Work Text:
Солнце тяжело вскарабкалось на небосвод, и за спиной у Филиппа зазвонил корабельный колокол – дежурный старательно отбивал склянки. Громкий звук заметно взбодрил команду, ведь сегодняшним утром он сообщал не только о смене вахты, но ещё и о скором прибытии к родным берегам. Плавание, продлившееся чуть дольше месяца, подходило к концу, и Филипп впервые не ощутил ни радости, ни предвкушения.
С тягостным чувством, обычно возникающим после долгого и неприятного сна, он стоял у фальшборта и вглядывался в бескрайнюю синеву, из которой вскоре должны были проступить очертания буйно поросшей зеленью Марикьяры. Корабль шел на всех парусах, волны игриво толкали его в бока, точно спешили воссоединить моряков с давно оставленными на острове семьями. Их ждали – мужей, отцов, сыновей, – готовились встречать, заключать в объятия и расспрашивать о новостях с континента. Так было всегда; и только самого Филиппа в этот раз не ждал никто.
– Задумались, капитан? – Васко, его заместитель и глава абордажной команды, остановился рядом и, прищурившись, посмотрел на безоблачное небо, по которому только что пролетела чайка.
– Немного, – Филипп кивнул своим мыслям и обернулся к нему. – Сколько…
Васко вскинул ладонь, не позволив договорить. Давнее знакомство, длящееся уже почти двадцать лет, давало ему подобное право.
– Наш Филипп всегда при исполнении, – фыркнул он. – Расслабься, как приедешь. Хотя бы напейся, уж тебе-то не помешает.
Чайка пронзительно вскрикнула и стремительно спикировала на воду, заметив добычу. Филипп проводил её взглядом и по блеснувшему на солнце серебру чешуи сделал вывод, что охота увенчалась успехом.
– Не могу, – он бесцветно улыбнулся, вспоминая ровные строчки письма, пришедшего в Хексберг в месяц Летних Скал и до сих пор хранящегося у него за пазухой. – Слишком много дел.
Лицо приятеля, не склонного к сентиментальности, сейчас имело выражение почти одухотворенное. Стоя на палубе корабля, мысленно Васко уже был дома. Он стремился туда – к цветущим гранатам с пылающими лепестками, к городу с узкими улицами и цветными крышами, к белому песку и пляскам под звездным небом. Осуждать его было сложно; несмотря на усталость, Филипп и сам втайне надеялся, что родная земля подарит ему хоть каплю свободы и легкости.
– Теньент Кабрера, – неожиданно остановил Васко пробегающего мимо юношу. – А раздобудьте-ка мне подзорную трубу…
Теньент, являвшийся племянником Васко и его же молодой копией, начиная от вихров черных волос и заканчивая манерой повязывать шейный платок, ухмыльнулся и свернул в сторону шканцев. Филипп направился следом за ним, чтобы совершить последний обход корабля. Наблюдать за появлением Марикьяры на горизонте он не имел никакого желания, а привычная работа занимала голову и успешно отвлекала от неприятных воспоминаний.
– Вот неуёмный! – возмутился Васко ему вслед. – А отдыхать когда?
– В другой раз, – отмахнулся Филипп, взбегая по трапу. – Соберусь напиться – позову…
Мимо него сновали воодушевленные матросы, ловко управляющиеся с такелажем; лейтенант верхней палубы бодро пожелал доброго утра. Налетевший ветер взъерошил волосы, расплел короткую косу, лента от которой затерялась где-то в каюте, и Филипп отвел от лица светлые пряди, с подозрением глядя на вздувающиеся паруса. Вальдес, этот безумец, считал подобные шалости делом рук кэцхен, но кто, кроме него, их вообще в глаза видел? Впрочем, сейчас Филипп мог поверить во что угодно. Легкое, почти невесомое прикосновение было ласковым и подбадривающим – по крайней мере, так хотелось думать.
Следующие несколько склянок пролетели почти незаметно за ежедневными заботами. Филипп заканчивал проверку судового журнала, когда наверху раздались громкие крики, а затем грянул смех. Не трудно было догадаться о причине подобного веселья. Со вздохом он обмакнул перо в чернильницу, стряхнул повисшую на острие каплю и аккуратно указал в последней строке дату и место прибытия.
Марикьяре возвращались домой.
***
– Дор Филипп, ну наконец-то, – невысокая, смуглая почти до черноты женщина бросилась к нему с крыльца, придерживая юбки. – Мы уж решили, что не прибудете до осени.
Да что там, он и сам чуть было так не решил. Захлопнув увитые лианами ворота, Филипп шагнул вперед, позволяя старой служанке себя рассмотреть.
– Все в порядке, Мерседес, – негромко сказал он. – Просто пришлось задержаться.
Покачав головой, та подошла ближе. Филипп вгляделся в знакомое лицо, отмечая, что с последней встречи на нем прибавилось морщин, и испытал укол совести. Полтора месяца назад именно Мерседес пришлось хоронить его матушку, а затем вдвоем с дочерью справляться с опустевшим домом. Родственников у Аларконов на острове не осталось – они всегда были небольшой семьей, а Филипп, нежданно оказавшийся единственным живым представителем, уже много лет как обитал в Хексберг.
