Work Text:
Росинант накидывает на себя Сферу Тишины, Росинант крадется по кораблю. Море непогодится, море шумит, захлестывает ноги, тянет за собой в тёмные безмолвные пучины. Ветер играет с Росинантом в прятки, то затаится, то напрыгнет, дернет за рукава, за подол шубы. Ветер толкает в спину, в грудь, в бок.
Ветер и море не любят Росинанта. Они любят Дофламинго, а тот не любит никого. Ни-ко-го.
Только себя, а себя он не предаст. Дофламинго не прощает предателей. Дофламинго Росинанта убьёт. Не сейчас, но потом. Это не важно. Это — потом.
Росинант жмурится, Росинант сжимает губы, Росинант повторяет:
«Я – тишина.
Я – острые углы,
что исцарапают ладони и предплечья.
Пророчества, что сбыться не смогли.
И смерть для Вечности.
И Вечность».
Бутылка рома норовит выскользнуть из пальцев. Бутылка рома обещает тепло и крепкий сон. Без моря, без ветра, без Дофламинго.
Так глупо будет упасть, разбить: её, себя, корабль. Росинант может, Росинант — способный. Сам Сэнгоку это признавал. Сам Сэнгоку привязывал его к ножке кресла, чтобы он ничего не сломал.
В трюме сухо и темно, в трюме пахнет специями, фруктами, мёдом и дерьмом. В трюме спрятаны наркотики, Небесная дань. Росинант опускается на дощатый пол и приваливается к тюку, Росинант стягивает шубу, брезгливо отбрасывает оперение. Закуривает.
Он бы сжёг всё здесь, он бы разбил. Он бы… у моря и неба просил: пусть Донкихоты никуда не уходят. Пусть Донкихоты никогда не рождаются. Погибнут на свалке — хотя бы. Хотя бы...
«Я – всё,
что было,
не было
и есть,
что можно и нельзя себе представить,
чертёж подробный
выдуманных мест,
я – блик луча.
И посвист стали».
Росинант курит одну за другой, Росинант пьёт глоток за глотком. От рома не теплеет, и сон не идёт.
Время тянется, время бежит, молчит, и душит, и хохочет.
«Я голоса
в башке и за спиной.
Дорвавшийся до горько-сладкой воли,
росток сквозь перегной. И перегной.
Пою
не размыкая губ,
и так же вою».
Где-то в офицерских каютах празднуют пираты. Где-то в офицерских каютах смеются, едят, поносят его имя, тайно и явно. Росинанту плевать. Росинант заставит их всех заткнуться, подавиться словами, и силой, и властью. Всю боль, что принесли эти не-люди, – вернёт. Он должен. Обязан.
Дофламинго не понять Росинанта. Росинанту не понять монстра-брата. В револьвере одна пуля, всё идёт к логичному концу.
«Себе герой,
себе же – злейший враг
с лицом архетипичного злодея,
я – боль утрат,
и радость от утрат,
и змий,
что искушает личных змеев».
Бутылка пустеет, мигает и гаснет лампа под потолком. Росинант прикрывает глаза. Росинант беззвучно смеётся в вязаное нутро своей шапки:
— С днем рождения, Корасон.