Work Text:
— Антонио Мигель Матеу Лаос, ты готов?
Он не готов.
Матеу
Матеу полюбил футбол, как только впервые увидел его по телевизору. Но отец напрасно раз за разом предлагал сходить на стадион. Матеу хватило одного матча, спасибо.
Крохотные разноцветные фигурки, мечущиеся на зеленом поле безнадежно далеко от места Матеу на высокой трибуне — это не футбол. Футбол — это потные яростные лица, влажные шорты, которые почти ничего не скрывают, ткань натягивается так сильно, что хочется отвести взгляд, но Матеу не отводит. Футбол — это агрессия и абсолютно животные эмоции. Тонкий слой эволюции рассыпается от одного удара по голени, от толчка в бок, от шипов, вонзающихся в чужое бедро. Матеу заворожен. Это напоминает праздник быков, когда мощная волна гладких спин, убийственных копыт, покрытых пеной морд, острых рогов выплескивается на улицы города.
Не сразу Матеу понимает, что на самом деле смотрит на корриду. Торерро или, может быть, даже укротители одеты в желтое или черное, они бестрепетно смотрят на разинутые рты и выпученные глаза, не отклоняются и не вытирают со щек брызги слюны, спокойно поднимая карточки, взмахом руки назначая пенальти, дуя в свисток, чтобы закончить матч. Они царят на поле. От них зависит многое. Их ненавидят и перед ними заискивают.
Матеу знает, кем хочет стать в будущем.
Судья
Карьера арбитра не разочаровала Матеу. Он купался в адреналине, вершил и карал, улыбался в оскаленные физиономии и снисходительно похлопывал по плечам и спинам тех, кто не решался, не мог, но очень хотел… чего бы то ни было.
У Матеу есть свои любимцы. Обманчиво-интеллигентный Ракитич, покорно опускающий голову в неохотном согласии, притушивающий длинными ресницами злобный блеск светлых глаз. Рамос — яркий и неукротимый, но умеющий влажным карим взглядом пробудить в Матеу что-то живущее глубоко в животе — он знает, что Серхио только и ждет, чтобы его подчинили, обуздали — и чем жестче, тем лучше: как печально, что он уже не в Примере. Матеу не любит Пике: Жерар только симулирует возбуждение от игры, он расчетлив и холоден, зато Жорди Альба оправдывает своим гневом все существование Барселоны, как и Суарес, и Видаль — ах, как Матеу жалеет, что Артуро ушел в другой чемпионат. Аспас — комок нервов с детской улыбкой, Рауль Гарсиа — истинный баск с убийством, сочащимся из глазниц, Оярсабаль с его унылым видом и пылающим сердцем, молодой Гави — достойная смена возмутителей футбольного спокойствия, Хоакин — прошедший большой путь от того самого юного возмутителя спокойствия до осторожного, но опасного ветерана. Среди тренеров, конечно, Чоло. Матеу всегда зорко следит, чтобы не упустить момент, когда Чоло слишком разойдется. Борьба эмоций на этом подвижном лице бесценна. Зидан — еще одна невосполнимая потеря. Его бесполезно подлавливать, зато наказания своим питомцам он воспринимает всем организмом, не позволяя ни на секунду потрескаться маске каменного идола, но Матеу умеет видеть.
Иногда Матеу снятся сны о том, как его быки выходят из-под контроля, как протянутая в гневе рука не опускается, как обычно, а хватает его за ворот футболки, превращаясь во множество сильных мускулистых рук, которые тащат Матеу в центр поля, валят; кутерьма сливочных, сине-гранатовых, бело-зеленых, синих, желтых, красно-белых джерси захлестывает его, на секунду отступая, оставляя Матеу обнаженным и задыхающимся, чтобы снова нахлынуть, распиная на газоне, оставляя синяки и ссадины, приподнимая, разворачивая, ставя на четвереньки и снова укладывая на спину. Он просыпается с отчетливым, хоть и фантомным вкусом спермы во рту и болью в пояснице.
Ему нравятся эти сны.
Орден
Об Ордене Матеу узнает не сразу. Сначала он слышит про Ритуал и горько смеется про себя: конечно, будто игрокам и тренерам не хватает мотивации к победе, а тут еще и это. Он редко жалеет, что не стал футболистом, но это именно тот случай. Как сладко было бы сдаться неизбежному, проиграв, и как вкусно было бы подчинить падшего соперника, выиграв. А потом он находит в сумке черный свисток и карточку с указаниями явиться через неделю по незнакомому адресу, одетым только в черный плащ с капюшоном (плащ прилагается) и подписью «Орден». Сначала он смеется. Потом встречает откровенно испуганный взгляд Эрнандеса Эрнандеса, который держит в руках такой же свисток.
