Work Text:
Компания подобралась пестрая, точно как в дурацких фильмах про застрявших в лифте, и младше Умемии был только старшеклассник Танака: высоченный, грузный и очень тихий. Он неизменно поднимал руку, чтобы спросить, когда в следующий раз соберется их импровизированная команда, и Умемии хотелось хлопнуть его со всей силы по спине. Сказать: «Парень, хватит жаться к стенкам! Все свои».
Все и вправду стали своими. Одиннадцать человек, которые жили в одном многоквартирном доме и которых объединяла самая понятная на свете вещь — любовь к бейсболу. Напечатанное на домашнем принтере объявление появилось на двери Умемии через неделю после того, как он бросил университетскую команду. Шумно, надо сказать, бросил, но капитан все равно ходил за ним три дня, уламывая вернуться. Не прошло. А вот бумажка, приклеенная скотчем чуть повыше номера, сработала. В тот же вечер Умемия натянул шиповки, надел кепку, хотя солнце давно заползло за соседние дома, и спустился на поле.
— Рад вас видеть, молодой человек! Я — Хасегава, — поздоровался с ним тощий сухощавый мужик в очках. — Играли когда-нибудь?
— Приходилось, — неопределенно отозвался Умемия, пожав плечами. Подвиги старшей школы давно отправились на покой вместе с белой формой «Угумори».
Хасегава работал самым обыкновенным клерком в самой обыкновенной конторе, но, по собственному признанию, всю жизнь расписывал так, чтобы иметь по ночам пару часов на Американскую лигу в прямом эфире. На кухоньке у него висела майка Отани («С автографом!»), на которую неодобрительно косилась его, Хасегавы, жена. Свидетелем этому всему Умемия стал, когда Хасегава позвал его на чашку чая, чтоб познакомиться по-настоящему.
— ...и я подумал, — увлеченно болтал Хасегава, стараясь удержать на коленях сына лет четырех, — что тот, большой бейсбол не так уж и отличается от того, во что играют во дворах. Видишь ли, Уме, — Умемия сразу уговорил его перейти на прозвище и отбросить формальность, — в школе я учился и учился. А бейсбол полюбил совсем потом. Смешно?
— Не особо, — Умемия мотнул головой. — Да и не обязан никто. Любить бейсбол.
— Я ведь даже не знаю, хорошо ты играешь или нет, — Хасегава виновато улыбнулся.
— Погано, — соврал Умемия. — Ни на что не гожусь. Но зато не скучно, ага?
Хасегава согласился и долил Умемии еще чаю. Его жена подвинула ближе блюдце с данго.
«Добрые соседи» собирались трижды в неделю. Разминались — Умемия старательно выполнял растяжку, боясь, что опять вывихнет себе плечо, — пробегали пару ленивых кругов, а потом брали дешевые биты, мячи и перчатки. Умемию как молодого отправляли в аутфилд — где надо больше и резче носиться. Он не спорил. Кричал оттуда, с дальней линии: «Отличная подача!» или «Супер поймал!» — и старался не слишком уж точно возвращать мяч на базу.
На третий день его отозвал в сторону старик Ген. Ткнул морщинистым жестким пальцем прямо в грудь и нахмурил густые, похожие на гусениц седые брови.
— Их, парень, можешь дурить, — он кивнул головой в сторону Хасегавы и остальных, — но со мной не пройдет. Кончай прикидываться. Какая школа? Травма?
Умемия зло сплюнул на землю и тут же втоптал в грунт пенистую слюну.
— Старшая «Угумори», питчер. И не было у меня травм. Просто — бросил.
— Дело твое, — хмыкнул старик Ген и дернул козырек его кепки вниз. — Но топай на горку.
И Умемия Сейичи вернулся на горку. Подавать он старался так, чтоб и Такахаши (прозвище — господин Морковка) из овощного магазина, и Нозава из магазина техники могли время от времени попасть по мячу. Неспортивно? Ну что же, отвечал Умемия сам себе, на кону только приятный вечер. Никакой тебе юношеской несбыточной мечты, которая вместе со старой перчаткой отправилась куда-то на переработку. Интересно, что делают из старых кожаных перчаток?..
Окончательно его тайну развеял Танака. Тот притащился к ним как-то в весенние сумерки. Сперва мялся в черном гакуране у входа, прижимая к груди сумку, потом встал в свете фонаря, и тут Хасегава рванул к нему, как гигантский мотылек.
Увидев Умемию, Танака сразу же сложился в почтительном поклоне, приклеив руки ко швам.
— Удивительно вас здесь встретить!