– Проходите, дор Филипп, – заторопилась служанка. – Ну что же вы стоите, вы ведь только с дороги и наверняка не обедали…
Нахмуренные брови давали понять, что результаты осмотра хозяйского сына Мерседес нашла неудовлетворительными. Наверняка уже готовила речь, полную упреков в сторону молодых людей, ни в какую не желающих себя беречь. Филипп знал, что её собственный внук недавно нанялся юнгой; женщины Марикьяры из поколения в поколение ждали с моря своих мужчин, но ничто не могло заставить их перестать волноваться.
Сделав глубокий вдох, он решительно перешагнул через порог и огляделся. Просторная гостиная ничуть не изменилась и приветствовала его запахом книг – за пару лет до смерти матушка, которой становилось все тяжелее ходить, распорядилась оборудовать здесь небольшую библиотеку. Поскрипывал под ногами пол, лениво шевелились занавески, по стенам скакали шаловливые солнечные зайчики и даже подушки, на которых неизвестная мастерица вышила крупные гроздья винограда, по-прежнему лежали в левом углу дивана, откуда было удобнее всего смотреть в окно и любоваться рассветом. Филипп остановился у низкого столика, провел кончиками пальцев по кружевной скатерти и прикрыл глаза. Дом помнил всех Аларконов и встречал, как умел. Оставалось решить, что с ним теперь делать.
– Деб? Дебора! Спускайся немедленно, безголовая ты девица, и приготовь ванную комнату!
– Уже иду, мама! У нас тут…
Хлопнула дверь, ведущая в сад, простучали по лестнице каблуки; Филипп обернулся как раз в тот момент, когда Дебора, взволнованная и раскрасневшаяся, появилась в коридоре.
– Доброго дня, дор, – улыбка на лице девушки казалась неуверенной, а пальцы теребили цветок, вплетенный в длинные волосы. – А вас уже вызывают.
– Вызывают? – приподнял брови Филипп. Нехорошее предчувствие, поселившееся в груди ещё с утра, но приглушенное мыслями о делах насущных, вновь напомнило о себе.
– Час назад заявились да узнавали, прибыли вы или нет. От альмиранте Салины, – Дебора сделала шаг назад. – Он желает вас видеть.
Вот значит, как. Филипп сжал зубы и мысленно выругался. Он предполагал рано или поздно получить подобное приглашение, но только не в день приезда. Хулио не мог не слышать о семейных проблемах Аларконов, уж ему-то наверняка донесли. Знал, что ему, Филиппу, понадобится время, чтобы почтить память умершей и разобраться с накопившимися делами по дому, но даже сейчас думал только о себе и своих желаниях.
Известие стало последней каплей, переполнившей чашу терпения. Филипп будто воочию видел, как темная вода переливается через край, грозя затопить его с головой.
– Дор Филипп, – Дебора заглянула ему в глаза и тут же отвернулась, словно увидев нечто страшное. – Вы…
– Приготовь ванную, – ровным голосом попросил он. – Думаю, альмиранте может подождать.
Девушка торопливо выскочила за дверь; Филипп потер глаза и расстегнул матросскую куртку, чтобы достать из-под неё распечатанный конверт. Письмо, в котором Мерседес сообщала, что в последний месяц весны дора Летисия все же проиграла борьбу с одолевающей её хворью, он знал наизусть и перечитывать не собирался. Провел ладонью по сухой бумаге, нечаянно коснулся края и с удивлением отметил, как на месте тонкого пореза на указательном пальце набухает капля крови.
– Без тебя здесь все развалится, мама, – сообщил Филипп пустой комнате и слизнул каплю языком.
Он умел обращаться с кораблем, это мог подтвердить любой, кто хоть раз выходил с ним в море. Но для того, чтобы управлять домом, требовались иные способности, и никакие морские хитрости здесь не работали. Да и как решать судьбы зависящих от него людей тому, кто не мог навести порядок даже в личной жизни?
Если Хулио действительно хотел его видеть, он увидит, но никак не раньше вечера. Альмиранте, кошки бы его побрали. Приглашение от старшего по званию – это приказ, но добро на отбытие из Хексберг дал сам Альмейда, и сейчас Филипп собирался этим воспользоваться.
Он стянул куртку, а следом за ней и сапоги. Бесшумно прошел по нагретому солнцем полу к книжному шкафу, отсчитал четвертую полку слева, нашел книгу в красной обложке, потянул. В образовавшемся проеме тускло мелькнула замочная скважина. В тайнике, о котором знали только члены семьи, хранились бумаги на дом и принадлежащие Аларконам земли. Вздохнув, Филипп прикинул, сможет ли просмотреть их все до обеда. Пора было с чего-то начинать.
***
В ванной комнате Филипп оставался до тех пор, пока не остыла вода. С наслаждением, знакомым только тем, кто почти тридцать дней провел на корабле в открытом море, он окунулся с головой и хорошенько выполоскал волосы, наконец-то не ощущая въедающейся в кожу соли. Мерседес, взгляд которой постепенно становился все более довольным, принесла обед, и в течение следующего часа Филипп выслушивал новости обо всем, что случилось за время его отсутствия. За разговорами, воспоминаниями, ворохом бумаг и тоскливыми размышлениями о будущем дома и его обитателей он едва не пропустил момент, когда солнце медленно поползло к горизонту. Бросив взгляд за окно, за которым стремительно сгущались южные сумерки – в Хексберг никогда не темнело столь рано – Филипп захлопнул папку и вышел из кабинета.
