Work Text:
Вишни в этом году расцвели особенно рано, окутав всю резиденцию его высокопреосвященства розовым, сладко пахнущим дымом ушедших лет и навсегда утраченного счастья. Первую красавицу преподнес монастырю Рубен Алва, а росшие у самой ризницы деревья привез из Багряных земель и велел посадить уже другой наследник всесильного соберано Алваро — маркиз Карлос Алвасете. Сильвестр хорошо помнил день, когда увидел его впервые, на пороге обители Фабианова братства, куда он ездил лично проследить за работой определенного им в Лаик Германа Супре. Пора было готовить себе смену, а Герман слишком закопался в старых книгах.
Кареглазый и смуглый, истинный кэналлиец, Карлос смеялся и дерзил. При виде него сердце еще молодого тогда святого отца словно толкнули мягкой, теплой лапой с втянутыми когтями. Карлосу было семнадцать, Сильвестру сравнялся тридцать один, и он ясно видел свой путь — только вверх и вперед, его ждала кардинальская шапка. Новый наследник соберано Алваро был смышленым мальчишкой с живой, истовой верой. Все кэналлийцы были добрыми олларианцами, в роду Алва рождались и Мечи Создателя, но последние правители все чаще намекали, что Талиг — светское государство, а глава церкви — король. Ни при отце, ни при деде Фердинанда уже не пылали костры дознавателей и еретиков не сжигали во славу творца. Фердинанд был слаб, слишком слаб. Ему нужна была опора — святая церковь, а святой церкви — ее паладин, ее собственный оплот. Меч Создателя.
Карлос Алва был серьезен и смел. Он читал книги, доверчиво задавая свои полудетские вопросы. Как Сильвестр готовился к еженедельным встречам с ним! Как искал ответы в книгах и выстраивал короткие хлесткие речи! Как проповедовал, увлекаясь, на прогулках по садам Лаик среди старых, переживших свои плоды яблочных деревьев!
Их связь заметили. Заметили быстрее, чем он рассчитывал. Он думал, что толстые стены гулких старых соборов сохранят их еще ненадолго. Но сплетни уже потекли: Сильвестр готовит из молодого Алвы новый Меч Создателя. Карлос Алва встанет за спиной нового кардинала, будет его мечом и щитом Талига. Карлос вздрагивал и смотрел то по-юношески доверчиво, то уже совсем по-взрослому, расчетливо и холодно — будущий герцог Алва. Щит Талига. Меч Создателя.
В случившемся при Хексберг Сильвестр мог винить только себя, и он винил, отчаянно, горько, ни на миг не позволяя себе забыть вину или избыть ее в вине или работе. Карлос ушел от него на север, воевал рядом с Ноймариненом, а в резиденцию кардинала Диомида одно за другим летели скупые, краткие письма. Вопросы, вопросы о величии Создателя и полноте его! Сильвестр писал ему целые главы размышлений, и курьеры сновали между севером и югом безостановочно. С Сильвестром говорил Рудольф Ноймаринен, его предупреждал сам кардинал Диомид, в миру Штефан Ноймаринен. Глупец, как он мог допустить даже мысль, как он мог поверить, что с братом Диомида Карлос будет в безопасности! Когда до столицы дошли скомканные известия о гибели Карлоса Алвы, прикрывшего собой в бою Рудольфа Ноймаринена, проклятого Ноймаринена, Сильвестр ненавидел отчаянно: остро, свежо, как в юности — и так же больно.
***
Следующий — третий на памяти его преосвященства епископа Олларии Сильвестра — маркиз Алвасете молился в одиночестве, а может, скрывался в храме от докучливых наставлений и назойливого внимания двора. Луч утреннего солнца разбился в витражах высоких окон закатного нефа, окрашивая мраморные скульптуры в непристойно радостные цвета — синий, желтый, красный. Рокэ Алвасете стоял у рыдающего изваяния, перед плитой с именами погибших, и внимательно рассматривал свои перчатки. Его преосвященство осторожно взял растрепанную книгу с одной из скамей, поднял ее повыше и разжал пальцы.