— Вы знакомы? — Хасегава заинтересованно поправил на носу очки.
— Нет! — мгновенно отозвался Танака. — Но Умемия Сейичи играл в той самой «Угумори», которая выбила с турнира старшую «Инаширо», а потом входил в сборную...
— Да-да, — перебил его Умемия и рассмеялся. Вышло не слишком убедительно. — И все — очень давно.
Что же, это было лишь вопросом времени, и вот наконец появился юный знаток школьного бейсбола. Танака как-то признался, что пробовался в «Тейто», но провалился. Неудача далась ему нелегко, и в своей обычной муниципальной школе он не стал даже записываться в клуб. «Тут ничего не требуют, — объяснил он, — вот я и решил...»
Умемия вперся в него тем взглядом, который был когда-то припасен у него для других хулиганов и особенно раздражающих питчеров, и сказал, что дает Танаке срок до сентября. В сентябре тот постучится в раздевалку бейсбольного клуба и подаст заявление.
— Ни за что, — уныло отозвался Танака. Он был выше Умемии сантиметров на семь, но сутулился так, что разница в росте становилась незначительной. — А ведь я сразу вас узнал. По шраму.
Умемия потрогал свой старый добрый шрам. Его было не выкинуть, как перчатку или форму, — ну и пусть. От старого Умемии Сейичи он не отказывался, так, имелось кое-что, что стоило затолкать подальше.
Открытая Танакой правда добавила Умемии работы: теперь он поправлял сокомандникам стойку и показывал хват. Учил, как делать бант и как смазывать кожу перчаток маслом. После недели мучительных растяжек сел-таки, как когда-то, на шпагат под аплодисменты всех «Добрых соседей».
В начале июня они сыграли свой первый матч с командой торговой ассоциации соседнего района. Пусть проиграли одиннадцать-два, но, во-первых, взяли целых два очка, а во-вторых, Умемия выбил дивный хоум-ран, который едва не вынес окно на пятом этаже. Сетка над полем становилась необходимостью.
— Вам нужно играть на своем уровне, — кисло заметил капитан чужой команды. — А то вы как Хонда среди любителей.
— Чудесная игра, — Умемия изо всех сил тряхнул его руку. — Благодарим!
Другое очко принес им господин Морковка. Мягенько отбил подачу и, пока противник мешкал, добежал сразу до второй. Он вообще здорово прибавил, господин Морковка, и Умемия все-таки спросил — как так?
Тот затянулся и предложил ему сигарету. Умемия замотал головой.
— Эх, спортивные привычки! — с завистью протянул господин Морковка. — Мне бы тоже надо бросить, но вот никак. Последний рубеж. А я ведь и бегать начал, и железки тягаю, и даже тренирую меткость. А все этот парень!
— Что за парень? — спросил Умемия без особого интереса. Глотнул холодного пива.
— Да жена моя преподает в университете, и есть у нее парнишка-первокурсник. Твой ровесник, выходит?
— Похоже на то.
— Он инвалид, колясочник, она с ним по видеосвязи, но, говорит, способный, пытливый. И вот он случайно узнал, что я поигрываю в свободное время. Ну и предложил, мол, помочь. Программу написать — он этим еще в школе занимался.
— Ого, — сказал Умемия. Пиво вдруг стало кислым и особенно отвратительным. — Надо же. Не может быть.
Господин Морковка, похоже, не заметил, как дрогнул у Умемии голос и как беспокойно дернулись брови. Он был поглощен рассказом, который Умемия мечтал никогда не услышать, да и вообще был не из внимательных. К счастью.
— ...ну и я сказал ему, пусть приходит, если может.
— Ага, — Умемия машинально кивнул. — Что, приходит?!
И получил от господина Морковки взгляд, полный осуждения. Умемия замахал руками, пытаясь объяснить, что все не так и что имел он в виду совершенно другое, но ему не поверили. И ладно! Про себя он и так знал все — и даже больше, и оттого нисколько не чувствовал вину, когда в тот самый день написал Хасегаве, что приболел и валяется с температурой. Освободившиеся часы потратил на учебу: успели подкопиться долги. Но запрещать себе смотреть в окно не стал, и когда с очередным рефератом было покончено, встал, чтобы бросить взгляд в сторону поля.
Сначала он увидел, как старикан Ген поправляет шлем, ожидая подачи, потом — как Танака, рослый и широкий, косится на шорт-стопа, готовясь украсть базу. После рассмотрел, что Хасегава нацепил сегодня форму «Тайгерз», и только тогда позволил себе признаться, что глядел бы и глядел на то, как Мацубара Нао, сложив на подлокотниках руки, изучает, как питчер выгибает плечо.
