Work Text:
Боковым зрением Хакс замечает мерцание. Он поворачивает голову, но это всего лишь электронные часы. 01:59 сменяется 02:00. Зелёное свечение то и дело отвлекает его внимание, и он постоянно корит себя за это. Хакс снова переводит взгляд на журнал с записями — в самом углу след от чайной кружки, которую он случайно поставил на страницу. Он измотан сильнее обычного. Плохой знак. После такого всегда приходится потрудиться. Автокатастрофы, несколько убийств кряду, поножовщины, после которых сложно определить, где чья кровь. Наверное, не стоит рассматривать человеческие трагедии только с точки зрения увеличивающегося количества работы, но это единственный способ сохранить рассудок и не сломаться окончательно. Главное: расценивать тело на столе как объект исследования, а не как личность. И плевать, что остальные считают Хакса циником.
Хакс встряхивает головой и встаёт, чтобы размяться. Плечи ноют, когда он сводит лопатки. Он переплетает пальцы и, выгибая спину, тянет руки вперёд. Позвоночник по-прежнему напряжён, но Хакс не собирается ложиться на пол, чтобы поупражняться дополнительно. Просто нужно дождаться, когда закончится его смена, и он вернётся домой. Он ещё немного потягивается и приседает несколько раз, чтобы разогнать кровь. А потом включает чайник — нужно заварить чай. Похоже, сегодня его организм невосприимчив к кофеину. Он не помнит, сколько кружек уже выпил, но всё равно изнурён.
Чайник гудит, затем булькает. Хакс опирается на рабочий стол одной рукой и невольно закрывает глаза. Его разум затуманен. Он пытается разлепить веки, но они такие тяжёлые…
Внезапно раздаётся звук сирены. Хакс дёргается, сердце стучит где-то в горле. Он оглядывается по сторонам в поисках угрозы. Шум не стихает, и требуется несколько секунд, чтобы распознать собственный рабочий рингтон. Он так и не привык к нему — личный номер он держит на беззвучном. На висках пульсируют вены, он жмёт на кнопку, обрывая звон.
— Хакс слушает.
— Обнаружили тело в лесу, я скину координаты, — сообщает Линда, дежурный оператор. Линда всегда говорит только по делу, избегая пустой болтовни. Она нравится Хаксу, он считает её своим другом, хотя никогда не встречался с ней лично.
— Всего одно?
— Ага. Тебе мало?
— У меня предчувствие, что сегодня ночью случится какая-то катастрофа, — объясняет Хакс.
— Извини, что разочаровала.
— Пока, Линда.
— Развлекайся. — Линда всегда заканчивает разговор шуткой, будто понимает, что Хакс не будет никого осуждать за отношение к человеческим трагедиям. Возможно, именно поэтому она ему и нравится — она не скрывает своего цинизма.
Когда Хакс, накинув пальто, закрывает дверь, телефон вновь издаёт писк — пришли координаты. И только вытащив ключ из замка, он слышит щелчок автоматически отключившегося чайника. Вот вам и передозировка кофеина.
Уставший и продрогший, Хакс садится в машину и врубает отопление. Вводит координаты в GPS — до места назначения примерно минут двадцать езды. Натягивает рукава пальто на ладони, прежде чем взяться за руль. Когда он выезжает с больничной парковки, мимо проносится машина скорой помощи.
Положив телефон на колени, он пытается найти что-нибудь бодрое, чтобы не уснуть. Выбор падает на альбом «Symbolic»1 метал-группы Death, с творчеством которой его познакомил один из бывших. Того парня он в итоге выгнал, но перенял от него кое-какие музыкальные рекомендации и восхитительный рецепт домашней пиццы. Дороги почти пустые, и вскоре Хакс оказывается за городом. Его охватывает странное чувство: будто он не в себе. Как будто машину ведёт его тело, а разум блуждает где-то в другом месте. Он не пытается прогнать это чувство, оно напоминает послевкусие отличного оргазма в предрассветный час и ощущение от травки, которую он курил однажды. Биение сердца отдаётся в ушах.