Большинство комнат второго этажа, мимо которых лежал его путь, были закрыты – Дебора распахивала тяжелые двери лишь раз в месяц, чтобы смахнуть с мебели скопившуюся пыль. Одна из комнат принадлежала родителям; на самом же деле её правая половина пустовала многие годы – отец погиб в схватке с пиратами, когда Филиппу исполнилось девять. В другой комнате жил младший брат, по глупости согласившийся на спор искупаться в море во время шторма. Тело так и не нашли.
Гостевая комната стояла запертой, сколько Филипп себя помнил. Положив ладонь на массивную ручку, он замер на мгновение, а затем тряхнул головой и сбежал вниз по лестнице.
Он знал единственно верный способ дать дому вторую жизнь, но также знал, что вряд ли когда-нибудь им воспользуется. Матушка не единожды намекала, что неплохо бы подумать о женитьбе, и Мерседес, из служанки давно превратившаяся в компаньонку, наверняка была с ней согласна. В свою очередь Филипп не решался признаться в страсти, которую в нем пробуждали не юные красавицы, но мужчины. А теперь признаваться было поздно.
В настоящий момент его мысли занимал один конкретный мужчина, и отчаянная, веселая злость гнала вверх по улице, в направлении виднеющегося вдалеке Морского дома. В том, что Хулио ещё не ушел, Филипп не сомневался. Он подозревал, что двоим братьям Салина на одном острове было откровенно тесно, но Диего являлся главой семьи, и Хулио предпочитал пропадать на работе – в отсутствие Альмейды и Бреве управление стоящим на Марикьяре флотом переходило к нему. Власть на море была куда привлекательнее власти на суше. Когда-то особенности характера любовника вызывали у Филиппа понимающую усмешку, однако со временем мелкие штрихи сложились в картину весьма неприятного содержания.
Он взбежал по ступенькам, обменялся приветствиями со знакомыми, машинально отметив, что членов команды нигде не видно. Впрочем, удивляться этому не приходилось, ведь все, кроме него, сейчас наслаждались законным отдыхом.
– Вас ждут, – теньент, прохлаждающийся в коридоре второго этажа, резво вскочил на ноги. Судя по выражению искреннего облегчения, проступившему на лице, ждали Филиппа уже не один час.
Филипп махнул ему рукой, разрешая расслабиться, и толкнул двойные двери. В его прошлый приезд они скрипели, как проклятые, но сегодня решили поддаться почти бесшумно.
Кабинет, в который он шагнул, был полон теней, уже поглотивших пол и неотвратимо завоевывающих стены; сопротивление им оказывали лишь багровые отблески солнца. На море верили, что на закат смотреть нельзя, но Филипп и не смотрел. Его внимание было приковано к человеку, стоящему возле распахнутого настежь окна.
Казалось, что Хулио не заметил вторжения в свои владения. Повернувшись к дверям спиной, он неспешно прочесывал пальцами волосы, освобожденные от ленты. Против воли Филипп залюбовался их гладкой, тяжелой волной, и в голове якорем, поднятым со дна, возникло воспоминание – вот он сам перебирает черные пряди, тянет, а Хулио тихо фыркает ему на ухо, нисколько не протестуя, и опускает голову на плечо... Наваждение никак не желало исчезать, отзываясь легкой колющей болью в груди и неуместным напряжением внизу живота. Как знал, отродье Леворукого, как знал!
Поднявшийся ветер зарыскал в бумагах на столе, подло натянул ткань белой рубашки, очерчивая прямую спину. А потом Хулио поднял руки и стал собирать волосы в высокий хвост. Филипп взглянул на обнаженную шею и, не выдержав, прикрыл глаза. Для него это было уже слишком.
И как он мог так крепко впутаться? Где только была его голова три года назад…
– Ты меня звал? – спросил Филипп, больше всего желая узнать, что на этот раз задумал бывший любовник, и убраться из кабинета. Пожалуй, Васко был прав; идея напиться до забвения казалась все более привлекательной.
Хулио обернулся на голос, окинул быстрым, цепким взглядом и хищно прищурился. Филипп понял, что тот без труда прочел в его глазах все, что хотелось бы скрыть.
– Проходи, – вновь повязав ленту, Хулио оттолкнулся от подоконника и подался навстречу. Высокий и гибкий, он двигался стремительно и выглядел живым воплощением изображенной на гербе Марикьяры молнии. Сравнение, автор которого потерялся за давностью лет, казалось Филиппу на редкость удачным – как и молния, Хулио бил единожды, зато метко, а за собой оставлял лишь пепел да выжженную землю. – Я посылал за тобой ещё днем.
Раздражение, проступающее сквозь тщательно отмеренные слова, передалось и Филиппу, и тот ощутил, что начинает закипать. Проклятье. Им стоило разойтись, как двум кораблям, следующим разными курсами, но вместо этого они застыли друг напротив друга, словно их замкнуло в одной цепи.