Хорошо, что Нао был далеко. И что они не встретились. С того февральского дня, когда они последний раз смотрели друг другу в лицо, тот не слишком-то и изменился. Разве что стала короче темная челка, а вместо формы на нем была синяя футболка.
Умемия чувствовал себя храбрым, потому что ему хватило трусости выдумать болезнь. Чтобы убегать, знаете ли, тоже нужно мужество. На далеком близком поле Хасегава отошел в сторону позвонить, и тут же затрезвонил телефон в комнате.
— Тебе получше? — участливо спросила трубка.
Умемия старательно изобразил кашель.
— Не, вообще не лучше! Наклеил пластырь, лежу...
— Как же жаль, что ты так не вовремя! — сокрушался Хасегава. — Такой парень этот Мацубара, ты б знал!..
О. Умемия много мог бы рассказать, что за парень этот Мацубара Нао, но решил, что разумнее будет снова закашляться. Запоздало пришло в голову, что Танака наверняка растреплет всем про легендарного менеджера, который был в команде вместо тренера, и тогда придется объясняться. Но Умемия никогда не гордился дальновидностью, это раз, и, как человек, привыкший драться, проблемы любил решать, когда до них можно дотянуться рукой, это два. Три — Нао, который наверняка истолкует его побег совершенно правильно. В конце концов, он знает его настолько хорошо, что не единожды объяснял самому Умемии, отчего тот лезет в пекло.
— В другой раз, — сказал он и повесил трубку.
Жаль, что лица Нао не разглядеть с такого расстояния. Или, напротив, хорошо? Умемия зажмурился, пытаясь вспомнить черты. В телефоне у него хватало командных фото, да и парные селфи имелись — ничего из этого Умемия не удалил. Не поднялась рука, так что ну его.
При следующей встрече Танака буквально не затыкался: рассказал, что выписал все советы Нао в специальную тетрадь и что уже купил тренировочные резинки и ролик для мышц. Что никогда не догадывался, что объяснять можно так доступно и нескучно!
— Вам, наверное, так обидно, что вы не встретились! — продолжал он восхищенно частить, пока они разминались в единственном тенистом уголке. — Но нет, вы ведь видитесь и так. Даже удивительно, что это не вы привели его к нам.
— Да я... Не сообразил! — Умемия расхохотался (вышло, кажется, убедительно) и ущипнул Танаку за складку на короткой крепкой шее.
— Радостно видеть, что ты не изменился, — произнесли позади, и рука безвольно сползла по спине Танаки, повисла вдоль тела.
Умемия взъерошил волосы, оттянул воротник футболки, глянул на длинные тени, чтобы узнать, который час, ущипнул Танаку снова разок — и на этом идеи, как еще можно отсрочить приветствие, закончились. Он повернулся медленно, оказавшись лицом против солнца, и от слишком прямых лучей пришлось прищуриться. Он козырьком приложил ко лбу ладонь.
— Вы пришли! — обрадовался Танака, пока Умемия все еще думал, что надо сказать. Или чего не надо говорить?
Решил, что самый правильный вариант — самый простой.
— Привет, — произнес он, глядя куда-то поверх Нао. — Как оно так вышло-то, да? Что ты здесь.
Изменился Нао мало. Честно сказать, глупо было ожидать, что за эти пару месяцев произойдет что-то такое, что его будет не узнать, но Умемия вдруг понял, что боялся этого. Что не узнает какую-нибудь новую улыбку или заметит незнакомую складку, когда тот хмурится. Но — нет, Нао был совершенно прежний: очень спокойный и очень уверенный, будто бы уже заранее угадал, что случится, и успел подготовиться. Ничто и никогда (если не считать той сцены в больнице, но ее Умемия спрятал в самый дальний угол памяти) не могло выбить его из колеи.
Колея Умемии, и без того петляющая и безрассудная, стремительно сворачивала под откос.
— Что мы оба здесь, — улыбнулся Нао. — Здравствуй, Танака, как тебе упражнения на растяжку плеча?
— Отличные, очень крутые упражнения! Ну, я пробегусь?..
Умемия отчаянно поймал его за рукав.
— Куда?
— Пусть пробежится, пусти его, Умемия.
И как всегда — как, черт побери, всегда! — Умемия подчинился этому спокойному голосу. Танака поклонился им, будто старшим по команде, и потрусил, надвинув кепку на лоб. И вот теперь разговора стало не избежать.