Он едва не пропускает поворот в лес. Припарковавшись рядом с машинами прибывших ранее криминалистов, он идёт на свет фонариков. Хотя они ему не нужны — что-то внутри него влечёт его вглубь чащи. Туман в голове и не думает рассеиваться, наоборот, Хакс всё сильнее погружается в его липкие, мягкие объятия. Он моргает, морщится и даже щиплет себя за тыльную сторону ладони, но странное ощущение не исчезает. Он в плену своей симпатической нервной системы, и сон как рукой снимает. Свет фонариков такой яркий, что он отводит глаза.
— Привет, док, — говорит один из спецов с фотоаппаратом; рядом толпятся несколько его коллег. — Ну и холодрыга, да?
— Ага, — рассеянно отвечает Хакс, даже толком не расслышав вопрос.
Навязчивое желание идти дальше причиняет боль, как будто нечто царапает его изнутри, скручивая кишки, легонько поглаживая поджелудочную железу. Симптомы как при аневризме брюшной аорты, которая вот-вот разорвётся и убьёт его прежде, чем он осознает, что произошло. Он почти не слышит, что говорят люди вокруг, и заставляет себя стоять прямо и делать вид, что внимательно слушает. Он поспешно натягивает перчатки (нитриловые, голубые, словно летнее небо; к чёрту латекс) и облачается в защитный комбинезон.
— Ну что, мы пакуемся и по домам, — продолжает спец. — Для нас тут ничего нет. Ни волос, ни крови, ни бумажника, ничегошеньки.
— Не может быть. Может, вы что-то пропустили?
— Идите и посмотрите сами, док.
Хаксу не нужно приглашение. Он торопливо идёт вперёд, но не слишком быстро, чтобы не вызвать подозрений. Он чувствует слабость, живот крутит, будто перед важным экзаменом. Он пытается вспомнить, ел ли он что-нибудь. Возможно, это просто естественная реакция на избыток кофеина.
Но все мысли моментально исчезают, когда криминалист показывает ему лежащее на земле тело.
Хакс будто получает удар под дых. Дыхание перехватывает, и ему приходится откашляться, чтобы вернуть контроль над собой. Пальцы слегка покалывает, но когда он их распрямляет, они такие же уверенные, как всегда. Присев на корточки у тела, он отмечает его своеобразный цвет. Осмотр, аускультация, простукивание, пальпация. Хакс вспоминает слова пожилого профессора с начальных занятий по внутренней медицине. Он не пользовался этими знаниями после окончания учёбы, но теперь они сами собой всплывают в голове. Это тело выглядит слишком совершенным, чтобы прикасаться к нему. Не говоря уже о вскрытии и исследовании.
— Так говоришь, бумажника не было? То есть мы не знаем, кто он такой? — спрашивает Хакс криминалиста, чтобы отвлечься. Он жаждет прикоснуться к трупу, словно это его друг или возлюбленный. И это приводит его в ужас.
— Да, неизвестный, — вздыхает криминалист. — И довольно-таки необычный.
— Угу, — кивает Хакс.
Тело лежит на спине, руки скрещены на груди, словно у фараона в ожидании вечной жизни. И, что ещё более странно, оно полностью обнажено. На нём нет никаких наружных повреждений или следов борьбы. Нет даже случайных порезов и синяков, которые остаются у всех после готовки или удара бедром об угол стола. Кожа идеально белая, без единого изъяна, покрытая россыпью родинок, которые выглядят так, словно кто-то разместил их там — аккуратно и целенаправленно. Словно кто-то вырезал из мрамора совершенную статую, а потом решил добавить немного реалистичности, нарушив её сверхъестественную безупречность. Но это только добавляет очарования неизвестному мужчине. Хакс чувствует дискомфорт; несмотря на стылый воздух, его охватывает жар. У самой земли клубится туман, скрывая от него лицо мертвеца.
Хакс щупает живот — тот твёрдый, как камень. Вероятно, тело лежит тут уже несколько часов, тем более учитывая холод. Но где же тогда трупные пятна? Кожа должна была приобрести фиолетовый оттенок. Хакс не в состоянии определить температуру. Не здесь — у замёрзшей реки и в перчатках, — но сравнение с мрамором не выходит из головы.
Позади раздаётся какой-то шум; Хакс вздрагивает и оглядывается через плечо. Совсем забыл, что он здесь не один. Несколько раз моргнув, он отдёргивает руку, надеясь, что не переусердствовал с ощупыванием. Туман в голове становится ещё гуще. Он откашливается и встаёт — как раз вовремя, чтобы поприветствовать прибывших копов.
