Work Text:
The pull on my flesh was just too strong
Stifled the choice and the air in my lungs
Better not to breathe than to breathe a lie
'Cause when I opened my body I breathe in a lie
I will not speak of your sins
There was a way out for him
The mirror shows not
Your values are all shot
But oh my heart, was flawed I knew my weakness
So hold my hand consign me not to darkness
(с) Mumford & Sons – Broken crown
— Прошу, сюда. Следуйте за мной, милорд.
Станнис хмурится: ему не по душе, что стражник продолжает звать его милордом. Пожалуй, он бы предпочел вообще не озвучивать своего имени, но сложно скрывать личность, появляясь в темницах слишком часто. Тем не менее, Станнис с молчаливой покорностью следует за стражником, и царящую в коридоре тишину нарушают только звук их шагов да звон бьющихся друг о друга ключей в связке.
Нужная камера — одна из последних, свет факела до нее долетает, хотя его и недостаточно. Ровно половина камеры остается неосвещенной. Стражник хочет отпереть ее, но Станнис поднимает кверху руку, останавливая:
— Не надо.
Ключи ложатся ему в ладонь.
— Благодарю, — сдержанно кивает Станнис. — А теперь мне надо поговорить с узником. Я позову вас, когда… [i]если[/i] будет нужно.
— Как прикажете,. — С этими словами он удаляется, теперь можно вздохнуть свободно и протереть тыльной стороной ладони вспотевший лоб.
Если бы его оставили здесь, в полном одиночестве и темноте, Станнис все равно нашел бы дорогу назад: эти коридоры были им хорошо изучены. Иногда казалось, что даже лучше, чем это требовалось на самом деле.
Ощупывая шершавый камень стен, словно это катастрофически необходимо, чтобы удержаться на ногах, Станнис негромко кашляет. Слава богам, — старым, новым или каким-либо еще, которые услышат, ведь Станнис Баратеон никогда по-настоящему не верил в богов, — все соседние камеры пустуют. В следующее мгновение его слух улавливает шуршание — так скребутся крысы в конюшне Штормового предела.
"Все контрабандисты — крысы, каких еще поискать", — вкладывает в голову сыновьям Стеффон Баратеон.
Контрабандист выходит на свет, останавливаясь неподалеку от решетки, отделяющей его от Станниса.
— Мы снова встречаемся здесь, милорд, — усмехается он.
Мешковатые одежды скрывают худощавость фигуры, но впалые скулы и, глубоко залегшие складки на лбу ничто не скроет. Борода сильно отросла со времени их последней встречи и сейчас выглядит неопрятно, всклокочено, не то, что у лордов Штормовых земель. Станнис подавляет желание пренебрежительно скривиться всякий раз, когда вспоминает о них даже мельком.
— Не по моей воле, — напоминает он.
Покоящаяся на стене ладонь судорожно сжимается в кулак. Станнис не знает, чем объяснить свою бессильную ярость — отсутствием хоть капли здравого смысла у этого человека, который может себе позволить смотреть прямо, внимательными, спокойными карими глазами в лицо младшему брату лорда Штормовых земель, либо своей полной неспособностью повлиять на него.
— Кажется, ты обещал, что завяжешь с… с… этим. Еще обещал, что станешь осторожнее, внимательнее, будешь заметать следы, — он обещал почти так же много, как и штормовые лорды. — И что мне с тобой делать, контрабандист?
— Давос, — поправляет негромко тот. — Вы ведь помните, как меня зовут.
А предпочел бы забыть, навсегда выбросить из головы, чтобы это имя больше не всплывало в памяти, как всплывали трупы матросов "Горделивой" после шторма. Станнис с Робертом стояли на крепостной стене, когда морская стихия оставила их сиротами, - старшие сыновья лорда Штормовых земель, которые не смогли даже спасти свою семью. Тогда Станнис подумал, что "Горделивая" опоздала совсем немного, и Стеффон с Кассаной могли бы выжить, если бы отправились домой буквально на полдня раньше.
Пары часов тоже могло хватить.
С контрабандистом счет идет на минуты.
[i]Давос.[/i]
Да, Станнис помнит и представляет, как должно звучать под расправленными парусами это короткое, больше похожее на плеск волны имя. Оно еще хранит привкус морской соли. Будь у Станниса больше силы воли, больше здравого смысла, больше храбрости и больше достоинства, он забыл бы имя контрабандиста давным-давно и спал бы сейчас спокойно в своих покоях. А подошва его сапог не портилась бы так быстро -; поневоле юноша удивлялся, как может Давос столь долгое время ходить в одной и той же обуви.
Станнис набирает в легкие воздуха:
— Не рисковать понапрасну жизнью — разве не обещал ты и этого? Станешь отрицать хоть одно мое слово? Скажешь, что я не предупреждал? Не просил одуматься?
"Идиот", — отчаянно хочется сплюнуть ему сквозь зубы.
— Твое безрассудство не знает границ, - добавляет Станнис вместо этого. Еще глупость, недальновидность и смелость, но о последнем он ни за что не скажет вслух.
— Милорд… — Давос делает попытку перебить его, но Станнис не позволяет:
— Не смей оправдываться.
— Милорд, — повторяет контрабандист четче и тверже, приближаясь к решетке темницы. Теперь факел освещает его всего, у Станниса появляется возможность мысленно отметить несколько ссадин и запекшуюся кровь у воротника светло-коричневой холщовой рубашки. — Я не собираюсь оправдываться. Скажу больше: я согласен с вами. Да, не сдержал обещание, да, теперь я в темнице, потому что несу ответственность за свои ошибки и свою… неосторожность. Через два дня должна состояться казнь, это достаточная цена за каждую из совершенных ошибок. Но дело ведь не в том, что я здесь, верно? — Он делает небольшую паузу, словно ожидая, перебьет его Станнис или нет. Станнис хмурится, но молчит. — Дело в том, что вы тоже здесь.
"Снова здесь", — звучит в его последней фразе.
"Снова здесь, потому что не хватает сил отвернуться", — мысленно договаривает Станнис. Скажи ему это кто-то другой, Станнис бы решил, что над ним смеются или хотят уязвить, но говорил Давос — контрабандист без роду, дома и имени, который всего лишь знал, как проникнуть юноше в душу . Иногда Станнис проклинал его за это, а иногда проклинал себя за то, что не встретил Давоса еще раньше.
— Я пришел, чтобы освободить тебя, — говорит, наконец, Станнис, неловко ворочая в ладони ключи.
— Моя жена многим вам обязана, милорд, — с легкой, проскользнувшей всего на пару мгновений на тонких губах улыбкой отвечает Давос.
"Нет, это ты мне обязан своей жизнью, не больше, не меньше".
Ключ с трудом входит в проржавевшую от сырости скважину, еще сложнее — поворачивается, пока камера не отворяется с неприятным продолжительным скрежетом. Станнис отходит немного в сторону, пропуская Давоса, точно так же запирает дверь. Успевший сделать несколько шагов по направлению к выходу Давос оборачивается вовремя, чтобы отработанным за столько встреч в темнице движением перехватить брошенный плащ. Они не разговаривают, пробираясь к выходу, где все еще ждет подкупленный стражник.
— Лодка готова, — единственное, что произносит тот.
Давным-давно стемнело, Давосу не впервые приходится пробираться тайком вдоль крепостных стен. Станнису — тоже, тем не менее, у него опыта все-таки меньше, поэтому он пропускает контрабандиста немного вперед, чтобы пристально смотреть ему в спину, стараясь не думать о том, что будет, если их схватят. Принесенный плащ слишком длинный, одной рукой Давос придерживает его полы.
Вздохнуть спокойно Станнис может, когда небольшой город неподалеку от Грифонова насеста, где попался в этот раз Давос, оказывается позади.
"Его следовало бы убить, — думает Станнис. — Этого стражника…".
Но в Штормовых землях так мало верных людей, что он смолчит всего за несколько монет.
В лодке с лихвой хватит места для двоих, но их не должны видеть вместе, Давос уже привык и, спустив ее на воду, сразу садится, не спрашивая Станниса. Ответ в любом случае будет отрицательным: Станнис не уверен, что хочет его произносить, а Давос — что хочет слышать. Поэтому они даже не прощаются, по крайней мере, вслух, хотя Станнис тут же перебирает в уме все фразы, которые мог бы бросить слишком медленно, на его взгляд, отплывающему контрабандисту. «Прощай» должно прозвучать в ночном воздухе, но на него не хватило бы сил; «прощай» подразумевает, что Давос сдержит обещание и не вернется.
Сгущающаяся ночь черна и страшна.
В этой темноте Станнис остается наедине с самим собой.
Если сейчас он крикнет "прощай", то может внезапно обнаружить, что пути назад нет. Его в любом случае не будет, но в этом случае не будет и Давоса.
Станнис не знает, что сложнее — сцепить зубы, заставляя себя молчать, или прогонять контрабандиста прочь навсегда. Он так и не решается проверить последний пункт.
***
Взгляд сам собой падает на стоящий поодаль стол, занятый всего одним человеком. Мужчина невзрачной наружности, которого обычно не замечаешь, проходя мимо по улице, смотрит на пламя стоящей перед ним свечи и вертит между пальцами серебряного оленя. В последний раз Станнис обводит взором помещение, прежде чем приблизиться к незнакомцу:
— Можно сесть? Все остальные столы заняты, — добавляет он как можно более равнодушно, чтобы это не звучало как оправдание.
Мужчина поднимает на Станниса немного удивленный взгляд и выпрямляется:
— Конечно.
Вместо благодарности тот кивает и протискивается на слишком сильно придвинутую к столу деревянную скамью рядом с незнакомцем.
— Надеюсь, ты пришел сюда не в поисках уединения, иначе следовало бы выбирать место тщательнее. Ближайшие несколько дней все кабаки будут заняты одними моряками, — с легкой усмешкой замечает он.