Жест, которым мальчишка резко вскинул голову, и грацию, с которой преклонил колени, Сильвестр узнал — они отозвались в груди тупой ноющей болью, не затихавшей ни на миг с самой битвы при Хексберг. С самой победы при Хексберг. Последний оставшийся в живых сын соберано Алваро походил на своего погибшего брата Карлоса повадкой и статью, но был необыкновенно белокож для кэналлийца, тем более для младшего сына, проводившего вольные дни на ярком солнце юга.
— Ваше преосвященство, — хриплый голос, неловкий выговор: новый маркиз Алвасете не был обучен столичной манере тянуть слова и… он плакал.
Сжимавшая грудь его преосвященства боль стала сильней, сердце зачастило, потом замерло — он задохнулся. Рассчитывать больше не на кого, Сильвестр остался единственным, кто видел и понимал безжалостную поступь еретического Севера, его накатывающую штормовыми волнами мощь. Некому встать рядом с кардиналом, некому дать отпор древним демонам. Во всяком случае, не слабому мальчишке с необыкновенно синими глазами.
Сильвестр смахнул со лба выступившую испарину. Алваро Алва не любил младшего сына, и теперь каждый, кто не слеп, увидел бы, почему. Рубен — и десять лет спустя Карлос — Алва были истинными кэналлийцами: смуглыми, черноглазыми, смешливыми и дерзкими. Румянец на высоких скулах делал их похожими на демонов Заката с картин Диамни Коро. Их кожа казалась горячей, к ним тянуло прикоснуться и задержать руку на плече, чувствуя жар сквозь одежды, смеяться с ними, лететь вперед с ними, с кэналлийскими воронятами, теми, кто вырастет и займет место старого ворона Алваро. Рокэ Алва на братьев походил лишь издали — белокожий синеглазый юноша больше всего напоминал кукол, в которые играли принцессы Филиппа и Франциска. Не только фарфоровая бледность и необыкновенный, нечастый даже в Олларии цвет глаз, но само выражение этого застывшего, похожего на фельпскую маску лица…
Сильвестр был политиком, и он знал, когда настало время проиграть и сдаться, отступить в поисках иных путей. Рокэ Алва не станет ему поддержкой и союзником, но он остается юнцом, нуждающимся в утешении, а епископ Олларии все же был пастырем.
— Сын мой, — сказал он негромко, простирая руку в благословляющем жесте. — Да пребудет с тобой утешение Создателя.
Новый маркиз Алвасете склонил голову к плечу, не торопясь подходить под благодать пастырской руки. Его необыкновенно большие, пугающе синие глаза смотрели внимательно и оценивающе, словно он примеривался, не воткнуть ли доброму епископу нож в сердце. Сильвестра прошило дрожью, спина под скромным черным облачением неприятно взмокла, по рукам разбежались колкие мурашки.
— Карлос писал мне о вас, — с непонятной требовательностью сказал наконец Рокэ Алвасете. Сильвестр никогда не признался бы никому в том, что сдерживал дыхание, ожидая его слов. — Я не могу сказать, что готов, ваше преосвященство. Но я слушаю слово пастыря.
Он выпрямился, все еще по-мальчишески худой и нескладный, гордый той отчаянной гордостью, что приходит лишь от Леворукого, становясь опорой тем, кому больше опереться не на кого. Ему было семнадцать, на год больше, чем Карлосу, когда тот прибыл в Лаик. Сильвестр кивнул в такт собственным мыслям, глядя на мрамор поминальной доски под руками изваяния Святой Хедвиги, покровительницы погибших в бою.