— Ну что, Хакс, есть что-нибудь для нас? — спрашивает Фазма. Она подходит к трупу, и Хакс чувствует ревность — беспричинную, мучительную. Он делает маленький шажок, чтобы встать поближе к телу, надеясь, что она этого не заметит. Он даже не понимает, почему так поступил, но чувствует, что сойдёт с ума, если не сделает этого.
— Без понятия, — отвечает он. — Пока ничего определённого. Никаких документов или внешних повреждений. Состояние тела не позволяет определить, как давно он мёртв. Надеюсь позже сообщить вам больше информации, а сейчас могу сказать, что это белый мужчина, возрастом от двадцати пяти до сорока, признаки сопротивления или причины смерти отсутствуют.
— В общем, ты можешь сказать то, что я и сама вижу, — говорит Фазма. Её напарник, чьего имени Хакс не помнит, приседает рядом с телом. Вероятно, чтобы проверить, не пропустил ли Хакс что-нибудь. Хакс едва сдерживает рвущийся из горла рык, притворяясь, что кашляет.
— Похоже, что так.
— Хм, любопытный случай, — заключает Фазма. — Ну что, Дмитрий, нашёл что-нибудь?
— Не-а, но наиболее вероятная версия — яд, — отвечает низкорослый мужчина, который рядом с Фазмой кажется совсем крохотным.
— Я тоже рассматриваю этот вариант, — соглашается Хакс. — Сконцентрируюсь на токсикологии.
— И на идентификации тела. Криминалисты говорят, что его отпечатков пальцев нет в базе. Придётся взять ДНК.
В глубине души Хакс знает, что ничего не найдёт ни в базе ДНК, ни в стоматологической, если уж на то пошло, но решает не озвучивать свои мысли.
— Приму к сведению. Пойдёмте, тут холодно.
«Да, холодно, — думает Хакс. — Очень холодно. Иней повсюду, даже на теле жертвы. Но почему моё тело горит?».
— Везите его в мою лабораторию, — приказывает он криминалистам. — Я поеду следом.
* * *
Поездка в больницу причиняет боль. Дорога кажется бесконечной, внутренности снова скручивает узлом. Хакс больше не в состоянии сосредоточиться на музыке и даже не замечает, как телефон необъяснимым образом начинает проигрывать альбом «H. P. Lovecraft II». И только когда по спине бегут мурашки, он тянется к экрану, чтобы сменить песню. Но ничего не выходит. Судя по названию, по-прежнему играет Death. Его руки начинают дрожать, сердце бьётся так быстро и громко, что заглушает двигатель машины. Холодные ладони липнут к рулю. Он проезжает на красный, даже не замечая этого. Визг шин автомобиля, с которым он чуть не столкнулся, тонет в музыке.
Он паркуется не там, где обычно, а тормозит в ближайшем углу стоянки, занимая сразу два места. Пошатываясь, выходит из машины и в последний момент вспоминает, что нужно бы запереть дверцу, а потом, словно зомби, бредёт в лабораторию, будто от этого зависит его жизнь. Телефон остаётся лежать на пассажирском сиденье, но мелодия «Spin, Spin, Spin»2 отдаётся вибрацией в костях.
Закрывшись в лаборатории, Хакс включает свет и начинает раздеваться. Пальто, шапка, шарф… Чем больше одежды он снимает, тем меньше жжёт разгорячённую кожу. Он останавливается, только когда резинка трусов цепляет кончик возбуждённого члена. Хакс стонет, жмурится и ласкает себя несколько секунд. Ему кажется, что он здесь не один — словно кто-то стоит за спиной и мягко направляет его руку. Но он не чувствует страха, хотя и должен бы. До ушей доносится всхлип, и Хакс со смущением осознаёт, что этот всхлип срывается с его губ.
Он широко распахивает глаза и не сразу понимает, где находится.
Он собирался подрочить в прозекторской? Рядом с лежащим на столе трупом? Поразмыслив, не надеть ли халат, Хакс смотрит на тело и отказывается от этой идеи. Несмотря на холод, он весь потный, а лицо и грудь наверняка пошли красными пятнами. Если он наденет хоть что-нибудь, то стопроцентно задохнётся. Всё ради инстинкта самосохранения.