Обращение «ты» режет по уху, Станнис подчеркивает свое «вы», когда заговаривает:
— Есть места, где уединения еще меньше. Здесь хотя бы никому ни до чего нет дела, вы так не считаете? — Вопрос мог бы быть риторическим, по крайней мере, Станнис не испытывает истинного желания услышать ответ. Но мужчина наклоняет голову и со вздохом приоткрывает рот за полминуты до того, чтобы заговорить, явно обдумывая ответ:
— Скорее считаю, что человеку всегда нужно, чтобы кому-то было до него дело. Но это не то, что ты хочешь услышать, правда?
— Предпочел бы не слышать ничего, — хмыкает Станнис.
— В таком случае, мне придется повторить. Страшно неразумно было приходить сюда.
У него карие глаза, у этого незнакомца.
Станнис фокусирует взгляд на карей радужке, такой же обычной, невзрачной, как весь остальной внешний облик мужчины. Как и, собственно, вся окружающая обстановка. В Штормовом пределе преобладающий цвет — серый. Как небо над головой, или скалы, или плавленый в кузнице Донала Нойе свинец. Но о Штормовом пределе хочется вспоминать меньше всего, Станнис запрокидывает голову, делает глоток и, пока вкус еще свеж на языке, хочет ответить, что в его жизни вообще все достаточно неразумно. А если до определенного момента кажется, будто все идет по плану или заранее построенному чертежу вроде тех, что он находил в библиотеке отца, где проводил практически все свое свободное время, то потом обрушивается в сотни раз быстрее, чем возводилось. Нужно быть как минимум Брандоном Строителем, чтобы вернуть все так, как было, и в этом, наверное, главная проблема. Станнис никогда не чувствовал себя Брандоном Строителем, Станнис зачастую даже не чувствовал себя Баратеоном в полном смысле этого слова, Станнис чувствовал, что прекращал существовать в тени Роберта, чье имя всегда было на устах у народа.
Иногда ему казалось, что все те, кто восхищаются Робертом Баратеоном, не смогли бы вспомнить имени его младшего брата, даже если бы постарались.
Станнис хочет сказать все это, вывалить на незнакомца, чтобы потом уйти, и они оба забыли бы случайную встречу. Ему даже все равно, если мысли будут сумбурными или не совсем внятными, и в итоге обрушатся, как огромная штормовая волна, на мужчину с карими глазами, каких, должно быть, десятки в этом кабаке, где душно, накурено и ужасно воняет рыбой, но откуда Станнис не желает уходить. Просто он знает, что в дверях, накидывая на голову капюшон плаща, поймал бы себя на мысли, что возвращаться по-настоящему некуда.
И он делает второй глоток.
Незнакомец сказал, что было неразумно прийти сюда.
Может быть, в таком случае Станнис ничего и не теряет.
Самое главное — отделить гранью моменты, когда он поступает неразумно и чувствует себя беспомощным, не давая им смешиваться, превращаясь в сплав. Так Донал Нойе, вытирая краем рукава пот с высокого лба, отливал из белого чугуна чугун ковкий.
Станнис даже не замечает сначала, когда незнакомец успевает встать из-за стола и вернуться с наполненной кружкой пива.
— Нельзя пить в одиночку, — просто поясняет он.
— Я не напрашивался на компанию, — замечает Станнис, выпрямляясь за столом, напряженно хмуря брови.
— Да, я сам напросился. Мало смысла гнить здесь одному.
Звон раздается тихий, почти неслышный и почти осторожный, когда они сдвигают кружки.
— Как тебя зовут?.. — решается спросить Станнис перед тем, как поднести питье к губам.
— Давос, — небрежно бросает тот.
Это имя звучит как звон бокалов.
***
— Здесь…
— …Все так же свободно, — не дает ему договорить мужчина. Станнис напрягает память. Кажется, его зовут Давос.
Обычное простонародное имя.
Когда Станнис садится рядом, деревянная скамья чуть скрипит.
— А ты все так же ищешь уединения?
Вместо ответа он пожимает плечами. И, кажется, Давос принимает это.
— Ты живешь где-то здесь, в штормовых землях? — переводит он разговор на нейтральную тему.
— Да, всю жизнь, - кивает Станнис. Роберт часто рассказывал ему про Орлиное гнездо, шпили которого устремляются в бесконечно синее небо; рассказывал про занесенный снегами Винтерфелл, где гостил у своего друга Эддарда Старка и его отца, лорда Севера; рассказывал про неприступный Драконий камень, у стен которого постоянно бушует море. Он рассказывал о чужих землях со страстью, порывистостью, а Станнис этой страсти не понимал, равно как не понимал и многого другого в брате. Тогда он ссылался на сонливость и покидал чертоги, где давно не видевшиеся братья сидели в глубоких креслах перед камином, иногда Роберт останавливал свой взгляд на пламени и, наверное, видел в его языках нечто свое, что было недоступно Станнису. А тот, поднимаясь по винтовой лестнице в свои покои, думал, что ни за что не смог бы променять Штормовой предел на другие земли. Даже будь замок так высоко, как Орлиное гнездо, а земля — богата залежами обсидиана, как Драконий камень.
— Вряд ли я могу похвастаться тем же. — Станнис не может разобрать, звучит ли в голосе Давоса грусть или он сохраняет все ту же спокойную манеру изложения. — Когда-то моим домом была Королевская гавань.
— Так давно?..
— На самом деле, нет. Но мне кажется, будто тысячу лет назад, а внутренние расчеты всегда вернее.
— Значит, — протягивает Станнис, вертя в пальцах кружку. — Теперь ты живешь здесь, в штормовых землях?
— Нет! — Давос сморщивает нос. — Нет, я здесь… по делу. Просто по одному важному делу. Вообще-то, я — один из прибывших в порт недавно моряков.
— Тогда почему ты не со своей командой? — непонимающе спрашивает Станнис. Он уже теряет в памяти момент, когда решился тоже перейти на "ты".
— Думаю, моей команде нужно дать возможность хоть пару вечеров от меня отдохнуть, — смеется в ответ Давос. — Да и мне… от них. В конце концов, путь обратно еще долог. В Королевской гавани у меня — семья… Мой старший сын всего года на три-четыре младше тебя.
— Старший? Их много?
— Трое. И все три — сыновья. А что же твоя семья? Не волнуются, не ищут?..
— Не так уж часто я пропадаю.
— Ты — единственный сын?
— Средний. Из трех сыновей, — тонкие губы Станниса трогает улыбка, когда он произносит эти слова.
Тогда уже улыбается и Давос. Он чуть сощуривает глаза, собирая в уголках мелкие морщинки, и подпирает голову одной рукой.
— Три сына, два брата… а ваши родители? Они хорошие люди? Ты не похож на простолюдина — ни внешностью, ни манерой держаться. Плащ твой запачкан грязью, но либо по невнимательности, либо от желания показать, что он стар и потрепан. Ты либо дворянских кровей, либо родители слишком хорошо потрудились над твоим обучением.
— Все верно. Да, все верно.
Станнис хочет вложить в свой направленный на Давоса взгляд как можно больше неприязни, ведь главным для него было сохранить себя незамеченным, неузнанным. Хочет — и не может, как бы ни старался. Неприязнь разбивается о карюю радужку глаз.
В следующий раз разговор о жизни в штормовых землях заходит только через несколько дней, когда Станнису начинает казаться, что искать глазами невзрачного человека за знакомым стоалом превращается в привычку. Или уже превратилось, а он продолжал старательно это отрицать.
— Мой отец был краболовом. Когда-то он надеялся, что я вырасту и буду помогать ему в этом. Он должен был почувствовать разочарование, когда оказалось, что сын, которого ни разу не спрашивали, не желает промышлять ловлей крабов, — пожимает плечами Давос. За стенами кабака стеной льет дождь, за стенами — промозгло и сыро; Давос снимает промокший насквозь плащ, чтобы тот успел хоть немного просушиться, и расстегивает простого, грубого покроя дублет так, что видна холщовая бежевая рубашка.
-— Лучше тоже сними плащ, дай ему просохнуть, — советует Давос Станнису. Тот словно нехотя стягивает его с плеч. — В такую погоду нельзя отпускать из дома кого бы то ни было. Нужно сидеть в тепле у камина, слушать, как трещат поленья.
— Бывает погода и похуже.
— Бывать-то бывает… — Давос не договаривает, но Станнис знает, какое у этой фразы должно быть окончание. Бывать-то бывает, но только он видел погоду хуже лишь однажды.
— Меня некому отпускать, - негромко, почти резко бросает Станнис. Он склоняет голову над кружкой и смотрит, как в золотистой жидкости отражается пламя свечи. Свеча — не камин, она едва теплится, не говоря уже о том, чтобы действительно согреть.
— Хочешь сказать…
— Был шторм. Неделю назад, ужасный шторм на море…
— Да, я помню. В тот же день мы с командой приплыли сюда. Думали, корабль разобьет вдребезги о прибрежные скалы.
— [i]Их[/i] корабль — разбило.
Поднимая голову, Станнис сталкивается с посерьезневшим взглядом Давоса:
— Корабль моих родителей, Стеффона и Кассаны Баратеон.
Он почти начинает считать секунды в такт тому, как меняется выражение лица сидящего подле него, как поначалу он непроизвольно отстраняется, как позднее не просто подается обратно, но подается ближе, чем до этого. Как меняется ритм его дыхания — Станнису отчего-то ужасно хочется, чтобы он менялся, замирал или учащался, это неважно.
— Милорд…
— Тише ты, я не хочу, чтобы все здесь узнали о том, кто я, — недовольно говорит Станнис.
— Милорд, я всего лишь хотел выразить свое сочувствие.
Они выходят из кабака вместе и в молчании. Одновременно останавливаются на крыльце, смотрят в стемневшее небо, на скользкие, потемневшие от влаги камни мостовой. И одновременно щелкают застежками плащей. Спустившись по лестнице, они оборачиваются друг к другу, чтобы проститься.
Станнис протягивает руку для рукопожатия, и сын краболова ее принимает.
"Все равно мы никогда больше не увидимся", - читается в его глазах.
— Прощай, Давос, — единственное, что говорит на прощание Станнис.
Его имя звучит как капли дождя — по лужам.