Чтобы было не так противно и унизительно, Умемия плюхнулся на землю возле коляски и сел, скрестив ноги и уперев локоть в колено. Он делал так когда-то, а Нао смотрел на него сверху вниз, снисходительно и лукаво, и они понимали друг друга без слов. Сейчас слова были нужны, как нужно бывает прижечь особенно поганую царапину: больно, а что делать?..
— «Добрые соседи», значит?
— Как видишь.
— Ты уже загорел.
— А то!
— И бросил университетскую команду.
— Кто сказал?
— Господин Такахаши. Вы зовете его Морковкой, да? Ему подходит. Ты не хотел меня видеть.
— Да нет!..
Умемия, не поворачивая головы, очертил рукой горячую резину колеса, подушечкой указательного пальца пересчитал тонкие спицы. Колесо было такое же круглое, а спиц — по-прежнему тридцать, и ничего-то не изменилось. Сегодня на Нао была светло-желтая футболка, и от летней токийской жары на груди она чуть потемнела от пота.
— Я был не против увидеть тебя, — начал объяснять Умемия, оставляя между словами паузы для значительности. — Но не хотел, чтобы ты видел меня. Вот так.
Он украдкой вскинул взгляд и как раз успел заметить, как губы Нао дрогнули, сдерживая смех. Ну, зато он поднял ему настроение.
— Для этого тебе надо спрятаться куда-нибудь, — Нао обвел поле глазами, — хотя бы за теми ящиками. Но тогда ты не дал бы мне сделать так...
Пальцы Нао легли ему на макушку, стиснули, доставляя странное наслаждение. Вроде бы, есть там какие-то акупунктурные точки, оттого и приятно. Или нет?.. Умемия позволил всем идиотским мыслям вылететь из головы.
— Я соврал, что болею, и смотрел на вас из окна. В тот раз.
Нао что-то понимающе протянул, его пальцы не прекратили массировать голову, но теперь изредка задевали ухо. Волнительно или неловко не было, да и с чего бы?.. Стоп, нет, как раз неловко им обоим должно бы быть, но почему-то нет. Похоже, есть штуки, которые внедряются в тебя так глубоко, что их не выветрить нескольким месяцам порознь.
— Что я слышу, — вполголоса произнес Нао. — Умемия Сейичи учится убегать. И терпит в этом полный провал, как я понимаю.
— Я все равно замахиваюсь на каждую подачу.
Если подумать, то отговорка болезнью действительно походила на бант — жертвуешь собой, чтоб помочь другим. Команде, которой нужен такой Нао: самый внимательный на свете. И помочь Нао.
— Это радует. Послушай, Умемия, — голос Нао едва слышно дрогнул, хотя кто другой мог бы этого и не заметить. — Не решай за меня, хорошо? Мне думается, я достаточно владею собой, чтобы нам не было... неуютно.
«Да не в этом дело! — хотелось крикнуть Умемии так, чтобы услышала вся округа. — Не в этом, а в том, что учиться убегать я, похоже, начал еще тогда!»
Но вместо этого он только стукнул кулаком по земле и тут же отдернул руку — едва не расшиб ее о камень. Принялся дуть на ссадину, и Нао наконец рассмеялся.
— Не пора ли тебе присоединиться к Танаке? — спросил он, откинувшись на спинку. — Посмотрим, что ты можешь против старшеклассника.
Умемия давно не был так рад слышать чью-то команду. Наверное, с последней тренировки в сухом погожем сентябре.
Когда подтянулись взрослые (Умемия старательно не включал себя в эту категорию, в конце концов, пиво и сигареты ему еще не продавали, хотя он и мог водить машину и по-настоящему оказаться за решеткой), стали тренировать дабл-плей. Скажи кто Умемии весной, что они, пусть с тысячной попытки, но разыграют комбинацию, он не стал бы даже потешаться — что взять с дураков? Но и те двое, кого коснулись базовые, хлопали и вскидывали вверх кулаки. Хасегава, который успел обзавестись спортивными очками на резинке, поднял их на лоб и утирал то ли пот, то ли счастливые слезы.
— В воскресенье! — пообещал он. — Идем есть жареное мясо за мой счет!
Жареное мясо — это, конечно, было отлично, но еще лучше было получить от старика Гена подбадривающий тычок, когда мяч описал в ослепительном небе дугу. Да, подавал не Фуруя и не Нарумия, ну так что теперь — не радоваться?
Нао подъехал к нему и вытянул руку, они стукнулись кулаками, и от простого дружеского соприкосновения по телу пробежала жаркая волна. Умемия не удержался — подмигнул, и брови Нао вопросительно изогнулись, но Умемия и сам не знал, что имел в виду. Может, «я скучал» или «мне тебя не хватало». Или «с тобой бейсбол лучше». Или все сразу.