Он приближается к трупу и долго разглядывает его, любуясь асимметрией лица. Левая и правая сторона тела абсолютно одинаковые, но лицо настолько диспропорционально, что ещё немного, и оно будет казаться уродливым. Хакс касается кончиком указательного пальца пухлых, неестественно красных губ. Они мягкие, тёплые, податливые. Хакс хмурится; в глубине души он понимает, что это невозможно, но старается не думать об этом. Он нажимает пальцем чуть сильнее, и губы раздвигаются.
«ДНК, — вспоминает Хакс. — Нужно установить его личность».
Он усердно учился и действует согласно протоколу. Берёт образец ДНК, проводит поверхностный осмотр. Никаких внешних повреждений, кожа и слизистые выглядят нормально. Хакс измотан, голова кружится. Неужели у него галлюцинации? Иначе как тогда объяснить, что от его прикосновений тело розовеет и становится чуть теплее? Похоже, стадия трупного окоченения позади, но почему нет никаких признаков гниения, после которого остаётся куча мягкой, бесформенной плоти? Наоборот, кажется, что прикосновения Хакса пробуждают тело. Хакс приподнимает плотно сомкнутые веки жертвы. Может, никто до сих пор не проверил, а парень не мёртв, просто у него переохлаждение? А сам-то Хакс удостоверился в этом? Он не знает. Может, он заболел? Повышенная температура объяснила бы, почему он помнит лишь отчаяние и тоску, которые преследуют его с того самого момента, как он увидел тело. Или тот факт, что он, раздетый почти догола, потеет в стылой лаборатории. Возможно, ему нужна передышка или отпуск. Он уже целую вечность не брал отпуск…
Он видит два чёрных глаза. Зрачки настолько расширены, что почти невозможно определить цвет радужки. Хакс вновь опускает веки, не в силах лицезреть этот пустой взгляд. Пальцы скользят на шею покойника, проверяя пульс. Нелепый, необъяснимый поступок, но Хакс ничего не может поделать с собой. Он жмурится и изо всех сил пытается нащупать сердцебиение, словно человек перед ним не мёртв. Он ничего не чувствует, но тело становится ещё теплее. Хакс моргает. Тёплая кожа означает наличие кровообращения. Кровообращение означает работу сердца. Он хватает тело за запястья и без труда разводит их в стороны.
Пальцы упираются между рёбер. Верхушка сердца обычно прощупывается между четвёртым и пятым.
Хакс уже много лет не имел возможности пальпировать сердце. Он сам не знает, зачем делает это сейчас, но ему кажется, что это важно. Нет, сердце не бьётся, но он обнаруживает нечто куда более странное. От прикосновения твердеет сосок, и Хакс в ужасе отдёргивает руку. Он не ошибается, он собственными глазами видит необъяснимое сокращение мышц, абсолютно невозможное в реальности. А потом касается пальцами другого соска и ласкает его.
— Но как? — шепчет Хакс хрипло, обхватывая ладонями идеально очерченные мускулы и впиваясь в них пальцами, отчаянно и напористо.
Он даже не осознаёт, что трётся пахом о край стола, пока жар внизу живота не достигает пика, и он кончает, орошая семенем тело. А потом падает сверху, не в силах удержаться на трясущихся ногах, и пытается перевести дух.
Кровь пульсирует в висках; руки дрожат: от усталости, от гипогликемии, от бурного оргазма. Он распрямляется, смотрит вокруг расфокусированным взглядом, ищет невозможное сердцебиение, пытаясь нащупать бедренную артерию. И, только добравшись пальцами до промежности трупа, понимает, что немного промахнулся.
«Какого хера я творю?», — думает Хакс; лучик здравого смысла пробивается сквозь окутавший разум туман.
Что-то — то ли кончики пальцев, то ли губы — ласкают его между лопаток, скользят по предплечью. Паника отступает, Хакс вновь спокоен. Призрачное прикосновение к запястью, и его рука движется дальше, намереваясь утолить любопытство и вожделение. Он не ждёт ничего особенного (а что, собственно, может произойти?), но всё равно берёт член мертвеца в руку — так, как взял бы член очередного партнёра или свой собственный, — и, не успев опомниться, проводит ладонью вдоль ствола, оглаживает большим пальцем уретру. Хакс полностью растворяется в том, что делает, сосредоточенный на одном: доставить удовольствие этому мужчине, этому прекрасному безжизненному телу — как будто в случае неудачи его самого ожидает смерть.