***
Станнис не верит ни единому слову. За столько лет с птицами в высокой клетке он, видимо, больше привык к шпилям Орлиного гнезда, чем к массивным стенам Штормового предела, полагает, будто там горе пережить легче. Однажды Роберт сказал, что воспринимает Джона Аррена как своего второго отца; быть может, это тоже имело свое значение. Или он жаждал вернуться к своим прежним обязанностям воспитанника Аррена, чтобы хоть как-то отвлечься от трагичных мыслей.
Когда Роберт заходит попрощаться, Станнис высказывает ему это. Окна в покоях раскрыты нараспашку, прохладный воздух со двора едва заметно треплет темные пряди Роберта и балдахин цвета темного золота на кровати Станниса. Брат выслушивает, не перебивая, сложив руки на груди и немного снисходительно наклонив голову. Тишина держится еще некоторое время после того, как Станнис заканчивает, и слышно лишь, как шуршит балдахин.
— Не все в жизни так сложно и запутанно, — добродушно заявляет Роберт наконец. — Я всего лишь хочу вернуться в Орлиное гнездо. Нед наверняка заждался.
Он похлопывает брата на прощание по плечу. У Роберта тяжелая ладонь, прикосновение не больно, но ощутимо; Станнис поднимает было руку, чтобы потереть плечо, но успевает опомниться. Роберт снова покидает Штормовой предел, а Станнис все еще не верит ему.
Спустя пару дней в крепость прилетает ворон с письмом к брату, подпись на конверте гласит "Эддард Старк". Он опаздывает совсем чуть-чуть. Станнис вертит в ладонях письмо и раздумывает, есть ли смысл отправлять его вдогонку, ведь Роберт в скором времени сам будет в Орлином гнезде, подле Старка, имя которого вспоминал едва ли не каждый час, пока находился в родной крепости. Но сжечь письмо или просто скомкать и выбросить рука тоже не поднимается.
Вечереет. Станнис достает в библиотеке погибшего отца карты и раскладывает на столе, расправляя кончиками пальцев пожелтевшие, загнувшиеся уголки. Дорога из Штормового предела в Орлиное гнездо займет как минимум неделю в том случае, если хорошая погода будет сопутствовать брату. Неделя кажется расстоянием более бесконечным, чем если бы Станнис измерял его в милях. Наутро он отправляет вслед Роберту гонца с письмом.
В тот же день стража приводит пойманного неподалеку от замка контрабандиста.
— Контрабандист? — переспрашивает, нахмурившись, Станнис. Обязанности лорда сваливаются на него внезапно вслед за смертью родителей и отъездом Роберта, и юноша еще не понимает до конца, что от него требуется, хотя достаточно повернуть голову вполоборота, чтобы увидеть лорда Пенроза, кастеляна замка.
— Да, милорд, — подтверждает стража. — Привести его к вам или посадить в темни…
— Ко мне, — качает головой Станнис. — Разумеется, в первую очередь ко мне!
— Как прикажете, милорд.
Стеффон Баратеон называл их при жизни крысами. Наверное, Станнис в самом деле ожидает увидеть перед собой крысу, пока приглаживает ладонью черный мех на траурном дублете скромного покроя. Но двери словно нарочно медленно открываются. Спустя несколько мгновений стража вводит темноволосого мужчину с опущенными в пол глазами, под кожей на худой шее нервно дергается кадык. На скулах напрягаются желваки. Один из стражников толкает его в спину, заставляя подойти ближе к Станнису. Только тогда он понимает вторую причину волнения контрабандиста.
Пораженное "Давос" едва не срывается с языка — гораздо легче и неощутимее, чем в прошлые разы. В отличие от мышц лица, карие глаза остаются спокойными. Ладонь, продолжавшая до того момента лежать на мехе дублета, беспомощно опадает вдоль тела.
— Контрабандист, — произносит в итоге Станнис вместо имени.
— Как видите, милорд, — кивает Давос.
— Назови свое имя и груз, который провозил в штормовые земли.
Давос не отводит взгляда, когда склоняет голову, и это заставляет Станниса чувствовать себя еще более неуютно, если такое вообще возможно.
— Меня зовут Давос…
— Мы тщательно обыскали всю его лодку и обнаружили лишь малую часть груза, - перебивает один из стражников. — Стекло, янтарь, обсидиан из Волантиса. Вряд ли он смог бы доставить все это самостоятельно на такой лодчонке, — не без пренебрежения добавляет он. — Скорее перекупил у кого-то.
Из Волантиса возвращались Стеффон и Кассана Баратеоны, когда попали в шторм. Когда Станнис с Робертом вынуждены были смотреть с крепостных стен на гибель родителей. Бывший волантийский раб Пестряк оказался единственным выжившим, припоминает Станнис.
— Значит, необходимо узнать, у кого… он был один? Там, на берегу, где его взяли?
— Совершенно один, милорд. Ни команды, ни кого бы то ни было еще в этом роде.
Станнис хмурится:
— Вы уверены?
— Да, милорд. Не волнуйтесь, мы выбьем из него всю информацию, как и из всех остальных контрабандистов, осмеливавшихся появиться у штормовых берегов.
— Вы… собираетесь его пытать?
— Если позволите, милорд, — окликает лорд Пенроз хриплым голосом, приближаясь. — Покойный лорд Стеффон предпочитал казнить контрабандистов, как всегда казнили дезертиров.
Казнь правильнее, справедливее. Лорд должен быть справедлив. Неторопливым размеренным шагом Станнис отходит к окну, словно надеясь отсрочить принятие решения.
— Бросьте его в темницу, — беспристрастно чеканит он, наконец. И не оборачивается до тех самых пор, пока не захлопывается с глухим стуком дверь. Он бы не мог смотреть в карие глаза, зачитывая приговор.
Ему с трудом удается отвечать на этот взгляд даже во время освобождения контрабандиста, когда Давос резко вскакивает с каменного пола камеры и смотрит расширенными от удивления глазами, а Станнис сам не может поверить в то, что делает. Замок на решетке щелкает тихо и быстро, Давос пытается что-то сказать, но не получается: юноша прикладывает к губам палец, призывая молчать.
— Кажется, вы приговорили меня…
— Я всего лишь приказал тебя запереть, о приговоре речи не было, — почти шипит Станнис, руки трясет от раздражения на контрабандиста, который не в состоянии понять, что младший брат лорда штормовых земель отпускает его, от раздражения на самого себя, от разлаживающейся в голове системы, в которую совершенно не вписывалось освобождение преступников. — Быстрее же!
Стражников удивительно легко подкупить, монеты блестят в тусклом свете.
Выводя Давоса за пределы крепостных стен, он заговаривает вновь:
— Я приготовил коня, одного из самых быстрых в конюшне Штормового предела, он даст фору даже лошадям Рисвеллов. И деньги, около сотни золотых драконов, этого должно хватить…
Когда Станнис подает ему расшитый простым черно-желтым орнаментом повод, Давос принимает его и стискивает запястье:
— Зачем вы это делаете?
— Исключительно ради справедливости. Твои сыновья не должны остаться без отца.
Давос ловко забирается в седло, натягивает поводья.
— Уезжай уже! — приказывает Станнис: контрабандиста могут хватиться в любой момент.
Тот произносит одними губами:
— Спасибо, милорд.
— Не смей возвращаться, Давос.
Его имя звучит как змеей шипящее каленое железо в холодной воде. Начинает накрапывать дождь.
***
А Давос отчетливо видит его и чуть приподнимает кверху ладонь, приветствуя.
Расстояние до стола Станнис меряет в пружинящих от ярости шагах.
— Какого черта ты здесь делаешь? — достаточно тихо, чтобы не мог услышать никто посторонний, шипит Станнис.
В ответ Давос пожимает плечами и произносит «дела привели» как нечто само собой разумеющееся.
— Дела? Ты угодил в темницу! Мне пришлось бы казнить тебя или, хуже того, пытать, ты это хоть понимаешь?
Но Давос смотрит с выражением абсолютного спокойствия на лице, только жестом предлагает Станнису сесть подле. Тот готов проклясть себя за уступку, когда опускается на скамью и тут же вновь приподнимается, чтобы пододвинуть ее ближе к столу.
— Зачем так рисковать? — уже спокойнее спрашивает Станнис.
— Вы неправильно смотрите на вещи, милорд. Это не риск, это работа. Требующая труда, усилий и лишь каплю риска, даже если поначалу может казаться по-другому.
Он говорит неторопливо, слова укладываются в голове, как разноцветные ткани с юга — ровными стопками на кровати Ренли, а тот хохочет от радости, показывая пальцами на те, которые нравятся больше всего. Голос Давоса можно было бы сравнить с шероховатой саржей.
Станнис не уверен, что готов понять то, о чем говорит контрабандист, но он все же внимает словам, постепенно раздражение уступает в груди место чему-то, более схожему со смирением. Так склоняют голову перед морской стихией, понимая, что все равно не в состоянии ничего поделать. Его вечный удел — ждать на крепостной стене. Иногда приходится ждать в одиночку. Тогда все проходит спокойно, но когда в следующий раз Станнис слышит, как в Штормовом пределе шепчутся о контрабандистской шайке, оба слова режут по уху. А когда лорд Пенроз объявляет, что где-то возле Медных врат эта шайка была поймана, Станнис точно делается глух — звон в голове настойчиво заглушает собой все остальные звуки.
Он с трудом дожидается утра, берет с собой оруженосца, которого оставляет в Грифоновом насесте до своего возвращения, чтобы стоящие пару монет его слова служили прикрытием для всех остальных в замке, и отправляется в Медные врата. Однажды Роберт пересказывал ему услышанный в Кастерли-Рок слух, будто лорд Тайвин Ланнистер срет золотом. Тогда Станнис криво усмехнулся в ответ, сейчас — сознает, что в большинстве случаев решающую роль играет именно блеск монет и подобная способность не помешала бы.
Кажется, Давос искренне удивлен, когда видит Станниса, и изумленное выражение карих глаз отчего-то приятно согревает сердце. Он не повышает тона на контрабандиста, практически ничего не говорит, зато сопровождает до границы штормовых земель. Ему надо удостовериться, что Давос ее пересекает.