– Мне передали твое сообщение, – Филипп помедлил, взывая к собственному самообладанию. Кто-то должен был разорвать порочный круг, и этим кем-то пришлось стать именно ему. – Надеюсь, ты помнишь, что я не на службе. По крайней мере, до конца Летних Волн. Если дело не терпит отлагательств, посланнику следовало об этом упомянуть.
Хулио шумно вздохнул; крылья носа задрожали. Он сделал резкий шаг вперед – точно выпад – и также неожиданно остановился.
– «Ворон» не вернулся. Он должен был прийти на три дня раньше вас.
Повисло молчание. Несколько мгновений Филипп вглядывался в потемневшее небо за окном, собираясь с мыслями. Этот корабль был ему знаком. «Ворон» вышел из порта Хексберг на его глазах, и мысль, что ему выпустили кишки по дороге на Марикьяру, оказалась неприятной.
– Торговец, – это было утверждением, а не вопросом, но Хулио коротко кивнул. – И на границах тихо?
– Как в могиле. Пираты нынче понятливые, в наши воды они не полезут, – длинные пальцы побарабанили по столу. – Я хотел узнать, не заметил ли ты кого по пути сюда, но уже вижу, что нет.
Филипп помнил, что означала эта нервная дробь; руки выдавали Хулио каждый раз, когда того обуревали чувства. Только сейчас он заметил напряженную позу и разгадал значение жадного взгляда, скользящего по его лицу, будто в попытке убедиться, что все в порядке. Хулио беспокоился за него, и Филипп не знал, как поступить с этим открытием.
– Если бы мы сцепились с пиратами, я бы пришел к тебе с докладом прямо из порта, – напомнил он.
Прочь, прочь отсюда. Хулио обладал воистину невыносимым характером, не считался с чужими желаниями и не умел признавать поражения, но острое, болезненное чувство к нему ни в какую не собиралось себя изживать. Вот и сейчас Филипп едва не поддался искушению накрыть подрагивающие пальцы ладонью.
Точно прочитав его мысли, Хулио скрестил руки на груди и присел на край стола.
– Значит, другого повода увидеться со мной ты не нашел, – неприятно ухмыльнулся он.
А вот теперь ему захотелось врезать. По-простому, по-трактирному, забыв о шпагах.
– У меня умерла мать, – процедил Филипп сквозь зубы, отбросив ровный тон, которого собирался придерживаться изначально. Поднимающееся изнутри бешенство душило его, рвалось с привязи, и бороться с ним было непросто. – Не говори, что не слышал.
– Слышал, да не от тебя, – черные глаза впились в него, удерживая, не позволяя отвернуться. – Собрался справиться со всем в одиночку, Липпе?
Почти забытое обращение ужалило, потянуло невидимую струну, и Филипп сам не успел осознать, как преодолел разделявшее их расстояние и с силой дернул за ворот чужой рубашки. Ткань жалобно затрещала, но никто не обратил на это внимания. Хулио по-прежнему смотрел на него, не делая ни малейших попыток вырваться, и лишь бегло облизал приоткрытые губы. От нехитрого действия в паху потяжелело – телу было абсолютно наплевать на ярость, что кружила голову хлеще ведьмовки.
Тени сгустились вокруг них, укрывая от остального мира. Филипп кожей чувствовал горячее, участившееся дыхание, видел, как бьется на шее жилка и точно знал, что Хулио застонет, если сейчас наклониться и сжать на ней зубы. Он всегда посмеивался над фамильной сдержанностью Аларконов и наслаждался, когда его провокации имели успех…
– Чего ты добиваешься? – резко спросил Филипп, усилив хватку.
– Жду, пока тебе надоест играть в благоразумие, – Хулио слегка подался назад, устраиваясь поудобнее; Филипп ощутил, как чужое колено касается его бедра – случайно или нет, теперь не разберешь, – и ты перестанешь твердить, что мы расстались.
– Мы расстались, – с нажимом повторил Филипп, подавляя желание сомкнуть пальцы на его шее. Происходящее нужно было остановить, и остановить немедленно.
– Это ты так решил, – Хулио поднял руку и удержал его за запястье. Слишком близко, слишком… – Я считаю иначе.
Темная прядь волос скользнула по плечу. Филипп отчетливо понял, что ещё немного, и он либо трахнет Хулио на треклятом столе, либо разобьет ему голову. Оба варианта были категорически неприемлемы.
Их губы почти соприкоснулись, когда в коридоре раздались оживленные голоса – мужской и женский. Посетители стремительно приближались. Опомнившись, Филипп отшвырнул Хулио от себя и выпрямился, пытаясь перевести дыхание и унять бешено стучащее сердце. Сам Хулио спрыгнул со стола и за считанные мгновения привел в порядок рубашку. На его лице застыло почти безмятежное выражение; если Филипп уже опознал поздних гостей, то он и подавно.
– Хулио, мы не позволим тебе здесь ночевать, – Бланка вплыла в кабинет, распространяя сладкий аромат духов. – Ты все равно не… – оглядевшись, она заметила Филиппа и тепло улыбнулась. – Похоже, сегодня у тебя имеется уважительная причина. Филипп, мы ждали тебя ещё несколько недель назад.