Хасегава позвал их на чай. Его жена грозилась сан-себастьянским чизкейком, да и сам он едва сдерживал бурлящее в нем ликование: «Добрые соседи» крохотными шажками, хромая, а то и ползком, но становились подобием команды.
— Вы живете на третьем этаже, — Нао склонил голову к плечу. — Боюсь, это будет...
— Так я донесу тебя, — не дал ему договорить Умемия. Подумать он не успел. На командных выездах с «Угумори» случалось всякое: автобусы без складных пандусов, потому что не хватало бюджета. Тренировочные лагеря без лифтов и подъемников, лестницы не там и не тогда. И кто-нибудь из команды (или Кота, или Дайки, или сам Умемия) закидывали Нао на спину — проще не придумаешь.
И уж, конечно, это ни разу не случалось с февраля. Так что подумать все же стоило. Но Нао невозмутимо кивнул.
— Спасибо, это хорошая мысль.
Умемия молнией смотался домой, чтоб облиться ледяным душем и натянуть что-нибудь свежее. Бросил случайный взгляд в мутноватое зеркало в ванной — и не удержался, зачерпнул пальцами воска и взбил надо лбом волосы.
— О, — заметил Нао, когда Умемия принесся обратно, — вижу, что «С сегодняшнего дня» возвращается.
Как когда-то, Умемия опустился на корточки, давая Нао обнять себя за шею. Пальцы сцепились под подбородком, и тогда он подхватил того под колени. Умемия осторожно поднялся, привыкая: легко не было. Нао весил как обычный парень обычного сложения.
— Будет считаться за заминку! — объявил Умемия, поднимаясь по ступеням. Грудь Нао горячо прижималась к спине, а каждый его вдох скользил по виску, и жутко хотелось промедлить. Остановиться и просто постоять так, не задумываясь, почему.
— Зашагивания с весом, — Нао рассмеялся ему в плечо.
А потом как-то разом смолк, и Умемия замер в углу лестничного пролета, куда падала синяя вечерняя тень. Ладонь Нао легла на щеку, чуть влажная, а большой палец повторил изгиб старого шрама.
— Не пройдет, — произнес Нао неожиданно севшим голосом.
И сейчас спросить бы, что именно не пройдет, но — Умемия вышел на свет. До Хасегавы оставался еще этаж. То ли с самого начала надо было встречать все в лоб, то ли продолжать упражняться в убегании от проблем: на рывках, стремительно, как между базами.
— Танака толковый, правда? — спросил он вместо этого. — Дурак, что свалил из команды.
— Очень толковый, — Умемия больше угадал, чем увидел, что Нао кивнул. — Ему, правда, недостает того, чего у тебя в избытке. Но замечу, что не он один свалил из команды.
— Там все не так, — отозвался Умемия. — Ну то есть... Это другой бейсбол, не тот, который я люблю.
Похоже, Нао понял его, потому как ничего не спросил. Перед нужной дверью он (у Умемии руки были заняты) потянулся к звонку. Открыла им жена Хасегавы, и если она и изумилась, понять этого по ее лицу было решительно невозможно. Кое-как балансируя, Умемия стянул кроссовки, наступив на пятки.
Он аккуратно опустил Нао на пол возле низенького стола. Наверняка зимой тут ставили котацу, и Умемия почти увидел, как семейство Хасегава смотрит по телевизору новогодний фейерверк, пока чистит мягкие мандарины и считает всплывшие чаинки. Хасегава уже резал тот самый чизкейк на здоровые кривоватые куски.
— Тебя не хватятся родители, Мацубара?
Нао стиснул в кулаке десертную вилку. По его взгляду, который вдруг сделался резким и вызывающим, Умемия прочитал ответ. В конце концов, им по восемнадцать лет.
— Они знают, где я, и не тревожатся. Все в порядке.
— Нао в сто раз ответственнее меня, — все-таки влез Умемия. — Но про моих родителей вы что-то не спрашиваете.
— Очень вкусный торт, — Нао перехватил неловкий момент со скоростью шорт-стопа. — А чем он отличается от обычного?
Жена Хасегавы просияла. Села рядом, подобрав юбку, и принялась рассказывать, как получить такую тонкую корочку и сколько часов надо остужать в холодильнике. Умемия был готов поклясться, что торты интересовали Нао так же сильно, как водное поло или устройство процессоров, но тот слушал с таким вниманием, что приходилось молчать. И есть. Было вкусно.
— А расскажите про свой самый удивительный матч? — попросил Хасегава.