— Не смей возвращаться. — Станнис не знает, в который раз повторяет эти слова, и не хочет знать, сколько раз их предстоит повторить. Но он знает, что они звучат почти умоляюще, а Давос сокращает пространство между ними на пару шагов. Воздух свеж и неправильно душен. Хотя, может, это душат замирающие прощальные слова. Станнис сам себе не верит, когда говорит, что не хочет возвращения контрабандиста, потому что надежда на новую встречу оживает в сердце еще до того, как они простятся.
Перед уходом Давос пожимает протянутую Станнисом ладонь. У контрабандиста длинные пальцы, их кончики касаются запястий, ощущая учащенный пульс. И тогда сжимают сильнее.
Воздух все еще свеж. Давос пьет эту свежесть, вокруг горла Станниса она затягивает петлю. Он сомневается, что сможет дышать ближайшие месяца два, пока судьба вновь не прибьет лодку контрабандиста к штормовым берегам.
Ее прибивает.
"Этот контрабандист так глуп, недальновиден!..", — думает Станнис, пока расхаживает по своей комнате, раздраженно сжимая и разжимая руки, и ногти почти до крови врезаются в мякоть ладони.
"Контрабандист умен и храбр" — это встречная волна, она катится откуда-то из глубины подсознания, пенится белым в лучах солнца. Во дворе замка Станнис треплет по голове одну из собак, а та заглядывает в лицо умными карими глазами. Наверное, Давос мог бы быть верным рыцарем и последователем; Станнису жаль, что судьба никогда не позволит это проверить. Собака убегает не сразу, лает и виляет хвостом. Они всегда любили Станниса, эти собаки, любили, может быть, больше, чем окружающие люди. По крайней мере, именно люди пока что оставляли его в одиночестве.
Вновь выезжая к Давосу — на этот раз в Дождливом лесу — Станнис пытается заставить сжатые на поводе руки не дрожать. В груди теснит — может, из-за плотного дублета, может, — из-за пробивающей ребра сердечной мышцы. Станнис ловит холодный воздух ртом.
Просто чтобы не задохнуться по дороге.
Время задыхаться приходит, когда в одном из городов Дождливого леса, где Станнис останавливается на ночлег, его встречает мужчина в скрывающем лицо плаще. Нескольких секунд хватает, чтобы под капюшоном мелькнула знакомая улыбка.
Невысказанное "Давос" звучит напряженной тишиной, как болотная зыбь, а теплящаяся в окне постоялого двора свеча похожа на блуждающие огни. В простонародье о них говорят, что это предвестники скорой гибели.
"Наверное, не так уж они и неправы", — думает Станнис, оставляя лошадь в конюшне и следуя за контрабандистом.
Скрипящий под ногами пол кажется не устойчивее трясины.
— Как тебе удалось выбраться? — Станнису сложно заставить голос звучать менее напряженно, а Давос не торопится отвечать, ставит на стол две тарелки с плохо прожаренной рыбой и внимательно следит, чтобы молодой лорд все-таки взялся за вилку. Только тогда Станнис вспоминает, что не ел ничего с раннего утра.
— У меня достаточно опыта и большая практика выживания, — отвечает Давос. Он усмехается, но эта усмешка беззлобна и полна почти непривычной мягкости.
В одну из встреч он говорил, что в возрасте лет тринадцати уже служил на корабле.
— Это не мешает тебе раз за разом попадаться.
Вилка скользит по плотной мякоти рыбы и со стуком ударяется о тарелку, а у Давоса пару мгновений подрагивает нижняя губа, словно тот сомневается, стоит ли отвечать. И в конце концов не произносит ни звука.
— Давос?..
— Однажды я вам отвечу, милорд, но…
— Но не сегодня? — Станнис кривит рот в насмешливо-грустной улыбке.
— Нет.
— Будь по-твоему, — смиряется он. Наконец удается подцепить небольшой кусок рыбы. Никогда в своей жизни Станнис не ел ничего ужаснее, но вид спокойно пережевывающего пищу Давоса сглаживает это впечатление.
— Не только в Штормовом пределе есть тайные ходы, милорд. И не только контрабандист должен уметь предусматривать все варианты развития событий, моряк — тоже. Я бы даже сказал, что моряк должен предусматривать их больше, чем кто-либо другой, ведь море так непредсказуемо и любит менять свои решения. Не стану врать, я не один раз сбегал из темницы.
— А тебя когда-нибудь возвращали обратно?
— И такое было. Достаточно безрассудно и опрометчиво. Но, как видите, я все равно жив, здоров и сижу рядом с вами.
— Зачем же было бежать, если изначально ясно, что поступок опрометчив?
Устремленные навстречу глаза задумчивы, а взгляд наполняется воспоминаниями так же, как трюм корабля с пробитым дном — морской водой.
— Наверное, потому что человек должен совершать опрометчивые поступки, чтобы в будущем не жалеть ни о чем не воплощенном в жизнь. Это правильно.
Станнис не знает, есть ли что-то правильное в его собственной опрометчивости. В единственной, пожалуй, за всю недолгую жизнь. Не знает, есть ли что правильное в одной на двоих комнате на первом этаже. Хозяева сказали, что других комнат нет, все заняты, но юноша подозревает, что они всего лишь оставлены для кого-то, кто создает о себе лучшее впечатление, чем потрепанного вида молодые люди, выгребающие из карманов монеты с прилипшей к ним грязью, расплачиваясь за ужин.
И точно не знает, есть ли что правильное в тянущем внизу живота чувстве, когда Давос становится ближе, чем в принципе должны стоять друг к другу контрабандист и тот, кто временно выполняет обязанности лорда Штормового предела. Но эта мысль быстро отходит на задний план, приблизительно так же быстро, как Станнис принимается расстегивать дублет и подается вперед, словно угадывая следующее движение Давоса. Прикосновение жесткой, коротко стриженой бороды к подбородку непривычно, прикосновение растрескавшихся губ контрабандиста — еще непривычнее. Он должен отстраниться, но придвигается плотнее.
Пока Станнис снимает дублет, Давос выпускает из бриджей его рубашку, невзначай касаясь узлами суставов кожи, заставляя вздрагивать. Вся эта ситуация — непривычна.
Но юноша ловит себя на мысли, что хочет привыкнуть, а это сейчас — самое главное.
Давос худощав: у него впалый живот, а ребра выпукло выступают вперед. В темнице контрабандиста не кормили. Не факт, что он достаточно ел и на палубе своего корабля. Станнис пытается представить его там — ступает по палубе упругой походкой моряка, смотрит прямо, сдвинув брови, но острое зрение выхватывает из стелющегося по водной глади тумана темные очертания берега. Через несколько часов, удачно провернув дело, он будет уже мягко улыбаться, пируя со своей командой, смеясь и подпевая им низким гортанным голосом.
Тем же голосом, которым сейчас окликает Станниса и который вызывает у того расходящуюся по всему телу, как круги на воде, дрожь. Станнис неловок. Станнис неуклюж. Станнис неопытен, Станниса сдавливают со всех сторон многочисленные "не", он почти до скрипа сцепляет зубы.
Он правда старается не стонать, а Давос правда старается избавить Станниса от неловкости так же, как избавил от рубашки. Шершавые, загорелые с тыльной стороны, ладони задерживаются ниже ключиц, касаясь редкой жесткой поросли на груди, точно заставляя привыкнуть к прикосновениям, прежде чем скользнуть к бриджам. Член болезненно упирается в плотную ткань, Станнис тяжело выдыхает.
Ответный низкий выдох контрабандиста призывает расслабиться.
Давос плохо представляет, как вести себя с угловатым штормовым лордом, а Станнис плохо представляет, как облегчить ему задачу. И холодящий кожу воздух, и внезапное, контрастное прикосновение теплой ладони к паху ситуацию не слишком улучшают. По инерции Станнис пытается резко отшатнуться. Давос замечает это и уже готовится в свою очередь отступить. Пары секунд хватает, чтобы опомниться и схватить за плечо, притягивая контрабандиста к себе. Станнис сближает их лица, почти ищуще жмется скулами к небритым щекам. Он мог бы что-нибудь произнести, он хотел бы что-нибудь произнести, но слова точно застревают в глотке, только нервно ходит кадык. От взгляда Давоса лишь сильнее приливает кровь к паху. К щекам, наверное, тоже, и Станнису невыносима мысль, что контрабандист видит, как он краснеет.
Еще невыносимее факт, что ему это доставляет удовольствие — то, как Давос сводит лопатки и чуть прикрывает глаза, как кладет одну ладонь Станнису на шею, а пальцы второй чересчур плотно смыкает на члене около мошонки, не рассчитав силу, заставляя судорожно выдохнуть. Как прерывает этот выдох долгим, немного грубым поцелуем.
Когда рука равномерно двигается сверху вниз, растирая смазку, Станнис уже не отстраняется, прижимается к широкой груди Давоса, насколько это только возможно. Под загорелой загрубевшей кожей бьется сердце, ему хочется думать, что этот ритм так же неспокоен, как и у него самого. Он сам не сразу замечает момента, когда смущение отступает перед жаром в груди, бедра сжимаются и он толкается навстречу широкой ладони.
Станнис хочет продлить происходящее, а вместо этого кончает скорее. Он вздрагивает, почти до крови прикусывает нижнюю губу, сдерживая рвущийся из горла стон.
Роберт рассказывал о том, каково это — с девушкой из борделя. Когда та сама раздвигает ноги и выгибает спину, и влажно стонет, но ни один из его рассказов не похож на то, как это было с [i]Давосом[/i]. Ни один нельзя было применить к контрабандисту, ни один изначально не подходил для них двоих. После некоторых колебаний Станнис решает, что честности Давоса вполне достаточно, чтобы позволить человеку себя вести. Даже если ни один из них толком не знает, кто — рулевой и куда направляет корабль.
В глубине души Станнис ждал, что лодку вот-вот снова прибьет к штормовым берегам.