От возбуждения Хакс весь покрывается мурашками, кровь струится по венам так быстро, что ещё чуть-чуть — и закипит. Переполненные кровеносные сосуды, вопреки всему, проступают под кожей. У него всегда было немного пониженное давление, но сейчас сердце колотится как сумасшедшее, готовое разорваться на куски. Хаксу кажется, что его кости вибрируют от музыки. От странного микса звуков, совершенно несочетаемых. Он снова возбуждён, но почти не замечает этого. Ни напряжения в паху, ни подрагивающих мускулов внизу живота, ни прерывистых вздохов. Всё это незначительно в сравнении со стоящей перед ним серьёзной задачей. Музыка усиливается, мелодия становится более знакомой. Хакс пытается распознать её, но ничего не выходит. Он уже готов сказать, что это Моцарт, как тот вдруг сменяется Joy Division. И осознание этого гонит Хакса вперёд. Его тело горит, времени совсем мало, а он такой медлительный, такой неуклюжий, такой несовершенный, он не справится…
Оглушительный грохот обрывает нежную симфонию внутри. Он открывает глаза (когда он успел их закрыть?), и по телу пробегает электрическая волна. Хакс не может сказать, экстаз это или агония. Он чувствует удовольствие и ужас, но ему хочется большего…
Перед глазами пелена, всё слишком размыто и одновременно чётко. Может, он потерял контактные линзы? Хакс пытается сфокусировать взгляд; кошмарное напряжение, которое сводит судорогой все мышцы, ослабевает, но не исчезает до конца, словно, затаившись на задворках сознания, ждёт возможности пробудиться вновь. Свет в лаборатории слишком яркий; она чересчур стерильная, чересчур холодная, чересчур враждебная. Хакс только сейчас осознаёт, что он весь мокрый от пота. Издалека доносится сирена скорой помощи. Правое запястье онемело, и он прижимает его к груди, чтобы размять. На коже кровь — остывшая, липкая, но, без всяких сомнений, алая. Хакс закашливается, к горлу подступает желчь, он едва сдерживается, чтобы не блевануть. Он бросается к раковине и моет руки, долго трёт их маленькой мочалкой, пока на покрасневшей коже не проступает кровь. Хакс успокаивает себя тем, что эта кровь — тёплая, настоящая — его собственная, что он просто порезался скальпелем.
Музыка внутри становится громче, и Хакс всхлипывает. Его тело пронизывает болезненное желание вернуться к столу, хотя разум не прекращает взывать о помощи. Его тошнит, в глазах снова всё расплывается; и он хватается за край раковины, чтобы удержаться на ногах и вернуть контроль над собой. Он подцепил какую-то болячку — возможно, менингит. Ему просто нужна помощь, он в больнице, всё будет хорошо…
Руки натыкаются на что-то твёрдое, и Хакс чувствует себя немного увереннее. А музыка всё звучит, назойливая, но успокаивающая. И Хакс отдаётся на её волю, растворяясь в ней. Приподняв веки, он замечает, что вновь стоит у стола. Паника зарождается внутри, но сердце торопится заглушить её. Хакс двигается против воли — музыка ведёт его, и он облегчённо стонет, когда боль сменяется наслаждением. От открывает глаза шире и осматривается.
Он лежит на столе, свернувшись калачиком между ног трупа. Разум подсказывает ему, что он не настолько миниатюрный, и всё же вот он здесь — прячется от всего мира. Радость от того, что он обрёл своё место, улетучивается, и он чувствует навязчивую потребность в чём-то очень знакомом, но слишком зыбком, чтобы иметь определение. Если бы он знал, как назвать это, то смог бы удовлетворить себя, но он не знает, и это причиняет ему боль. Теперь вместо музыки звучит громкая какофония, и Хакс затыкает уши, только бы не слышать её. Но она внутри, калечит его душу. Он один, совсем один. Он жаждет общения, близости, жаждет принадлежать кому-нибудь. Боль в теле усиливается, когда он оглядывается по сторонам в поисках решения, догадываясь, что оно здесь — совсем близко.