– Счастлив тебя видеть, – Филипп выступил вперед, замечая, как следом за ней в дверях появился Берто. Тот ухмыльнулся и махнул обоим рукой. Став оруженосцем Альмейды, самый младший Салина поселился в Хексберг и быстро освоился в компании высшего офицерского состава.
– Мы уже закончили, – сообщил Хулио, наблюдая за тем, как Филипп целует руку жене его брата. – Такой вечер просто грешно посвящать работе.
Ладонь Бланки была теплой и нежной, и Филипп сдерживал себя, чтобы не сжать пальцы сильнее, чем нужно. Он понимал, что безнадежно отвык проявлять учтивость и осторожность – число прекрасных дам в его окружении стремилось к нулю, да он и не стремился заводить подобные знакомства.
Женщина, что стояла перед ним, с годами ничуть не утратила своей красоты, и даже рождение двоих детей не испортило её фигуру. Филипп любовался яркими губами, округлыми плечами и вызывающе-красными юбками и не испытывал даже отголоска того желания, что пожирало его несколько минут назад. Собственные пристрастия перестали быть для него тайной ещё в ранней молодости; а теперь о них знал ещё и Хулио.
– Завтра мы устраиваем ужин, – неожиданно сказала Бланка, и Филиппу осталось только подивиться коварству членов этой семьи. – Будем рады, если ты сможешь присоединиться.
Темные глаза смотрели на него с невысказанным сочувствием. Без сомнения, Бланка знала о смерти его матери, но для выражения соболезнований было не время и не место. Вечер в узком кругу друзей – дело иное, и Филипп осознал, какие именно вопросы рухнут на его голову. А ведь он даже себе все ещё не смог дать на них ответы. К тому же…
– Он придет, – невозмутимый голос Хулио раздался в тот момент, когда Филипп подбирал формулировку для вежливого отказа.
Тварь закатная!
Задремавшая было ненависть взвилась волной, и Филипп медленно выдохнул, проглатывая слова, норовящие соскользнуть с языка. Спорить при Бланке он не собирался и готов был поклясться, что Хулио прекрасно это понимал.
Сдержанно улыбнувшись в ответ, Филипп слегка поклонился.
– Сделаю все, что в моих силах, чтобы присутствовать, – заверил он. – А теперь прошу прощения, я вынужден вас оставить.
После короткого обмена любезностями Филипп наконец-то смог покинуть кабинет. Он знал, что никто не станет его задерживать, но все равно ускорил шаг, едва вновь оказался на улице. Отчаянно не хватало свежего воздуха, что остудил бы голову и помог привести в порядок мысли, но на Марикьяре на вечернюю прохладу рассчитывать не приходилось. Сейчас бы в Хексберг…
Играть по чужим правилам Филипп не собирался. Завтра он пришлет Бланке и Диего записку, в которой извинится за свою крайнюю занятость семейными делами и выразит надежду на то, что им ещё удастся увидеться до его отъезда. Хулио вспылит, но удержит лицо и даже сделает вид, что смирился. А он, Филипп, пойдет и безобразно напьется.
План отдавал безысходностью, но Филипп с охотой приплатил бы тому, кто придумал бы что-то получше.
Шагая в направлении площади, он ощущал, как спину нестерпимо жжет чужой взгляд. Тот, кто владел его мыслями, пристально наблюдал за ним из окна.
***
Второй день на родной земле промелькнул, как в тумане. Впоследствии Филипп не смог бы с уверенностью сказать, во сколько проснулся, что подавала к завтраку Мерседес, и когда он успел приказать Деборе отвечать всем любопытствующим, что его нет дома. В любом случае, в течение долгих часов никто не смел к нему обращаться, и это были самые спокойные часы за последние полгода.
Ноги сами принесли Филиппа к могиле матери; на Марикьяре никто не строил огромных усыпальниц, и через несколько лет каменным плитам было суждено утонуть в зелени. Он опустился рядом с табличкой, провел пальцами по свежевыбитым буквам и устало вздохнул. По соседству спали вечным сном остальные женщины их семьи и только один мужчина – дед Филиппа дожил до преклонных лет и умер в своей постели, тела же других были отданы морю.
Над головой шумели деревья, в листьях которых беспечно играл ветер. Ближе к обеду небо начало хмуриться и собираться тучами – глядя на низко летящих птиц, Филипп понял, что грозы не миновать. Словно отвечая его мыслям, на щеку шлепнулась тяжелая капля, и он раздраженно стер её тыльной стороной ладони.
Он давно знал, что род Аларконов прервется на нем, и на свет перестанут появляться дети со столь редкими для островитян светлыми волосами. Даже ради исполнения долга перед семьей Филипп не был готов сделать несчастной ни в чем не повинную женщину. И все же сейчас он ощущал легкие угрызения совести. А дом, хранящий память нескольких поколений? Филипп не собирался оставаться на Марикьяре, но мысль о том, чтобы продать нажитое, казалась ему кощунственной. Разве что завещать Мерседес, у её старшей дочери большая семья, а Дебора того и гляди выйдет замуж… Представив лицо женщины, нанявшейся на службу в год его рождения, Филипп усмехнулся. Пожалуй, от такого подарка она могла и отказаться – уж больно дорогой.