Ее прибивает — и дно пробито, и Станнис с опозданием осознает, что назад пути нет. В противном случае все было бы гораздо проще. И, может, не так мучительно.
Ладонь снова перехватывает запястье, но теперь Станнису уже не кажется, что контрабандист вслушивается в ритм его сердцебиения. Тот позволяет своему преступному сердцу биться в такт, когда Станнис поневоле резкими толчками вбивается в него и крепко прижимает чужие бедра к своим, словно не хочет позволить ему отстраниться. Словно все еще верит, что Давос может отстраниться.
Окружающие их "снова", "вновь", "опять" обеспечивают если не уверенность в завтрашнем дне, то, по крайней мере, лучик надежды, необходимый после шторма, когда моряк с потерпевшего крушение корабля приходит в сознание и оглядывается окрест. Периодичность позволяет ждать Давоса — снова и снова.
Наутро постоялый двор полон народу, в мутные стекла бьются солнечные лучи. По деревянным доскам пола Станнис ступает осторожно, как впервые в жизни — по палубе. Краем уха он улавливает название города, где остановился, — Туманный лес. Когда они с Робертом были детьми, мать пела им песню «Туманным утром» о горе женщины, потерявшей единственного сына. Станнис никогда не знал, каково это — быть единственным сыном в семье, единственной гордостью и отрадой, но тоскливые слова песни резали по сердцу. Спустя много лет они звучали иначе, хотя все еще так же тоскливо:
…Он обещал, что вернется ко мне,
В наш дом под соломенной кровлей…
Давос появляется чуть позже. Когда они со Станнисом сталкиваются взглядами, в его карих глазах нет ни сожаления, ни холодного, притворного равнодушия. В них бьется только горькое, мягкое понимание, и ладонь незаметно придвигается к лежащей на столешнице ладони Станниса, не касаясь, но совершенно стирая границы личного свободного пространства. В этой недоговоренности юноша видит больше, чем в открытом соприкосновении. Потому что Давосу ничего не стоит в любой момент накрыть его руку своей.
Что-то Станнису хотелось бы оставить навсегда в пределах небольшой темной комнаты на первом этаже постоялого двора в Туманном лесу, но ему следует заранее признать, что все попытки обречены на провал. Он провожает контрабандиста подчеркнуто -сдержанно, словно надеясь восстановить свою репутацию.
— Прощайте, милорд.
— Прощай, Давос.
Станнис не знает, как в этот момент звучит его имя. Отворачиваясь и пришпоривая лошадь, он слышит только нарастающий гул в ушах и сжимает до скрипа зубы.
Влажность воздуха пробирает до костей. Хотя Станнис не уверен, что дело только во влажности.
***
— Есть еще кошки, — с угрюмой усмешкой напоминает он.
Сир Уайлд только хмурится в ответ. Станнис знает, как жалко звучат его слова, но ничего не может с собой поделать. От Роберта ни слуху, ни духу, вороны не показываются даже на горизонте, по всему периметру крепостных стен с внешней стороны стоят солдаты Тиреллов, нельзя даже воспользоваться теми тайными ходами, которыми Станнис выводил из Штормового предела контрабандиста. Ему страшно, и только силой воли удается заставить покоящуюся на подлокотнике кресла ладонь не дрожать.
— Милорд, люди в панике. Надо что-то делать.
— Вы предлагаете открыть ворота и впустить Тирелла? Или самим выйти сразиться с его войском, в таком состоянии? — холодно спрашивает Станнис.
— Нет, я не предлагаю ничего конкретного, но так больше продолжаться не может…
— Если не предлагаете ничего конкретного, — Станнис делает ударение на последнем слове. — Идите прочь.
В дверях сир Уайлд останавливается, замешкавшись, но в конце концов уходит, оставляя юношу в одиночестве. Тот затягивает туже дублет, ставший гораздо свободнее за время осады. Когда Станнис ловит себя на мысли, что, наверное, теперь стал еще более худосочным, чем контрабандист, грудную клетку сковывает холодом.
Возможно, Давос давным-давно уже мертв, пойман за контрабанду и казнен. В условиях начавшегося восстания никто не будет слишком долго разбираться, чтобы убить человека, тем более — преступника. Вне зависимости от тяжести деяния, а преступления Давоса действительно тяжки.
"Он заставил поверить, что вернется", — обиженно-отчаянным откликом звучит в голове.
А возможно, Давос жив, здоров и находится сейчас вместе с семьей, и жена целует его в небритую колючую щеку, а сыновья окружают, упрашивая поиграть с ними. Возможно, Давос даже не вспоминает его, и Станнис не может решить, какая из этих мыслей хуже. Лучше было бы вообще не вспоминать контрабандиста.
Но иногда Станнису кажется, что без этих воспоминаний он бы не выжил в Штормовом пределе.
Восемь месяцев и две недели длится осада на тот момент, когда маленькая черная лодчонка ускользает от взгляда солдат Тирелла под покровом ночи.
Старый Мейстер Крессен вежливо кашляет, прежде чем отвлечь Станниса от раздумий:
— Милорд…
— В чем дело? — не без скрытого раздражения отзывается Станнис.
— Простите, если мешаю, однако же есть одно крайне важное дело… вы должны проследовать за мной.
— Что случилось? — Тревога вспыхивает в сознании, как тот блуждающий огонек.
— Я объясню все по дороге, обещаю. Просто пойдемте.
И Станнис подчиняется ему, как всегда подчинялся в детстве. Мейстер Крессен учил его складывать буквы в слова, расшифровывать казавшиеся до этого таинственными письменами книги и каждую воспринимать по-своему, из каждой выносить свой урок. Видимо, один из таких уроков не был усвоен до конца, раз он не может быть хорошим лордом во время осады собственной крепости, думает Станнис.
— …Не представляю, каким образом этому человеку удалось проскользнуть незамеченным, но трюм его корабля полон рыбы и лука. Само собой, следует перво-наперво проверить провизию на наличие яда, все такое прочее, но вы только подумайте — рыба и лук!.. Так давно у нас не было ничего подобного.
— Всего лишь восемь месяцев, — чеканит Станнис. Если перевернуть это число горизонтально, получится знак бесконечности, этому тоже учил его раньше мейстер.
Осада длится бесконечно.
В бесконечность растягивается миг, когда таинственный человек со спасительным грузом предстает перед взором Станниса.
Бесконечно сильно хочется прижать его к себе.
Короткое "Давос" никогда еще не звучало так тепло и никогда не казалось таким необходимым.
— Ты обещал, что завяжешь с этим, — повторяет свою давнюю фразу Станнис, оставшись в покоях наедине с контрабандистом.
— Если моя контрабанда может спасти жизни тех, кто заключен в этих стенах, не завяжу, - твердо и совершенно спокойно отвечает Давос.
И Станнис ему верит.
Сир Уайлд несколько дней назад умер в темнице. Он пытался сбежать со своими друзьями и был пойман. Штормовым лордам нельзя верить, и оттого лучше, что Давос — контрабандист. Он пробирается в крепость тайком, но не лжет.
Станнис заключает его в немного неуклюжие объятия, а контрабандист крепко обхватывает в ответ.
Осада длится не бесконечность, а всего лишь чуть больше восьми месяцев. И скоро подойдет к концу.
К концу подходит и контрабанда. Спустя всего пару недель после снятия осады Эддардом Старком Давос преклоняет колено перед Станнисом и клянется ему в верности.
— В любом случае тебе придется понести наказание за свое прошлое.
— Я понимаю, милорд.
— Тебе отрежут пальцы. Четыре пальца обрубят на две трети, — угрюмо, практически беспристрастно сообщает Станнис.
— Вы сделаете это, милорд?
— Конечно, нет, этим займется…
— Простите. Вы не поняли мой вопрос. Я не спрашиваю, кто оставит меня беспалым, я прошу вас быть этим кем-то.
Станнису требуются секунд двадцать, чтобы сфокусировать взгляд на молча ожидающем ответ контрабандисте. И еще несколько секунд, чтобы выдохнуть:
— Я сделаю это, Давос.
И он делает — обрубает пальцы обыкновенным мясницким тесаком в чертоге Штормового предела. Давос не позволяет мейстеру сразу обработать руку. Он морщится, когда Станнис посвящает его в рыцари и дает имя "Сиворт". Краем глаза в этот момент он может наблюдать переглядывающихся между собой Роберта и Эддарда Старка. Последний вопросительно приподнимает брови, Роберт с улыбкой отмахивается.
Ни на кого больше Станнис старается не смотреть. Он знает, что это решение не было одобрено даже четвертью штормовых лордов. И, возможно, не будет одобрено никогда. Но не штормовые лорды спасли его людей от голодной смерти, поэтому Станнису приходится признать, что ему все равно, если кто-то из присутствующих в чертогах не способен понять, чего ради он посвящает в рыцари бывшего контрабандиста.
На пиру Давос чувствует себя неуютно и словно не в своей тарелке. Один раз он наклоняется к Станнису, спрашивая, уместно ли будет сейчас удалиться. Тогда Станнис бросает взгляд на сидящих во главе стола Роберта с Эддардом и кивает:
— Более чем. Уже поздний час; ступай, луковый рыцарь.
— Милорд.
Удаляясь, Давос впервые не произносит "прощай". От этого отсутствия необходимости говорить "прощай" становится теплее, чем от количества выпитого.
Если бы в тот момент Роберт обернулся к брату, то впервые за долгое время заметил бы на его лице улыбку. Но Роберт не оборачивается. Станнис отставляет в сторону кубок, чтобы проследовать за контрабандистом.
Уйдет еще достаточно времени, чтобы отучиться его так называть.
***
Крепость похожа на часть скалы, которой всего лишь придали немного другую, более художественную форму.
Крепость похожа на осколок. Бывшая резиденция Таргариенов, вечное напоминание о прошлом, вечное сожаление и вечная боль прежних владельцев. «Бывшее, прежнее, прошлое» — место, которое можно описать подобными словами, подходит тому, кто похоронил черную контрабандистскую лодку на морском дне среди коралловых рифов.
Станнис хмурится, когда наблюдает с палубы корабля приближающиеся очертания крепости.