Нао чуть подвинул рукой бессильные лодыжки и обернулся к Умемии. Они были сегодня ближе, но не лицом к лицу. Нао дружески уронил ладонь ему на плечо, а потом, сжав пальцы, ткнул кулаком в грудь с той стороны, где сердце.
— Лучше послушайте героя, а не меня.
Умемия глотнул чаю и едва не обжег язык. Из соседней комнаты прибежал Хасегава-младший с фигуркой Ультрамена и спросил, кто герой. Мать мягко щелкнула его по лбу.
— Я, в общем, начну с конца, ладно? — попытался Умемия. — Мы победили.
Да, победили, и это чувство с ним навсегда, насовсем. Даже если он не сделает больше ничего полезного, ничего стоящего, тот звук — мяч ударяется о биту — останется. Застынет в осени, которая будет все отдаляться, но никогда не исчезнет. Но сказать то же самое не выходило. Умемия увидел, как Ультрамен бегает пластмассовыми ногами по краю тарелки, и улыбнулся. Сейчас-то он и сообразит!..
— Это же просто кино, — восхищенно выдохнул Хасегава, когда Умемия наконец закончил и вернулся к торту. — Сюжет!
Но это было не по сценарию, и оттого еще круче.
Они засобирались, когда уже совсем стемнело, а сын Хасегавы задремал у матери на руках. Сам Хасегава вызвался помочь, но Нао с вежливой прямотой отказался, так что тот только вышел их проводить.
— Я, наверное, перед тобой извиниться должен, Мацубара, — произнес он, когда Умемия уже собрался прощаться. — Вижу же, что опека тебе и не нужна.
— Забудьте, — прозвучало прямо над ухом. — Вы делаете потрясающую вещь, это главное.
Когда они спускались, лоб Нао уткнулся в макушку Умемии, и в голове все смешалось окончательно.
— Как ты доберешься?
— Вызову такси. У меня есть номер, водитель меня уже зна...
— Останься у меня, а? — выпалил Умемия. Все свои лучшие решения он принимал бездумно, на инстинктах и интуиции, и, может, это было одно из таких.
— Родители в Каруизаве... — издалека начал Нао. Умемия почувствовал, как пальцы мнут воротник его футболки.
Его собственная мать дежурила в ночь, а после дежурства обычно оставалась у своего. Умемия ее личной жизни не мешал, в конце концов, она терпела все его подростковые выкрутасы очень стойко, купила ему дорогущий синтезатор, когда он попросил, ходила на матчи — ну и любила его, наверное. Почему бы еще. Но, короче, дома ее нынче ночью можно было не ждать. «Соглашайся, — мысленно послал сигнал Умемия. — Соглашайся же!»
— Ты знаешь, что это непросто, — произнес Нао тем тоном, которым раньше обычно предварял тактический час. — Но трудное тебе всегда давалось легче, ведь так?
Умемия порадовался, что не успел убрать футон: разместиться на нем было удобнее всего, а второй, гостевой, он достанет ближе к ночи. Нао, устроившись, педантично разгладил складки на его подушке и принялся оглядывать комнату. Умемия вспомнил про пиво: бутылка нашлась, но только одна. Честно, было удивительно, что Нао согласился. И еще удивительнее было видеть его в стенах, в которых Умемия просыпался каждое утро, хотя вроде бы никакого диссонанса и не ощущалось. Вполне себе гармония.
— А что ты изучаешь-то? — спросил Умемия, падая на футон рядом. — Я понял, что ведь и не знаю.
— Спортивную психологию. Вернее, надеюсь до нее когда-нибудь добраться, потому что пока у нас общие медицинские курсы.
Он принял у Умемии бутылку и обхватил ртом темное стеклянное горлышко. Облизал после губы. Они собирались смотреть фильм, и поэтому света Умемия оставил немного: настенную лампу, которая роняла желтоватый блик. Взгляд уперся в колени Нао, спрятанные под серой джинсой. Те самые, за которые Умемия поддерживал его, пока тащил на спине.
— Я был мудак, — произнес Умемия твердо. Заставил себя поднять глаза к лицу Нао, спокойному и будто бы невозмутимому. — Прости меня.
Нао передал ему бутылку обратно.
— Нисколько, — он мягко покачал головой. — Ты не был обязан отвечать — и не обязан сейчас. Мне хотелось, чтобы все было честно, и я сказал как есть. Я, ты знаешь, люблю доводить все до конца, — Нао невесело коротко усмехнулся, — и надо было поставить точку.