— Вы молились о павшем брате? Я присоединяю свои молитвы к вашим, как заповедал Создатель: разделяйте сердце свое с ближним, чтобы не стала тяжесть его превыше того, что должно нести вам. Герцог Алва все же согласился отпустить вас в Олларию. Значит ли это, что герцогиня Долорес?..
— Матушка соединилась со своими любимыми детьми, — ответил молодой Алва. Странный выговор, от которого все дворяне избавляются еще до Лаик, резал ухо так же, как резали глаз иссиня-черные волосы при слишком бледной коже, при чрезмерно ярком синем взгляде. — Помолитесь и за нее.
— Вы — последний птенец воронова гнезда, — бездумно сказал Сильвестр, удивляясь сам себе: на что он мог рассчитывать? На юнца, сломленного бесконечным горем, все детство терявшего братьев и сестер? С Карлосом они были дружны, тот писал брату и часто говорил о нем, строя свои наивные планы: мой брат будет управлять Кэналлоа, он любит дом, он останется за горами, когда мы спасем юг…
Спасем юг.
— Я клянусь вам перед Создателем, — сказал Сильвестр, едва понимая, что заставляет его ронять эти странные слова в рассветной тишине пустого и гулкого храма. — Вы не достанетесь Северу. Кровь Карлоса Алвы была последней.
Он задыхался, прижимая руку к груди в жесте неугодной Создателю клятвы, понимая всем горящим, обливающимся болью сердцем, что говорит правду: если потребуется, он будет драться с Ноймариненом сам, своими слабыми руками клирика. И победит.
— Моя судьба в ваших руках, — сказал синеглазый Алва небрежно, будто принял клятву ничтожнейшего из вассалов. — Ваше преосвященство, не угодно ли вам присесть? Или сопроводить вас в сад? Я доверяю вам свою жизнь. Вы можете доверить мне несколько соображений о ходе грядущей партии.
В монастырском саду цвела бледная олларианская весна: робкая зелень едва проклюнувшихся почек окутывала ветви, дорожки были мокрыми, и следы на них долго оставались отчетливо видны.
— Герцог Алва намерен представить вас его величеству как… наследника?— Сильвестр проглотил слово «законного». Несмотря на странную масть, последний из рода Алва походил на отца и обоих погибших братьев не только повадкой и манерами, но и резкими чертами лица. Рокэ усмехнулся, очевидно, заметив его недолгое замешательство.
— Соберано Алваро намерен передать перевязь Первого маршала и занять пост супрема, — непринужденно сказал он, похлопывая перчатками для верховой езды по бедру. — Мне следовало отучиться в Лаик прошлой осенью, но обстоятельства не позволили этого. Однако же теперь я здесь, свободен до самых Осенних волн и намерен сполна получить все, что может предложить молодому дворянину столица.
— Смерть, — приятно улыбаясь, сказал Сильвестр. — Здесь ее для вас в достатке, Алва.
Рокэ поднял свои невозможно синие глаза и улыбнулся так же, стараясь перенять едва уловимую, язвительную улыбку клирика.
— Вы можете называть меня по имени, святой отец. Не могу избавиться от ощущения, что, глядя на меня, вы видите двух предыдущих маркизов Алвасете, возможно, даже обоих разом.
«Чтобы улыбаться, как я, мальчик, тебе нужно пройти полный курс дворцовой науки, вот только интригам и подлости учат в Лаик совсем не в тех масштабах», — подумал Сильвестр, разглядывая его чистый высокий лоб. Шляпу молодой Алва по-прежнему держал в руке, то ли выказывая уважение, то ли пользуясь редкой для кэналлийца возможностью не бежать от лучей солнца.
— Итак, Рудольф Ноймаринен станет Первым маршалом, — сказал Сильвестр вслух.
Алва рассеянно кивнул, глядя на два дерева, окутанных сияющей белизной раннего цветения, едва тронутых розовой дымкой.
— Это багряноземельская вишня, ваше преосвященство? Капризное и нежное растение. Вам удалось установить столь доверительные связи с Дигадой или Зегиной? Вишня — священное дерево их пророка.