"Драконий камень слишком мрачен даже для своего нового лорда", — думает Давос.
— Вы скоро привыкните к этому месту, милорд, — произносит он вслух.
— Вряд ли, — Станнис кривит губы в усмешке. — Жить на чужих останках — звучит немного жутко, не находишь? На останках прежней династии…
— Нет смысла постоянно оглядываться назад.
— Потому что прошлого не вернешь? — довольно безразлично уточняет Станнис.
— Потому что его никак не изменишь. Милорд, вы имеете власть лишь над настоящим, так творите же его. Драконий камень все еще можно сделать вашим новым домом.
— Ты говорил, что у тебя дома не было…
Давос раздумывает перед тем, как ответить:
— Он появился. Благодаря вашей милости.
— Врешь: у контрабандистов не бывает дома. И никогда не будет.
— Я больше не контрабандист.
"Вы сделали меня рыцарем за мою честность, не так ли? А теперь обвиняете во лжи". Под толстой кожей перчаток еще саднят обрубки пальцев — цена отречения от прошлого. Если задуматься, не так уж и много: Давос был готов отдать за Станниса Баратеона и больше.
— Исправьте прежние ошибки, начните все сначала, — повторяет Давос упрямо, не дождавшись ответа. Сейчас это кажется наиболее разумным. По крайней мере, для него самого. Но для новоявленного лорда Дождливого леса нет иного выбора, он должен либо начинать сначала на новом посту, либо возвращаться на дно. Иногда кажется, что удержаться на поверхности сложнее, чем уйти под воду.
— Нечего начинать.
Корабли причаливают.
Второй раз в жизни Станнис ступает на землю Драконьего камня — первый раз был почти сразу после осады, когда он был послан Робертом брать крепость штурмом. Сцены осады собственной крепости были еще слишком свежи в памяти, и вид сдающегося Драконьего камня солью сыпался на не успевшие зажить раны. Ни один мускул не дрогнул на лице. Станнис безукоризненно исполнил приказ Роберта, а тот отдал Штормовой предел Ренли. Младшему брату, наивному мальчику, которому нравились радужные наряды вместо доспехов и сверкающие камни на эфесе мечей вместо острой стали.
Тогда Станнис был один, воды Узкого моря разделяли их с контрабандистом, и Давос ловил себя на том, что отдал бы оставшиеся пальцы, чтобы находиться подле лорда в тот вечер. Так было бы правильно.
Но сейчас Станнис стоял рядом. И ступал с корабля на берег не как завоеватель, но как полноправный владелец, хотя оба знали в глубине души, что настоящие его права — в Штормовом пределе.
Столь скорого прибытия нового лорда в замке не ждали. И топили комнаты наскоро, не позволяя им прогреться по-настоящему. Великий чертог был построен в виде покоящегося дракона; оказавшись внутри, Станнис угрюмо шутил, насколько холодно внутри этих огнедышащих тварей. Холодно, мрачно, темно и пусто. Слишком привыкший к каждому из этих качеств, Давос молчал.
Над столом повисает напряженная, прохладная тишина, звенящая бьющимися о тарелки столовыми приборами. Вокруг слишком много принесенной из погребов еды, Станниса едва не тошнит при виде на нее, словно съеденные за год крысы очнулись и скребут теперь изнутри. С раздражением он отодвигает от себя тарелку. Делящие с ним трапезу рыцари поднимаются, когда Станнис покидает чертог. Последовать за ним или нет — Давосу не нужно долго размышлять. Моряк должен принимать решение быстро.
И Давос следует за лордом.
— Милорд, постойте! — окликает его в коридоре Давос.
Станнис оглядывается:
— Чего тебе, луковый рыцарь?
Но он все же останавливается, скрестив руки на груди и смотря исподлобья, все так же раздраженно, как и с самой первой минуты появления здесь.
— Вам не следует оставаться в одиночестве.
— Неужели?
— Не в первый день здесь.
— Мне просто нужно побыть наедине с самим собой, — возражает Станнис. С такой интонацией он говорит, когда жаждет избавиться от общества своего лукового рыцаря. И именно в такие моменты рыцарь знает, что ни за что не должен оставлять Станниса.
В конце концов, лорду нужен хороший рулевой.
— Нет, вам нужно поесть, выспаться и попытаться свыкнуться с мыслью, что Драконий камень отныне — ваш дом. А со временем станет домом вашей супруге и вашим детям.
— Селиса Флорент еще слишком юна… — Его взгляд мрачнеет сильнее прежнего, когда Станнис вспоминает невесту.
— Время летит быстро, поверьте.
Станнис хочет, чтобы рыцарь был с ним этой ночью. Это отражается мимолетной тенью на его лице, но глаз Давоса остер и привык подмечать любые тени, даже самые незаметные.
Станнис может говорить что угодно, может уверять, что ему никто не нужен, может клясться, что тишина и одиночество — единственное, что необходимо ему в данный момент. А Давос не был бы луковым рыцарем, если бы ни понимал, что в такие мгновения в нем нуждаются больше всего.
Он все еще раздражен и неспокоен, когда Давос задувает смолянистую свечу в покоях, когда втискивает колено между ног, раздвигая их, когда обрубки дотрагиваются до щетинистой щеки. Пуговицы рвутся, кажется, сами собой, и так же разлетаются со стуком по полу.
"Они мелкие, неудобно будет искать…", — рассеянно думает Давос. Некоторые могут потеряться в щелях между досками, их придется заменить. В Блошином дне Давос зашивал одежду себе и братьям. Выбора не было, приходилось самому учиться класть стежки не ровно, но максимально крепко, чтобы не тратить нитку в следующий раз.
Шерстяное, колющее обнаженную спину покрывало сползает на пол. Кажется, на нем изображен олень с герба Баратеонов. Станнис вряд ли когда-нибудь сумеет принимать чужие прикосновения как должное. Он сбивает под собой простыни, скрипя зубами, вскидывая бедра тем беспокойнее, чем бывший контрабандист вдавливает его в мягкий матрас, в частично перенося вес тела на упирающиеся в изголовье кровати руки. Станнис не может оказаться один, только не сейчас, только не здесь, не на Драконьем камне, где каждая каменная статуя ощетинивается против своего нового лорда.
Ему нужно сохранить хоть что-то из прошлого, что-то устойчивое и позволяющее держаться на плаву.
Давос действовал бы по-другому, будь у него выбор и не дыши Станнис так часто, но бывший контрабандист все еще зависим от лорда Драконьего камня. Он не знает, в каком из возможных смыслов, и в конце концов приходит к выводу, что во всех одновременно.
А еще не знает, что скрипит громче — ветхая кровать или зубы Станниса Баратеона.
Его имя — "Давос" — Станнис произносит задыхающимся, клокочущим голосом.
Его имя — "Давос" — похоже не на плеск прибоя, как казалось лорду Драконьего камня раньше, а на обрушивающуюся в мгновение ока на прибрежные скалы волну.
Он задохнется либо от нехватки кислорода в воде, либо напоровшись грудью на скалистые выступы. Он не уйдет на дно, но и выжить в этих волнах невозможно.
***
Ворота перед лордом Драконьего камня раскрывают без лишних расспросов, за что Станнис чувствует невольную благодарность. Вряд ли он сейчас был бы в состоянии отвечать на какие бы то ни было вопросы.
В сравнении с Драконьим камнем чертоги Дождливого леса чрезвычайно скромны и просты, но гораздо более привычны. Они напоминают Штормовой предел. А хозяин замка улыбается в знак приветствия, эта улыбка заставляет Станниса чувствовать себя практически как у себя дома.
Оруженосец помогает снять плащ и отряхнуть одежду от дождевых капель. Давос приглашает пройти ближе к огню, услышавшая о прибытии лорда Мария показывается в дверном проеме.
"Она полная", — отмечает про себя Станнис. В отличие от худощавой, угловатой, как жеребенок, Селисы. У Марии покатые плечи, скрытые шерстяным платком, ключицы не выпирают сильно, кожа бледнее обычного, но не настолько мертвенно-белая, как у супруги Станниса, бедра — широкие, неудивительно, что ей удалось подарить Давосу не одного сына.
Селиса подарила Станнису дочь. Болезненную, слабую, с изуродованной половиной лица. Однажды Давос сказал, что, если бы у него была дочь, он не мог бы любить ее больше, чем любил мягкую, тихую леди Ширен Баратеон. От этих слов Станнис раздраженно отмахивался, утверждая, что Давос хочет всего лишь ободрить девочку, нареченную мейстером Крессеном самой печальной в Семи королевствах. Хотя в глубине души он осознавал правдивость слов лукового рыцаря. Родная мать не была привязана к Ширен так, как был привязан Давос.
Селиса подарила Станнису дочь. Но дочь не могла быть наследником.
Селиса постаралась подарить Станнису счастье, семейный уют, наследников, но ни одна ее попытка не увенчалась успехом и лишь порождала в сердцах обоих супругов сомнение, что они вообще созданы для того, чтобы иметь семью.
Когда Станнис смотрел на Марию, осторожно берущую Давоса за руку, и младших сыновей, с горящими от любопытства глазами выглядывающими из-за двери, это сомнение разрасталось, оплетало корнями другие мысли, а главное — сердце. Штормовые лорды и лорды Драконьего камня говорили, что у Станниса Баратеона нет сердца. Оно было у Роберта, шумного, жизнелюбивого Роберта, было у спонтанного, импульсивного всеобщего любимца Ренли, но у Станниса не было сердца так же, как огня — в глотке каменных изваяний-драконов.
Эти шепотки доносились до ушей отовсюду, кроме Дождливого леса. Здесь царила тишина, зато в этой тишине отчетливее слышался ритмичный стук сердца. Станнис не всегда мог определить, чьего именно.
— Проходите, вам нужно согреться и отдохнуть. Должно быть, промокли до нитки…
— Так и есть, — подтверждает Станнис. — Не просто промок, а чертовски устал.
Над камином висит охотничий трофей прежних хозяев крепости — Уайлдов — голова оленя. Станнис неодобрительно косится на него, пока стюард придвигает его кресло поближе к огню.