Умемия зажмурился, но вышло только хуже: февральский день встал перед глазами. Вернее, вечер, потому как уже зажглись первые фонари. Он все пытался завязать шарф, но мешала школьная сумка, и концы расползались. Он бранился вслух, больше чтобы развлечь и себя, и Нао, но когда сумка упала на сухой асфальт, стало очень тихо. Тише, чем должно быть в школьном дворе большого города, а потом все звуки сжались до голоса Нао. «Ты не бери в голову, — услышал тогда Умемия, — но, если я верно разобрался в себе, ты мне нравишься. В том самом смысле, который в это вкладывают, когда в обеденный перерыв зовут поговорить наедине». Умемия поднял сумку, но отряхивать ее от пыли не стал. Он сглотнул, откашлялся, но слова все не приходили. «Круто, — в итоге выдавил он из себя, — ага... Ну, я пойду?»
Это были самые тупые слова, которые можно сказать в ответ на признание. Так вышло, что это еще были и последние слова, которые он сказал Нао до выпуска, а если бы не сегодняшний день, то и последние до... конца, короче говоря. После его преследовало унизительное любопытство, а что, собственно, Нао увидел в нем такого? И как видел его вообще? Мешало ли это ему ругать Умемию за выкрутасы на горке и пожимать руку после игр? Это был Нао, так что наверняка не мешало — он лучше всех умел отбрасывать лишнее и глядеть в глаза цели.
— Я сбежал не потому, что мне было противно. Или странно.
— Я знаю.
— Просто психанул. И я много думал об этом.
— Неужели?
Умемия глотнул еще пива. Думал — честно! Хотя ни до чего особенного не додумался, кроме очевидного. Он струсил, и если бы школьный год волшебным образом растянулся, то он сам дошел бы до того же. Но в часе — шестьдесят минут, в году — двенадцать месяцев, а в игре — девять иннингов, если ты вдруг не наиграл на дополнительный. Проще говоря, никто не собирался подкидывать Умемии Сейичи еще несколько недель, чтобы он разобрался, что происходит у него в голове.
— Помоги мне, хорошо?
Просить помощи Нао умел с таким достоинством, что едва ли этому можно было научиться. Впрочем, нет, наверняка это тоже была часть его пути.
От двери в ванную их отделяло несколько шагов, и Нао едва не стукнулся макушкой о низкий проем. Они оба рассмеялись, и это вроде бы рассеяло неловкость. Нао неуверенно встал ногами на плиточный пол, оперся о плечо Умемии: стоять он мог, пусть недолго и нетвердо. Умемия отметил, что они почти одного роста, и — плюнув на все, что могло и не могло быть — придержал Нао за поясницу. Тот потянул вниз молнию джинсов, и Умемия тактично отвернулся. Рука Нао обвивала шею, теплая и чуть влажная, и Умемия потерся о нее щекой. Раздался звук смываемой воды.
— Ты не дашь мне мокрое полотенце?
Умемия резко обернулся, и они едва не столкнулись носами. Вес чужого тела стал вдруг осязаемее, и дали о себе знать уставшие мышцы...
— Зачем? — тупо переспросил он.
— День был жаркий.
Умемия опомнился: вот же, его как замедлили на пару минут! Как мог осторожно помог Нао сесть на край ванны. Тот тут же вывернулся из футболки, открывая бледную грудь с розовыми сосками и мягкий живот. Умемия вспомнил про полотенце, сунул его под теплую воду, отжал. В спортивных раздевалках и в общих душевых привыкаешь к полуголым товарищам: даже самые стеснительные к третьему месяцу бросают прикрываться, но тут было не так. Умемия смотрел, как Нао буднично скользит мокрой тканью по длине рук, обтирает шею и торс. Джинсы он оставил расстегнутыми, и в прорези виднелись темно-серые боксеры.
Жутко захотелось сунуть голову под кран. И еще сильнее, когда Нао произнес:
— Помоги с джинсами.
Дошло до Умемии не сразу. Он глянул в зеркало, где столкнулся со своим сбитым с толку отражением. Стереть его оказалось непросто, но Умемия вызывающе вскинул подбородок и усмехнулся. Так-то лучше. Он обхватил Нао поперек и приподнял, позволяя тому спустить джинсы по бедрам.
Умемия уселся прямо на холодный пол. И, решив, что хуже он уже не сделает, потянул на себя плотные края штанин. Джинсы сползли на пол, оголив мосластые колени и худые, покрытые светлым волосом бедра. На голени волос был чуть гуще, темнее. Брови Нао недоуменно взметнулись вверх, приоткрылся рот — он явно хотел спросить, что на него нашло, но Умемия прижал палец к губам в решительной просьбе молчать. Губы Нао выровнялись в спокойную полосу. Он сглотнул — Умемия прочитал это по тому, как дрогнул кадык, — а после кивнул, медленно, и его взгляд оставался нацеленным и цепким.