Сильвестр прошел вперед, надеясь успеть незаметно растереть грудь. Острый взгляд мальчишки сказал ему, что хитрость не осталась незамеченной. Тогда он положил одну руку на ствол более взрослого деревца, не отрывая вторую от безобразно частившего сердца.
— Этой красавице десять лет, она юна и прекрасна. Мне было двадцать восемь, и я ревностно исполнял свой долг по наставлению юношества в Лаик, отдаваясь со всем пылом воспитанию их душ.
— Рубен, — негромко сказал Рокэ.
Сильвестр кивнул, соглашаясь. Слова — главный инструмент священнослужителя, его отточенное оружие, — тяжело ворочались в груди, словно камни в обмелевшей, но все еще сильной горной реке.
— Рубен Алва нуждался в наставнике, но гораздо больше — в друге. Я льщу себя надеждой, что мне это удалось, и я дал утешение его душе. Перед отъездом в Торку со своим эром…
— Рудольфом Ноймариненом…
— …он приказал доставить из Кэналлоа и посадить в саду Святой Хедвиги багряноземельскую вишню. Его гибель многое перевернула во мне…
— И в политике Талига. — Молодой Алва смотрел только на деревья. — Вторую вишню прислал Карлос четыре года спустя, я помню, как за ней снаряжали корабль в Зегину. Карлосу было восемнадцать, его представили как нового наследника и отдали в оруженосцы Рудольфу Ноймаринену. Почему? Почему?! Мог ли мой отец быть настолько слеп?
— Мог, — тяжело сказал Сильвестр. Сердце горело в груди Закатным пламенем. — Герцог Алваро сам был эром юного Рудольфа, для него немыслимо было допустить…
— Допустить! — красивые губы фарфоровой куклы изогнула усмешка, страшная, как оскал. Какая несдержанность! Молодому маркизу Алвасете предстояло научиться слишком многому, а времени оставалось так мало! — Допустить! Когда кардиналом Талигойским стал Штефан Ноймаринен, когда сам Рудольф женился на сестре принца, а короля вдруг отравила собственная романтичная, влюбленная в него супруга? Мой отец лишился зрения или разума? Рудольф получит перевязь Первого маршала, а следующей весной я выйду из Лаик и назову его эром. Рубен погиб в восемнадцать его оруженосцем, Карлос в двадцать один — его адъютантом. Героически закрыв собой маршала! — выкрикнул он. — В этом государстве все до единого слепы или подлы?
Сильвестр положил руку ему на плечо, но тот стремительно вывернулся: невысокий, юркий, гибкий, как Рубен, горячий, как Карлос. Рокэ Алвасете, ничем еще не отличившийся сам.
— Почему Штефан Ноймаринен подпустил вас так близко? — спросил он, кусая губы. — Вы граф Дорак, южанин.
— Я — служитель Создателя Сильвестр, — змеиное шипение не подобает клирику, но иногда Создатель выбирает слова за тебя. — Я прошел службу оруженосца и посвятил себя матери нашей святой олларианской церкви. Среди слуг Его немного толковых, а мы нужны его высокопреосвященству Диомиду. Я ему не опасен, потому что у всех Дораков слабое сердце. Я не соперник, я камень под его ногами. Навряд ли я переживу кардинала.
Рокэ Алвасете окинул его высокомерным взглядом с ног до головы.
— Мы в Кэналлоа не брезгуем водить дружбу с морисками, а они — лучшие лекари Золотых Земель. — Он отвернулся и кивнул на редкий чахлый сад под серым столичным небом. — Здесь будет аллея багряноземельских вишен. Вы будете наслаждаться их цветением до глубокой старости.
— Я буду рад наставить в вере столь любопытного отрока, обещающего стать опорой нашему государю и государству. В пятый день каждой недели я принимаю в резиденции при храме Святой Октавии, — Сильвестр сложил руки на груди и начал медленно перебирать янтарные четки.