Ничего не придумав, он выпрямился и взглянул на виднеющийся вдалеке порт. Подпирающие небо мачты кораблей напомнили о записке, написать и отправить которую следовало заблаговременно. Вот же… ещё один камень на шею…
– Дор Филипп, – Мерседес появилась на узкой тропинке, решительно раздвинув низкие ветви. – А я вас зову, зову. Обед пропустите, не дело это.
Филипп сорвал высокую травинку, сунул в рот и задумчиво пожевал, ощущая, как по языку разливается горечь.
– Спасибо, – невпопад ответил он.
«За то, что хотя бы ты была с ней, когда у меня не находилось времени», – осталось невысказанным, но Мерседес бросила взгляд на табличку и все поняла.
– Вы себя не корите, – пожилая женщина махнула рукой. – Дора Летисия вами гордилась. Не матрос какой-нибудь, а целый капитан-командор! Письма мне ваши вслух читала – сама-то я не умею…
– Письма она любила, – Филипп тихо фыркнул и покачал головой. – Надеюсь, ты не собираешься покидать этот дом? Я не намерен пускать в него посторонних.
– Куда я денусь? – Мерседес рассмеялась. – Я сюда совсем девчонкой попала, вы и не помните, должно быть. За домом я присмотрю, а там глядишь, и вы жениться надумаете.
Филипп первый шагнул с холма и придержал особо тяжелую ветвь. Отчего-то невыносимо захотелось на войну. Теперь он как никогда понимал Альмейду, ненавидящего периоды затишья, – лучше уничтожать и обращать в бегство врагов, чем вязнуть в болоте повседневных хлопот, с каждым месяцем погружаясь все глубже. Жизнь Филиппа принадлежала кораблю и морю. И смерть, когда выйдет срок, будет принадлежать им же.
***
Надежда на вечер не оправдалась. Явившийся Васко был непривычно хмур, и короткая встреча в портовой таверне прошла почти отчужденно. После расспросов приятель сообщил, что его старший брат оказался среди торговцев, бесследно сгинувших вместе с «Вороном».
– Мы ведь вечно грызлись, – бормотал Васко, уткнувшись в полупустую кружку. – Он к себе меня звал, товары возить, а мне наплевать на монеты. Вот и в прошлый раз друг другу в глотки вцепились, да так и расстались, не помирившись. А теперь только у крабьей тещи свидимся…
Филипп не перебивал. В словах утешения здесь никто не нуждался, да они ему и не удавались. За три дня с кораблем могли сделать все, что угодно. Если пираты успели его потопить, ищейки Хулио вернутся с пустыми руками.
Жаль, что они отплыли столь поздно. От хорошей драки Филипп бы не отказался.
– Ладно, пойду я, – махнул рукой Васко и тяжело поднялся из-за стола. – Надо моих дам успокоить. Они ж боевые – случись что в семье, сами готовы головы рубить. Ещё наделают глупостей…
На улице начался дождь, и вдалеке прозвучал первый раскат грома. Филипп успел добежать до дома раньше, чем природа ударилась в буйство, и редкие капли превратились в сплошную водяную стену. Он отряхнулся, вылез из сапогов и прошел в гостиную, на ходу вспоминая, где у матушки хранились свечи. Остаток дня ему предстояло провести в полном одиночестве – Мерседес и Дебора отправились в гости к одному из своих многочисленных родственников.
Установив на стол старинный подсвечник, Филипп взглянул за окно. По дорогам текли не ручьи, а целые реки, но пара босоногих ребятишек с хохотом пробежала вниз по улице, откуда уже раздавался обеспокоенный женский голос. Грозы на Марикьяре были привычным явлением, не зря её покровителем считался не кто иной, как Астрап. В детстве Филипп и сам с восторгом выскакивал во двор, а мать кричала, чтобы он ни в коем случае не подходил к одинокому дереву на холме. Не уберегла; в конечном итоге молния все равно нашла его, просто парой десятков лет позже.
Следующие несколько часов Филипп следовал своему плану в одиночестве, пока не осознал бессмысленность затеи. К первой выпитой бутылке, покатившейся по ковру, присоединилась вторая, третья, а затем в пустом желудке стало обжигающе горячо, а перед глазами – темно. Спать хотелось неимоверно, ресницы слипались, и мрачно подумав о том, что пьяницы из него не выйдет, Филипп отрубился на узком диване, подобрав ноги и кое-как примостив под тяжелую голову одну из подушек.
Он не мог вспомнить, что ему снилось, но липкие сети грез не желали отпускать ни в какую, и на то, чтобы до затуманенного сознания дошел сигнал тревоги, понадобилось несколько минут. Кошки закатные… Филипп рассчитывал проспать до утра, но на небе по-прежнему ярко горели звезды, а значит, с момента его бесславной капитуляции прошло не так уж много времени.
