

Он вспомнил тот давний, проведенный в Илине день, когда впервые повстречал малыша Юаня, который вскоре стал ему дорог, и человека, которому всегда принадлежало его сердце. Даже тогда, голодный А-Юань, жадно накинувшись на сытную еду, какой не ел уже давно, попытался накормить и Усяня: «Ешь, братик Сянь!»

Только глупец мог не заметить их взаимную симпатию. У Ванцзи сердце болело при мысли, что Усяня не было рядом, чтобы помочь Сычжую начать постигать искусство меча, научить каллиграфии и изготовлению талисманов. Но как бы абсурдно это ни звучало, утешало то, что хотя А-Юань провел с Усянем не так уж много времени, и не был связан с ним кровными узами, но все равно удивительная доброта, солнечная улыбка, неумолимое чувство справедливости, подкрепленное его собственными идеалами, роднили его с тем, кто пусть ненадолго, но заменил ему отца. 

Ему хотелось сказать все это Усяню, доказать, каким удивительным всегда был Сычжуй, поблагодарить за его спасение.

– А-Юань всегда был нашим, во всех смыслах.

Усянь удивленно взглянул на руки Ванцзи на своих запястьях. Уши того покраснели от смущения. Он стоял так близко, что видел свое отражение в серых глазах, но не отпустил Усяня.

– Ты понимаешь, Вэй Ин? Сычжуй согласится со мной.

Согласится без сомнений – Сычжуй всегда был счастливым ребенком, находил радость даже в мелочах, но когда Усянь снова появился в его жизни, он стал буквально светиться от счастья.

– Да, – послушно прошептал Усянь, – я понял. – Он осторожно высвободил руки – сердце Ванцзи упало, а потом снова запело, потому что Усянь сам обнял его и прильнул ближе. – Ты самый лучший, Лань Чжань. Самый хороший, самый красивый. Ни одна звезда не сравнится с тобой, ни солнце, ни пламя. Ты ярче них всех. Ты не просто зерцало добродетели, ты – воплощение света.

Не выдержав, Ванцзи обнял Усяня крепко-крепко, как будто хотел стать с ним единым целым.

– Ты замечательный. Ты мне нравишься. Больше, чем кто-либо за всю мою жизнь. Хочу всегда быть рядом с тобой, – продолжал Усянь. Голос его дрожал от переполняющих чувств. Оба они дрожали и на ногах умудрялись устоять только потому что поддерживали друг друга. – Хочу, чтобы ты был моим. Хочу до конца моих дней охотиться с тобой вместе.

Ванцзи перебил его:

– Ты мне нравишься, больше, чем кто-либо. Хочу быть рядом с тобой, и чтобы ты был рядом. Хочу до конца жизни охотиться с тобой вместе, – его дыхание сбилось. – Вэй Ин…

– Да, Лань Чжань, это я. Я здесь, с тобой.

– Хм, – Ванцзи кивнул, уткнувшись лицом в изгиб его шеи. – Ты здесь.

Они стояли так, крепко обнявшись и дрожа. Немного погодя Усянь заговорил:

– Ну так что, сиятельный Лань Ванцзи, ты скажешь мне, как называется та песня? Ты обещал!

– Не обещал, – улыбнулся тот. Усянь фыркнул. Ванцзи не видел его лица, но очень хорошо представлял обиженную гримасу. – Но скажу все равно. – Он улыбнулся и шепнул вожделенное название на ухо Усяню, так тихо, что тому пришлось как следует прислушаться.

Услышав его, тот замер.

– Лань Чжань… с тех самых пор?

– С самого начала, – тихо ответил Ванцзи. – Всегда.

Усянь не выдержал – отодвинулся, нежно взял лицо Ванцзи в ладони, прикусил от волнения губу. Взгляд Ванцзи метнулся на его губы и это придало Усяню смелости. Он медленно потянулся к Ванцзи и ласково его поцеловал. Наконец-то. Поцелуй получился вполне невинным, но поразил Усяня в самое сердце, будто удар молнии. Подумать только – он целовал Лань Чжаня. Целовал Лань Чжаня! Ничто в целом мире не могло с этим сравниться. Губы его были мягкими, а ладони, обнимающие его лицо – жесткими и мозолистыми от многолетних упорных трудов. Лань Чжань идеально совмещал в себе мягкость и жесткость. Через несколько мгновений Усянь отстранился, прижался лбом ко лбу Ванцзи.