Умемия по очереди взял в руки холодные ступни. Он знал, что чувствительность нарушена, но не мог представить, как ощущается его касание. От носков, которые он стянул с Нао, остались на щиколотках розовые следы.
Одно слово, один дурацкий неуместный звук — и все рухнет. Умемия обхватил ступню левой ноги влажным, остывшим уже полотенцем и, смутно боясь сделать хоть что-то не так, повел руками вверх. Полотенце оставляло после себя мокрую блестящую кожу, но смотреть хотелось не на нее — на Нао. На то, как тот беспокойно облизывает губы. Чтобы добраться до бедра, пришлось приподняться на колени. Умемия мял мышцы, которые ослабли за годы без нагрузок, и — черт, что они делают!
Он едва не отдернул руку, как от горячего. Нао, похоже, уловил его вспышку неуверенности.
— Умемия, скажи, — он, обычно такой ловкий со словами, неожиданно запнулся. — Скажи, ты же это не из...
«Не из жалости», — молча прозвучало между ними.
Умемия швырнул полотенце куда-то в сторону корзины с грязным бельем и, похоже, промахнулся. Из жалости он не делал никогда и ничего, да и Мацубара Нао будил в нем... пусть будет восхищение — самое простое название для клубка всех этих мыслей и чувств. И оттого было труднее не подвести его. Как и на поле, Умемия положился на животный порыв: резко прижался губами к угловатому колену и так же внезапно отпрянул.
На долю мгновения стало жутко. Нао затрясся, вздрогнули плечи, одной рукой он оперся о стену, чтобы не потерять равновесие, другой прикрыл лицо. И только край улыбки подсказал Умемии, что тот смеется — беззвучно задыхается от смеха. Умемия обессиленно привалился плечом к стиральной машине.
— Я дурак, — сказал он.
— Это твоя лучшая черта. Или нет, одна из.
Храбрость (или бутылка пива?..) пьянила.
— Какая тогда лучшая?
Нао отнял от лица ладонь и посерьезнел. Удивительно, но рядом с ним, раздетым до трусов и неспособным самостоятельно подняться на ноги, Умемия почувствовал себя уязвимым.
— Тебе никогда не бывает все равно, — произнес Нао слишком значительно, чтобы все можно было свести в шутку. — И смотришь ты не так, как другие.
После прошлого признания Умемия позорно сбежал. После этого — огромный прогресс! — протянул Нао ладонь, точно они только что вынесли соседнюю школу одиннадцать-ноль. Нао вслух заметил, что мозолей у него стало меньше...
Когда тот, набросив его, Умемии, футболку с «Элефант Кашимаши», упал спиной на одеяло, Умемия решил, что второй футон можно и не доставать — уместятся и так. Он воткнул ноутбук в зарядку, притащил из кухни пачку чипсов с нори. Прежде Нао обязательно сказал бы про режим, но не теперь. В кармане завибрировал телефон.
— О, — удивился Умемия, — это Танака. Прислал мне целую восхищенную поэму. Ждет, когда ты появишься опять. У тебя завелся поклонник!
— «Добрые соседи» — это здорово, но ему стоит вернуться в школьную команду. У него хороший глаз, он выносливый и развит физически. Проблема в психологии.
— Ты у нас будущий психолог.
Они болтали, как болтали когда-то после поздних тренировок, пока поле освещал белый искусственный свет. Как болтали в автобусах и на ночевках. Умемия предложил пари, Нао отказался, потому что не верил в азарт. «Танака вернется, тут не о чем спорить, — объяснил он. — И если я могу что-то сделать для этого, то сделаю». Умемия включил фильм, настроил звук — и уснул, как только закончилась заставка.
Проснулся он оттого, что чьи-то пальцы скользили по позвоночнику вверх-вниз, почти невесомо, но все равно щекотно. Прищурившись, Умемия открыл глаза, пытаясь привыкнуть к свету. Нао лежал на другой стороне узкого футона, подперев голову второй рукой, и косые утренние лучи перечеркивали его лицо. Как белые полосы разметки ромба.
Они еще не разобрались — за день с таким не справиться. Но разберутся обязательно, теперь точно. Если даже убегая, он снова столкнулся с Мацубарой Нао лицом к лицу.
— Тебе нужно встать? — спросил Умемия, но Нао качнул головой.
— Спи, только пять утра. Так рано не встают даже на сборах.
И он с радостью прикрыл глаза.