И тут до него доходит. Вот оно — его чудо, его шанс. Прекрасный мужчина — дар самой природы — любит его. Хакс мурлычет, словно котёнок, и словно котёнок принимается облизывать своего возлюбленного в доказательство своих чувств. Он осыпает поцелуями внутреннюю сторону бедра своего любовника — снова и снова. Но потом поцелуев становится недостаточно, и Хакс берёт член в рот.
Он отнюдь не новичок — он в курсе, как расслабить челюсти и как двигать языком. Плоть, твёрдая и такая холодная, проникает в горло, но Хакс сдерживает кашель, ведь его задача слишком важна. Он должен прогнать холод, пробудить своего возлюбленного ото сна, но это так сложно — одним ртом не обойтись.
Волна ужаса захлёстывает Хакса, когда он понимает, что ему придётся покинуть своё убежище. Но это необходимо. Его любовник замёрз, нужно его согреть. Колени ноют, когда Хакс пристраивается над телом, но он терпеливо сносит боль. Мышцы бёдер горят — он слишком часто пренебрегал зарядкой и теперь из-за своей слабости потерпит неудачу. Выступившие на глазах слёзы капают на тело, но Хакс не пытается их вытереть, надеясь, что они принесут утешение его возлюбленному. Он приподнимается на коленях и вновь насаживается на член.
Тело Хакса раскалывается на тысячи осколков — и остаётся лишь душа, цельная, переполненная эмоциями. Он продолжает двигаться, несмотря на боль. Ведь любовь немыслима без боли. Он плачет — терзаемый агонией и любовью; он до безумия устал от одиночества. У него течёт кровь, и он понимает, что может умереть, но эта мысль больше не пугает его. Он любит, он истекает кровью, но он будет вознаграждён.
Проходит несколько часов, а может, дней. Хакс изнурён и опасается, что придётся отступиться. Но нет, нельзя. Если он поддастся слабости, его возлюбленный исчезнет навсегда, а он навсегда останется один. Но как же он устал. Кажется, его мускулы превратились в вязкую массу, и он не уверен, бьётся ли его сердце. Но ему плевать. Важно лишь то, что его возлюбленный нуждается в нём, и, пока он в состоянии двигаться, он не остановится. И если его предсмертный вздох будет посвящён его любви — так тому и быть. Жизнь прожита не зря.
Хакс то чувствует себя почти при смерти, то вдруг вспыхивает ярким пламенем, сгорая заживо от безумного наслаждения и божественной агонии. Ведь у него есть цель. Он то задыхается, то вдруг осознаёт, что ему больше не нужно дышать. Его сердце то работает на пределе сил, то почти замирает, потому что кровь застывает в венах.
В какое-то мгновение он абсолютно одинок, а в следующее — его возлюбленный обращается к нему.
И нет, он не использует такую приземлённую, банальную вещь, как слова. Или жесты и прикосновения — хотя это уже ближе к реальности. Их сущности сливаются воедино, и Хакс слышит мысли своего возлюбленного чётче, чем собственные, и он счастлив — безмерно счастлив. Ведь он больше не одинок. Его окутывает теплом, и, если бы у него всё ещё было тело, он бы расслабился окончательно и перестал дышать.
Возлюбленный просит его о чём-то. Хакс должен отдать ему всё, что ему принадлежит, и даже больше — если возникнет такая необходимость. И это пугает. Какая-то неприятная, преданная забвению эмоция бьётся на задворках разума, подталкивая его куда-то. Хакс пытается противостоять ей, но связь с возлюбленным слабеет, и его вновь затягивает в уродливую, порочную реальность, наполненную обыденными проблемами и страданиями.
Как только Хакс приходит в себя, на него обрушивается сонм мыслей.
Первая: он голый и стоит на коленях на столе для вскрытий. Судя по всему, он трахнул себя членом покойника (что само по себе невозможно), но вот оно, доказательство — жемчужно-белые капли на животе трупа. Вторая: у него течёт кровь. Из ануса, из носа и ушей. Третья: он не чувствует боли, и его твёрдый член даже сейчас пульсирует от возбуждения. Почти обезумевший от желания, Хакс внезапно осознаёт, что по-прежнему покачивает бёдрами, в погоне за удовольствием. Четвёртая: сердце бьётся так быстро, что вот-вот выскочит из груди. И, наконец, пятая: кто-то за дверью зовёт его по имени.