И кому он мог только… мысленно выругавшись, Филипп сел и потер левую ногу, которая успела затечь и, судя по ощущениям, была набита ватой. Он прислушался, пытаясь понять, что именно его обеспокоило и вырвало из сна, и, наконец, за шумом дождя уловил звук скрипящей ставни. Во всем доме окна закрывались надежно, и только на веранде, глядящей на сад, уже несколько лет ходуном ходила задвижка. Отпереть её было легко – если знать секрет, разумеется.
Встав с дивана, Филипп бесшумно вышел в коридор. Покушения он не боялся – только не на Марикьяре, где его знал в лицо каждый моряк. О, нет, он был более чем уверен, что может назвать имя своего ночного гостя, и сонное оцепенение уступило место холодной злости.
– Я мог бы начать стрелять, не разбираясь, кого сюда принесло, – заметил он, прислонившись к дверному косяку.
– Не мог бы, – отрезал Хулио, который только что спрыгнул с подоконника. Ловкостью он обладал воистину кошачьей. Несколько лет назад подобные визиты были обычным делом, и Филипп каждый раз гадал, каким образом Хулио умудряется проскальзывать на веранду, не нанося ущерба растущему вокруг дикому винограду. – Ты же не Альмейда.
– Значит, разобрались. А теперь покинь мой дом, или мне придется тебя проводить.
Хулио ответил долгим взглядом. Ярость, кипящая на дне его глаз, странно сочеталась с голодом. Так он смотрел после боя, когда обходил палубу захваченного корабля и безжалостно добивал противников, ещё подающих признаки жизни, и так он смотрел перед сексом. Этот взгляд должен был пугать, но Филипп боялся вовсе не его, а собственной реакции – безумие, источаемое человеком напротив, пробуждало в нем темное, животное желание, тягу к насилию, а настолько глубоко заглядывать в себя Филипп не собирался. Внутренних демонов, какую бы свободу те не обещали, следовало держать на цепи.
– Ты огорчил моих родственников, – Хулио усмехнулся уголками губ. – Они восприняли всерьез твои байки о невероятной занятости.
Капли тихо падали на пол. Одежда Хулио была безнадежно мокрой, рубашка липла к телу, обрисовывая плечи, мышцы рук и соски. Какая-то часть Филиппа требовала прижать его к стене, запустить руки под тяжелую от воды ткань, провести ладонью по животу… Картина, мелькнувшая перед глазами, оказалась настолько отчетливой, что захотелось взвыть.
– Я позволял тебе избегать меня достаточно долго, – молнии, мелькающие за окном, отражались в черных глазах. – Эту игру пора заканчивать, Липпе.
Скрип ставни действовал на нервы не хуже, чем звук ножа, скребущего по стеклу. Не выдержав, Филипп резко захлопнул окно и вернул на место задвижку, а затем ухватил Хулио за руку и поволок в гостиную.
– И ты, разумеется, не предположил, что я могу не хотеть тебя видеть, – процедил он сквозь зубы. На чужом запястье заполошно стучал пульс, и, словно отвечая ему, в висках зашумела кровь.
Хулио лишь хмыкнул, насмешливо и зло.
– О, ты хочешь. Мы ведь так похожи, только ты стремишься себя переделать, загнать в рамки того, что считаешь правильным. Надеюсь, дело не в твоей матери. Ты не слишком-то думал о её мнении, когда мы трахались на этом диване.
Филипп сам поразился той силе, с которой швырнул его прочь. Оглушительно зазвенело стекло; попавшаяся под ногу бутылка отлетела в угол, а в следующий миг они оба растянулись на полу, чудом не опрокинув низкий стол со стоящей на нем вазой. Проклятье! Нет, больше никакого алкоголя, ни сегодня, ни завтра, ни через месяц, и пропади оно все пропадом.
Ушибленный локоть отозвался острой болью – казалось, что из руки щипцами вытягивают нервы, и Филипп поморщился, приподнимаясь и глядя на лежащего под ним Хулио. Тот не шевелился и не открывал глаза. Не мог же он его… В груди похолодело от внезапного осознания, что вот теперь-то все и впрямь может быть кончено.
Тишина давила на уши, и, замерев, Филипп отчетливо услышал звук прерывистого дыхания. Как быстро выяснилось, Хулио изо всех сил пытался удержаться от смеха, но надолго его не хватило.
– Нашел способ избавиться от меня навсегда? – он попытался ощупать затылок и едва заметно скривился. На нижней губе, прокушенной после падения, проступила рубиновая капля. – Одобряю. В конце концов, ты следующий кандидат в вице-адмиралы.
Филипп удержал его за руку.
– Нет, – просто сказал он, отвечая сразу на все – и то, что было высказано вслух, и то, о чем Хулио умолчал. Гнев отступал перед недавно испытанным потрясением, и он понимал, что этот бой проигран, не начавшись.
Взгляд скользил по высоким скулам, разлету бровей и влажным волосам, едва заметно вьющимся у висков. Филипп мог объяснить, почему Хулио тысячу раз был неправ, – помнится, долгие разговоры удавались им не хуже постельных экспериментов, – но этой ночью слова рассыпались, как бусины, разбегались по углам, а он был слишком пьян, чтобы бросаться в погоню.