— Вижу, ты здесь хорошо устроился, — добавляет он после минутного молчания. — В последний мой приезд замок казался совершенно заброшенным.
— Сказывается женская рука, милорд. — Давос бросает короткий теплый взгляд на Марию. Та, словно очнувшись от вызванного неожиданным приездом Станниса удивления, отпускает руку супруга:
— Я распоряжусь, чтобы что-нибудь приготовили. Кажется, слуги еще не легли спать…
— Пускай принесут для начала выпить, — говорит вслед ей Давос. Мария уходит в сопровождение стюарда и оруженосца Станниса, плотно прикрывая за собой дверь.
По оставшейся с детства привычке Станнис потирает ладони друг о друга, стараясь скорее согреться. Давос тоже приближается к огню, но остается стоять, облокотившись о спинку стоящего рядом кресла:
— Что вы здесь делаете, милорд? Не поймите меня неправильно, но за все эти годы вы считанные разы приезжали в Дождливый лес. Вряд ли сейчас вы прибыли вести светские беседы с контрабандистом, я прав?
— Как и всегда.
Вошедший стюард оставляет поднос с питьем на небольшом круглом столике и кланяется, прежде чем удалиться. Станнис не может скрыть легкой усмешки:
— Слуга кланяется контрабандисту.
— Не будем отвлекаться от темы. — Давос отмахивается от его слов, словно те режут по до сих пор не зажитой ране. — Зачем вы приехали?
— Мой брат-король умер, Джоффри готовится занять престол, а Эддард Старк казнен за измену.
— Я слышал об этом. Вести быстро доходят до Дождливого леса.
— Неужели?..
— По крайней мере, по морю. У меня много знакомых среди… моряков, бывающих здесь.
— Моряков? — недоверчиво переспрашивает Станнис. Он знает этих моряков — такие же контрабандисты, как сам Давос, но сохранившие все пальцы в целости. Те, под чьим началом служил Давос, те, кто служили вместе с ним, или те, кто служили уже на его собственном корабле, - все равно. Суть одна и та же.
— Именно. Моряков. Кажется, Эддарду Старку отрубили голову его на ступенях перед Великой септой Бейлора.
— Отрубили его собственным мечом, — добавляет Станнис. — Лед, фамильное оружие Старков.
— Это ужасно, милорд…
— Не стоит, оставь слова при себе. Я не любил Роберта, его смерть этого никак не меняет. Пускай скорбит его жена, хотя я и сомневаюсь, что Серсея Ланнистер способна на это.
— Думаю, я начинаю понимать, к чему вы клоните.
— Хорошо бы.
Обрубленные пальцы смыкаются на отражающей огненные всполохи позолоченной поверхности бокала.
— Ренли собирается надеть корону.
— И об этом я слышал. Все Штормовые земли слышали, мыс Гнева — не исключение. Посланник Джулиана Сванна был у меня недавно, разглагольствовал о правах Ренли Баратеона на престол, его исключительной доброте, справедливости, отваге.
— Что ты ответил?
— Я выставил его за ворота, — Давос почти усмехается.
— Если Ренли узнает, что лорд Сиворт не склонил голову, ему это не понравится.
— Полагаете, он узнает? На мой взгляд, в этой ситуации было уязвлено только самолюбие лорда Сванна.
— Что еще слышно? — Станнис напряженно сверлит взглядом Давоса, почти позабыв о собственной усталости.
— Не так уж много, — пожимает плечами тот. — Роннет Коннингтон принес присягу верности лорду Ренли, с Мертинсонами неясно, Уайлды… я слышал, Ормунд Уайлд также готов последовать за своим штормовым лордом, но он настолько стар, что вряд ли доживет до его коронации. И Морригены, кажется, тоже собираются принести присягу Ренли.
— Я всегда полагал Лестера Морригена верным человеком.
— Все правильно, он верен своему лорду.
— Кому же в этой ситуации останется верен Давос Сиворт?
Неторопливо Давос ставит бокал обратно на поднос и сцепляет ладони в замок:
— Тому же, кому был верен все эти годы. Кто поднял его со дна. Ведь это то, за чем вы приехали, милорд, не так ли? Вам нужно знать, что, если ваш брат захочет по примеру старших примерить корону, я останусь на вашей стороне. Мне могли даровать не штормовые земли, а северные, и это все равно ничего не изменило бы.
— Я собираюсь подвергнуть огласке связь между Серсеей и Джейме. Джон Аррен поплатился жизнью за это знание, доверив его одному мне. Я не буду повторять его ошибок. Необходимо выяснить, какие из штормовых лордов еще не приняли сторону Ренли.
— Планируете убедить их перейти к вам?
— Убедить, переманить, называй как угодно. Мне нужна поддержка как можно более влиятельных домов, чтобы выиграть в этой войне.
— Я должен остаться здесь и прощупать почву среди штормовых лордов?
Его вопрос заставляет Станниса замешкаться. Чтобы скрыть сомнения, он подается вперед к своему бокалу и делает глоток.
— Нет, Давос Сиворт, — говорит он твердо. — Ты должен отправиться завтра со мной на Драконий камень.
"Ты нужен мне, Давос Сиворт", — страстно хочется сказать, но потребность в ком-то — одна из тех слабостей, на которую король не имеет права.
Провожая Станниса в отведенные ему на ночь покои, Давос желает ему спокойной ночи. Это мог бы быть не замок, а придорожный трактир, под дверь задували бы сквозняки, половицы скрипели бы от малейшего шороха. Станнис предпочел бы очутиться там, потому что сейчас луковый рыцарь поворачивается спиной и уходит в спальню, которую около двадцати лет уже делит с Марией.
Давос не произносит режущего ранее слух «прощай». Раньше от этого на душе становилось теплее, сейчас — образуется пустота. Засыпая, Станнис ловит себя на том, что жалеет по тем годам, когда его рыцарь был контрабандистом.
***
— Милорд, я пришел сразу же, как только вернулся. — Голос Давоса звучит по обыкновению твердо, но хмуро, и Станнис не сомневается, что вести неутешительны.
— Рассказывай.
— Штормовые лорды не приняли вашу сторону.
Нечто в этом роде Станнис предвидел, этого же боялся. Он раздражен навязчивостью мейстера Крессена, самоуверенностью Ренли, напоминающей о старшем брате, отсутствием твердой почвы под ногами, вместо этого под ногами качается палуба. Давос не деликатничает, сообщая ответ лордов, и это тоже раздражает.
— Ни один?
— Ни один из тех, которые пожелали со мной встретиться.
— А были и те, что отказали?
— Само собой, — усмехается не без горечи рыцарь. Краем глаза Станнис замечает, как он сжимает укороченные на один сустав пальцы. — Не каждый может пересилить себя и снизойти до встречи с контрабандистом.
— Бывшим контрабандистом, — машинально поправляет Станнис.
— Селвин Тарт отказался принять меня. Но он назначил ночью тайную встречу, внимательно все выслушал и просил передать, что не изменит клятве, данной вашему брату.
— Значит, Вечерняя Звезда отказал… а Сванны? Грандисоны? Дондаррионы? Пенрозы? Стедмоны?
— Стедмоны тоже меня не приняли, это ниже их достоинства. Джулиан Сванн оказал радушный прием, но сути его ответа это не изменило… равно как и ответа Пенроза. Я попал в Блэкхэвен, однако Берика Дондарриона не нашел. Говорят, он пропал без вести в Речных землях. Или погиб там же… никто точно не знает, где он. Лорда Карона я также не застал, но этому есть простое объяснение: он уже поступил на службу к Ренли. Лорд Хьюго Грандисон не пожелал даже открыть ворота, когда узнал, кто стоит под ними.
— Ты объяснил, что являешься моим посланником?
— Разумеется, милорд. Это ничего не изменило. Ваш брат создал свою гвардию из шести доверенных человек и назвал ее Радужной. Робар Ройс, Брайс Карон, Эммон Кью, Гайард Морриген, Пармен Крэйн и Лорас Тирелл — они составляют всю гвардию.
— До чего глупо, — цедит Станнис. — Глупо и выставлено напоказ. Куда ему быть королем, Ренли еще такой мальчишка.
Наверное, когда-то в подобном тоне говорил о нем Роберт. А может, продолжал говорить так и думать до самой своей смерти. Но Станниса с Ренли разделяют тринадцать лет разницы в возрасте, а Станниса с Робертом разделяли всего лишь три.
— Значит, придется довольствоваться войском, которое у нас есть.
— Эта затея еще глупее, чем гвардия лорда Ренли, - качает головой Давос. — Вы ведь понимаете это не хуже, чем я.
— У нас достаточно человек.
— У нас [i]мало[/i] человек. Я не стал бы даже называть это войском.
Станнис сердито перекатывает в ладони фигурку с разложенных на столе карт.
— Что ты предлагаешь, рыцарь? Как будто есть еще какие-то варианты.
— Уверяю вас, отправляться в Штормовые земли или на Королевскую гавань с таким ничтожно малым количеством солдат — тоже не вариант! Это безрассудство.
— Тебе безрассудство никогда не мешало.
— В моем случае на карте стояла лишь одна жизнь, о которой будут скорбеть в лучшем случае жена и дети. В вашем — на карте корона и другие люди. Те немногие люди, что согласились следовать за вами, милорд.
— Есть еще красная женщина.
Давос помнит Мелисандру Асшайскую, прозванную красной женщиной, слишком хорошо помнит. Она появилась на Драконьем камне в отсутствие Станниса и тотчас полюбилась Селисе Баратеон. К тому времени, когда Джон Аррен скончался и Станнис вернулся в крепость, его супруга уже успела перейти в веру Р’глора. Ее шепот и шелест ярко-красных одежд были слишком настойчивы, и в какой-то момент Станнис сдался. Так это представлялось бывшему контрабандисту — не принятие новой веры, а сдача крепости. Потому что он знал, что ни одну веру Станнис Баратеон не сможет принять по-настоящему.
— У красной женщины есть ее бог, но не солдаты.
— Вера может оказаться важнее солдат.