— Доктор Хакс! Откройте, или мне придётся вызвать полицию!
Хакс неуклюже спрыгивает со стола. Если поторопиться, он ещё сможет всё исправить. Приведёт себя в порядок и скажет, что потерял сознание из-за какого-то припадка. У него всё получится, нужно только…
Дверь распахивается, и в проёме появляется ошарашенный уборщик. Хакс, весь липкий от крови и спермы, застывает на секунду, а потом с непостижимой скоростью и ловкостью бросается вперёд и, схватив того за плечо, втягивает внутрь. Дверь захлопывается сама собой, и Хакс швыряет уборщика на пол с такой силой, что слышен хруст. Зарычав, он плюёт на безжизненное тело.
«Иди сюда».
Хакс поворачивается к столу. Мужчина на нём больше не мёртв — он сидит, и, хотя взгляд его расфокусирован, невозможно не заметить его невообразимый интеллект. Хакс смотрит на него, и тело охватывает болезненная потребность обожать и почитать. Он инстинктивно становится на колени и склоняет голову.
«Иди сюда».
Голос настойчивый и властный. Кажется, он недоволен Хаксом, и Хакс не понимает почему. Ведь он был так учтив…
«Я хочу, чтобы ты подошёл».
Хакс поднимает взгляд. Мужчина смотрит на него, глаза его пылают огнём, и единственное желание Хакса: кинуться в его объятия.
«Тогда чего ты ждёшь?»
— А можно?
Мужчина протягивает ему руку. Хакс не уверен, что сможет принять это приглашение, но поднимается и делает два осторожных шага вперёд.
«Ты связал свою душу с моей. Теперь ты равен мне».
Хакс останавливается между его ног и кладёт дрожащие ладони на идеальные грудные мышцы.
— Как тебя зовут? — спрашивает Хакс, чувствуя, что ему необходимо это знать.
«Моё настоящее имя слишком сложно для тебя. Пока можешь называть меня Рен».
— Рен, — выдыхает Хакс, снова и снова, прижимаясь к его невероятно пухлым губам.
Целоваться с Реном — всё равно что пить из чаши с огнём. Но этот огонь не обжигает, а придаёт сил и пьянит. По лицу, шее, груди разливается приятное тепло. Рен обхватывает его руками, и Хакса накрывает сильнейшим экстазом. Эмоций так много, что его трясёт, и ему кажется, что его сейчас разорвёт на кусочки от блаженства. Его пальцы скользят по мраморной коже Рена. Хакс открывает глаза и видит, что весь в крови.
Хакс разрывает поцелуй, и удовольствие сменяется болью. Перед глазами пляшут чёрные точки, и он готов умереть — главное, больше не ощущать эту боль.
— Ш-ш-ш, любовь моя, — шепчет Рен. — Ты почти у цели. Останься со мной, и я сделаю тебя счастливейшим из смертных. Только останься со мной.
Хаксу кажется, что его голова сейчас расколется пополам, он пытается вырваться и убежать. Но для бега требуются силы. Подчиниться проще. Безопаснее. Быстрее.
Хакс стонет.
— Я люблю тебя, — бормочет Рен. — Я сделаю тебя своим супругом, и мы будем править вселенной. Вместе. Я искал тебя целую вечность, в миллиардах миров. И наконец нашёл. Прошу, останься со мной.
Хакс так измождён, что не сразу понимает: голос Рена больше не вибрирует в его костях, он слышит его наяву. Его душа наслаждается смыслом этих слов. Он важен. Он единственный, кто дорог этому всесильному существу. Этому богу. Хакс уверен, что Рен — бог; теперь в этом нет никаких сомнений.
Хакс всегда верил в богов, вечных, безымянных, настолько могущественных, что их возможности непостижимы для человеческого разума. Не в тех богов, которым поклонялись массы. То были лишь отражения подлинных божеств. Хакс считал, что способен представить нечто более грандиозное, чем другие люди. Религия всегда пыталась загнать его в рамки, ограничить его воображение. И вот теперь он, возможно, узреет всё собственными глазами, приобщившись к божественному свету.