Рокэ рассмеялся, впервые став совершенно неотличимым от Карлоса, если бы не глаза… если бы не странно белая кожа!
— Каждую неделю навряд ли, ваше преосвященство. Мне все же нужно вести себя, как и любому провинциальному дворянчику, хлебнувшему соблазнов прекрасной Олларии. Но я обещаю вам лекарей и деревья. А вы избавите меня от Ноймаринена, если сможете. А если не сможете — у вас все еще останутся вишни.
Он поднес руку к шляпе в дворянском приветствии равного, совершенно не подходящем для оллариаского епископа, и стремительно зашагал к выходу из монастырского сада.
Сильвестр вдохнул полной грудью — еще и еще. Рокэ Алва хотел жить, хотел отчаянно и страстно. А вместе с ним выживет и юг.
Лепестки багряноземельской вишни слабо дрожали на сыром ветру с Данара.
***
Пел хор, дамы нарядились в черное. Сильвестр смотрел на Рудольфа Ноймаринена и думал о том, как загнать старого волка обратно в его гнусное логово на далеком севере. И встретил взгляд. Ясный, синий, наполненный такой же ненавистью, как у него самого. Ему было тридцать девять, молодость ушла вместе с Карлосом: он поседел в день, когда пришли известия о его гибели. Он больше не мог позволить себе безрассудных порывов, только расчет. Когда он взял мальчишку за подбородок, обещая участие и утешение, его поразили даже не такие странные для кэналлийца синие глаза, а то, что горело так неудержимо в самом новом маркизе Алвасете. Долг пастыря — унять дрожь, согреть, дать утешение. Что есть церковь, как не утешение! Рокэ, следующий герцог Алва, смотрел на него яростными синими глазами.
Сильвестр рассказал ему все, монотонно и сухо. О своей великой любви к Карлосу и том, что для него она последняя. О Создателе и воле его. О Талиге, оставшемся без Меча веры. Рокэ Алва молча ушел от него в Лаик и вырвался оттуда после Фабианова дня. Он прислал еще два дерева багряноземельских вишен взамен вымерзших той суровой зимой в Олларии.
Когда пришло время выбирать оруженосцев, Сильвестр платил деньгами и землями, интриговал, грозил, проклинал и отлучал. Он сделал все возможное и невозможное для того, чтобы этот Алва не достался Рудольфу.
«Больше никогда! — сказал он. — Я клянусь вам, Ноймаринен, если вы притронетесь к еще одному Алве, возмездие будет ждать вас везде, в каждом кубке, за которым вы протянете руку, в каждом яблоке, в поцелуе любой щедрой квартирной хозяюшки, на ваших перчатках и в ваших простынях — нигде вы не будете знать покоя, месть Создателя найдет вас».
«Побойтесь своего Создателя, святой отец!» — бросил тогда Рудольф.
Но Сильвестр победил. Мальчишку забрал фок Варзов, и годы на торских перевалах прошли, как сон. Сильвестр получил кардинальскую шапку, а через три года, в дни, когда цвели вишни, молодой Алва вернулся в столицу и легко опустился на колени у его ног.
— Я не писал вам, ваше высокопреосвященство, — просто сказал он. — В этом не было нужды. Вы не смогли бы отдать мне столько сил, сколько вложили в Карлоса, но я прочел все ваши письма к нему, я помню каждое слово. Я готов. Я — герцог Алва, Меч Создателя.
Сильвестр положил руку на его черные, как смоль кудри, благословляя, и когда тот поднялся, с болью увидел горящий синий взгляд на слишком светлом для кэналлийца лице. Хорош будет этот Алва или плох, Карлоса он не заменит.
Через неделю в Олларии запылали первые костры, а на домах поклонявшихся древним демонам еретиков появились знаки в виде перечеркнутых кабаньих или волчьих голов в круге.