— Вы перестанете так думать после первой же проигранной битвы.
Станнис хочет, чтобы ему хватало сил прогонять от себя контрабандиста. Но с годами это дается все сложнее и сложнее, Давосу и так приходится покидать покои Станниса вместе с остальными лордами после советов.
И луковый рыцарь остается с королем до утра.
***
К тяжести короны на голове он тоже не привыкает.
Корона сдавливает голову — нежеланная, усложняющая все, поверженная корона. Станнис никогда не хотел ее. Так он говорит. Станнис хотел справедливости, а справедливость нарекла его королем по праву. Когда-то Давос сказал, что он должен был не завоевывать Трон, спасая королевство, а спасать королевство, завоевав трон. Не раз Станнис мысленно повторял эти слова.
"Сражаясь за свое право, я сражаюсь во имя Железного Трона", — уверял он самого себя, но у него это звучало бесчестнее, чем у лукового рыцаря.
Сразу по прибытии следовало отправить посла к Виману Мандерли в Белую гавань. Деля неудобное ложе в каюте корабля с луковым рыцарем, Станнис перебирал по очереди все кандидатуры, так или иначе приходящие на ум. Ни одно имя не задерживается в памяти надолго, а взгляд останавливается на седых прядях в бороде Давоса Сиворта. Луковый рыцарь не спит, хотя глаза закрыты. Он позволяет Станнису побыть наедине с самим собой и никогда не оставляет в одиночестве, а Станнис не представляет, как ему это удается.
Он не представляет слишком многого, связанного с этим человеком, и в каком-то смысле не хочет представлять, потому что боится, что знание может что-то сломать, разбить, надломить в их отношениях.
Станнис — король. Давос — десница короля. Все предельно просто и ясно. Давос должен отправиться в Белую гавань — это то, что воспринимает разум. Ты отправляешь самого верного своего солдата на смерть — это то, о чем жаждет кричать все остальное сознание. Станнис не знает, кого слушаться, когда голова раскалывается от короны.
Так же раскалывается на части его королевство.
Перед внутренним взором всплывает карта. Заученная практически наизусть за такой длительный промежуток времени.
Есть надежда убедить Ночной дозор занять его сторону, но Станнис слышал, что среди дозорных имеет свое влияние Джон Сноу, бастард Эддарда Старка. Наверняка настолько же упрямый и принципиальный, как его отец. С ним сложно будет договориться. Риверран осажден и отказывается сдаваться, в то время как речные лорды присягнули на верность Королевской гавани. Поддержка Мандерли может стать для Станниса решающей.
— Ты мне так и не ответил, — тихо заговаривает Станнис. — Тогда, еще будучи контрабандистом. Я спросил, почему ты позволяешь себе так часто попадаться на месте преступления, а ты сказал, что расскажешь потом. Прошло достаточно времени.
Ресницы рыцаря вздрагивают, он открывает глаза:
— Я попадался, потому что знал, что вы придете, милорд.
За пределами каюты идет дождь, косые струи стучат по стеклу. Его имя снова сливается с этим стуком, как когда-то давно. Станнис готов слушать дождь весь остаток ночи, но наутро корабль прибудет к месту назначения, и король не сможет найти ни одной отговорки, чтобы оставить Давоса при себе.
Луковый рыцарь отправится в Белую гавань.
***
— Ты слишком много говоришь о вещах, которых не понимаешь, женщина, — он пристально смотрит на Селису. Фраза подразумевает собой политическую сферу, но в контрабандистах королева тоже ничего не понимает. — Вместе с Ширен ты останешься здесь, в Восточном дозоре, когда мы отправимся в Черный замок.
— Милорд, умоляю, позвольте…
— Нет, — отрезает он. — Нет, женщина. Хватит.
С него действительно хватит. Селиса заламывает руки. В браке она всегда чувствовала себя ненужной. Это можно было бы изменить, позволь она себе быть более открытой. Честной. Будь в ней больше склонности к азарту — столько же, сколько было в контрабандисте.
Станнис хлопает дверью. Теперь это не гостевые покои, а покои королевы. Деван Сиворт, вытянувшись по струнке, преданно ждет в коридоре.
— Передай отцу, что завтра мы покидаем Восточный дозор, — на ходу бросает ему сквозь зубы Станнис. У мальчика глаза зеленые, а волосы темно-каштановые, гораздо темнее, чем у Давоса. Мальчик похож на Марию, наверное, поэтому Станнис пытается не смотреть на него дольше необходимого.
Он должен сказать Давосу, что тот уезжает в Белую гавань.
— Я все передам деснице, Ваше величество, - отзывается Деван.
"Десница всегда находится подле своего короля".
Наутро Давос отправляется с ним в Черный замок. Его укрывает снег, когда войско Станниса разбивает теннов и берет в плен Манса Разбойника.
Снег укрывает Станниса, когда тот, словно очнувшись после битвы, ищет глазами Давоса.
Снег укрывает Давоса, когда тот ни разу не теряет из вида своего короля.
***
"Письма с просьбой о помощи были разосланы пяти королям. [i]Пяти[/i]", — напоминает себе Станнис. Ему не следует обольщаться по поводу позиции Дозора в назревающей войне.
— Атлас будет прислуживать вам все то время, пока вы пожелаете здесь остаться. Приносить еду, убирать, протапливать постели нагретыми кирпичами, здесь слишком холодно по ночам… иногда бывает, - добавляет, подумав, Джон Сноу, и Станнис знает, что при этих словах он думает о Мелисандре. В войске все знали либо догадывались о связи их короля с Мелисандрой, было бы странно, если б эти слухи не дошли и до ушей Джона. Но Станнис их игнорирует.
— Благодарю, у меня уже есть стюард.
— Деван Сиворт — оруженосец, — напоминает Джон. — Если вам будет что-нибудь нужно, сообщайте мне, милорд.
— Мне нужна твоя честность, Сноу, — резко перебивает Станнис. — Ты пришел не из-за своей заботы о… гостях.
Кивком головы Джон приказывает Атласу выйти.
— Я имею право знать, милорд. У вас есть план дальнейших действий?
— Никто из северных лордов, которым я отправлял послания, не ответил.
— Неужели? Вы ожидали, что они склонят головы?
— Обязаны. Я — единственный законный король Вестероса, — замечает Станнис.
По лицу Джона пробегает тень.
— Милорд, если позволите, вы отправляли лишь письма, не гонцов? Может, стоило бы оказать лордам уважение, прислав парламентеров?
— Как будто их присутствие что-либо изменит. Если не в состоянии ответить на письмо, то не смогут и в глаза, тем более — правдиво.
— Вам необязательно ехать самолично. Достаточно будет, предположим, вашего десницы, контрабандиста.
Станнис поправляет скорее инстинктивно:
— Теперь он — рыцарь.
Если Джон продолжит настаивать, король сдастся. Он не сдался четырем другим королям в кровопролитной войне, но сдастся бастарду-дозорному в споре о контрабандисте.
"Из него получается ужасный парламентер", — бьется морской волной о сознание одна мысль.
"Но лучше никого все равно не найти, он — луковый рыцарь. Честный. Верный", бьется в ответ вторая.
— На днях я соберу совет, — говорит Станнис, не желая продолжать спор. Судя по всему, Джон это понимает и с неохотой подчиняется. Он уходит, так и не выяснив ничего.
Джастин Масси станет посланником в Белую гавань к Мандерли.
Давос Сиворт отправится с королем в Темнолесье и Винтерфелл.
***
"Я мог бы лишиться рыцаря рыбы и лука второй раз".
Как король — второй раз. Все те случаи, когда он полагал, что Давос уже казнен за контрабанду, не сосчитать. За столько времени пора привыкнуть терять его, но не всякий раз Станнис уверен, что Давос вернется.
Но он все еще стоит в шатре, живой и невредимый, и на седеющей бороде тает снег.
Южные лорды наперебой убеждают, что необходимо принести жертву Р’глору, иначе все войско погибнет в метели. Северные лорды вспоминают, некогда приносили жертвы чардревам, отчего их листва зацветала кроваво-красным. Драконий камень — не юг и не север, а сам Станнис перестал верить в богов в тот день, когда "Горделивая" разбилась о скалы. Но эти люди — верят, королю нужна их поддержка.
Давос скажет, что убивать человека во имя Р’глора, дабы прекратить снегопад, - неправильно. Станнис даже приблизительно знает, каким тоном, в каких выражениях и как нахмурит и без того испещренный складками лоб. Таким тоном Давос говорит, когда в шатре вместе с ним находится Мелисандра. Такие выражения выбирает, когда позволяет на короткое время забыться и дать волю недовольству, за что Станнис уже собирался его казнить — тоже далеко не один раз. Так хмурит лоб, когда оглядывается на него через плечо и прерывисто дышит. Иногда Станнис думает, что практически двадцать лет — слишком долгий срок.
Иногда ловит себя на мысли, что не хватило бы и века.
— Как только стихнет снегопад, мы продолжим путь на Винтерфелл, — бросает он вместо того, чтобы посоветоваться насчет жертв огненному богу.
— Конечно, Ваше величество.
***
Снег укрывает Давоса, когда тот склоняется над распростертым телом.
Он говорил с самого начала, что безрассудно брать Винтерфелл, когда войско мерзнет и голодает, а стены крепости, пусть даже разрушенной, все еще способны выдержать длительную осаду. Может, гораздо более длительную, чем ту от которой спас своего короля Давос. Ланнистеры всегда возвращают свои долги — контрабандист вернул долг всего раз в жизни.
Спустя месяц в заброшенной, занесенной метелью деревне Станнис на что-то надеялся. На его стороне — Темнолесье и Кархолд, на стороне Болтонов — весь остальной Север, исход был решен задолго до начала самой битвы. Все еще не выпуская из рук Светозарный, Станнис, кажется, наконец понимает это.
— Ночь темна и полна ужасов, Давос Сиворт, - скривившись, шепчет он. — Не мешай мне уходить на дно.
Это звучит как штиль.
Контрабандист поднимается с колен до того, как успевает стихнуть дыхание Станниса.
***