— Так и будет. Я покажу тебе всё, я дам тебе всё, что пожелаешь. Я так долго ждал тебя. Ты был обещан мне, и я не мог дождаться встречи. Ты идеален, ты само совершенство. И такой яркий.
Хакс колеблется, но всего мгновение. Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой. Вот так просто? У него никогда не было серьёзных отношений, а теперь судьба свела его с могущественным божеством?
— А как, по-твоему, ты почувствовал моё присутствие в лесу? Как ты смог привести меня в этот мир? Мы связаны, и ты искал меня так же, как я тебя.
Хакс вспоминает все те приложения для знакомств, которые удалял сразу после установки. Вспоминает свидания, на которые ходил, постоянно задаваясь вопросом: «И ради этого столько суеты?»
Его тело больше не принадлежит ему, поэтому он не может прижаться к Рену. Но дело в том, что с Реном ему этого и не нужно.
— Ты мой? — спрашивает Рен.
— Да.
* * *
Зелёные мерцающие цифры отражаются в поверхности маленькой керамической кружки, стоящей рядом с часами. В ситечке — чёрные скрученные листочки заварки, приготовленные для чая, который никто никогда не выпьет.
6:13. Зелёное мерцание гаснет.
На полу прозекторской лежит обугленное до неузнаваемости тело. Пластиковое оборудование застыло в искажённо-гротескной форме, словно подверглось воздействию очень высоких температур. Металлический стол настолько раскалён, что тот, кто прикоснулся бы к нему, непременно обжёгся бы. Надпись «ВЫХОД» над дверью заливает комнату красным светом; лампочка на потолке сгорела дотла. Из прорванной трубы вытекает жидкий азот, но пройдёт ещё много времени, прежде чем кто-то заметит это.
В 6:17 пятидесятилетний охранник, зевая, открывает ключ-картой дверь в отделение криминалистики. Он приходит чуть раньше, потому что прежде должен подвезти свою жену до работы. Он бодро топает по жутковатому тёмному коридору; волосы на затылке становятся дыбом, сердцебиение учащается. Он не знает, почему так нервничает. В отделении слишком тихо, слишком темно. Найдя на ощупь выключатель на стене, он щёлкает им, но ничего не происходит. Встревоженный, он ускоряет шаг.
В 6:25 в отделение судебной медицины входит электрик. Похоже, освещение давно вырубилось, а резервный генератор так и не запустился. В здании темно; и иррациональный страх, укоренившийся глубоко в подсознании ещё с тех времён, когда у человеческих предков были жабры, пробирает до самых костей. Он сглатывает слюну, приказывая себе не быть ссыкуном, — это ж больница, тут полно народа, — но не в состоянии контролировать ни свой пульс, ни воображение. Он вспоминает, как потешался над глупыми людишками из ужастиков, которые прутся в явно подозрительные места. Вот только ужастики — это выдумка, а его босс, горящий желанием уволить его, реален. Поэтому он включает фонарик и отправляется на поиски ночного персонала.
В 6:38 оба мужчины сталкиваются в коридоре. Встретить в этом жутком здании ещё одного живого человека сродни откровению. Оба облегчённо выдыхают и, набравшись смелости, идут в сторону помещения, которого до сих пор старательно избегали.
В 6:54 электрик врывается в дверь приёмной неотложки; его расфокусированный взгляд мечется из стороны в сторону.
— Помогите ему, — бормочет он и падает на пол.
В 7:06 люди по всему миру замечают в небе необычное явление, похожее на бесшумный фейерверк. Кто-то бросается закупаться оружием и продуктами, кто-то принимается возводить вокруг своих домов и садов высокие заборы. А кто-то сразу попадает в психушку.
К концу суток новости пестрят чёткими фото ярко-зелёной галактики, которая сформировалась за одну ночь. На всех телевизионных каналах идут дебаты астрономов. Даже передачи, посвящённые светским сплетням, вступают в схватки за учёных. Люди, которые никогда даже не мечтали засветиться по телику, в одночасье становятся знаменитостями. Кажется, теории по поводу происходящего есть у каждого человека и у каждой кошки. А все, кто когда-либо утверждал, что видел НЛО, празднуют победу.
Среди всей этой суматохи и ликования никто даже не вспоминает о таинственном теле, найденном в предрассветные часы, и о том, что в мрачном отделении судебной медицины когда-то работал доктор по имени Армитаж Хакс.