Небольшое расследование, которое заключается в том, что он поит Эрнандеса пивом и прислушивается (наконец-то, лучше поздно, чем никогда) к шепоткам за спиной, показывает, что Орден — это не миф, хотя в глаза все говорят, что миф. Церемония принятия напоминает масонскую, если шепчущиеся не врут, но никакие детали не раскрываются. Лидер Ордена имеет привычку посещать арбитров — только с квалификацией международных соревнований, чтобы убедиться, что они способны подчиняться, что корона не натерла голову, что власть не запустила свои щупальца внутрь. Выясняет Глава Ордена эти аспекты неторопливо и глубоко. Матеу не боится. Скорее, он возбужден и нетерпелив, а до церемонии еще несколько дней. Больше всего Матеу веселит, что встреча с Главой может повернуться совершенно неожиданно. Если щупальца власти, как метастазы, уже распространились неустранимо, а корона достаточно велика, испытуемый может подчинить Главу Ордена и сам в таком случае станет следующим лидером. Матеу очень сомневается, что речь идет только о позиции в постели: тут что-то про борьбу одной воли с другой. Самый пикантный слух гласит, что незабвенная Бибиана когда-то получила право на мантию Главы, но отказалась, а нынешний Глава до сих пор тоскует по ней. «Романтические бредни», — думает Матеу.
В день церемонии он вынужден отказаться от привычного кофе, потому что и так уже готов взорваться праздничным фейерверком. Мрачные слова Эрнандеса Эрнандеса, сказанные накануне: «Да засунут они нам по свистку в жопу, да поглубже, вот и вся церемония», — никак его не задевают. Пусть даже и так: членство в Ордене того стоит.
Ему завязывают глаза, проводят через серию довольно бессмысленных вопросов, на которые ответом может быть только страстное «Да!», снимают плащ и поворачивают так и эдак, трогая и поглаживая. Шепот на грани слышимости — слов не разобрать — кажется одобрительным. Его снова куда-то ведут, чтобы уложить на железный стол. Руки заводят за голову, фиксируя ремнями, ноги широко разводят, тоже накидывая кожаные браслеты на щиколотки. Слышно хихиканье, Матеу думает, что его вызвала собственная мгновенная реакция: член встал как по команде, — но Матеу не стыдно. Прохладные ладони снова оглаживают его бока, а потом он занят тем, что подавляет крики: ему делают невероятно болезненную татуировку на внутренней стороне бедра, высоко настолько, что татуировщик все время задевает член и яйца. В конце концов Матеу настолько погружается в смесь удовольствия и боли, что кончает, как только игла в последний раз отрывается от его кожи, не стесняясь своего громкого стона, но беспокоясь, что забрызгал татуировщика. Слышится одинокий мягкий смех, и голос с немецким акцентом довольно шепчет ему в ухо:
— Все значительно лучше, чем предполагал коллега Эрнандес?
Матеу тянется к голосу, но его обладатель ускользает, расстегивая браслеты на руках и ногах, поднимая Матеу и накидывая на плечи плащ. Через полчаса тишины он решается снять повязку, рассматривает крохотную татуировку черного свистка, заботливо прикрытую пленкой, и бредет к выходу. У ступенек его ждет такси.
Он знает, что Глава обязательно наблюдает за новичками и наносит превентивный визит в ближайшие после церемонии месяцы.
Матеу ждет.
Глава
— Антонио Мигель Матеу Лаос, ты готов?
Он не готов.
Конечно, это Феликс Брых. Матеу столько раз восхищался спокойствием Феликса, его уверенной аурой, которая, как меловой круг, осеняла его, защищая от самых титулованных и агрессивных. Он ненамного старше Матеу, его карьера ненамного круче, но Матеу, глядя на безмятежное ухоженное лицо, черный свисток на шее, красную карточку в руке, понимает, почему Феликс сидит, удобно развалившись в кресле, а он, Матеу, мнется рядом с кроватью, не зная, что делать, пока карточка не поднята.
Феликс улыбается.
— Хороший мальчик, — говорит он, — хорошее чутье, не все соображают, что нужно прийти в форме. Мне кажется, мы прекрасно проведем время.
Черные шорты самого Феликса туго натянуты: зрелище, которое всегда очаровывало Матеу по телевизору. Нет никаких подсказок, о визитах молчат наглухо, только история с Бибианой просочилась, но Матеу не претендует на власть. Наоборот, он жаждет подчиниться, но не знает, как это сделать, чтобы не показаться подобострастным и сохранить хоть немного достоинства.
Феликс ухмыляется и поднимает карточку. Матеу, ведомый каким-то шестым чувством, падает на колени и замирает. Феликс подходит, почти упираясь в лицо Матеу так, что он чувствует запах мускусного возбуждения, треплет его по остаткам волос и снова мурлычет:
— Хороший мальчик.
Матеу счастлив.