Наклонившись, Филипп коснулся языком уголка чужих губ, слизнул кровь и услышал довольный вздох. Хулио повернул голову, напросившись на поцелуй, неспешно ответил – в этом осторожном изучении друг друга было столько неправильного, что чудовище, дремлющее где-то глубоко внутри, встрепенулось в недоумении. А потом Хулио изогнулся всем телом, прижался так тесно, что сладко заныло в паху, и укусил за губу.
«Тварь закатная», – повторил Филипп про себя, до боли стискивая его плечи. Желание взметнулось неукротимой волной, смело все уровни обороны, что он строил весь этот год в попытке избавиться от мучительной зависимости. Их словно швырнуло друг к другу; не прошло и минуты, как они, сталкиваясь руками, уже лихорадочно выпутывались из одежды. Кожа Хулио была прохладной, и Филипп в нетерпении сдирал с него промокшую рубашку, чтобы притянуть к себе, коснуться губами ключиц и ходуном ходящей груди. Возможность вновь овладеть этим телом дурманила, манила, вытесняла из головы любые мысли. С Хулио можно было отпустить себя и не церемониться – жадный до удовольствия и боли, тот никогда не выступал против синяков, поутру расцветающих на коже.
Он целовал темные соски, сжимал зубами, ощущая крепкую хватку пальцев в своих волосах. Хулио стонал сквозь зубы и извивался так, что удерживать его приходилось уже силой. Отпихнув ногой кое-как стянутые вместе с бельем штаны, он потянул Филиппа выше, потерся возбужденным членом о живот и развел бедра, едва ощутил между ними чужую ладонь.
– Ну же, – по губам Хулио гуляла шальная, безумная улыбка, и Филипп стер её очередным поцелуем. Ему немедленно ответили со страстью, граничащей с яростью; соприкосновение губ превратилось в безжалостное сражение, проиграть в котором было немыслимо.
Пальцы скользнули между ягодиц и толкнулись туда, где тело раскрывалось, поддавалось напору, неохотно пуская внутрь. Хулио зашипел, но вскоре сам дернулся навстречу и обхватил коленями за пояс. Луна, заглянувшая в окно, серебрила разметавшиеся по ковру волосы, ласкала холодным светом шею и плечи, и Филипп ощутил прилив возбуждения, едва вспомнив, что все это – только для него.
Их роман всегда напоминал кораблекрушение, а сами они давно и безнадежно сцепились такелажем и, кажется, собирались вместе пойти ко дну. Филипп не удивился, когда Хулио вдруг вскинулся и толкнул его в плечо; просто перевернулся на спину, позволив любовнику оседлать его бедра. Хулио медленно выпрямился, провел ногтями по груди и животу и хищно облизнулся. Он давал себя рассмотреть, напряженного, точно струна, и укрытого лишь длинными волосами, а затем резко опустился на член, принимая до основания.
Они двигались в рваном ритме, точно собираясь довести друг друга до изнеможения, и это тоже было игрой, без которой не обходились их встречи. Хулио закусил ребро ладони и шире развел ноги, облегчая проникновение. Он то замирал, позволяя Филиппу насаживать его на член, то сам принимался выгибаться, как одержимый, и только чудом сохранял равновесие. Филипп удерживал его за пояс, толкался глубже, не щадя и заставляя срываться на крик. Жар накатывал слишком стремительно, чтобы это сумасшествие могло продлиться долго. Резко вскинув бедра, Филипп ощутил, как мышцы судорожно сжимают его внутри, и наконец-то достиг оргазма, оставившего после себя блаженное чувство утоленного голода.
– Ммм, – невнятно протянул Хулио, помотав головой. – Подожди.
Он не пытался ласкать себя; уперевшись ладонями в грудь Филиппа, он двинул задницей и хрипло выдохнул, ловя одному ему доступное удовольствие. Привстав, Филипп все-таки сбросил его на ковер и навалился сверху, чтобы поймать губами влажную головку члена.
– Побудь смирным, – приказал он, прежде чем взять в рот.
Хулио коротко рассмеялся в ответ и закинул ногу ему на плечо. На улице затянул свою песню ветер, постучал в окно веткой раскидистого дерева. Дождь, шедший несколько часов, наконец-то закончился.
***
К утру Филипп поднялся с дивана и потянулся до хруста, разминая мышцы. Одинокая свеча на столе все ещё горела – подивившись её упорству, Филипп коснулся пальцами фитиля, и к потолку поплыла тонкая струйка дыма.
Он стоял посреди гостиной, рассматривая обитые шелком стены, резные панели и ровные ряды книг в тяжелом старом шкафу, что пережил несколько поколений Аларконов. Дом рассказывал историю их семьи куда лучше картин или дневников. Он был похож на старого приятеля, помнящего Филиппа с детства, а потому не замечающего, что тот давно перестал походить на себя прежнего. А каким его видела Мерседес? Мать, которая так и не дождалась, пока единственный сын найдет на неё время?
Хулио бесшумно подошел к нему со спины, обнял, вжался подбородком в плечо. Длинные волосы шелком скользнули по обнаженной коже. Филипп накрыл его ладонь своей, переплел их пальцы и усмехнулся.
Он знал, что однажды прошлое перестанет держать его. В конце концов, даже самые глубокие корни с годами дряхлели и теряли былую крепость хватки.
Но этому дню суждено было настать не сегодня.