– Чудесное название, Лань Чжань, – прошептал он, едва касаясь его губ. – Если бы только я знал раньше. Может мы не потеряли бы столько времени.

Не потеряли бы столько времени вдали друг от друга.

Ванцзи едва заметно покачал головой. Будь он чуть дальше, Усянь бы не почувствовал.

– Сейчас мы вместе, – ощутив его дыхание кожей, Усянь поежился. – Мы вместе, Вэй Ин.

Усянь засмеялся, легко чмокнул его раз, другой.

– Да, вместе. Никогда больше не расстанемся.

– Никогда, – поклялся Ванцзи.

Усянь продолжал покрывать его лицо поцелуями – и терпение Ванцзи лопнуло. Он прижал его к стволу дерева, зубами развязал красную ленту на своем запястье, связал ею руки Усяня.

– Твой, – поклялся он. Покраснев, погладил кончик белой ленты в его волосах, – казалось странно-интимным вот так трогать будто бы часть себя. Он не развязал и не забрал ее, лишь потянул, чтобы подчеркнуть, о чем речь: – Тоже твое. Все, что принадлежит мне, отныне…

– Все, что принадлежит тебе, отныне мое тоже, – заявил Усянь, закинув связанные руки ему за голову: – И я весь, целиком, твой. Лучше и быть не может.

Следующий поцелуй стал не столь невинным. Симпатия не устояла перед напором страсти, что копилась много лет. Жадно целуясь, тесно прижавшись друг к другу, оба решили, что никогда больше не расстанутся.  

Вот почему Ванцзи рассердился, когда неподалеку раздался шорох листвы и вынудил оторваться от раскрасневшегося, запыхавшегося Усяня. Он взялся за рукоять меча – Усянь едва успел его остановить. «В самом деле, Сычжуй, – сквозь поволоку неги пробилась мысль, – радуйся, что я могу его отвлечь. Надо будет научить вас подкрадываться, как следует». Если Лань Чжань заметит четверых недорослей, что прятались за кустом неподалеку, то сурово накажет, невзирая ни на родство, ни на статус, пока у них руки не отвалятся.

Он быстро сделал знак пальцами, чтобы малолетние шпионы проваливали восвояси, уверенный, что Сычжуй заметит, а Ванцзи велел:

– Смотри на меня, мое зерцало добродетели. Не отводи взгляд.

– В Облачных глубинах запрещено потворствовать хулиганству, – заявил Ванцзи, уставившись на него.

Усянь многое мог бы сказать в ответ. Например, что они сейчас не в Облачных глубинах, а значит, правило бессмысленно. Или что они оба, по большому счету, не особо соблюдают правила, потому что достаточно повзрослели и сами могут решать, что правильно, а что нет.

Но, ощутив пылающий внутри жар, он прижался теснее и спросил:

– Ты меня за это накажешь, мой дорогой господин Лань?

Ванцзи рыкнул, нагнулся к нему и взял, наконец, то, что ему предлагали – что всегда принадлежало ему, с тех самых пор, когда Усянь взглянул на него и сказал, что хочет быть равным. За этим рыком почти не было слышно шороха кустов – четверо юношей сочли за лучшее поспешно ретироваться.

«Ах, А-Юань, не говори, что я для тебя ничего не сделал», – подумал Усянь. А потом все мысли надолго вылетели у него из головы.

20.5

Почтенный господин Цин, из надежных и достоверных источников до меня дошли новые подробности истории, которую мы пытаемся рассказать публике. Я полагаю, будет полезно дополнить ими пьесу. Это позволит прекратить постоянные жалобы о том, что финал недостаточно сильный.

С уважением,

Не Хуайсан, глава ордена Не из Цинхэ

- конец -